Как меня побили

Кишлак наш был всё тот же: рано утром освещался солнцем, ночью погружался во мрак, женщины судачили, ребятня дралась из-за ашичков. А самой большой и приятной новостью оказалось то, что тётя Русская работала теперь в нашей школе. Заведовала учебной частью и преподавала русский язык. Она привезла с собой из детдома двух детей: Закира по прозвищу Тыква и Розу по прозвищу Паникёрша. Мария Павловна отремонтировала заброшенный домик и поселилась там с детьми.

Парпи-бобо так и не смог покрыть долг, пришлось ему уступить Мели-ака внутреннюю часть своего дома и виноградник. В дом дедушки вселился сын ростовщика Джамал. Когда обворовали амбар, который сторожил ростовщик, все думали, что Мели-ака посадят. Потому что воры унесли много чаю, мыла, риса, четырнадцать мешков кукурузы. Но его никто не тронул.

Дядюшка Разык всё тот же – смешит всех анекдотами, а дома рваное одеяло да треснутый казан. Всё, что зарабатывает, отдаёт таким сиротам, как мы.

Мой самый близкий друг, Махмудхан, очень похудел, выглядел не лучше нас. Да и другие ребята тоже.

Отец через кого-то прослышал о смерти мамы, прислал пять писем подряд. Он писал, чтоб я до его возвращения держал в руках младшеньких, слушался советов дедушки Парпи, за помощью обращался к дядюшке Разыку.

Я думал, что после того, как мы перенесли столько страданий, прошли длинный путь и живыми-невредимыми вернулись домой, односельчане будут принимать меня как героя. Да куда там! Иные даже ругали, чего, мол, нам не хватало в детдоме: бесплатная еда, одежда, развлечения всякие, нет, чтобы жить да поживать! Были даже такие, которые хотели отвезти нас обратно, да, слава богу, Тухта-хала воспротивилась.

Осла дедушки Карлика мы обменяли на пуд пшеницы. К ней примешали три чаши проса и помололи. Думали, теперь горя знать не будем, глядь, муки-то этой на полмесяца едва хватило.

Прослышали, что Хашиму-ака с Речной улицы нужны балки. А хлев у нас построен совсем недавно, балки у него толстые, крепкие. Пересчитал, их оказалось ровно пятьдесят штук. Пошёл к дедушке за советом: «Продавать их или нет?» – «Делай как хочешь, своевольный ты мальчишка!» – заорал он на меня.

Совсем я перестал понимать дедушку Парпи. Поначалу он бил себя в грудь, говоря, что умрёт, а не отдаст нас в приют, а теперь только и знает, что корит меня да шпыняет: «Ну чего вы притащились, думали, бобо сам ест, вам жалеет давать! Что-то теперь, интересно, будете делать?!» Раньше он только и звал меня Верблюжонком и Жеребёнком, а теперь ничего, кроме Своевольного…

Хашим-ака оказался похитрее даже Мелиака. Он так надул нас, что я чуть не плакал от досады. Хлев он заставил разобрать нас самих. Пока мы не трогали хлев, он обещал за каждую балку дать по килограмму пшеницы. А когда дело было сделано, вдруг заявил, что мы зря старались, балки-то, дескать, подгнившие, зачем ему такие? Он, конечно, может купить, но за кило ячменя попросит по две балки. Что поделаешь, пришлось соглашаться.

Ячменная мука, оказывается, совсем непитательная. Испечём лепёшки, сварим похлёбку, съедим, а через полчаса опять голодные, как были. Через неделю мучной мешок был опять пуст. Хорошо хоть, дядюшка Разык с Марией Павловной сходили в военкомат, принесли бумажку, по которой из колхозного амбара стали отпускать нам по два килограмма кукурузы в неделю. Иначе, не знаю, что бы с нами было.

Наверное, голод озлобил моих младшеньких. Особенно неистовствовал Султан. Из Ташкента-то он, оказывается, бежал с тонким расчётом: на иждивении у дедушки Парпи и Тухты-халы будет жить он один. А тут заявились мы, и его паёк резко уменьшился, вот он и взбеленился. И Усмана с Аманом стал настраивать против меня.

Как-то сидел я возле очага, погружённый в раздумья. Размышлял я, если честно, над тем, что сытнее и на что уйдёт поменьше муки: на болтушку или пресные лепёшки. Смотрю, вдруг появляется Султан в сопровождении Усмана и Амана, подходит ко мне и грубо дёргает за плечо.

– Вставай и отвечай!

– Что отвечать-то?! – растерялся я.

– Когда отвезёшь нас обратно в детдом?

– Никогда! – резко бросил я. – Можешь ты понять или нет, мы должны поддерживать огонь в очаге отчего дома!

– Если нужен тебе этот огонь… то сам его и поддерживай. А нас отвези в детдом!

– Мама завещала, чтоб мы до возвращения отца все были вместе!

– Отвезёшь или нет? – наступал на меня Султан.

– Нет, нет, нет! – заорал я что есть силы. Не знаю, то ли им не понравился мой ответ, то ли они договорились заранее, во всяком случае, повалили они меня на землю и Давай колотить. Был я в те дни слаб, слабее любого из них, потому что меньше всех ел, чтоб им больше досталось, вот я и не мог оказать никакого сопротивления. И обиднее всего было то, что я несколько дней носился по улицам большого города, разыскивая этого неблагодарного брата. А Усман с Аманом?! Мало ли я натерпелся, пока довёл их до дома?..

– Ой, брата бьют!.. – донёсся голос Зулейхи.

Они с Дильбар ходили собирать ежовник на рисовых полях, сегодня, видно, вернулись раньше обычного… Увидя их, Султан кинулся в открытое окно, следом за ним бросились Усман с Аманом.

– Ой, ака, акаджан!.. – плакала сестрёнка. – Что ж вы смотрите? Не могли сдачи дать?!

– Не надо, не плачь… – слабо улыбнулся я. – Это мы так… шутили.

 

Бригада насреддинов

В один из вечеров колхозный сторож обошёл весь кишлак, сзывая людей на собрание, которое будет проходить в чайхане. Собрал я свой выводок, тоже пошёл. Пришли, а там народу видимо-невидимо. Большей частью мои ровесники, ровесники Зулейхи и Усмана.

Они приволокли с собою ещё кучу детворы. Видно, надеялись, что после собрания покажут кино.

– Что тут будет-то? – поинтересовался я у Хайита Башки.

– Кто его знает?! Может, хлеб будут раздавать.

– Ври больше, Башка! – сказал Акрам. – Сегодня будут создаваться боевые бригады.

Знаток, как всегда, всё знал.

– Для войны, что ли? – не поняли мы.

– Нет, на поле будет война, – несколько туманно ответил на сей раз наш Знаток.

Когда шум в чайхане стал невыносим, наконец на пороге появился раис-ака. Как всегда, его сопровождала мать, Хайри-хала. Поговаривали, что наш председатель ни один вопрос ещё не решил самостоятельно. Все собрания проводил, усадив её рядом, беспрекословно выполнял всё, что она приказывала. Люди больше побаивались Хайри-халу, чем самого председателя. Во время басмачества, говорят, она была разведчицей. Под паранджой пробиралась в самое логово бандитов, разузнавала их боевые секреты. Ходили слухи, что, когда с бандами было покончено, самый главный красный командир подарил ей именной бесшумный пистолет.

– Ну-ка прекратите шум! – позвенел в колокольчик председатель.

Наступила тишина. Дядюшка Машраб оглядел всех присутствующих, потом поинтересовался:

– Вся эта детвора нашего кишлака?

– Нашего! – ответили ребята.

– Где ж вы скрывались до сих пор?

– В зарослях! – сострил Акрам Знаток. Машраб-ака, видать, не знал, с какого конца приступать к делу, заулыбался, почесал затылок. Бросил взгляд на Хайри-халу, сидевшую у самого председательского стола в окружении инвалидов, вроде дядюшки Разыка, откашлялся.

