Большое угощение

Кажется, было двадцать шестое, нет, вру, двадцать седьмое августа… А может, и не двадцать седьмое… Но это неважно. Главное – стоял очень жаркий, душный день. Ну просто невозможно было дышать. На улицах кишлака ни души. Даже птицы попрятались. Арифова собачка влезла по горло в арык и глубоко и часто дышала, высунув красный язык. Листья деревьев точно вырезаны из жести, не шелохнутся. А нам духотища нипочём: наелись персиков из сада Мирзы-бобо, накупались в речке, пока не посинели, и теперь валялись на песке, грелись. Вдруг на горизонте появилась моя сестричка Донохон. Кричит что-то, руками размахивает.

– Ты не можешь подойти поближе? – крикнул я. – Чего надо?

Очень не хотелось вставать с тёпленького песочка.

– Я стесняюсь, вы все голые!

– Тогда кричи громче!

– Вас ищет новый учитель!

Мне лень было вставать, одеваться, тащиться куда-то, но заставил себя: надо! Дело стоит, наверное, того. Во дворе у нас, на сури, сидел учитель – парень лет двадцати – двадцати двух, высокий, худощавый. Чёрные блестящие волосы, лицо удлинённое, глаза большие, лоб высокий.

Как только я шагнул в калитку, учитель внимательно оглядел меня. С головы до пят. Я остановился поодаль (мало ли что он выкинет, этот новый учитель).

– Здрасте.

– Здравствуйте. Это вы будете Хашимджан? – Учитель положил на поднос гроздь винограда, соскочил с места и, протянув мне обе руки, представился.

Его звали Вахидом Салиевичем Салиевым, он совсем недавно окончил институт и вот приехал к нам в кишлак. Будет преподавать алгебру и математику. Три дня тому назад его назначили руководителем того самого шестого «Б» класса, в котором я буду учиться в этом году. (Надо сказать, новый учитель всё это доложил, почему-то глядя не на меня, а набабушку, которая взгромоздилась на сури тотчас, как только мы с Вахидом Салиевичем поздоровались.)

– Я уже ознакомился с личными делами учащихся, – продолжал учитель, всё так же глядя на бабушку, но не выпуская и моей руки. – И вот решил кое с кем из них повидаться, поговорить по душам.

– И очень правильно решили, милейший, – ласково одобрила бабушка.

Учитель сел на сури, свесив ноги, и снова принялся за виноград: за раз отправил в рот штук десять ягод.

– Понимаете, бабушка, я считаю, что учитель должен хорошо знать своих учеников, их родителей, обстановку в их семье. К тому же я живу один, делать мне почти что нечего.

– А где ваши родители, сынок? Отчего же вам не перевезти их сюда, к нам?

– В городе они живут. А виноград у вас отменный, бабушка.

– Ешьте на здоровье, милейший, ешьте. А вы женаты?

– Что-о вы, бабушка! Рано мне ещё.

– Тогда вот что я вам скажу, сынок… – Бабушка решительно скрестила руки на груди. – Грязное бельё вы должны непременно приносить мне. Я сама буду стирать. Время от времени я буду навещать вас, проверять, как вы питаетесь. Лишь бы… лишь бы вы наставили на путь истинный этого шалопая Хашимджана. Отец его работает сутки напролёт, даже во сне, и ничего другого знать не желает, кроме своего трактора, а мать – хоть у неё трое детей – целыми днями пропадает на ферме. Не мудрено, что сынок совсем от рук отбился, разболтался вконец. Вон, вон, глядите, встал за вашей спиной, подмигивает мне, кривляется…

– И вовсе я не кривляюсь! Просто в глаз соринка попала, – сказал я обиженно. Мне не понравилось, что родная бабушка говорит про меня плохое совсем чужому человеку.

К счастью, новый учитель, оказывается, в одном сродни моему папе: не слишком-то поддаётся внушению. Бабушка говорит, говорит, чернит меня вовсю, а он хоть бы что, уплетает виноград за обе щеки, блаженно покачивает головой, и все слова точно мимо.

Наконец Вахид Салиевич покончил с виноградом, отодвинул от себя пустую чашу, вытер рот.

– Ну-ка, Хашимджан, сядьте-ка поближе.

Я опустился на краешек сури. Бабушка зачем-то ушла в сад.

– Как у вас прошли каникулы?

– Неплохо. – Подумал немного, потом добавил: – Очень неплохо.

– Много книг прочли за лето?

– Ни одной, домулла.

– Ия! – удивился Вахид Салиевич. – Как это так – ни одной?

– Просто я не могу читать, – признался я. – Раскрываю книжку, ложусь читать – и тут же засыпаю. А то и сердце начинает болеть.

– Отчего же сердце болит? От чтения, что ли?

– Оттого, что я очень нервенный.

– Нервенный? А отчего, позвольте узнать, вы стали таким «нервенным»?

– Учителя очень много на дом задают. Вот я и стал нервенным… От перегрузок.

Учитель расхохотался, хлопая руками по коленям. Смеялся он во всё горло, закинув голову кверху. Его хохот распугал стаю воробьишек на крыше. Они рассыпались по двору, как чёрные упругие мячики.

«Ага, – подумал я, – значит, я понравился новому учителю, раз он так развеселился». И продолжал:

– Кроме того, сестрёнка моя Айшахон тоже нервенная, от меня заразилась. Есть у меня ещё одна сестрёнка, Донохон, вон она играет с кошкой возле очага, так она тоже нервенная.

– А она… а она отчего же стала… «нервенной»? Такая крохотуля…

– Она не крохотуля. Во втором классе учится. Нервенной она стала ещё в детском садике… Они там знаете как из-за игрушек дерутся. Вот и становятся нервенными.

– Об-бо, Хашимджан, да вы, оказывается, весельчак! Люблю таких людей!

– Вот-вот, за это самое бабушка хочет загнать меня в могилу. – Я решил немного поплакаться.

– Как так в могилу?

– А вот так. «Я, говорит, буду не я, если не сделаю из тебя человека». Человека она сделает, а куда денет меня?

Учитель не мигая уставился на меня, потом опять расхохотался. Смеялся, смеялся, вдруг нахмурился, глаза стали глубокими, серьёзными.

– Вы, Хашимджан, бабушку не обижайте, – проговорил он. – Если бы у меня была такая бабушка, я бы её на руках носил. Посмотрите, всё на вас чистенькое, выглаженное. Во дворе ни соринки, прибрано, аккуратно разложено. Ведь это её работа, верно я говорю? – Не дожидаясь моего ответа, будто и не сомневался, что я волей-неволей кивну головой, спросил: – Как у вас с учебниками, Хашимджан, всё готово?

– Всё готово, домулла.

– Принесите их сюда, проверим.

Я мигом слетал за своим новеньким блестящим портфелем. Оказалось, что кое-каких учебников всё же не хватает. Мы тотчас отправились в школу, где учитель достал мне нужные книги. Потом мы заглянули ещё к трём ребятам. Последним зашли к Акраму. Во дворе у него было полно разных животных и птиц, как в зоопарке. Учитель очень удивился и обрадовался этому. На обратном пути я спросил:

– Домулла, кого мы ещё сегодня навестим?

– Больше никого, – ответил Вахид Салиевич и пояснил: – Ребята, которых мы навестили, плохо учились в пятом классе. С ними я буду заниматься отдельно.

– Значит, вы и со мной будете отдельно заниматься?

– Да, вы же остались на второй год? Выходит, и с вами придётся заниматься.

Так разговаривая, мы подошли к беленькому учительскому домику. В прошлом году в нём жили Рябовы. Муж преподавал немецкий язык, а его русоволосая худенькая жена – русский. Я по обоим этим предметам понахватал двоек, так что всегда обходил этот дом стороной. Ну, а если всё же надо было пройти мимо, я смотрел в другую сторону. А Вахид Салиевич – представляете! – вдруг приглашает меня зайти в этот дом. Уж не знаю, как я поборол в себе страх, как шагнул за порог. А шагнул – так и застыл на месте истуканом. Вначале подумал, что я попал в библиотеку, так много здесь было книг. В шкафах, на столах, в нишах, на подоконниках, даже на стульях и на полу было видимо-невидимо больших и маленьких, ярких и тёмных, тонких и толстых книг.

– Всё это ваше? – изумился я.

– Нет, не всё, – ответил учитель, – часть книг Рябовых.

Я обратил внимание, что Вахид Салиевич сам говорит мало и всё меня выспрашивает. То про одно, то про другое, вконец замучил. Почему-де не люблю я алгебру, почему убежал из дому, с кем подрался да когда, почему бабуля моя решила отдать меня в ученики к мулле Янгоку, а есть ли ещё в кишлаке ребята, верующие в аллаха…

– А журналы тоже Рябовых? – поинтересовался я.

– Нет, это мои журналы. Если хотите – возьмите почитать. Потом принесёте.

– А шахматы тоже Рябовых?

– Нет, и шахматы мои. Поиграем?

– Я играю только в шашки.

– Ну так давайте сразимся в шашки. Но учтите, Хашимджан, я играю очень хорошо.

– Я тоже не слабо, домулла. Расставили фигурки на доске, началииграть. Играю, а думаю совсем о другом. Никто ещё не обращался со мной так, как Вахид Салиевич. Все только упрекали: «Ты никогда не станешь человеком, озорник ты и шалопай!» А новый учитель и Хашимджаном меня зовёт, и на «вы» обращается, и специально домой пришёл повидаться со мной, теперь вот и в шашки играет!

– Домулла, как вы считаете: стану я когда-нибудь человеком или нет? – спросил я неожиданно для самого себя.

– А кто в этом сомневается? – удивился учитель.

– Да все, – махнул я рукой.

– Я уверен, что они глубоко заблуждаются, – проговорил учитель и молниеносно «съел» у меня три фигурки. – Погодите, они ещё сами со стыдом узнают, как глубоко заблуждались. Ходите.

Я пошёл. А что толку? И ходить было нечего. Проиграл. И так сдавался я подряд четыре раза. Определённо мне не везло в тот день. Но я готов был проиграть ещё четыре раза, лишь бы доволен остался мой уважаемый Вахид Салиевич. Потому что, если честно признаться, я в него по-настоящему влюбился.

– Полить двор водичкой? – Я вскочил на ноги.

Учитель покачал головой.

– Двор я сам поливаю, не то совсем обленюсь, Хашимджан, если мою работу будете делать вы.

– Тогда, может быть, принести вам немного Катыка? Знаете, какой катык заквашивает моя бабушка? Чистая сметана!

– Спасибо, Хашимджан, я не очень жалую катык.

– Тогда я вам приволоку ведро винограда, точно такого, какой вы сегодня ели. Он же вам понравился!

– Спасибо, если захочется винограду, сам заскочу к вам. Кстати, и с бабулей вашей поговорю, душу отведу. Чудесная у вас бабушка, Хашимджан…

Когда я уходил, Вахид Салиевич дал мне целую кипу иллюстрированных журналов. «Полистайте, картинки посмотрите, если будет время», – сказал он при этом. Я обрадовался не знаю как. Потому что очень люблю смотреть картинки в журналах и читать подписи.

Бабушка глазам своим не поверила (даже рукавом протёрла), когда заметила у меня под мышкой журналы.

– Это что, книжки? – воскликнула она. – Неужто теперь читать станешь?

– Стану, – сказал я. – Буду читать, пока вы не загнали меня в могилу.

– Шалопай ты мой маленький… Подойди сюда, давай обнимемся и забудем старое!

После того как мы от души пообнимались, я собрал на сури сестрёнок с бабушкой и давай показывать им картинки и громко, без запинки, читать подписи. Все были очень рады. Даже умница, примерная ученица Айшахон и та не могла скрыть радости.

