Не стоило ей останавливаться у Мити. Нельзя было этого делать. И ведь знала, знала, чем кончится, а поехала. Какой стыд! Какая дура!
Он просто вернул ей долги. Все предельно ясно: обиделся, разозлился и решил порвать всякие отношения. А когда она сунулась, щелкнул по носу, оставил за собой последнее слово. Не позвонил, не извинился. Не очень, конечно, по-мужски. Зато окончательно и бесповоротно.
Сначала они с Шурой решили, что самолет опоздал, но справочная аэропорта подтвердила, что тот сел точно по расписанию. Время шло, а Митя не появлялся, мобильный его молчал, и Шура оборвала телефон, пытаясь получить хоть какую-то информацию в его компании. Никто ничего не знал.
Надежда таяла с каждым звонком, и они уже не сомневались — произошло что-то страшное, когда, видимо, по просьбе коллег, им позвонил человек, с которым Митя был в командировке.
Телефонная трель взорвала тишину, они вздрогнули и бросились к аппарату, но Шура оказалась проворнее. Маруся побежала на кухню и сняла параллельную трубку.
— …какие-то проблемы у его знакомой, — услышала она. — Ему еще вчера позвонили, а утром в аэропорту уже ждала машина. Так что не волнуйтесь, с ним все в порядке.
— Что же он нас-то не предупредил? — обиженно спросила Шура.
— Утром, видимо, решил не беспокоить, а потом, наверное, стало не до того…
Маруся медленно опустила трубку. Ну, вот и все. Как говорится, «уймитесь волнения страсти». Хорошо хоть ума хватило не поменять билет. А знакомая — это, конечно же; Нинель. Что же с ней такое могло приключиться, чтобы он вызвал машину прямо к трапу и забыл обо всем на свете? Впрочем, какая теперь разница? Главное, Митя окончательно расставил акценты. Но ведь даже не позвонил! Не предупредил, не успокоил… Конечно, вряд ли кого-то так уж сильно заботят переживания прислуги, но и ее тревогами он тоже не стал морочиться…
Шура маялась на кухне, виня себя во всех бедах. Но ведь не могла она так ошибиться, так оплошать! Что-то тут не то…
— Что-то тут не то, Мария, — сказала она, входя в спальню. — Пойдем на кухню, поговорим. Время позднее, весь день, почитай, ничего не ели. Смотри, сколько я всего наготовила! Давай покушаем.
— Спасибо, Шура, — отказалась та. — Мне не хочется.
— Ну как же не хочется? Пойдем! Не пропадать же добру. Посидим, покумекаем. Что по углам-то прятаться?
— Ну ладно, — не смогла отказаться Маруся, — хотя, видит Бог…
Обрадованная Шура наметала на стол. Подтянулся Чарли, посмотрел виновато дымчатыми глазами, положил голову на Машины колени. И она, в который уже раз, подивилась тонкой собачьей проницательности.
— Давай выпьем по рюмочке? — предложила Шура.
— Вы же принципиальная противница алкоголя, — невесело пошутила Маруся.
— По рюмочке можно, — отмахнулась домработница, — и даже иногда нужно. Мы же не станем напиваться до беспамятства.
— До беспамятства бы сейчас как раз не помешало.
— Ты вот что, Маша, не горячись. Я не знаю, что она там придумала, эта змея. Как ей удалось Димитрия приманить. Но он ей цену знает и рано или поздно раскусит…
— А если поздно?
— Ну, Мария! Ведь ты его любишь! Потерпи.
— Потерпеть, пока Митя не наиграется с Нинелью? Он не может от нее оторваться…
— Да тебя он любит! Тебя!
— С чего вы взяли, Шура? Ведь человек, живой и не в беспамятстве, всегда найдет полминуты на звонок. Если ему это, конечно, нужно. А он даже мобильный отключил. Значит, позаботился, чтобы я в этом нисколько не сомневалась. В том, что не нужно…
— Ты, Мария, с выводами не торопись.
— А я и не тороплюсь. Я давно уже опоздала. Он меня который раз на место ставит, а я, как дура, лезу и лезу со своей любовью.
— Я ведь хотела как лучше…
— Я знаю, Шура. Не вините себя. Отрицательный результат — тоже результат. Сколько можно плевать в человека, чтобы он наконец утерся?
— Но ведь ты его любишь…
— Вы сами определили мой характер, Шура, помните? Я опять оказалась в углу. Но и на этот раз не погибну: у меня есть Юлька и Василий Игнатьевич. И не буду брать Митю штурмом. Я снова разбила себе лоб, но я выберусь из этого угла и стану жить дальше…
Шура еще что-то говорила и даже заламывала руки и жала их к груди, но Маруся ее уже не слушала.
«Господи! — думала она. — Что я здесь делаю? В этом доме! Немедленно уехать отсюда! Он же именно этого и ждет — чтобы я наконец убралась и можно было вернуться домой со своей дорогой Нинелью».
— Спасибо вам, Шура, — сорвалась она с места. — Спасибо за все! Сейчас я вызову такси…
Она побежала в коридор и выхватила из сумочки записную книжку.