– Такое, значит, дело, ребята! – закричал он вдруг. – Война в самом разгаре. Хоть мы и прогнали подлого врага за пределы нашей Родины, он ещё силён. Войне по-прежнему нужны и зерно и хлопок… Правильно я говорю?

– Неправильно! – вскочил с места Хайит Башка. – Снарядами-то никак не уничтожить этого фашиста, а что ему сделается от нашего хлопка, лёгкого, как пушинка?!

– Ты сиди и помалкивай, болтун! – обозлился раис-ака. – Отцы наши и братья, которые выращивали зерно и хлопок, сейчас на фронте. Мы с вами, ребята, должны занять их места, верно я говорю?

– Верно-о! – закричали детишки отовсюду.

– Матери наши и сёстры совсем из сил выбились. Им нужно помочь.

– Я, например, не умею коров доить, – горделиво сообщил Акрам Знаток.

– Неправда! – поднял руку Карабарот. – Врёт он всё! Он умеет и корову подоить, и заплатку поставить на штаны, только признаваться не хочет!

Все присутствующие дружно засмеялись. Раис-ака тоже потряс маленько кругленьким, как арбуз, животом, потом вдруг грохнул здоровой рукой по столу:

– Ти-х-ха!

Смешочки испуганно оборвались. Председатель рассказал, что в соседних кишлаках молодёжь создала фронтовые бригады и бригады эти показали на колхозных полях примеры настоящего боевого героизма. Он сказал, что правление нашего колхоза вынесло решение создать такие бригады и у нас, в Афанди кишлаке, то есть, извините, в Большом Тагобе.

В тот день были созданы две фронтовые бригады, по двадцать человек в каждой. Начальником нижнемахаллинской бригады назначили дядюшку Турана. Среднемахаллинскую возглавил Разык-ака, преподаватель военного дела. Нашу бригаду тут же прозвали бригадой «афандистов». Мы не возражали, но тут же дали прозвище нижнемахаллинцам – плаксы. Потому что их бригадир, дядюшка Туран, как только выпьет сто граммов, начинает плакать.

Нам выделили по пятнадцати гектаров земли, по паре волов и, с уговором пользоваться поочерёдно, коня с арбой.

– Возчиком буду я! – заявил Хайит Башка, вытягивая шею, чтоб казаться выше других.

– Ишь ты, захотел! – тут же возразил Акрам Знаток. – Сам в жизни на осла не садился, а захотел на коне разъезжать. Возчиком буду я, вот что!

За арбу, которая будет в нагнем распоряжении десять дней в месяц, спор шёл – дай бог, а вот охотников пахать на волах что-то оказалось маловато. Хорошо, нас выручил дядюшка Разык. Он заявил, что пахота – дело серьёзное, с ней нельзя шутить, пропашешь кое-как, на разной глубине – и шиш получишь урожай. Давайте попросим Парпибобо заняться этим делом.

Дедушка сразу согласился. Видно, ему до смерти надоело сидеть в сырой клетушке и ткать бязь, которую всю целиком забирал Мели. Только дедушка Парпи выдвинул условие: записывать ему в день полтора трудодня. Иначе, мол, никак не рассчитаться за пушку. Мы согласились.

– Завтра на рассвете собираемся под Кривой урючиной, – сказал дядюшка Разык, распуская нас. – Принесите с собой кетмени и носилки.

 

Дело началось с… анекдотов

На следующий день утром мы собрались под древней могучей Кривой урючиной. Глядел я на наших ребят и радовался: голодные, кое-как одетые, а готовы горы свернуть. Из нашего двора на работу вышли четверо: Зулейха, Дильбар, Султан и я. Подошёл, засучив рукава и выпятив грудь, Хайит Башка. Махмудхан приволок огромный отцовский кетмень. Этот человечек сам хрупкий такой, а работать умеет как вол. Появились Акрам Знаток, которому попадись только на язык, братья-близнецы Дилиджан с Кулиджаном, широкоплечий, медлительный Карабарот, приёмные дети тёти Русской – Роза, которая хотя не видит разницы между кетменём и лопатой, но готова работать до смерти, Закир Тыква… Нет, вы можете говорить что угодно, но члены нашей бригады – ребята мировые, мы ещё покажем себя!..

– Хош, бойцы, с чего начнём дело? – спросил дядя Разык.

– С афанди, конечно, – откликнулся Акрам.

– Ты в своём уме?! – возмутился бригадир. – Что мы весной будем сдавать в приёмный пункт: хлопок или анекдоты, как ты считаешь?

Ну и что, сдадим и анекдоты.

Верно, верно, расскажите сначала анекдот!

Иначе не будем работать.

– Объявляем забастовку! – зашумели ребята отовсюду.

Разык-ака поначалу разозлился вроде, лицо его посуровело, покрылось пятнами, но потом он вдруг рассмеялся, махнул рукой.

– Шайтаны вы, а не дети. Ладно, слушайте, раз уж вам так хочется анекдот. Ходжа Насреддин в детстве был таким же хитрецом, как наш Акрам. Пошёл он однажды в помощники к мулле. Уходя на молитву, мулла оставил на подносе четыре слоёные лепёшки и чашку мёда. «Смотри, сын мой, – предупредил он Насреддина, – ничего не трогай. Всё, что на подносе, – яд». Как только хозяин ушёл, Ходжа вчистую подмёл и мёд и лепёшки. Вскоре мулла вернулся и хватился своего ужина:

«Где тот яд, что был в чашке?» «Я случайно разбил чернильницу и, боясь наказания, решил умереть до вашего возвращения, вот и съел тот яд».

Не успели мы отсмеяться, дядюшка Разык напустил на себя серьёзность и заговорил официальным языком. Видно, испугался, что мы ещё анекдота потребуем. Он сказал, что правление колхоза доверило нам большое серьёзное дело и что мы должны оправдать это доверие и снять со своего участка самый большой урожай, какой только возможно.

Для этого мы обойдём все дворы кишлака и заготовим навоз для удобрения полей. На каждый гектар земли потребуется около пятидесяти центнеров навоза, иначе хорошего урожая нам не видать как своих ушей.

– Ой, – сказала Роза, поморщившись, – навоз-то, он вонючий, не передастся ли его запах хлопку?

– Мы заткнём тебе нос ватой, красавица! – тотчас откликнулся Хайит Башка.

Закир Тыква воспринял это как оскорбление сестры. Он помахал кулаком:

– Смотри, чтоб сам носом землю не пропахал!

Дядя Разык так посмотрел на мальчишек, что оба вмиг успокоились.

Бригаде нашей табельщик не полагался, но кто-то должен был отмечать ежедневно, кто вышел на работу и сколько наработал.

– Ну, кто этим будет заниматься? – спросил бригадир.

– Конечно, Ариф! – зашумели ребята. – Он честный, правдивый парень да и мастер анекдоты рассказывать.

– Хорошо. А кого изберём поваром?

– Зулейху, Зулейху, – проголосовали все.

Дядюшка Разык ещё один вопрос выдвинул на обсуждение. Колхоз, оказывается, выделил нам дойную корову. Сможем ли мы управиться с нею, спросил бригадир.

Сможем, сказал я и согласился взять корову под свою ответственность. Усман с Аманом будут кормить её, ухаживать за ней, а там, глядишь, за труды перепадёт им стакан-другой молока.

 

Битва за высокий урожай

Не зря, видать, говорят, что радость живёт рядом с неприятностью. Наутро, выйдя на улицу, мы обнаружили, что весь навоз, натасканный нами вчера, исчез. Мы уж подумали, не забрали ли его обратно хозяева, но те клялись и божились, что не трогали. Через полчаса стало известно, кто украл наш навоз. Арба в эти дни находилась в распоряжении «плакс», вот они и не ложились спать, пока не перевезли наше удобрение на свой участок.

– Эй, Многодетный! Ты табельщик у нас или кто? – подступил ко мне Акрам Знаток.

– Сам ведь вроде голосовал за меня.

– В таком случае ты должен болеть за свою бригаду.