Она, верно, думала: «Наконец-то брат мой образумился. Теперь он будет хорошо учиться, выполнять все работы по дому и оставит меня в покое!» Я, само собой, разуверять её не стал. Кто знает, может, она окажется права?

Вечером, за ужином, уплетая за обе щеки вкуснейший ширгурунч, я вспомнил о новом учителе, и, поверите ли, сразу потерял аппетит. Бедняжка Вахид Салиевич, сидит небось в пустом доме посреди тысяч книг один-одинёшенек, быть может, ходит из угла в угол как неприкаянный или мучается с керосинкой, чтобы сварить себе что-нибудь, а несчастная керосинка и не думает загораться!

– Мама, ширгурунча больше не осталось? – спросил я.

– Папе вот оставила. Ещё хочешь?

– Нет, надо учителю отнести.

– Положи полную косу, невестушка! – тотчас встряла в разговор бабушка. – Да полей хорошенько топлёным маслом. Удивительно приятный молодой человек, этот новый учитель. Передай ему, Хашимджан, пусть почаще заходит к нам.

Через минуту, завернув чашу в полотенце, я пулей летел к новому учителю. Примчался и вижу: в кастрюле Вахида Салиевича булькает шурпа, а сам он сидит листает книгу. Ну примерно размером с целый стол! Увидев меня, он не особенно обрадовался, но и не очень удивился.

– Да не нужно было стараться, Хашимджан. Я ведь приготовил себе ужин, – коротко сказал он.

Уходя домой, я оглядел учительский двор. И понимаете, обидно мне стало очень. С тех пор как Рябовы уехали, двор не поливали, и он превратился в настоящую пустыню. Цветы на клумбах завяли, трава на грядках выгорела, нижние листья яблонь повысыхали, ветки поникли. Страшное запустение кругом. И я решил сегодня же ночью полить огород, обрадовать своего любимого учителя.

Сказано – сделано. Как только бабушка уснула, я взял большущий кетмень и зашагал к реке. По дороге я перекрыл все отводы и арычки, по которым вода идёт в чужие огороды. Теперь она пойдёт прямёхонько в учительский двор. Пустил воду. Я здорово поработал, теперь можно было посидеть малость на травке, отдохнуть на берегу реки. Сам не знаю, как уснул.

Проснулся на заре… Глянул на бегущую по арыку воду и пулей понёсся к дому учителя. Но было уже поздно. Двор Вахида Салиевича давным-давно затопило. Бедный учитель стоял по колени в воде и не знал, как справиться с наводнением.

– Кетмень вам не нужен? – крикнул я издали. А что я мог ещё предложить?

– Давайте его сюда, Хашимджан, давайте скорее! – обрадовался Вахид Салиевич.

Мы с ним вместе до утра боролись со стихийным бедствием.

 

Звени, мой звонок, звени!

В ночь на первое сентября я почти не сомкнул глаз. Думы одолевали всякие. Приятные и тревожные, глупые и толковые, – сами знаете, какие мысли обычно лезут в мою голову. Думал, думал и незаметно уснул. Уснул, а мысли, с какими ворочался в постели, прямиком, оказывается, перенеслись в сон. И вот вижу, будто Атаджан Азизович собрал учащихся всей округи и гоняется за мной, чтобы вручить мне «Похвальную грамоту», а я, чудак человек, отказываюсь, убегаю прочь. Наконец поймали они меня. Учитель протягивает мне грамоту, а ребята хлопают, и я вместе с ними.

– Хашим, ты чего это? – услышал я вдруг окрик, и кто-то больно ткнул меня кулаком в бок. – Что это ты руками размахался?

Я тупо поглядел на бабушку, склонившуюся надо мной.

– Где моя грамота? – спросил, не совсем отойдя от сладкого сна.

– Какая ещё грамота?! Повернись лучше на правый бок! – приказала бабушка и проворчала, отходя от моей постели: – Грамоты какие-то ему подавай!..

Я повернулся на правый бок и уснул в тот же миг.

Проснулся я утром от громкого звона. Это гремел кусок рельса, висевшего на школьном тутовом дереве. Кто-то колотил по нему не жалея ни сил своих, ни ушей односельчан. Чуть погодя к грому присоединились звуки горна, а потом грохотанье дойры.

– Здравствуй, школа, здравствуй, сентябрь! – вскричал я, выскакивая из постели. Схватил портфель и только фыр-р на улицу – вдруг бабушка на пути.

– Стой, растяпа! Вначале умойся, оденься, позавтракай. И в школу пойдёшь не один, а с сестрёнками, как все порядочные братья.

Да-а, тут уж не возразишь! Вернулся в дом. А там уже на веранде стоит – ах ты моя ненаглядная! – Донохон. Аккуратно причёсана, на макушке огромный бант. Девочка в белом фартучке, белых туфельках, белых гольфиках, а в руке держит большущий букет красных роз. Не удержался, ущипнул сестрёнку за бок:

– На смотрины собралась, невестушка?

А на веранде последними приготовлениями занята и старшенькая красавица, Айшахон. Если бы могла, так и влезла, наверное, в щербатое тусклое зеркальце, висевшее на стене.

Минут через десять я построил их гуськом и крикнул, указывая на калитку:

– Слушай мою команду! В сторону школы твёрдым шаго-ом арш!

Ого-го! Не зря, видно, горнисты, дойристы и рельсисты спозаранку затеяли свою музыку: на улице настоящий праздник. Стар и мал принаряжены, причёсаны, надушены, в руках цветочки, на лице улыбочки, и все идут в одном направлении – к школе! А оттуда несутся звуки горна, грохот бубна.

В школьный двор я влетел птицей, танцующей, счастливой походкой. На горне играл мальчик по имени Асад, а на дойре гремел Султан-плакса. Я тут же отобрал у него дойру, закатал рукава, поплевал на ладони да как принялся колотить по дойре – только искры не летели.

Я мог насочинять и не такого, как вдруг кто-то крепко сжал мне локоть. Обернулся, смотрю – Вахид Салиевич.

– Молодец, Хашимджан, да вы, оказывается, ко всему и дойрист хороший!

– Да, я на все руки мастер, домулла, – скромно потупился я.

– Играйте, играйте громче, – подбодрил меня учитель.

Но, как назло, я уже не мог больше колотить дойру – устали руки. Я отдал инструмент Султану-плаксе и кинулся здороваться с приятелями: с Закиром, новоявленным семиклассником; с Арифбаем, который вовсе задрал нос оттого, что собрал домашнюю библиотеку; с Хакимджаном, обычно убегавшим с последнего урока, чтобы я не смог его поколотить. Появился и Мирабиддинходжа. И вообще ребят собралось видимо-невидимо. Один рассказывает, как отдыхал в пионерском лагере, другой – про своё путешествие в соседнюю республику, третий хвастает, что плавал на теплоходе по Волге, а Шаолим клялся и божился, что у них на бахче выросли дыни… с арбузными семечками.

– Врёшь! – не поверил Закир.

– Спорим? Правда! – чуть не плакал Шалим.

Семиклассник Рафик, хромой на правую ногу, говорил, что видел в городе негров, даже обедал с ними за одним столом. Шахида, которая теперь будет учиться со мной, всё лето, оказывается, работала на ферме, где моя мама дояркой. А когда уходила, то завфермой будто чуть не плакал, так не хотелось ему с ней расставаться. Отпустил с условием, что после десятилетки она придёт работать на ферму. «Я тебя назначу дояркой, а через год в газете напечатают твою фотографию», – будто бы пообещал он. Шахида рассказывает, а сама краснеет, как помидорина.

Но вот зычным голосом наш физрук, который ещё ни разу не смог подтянуться на турнике, приказал построиться по классам. Мы долго толкались, спорили, кому куда встать. Наконец распахнулись школьные двери и во двор вышли мои любимые учителя: Вахид Салиевич, математик Кабулов, Атаджан Азизович. Я встал на цыпочки, вытянул шею, чтобы наш дорогой директор смог заметить меня.

Директор поздравил нас с началом нового учебного года, потом начал говорить, что мы все должны учиться на «отлично» и вести себя отлично, быть достойным примером для младших. На это ушла у него ровно двадцать одна минута. Потом он говорил ещё семь минут про то, что человек не станет человеком, если он неуч. И закончил свою речь вопросом:

– Правильно я говорю, Хашим?

– Правильно, очень правильно! – ответил я с готовностью, счастливый его вниманием. А я-то думал, что он меня и не заметил в строю.

– Но отлично учиться – это тебе не на дойре играть! – тут же вступил в мирную беседу математик Кабулов.

– В этом году я буду знать математику лучше, чем играю на дойре! – не растерялся я в свою очередь.

Собрание закончилось. Все стали расходиться по классам. Как вы сами понимаете, не без шума, гама и толкотни. Мы с Мирабиддинходжой уговорились захватить парту у окна и сломя голову понеслись в класс. Сидеть у окна – одно удовольствие: светит солнышко, видно всё, что происходит на улице.

Когда расселись, Вахид Салиевич попросил нас угомониться, поправить галстуки.

– Аббасов, почему ты надел старый галстук? – спросил вдруг учитель.

– Чтобы новый не залоснился, – попробовал отшутиться Акрам.

Кое-кто засмеялся. Но Вахид Салиевич и не улыбнулся. В классе тотчас установилась тишина.

– Не хотелось бы судить о тебе по твоей опрятности, – раздельно произнёс учитель.

– Завтра я приду в новом галстуке, – пообещал Акрам упавшим голосом.

Только он сел, как вдруг дверь распахнулась, и показалась голова маленькой Хаджар, сестрёнки Акрама. Той, что пошла в этом году в первый класс.

– Ака, я забыла, как наша фамилия… – проговорила она робко.

Я думал, сейчас все опять загогочут, но ребята молчали. Видно, не хотели сердить нового учителя. Акрам напомнил сестрёнке их фамилию, и девочка тихо притворила за собой дверь. Учитель произвёл перекличку.

– А теперь давайте выберем старостукласса. Кого вы предлагаете, ребята? – спросил он.

В классе я повыше ростом многих да и знаменит по-своему, так что не мне ли было надеяться на этот пост? Я покраснел и вспотел от волнения, но всё же решил поломаться малость, поотнекиваться, когда выдвинут мою кандидатуру.

– Пусть старостой опять будет Хамрокул! – выкрикнул кто-то.

Вот тебе раз! И пошло и посыпалось отовсюду:

– Да, да, надо выбрть Хамрокула!

– Он очень хорошо справляется. К тому же и отличник.

– И поведения хорошего.

Вот так! Ребята галдят, а я всё сильнее втягиваю голову в плечи. И лицо горит, точно сотворил что-то постыдное. Выбрали Хамрокула.

– А кого выберем председателем санитарной комиссии? – спросил опять Вахид Салиевич.

Все молчат. Прикидывают, по-видимому, кто у нас чистюля самый, умный да толковый. Но не-ет уж, эту должность мы не упустим. Тем более что я обещал парню назначить его на это место, когда стану класкомом.

– Председателем санкомиссии мы выберем Мирабиддинходжу, – сказал я твёрдо. – Вы только взгляните на него – весь так и светится: уши и шея сверкают чистотой, зубы, как рисинки, волосы причёсаны, штаны и рубаха выглажены. Думаете, это легко ему даётся? Его мама сроду утюга и иголки в руках не держала, а мыло считает от нечистого. Мирабиддинходжа, бедняга, сам себе всё гладит, стирает и штопает. Скажем, вот у вас у кого-нибудь пуговица отлетела, что вы будете делать? Обратитесь к Мирабиддинходже. – Я выхватил из-под парты тюбетейку друга, вывернул её наизнанку. – Видите иголку с ниткой, приколотую к тюбетейке? Вот какой у нас предусмотрительный председатель санитарной комиссии.

