Земля
Мария Гинзбург
Ворота
В ночь, последовавшую за бурным празднованием свадьбы, случилась небольшая заминка. Тогда Курт и сказал Эрике, что никогда – НИКОГДА! – не ударит её. Подросток слишком хорошо помнил слёзы матери и синяки, разрушившие её душу раньше, чем тело. По выражению глаз Эрики Курт понял, что она не поверила ему. Тогда парень набрался терпения и стал ждать. Манёвр принёс свои плоды, да такие, о каких Курт и мечтать не мог. В ту ночь, когда Эрика поняла, что в постели муж, не рассуждая, выполнит любое её желание, за Куртом пришли.
Чёрное знамя, висевшее на шпиле увитой лианами крепостной башни, поникло грязной тряпкой – в ту ночь не было ни ветерка. В джунглях за оградой жалобно мяукала пума. Шаги караула, ведущего Курта к храму, отдавались гулким эхом по старинной брусчатке плаца. На лицах дежурных ясно читалось, что они не ответят ни на один его вопрос. Впрочем, Курт и не собирался их задавать. Его время посвящения давно пришло. Алоиз с братом уже успели в Италии побывать, а он, Курт, до сих пор не мог участвовать в боевых операциях. Хотя до тех пор, пока Эрика не забеременеет, его всё равно не взяли бы. Но в этом-то направлении хоть что-то зависело от него самого; а время посвящения выбирал глава Шербе. Курт досадовал только, что столь знаменательное событие выпало именно на сегодня, когда он оглушён сладкой усталостью тела и не в силах прочувствовать торжественность момента. Когда они вошли в храм, часы начали бить полночь.
Окованная почерневшим железом дверь с заунывным скрежетом захлопнулась за караулом. Курт остался один в небольшой комнате. В камине потрескивали дрова. Блики играли на развешанных по стенам рыцарских доспехах, двуручных мечах и моргенштернах. Оружие было отнюдь не бутафорским. Он видел глубокие зазубрины на клинках и вмятины на старательно вычищенном, без единого пятнышка ржавчины панцире. Посредине комнаты стоял алтарь, накрытый чёрной тканью. На нём лежал человеческий череп, настолько огромный, что Курт цинично подумал, а не из пластмассы ли он. По обеим сторонам черепа горели две толстые свечи чёрного воска. В комнате было тепло, даже душно. Курт прислонился к выпуклой груди составленного из доспехов рыцаря. По задумке, эти несколько минут томительного ожидания должны были взвести посвящаемого до предела. Но вместо этого Курт заснул.
В глубине помещения хлопнула дверь. Курт вздрогнул и очнулся. Он ощутил запах шнапса, смешанный с цветочным ароматом женских духов, и поморщился. Перед алтарём появился высокий мужчина в чёрном балахоне с прорезями для глаз. Мужчина украдкой что-то дожёвывал. Проглотив, он спросил хорошо поставленным голосом:
– Юнкер СС Курт Эйхманн! Клянёшься ли ты всегда и во всём быть верным учению фюрера нашего и рейхсканцлера Адольфа Гитлера, а также поставленным им над тобой командирам?
– Клянусь, – вяло ответил Курт.
Мужчина покосился на подростка и выразительно кашлянул.
– Клянёшься ли ты, что покорно и радостно примешь смерть, если по трусости или злой воле ты нарушишь тайную клятву братьев Ордена Крови? – спросил мужчина в балахоне.
– Клянусь! – звонко ответил Курт.
– Клянёшься ли ты, – одобрительно кивнув, продолжал мужчина, – что только смерть освободит тебя от этой клятвы?
– Клянусь! – рявкнул Курт.
Мужчина указал рукой на стену, в которой тут же открылась дверь. В отличие от внешней двери, здесь петли были хорошо смазаны, и открылась она совершенно беззвучно. Курт направился туда. Там его ждала самая неприятная часть обряда. За дверью оказалась лестница, ведущая вниз и заканчивающаяся освещённым пятачком около метра в диаметре. Курт спустился и остановился в ожидании. Несмотря на кромешный мрак, чувствовалось, что этот подземный зал имеет огромные размеры. Курт услышал шорох и свист, как будто к нему приближалась большая змея. Он оглянулся в поисках оружия. «С этих придурков станется констриктора сюда запустить… или боа», – подумал Курт раздражённо. Шорох от движения чешуйчатого тела стал громче. Курт резко обернулся, пригибаясь. Нужно свернуть голову твари до того, как она набросит на него петли своего могучего тела.
Нет, это был не боа и даже не констриктор.