– А я не болею?

– А что ты тогда молчишь?

– Что я могу сделать, скажи сам.

Акрам посвятил меня в тайну. Оказывается, наши ребята уже сговорились эту ночь не спать, перетащить навоз обратно на свой участок.

– Ты согласен? – испытующе оглядел меня Акрам.

– Ещё как! – воскликнул я.

– Ты возьмёшь у Парпи-бобо осла, хорошо?

Я кивнул.

– Прихвати с собой и Султана. Он парень крепкий, ему только тяжести и таскать. Но девчонки ничего не должны знать, понятно?

– Понятно.

В ту ночь мы потрудились на славу. К утру перетаскали весь навоз и сочли, что вопрос исчерпан. Но не тут-то было, оказывается… Однако расскажу всё по порядку.

День у нас прошёл нормально. Мало свою работу сделали, ещё помогли разобрать дувал дедушке Эсану, а землю вынесли на улицу. После этого разошлись по домам.

Только собрался лечь спать, слышу, кто-то зовёт.

– Ариф-ака-а! – Я узнал голос Юнуса, самого младшего члена нашей бригады.

– Чего тебе?

– Идите сюда!

– Да иди сам!

– Не могу, я с грузом. Выяснилось, Юнуса послали на мельницу.

Он проходил мимо нашего участка и увидел, что «плаксы» тащут наш навоз обратно к себе.

Я припустил к Акраму Знатоку. С ним уже побежали к Хайиту Башке. Не прошло и получаса, собрались все наши четырнадцать бойцов, вооружились палками и понеслись к участку защищать нашу гарантию высокого урожая.

«Плаксы» и вправду, как муравьи, растаскивали нашу навозную кучу: кто наполнял мешки, кто – вёдра. Эти олухи, оказывается, даже часового выставили, которого мы, правда, устранили без излишнего шума: связали руки-ноги, рот заткнули кляпом.

– Бросайте навоз! – скомандовал я, когда мы окружили «плакс» плотным кольцом.

– Ещё что! – откликнулся запыхавшийся Бурда. – Навоз этот колхозный.

– Бросайте, говорят вам!

– Не бросим!

Вот с места не сойти, я вовсе не хотел драки. Но они сами напросились.

– Смерть навозным ворам! – заорал я вдруг вне себя.

– В бой за высокий урожай! – скомандовал Миян Бурда, табельщик «плакс». Ну тут пошло-поехало. С полчаса шла баталия с переменным успехом. Но, к счастью, у нас были такие отъявленные драчуны, как Султан и Карабарот.

– Ариф, давай на этом покончим! – взмолился наконец «вражеский» табельщик.

– Будете ещё трогать наш навоз?

– Нет.

– Поклянись!

– Клянусь!

Таким образом, навозная кампания длилась дней десять. На свой участок мы натаскали со смехом и шутками двойную норму местного удобрения. Раис-ака был доволен нами, наградил нас тремя килограммами говядины.

 

Три пары сапог

Мария Павловна каждый день приходит в нашу бригаду, в обеденный перерыв читает газеты, знакомит нас с положением на фронте. А когда мы опять начинаем работать, садится рядышком с дядюшкой Разыком и секретничает.

Сегодня тётя Русская заявилась к нам принаряженная и надушенная, как на свадьбу. И опять после обеда уединилась с бригадиром в сторонке. Дай, думаю, разнюхаю, о чём они беседуют так сладко. Ни о чём особенном они не говорили. Тётя Русская упрекала бригадира в том, что он сильно загружает нас.

– Пусть дети полдня работают, а полдня учатся, – предлагала она.

Дядя Разык не соглашался.

– Не вмешивайтесь, пожалуйста, – говорил он, – в мои дела!

– Ещё как буду вмешиваться, – разозлилась вдруг Мария Павловна. – Государству нужны образованные люди.

– Сегодня государство требует хлопок, побольше хлопка!

– Вначале школа, потом хлопок! – вскочила на ноги тётя Русская.

– А я говорю: вначале хлопок, а потом школа! – с трудом поднялся дядюшка Разык.

Вот они сблизились, точно сейчас насмерть сцепятся, уставились друг на друга. «За кого же мне заступиться, если произойдёт драка?» – подумал я, но ничего такого не произошло. Бригадир и учительница долго глядели друг на друга, и во взглядах их было что-то такое, чего я ещё никогда ни у кого не видел.

– Оббо, Мариямхон, – неожиданно рассмеялся дядюшка Разык, – вы упрямы, как тысяча русских.

– Я и есть русская! – засмеялась Мария Павловна.

На том они и помирились. Тётя Русская пообещала довести число членов нашей бригады до сорока. Двадцать человек будут работать до обеда, двадцать – после обеда. Тогда все мы сможем и учиться и работать.

– Договорились? – протянула руку Мария Павловна.

– Какие у вас мягкие руки, – сказал дядюшка Разык вместо ответа, покраснев как свёкла.

В тот день тётя Русская до вечера пропадала в нашей бригаде. Помогала своим приёмным детям – Закиру Тыкве и Розе, которая так натрудила руки, что не могла держать кетмень. Поужинав, мы отправились в правление колхоза на собрание. В чайхане, которая служит и клубом, было уже полно народу: шумной ребятни, болтливых старух, женщин с детьми, смешливых девок. В помещении стоял гул голосов. Прислушавшись, можно было уловить такие разговоры:

– Дильбар, письма есть от мужа?

– Ох, уже три месяца ни весточки.

– От моего тоже ничего.

– Лишь бы живы-здоровы были!

– Не слышали, один бекабадец без обеих ног вернулся с фронта?

– Слышала. Говорят, жена его на руках носит, как младенца.

– Парпи-бобо, на базар не ездили?

– Ездил, сынок.

– Какие там цены?

– Дороговизна, сынок.

– Слышали новость?

– Какую?

– Вчера в Яйпане говорили, дедушкина пушка в обратную сторону стреляет.

– Ври побольше!

В самый разгар толков в чайхану вошёл председатель, как обычно, в сопровождении матери. Хайри-хала присоединилась к женщинам, без устали обменивающимся новостями, Машраб-ака поднялся в президиум, позвенел колокольчиком, а когда шум стих, обратился к сторожу:

– Все собрались, Урзак-бобо?

– Все как есть! – доложил тот.

– А малышня тут зачем, или я с ними в лапту буду играть?

– После собрания можно в «Верхом на осле»! – тут же встрял Хайит Башка. Никто не успел засмеяться – раис-ака яростно затряс колокольчиком.

– Тих-ха! Товарищи, наши джигиты там, на фронте, бьются не на жизнь, а на смерть… А мы с вами до сих пор не начали пахоту. До сих пор. Арыки и зауры не чищены…

С места не спеша поднялся Парпи-бобо.

– Дай-ка мне сказать, Машраб. Насчёт чистки арыков и зауров ты можешь не торопиться, сын мой. Земля ещё мёрзлая, время терпит. Ты ответь мне вот на какой вопрос, Машраб…

– Какой там ещё вопрос? – нетерпеливо спросил раис-ака.

– Люди говорили, что получены четыре ящика хозяйственного мыла. Куда они подевались, а?

– Проданы.

– А? – направил ухо на председателя дедушка.

– Продали, говорю. На вырученные деньги купили жмых для волов.

– Товба, – удивился Парпи-бобо. – Ну ладно. А куда делись триста метров ситца? Почему их не распределяете среди колхозников? Ты видишь, Машраб, как люди одеты? Заплата на заплате…

– И ситец пустили на продажу.

– А?!

– Да, продали, чтоб купить мельничный жёрнов.

Среди людей поднялся ропот, все заговорили разом. Раис позвенел было в колокольчик, но шум стал громче. Тогда с места встала Хайри-хала:

– Эй, мусульмане, послушайте!