Ребята засмеялись, захлопали в ладоши, как бы единогласно голосуя за Мирабиддинходжу. После этого наш новый учитель сказал, что мы, учащиеся, должны соревноваться между собой, сильные ученики должны взять шефство над слабыми, помогать им.

Первым, конечно, вскочил Хамрокул – вызвал на соревнование Акрама.

– А кто будет соревноваться с Кузыевым? – спросил вдруг учитель, взглядом велев мне встать.

Ну, думаю, будет сейчас драка за меня, по частям растащут. Жутковато стало и радостно. Вы же знаете, люблю я быть на виду. А тут… проходит минута, другая, третья… Все молчат. Мне чуть плохо не стало. Я так стиснул кулаки, что ногти в ладони вонзились.

– Неужели среди вас нет никого, кто хотел бы по-товарищески помочь Кузыеву? – удивился учитель.

А я, так и не дождавшись себе шефа, только собрался сесть, как вдруг кто-то сказал:

– Я возьму над ним шефство!

Гляжу, а это Саддиниса, девчонка, что сидит за первой партой, только макушка торчит. Вначале – вот с места не сойти! – я подумал, что она издевается надо мной. Потому что на днях я здорово напугал её. Дело было под вечер. Саддиниса с охапкой травы на голове шла с поля домой. Я юрк в арык, притаился, а когда она поравнялась со мной, ка-ак залаю! Она с перепугу уронила траву на дорогу и давай ходу. Пришлось взвалить тяжеленный сноп на плечо и побежать следом. Тогда она ещё пригрозила мне, чтопожалуется моему отцу и попросит хорошенько всыпать. Но папа мне слова не сказал. И я подумал тогда, что Саддиниса просто забыла наябедничать. Но сейчас мне стало ясно, что она и не думала мстить, а, наоборот, хотела помочь мне в эту трудную минуту, когда все от меня отвернулись.

– Ты не шутишь? – робко спросил я.

– Не шучу, – ответила она, глядя не на меня, а на учителя.

Как раз в этот момент раздался звонок.

Так началось первое сентября. Как вы знаете, уроки в этот день сплошь из одних вопросов и ответов. В основном спрашивали по прошлогоднему материалу. Ребята тараторили вовсю. Я скромно отмалчивался и поглядывал в окно. Потому что отвечать-то мне было нечего: всё вылетело из головы за время странствий и учёбы у муллы. Именно поэтому, наверно, учитель географии ехидно заулыбался, завидев меня:

– Ия, Хашим-странник, какими судьбами, братец?

После уроков Саддиниса подошла ко мне.

– Хашимджан-ака, где мы будем готовить уроки? У нас или мне прийти к вам?

Настроение у меня было благодушное: светило яркое солнце, я благополучно влился в новый коллектив, за целых четыре урока не получил ни единой двойки, ни один из учителей не назвал меня разгильдяем – какие же тут могут быть «готовить уроки»?!

– Ничего, – ласково потрепал я её по плечу, – ничего, уроки будем готовить завтра.

– Смотри, как знаешь, – пробормотала Саддиниса. – Видно, маме твоей опять придётся плакать…

– А когда она плакала?

– На днях. Когда зашла к моей маме.

– Почему она плакала?

– Потому, говорит, что сыночек её Хашим – разгильдяй, немало ей горя принёс, что опять воз двоек понатаскает.

– Ничего, приду вот сейчас и развеселюеё – сегодня ни одной хвостатой! – С этими словами я включил скорость.

На улице, за школьным садом, меня ожидал Акрам.

 

Саддиниса

Хотите, теперь опишу вам эту девчонку? У неё большущие глаза, лицо удлинённое, белое, волосы заплетены во много-много косичек, такая тоненькая, что кажется, кашлянешь – и она улетит. А какая умная! Наш мудрый Ариф – шишкоголовый, нынешний семиклассник, ей в подмётки не годится. У неё хоть по арифметике, хоть по геометрии, хоть по русскому, хоть по немецкому – по всем предметам пятёрки. Девчонка что надо, если бы не одна её вредная привычка: всё время недовольно морщит нос. Так хочется ей сделать много хорошего! Неутомима, как муравей. Тоненькие ручки её постоянно чтото делают: переписывают, стирают, разглаживают, поправляют. А прилипчива до невозможности! Знаете, в весеннюю дождливую пору на урючинах появляется липучка – елим называется, пристанет – не отдерёшь. Саддиниса точно вот такая липучка. Опять и опять:

– Хашимджан-ака, когда будем готовить уроки? Хашимджан-ака, сегодня гулять не пойдёшь!

– Не мучь меня, курносая, – огрызаюсь я иногда.

– Почему ты так говоришь? – обижается она.

– Да потому что ты в самом деле курносая.

– Если и курносая – не твоё дело! – сердито поворачивается она и уходит прочь, тогда мне её становится жалко.

Сейчас мы готовим уроки в маленьком солнечном кабинетике Саддинисы. Во дворе возится дедушка-садовник Саддинисы. Папа её работает бухгалтером в колхозе, стучит костяшками счётов и горя не знает. Мама воспитательницей в детском саду, так что её тоже нет дома. По двору бродят нахохленные несушки. На винограднике галдят воробьи, пируют – там ещё полно винограда.

– Эй, Хашимджан-ака, куда это ты уставился?

– Никуда я не уставился.

– Да уж не оправдывайся, и так вижу! Заставил меня вслух читать, а сам витает в облаках. Какое упражнение задавали по русскому?

– М-м… не помнится что-то…

– Велели сделать триста пятьдесят первое упражнение. Ты же записывал в дневник!

– Записать-то записал, но что-то не совсем понял объяснение учительницы.

Саддиниса, точь-в-точь Нина Тимофеевна, принялась растолковывать мне, как надо выполнять упражнение.

– Теперь понятно? – спросила, закончив.

– Нет, не всё.

– Сколько родов в русском языке?

– Шесть! Нет… кажется, три.

– Хорошо, назови их.

– Мужской, женский и средний род.

– Какие слова относятся к мужскому роду?

– Мужские, конечно, – без запинки ответил я.

– Какие мужские, с какими окончаниями? – допытывалась Саддиниса.

– Хочешь женский род скажу? Слова женского рода оканчиваются на «а», «я»… Точно?

– Точно. А среднего рода?

– Среднего?.. Сейчас… как его…

– Слово «перо» какого рода?

– Вспомнил! Слова, оканчивающиеся на «о», «е», относятся к среднему роду. Перо, поле, метро…

– Да ведь всё знаешь, Хашимджанака! – обрадовалась моя маленькая учительница. – Только очень уж ты ленив.

Эта маленькая товарищеская критика не могла испортить удовольствия от похвалы.

– Да ведь мы тоже человеки! – И я принялся отплясывать.

Саддиниса терпеливо дождалась, пока я успокоился, потом опять вернула меня к упражнению триста пятьдесят один. Мы, оказывается, должны составить предложения, употребляя слова всех трёх родов. Я расчертил страничку на три части и принялся за работу.

– Какого рода слово «товарищ»? – спрашивает Саддиниса.

– Мужского рода, товарищ Саддихон.

– Добавь к нему ещё одно слово.

– Акрам – мой хороший товарищ.

– Молодец, товарищ Кузыев! – похвалила Саддиниса. – Теперь запишем это предложение в тетрадь.

Вот так, предложение за предложением, мы исписали целую страничку. Саддиниса радовалась моим способностям и первым признакам усидчивости, как сказала она сама. Да и я был доволен собой. Но вот маленькая учительница взяла мою тетрадь и тут же всплеснула руками.

– Вай-буй, да ведь тут ошибка на ошибке!

– Какие ещё ошибки? – возмутился я. – Всё верно до точки.

– Слово «зелёный» пишется через «е». А ты написал «зилёный». – Она, как обычно делает Нина Тимофеевна, красным карандашом подчеркнула ошибку.

Я промолчал. Тут уж не поспоришь – красный карандаш!

Через несколько минут моя страничка алела, как небо перед закатом.

– Исправь ошибки и перепиши, – приказала Саддиниса.

Роптать, упираться я не стал: боялся, что Саддиниса откажется заниматься и прогонит домой. Собрал всю силу воли и снова принялся за работу.

Верите ли, за всю свою жизнь я столько не писал, сколько написал сегодня за один присест. Сегодня, в этот цветущий солнечный день, в этом попахивающем мышами кабинетике Саддинисы я совершил подвиг – исписал целых две страницы! Отложил наконец ручку и воскликнул:

– Саддиниса! Помочь тебе подмести двор?

– С чего это ты вдруг? У тебя других дел нету?

– Хочу помочь тебе, – пробормотал я, направляясь во двор. – Если признаться честно, хочется сделать для тебя что-нибудь приятное.

Но я ведь вам говорил, что другой такой упрямой девчонки, как Саддиниса, на свете нет. Она вырвала веник из моих рук.

– Если хочешь сделать мне что-нибудь приятное, садись, будем повторять физику.

– Но у нас завтра нет физики!

– Если хочешь стать отличником, уроки надо повторять ежедневно.

Куда денешься? Саддиниса всегда права, спорить с ней бесполезно. Я сел к столу, открыл учебник физики.

– На прошлом уроке мы проходили тему «Весы». Расскажи, какие весы ты знаешь.

Я без запинки прочитал вслух всё, что написано в учебнике про. весы. Саддиниса молча выслушала, а когда я кончил, отобрала книгу и сказала:

– А теперь скажи, какие бывают весы.

– Весы лабораторные, аналитические, весы настольные, торговые, весы хозяйственные – безмен… – Помолчал и добавил от себя: – Весы воровские, спекулянтские…

Саддиниса засмеялась. Я никогда ещё не слышал её смеха. Какой-то… серебряный, чистый-чистый и звонкий. На щеках у неё появились ямочки, а глаза превратились в щёлочки.

– Но ведь про воровские весы в учебнике нет! – проговорила она.

– В вашем учебнике нет, Саддинисаханум, зато в нашем есть! – ответил я.

После физики позанимались ещё родным языком, и лишь после этого Саддиниса начала убирать учебники – конец!

– Давай ещё позанимаемся! – Я не в силах был вот так сразу остановиться.

– Мне нужно в поле за травой, – сказала Саддиниса.

– Тогда я тоже с тобой! Помогу. Только не отказывай мне, не то завтра не приду готовить уроки!

В тот день солнце светило ярко, но в воздухе не чувствовалось особой жары. Трава вокруг арыков пожелтела, листья с деревьев осыпались и приятно шуршали под ногами, небо прозрачное, в воздухе летали, кружились большие стаи птиц.

Мы шли в поле вдоль берега нашего обмелевшего анхора, вода в котором сделалась такой прозрачной, что был виден каждый камушек на дне. Мне вдруг стало невыносимо хорошо и радостно. Я крикнул:

– Саддиниса, давай побежим с тобой наперегонки!

И мы сорвались с места.

Назавтра мама обнаружила в моём дневнике две четвёрки. Вне себя от счастья поцеловала меня в лоб и обратилась к папе:

– Отец, а не купить ли нам Хашимджану новый костюм? Брюки у него совсем истрепались.

Таким образом, я вот-вот должен был встать в ряды образцовых учеников, но вдруг… Вы же знаете, всю жизнь меня преоросительный канал.следует это ужасное «но»! Вдруг случилась эта история. Но расскажу всё по порядку.

 

Акрам поймал волчонка

Повесив сумку за плечо, я шёл к Саддинисе готовить уроки. Шёл, поглаживая сытый живот (две косушки гуджи с катыком съел за обедом), и распевал личные местоимения, которые проходили сегодня в школе: «Я, ты, он, мы, вы, они!» – как вдруг заметил на перекрёстке человек двадцать ребят. Они кого-то окружили, галдят, размахивают руками. Я, конечно, прямым ходом туда. Вижу: в середине круга мой товарищ Акрам. Изорванная рубаха в крови, штаны мокрые, хоть отжимай. Рядом к электрическому столбу привязан щенок с длинной мордой, довольно рослый, примерно по колено мне будет.