— Да рано же еще, Маша! — кинулась следом Шура. — Ты же говорила, в девять вечера самолет. Что ж ты там будешь маяться, в аэропорту…
— Это только так кажется, что рано, — сказала Маруся. — А на самом деле все давно уже поздно. Финита ля комедиа.
Она быстро перелистала странички в поисках телефона и набрала номер.
— Такси? Мне нужна машина до Шереметьева… Прямо сейчас. Как можно быстрее!
Шура горестно качала головой. Но что она могла сделать? Тем более что ведь действительно неизвестно, где Дмитрий, когда появится и, самое главное, чем сейчас занимается.
Машина пришла уже через двадцать минут — теперь с этим просто, и Маша, наспех поцеловав домработницу, похватала вещи и даже не позволила себя проводить. И Шура знала почему — не хотела показывать слез. Гордая. Ах, Димитрий, Димитрий! Дурачина ты, простофиля…
Веселый толстый дядька-таксист плавно тронул машину с места.
— Куда летим, красавица?
— А почему вы решили, что я куда-то лечу? — сухо осведомилась Маруся.
— Так мы ж в Шереметьево едем! Или нет?
— А может, я кого-то встречаю?
— Встречают налегке, а у вас сумки вон какие увесистые. Меня не проведешь! Я, почитай, сорок лет баранку кручу. Такого насмотрелся да наслушался — мемуары писать можно.
— И что же вам мешает?
— Времени не хватает. Вот на пенсию выйду… Куда прешь?! — заорал он, резко уходя вправо и оглушительно сигналя.
Маруся вздрогнула и схватилась за сердце.
— Нет, ты видала, как он меня подрезал, этот пидер?! Он думает, купил сраную иномарку, так купил заодно и дорогу! Наворовали, суки! Эх, найти бы лимонку! Ей-богу, рука не дрогнет! Или очередью из автомата! — размечтался таксист.
— Да вы успокойтесь, — попыталась умиротворить его Маша. — Может, он спешит куда-то, опаздывает…
— На тот свет он опаздывает. Туда ему и дорога, — не унимался водитель. — Выйти с монтировкой и отделать по чану, чтоб родная мама не узнала.
Впереди зажглись красные габаритные огни, и машины встали.
— Вот за что я не люблю Кутузовский, — сменил тему дядька, — так это за сюрпризы. Не дай Бог, трассу перекрыли! Какой-нибудь прыщ на дачу покатит, а тысячи машин раком поставят.
— Может, светофор или обычная пробка, — предположила Маруся.
— Да нет, черт бы их побрал, этих народных избранников! Видите, левая полоса пустая? Значит, перекрыли. У вас время-то хоть с запасом? Не опоздаем?
Маруся взглянула на циферблат — три часа до вылета.
— Успеем…
Время шло. Десять минут, двадцать, полчаса. Соседняя полоса была по-прежнему пуста. Маруся посмотрела в заднее стекло: все видимое пространство и впереди, и сзади заполняли машины. В дрожащем мареве тяжелого горячего воздуха покорно стояли навороченные джипы и видавшие виды «копейки», застыла «скорая», которую, наверное, где-то ждали, считая секунды, а может, чья-то жизнь угасала уже там, внутри, в пяти минутах от спасения. Кто-то опаздывал на поезд, кто-то на свидание, на важную встречу, в театр, в гости, домой после трудного дня. Мужчины, женщины, старики, дети, собаки… И все потому, что некий чинуша, слуга народа, бежит от этого народа, как черт от ладана, летит в сверкании огней на бешеной скорости, и плевать он хотел на чью-то угасающую жизнь…
— Как же надо не уважать свой народ! — горько сказал водитель. — Эх, найти бы лимонку!..
— Лимонку все равно не докинуть, — отвергла экстремальный вариант Маруся. — Да и не успеете — пристрелят. Вы лучше посигнальте! — озарилась она. — Я думаю, все с удовольствием поддержат. Ведь в каждой машине сейчас возмущаются этой дикостью азиатской. А так хоть какой-то протест! А то они считают, что если все молчат, то так и надо.
— Да ничего они не считают. Видали они всех нас в гробу в белых тапочках. Особенно таких, как я, — пенсионеров. Они же нас целенаправленно уничтожают! Там же кто, наверху? Вы знаете?
— Кто? — испугалась Маруся.
— Вы когда-нибудь думали, какими качествами надо обладать, по скольким головам пройти, по судьбам человеческим, по трупам, чтобы подняться до самого верха? До самого верха! — поднял он палец. — Ты им погудишь, а они, козлы, решат, что это их приветствуют. Вот и все дела. У них мозги иначе устроены. Они другие…
— Да, они другие, — сказала Маруся и почувствовала, как растет, поднимается в ней жгучая ненависть ко всей этой жесткой, холодной, расчетливой братии, мнящей себя сверхчеловеками и с высокомерным презрением взирающей на копошащееся у подножия Олимпа быдло, именуемое народом. — Мы в разных песочницах, и у них свои игрушки. Но им все мало, и иногда они ломают наши. Просто так, для собственной забавы.
— Видно, и вас достали.
— Достали, — согласилась Маруся, — они всех нас достали, эти… медведевы…
И эта деструктивная ненависть, спровоцированная нервным таксистом, странным образом ее успокоила, переведя чувство к Мите совсем в иное качество, прямо противоположное прежнему — со знаком «минус».