Вмиг наступила тишина. Даже Парпи-бобо испуганно съёжился, виновато опустил голову. Хайри-хала пристально оглядела всех присутствующих, потом заговорила:

– В распоряжении нашего колхоза всего лишь один трактор да несколько пар волов. А земли у нас, слава аллаху, четыреста гектаров. Сможем ли мы вспахать её всю на голодных, хилых, немощных волах? Нет, конечно. Что касается жёрнова… кто считает, что мы обойдёмся без мельницы, куда бегаем через день, пусть тот встанет с места!

Никто, конечно, не осмелился встать. Дело было ясное. Нельзя без сытых волов, без мельницы тоже.

– Товарищи! – крикнул раис. – Товарищи колхозники! Собрание считаю открытым.

Раздались аплодисменты. Это в основном тешились детишки и мои ровесники, почувствовавшие себя взрослыми. Председатель зазвенел колокольчиком.

– Ладно, – махнул он рукой, – не будем избирать президиум, чтоб не терять время, согласны?

– Согласны! – заорала ребятня.

– На повестке дня один вопрос. Никто не возражает?

– Мы не против.

– Тогда, товарищи, перейдём к этому вопросу. Колхоз наш получил три пары кирзовых сапог. Сегодня мы должны распределить их между собой. Никто не против? Тогда слово для доклада предоставляется мне… Парпи-бобо, чему вы там ухмыляетесь, или я вам анекдоты рассказываю? Так… товарищи, из районной потребительской кооперации получены три пары сапог. Я предлагаю одну пару из них передать бригадиру Усману, который всю зиму не вылазил из воды, промывая засолённые участки земли. Вторая пара, считаю, причитается мне как вашему председателю. А вот кому достанется третья, решать вам…

– Дядюшке Разыку! – заорали члены нашей бригады.

– Дяде Турану! – загалдели «плаксы».

– Хорошо! – вскинул руку председатель. – Третья пара сапог выдаётся двум бригадирам-инвалидам молодёжных боевых бригад – Разыку и Турану. Никто не против.

Люди расходились с собрания расстроенные. Созвал общее собрание ради каких-то трёх пар сапог из свиной кожи, морочит нам головы, ворчали одни. Тебя-то, дурака Машраба, давно следовало прогнать с должности, говорили другие, да очень уважаем твою маму. был безмерно счастлив. То ли потому, что стал членом колхоза и имел право наравне со взрослыми голосовать на собраниях, то ли потому, что рядом со мной шагала Дильбар, которая день ото дня становилась мне всё роднее и ближе. Дильбар, если хотите знать, и к младшеньким моим относится очень хорошо. Когда мы прибыли из Ташкента, Мария Павловна хотела забрать её к себе, так она не согласилась.

– Никуда я не пойду, – заявила Дильбар, – голодные ли, сытые ли, мы будем всегда вместе.

Теперь она тоже колхозница, зарабатывает в день чашку супа и две лепёшки из джугары, половину несёт в дом, моим младшеньким.

– Дильбар, о чём ты думаешь?

– Не знаю… а вообще, о многом. О вас тоже.

– А что ты обо мне думаешь?

– Трудно вам приходится. Тётушка Тухта как-то сказала, что вы уже в старичка превратились… Ариф-ака, дайте слово, что с сегодняшнего дня не будете так надрываться, вырабатывать две нормы, ладно?

– Да.

– Ариф-ака, что-то скажу, никому не скажете?

– Нет.

– Дядюшка Разык и Мария Павловна хотят пожениться.

– А ты откуда знаешь?

– Сегодня женщины говорили.

 

В кишлаке шайтан появился

Весной такая голодуха началась, что люди едва держались на ногах. Колхозный амбар был так же пуст, как наши хлебные ящики. Нам перестали выдавать кукурузу. Держались на том, чем кормили нас в поле. Султан было опять взбунтовался, требуя пищи посытнее и побольше, грозя иначе распродать дом по брёвнышку, но потом почему-то притих. Как раз в эти дни поползли слухи, что в кишлаке нашем появился шайтан с детёнышем. Он будто бы похож на длиннорогого козла с длинным хвостом, у него четыре глаза, и все четыре светятся огнём, играючи перепрыгивает через заборы, пускается в пляс под окнами, лазит по кухням, вылизывая казаны дочиста, и вместо бывшей в нём похлёбки наливает пустой воды, а коли обнаружит в ящике хлеба, то превращает их в обыкновенные кизяки.

Однажды он появился у нас во дворе, играл своим аршинным хвостом, в другой раз светил четырьмя глазищами в развалинах хлева. Мы до того стали бояться, что не ложились спать, пока к нам не придут Парпи-бобо с тётушкой Тухтой.

Но Султану с Усманом на эти страхи было наплевать.

Вот и сегодня они исчезли с вечера. Тухтахала принесла несколько плодов айвы, раздала младшеньким, села прясть. Зулейха с Дильбар помогали ей – изготовляли ровницы: куски ваты, слегка скатанные валиком. Тётушка сказала, что полезно это дело – прясть на прялке. Руки и ум отвлекает и прибыли даёт.

– Тогда, тётушка, научите и меня прясть, – потребовал Аман.

Тухта-хала засмеялась, сказала, что не мальчишечье это дело, покопалась в карманах безрукавки, выудила четыре сушёные урючины, вложила в ладошку Амана.

Я затеял с Аманом и Зулейхой игру в «Падишаха и визиря». Через один ход Аман стал падишахом, а Зулейха визирем.

– О всемогущий падишах, разрешите донести до ваших ушей, что мною пойман вор, – доложила Зулейха смиренно.

– Кто сей человек? – грозно нахмурился «падишах».

– Человек по имени Дильбар.

– Что же она украла?

– Немного сена из вашей конюшни.

– Какое же ей наказание предлагаете, мой визирь?

– Как прикажете, мой всемогущий.

– Пусть проржёт нам как лошадь, – приказала его светлость «падишах».

Дильбар приготовилась проржать лошадью, как вдруг кто-то громко забарабанил в дверь.

– Султана вашего убивают! – раздался крик.

Мы со всех ног бросились на улицу. У калитки стоял Хайит Башка.

– Вы что, глухие, не слышите? – заорал он.

Мы прислушались. Со двора Мели-ростовщика доносились детские крики, мужские ругательства. Полураздетые, насмерть перепуганные, мы понеслись туда.

У Мели-ака было полно народу. К старой груше, росшей посреди двора, привязаны Султан с Усманом. Одеты они оба в кое-как сшитые из козьей шкуры шубы, шерстью наружу, на ногах чарыки тоже из козьей шкуры! Так вот куда подевались шкуры, валявшиеся в амбаре. Они исчезли дней десять – пятнадцать назад, я всё удивлялся, куда они подевались, а потом, решив, что Султан, наверное, выменял на что-нибудь съедобное, махнул рукой. А дело, оказывается, вон куда повернуло!..

Лица моих братьев были в ссадинах, по лбу Султана текла кровь. Я дико закричал и кинулся к ним. Дорогу мне преградил старший сын ростовщика, Джамал.

– Пока не прибудет милиция, они будут на привязи! – кричал он, стегая моих братьев камчой.

Сам Мели, как герой, пленивший на поле боя двух врагов, горделиво рассказывал:

– Позапрошлым вечером, когда мы с женой только собрались поужинать, с треском распахнулась дверь, и в комнату вошёл шайтан с детёнышем. Мы с женой так перепугались, что забились под сандал, читая отворотную молитву. Через полчаса осмелились высунуться из убежища. Шайтанов не было. Но в казане вместо жирного плова плескалась холодная вода.

Сегодня в доме тоже готовился плов, в честь пятницы, священного дня у мусульман. Только накрыли казан чашкой, чтобы плов дошёл на собственном пару, как под окном опять появились черти. Они прыгали, визжали, махали хвостами. «Ну нет, шиш вы сегодня получите, а не плов», – разозлился я, сорвал со стены ружьё и выскочил во двор.

«Не стреляйте!» – испугался детёныш-шайтан.

В это время прибежали мои сыновья и схватили чертенят…

Ими оказались два моих брата.