– Чей щенок? – спросил я у Закира.

– Ия, это ты, дружище? – обрадовался тот почему-то. – Это не щенок, а волчонок.

– Ври больше.

– Верно, верно. Взрослые тоже смотрят – удивляются.

– Кто же его поймал?

– Акрам.

– Ври больше! – опять вырвалось у меня.

– Что ты заладил: «Ври да ври»! – возмутился Закир. – Акрам поймал, говорят тебе, час тому назад, своими руками.

– Да расскажи ты, наконец, как поймал-то? – не вытерпел косоглазый Алим. – Что мучаешь людей?

Акрам не спеша сплюнул себе под ноги, лениво скрестил руки на груди и начал рассказывать:

– Пришёл я из школы, а мама говорит: «Сходи, сынок, в поле, пусти воду под лук, послезавтра убирать будем, а земля – что твоё железо, наверное. За то я тебе отсыплю целую тюбетейку орехов». – «Хорошо», – согласился я, взял кетмень и отправился в поле. Подошёл к анхору, только взмахнул кетменём, вдруг слышу какой-то шорох в камышах. Не успел обернуться, как вот эта тварь вцепилась мне в спину. Представляете?

– Ещё как! – вставил Алим.

– Ты, друг, не перебивай, а то я позабуду… – Акрам облизал губы и продолжал: – Чувствую: кто-то крепко цапнул меня. Вот глядите…

Он задрал рубаху и стал медленно поворачиваться по кругу, чтобы всем была видна его спина. На ней и вправду алело несколько продольных полос, из которых ещё сочилась кровь. Нам стало не по себе, а некоторые даже попятились назад, точно сами оказались один на один со свирепым волчищем. Акрам заправил рубаху и повернулся к Алиму.

– Ну-ка, скажи ты, Алим, что бы ты сделал на моём месте?

Нельзя сказать, что в голосе Акрама не звучали хвастливые нотки.

– Я?.. А что я!.. – забормотал Алим и покраснел.

– Вот как ты лепечешь, хотя на тебя волк и не нападал. А я нисколечко не раздумывал, сразу прыгнул в реку. Вода захлестнула волка. Он навострился бежать, но не тут-то было: я хвать его за ногу – и под воду!

Акрам помолчал, оглядел нас победоносным взглядом.

– Вы ведь знаете, я большой собаковод. У меня целая дюжина собак. Я со своими щенками давно борюсь в воде, натренировался достаточно. – Сделав это отступление, продолжал: – Упал я с волком в воду и держу его там с головой. Он, само собой, бьётся всеми лапами, царапается – видите, как отделал меня? – но я и не думаю отпускать. Вытащил на берег лишь тогда, когда он вдоволь нахлебался и перестал барахтаться. Засунул в мешок – и бегом к дяде Чутибаю. Дядя Чутибай сказал, что надо отпустить волчонка. «Нето придёт его мамаша и всех нас перегрызёт», – припугнул он. Но я не согласился отпустить. Тогда дядя Чутибай надел на волчонка намордник и велел нам убираться подальше. И вот теперь мы идём домой.

Акрам перевёл дух, сплюнул себе под ноги. Небрежно так, лениво: вот, мол, мы какие, для нас это обычное занятие – прогуливаться с волком на поводке! Признаться, в последнее время между мною и Акрамом точно кошка пробежала, сторонились мы друг друга. А всё после того случая, как Акрам наябедничал на меня. А дело было так.

Я опоздал на урок. Хотел тихонько юркнуть на место, как Акрам крикнул:

«Вахид Салиевич, глядите, сам мулла-ака на уроки явился!»

Учитель поднял голову. Он сидел на последней парте, проверял домашнее задание Закира.

«Это о ком ты, Акрам?» – спросил Вахид Салиевич, хотя прекрасно видел, что речь идёт обо мне.

«О ком же ещё? – хмыкнул Акрам. – О Хашиме, конечно».

«Ты почему опоздал, Кузыев?» – спросил учитель.

«Ходил напиться», – соврал я.

«Почему вошёл в класс без разрешения?»

«Я вас не заметил, Вахид Салиевич».

Учитель мне ничего не сказал, но я здорово обиделся на Акрама. Во-первых, за то, что ябедничает, а самое главное, что обозвал меня «муллой». На переменке я собрался проучить его, но удержала Саддиниса.

«Не надо, Хашимджан-ака, – попросилаона. – Если подерёшься, директор переведёт тебя в пятый класс…»

Сейчас я глядел на этого ябеду, который один на один сразился с волчонком и взял его в плен, и, верите ли, начинал от души любить его. Хотелось подбежать к нему, крепко обнять, расцеловать в обе щеки. Но к нему не то что подбежать, даже протолкнуться не было возможности – так плотно обступили его ребята.

– И тебе не было страшно? – с дрожью в голосе спросил кто-то. Кажется, Закир.

– А чего бояться!.. – махнул рукой Акрам и опять сплюнул.

Все мы молчали. Наше внимание переключилось на волчонка: он вдруг взъярился, стал бросаться в разные стороны, стараясь порвать верёвку, рычал, бился головой об землю, стараясь скинуть намордник.

– Представление окончено! – объявил Акрам. – Моему волчонку, по всему, надоело ваше общество.

С этими словами он развязал верёвку. Человек пять-шесть потянулись за ним, но Акрам пригрозил:

– Если вы посмеете и дальше потопать за мной, спущу волчонка!

Ребята отстали. А я, как лунатик, продолжал идти за Акрамом.

– А тебя что, не касается моё предупреждение, мулла-ака? – удивился Акрам. – Или хочешь подраться?

– Да разве с тобой можно драться?! – возразил я. – С батыром, который ловит волков. Ты же меня запросто одолеешь.

– Нет, давай всё-таки померяемся силами. А то семиклассники твердят, что, мол, Хашим – сорвиголова, что к нему даже приближаться опасно, не то что драться. А наши ребята говорят, что я ничуть не хуже тебя. Давай всё же померяемся силами, а?

– Нет, не могу.

– Это почему же?

– Да потому, что сейчас я полюбил тебя от всей души. Сам скажи, как я могу драться с любимым человеком?

– Тогда давай поборемся.

– Бороться я согласен.

Как раз в это время мы уже вступили в Акрамов сад, раскинувшийся вдоль берега анхора. Мы привязали усталого волчонка к урючине и схватились. Признаться, я хотел поддаться этому парню, победившему волка, но едва только начал бороться, сам не заметил, как бросил героя дня на землю, будто мешок с отрубями.

– Нельзя же так сразу валить человека, проговорил Акрам, вставая.

– Начнём по-новому?

Схватились по-новому. Акрам подступался ко мне и так и эдак, потом вдруг разжал руки и сказал:

– Устал, видно, сегодня, борясь с волчонком. Мы с тобой продолжим завтра.

 

Дружба зверей

– Что ты собираешься с ним делать? – спросил я, когда мы присели отдохнуть.

– По правде сказать, сам ещё не знаю.

– Ты когда-нибудь бывал в цирке?

– Нет. Но видел в кино. А почему ты спрашиваешь?

– Знаешь, когда я путешествовал по республике… – сказал и запнулся.

Такие мечты вдруг нахлынули на меня, что голова кругом пошла. Вот мы приучаем волчонка и какого-нибудь щенка впрягаться в тележку, а погонщиком делаем котёнка или кролика, одеваем всех в яркие костюмчики и даём представление под названием «Дружба зверей». Народ валом валит на наше представление, мы ездим из кишлака в кишлак, из школы в школу, и всюду с неизменным успехом показываем свой номер. Слава о нас гремит по всему району, по всей области, а там, глядишь, и всамделишными артистами цирка становимся. Акрам-богатырь выступает со своим волком, а я – клоун, смешу публику… Само собой, учёбу мы не бросим…

Акрам слушал меня с разинутым ртом.

– Здо-ро-во! – прошептал Акрам, когда я кончил. – Просто здорово!

– Здорово-то здорово, но трудностей будет тысячи.

– Я трудностей не боюсь.

– Тогда надо приниматься за дело.

– С чего же мы начнём?

– Перво-наперво надо соорудить тележку, чтоб волка и щенка можно было запрячь рядышком. А на тележке нужно устроить красивое сиденье для погонщика-кролика.

Отец Акрама – ветеринар. Наверное, поэтому двор их кишмя кишел большими и маленькими собаками, белыми и чёрными кроликами, на деревьях висело множествоклеток с разными птицами. Дома никого не оказалось. Акрам объяснил, что его отец уехал в город сдавать экзамены, а мама, понятно, на работе. Так что лучших условий для дрессировки волчонка и не придумаешь. В сарае мы обнаружили старый велосипед, тотчас сняли с него колёса и принялись мастерить тележку. Толстая ивовая палка стала оглоблей. Но колёса почему-то не желали крутиться. Мы с Акрамом переглянулись.

– Нашёл! – воскликнул вдруг Акрам. – Концы оси надо сточить так, чтобы колёса сидели свободно. Ещё это место мы смажем автолом.

– Молодец, богатырь-волкодав! – похлопал я друга по плечу.

К вечеру мы с горем пополам соорудили нечто похожее на тележку. Только мы хотели начать дрессировку, в калитку постучались.

– Мама вернулась! – побледнел Акрам. – Оттащи тележку в сарай. Быстро! Потом беги на веранду, разложи учебники. Да шевелись ты!

В калитку постучались громче.

– Бегу, бегу! – крикнул Акрам и, еле волоча ноги, направился к калитке. И с запорами возился чуть ли не полчаса. За это время я успел выполнить все указания друга. Мама Акрама вбежала во двор испуганная. Видно, она недавно узнала, что её сын сразился с волком.

– Слава богу, жив-невредим! – обняла она Акрама. – Покажи-ка мне своего волка… Ой, да он совсем маленький ещё!

– Ничего, я его выращу.

– По-моему, его лучше всего отпустить, сынок. Не приведи господь, как бы сама волчица не явилась за ним.

– Не бойтесь, мама. Пока я есть, никакая волчица не осмелится сюда сунуться, – успокоил её Акрам.

Инабат-апа подошла к веранде и остановилась, услышав мой голос. А я громко читал условие задачки по математике.

– Ой, кто это у нас? – удивилась она.

– Это Хашим, сын Кузыбая-ака, вместе занимаемся, – представил меня Акрам.

Я чинно встал с места и поздоровался, приложив руку к груди.

– Ассаламу алейкум, тётушка! Не уставать вам!

– Спасибо, сынок.

– Вот мы сидели тут, готовили уроки, – кивнул я на книжки. Я боялся, как бы взгляд тётушки Инабат не упал на дверь сарая: оттуда торчали оглобли нашей тележки. Впопыхах я плохо прикрыл дверь.

– Мама, мы хотим с Хашимджаном дый день вместе заниматься, можно? – спросил Акрам.

– Можно, если баловаться не будете.

– Нет, нет, что ты! – замахал руками Акрам.

После этого мы отвели волчонка в сарай, посадили в пустующую железную клетку, а дверцу заперли на замок. На ужин бросили ему кусок свежего мяса и расстались до завтра (правда, мы ещё тщательно замаскировали свою цирковую тележку).

Думаю, нет смысла скрывать, что на другой день мы с Акрамом сидели на уроках как на иголках, а с последнего сбежали.

Волчонок спал, распластавшись на полу клетки. Но он сразу учуял наше появление, вскочил на ноги, ощерился и зарычал.

– Не спеши, мой жеребёночек, сейчас мы тебя запряжём! – ласково заговорил Акрам.

