Дни шли за днями, и Буданов все никак не мог заставить себя извиниться перед Лелей. Но однажды после совещания он попросил ее остаться и, дождавшись, когда все выйдут, сказал:

— Я хочу поговорить с тобой, Леля.

— Пульхерия Егоровна, — поправила она. — Не стоит смешивать работу с… недоразумениями. Ведь это вещи параллельные и никогда не пересекаются…

— Не надо так, прошу тебя.

Он встал и шагнул к ней. Но Леля предостерегающе подняла руку, и Буданов остановился.

— Я очень виноват перед тобой, я знаю. Никакие слова не смогут загладить то, что я наделал. Но я хочу, чтобы ты знала, как я раскаиваюсь, что, не разобравшись, так обидел тебя. Простить себе не могу!

— А в чем вам следовало разобраться? — удивилась Леля.

Ей тягостен был этот пустой разговор, ничего уже не способный изменить.

— Тогда, в субботу, мне на мобильный позвонил Крюгер. Ответила женщина, представилась моей секретаршей и отказалась соединить его со мной, а мобильный отключила.

— Я ни с кем не разговаривала и никогда не взяла бы на себя смелость!..

— Я знаю, знаю, — перебил он ее. — Утром, в воскресенье, мне сообщил об этом Гарин. У Крюгера было всего несколько часов, он впал в ярость: специально прилетел в Москву для встречи со мной и вдруг такой облом.

— И Гарин сказал, что это я говорила с Крюгером? — поразилась Леля.

— Гарин со слов Вольфганга передал, что женщина назвалась Лелей и на все его призывы…

— Лелей? Но…

— Послушай! — Он все-таки шагнул к ней и взял за плечи.

Потрясенная Леля никак не отреагировала на его порыв, пытаясь осознать, что же это за новая напасть на нее свалилась.

— Я только потом сообразил, что, во-первых, ты никогда бы так не представилась в официальном разговоре, да и вообще никогда бы так не поступила. Я знаю, кто это сделал.

— И кто же? — вяло поинтересовалась она.

— Майка. Больше некому.

Леля покачала головой и, непроизвольно вновь переходя на «ты», спросила:

— А что же ты сообразил во-вторых?

— Понимаешь, — с азартом сыщика, напавшего на след, заторопился Буданов, — Крюгер звонил максимум в три, а мы в это время были еще в лесу!

Он продолжал сжимать ее плечи, вдохновленный тем, что она позволяет ему это, и расценивая сие обстоятельство как добрый знак.

Но Леля охладила его энтузиазм, решительно освободившись, и насмешливо протянула:

— Да-а! Какой великий детектив в тебе пропадает! Жаль только, что ты немного припозднился со своим расследованием. Всего-то месяца на полтора!

— Леля! Пойми меня! Я…

Он вдруг осознал всю тщетность своих усилий, всю пустоту слов, неспособных перевесить тяжесть совершенного им проступка, и осекся.

— Не казнитесь так, Петр Андреевич! Совершенно искренне говорю, что не держу на вас зла, — вновь перешла она на «вы», — если вам это так важно… Но вот только ответьте мне на один вопрос. Неужели я произвожу впечатление человека, столь непорядочного, что вы уже в который раз безоговорочно верите в любой навет…

Она резко повернулась и торопливо вышла из кабинета.

А он остался стоять с чувством, будто только что потерял самое дорогое, ничем не заменимое, единственно нужное ему на этой земле. Потерял безвозвратно.

Леля вышла из кабинета, встретилась глазами с Агнессой Аркадьевной и поняла, что работать сегодня уже не сможет.

В приемной она еще держалась, приветливо кивнула на прощанье охраннику, но, едва за ней закрылись тяжелые двери офиса, заплакала. И это были злые слезы.

О, как она сейчас ненавидела Буданова! За то, что все испортил, сломал жизнь и себе, и ей, дурак, тупица, урод! С каким бы наслаждением впилась она ногтями в его самодовольную физиономию!

Пальцы непроизвольно скрючились, и встречный мужчина шарахнулся в сторону, взглянув на ее искаженное ненавистью лицо: разъяренная кошка, изготовившаяся к прыжку. Оскорбленная, разгневанная ведьма! Вот такой она себя и ощущала.

О, как она закружила бы его, завертела! Сбила с ног, повергла в прах и пепел и вскочила на грудь, сжимая бедрами бока. Как безжалостная дерзкая наездница усмиряет непокорного скакуна, так и она, Леля, измотала бы его, истомила. Как она целовала бы его губы, глаза, плечи! Как бесстыдно нежилась в его объятиях и дрожала от прикосновений! С какой жадностью вбирала бы его запах трепещущими ноздрями, с какой неутомимой жаждой пила дыхание, слизывала капельки пота…

Господи! Не отнимай его у меня! Дай его мне, верни! Как я люблю, как я хочу его, Господи! Как бунтует моя плоть, как изнемогает душа! Научи меня, вразуми, не оставляй меня, Господи! А иначе как же мне жить на свете с этой болью?..