– Мели-ростовщика и шайтан не проведёт!

– Сам он любого шайтана надует!

– Ну, съели бы мальчишки чашку плова, обеднел бы, что ли, Мели? – переговаривались меж собой собравшиеся. Но никто не осмеливался подойти и освободить пленников, до того устрашающим был вид сыновей Мелиростовщика. К счастью, во дворе появился дядюшка Разык. Видно, он уже знал, что здесь случилось. Он дрожал от ненависти, глаза горели.

– Кто привязал детей фронтовика? – хрипло спросил он.

Мели что-то залепетал, но Разык-ака взревел, не слушая его:

– Кто привязал детей, я спрашиваю?!

– Это не дети, а воришки. Пойманы на месте преступления, – отрезал ростовщик.

– Это ты сам вор.

– Что-о?

– Это ты вор и мошенник! – повторил дядюшка Разык.

– Что? Что ты сказал? – пошли сыновья Мели на нашего бригадира.

– Ты, Мели, вор и есть. Кило зерна продаёшь в пять раз дороже.

– Я весь кишлак кормлю, Разык, опомнись!

– Нет, ты грабишь весь кишлак, недоносок!

– Без меня вы все бы сдохли с голоду, бессовестный!

– Прочь от меня, негодяй! Башку разобью! – Дядюшка Разык оттолкнул от себя костылём ростовщика. – А твои сыновья – дезертиры, понял?

– Думай, о чём говоришь, Разык. Их само государство признало негодными к службе.

– Знаем, справки липовые достали. Больные, оказывается, бедняжки! Бесстыжие вы, вот кто! Двадцать четыре года были здоровыми, а теперь вдруг заболели, да, Джамал? А ещё на государство кивают! Ариф, прекрати хныкать, тащи сюда карандаш и бумагу, будем акт составлять! Этих негодяев я сам разоблачу! Попомни, Мели, наше государство не спустит тебе за то, что привязал к дереву, как баранов, сыновей гвардии сержанта Мирзапалвана Ахмедова! Вы поглядите, а, Ахмедов там на фронте кровь проливает, а этот несчастненький сторож амбара каждодневно жирный плов жрёт! А ты подумал, что эти детишки всегда голодны? С голодухи и пошли на такое дело… Да если есть у нас в кишлаке шайтан, то это ты, Мели! Тебя будет судить военный трибунал, понял?

Заслышав слова «военный трибунал», Мели-ака затрясся как осиновый лист, сыновья тоже, видать, наложили в штаны – быстренько развязали пленников, принялись заботливо вытирать кровь с их лиц. Ростовщик бочком-бочком приблизился к нашему бригадиру.

– Разыкбай, может, ты хватил лишнего, что-то разгорячился очень… Давай присядем, Давай, давай, вот так, эй вы, принесите-ка нам чаю… Если по-честному, я, Разык, хотел только припугнуть этих пострелов, а там отпустить восвояси, вручив несколько килограммов зерна. Давай не будем таить друг на друга зла…

Дядюшка молчал, тяжело дыша, хмурился, слушая льстивые речи Мели-ростовщика.

Утром следующего дня Султан с Усманом исчезли. Мы с дядюшкой Разыком перевернули вверх дном весь кишлак – братьев моих нигде не было.

Через неделю они обнаружились в Кокандском детдоме. Мы с дядюшкой Разыком срочно поехали к ним.

– Почему вы сбежали? – чуть не плакал я.

Султан долго молчал, опустив голову, потом тихо прошептал:

– Мы убежали от стыда…

– Как теперь, вернёмся домой?

– Я не вернусь, – ещё ниже склонил голову Султан.

– А ты? – повернулся я к Усману, который всё прятал от меня глаза.

– Да говори же, язык, что ли, проглотил?! – разозлился дядюшка Разык. – Некогда нам, ехать пора, ночь наступает.

Усман несмело шагнул ко мне, прижался лицом к груди, тихо плача.

– Ака…

– Не плачь, говори, поедешь домой?

– Ака, мне здесь хорошо. Я останусь… Так два моих брата остались в Кокандском детдоме.

 

Скандал

Полевые работы в те дни были в самом разгаре. Земля как раз поспела настолько, что не зевай, успевай оборачиваться. В бригаде нашей сорок кетменей и пара волов. Каждому кетменщику досталось по четыре сотки земли, пусть обрабатывает как хочет. Но заявился раис-ака со своей мамашей и всё перестроил. Он велел вначале обработать общими усилиями одну карту, потом переходить на другую. Так будет плодотворнее, сказал он. Ещё он посоветовал ночевать на поле, пока не обработаем всю землю.

– Можете работать и при свете луны, я не против. Поработаете на совесть, я вам жирного барашка зарежу, – пообещал председатель.

Мы подмели, подремонтировали заброшенную халупку Узака Чокнутого, перебрались туда с ночёвкой. Деваться некуда, я взял с собой и младшеньких. Дядюшка Разык, Парпи-бобо тоже ночевали с нами.

В одном я точно убедился в те дни: если земля к севу поспела, кетмень острый, а вокруг весёлые, добрые друзья, никакая работа нипочём, усталости-то и не почувствуешь. Как только выйдем на поле, возьмём в руки кетмени, Хайит Башка кричит задорно:

– Кто отстанет ото всех, того исключим из бригады!

– А кто кое-как вскапывает, пусть тот до старости не женится! – не удерживается Акрам Знаток.

Сорок кетменщиков, каждый работает по-своему. Акрам, Хайит, Махмуджан, братья-близнецы Дилиджан да Кулиджан – те мастера своего дела. Машут кетменями не спеша, как бы даже лениво, но берут землю на всё лезвие кетменя, ровно. Приёмыш Марии Павловны, Закир Тыква, по-видимому, кетмень-то увидел впервые у нас, в Большом Тагобе. Он держит кетмень за самый кончик черенка, спина прямая как палка, метит в одно место, а попадает в другое. Мы побаиваемся, как бы он себе ногу не оттяпал.

– Кетменём работать – это махать да махать! – вдруг кричит кто-нибудь.

– На волах пахать – туда-сюда гулять! – откликается другой.

– Тесто месить – душу тешить! – сочиняет третий.

Раздаётся смех. И опять слышны только удары кетменей, шумное дыхание. За нами идёт по пятам дедушка Парпи, боронит землю, чтоб она не успела подсохнуть.

В течение пяти дней (и можно сказать, ночей) мы вспахали свой участок, подготовили его к севу. Оставалось вычистить арыки, выбрать прошлогоднюю гузапаю, чем мы и занимались, когда вдруг на поле появился Мели-ака. В руках он держал большой свёрток.

– Разыкбай! – издали закричал ростовщик. – Я пришёл с тобой мириться, вот здесь всё для плова. Давай забудем ту неприятную историю.

В свёртке оказались рис, морковь, лук, свежая баранина, курдючное сало. Дядюшка Разык молчал, задумчиво глядя вдаль.

– Я вижу, твои богатыри работу тут заканчивают, – весело продолжал Мелиака. – Может, дашь команду, чтоб они и мой виноградник вспахали?

– А у вас, кажется, не было виноградника? – всё так же задумчиво спросил бригадир.

– Это мне дядя Парпи подарил: и виноградник свой, и огород, – пояснил ростовщик.

Парпи-бобо видеть его не может, издали заметит, начинает дрожать, как горячий скакун перед скачками. Коли сойдутся вместе, Дело не обходится без ссоры или хотя бы без взаимных оскорблений. Вот и сейчас. дедушка отвёл волов в сторону, подбросил им сена, подошёл к Мели-ака. Взял щепотку риса из узла, долго мял его на ладони, потом вдруг встрепенулся, взглянул зорко на ростовщика.

– Мелиджан, где же вы такой хороший рис достали, сосед?

– С довоенной поры сохранилось малость, – отчего-то побледнел вдруг Мели. Дедушка Парпи, конечно, заметил его растерянность.

– Не-ет, Мелиджан, рис-то, сразу видать, совсем недавно из крупорушки вышел, – приблизился бобо к ростовщику.