«Жеребёночек» норовил укусить нас, поэтому пришлось надеть на него вчерашний намордник. Потом мы с грехом пополам привязали его по одну сторону оглобли, небольшую дворняжку по кличке Мард, что значит «Храбрец», надо было привязать с другой стороны. Но едва Храбрец увидел волчонка, как поджал хвост, заскулил и стал порываться бежать.

– Завяжем ему глаза, – предложил я. – Тогда он не будет видеть волка и перестанет бояться.

– Не выйдет, – возразил Акрам. – Собаки за семь вёрст чуют волка.

– А если заткнуть ему нос ватой?

– Тогда он задохнётся.

В этот момент волчонок рванулся, порвал верёвку и молнией кинулся на Марда. Хорошо, что мы надели на него намордник, а то он наверняка сожрал бы бедного Храбреца. Но наш Храбрец ловко увернулся и забился в свою конуру.

Наверное, мы целый час провозились, прежде чем снова запрягли «лошадок» в тележку (на голову им мы надели мешки). Но лошадки не пожелали даже шагу ступить. Пришлось опять ломать голову, как научить их таскать тележку.

– Давай попробуем запрячь порознь, – предложил я.

Поскольку дворняжку мы считали умнеедикого волчонка, решили начинать с Храбреца, но он оказался таким слабаком, что не мог даже сдвинуть тележку с места. Тогда я опять придумал: запрячь рядом с дворняжкой самого Акрама. Тот не возражал. Наконец тележка покатила по двору. Но разве это скорость? Акрам ковылял на четвереньках, и погонять его не было ну никакой возможности.

– Хватит, все коленки ободрал… – заявил Акрам, сделав с Мардом два круга по двору.

Я распряг его, теперь вместо дворняжки запрягли волчонка, а место Акрама занял я сам. Надо сказать, что такого бестолкового животного, как волк, я ещё не встречал: ни разу по-человечески не пошёл вперёд. Мы с ним два раза опрокинули тележку.

– Кончай, надоело! – потерял терпение Акрам.

– Погоди, съезжу-ка я ему разок по башке. – Очень разозлил меня этот бестолковый волчонок. Но чтобы вовсе не испортить дела, я не тронул его.

Мы ещё раз запрягли Марда и волчонка вместе. В руках мы держали по прутику, при каждой попытке «лошадок» ринуться в сторону, вразумляли их прутом. Акрам командовал дворняжкой, а я своим бестолковым волчонком.

К вечеру Мард и волчонок еле волочили ноги, но так и не привыкли к своим обязанностям.

– Завтра я к тебе не приду, Акрам, – сказал я в отчаянии.

– Это почему же? – испугался мой друг.

– Надоела мне эта возня.

– Да что ты! Это ведь только начало, а самое интересное впереди. Вот погоди, мы с тобой ещё выступим в школе с «Дружбой зверей». Все ребята от зависти лопнут!

Наутро только я собрался с сестрёнками в школу, гляжу, вбегает Акрам. Раскраснелся, запыхался.

– Хорошо, что я тебя дома застал! Можно тебя на пару слов?

– Говори.

– Давай пропустим сегодня первый урок. На немецкий ведь можно не ходить.

Акрам был прав. Учительница немецкого языка у нас новенькая. Ни перекличек не делает, ни двоек не ставит. Спросит, кто приготовил уроки, с теми и занимается. Раз так, значит, мы со спокойной совестью можем прогулять первый урок.

Я так быстро согласился с приятелемпотому, что за ночь у меня родилась идея. И я поспешил поделиться ею с Акрамом.

– Честь и хвала твоему уму, приятель! – завопил он и довольно чувствительно двинул меня по спине.

Вот до чего я додумался. Мы впрягаем нашего Марда в тележку, бросаем перед ним кусок мяса. Храбрец, само собой, трусит к мясу, проглатывает. Мы кидаем ему ещё кусок. Мард сметает и его. Всё это видит голодный с утра волчонок и начинает понимать, как себя вести.

Надо сказать, что мы кое-чего добились.

Волчонок, видя, что какая-то несчастная дворняжка на его глазах лопает кусок за куском, рассвирепел, стал щёлкать зубами и повизгивать. Мы поскорее привязали его к тележке. Волчонок так ринулся к куску мяса, что я еле догнал его. Мы с ним дали три круга по двору.

– Теперь запряжём обоих, – предложил Акрам, дрожа от возбуждения.

Звери раза три-четыре проволокли тележку по двору (конечно, не без нашей помощи). Дело было сделано. Вы бы видели, как мы ликовали, будущие артисты цирка: обнимались, целовались, поздравляли друг друга, точно в самом деле уже выступили на арене цирка.

В тот день, разумеется, мы пропустили не только первый урок, немецкий, а все шесть. На другой и третий дрессировка тоже отняла у нас почти всё время. К концу недели волчонок и дворняжка свободно катили тележку туда, куда мы указывали. Это ли не победа!

– А теперь нам надо справить цирковую одежду.

Сказано – сделано. Мы сшили из мешковины длинные рубахи и широкие шаровары. Чтобы они походили на одежду настоящих циркачей, разрисовали их чернильными полосами. Так как я должен был выступать в роли клоуна, то изготовил себе островерхую картонную шапку и ярко раскрасил её. Потом левую сторону лица вымазал мукой, а правую – чернилами. Акрам придирчиво осмотрел меня и сказал, что получилось здорово: меня совсем не узнать.

– Вот и хорошо, что не узнать, – обрадовался я, – а то какой же ты артист, если тебя будет узнавать каждый встречный-поперечный!

Мы решили ещё немного поработать со зверями, чтобы они привыкли к нашему новому обличью. Мы направились к урючине, к стволу которой привязали волчонка. Первым неладное заметил Акрам.

– Ия, где же он?

На земле валялся обрывок верёвки. Волчонка же и след простыл. Мы кинулись в сад, куда была открыта калитка со двора. Но разве волчонок будет сидеть в открытом на все четыре стороны саду и дожидаться тебя!

– Всё кончено! – вскрикнул Акрам, чуть не плача. – Столько старались, столько бились! Ах, неблагодарный волк!..

– Не расстраивайся, друг. Захочет отведать крольчатины – как миленький вернётся, сам увидишь, – успокаивал я его.

У нас совсем опустились руки. Какой интерес запрягать в тележку смиренную дворняжку?! Я потихоньку отправился домой. Акрам проводил меня грустным взглядом.

Беда, говорят, одна не приходит. Я открыл калитку, шагнул во двор и остановился как вкопанный. На сури под виноградником сидели папа, Вахид Салиевич и наш вожатый Закирджан-ака, который невзлюбил меня ещё с незапамятных времён. Я не знал: то ли повернуться и дать стрекача, то ли подойти к ним. Бежать я не мог, потому что они уже увидели меня, а подойти, значит, признаться, что прогулял целую неделю.

Будь что будет, решил я, и смело направился к сури. Папа, Вахид Салиевич и Закирджан-ака поднялись с сури и глядели на меня с каким-то удивлением, чуть ли не со страхом.

– Здравствуйте, добрый вечер! – приветствовал я честную компанию.

– Ия? Хашимджан, так это ты, сынок? – вымолвил папа.

– Вы меня не узнали, папа? – удивился я и только теперь вспомнил, что на мне этот дурацкий цирковой костюм, а лицо размалёвано. Вот опозорился, вот ведь влип!

– Как не узнать, очень даже узнал, – проговорил папа с угрозой в голосе. – Иди отмойся. – И махнул рукой. Это могло означать только одно: «Потом поговорим!»

 

И у меня есть друзья

Я разделся и обнаружил, что правое плечо у меня и локоть ободраны, побагровели и вспухли. Я вспомнил, что третьего дня волчонок цапнул меня за руку, но тогда я и не обратил на это внимания. Теперь я почувствовал ломоту и озноб во всём теле. Вот ведь как мы увлеклись дрессировкой! Несмотря на плохое состояние, я всё же вышел к гостям.

– Теперь другое дело! – удовлетворённо воскликнул Вахид Салиевич, оглядев меня. – Садитесь поближе, Хашимджан, и расскажите нам, где вы были, что делали.

– И почему неделями не изволите появляться в школе, – вежливо добавил мой «любимый» вожатый.

– В школе? – повторил я, как попугай.

– Да, в школе! – угрожающе подтвердил папа.

Э-э, дело оборачивается неважно. Не зря, конечно, они собрались. Втроём, наверное, и обсудили, и осудили, и наказание мне придумали.

– Я болею, – сказал я слабым голосом. – Вот, поглядите руку, если не верите, пожалуйста!

Я скинул рубаху.

– Что с твоей рукой? – спросил Вахид Салиевич, участливо вскакивая с места. – Да она у тебя опухла и посинела!..

Мой дорогой учитель так перепугался, так бережно взял мою руку, что я чуть не расплакался. Не он ли первым поверил, что я смогу стать человеком, не он ли подбадривал меня, заботился, а сегодня пожертвовал своим временем, чтобы проведать меня. Можно обманывать такого человека? Нет, конечно.

– Меня покусал волчонок… – проговорил я, поднимая голову. И всё рассказал от начала до конца.

– Жалко, что он убежал, – пожалел Вахид Салиевич, внимательно выслушав меня. – Вместе бы взялись за дело, глядишь, и добились бы каких-то успехов. А сейчас, выходит, ни волчонка, ни представления…

Глядя, как убивается учитель, я до того пожалел, что занялись дрессировкой втайне от него, что слёзы сами собой полились из глаз.

– Занимаешься разной чепухой… – проговорил отец с горечью. – Когда, интересно, ты наберёшься ума-разума!

Я молчал. А что было ответить?

Папа, Вахид Салиевич и мой «любимый» вожатый сидели в саду до позднего вечера. Бабушка готовила им плов, я носил чай. А Айша и Доно – хитрые! – сели у окна и делали вид, что готовят уроки. Мол, поглядите, товарищи, какие мы примерные и добросовестные. А сами небось или про наряды шепчутся, или пытаются подслушать, о чём разговаривают взрослые. А речь шла не о таких уж интересных вещах: у директора школы Атаджана Азизова корова объелась жмыха и сдохла, в этом году богатый урожай хлопка, шестиклассники Саддиниса и Хамрокул круглые отличники.

– Так неужели эта Саддиниса у вас круглая отличница? – удивился папа.

– Ещё бы! – проговорил довольный Вахид Салиевич. – Она уроки учит на неделю раньше.

– Не может быть! Такая малюсенькая девочка?

– Ну и что, если малюсенькая! Эта девочка любого мальчика за пояс заткнёт.

Вот заладили! Ведь я знаю, что ради меня затеян этот разговор, ну так сразу и начинали бы, чем ходить вокруг да около. Но вот бабушка принесла глиняный кумган с водой, я полил гостям на руки, после чего они засобирались домой. А мне от этого стало хуже вдвойне, лучше б уж поругали, пожурили, постыдили за прогулы, за плохие отметки.

– Вахид Салиевич, что же вы молчите? – не вытерпел я наконец.

– А что мне говорить? – удивился учитель.

– Но я ведь столько прогулял!..

– Да, но я вижу, что вы сами жалеете об этом. Сами себя наказываете. Зачем же мне ещё ругать вас?

– Я больше не пропущу ни одного урока.

– А вот это вы зря, Хашимджан. Не дело давать клятву, которую не сдержишь.

– Думаете, я не умею держать слово?

– Не знаю. Я этого не видел.

– Хорошо, теперь увидите. Вот торжественно клянусь перед вами, папой, Закиромака, бабушкой, сестрёнками…

– Э, бросьте вы эти торжественные клятвы! – махнул рукой Вахид Салиевич и отвернулся от меня.

Я был готов броситься на землю, биться головой о камни, рвать на себе волосы. Я потерял последнего человека, который мне верил! Я пошёл в дом. Почему-то земля убегала из-под ног, к горлу подступала тошнота. Чтобы не упасть, я ухватился за перила веранды.

– Что с тобой, сынок? – подбежала ко мне мама. – Тебе нездоровится?

– Что-то голова кружится…

– Да у тебя жар! Кузыбай, поди-ка сюда! – испуганно окликнула она папу, уводя меня в дом.

Градусник показывал 39. И температура всё поднималась. Я это чувствовал по тому, как ломило суставы, волнами накатывал жар. Смутно помню, как мама привела медсестру Сабиру-апа, как та кипятила в блестящей металлической коробке толстые, как колья, шприцы. Потом, видно, температура моя поднялась ещё выше, и я потерял сознание.

Не знаю, сколько времени я был в беспамятстве. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в своей комнате. Белоснежные подушка и простыня, атласное одеяло. На улице, точно разъярённый волк, завывает ветер. Бросает в стёкла песок, колотит ветками деревьев. У изголовья сидит мама, поминутно вытирает глаза.

– Воды, – прошептал я, еле шевеля спёкшимися губами.

– Ой, верблюжонок мой, очнулся? – Мама нагнулась ко мне, поцеловала в лоб, потом позвала папу.

Он появился не один, а вместе с тем доктором, который недавно оперировал Донохон.

– Я же говорил, что он очнётся, как только спадёт жар. Ну молодцом, Хашимджан, молодцом! – Доктор потрогал мой лоб. – Ну как, молодой человек, болит голова?

– Побаливает.

– Ничего, к вечеру пройдёт. Завтра можно будет вставать с постели, а послезавтра – смело отправляться охотиться на волков.

– Кузыбай, надо бы сообщить Вахиду Салиевичу, что Хашимджан пришёл в себя, – проговорила мама. – Волновался очень, бедняга.

– А что, мама, Вахид Салиевич… Вахид Салиевич знает, что я заболел?

– Он уже трижды приходил узнать, как ты себя чувствуешь. Так он тебя любит.

Я слабо улыбнулся, попытался пошутить:

– Меня ведь, мама, нельзя не любить…

Прежде чем уйти, доктор велел каждые три часа промывать мою рану раствором марганцовки, затем перевязывать, намазав какой-то вонючей мазью.

А на улице ветер становился всё сильнее.

В комнату вошла Айша. Она только что вернулась из школы: раскраснелась вся, на волосах подтаявшие снежинки.

– Ака, Хашимджан-ака!

– Чего тебе?

– Ты не спишь?

– Нет, сплю! – буркнул я.

– У тебя же один глаз открытый, – рассмеялась Айша.

– Я смотрю сон, поэтому он открытый. А то как же я увижу сон с закрытыми глазами?

– А знаешь, ака, к тебе ребята собираются…

– Какие ребята? – приподнял я голову.

– Твои одноклассники. Хотят проведать тебя.

Не успела она договорить, как в коридоре затопотало множество ног, послышался чейто громкий шёпот: «Давай, веди ты!» Емуответил другой голос: «Нет, первым ты!» Ктото хихикнул, кто-то ойкнул. Дверь распахнулась, но в комнату никто не входил, и возня в коридоре не прекращалась. Наконец появился Хамрокул. Рот до ушей, лицо сияет как медный начищенный таз.

– Как ты себя чувствуешь, приятель? – спросил он.

– Э, да я вижу, ты здоров как бык! – высунулся из-за его спины Мирабиддинходжа.

Ответить ему я не успел: комната наполнилась ребятами. Они принесли букет подзамёрзших цветов, кулёк конфет и штук десять яблок. Положили всё это на стол и давай тормошить меня: кто щупает лоб, кто осматривает руку, а кто и пятки щекочет. Вопросы сыпались градом, я не успевал отвечать. Хорошо, что в это время появился Вахид Салиевич и навёл порядок – рассадил всех куда мог.

– Теперь можно и поговорить с больным. Какое там поговорить! У меня что-тозастряло в горле, защипало в глазах, вот-вот заплачу.

Не стану скрывать, я до глубины души переживал, что отстал от сверстников и очутился в чужом шестом «Б» классе, среди чужих ребят. Один из них казался мне хвастуном, другой – болтуном, третий – трусом. В класс этот я входил, как входит, наверное, птица в клетку. От тоски я готов был бежать куда глаза глядят. А ведь я, оказывается, здорово ошибался! И вовсе неплохие ребята мои новые одноклассники. Сам я хорош! Сам виноват во всех своих бедах!

– Температура спала? – поинтересовался Абдусамат. Этот парень любит привязывать девочек косичками друг к другу.

– Да, сейчас нормальная. Спасибо.

– А что, не мог ты почитать над собой молитву, чтобы беду отвадить? – спросил Гияс. – Зря, что ли, учился у муллы Янгока?

Ребята дружно засмеялись. Шахида, которая сидит за моей партой, кажется, почувствовала, что мне неловко, сама атаковала Гияса.

– Хашим учился у муллы Янгока, чтобы проучить его. А ты зачем старался? Всё равно не научился ездить на быке!

Хохот поднялся сильнее прежнего. Гияс вскочил с места, стал оправдываться.

– Попробовали бы вы сами научиться ездить на таком быке! Он был такой высокий, что без лестницы не заберёшься ему на спину. Только начал подниматься, а он как шагнёт вперёд – я и брякнулся на землю вместе с лестницей.

Вы не представляете, как мама обрадовалась приходу моих одноклассников!

– Не думала, не гадала, что у моего непутёвого Хашима столько друзей-товарищей! Спасибо, детки, что решили проведать моего мальчика, спасибо вашим родителям, породившим таких милых детей, спасибо учителям, воспитавшим вас такими чуткими и добрыми!

Она суетилась в комнате, что-то поправляла, доставала, но, не докончив начатое дело, спешила на кухню, потом опять появлялась, начинала делать совсем другое. Мама ни за что не согласилась отпустить ребят без угощения. И угостила на славу. Завалила стол разными конфетами, пряниками, сушёными фруктами, которые обычно прятала от нас в шкафу.

– Хашимджан, поправляйтесь скорее, без вас класс наш совсем опустел, осиротел, – сказал, уходя, Вахид Салиевич.

– Нет, не буду поправляться. И стараться не буду! – сказал я, пряча лицо под одеялом.

– Почему же это, Хашимджан? – удивился учитель.

– Потому что все они дразнят меня «муллой»!

Ребята поняли, что я шучу, но что всё же в шутке кроется доля правды. Они зашумели, загалдели, обещая никогда больше не называть меня муллой.

– Тогда считайте, что с сегодняшнегодня я уже поправился, – сказал я, откинув одеяло.

После ухода ребят мама долго сидела возле меня, гладя мне лоб.

– Какие чудесные ребята твои одноклассники, Хашимджан! Весёлые, добрые, ласковые!.. – Голос у мамы дрогнул.

– Я ведь специально остался на второй год, мама, чтобы учиться вместе с ними! (Мама улыбнулась.)

– Этот… как его… тот парень, который поймал волчонка, он тоже…

– Акрам?

– Да, да, Акрам этот… вчера весь день под окнами торчал. Выхожу пригласить его в дом, а он стремглав убегает прочь. Очень переживал за тебя. Материнское сердце не обманешь. И вообще отличные товарищи у тебя в классе, Хашимджан, сынок. Держись их крепче… не потеряй…

 

«А где моя голова?»

Вы же знаете, не в моём характере поддаваться обстоятельствам. Если бы не потерял сознание, – с места не сойти! – вовсе не валялся бы в постели. На третий день я был уже на ногах и, несмотря на возражения мамы и бабушки, отправился в школу, в свой любимый шестой «Б» класс. Пусть получу сто двоек, зато буду с товарищами.

Вошёл в класс и тут же пожалел, что поторопился. В нашем классе выпускали стенгазету «Отличник». Так вот новый номер целиком был посвящён нам с Акрамом. Мало чтонарисовали: Акрам скачет верхом на волчонке, а я плетусь на худущей дворняжке. Это ладно, как-нибудь пережили бы, главное в том, что у обоих не было головы. Вместо головы – круг, а в круг вписана фамилия. Под карикатурой подпись: «Странно, почему у них нет головы?» И ответ: «Будь у них голова – разве пропустили бы столько уроков!»

Признаться, здорово придумано, остроумно, мне понравилось. Вначале я от души посмеялся, потом вдруг подумал: «А ведь точно так, как сейчас я смеюсь сам над собой, над нами смеялись и другие. Может, пришли домой и родителям рассказали, и те тоже посмеялись от души».

Руки сами собой сжались в кулаки, в голову ударила кровь, но я сдержал себя.

– Кто это нарисовал? Очень красиво! – добродушно улыбнулся я, точно хотел расцеловать того великого художника.

Я знал, что редактором у нас левша Таштемир. А он стоял рядышком, покряхтывал от удовольствия. Услышав мой вопрос, Таштемир горделиво выпятил грудь:

– Я нарисовал, апчхи!.. Отойди подальше, у меня насморк, апчхи!..

– Вы поглядите на него, опозорил человека да гордится, точно геройство совершил. Зачем нарисовал?

– Нарисовал, апчхи!..

– Зачем, говорю?

– Апчхи, апчхи!

– А ты погляди, погляди хорошенько, есть у меня голова или нет? – Для большей убедительности я потёрся головой о его живот.

– Сейчас вроде бы есть, апчхи…

– Эй, Апчхи, я тебя спрашиваю, почему нарисовал меня безголовым?

– А почему ты сам… апчхи… прогуливаешь уроки ради всяких… апчхи!.. Тянешь класс назад… апчхи… апчхи… мы очутились…

– Сейчас же сними карикатуру.

– Апчхи… не сниму.

– Ну погоди! – Я оттолкнул Таштемира, сорвал газету.

В классе поднялась страшная суматоха: кто-то схватил меня за руку, кто-то поднимал с пола Таштемира, другой отряхивал с него невидимую пыль.

Надо же было, чтобы именно в этот момент в класс вошёл мой «любимейший» Закирджан. Так уж мне всегда везёт, вы знаете.

– Как тебе не стыдно, Кузыев! Ты за это ответишь. Садитесь все по местам. Ну-ка скажи, почему ты порвал газету?

– Не знаю.

– Прошу после уроков не расходиться.

Проведём собрание отряда. – Закирджан удалился, по-боевому печатая шаг.

Я тихонько взглянул на Таштемира: как, интересно, он себя чувствует? А несчастный левша отвернулся, надул губы, сидит как индюк. Обиделся, конечно.

Уроки я провёл в беспокойстве: всё подумывал дать стрекача (кто бы мне поверил, если сказал, что плохо себя чувствую!), но я побоялся, что меня сочтут трусом. Будь что будет, что суждено – того не миновать.

Акрам попытался успокоить меня:

– Не бойся, Хашимджан, я свидетель: Таштемир сам виноват.

На классное собрание вместе с Закирджаном пришёл и Атаджан Азизович (Вахид Салиевич, как назло, уехал со старшеклассниками в город на экскурсию).

Собрание открыл Маматджан, самый худущий и длиннющий парень в классе, председатель совета отряда. Справа от него восседал директор, слева – мой «любимый» вожатый.

– Разрешите считать собрание открытым… – Маматджан кашлянул в кулак, схватился обеими руками за край стола и продолжал дрожащим голоском: – Собрание… это… посвящённое… вопросам посещаемости нашего класса «Б»… то есть шестого «Б»…

Я сидел, низко опустив голову (похож ли на раскаявшегося?), и изредка шмыгал носом. Маматджан предоставил слово директору. Атаджан Азизович поднялся, оглядел всех нас, заметно улыбаясь, потом согнал с лица улыбку, грозно нахмурился.

– Ну-ка, ребята, скажите мне сами: на каком месте ваш класс по посещаемости?

– На седьмом! – раздались нестройные голоса.

– А почему не на первом?

– Потому что у нас прогульщиков много.

– Так. А кто больше всех пропустил уроков?