– Клянусь святой могилой, довоенный рис.

– Рис-то этот – колхозный рис, Мелиджан, – всё наступал дедушка.

– Вы, дядюшка, напраслину не возводите на честного человека! Над всеми нами аллах стоит, за такое и наказать может.

– Рис-скороспелку нигде, кроме нашего колхоза, в этом году не сеяли. Уж не тот ли это рис, который воры унесли из охраняемого тобой амбара, а, Мелиджан?

Вперёд вдруг вырвался, растолкав ребят, Хайит Башка.

– Дядя Разык, точно такого риса у Мели-ака в подвале восемь мешков! – закричал он.

– Не восемь, а девять, – поправил Акрам Знаток, собравшийся разжигать очаг в предвкушении жирного плова.

– Девять мешков?! – Колючие брови бригадира поползли вверх.

Сорок членов нашей бригады – все полуголодные, едва держим в руках кетмени, с нетерпением ожидая выдаваемую в обед жидкую похлёбку, а тут… у ростовщика в подвале девять мешков риса, это же надо!..

– За мной, бойцы! – скомандовал бригадир, стремительно запрыгав в сторону кишлака. Мы гурьбой припустились за ним.

В просторном подвале ростовщика обнаружилось одиннадцать мешков риса, девять мешков кукурузы, ящики всяких сладостей, чая, сушёные фрукты. Несмотря на вой и визг семейства Мели, на угрозы его самого, мы всё до грамма записали, потом вернулись в поле, сели хлебать приготовленную Зулейхой молочную похлёбку.

– Кто-то на коне скачет, – сообщил Махмуджан, посмотрев в сторону кишлака.

Ребята вскочили на ноги.

– Это наш председатель, – предположил кто-то.

– Разуй глаза, это ведь участковый! Участковый милиционер дядя Каримов подскакал к нам, резко осадил коня, но не спешился. Красная фуражка его была надвинута на самые глаза, сбоку висел тяжёлый револьвер. Конь под ним беспокойно пританцовывал, ржал и дёргал головой.

– Кто здесь Разык Алиев? – грозно спросил участковый, упираясь ногами в стремена.

– Я, – откликнулся бригадир, не вставая со своего места.

– Кто вам разрешил обыскивать чужой дом?

– Вот эти полуголодные детишки!

– А кто Парпи Касымов? – продолжал милиционер.

– Это я, сынок, – мягко ответил Парпибобо. – Ты бы, сын мой, не уподоблялся Исламу Курбаши, не орал на людей, не сходя с коня. Спешись, поздоровайся по-человечески, а там и разберись, что к чему. Если не побрезгуешь, угостим своей похлёбкой…

– Почему вы ворвались в чужой дом без разрешения?

– Я не бандит какой-нибудь, сынок, чтоб врываться в чужой дом, а коли…

Участковый не дал деду договорить:

– Вы оба сейчас пойдёте со мной, будем акт составлять на вас.

Дядюшка Разык и Парпи-бобо не вернулись ни через час, ни к вечеру, ни наутро. Кишлак был в панике. Мы тоже перепугались не на шутку. Наконец, по совету Марии Павловны, решили всей бригадой пойти в военкомат, потребовать справедливости.

Когда мы с шумом и гамом заполнили военкоматовский двор, к нам вышел офицер с тремя звёздочками на погонах.

– Вам чего, ребята?

– У нас к вам дело.

И мы рассказали всё, что произошло в кишлаке. Командир внимательно выслушал нас.

– Так, значит, они забрали кавалера ордена Славы разведчика Разыка Алиева?

– Да, его самого, – зашумели мы.

– И старика, который на свои деньги купил пушку?

– Да, его тоже.

– А вы, выходит, члены боевой бригады, так я вас понял?

– Так точно!

– Ну и как у вас там дела на поле?

– Участок готов к севу.

Командир просил нас не беспокоиться, заверил, что сейчас же во всём разберётся.

Вернувшись на поле, мы обнаружили, что Парпи-бобо и дядюшка Разык давно уже вернулись и с наслаждением пили чай из чёрного чайдуша. Аман с Рабиёй сидели у них на коленях.

 

Новый председатель

В течение целой недели наш кишлак кипел, как горячий родник. Взрослые и дети – все на улице, в правлении колхоза собрание за собранием. Происходили такие невероятные события, что мы не успевали опомниться.

Когда пришла весть, что Мели-ростовщика посадили, мы восторженно кричали:

– Да здравствует справедливость! Когда узнали, что его сыновья скрылись, готовы были волосы на себе рвать.

Раиса Машраба-ака сняли с работы за халатность. Эта новость тоже пришлась нам по душе. На его место назначили Рахбар-апу, бывшего директора МТС, подругу моей мамы, ту самую, помните, которая устраивала нас в детдом. Нашу любимую Марию Павловну избрали секретарём партийной ячейки, чему мы были безмерно рады.

Потом всё пошло своим ходом, люди вернулись к своим делам. Рахбар-апа дважды побывала в нашей бригаде. Она долго беседовала с Парпи-бобо, пообещала ему вернуть виноградник, который захватил Мели-ростовщик. Раис-апа всё всматривалась в меня, потом вдруг спросила:

– Послушай-ка, ты не старший сын покойной Каромат?

– Он самый, – ответил я, почему-то забеспокоившись.

– Но ты же должен быть в детдоме?

– А я давно вернулся.

– А где младшенькие?

– Они тоже все тут, – соврал я.

– Отец пишет? – продолжала Рахбарапа.

– С самой зимы не пишет.

Она больше ни о чём не спросила, подошла к Разыку-ака и заговорила с ним, изредка оглядываясь на меня. Я понял, что речь идёт обо мне.

Как и намечали, мы закончили сев к обеденному перерыву, и впервые за эти последние дни увидели улыбку на лице Парпи-бобо. А то он всё ходил за нами по пятам, шпынял без конца: то, мол, глубоко бросили семена, то неглубоко. Вздохнув облегчённо, ребята собрались у очага под старой урючиной. Председатель, оказывается, была всё ещё тут, что-то писала в большой тетради. Она и обедала с нами, похваливая стряпню Зулейхи.

Когда покончили с постной кашей из джугары, она обратилась к нам со словами:

– Дорогие мои братья и сёстры, большое вам спасибо! Вы не только в колхозе, но по всему району первыми закончили сев хлопчатника. Вас, дядя Парпи, и вас, Разыкджан, я хочу поблагодарить от имени правления колхоза и лично от себя! Земля ваша, как видно, соскучилась по человеческим рукам, если вы будете и дальше трудиться не жалея сил, то уверена, что осенью снимете невиданный урожай. Всё, что у нас есть, – это ваше, дети мои. Станет ли наш колхоз богатым, расцветёт ли в полную силу или останется слабым, немощным, как сейчас, зависит от вас, мои дорогие. Будущее колхоза – ваше будущее.

Рахбар-апа говорила, словно пела, голос её то понижался до шёпота, то звенел, как туго натянутая струна.

Свои слова она подкрепляла резкими взмахами руки, пристально вглядываясь в лица слушающих. Почему-то в этот миг я вспомнил свою дорогую маму. Они ведь вместе росли с Рахбар-апа, вместе учились, в один день вступили в партию. Кто знает, будь жива мама, может быть, это она стала бы председателем. Да, люди непременно захотели бы видеть её своим раисом. Ещё когда она была жива, они выдвигали её кандидатуру. Мама не согласилась, сказала, что вначале на своё место человека должна подготовить…

– Комсомольцы среди вас есть? – донеслось до меня вдруг.

Никто не откликнулся.

– Неужели ни одного комсомольца? – удивилась раис-апа.

– До войны было много, – ответил бригадир. – А эти ещё не доросли…

– Ладно, об этом мы ещё поговорим. А пока вот что. С завтрашнего дня переходите на помощь бригаде Усмана-бобо. Покажите-ка им, какой должна быть фронтовая бригада, хорошо?

– Хорошо, – ответили мы хором.

– Краснеть мне за вас не придётся?

– Не-ет!

Незаметно собрание превратилось в задушевную беседу.

– Раис-апа, можно спросить?

– Давай.

– Прежний председатель обещал зарезать барашка для той бригады, которая первой закончит сев хлопчатника…

– Обещание остаётся в силе, – ответила Рахбар-апа, улыбнувшись.

Всё понравилось нам в новом председателе: и её скромность, и её звонкий, весёлый смех.

Прощалась Рахбар-апа со всеми за руку.

В тот вечер выяснилось, что обнаруженный в подвале Мели-ростовщика рис в самом деле колхозный. Его раздали по всем дворам. Ночью никто не спал: в каждом доме варился плов.

 

Кто достоин быть комсомольцем?

Мария Павловна каждый день в нашей бригаде: готовит нас в комсомол. Она приносит нам газеты, гоняет по Уставу. Ещё, по-моему, приводит её сюда желание пошептаться с дядюшкой Разыком.

Сегодня она появилась в бригаде раньше всех. Подмела супу под большой урючиной, полила кругом водичкой, старый расшатанный стол покрыла красной материей. И патефон приволокла, вон он надрывается: «Загляну в сад – прекрасней нет тебя цветка!»

– Табельщик мог бы прийти и пораньше, – упрекнула меня Мария Павловна.

– Корову доил, вот и задержался.

– Подоили бы девочки.

– Они не умеют.

– Сможешь транспарант написать?

– У меня почерк некрасивый, Хайит Башка – это да, он мастер на такие штуки.

Выяснилось, в раннем появлении парторга, в нетерпеливом волнении бригадира есть своя причина. Сегодня вот здесь, под старой урючиной, состоится выездное заседание бюро районного комитета комсомола. Нас будут принимать в комсомол прямо в поле.

Услышав это, все мы разволновались не на шутку. Один побежал в кишлак за паласом, другой – за самоваром.

Да, вот так… сегодня, быть может, я стану комсомольцем… Каково, а? Вдруг не сумею ответить на вопросы и провалюсь с треском? Скажем, даже примут меня, а сумею ли я выполнять всё, что требуется по Уставу? Лучше, по-моему, не испытывать судьбу… Нет, обязательно вступлю, а быть хорошим комсомольцем я уж постараюсь…

– Эй, Многодетный! – окликнул меня Знаток, как ни в чём не бывало завтракавший У очага. – Признайся, трусишь или нет?

– Есть немного. А ты сам?

– У меня почему-то ноги отнимаются, – понизив голос, сообщил Акрам.

Впрочем, мы не одни так волновались. Я заметил, что дядюшка Разык беспрестанно скручивает цигарки, пальцы его дрожат. Если мы провалимся, ему будет стыдно перед новым председателем. Так что волнение бригадира тоже понятно.

– Дядя Разык, – обратился к нему вдруг Хайит Башка, – вы были комсомольцем?

– До войны, – коротко ответил бригадир.

– А потом?

– А потом я вступил в партию.

– И сейчас вы член партии?

– До чего же ты надоедлив, а, Хайит! Пей лучше свой чай! – Дядюшка Разык принялся свёртывать новую – которую уже по счёту! – цигарку.

Появилась Мария Павловна в сопровождении нескольких «плакс», которые тоже будут вступать в комсомол. Тётя Русская ещё раз проконсультировала нас, как держать себя перед комиссией, как отвечать на вопросы. Она, по-моему, волновалась больше нас самих.

– Давайте прорепетируем. Остановите-ка патефон. Ариф Мирзаев, подойди к столу. Хорошо, держи себя вот так… Скажите нам, Мирзаев, сколько вам лет?

– Пятнадцать, – солидно доложил я.

– Скажите, Мирзаев, кто может быть членом комсомола?

– Тот, кто признаёт его Устав.

– А ещё?

– Кто беспрекословно выполняет все поручения.

– Ещё?

– Кто первым засеет хлопчатник.

– Ещё?

– Кто любит своих младшеньких.

– Ещё?

– Кто может заменить ушедших на войну отцов и братьев.

– Скажите, Мирзаев, где сейчас идут бои?

– На подступах к Берлину.

– Назовите героев-комсомольцев.

– Зоя…

– А фамилию?

– Фамилия… трудная такая… Космодемьянская.

– Хорошо. А теперь скажите, есть ли герои из нашего кишлака?

В этот миг наши девочки, глядевшие на дорогу, вдруг завопили: «Едут, едут!»

К нам подъехали три всадника, спешились. Это были наш председатель Рахбар-апа, секретарь райкома комсомола, светленькая, круглолицая, коротко стриженная девушка, и мужчина с громадным фотоаппаратом на трёх ножках. Я его тотчас узнал. Он нас снимал, когда мама ещё была жива, карточки те мы послали отцу на фронт.

– Мы вас заставили ждать, – извиняющимся тоном сказала секретарь.

– Нет, вы вовремя, – ответила Мария Павловна.

Секретарь со всеми поздоровалась за руку. Пожимая мне руку, она сказала, что я забрызгал лицо грязью.

– Вытрите, – сказала она, протягивая мне свой платок.

Фотограф установил свой аппарат, начал снимать вступающих в комсомол. Начальство ушло смотреть наш участок. Пришли ещё ребята, из других бригад.

Приём в комсомол начался ровно в полдень. Слово взяла секретарь райкома комсомола. Начала она робко, запинаясь, но потом освоилась, так заговорила, что мы все рты разинули. Она так рассказывала о героизме, одно удовольствие было её слушать.

– Среди вас есть паренёк по имени Арифджан? – спросила вдруг секретарь.

Я вскочил на ноги.

– Сидите, сидите, – сказала секретарь и продолжала: – Мария Павловна рассказывала мне о вас, Арифджан… Это немало – заботиться о младших своих братьях и сёстрах, не растеряться перед бедой, занять место своих родителей, когда того потребовала Родина… Спасибо вам, Арифджан Мирзаев. Растить не одного, а сразу пятерых детишек, ночами стирать бельё, готовить да ещё выполнять на поле две нормы и обязанности табельщика! Вот это можно назвать героизмом. Вы, Арифджан Мирзаев, приняты в ряды Ленинского комсомола! Поздравляю!

И секретарь зааплодировала. К ней присоединились все присутствовавшие: и сидевшие в президиуме Мария Павловна с дядей Разыком, и Парпи-бобо, возившийся у очага с Рабиёй, и мои младшенькие. Что-то переполнило меня, я не смог сдержать слёзы.

В тот день шестьдесят ребят стали комсомольцами.

Через три дня состоялось первое собрание нашей комсомольской организации. На нём по предложению Марии Павловны меня избрали секретарём. Я хотел было отказаться, заявив, что не справлюсь, но Рахбар-апа прикрикнула на меня:

– Справишься, ещё как справишься! Ты, пострел, и председателем колхоза сможешь быть, если только тебя изберут!

 

Дом с золотым порогом твой

Мы вдоволь нагулялись на свадьбе тёти Русской и дядюшки Разыка. Хайит Башка играл на дойре, Карабарот – на дутаре, Акрам плясал, а я исполнял обязанности распорядителя.

Помню, вошли мы в комнату, где сидели дружки жениха, красные, съёжившиеся от неловкости. К нам тотчас подскочил левша с Речной улицы, Ходжаназар-ака.

– Теперь вы уже настоящие джигиты. Ну-ка хлебните до конца вот это! – И протянул нам по полной пиале вина.

Отказаться мы не смогли. А потом… как я уже говорил, пошли петь-плясать – пыль стояла столбом…

Говорят, я залез на женскую половину дома, где сидела невеста, насурьмлённая, в широком узбекском платье, с тюбетейкой на голове, Мария Павловна, и плакал в её объятиях. Почему, мол, вы нас покидаете, оставляете сиротами.

Потом потащился под навес, где веселились девушки, подозвал Хайита, Акрама, Карабарота и заставил их вместе со мной спеть «Яр-яр».