– Хашим Кузыев!

– Акрам тоже.

– Ещё Умринисо.

– И Шеркузы! – посыпалось отовсюду. Не я один, оказывается, прогульщик! Всемвместе и ответ держать легче. Выпрямил спину, сел поудобнее.

Атаджан Азизович продолжал:

– Выходит, они и виноваты в том, что ваш класс плетётся в самом хвосте, попал на чёрную доску отстающих и портит показатели всей школы. Не так ли?

– Та-ак! Точно так!

– Тогда пусть эти молодцы выйдут сюда, покажутся нам во всей красе. Так, так, выходите, не стесняйтесь, ребята. Молодцы, молодцы! Вы только посмотрите на них. Симпатичные, хорошие ребята вроде, а на поверку… Никак не пойму, как они докатились до жизни такой – стали злостными прогульщиками. Маматджан, веди дальше собрание, пожалуйста. Я посижу в сторонке, послушаю вас. Посмотрим, есть ли настоящие пионеры в шестом «Б» классе, сумеют ли откровенно сказать товарищам об их недостатках.

– Кто желает выступить? – спросил Маматджан.

Таштемир начал говорить с места, но председатель перебил его:

– Вначале подними руку, возьми слово, тогда и говори!

Таштемир разобиделся и заявил, что теперь ни за какие деньги не выступит.

Мои дорогие одноклассники, видать, здорово соскучились по такому собранию. Активничали: стыдили прогульщиков, осуждали, призывали исправиться. Интересовались, почему прогуливаем, не учим уроки, позорим свой класс. «Ну, пронесло грозу, – подумал я с облегчением, – меня не трогают». Но в этот момент Маматджан возьми да заяви вдруг:

– А теперь поговорим о Хашиме Кузыеве. Кто хочет высказаться?

Все молчат. Я гляжу направо и говорю про себя: «Спасибо, мои дорогие, что молчите! Правильно, так, именно так надо поддерживать друзей!» Гляжу налево, думаю: «Никогда не забуду вашей доброты, милые! Спасибо вам!» Но вдруг вскакивает Таштемир и всё портит. Он поднял руку, с поднятой рукой встал с места и так же с поднятой рукой затараторил:

– Вчера мы выпустили стенгазету… апчхи… простите, посвящённую дисциплине в классе. Об этом специально просил Вахид Салиевич. А мулла-ака… апчхи… простите, Хашим Кузыев самым хулиганским образом изорвал газету, апчхи… Кузыев должен держать ответ за свой проступок, апчхи!..

– Не может быть! – нарочно удивился Атаджан Азизович. – Неужто он изорвал газету? Почему ты это сделал, Кузыев?

– А почему они нарисовали меня без головы? – спросил я в свою очередь.

Вот уж где началось настоящее собрание, скажу я вам! Атаджан Азизович сам занялся мной. И Акрама поставил рядышком. Меня теперь обсуждали не как рядового прогульщика, а прогульщика-хулигана. Я стоял и боялся одного-единственного: как бы они вообще не выгнали меня из школы. Где я найду ещё таких чудесных ребят?

– Ну-ка, скажите, ребята, в чём состоит главный и священный долг каждого пионера? – спросил вдруг Атаджан Азизович.

– Он должен отлично учиться.

– Ещё в чём?

– Быть дисциплинированным.

– Ещё?

– Учиться без прогулов.

– Молодцы! Выходит, пионер Хашим Кузыев не выполняет ни одну из заповедей пионерского кодекса? Верно?

– Верно!

– А достоин ли такой человек носить красный пионерский галстук?

– Нет, не достоин.

«Всё, – подумал я, – конец. Хоть бы Вахид Салиевич вернулся, уж он-то не дал бы меня в обиду!»

– У кого какие предложения?

– У меня! – вскочил с места Мирабиддинходжа. – Я хочу сказать… в общем, я хочу сказать…

– Хочешь сказать, так скажи! – поторопил Маматджан.

– Да ничего особенного… просто я хочу сказать, что Хашимджан – хороший парень, только вот ленив немного, неорганизованный… Но если вы выгоните его из школы, ятоже брошу учиться. Вот! – и сел на место, готовый заплакать.

– Кто ещё хочет сказать?

С места встала Саддиниса. Она постояла, наматывая на палец кончик косички, вздохнула и вдруг выпалила:

– Если мы исключим Хашимджана из пионеров, то его мать повесится!

Класс испуганно охнул. Саддиниса продолжала:

– Да, да, я сама не раз слышала, как она говорила: «Если Хашим будет по-прежнему плохо учиться или бросит школу, я не перенесу этого: или повешусь, или обольюсь керосином и сожгу себя!»

После Саддинисы опять вскочил Таштемир, он уже не рвался съесть меня живьём. Он сказал, что меня можно простить при условии, если я попрошу у товарищей прощения за прогулы и сам выпущу новую стенгазету.

– А за то, что он меня толкнул, мы потолкуем с ним потом на улице, – закончил он.

А класском Хамрокул тут же вставил:

– Верно, верно, Кузыев не выполняет никакой общественной работы. Его надо ввести в редколлегию стенгазеты, пусть поработает. Тем более, что у него почерк хороший.

Маматджан тоже долго и непонятно говорил о том, что выгонять меня из пионеров не стоит, но можно временно отобрать у меня галстук и посмотреть, как я себя поведу дальше.

Выступили почти все ученики нашего класса. Я уже не различал, кто что говорит, меня окутал какой-то липучий туман, начала кружиться голова…

– Кто за то, чтобы исключить Хашима Кузыева из рядов пионеров, прошу поднять руку, – сказал Азизов.

Я вздрогнул, поднял голову. Сейчас рубанёт. Но что это? Проходит минута, другая, третья. Никто не поднял руки. Сидят, ждут чего-то.

– Хорошо! – произнёс Азизов непонятно почему повеселевшим голосом. – Молодцы, ребята, другого я от вас и не ожидал. Теперь у меня есть другое предложение. Прошу поднять руки тем, кто готов не пожалеть ни сил, ни времени на то, чтобы помочь Хашимджану Кузыеву исправиться, стать примерным пионером и хорошим человеком.

Вверх взвилось тридцать шесть рук. Мне показалось даже, что кто-то поднял обе руки, потому что когда Маматджан подсчитал, то оказалось два лишних голоса. Один лишний голос оказался мой, сгоряча я тоже проголосовал, а другой лишний голос остался невыясненным. Может, сам Атаджан Азизович тоже голосовал сгоряча?

– Ну, Хашимджан, что теперь ты скажешь нам? – повернулся ко мне наш любимый директор.

– Я? Я прошу у всего класса прощения. Уверяю, что такое, как сегодня, никогда больше не повторится.

– Значит, даёшь торжественное обещание?

– Нет, обещания дать я не могу.

– Это почему же? – изумился класс.

– Этого я не могу обещать потому, что грош цена стала с некоторых пор моим обещаниям! – горько воскликнул я. – Я их столькопонадавал, что и не помню сколько! Поэтому я просто хочу исправиться, не давая никаких торжественных клятв.

Собрание на этом закончилось.

Я съел в школьном буфете тарелку маставы, потом сел возле Таштемира и набело переписал всю газету от начала до конца.

– Ну как? – поинтересовался я, когда тот просмотрел мою работу.

– Пишешь-то ты красиво, ничего не скажешь, – ответил придирчивый редактор. – Только очень много ошибок. Однако ты не унывай, готовься, во вторник будем выпускать очередной номер «Отличника».

– А что мне готовиться? – удивился я. – Дашь что переписать – я и перепишу.

– Сам напиши заметку. Собери материал обо всём, что заметишь неладного, и накатай фельетон.

– Ладно, я подумаю.

Я шёл из школы вне себя от радости. Уж чего я не ожидал, так этого: стать членом редколлегии стенгазеты шестого «Б» класса! Ещё бы не радоваться: из школы не выгнали, из пионеров не исключили, а вроде бы даже наградили. Впервые за всю свою жизнь получил должность, честным, открытым способом, без никакого волшебства. Как тут не радоваться?!

 

Я становлюсь человеком

Скажу откровенно: я сейчас стал человеком железной воли. Нет, нет, не смейтесь.

Правду говорю. Не верите, спросите у мамы. Она уже давно жалеет меня, видя, что я совсем не отрываюсь от учебников. Сижу, сижу, читаю, читаю…

– Сынок, Хашимджан, пошёл бы ты прогулялся, что ли! – говорит иногда она.

– Нет, я не устал, – качаю я головой. – И нельзя мне уставать, мамочка, никак нельзя. Как устану, так снова сделаюсь посмешищем в глазах товарищей.

Так я говорю отчасти из-за той злополучной заметки, которую я написал вскорости после классного собрания. Если вы помните, Таштемир посоветовал мне собрать материал обо всём, что замечу неладного в нашем классе. Я собрал такой материал и написал длиннющую заметку, попросил Саддинису исправить грамматические ошибки, потом отдал редактору. И Таштемир сдержал слово: поместил её в газете. Вот было шуму! А говорилось там примерно такое: «… Акрам плохо учится потому, что любит диких животных. Умринисо ест во время уроков. Мирабиддинходжа, прежде чем отвечать учителю, про себя произносит молитву. Саддиниса вздыхает больше положенного. У Хамрокула тонюсенький голосочек, поэтому он старается говорить грубовато. Икрам, по прозвищу Деревянная нога, идя из школы домой, пишет мелом на чужих калитках, Ариф – ябеда. Зариф спит на уроках. Шахида смеётся по поводу и без повода, покажи палец – со смеху умрёт. Адхаму задания по арифметике выполняет отец…» Словом, перечислил недостатки тридцати шести человек, то есть всего класса.

– А сам – ангел? Почему о себе не написал? – окружили меня ребята плотным кольцом.

– У меня недостатков нет, – отрезал я. – Какие были – вы их сами искоренили.

– Значит, у тебя совсем нет недостатков?

– Совсем, совсем.

– А разве не ты первый врун на всю школу? Разве не ты самый безвольный человек в классе? Не ты ли тянешь весь класс назад по успеваемости? Ребята, давайте напишем о недостатках Хашима, пусть полюбуется на себя со стороны.

Я смеялся, отмахиваясь.

– Обо мне много говорили. Теперь речь о вас.

И меня поддержал Вахид Салиевич.

– А что, ребята, Хашимджан прав! – воскликнул он. – Он очень верно подметил ваши слабости. Кто не согласен? Пусть встанет и докажет, что Хашимджан не прав. Есть желающие?

Мы прождали минут десять, никто не спорил со мной.

– Значит, признаёте свою вину? – посмеивался Вахид Салиевич. – Что ж, хорошо. Вы не стесняйтесь, ребята. Настоящий человек должен уметь признавать свои ошибки, свои слабости.

– Хорошо, положим, мы признали свои слабости. А сам Кузыев? Признаёт ли, что он большой врун?

– Нет, не признаю, – отрезал я, вставая с места. – Я вам ещё докажу, что я не врун, что воля моя крепче стали!

Вот так, сгоряча, и поспорил я со всем классом. На чьей стороне был тогда Вахид Салиевич, до сих пор не пойму: то ли на стороне класса, то ли на моей. Чтобы доказать свою правоту, мне дали полгода срока. Ну и начал я волей-неволей стараться… И сам не заметил, как втянулся…

Сегодня будут объявлять отметки за вторую четверть. На собрание каждый должен привести кого-нибудь из родителей: маму или папу. Ещё лучше, если придут оба. Я долго ломал голову, кого мне позвать на собрание. Папу или маму? Лучше всего папу. Потому что мало хорошего видит мой папа в жизни. Его то мама пилит, то бабушка. Да ещё я в прошлом году обманул его самым бессовестным образом. Тогда тоже стояла зима. Закончилось полугодие, и на родительском собрании должны были объявить отметки. У меня в табеле стояли четыре двойки, представляете, каково было бы человеку людям в глаза смотреть? Да и попал он в тот раз в школу случайно, из-за мамы.