Девушки нам отвечали:

Мы:

Девушки:

Мы:

Вот так мы пели, пока, сказать честно, не вывели меня под руки со свадебного двора. Я вырвался, вбежал в комнату, где сидел Разык-ака в жениховском наряде, обнял его и стал громко рыдать, требуя достать где угодно моего отца. Говорят, я так плакал, что всем стало не по себе.

Меня отвели домой и уложили спать Дильбар с Зулейхой. Наутро, узнав о чудесах, которые вытворял на свадьбе, я не знал, куда деваться от стыда.

– Да, Ариф-ака, – продолжала Дильбар укоризненно. – Вы и к Рахбар-апе приставали. «Могу я сегодня повеселиться, – говорите, – мы в этом году снимем богатый урожай».

– Так и она была на свадьбе?

– А как же, она сидела рядом с Марией Павловной.

– Ох и посмеялись надо мной, наверное, а?

– Раис-апа засунула вам под тюбетейку десятирублёвку и говорит: «Гуляй, сынок, до устали, такое случается раз в жизни». А потом…

– А потом? – испуганно спросил я.

– А потом вы пригласили на танец меня.

– Не может быть!

– Правда, правда! Вы ещё сказали, что я вам не сестра, если откажусь сплясать с вами.

Вечером у нашей калитки появился верхом на своей кляче колхозный сторож Умурзакака.

– Ну-ка подсаживайся! – хмуро приказал он, указывая на место позади себя.

– А в чём дело? – спросил я испуганно.

– Председатель вызывает.

Не знаю, как доехали до правления. «За вчерашние выходки, наверное, – думал я. – Что ж, признаю свою вину, раз виноват, буду просить прощения, а там как хотят…»

В кабинете раиса, кроме Рахбар-апа, сидели дядюшка Разык, Мария Павловна. Видно, здорово я всем досадил, раз не смогли усидеть дома даже молодожёны. Дело, видать, серьёзное. Обсуждать будут меня… Бригадир, секретарь партийной ячейки, председатель колхоза – представительное собрание…

– Ну как, Арифджан, самочувствие? – поинтересовалась Рахбар-апа.

Я молча опустил голову.

– Ох и мастер ты, оказывается, петь «Яряр»!

Я опять промолчал.

– Да и пляшет он недурно, – вставила Мария Павловна.

Я поднял голову, взглянул на Рахбар-апу. Она улыбалась. Товба, о-о, товба! Будто мама сидит напротив меня: такие же чёрные глаза и брови, худенькая, круглолицая, смуглая, тонкие улыбчивые губы… Мама, мамочка моя…

В горле у меня застряло что-то острое, шероховатое, глаза застили слёзы.

– Арифджан, мы вот собрались, чтоб поговорить с тобой кое о чём, посоветоваться. – Рахбар-апа зачем-то. вышла из-за стола. – Тебе, наверное, известно, что в колхозе у нас нет бухгалтера…

– Ия! – удивился я. – А куда же подевался Кары-ака?

– Кары-ака не знает латинского алфавита, вконец замучил нас. В Коканде открывают шестимесячные бухгалтерские курсы. Хотим на них послать Разыка-ака, как ты на это смотришь?

Я пожал плечами.

– Вам виднее.

– На его место мы хотим назначить тебя.

– Меня?!

– Да, тебя, Арифджан. Тут я вот советовалась с ними, – раис-апа кивнула на дядюшку Разыка и Марию Павловну. – Лучшей кандидатуры не найти, говорят они. Ты умеешь организовывать ребят. Тебе поможет Парпибобо, да я и сама буду присматривать. Ты посуди, Арифджан, ты уже джигит настоящий, секретарь колхозной комсомольской ячейки…

У меня на душе светло стало, радостно, но в то же время огромной тяжестью навалился страх.

– Неужели можно так наказывать человека за то, что малость поколобродил на свадьбе? – слабо улыбнулся я.

– Это не наказание, – подмигнула раисапа молодожёнам, – а наоборот, премия… Премия за то, что украсил свадьбу пением и пляской. Но это не всё. Есть ещё вопрос…

Войне скоро конец, говорила Рахбар-апа. Жизнь вернётся в мирную колею. Вот тогда-то потребуется нам много-много учителей, врачей и агрономов. Поэтому мы уже теперь должны человек двадцать девчат и парней отправить учиться в Коканд, в разные учебные заведения. Она, раис-апа, считает, что мы с Марией Павловной должны заняться подбором кандидатур.

Целых три дня бились мы, пока набрали людей. Дело в том, что вначале никто не хотел ехать, боялись. Но когда Зулейха, Хайитбай и Акрам записались в педагогическое училище, желающих попасть в медицинское училище, железнодорожную школу, нефтяной техникум стало столько, что дело чуть не дошло до драки.

Я очень хотел, чтобы Дильбар тоже поехала, стала учительницей или медсестрой, но эта упрямица отказалась наотрез.

– Пусть вначале выучится Зулейха, – заявила она. – А я пока буду помогать вам растить детишек.

Даже Мария Павловна не смогла заставить её изменить своё решение.

Я постарался приодеть Зулейху, чтобы она не слишком-то выделялась среди тех, у кого есть родители. На новую одежду, конечно, у меня денег не было. Ничем не могла помочь и Тухта-хала. Вот я и отнёс мамины платья и безрукавки портнихе, попросил подогнать их на сестрёнку.

В ночь перед отправкой «новобранцев» в учебные заведения мы с Тухтой-хала не сомкнули глаз. Испекли лепёшек, нажарили урюковых косточек, приготовили сметаны, сюзьмы.

Утром у нашего порога появился Парпибобо, мы все сошлись в большой светлой комнате, дедушка собрался сказать напутственное слово.

– Илохи аминь… – начал дедушка, не сдержался, заплакал, как ребёнок, – илохи аминь… главное, дети мои… чтоб смерти не было… Езжай, дочка, учись, воспользуйся добротой нашего государства…

Тётушка дрожащими пальцами развязала поясной платок, вынула из него кошелёк, протянула Зулейхе.

– На смерть свою вот собирала, чтоб никому не быть в тягость, когда ударит час… Возьми, доченька. Не считай себя сиротой, не трави себе сердце… Слава аллаху, брат твой, Ариф, джигитом стал, теперь вы не хуже никого…

Когда мы пришли к правлению колхоза, все отъезжающие уже сидели на двух арбах с высокими колёсами и с нетерпением ждали нас. С ними ехала Мария Павловна, которая должна была разместить всех в Коканде по учебным заведениям. Увидев нас, она шагнула навстречу, поинтересовалась, всё ли в порядке, помогла Зулейхе сесть на арбу, села сама.

– Поехали?

– Мария Павловна! – донёсся вдруг с передней арбы голос Хайита Башки. – Перед отъездом у меня просьба. Пусть Многодетный на прощание расскажет афанди.

Его поддержали и остальные отъезжающие.

– Ладно, – согласилась тётя Русская. – Только покороче, Арифджан!

– Проучился афанди в Кокандском медресе Ханым пятнадцать лет… – начал я, но меня перебил Хайитбай:

– В медресе или педучилище?

– Проучился он пятнадцать лет, – продолжал я, – но так ничему и не научился…

На этот раз мне помешал Акрамджан:

– Выходит, он носил на плечах не голову, а тыкву, как Хайитбай!..

Закончить анекдот мне не удалось, Мария Павловна, которая поняла, что нашим шуткам не будет конца, приказала арбакешу:

– Пора, трогайте!

Как только арбы тронулись с места, все, кто пришёл прощаться, заговорили разом, загалдели:

– Адыльджан, как приедешь, обязательно напиши письмо, мой жеребёнок!

– Носи деньги в поясе под рубашкой, а то в городе знаешь…

– Присматривайте там друг за другом. Будьте осторожны на улицах! Там машины!..

– Зулейха, почаще навещай Султана с Усманом, – не удержался я тоже.