– Хоть бы раз этот человек поинтересовался учёбой сына! Ходит и в ус не дует, какбудто это и не его сын! – напустилась она на папу, когда узнала о собрании.

– Да ведь интересуюсь я, как же ещё интересоваться? – беспомощно разводил руками папа.

– А коли интересуетесь, так пойдите на родительское собрание. Через полчаса начинается. Специально вызывали нас.

Ну, пошли мы с папой. Идём, а я ломаю голову, как бы вернуть его назад. Не хотелось выставлять отца на позор. Так ничего и не придумал. Пришли, а собрание уже началось, в коридоре – никого.

– В какой класс мне идти? – спросил папа, беспомощно глядя по сторонам.

– Вон в тот, напротив, – указал я на дверь третьего «А» класса. В тот же миг меня больно резануло по сердцу – так жалко стало папу, так жалко за то, что я его обманываю, а он даже не помнил, в каком классе я учусь.

– Ну и какие там были разговоры? – поинтересовалась мама, когда мы вернулись.

– Да никаких разговоров не было, – ответил папа спокойно.

– Но ведь нас же специально вызывали на собрание? – не отставала мама.

– Не знаю. Никто меня не заметил и имени не спросил, – так же спокойно ответил папа. – От начала до конца просидел на задней парте и ни слова дурного не услышал про нашего Хашимджана.

Вот с тех пор здорово виноватым чувствовал я себя перед папой. И очень хотел порадовать его, загладить свою вину.

– Сегодня у нас родительское собрание, – как бы между прочим обронил я маме, которая счищала снег с дорожек во дворе.

– Знаю.

– Вахид Салиевич велел обязательно привести папу.

– Почему именно папу? Может, маму велел привести?

– Не важно, лишь бы кто-нибудь из вас был, – пошёл я на попятную: а вдруг мама обидится?

Но всё обошлось. Собрание было назначено на шесть, а к этому времени мама должна идти на ферму доить коров. Так что в школу собрался папа.

– Во всяком случае, надеюсь, не сплошные колы у тебя там… – пробормотал папа, выходя на улицу.

– Там скажут, – увернулся я от прямого ответа.

В тот день выпало очень много снега. Пушистый белый снег висел на проводах, деревьях, толстой шубой стелился на крышах и земле, будил в сердце какое-то счастливое чувство. Хотелось побежать, держась за папину руку, кричать, смеяться. А папа почему-то был тих и задумчив. Вроде даже грустный.

– Папа, закончили лагерь строить на Узункулаке? – спросил я, желая отвлечь его от мыслей.

– Лагерь-то закончить мы закончим, Хашимджан… Да только вот о чём я размышляю… Вижу я, сынок, учёным тебе не стать. Твои ровесники уже в седьмом учатся, восьмом, а ты всё ещё в шестом. Может, забрать тебя из школы да потихонечку-помаленечку начать учить ремеслу тракториста? Да ведь и здесь учиться надо…

Папа у меня шутить не любит и не умеет. Поэтому у меня так больно сжалось сердце, заколотилось, затрепыхалось, как птица, попавшая в кошачьи лапы… Несмотря на мороз, я весь вспотел. Неужели папа и вправду заберёт меня из школы? А ведь я только-только втянулся в учёбу, понял, как это хорошо – быть одним из первых учеников!

– Головой буду об землю биться, папа, если вы заберёте меня из школы! – горячо сказал я.

Папа внимательно посмотрел на меня.

– Но ведь у тебя вовсе нет желания учиться, сын…

– Раньше не было. Теперь всё наоборот. Вот придёте на собрание, сами убедитесь…

Мы больше ни словом не обмолвились до самой школы.

Когда мы вошли в класс, там уже стояла кучка родителей: папа Хамрокула, мама Саддинисы, брат-тракторист Таштемира. Они о чём-то оживлённо беседовали. Папа подошёл к ним.

В последнем номере нашей газеты про меня была помещена заметка Саддинисы. Я очень хотел показать её папе, да и остальные пусть почитают, кто я есть. Ведь именно они считали, что никакого толку из меня не выйдет, разве что отъявленный хулиган, и поэтому не разрешали своим детям знаться со мной, дружить, разговаривать.

Едва папа поздоровался со всеми, я сунулся к нему:

– Папа, не хотите почитать нашу стенгазету?

– Оставь пока со стенгазетой.

Папа подсел к брату Таштемира, дядюшке Акраму, и тотчас заспорил о том, полезно это или вредно поднимать зябь на заснеженном поле. А я стоял возле них и не знал, как заставить их подойти к газете.

– А знаете, какие рисунки в нашей газете? Просто отменные!

– Это хорошо, когда газета с рисунками, – кивнул дядюшка Акрам и продолжал о своём.

– Ну и раскритиковали нас с Таштемиром в этой газетёнке! – решился я на отчаянный шаг.

– Что-о? Раскритиковали? – Папа и дядюшка Акрам вскочили на ноги. – Плохо учились, значит, сорванцы, или хулиганили!

Они поспешно направились к стенгазете. Глядя на них, другие тоже тронулись за ними: а вдруг там написано что-то интересное? Через минуту к стенгазете было не подступиться. Поэтому кто-то начал вслух для всех читать эту заметку про меня. А называлась она: «Хашимджан у нас старательный парень». Убедившись, что всё идёт как надо, я покачал головой, стыдя сам себя («Должен же человек иметь скромность!»), вышел в коридор и оттуда, через приоткрытую дверь, наблюдал за происходящим в классе.

– Кузыбай-ака, да сын у вас, оказывается, что надо!

– А то вы думали! Он днём и ночью за книжками сидит. Это Саддиниса сделала его человеком… – горделиво ответил папа.

Минут через десять началось собрание. Вахид Салиевич для начала рассказал, каким онпринял класс, с какими столкнулся трудностями, затем продолжал:

– Я рад, что меня назначили руководителем именно этого класса. Я не ошибусь, если скажу, что все тридцать шесть учеников, весь шестой «Б» класс – это трудолюбивый, старательный, способный народ. Никакого труда не жалко на таких детей. Вот возьмём, к примеру, Хашимджана Кузыева. Когда я ознакомился с его табелями за шесть лет, признаться, пришёл в ужас. По многим предметам у него были тройки и двойки. Дурная слава шла о мальчике по всей школе. «Да неужели он такой бездарный, этот Хашимджан Кузыев?» – подумал я и вскорости убедился, что ничего подобного. Смотрите сами. В этой четверти у него хорошая успеваемость, очень даже хорошая. Четвёрка по физике, по родному языку – пятёрка…

Кто-то робко хлопнул в ладоши, осёкся, но его поддержал ещё один, к нему присоединился ещё один, другой, и класс разразился громкими аплодисментами.

Потом Вахид Салиевич прочитал отметки по журналу. Оказалось, что только у Саддинисы по всем предметам пятёрки, у Хамрокула – шесть пятёрок, у Таштемира – четыре, а у остальных по две-три. Я слушал про успехи своих друзей и думал: «Подождите, я ещё покажу себя! В третьей четверти добьюсь трёх пятёрок, а в четвёртой – самое меньшее – пяти, иначе не называться мне Хашимджаном!» Но тут же моя радость омрачилась. До моего слуха дошло, что говорят о моём друге, батыре-волкодаве Акраме. Оказалось, что он получил за эту четверть четыренеудовлетворительные отметки. «Эх, – подумал я, – поскорее бы кончилось это собрание, побежал бы к другу, утешил, обнадёжил, что не всё ещё потеряно». Я уже не слушал, кто о чём говорил. Только на обратном пути, когда папа поинтересовался, почему я такой хмурый, пошутил, горестно улыбаясь:

– Всё думаю, смогу ли я работать с вами на тракторе, когда брошу учёбу.

– Дурачок, и не смей об этом думать. Теперь я убедился, что можешь ты учиться, Хашимджан, можешь! А водить трактор я тебя так и так обучу.

 

Эпилог

Пионерский лагерь раскинулся на живописном склоне древней горы. Вдоль аллей высятся могучие тополя. Древнейшие чинары в три обхвата окружают игровые площадки, даруют тень и прохладу. Серебристые ивы склонились над водой, ласково гладят ветвями её блестящую поверхность. В быстрой речке с прозрачной водой играют рыбки.

Послеобеденное время. Ребята разошлись по разным углам: кто играет в волейбол, кто читает, кто сидит над шахматами. У реки на песчаной отмели загорают человек пятнадцать почерневших под солнцем ребят. Им никакого дела до красот природы, окружающей их. Они внимательно слушают парнишку высокого роста, худощавого, чёрные глаза которого то и дело вспыхивают озорным светом. Вот мальчик замолчал, вскочил на ноги, с хрустом потянулся, сделал несколько гим – настических упражнений, затем сальто и объявил:

– На сегодня хватит, друзья. Никогда в жизни так много не говорил.

– Нет уж, давай заканчивай!

– Ну что ты тянешь, рассказывай, раз начал.

– Что стало с волшебной шапкой? – посыпались вопросы.

Хашимджан – а этот худощавый, высокий мальчик был именно он – ещё раз потянулся, сел, нагрёб на голые ноги горячего песка.

– Ладно, тогда слушайте дальше. Здорово пожалел я друга своего закадычного, батыраволкодава Акрама. На другой день спозаранку заявился к нему. Ещё солнце не встало, а он уже в зарослях колючки ставил капканы на лисиц.

«Почему вчера не был на собрании?»

«Я не буду учиться, – махнул рукой Акрам. – Вырасту, тогда, быть может, и пойду учиться. Папа у меня тоже начал учиться в тридцать лет».

Акрам помолчал малость, повздыхал, но потом загорелся, как обычно, начал говорить, что хитрее лис нет другой твари, и если капкан не замаскируешь как следует, то они сразу чуют опасность и близко не подходят к западне.

Стоял я возле своего друга дорогого и не мог отделаться от горьких мыслей. Не знал, как убедить его, что он ошибается. Да и нелёгкое это дело – что-нибудь втолковать такому: Акрам упрям, как сто ослов. Быка легче научить слушать музыку, чем заставить Акрама послушаться чужих советов.

После долгих раздумий я решил подарить ему свою волшебную шапку. Акрам поначалу не поверил, что шапка волшебная, но когда испытал, убедился в её чудесной силе, от души поблагодарил меня.

«Спасибо, друг, вовек не забуду твоей доброты!» С этими словами он исчез… Я ждалждал его, но не дождался. Пришлось отправляться домой.

После этого я с головой окунулся в учёбу. Как и наметил, в третьей четверти по трём предметам получил пятёрки. А в четвёртой у меня было уже пять пятёрок, чему немало удивился даже я сам. На торжественном вечере в честь окончания учебного года наш дорогой директор Атаджан Азизович объявил:

«За отличную учёбу и примерное поведение Хашимджан Кузыев награждается бесплатной путёвкой в пионерский лагерь „Отличник“.

Представляете, какой почёт, а? Но когда я отказался, мне сказали: «Если тебе оказывают почёт и уважение, то будь добр, миленький, цени это». Вот так, мои голые друзья, я и оказался в таком прекрасном лагере вместе с вами. Всё, что я рассказал вам, истинная правда, всё это я пережил сам. Ну… может быть, присочинил где-нибудь малость, да уж вы, я надеюсь, простите меня. Когда человек увлечётся, он может что-то преувеличить, что-то приукрасить, верно говорю?

– А что сталось с Акрамом?

– О приключениях Акрама я расскажу в другой раз…

В этот момент над лагерем взвился серебристый голос горна: он звал на полдник. Ребята попрыгали в воду, умылись, оделись и наперегонки помчались в столовую.

Впереди всех бежал Хашимджан.