Несколько секунд Курт с изумлением и восторгом смотрел на чудовище. Змей был чересчур страшен для того, чтобы быть опасным. Слишком невероятен, чтобы быть сказкой. В огромном жёлтом глазу светилась мудрость, которой редко обладают такие силачи. Кольца его тела заполняли весь зал, но Курт ясно понял, что здесь только малая часть чудовища. Этот змей обвивал собой всю Землю…
Огромная пасть начала открываться. Перед лицом Курта пронеслись длинные тонкие клыки, ряды острых зубов за ними, раздвоенный алый язык, с которого капнула холодная слизь. Стали видны белые кольца пищевода – чудовище словно хотело вывернуться наизнанку. Тут Курт должен был обмочиться, наделать в штаны и умереть.
Но он смачно, со всхлипом зевнул в ответ.
Пасть захлопнулась. Жёлтый глаз с интересом уставился на Курта.
– Извини, что нарушил твой сон, – сказал он, поколебался в поисках подходящего титула, и слово пришло само: – О повелитель змеев. Сделай, что должно, и ложись спать.
Раздался скрип чешуи и шорох, а затем подросток услышал тихий, с присвистом, грустный голос:
У меня бессонница, не извиняйся.
– Может, это потому, что ты спишь один? – сочувствуя, спросил Курт.
Поток образов, невыносимых в своей яркости, обрушился на него.
Два огромных тела, сплетённые в невообразимый клубок, шар, по размерам сравнимый с Землёй, но шевелящийся…
Морские змеи, серебристые, зелёные, оранжевые и матово-синие, выскакивают из воды, ловко цепляют китов зубами, подбрасывают их вверх и подставляют распахнутые пасти. Один кит – один глоток…
Корабли, обвешанные парусами, как прачечная после банного дня, крохотные фигурки с короткими и толстыми копьями в руках. Люди охотились не на морских змеев, нет. Они в них даже не верили. Китовый ус, ворвань – вот что было их целью. Но не стало китов – не стало и прекрасных, могучих морских змеев…
Бескрайняя водная пустыня и огромный чёрный, кое-где погрызенный плавник, рассекающий безжизненную гладь…
– Хочешь, я тебе песенку спою? – сказал Курт. – Колыбельную?
Чудовище кивнуло.
Дитрих глянул на экран и уронил полную рюмку шнапса себе на брюки, но даже не заметил этого. Секретарь руководителя Шербе, Поль, проследил за его взглядом. Шнапс в бутылке, которую Поль держал в руке, мелкими волнами бился о стенки.
Курт висел в воздухе, на высоте около полутора метров над освещённым пятачком. Похоже, подросток вольготно расположился на чём-то мягком. Правой рукой он обнимал что-то круглое, очень большого диаметра.
– Если русский снайпер во мне не сделает дыру, если я со страха в окопе не помру… – донёсся из ретранслятора голос подростка.
– Он поёт «Лили Марлен», – пробормотал Поль.
– Не так важно, что он поёт, а кому, – хрипло ответил Дитрих.
…Он бросил кости. Руна, похожая на детский рисунок пальмы, стремительно закувыркалась в воздухе. Он ждал. «Лебен» – «жизнь», или «тотен» – «смерть». Значение этой руны менялось в зависимости от того, вверх или вниз разлапистым венчиком ляжет знак. И когда руна с костяным стуком коснулась стола, Курт понял, что неожиданно стал ею. Плотно сжатые ноги Курта образовывали нижнюю палочку руны, голова и раскинутые в стороны руки – расходящиеся веером палочки верхнего элемента.
Глаза, серо-зелёные, холодные и бездонные, как та дыра, в которую с края Мидгарда изливается море, смотрели на него с невыразимой высоты. Бог скривился от боли. Или он это так улыбался?
Мускулистое тело змея под Куртом и вокруг него дышало уютным теплом. Курт не знал, сколько времени он провёл здесь. Но некое чувство, встроенный будильник, который тикает в любом человеке, подсказало ему, что скоро рассвет. Он осторожно прополз по холмам и извивам огромного тела и выбрался на лестницу. На третьей ступеньке Курт вспомнил, что самого главного они так и не сделали. Несколько секунд он, колеблясь, смотрел на спящего змея, а потом сильно толкнул его ногой. Чудовище открыло один глаз и сонно посмотрело на Курта.
– Укуси меня, – сказал он. – И я уйду.
Открылся и второй глаз. Сна теперь в них не было ни капли.
– Я – тебя? – переспросил змей. – Я – ТЕБЯ?
По его телу прошла судорога. Чудовище затряслось так, что вслед за ним угрожающе задрожали стены зала, с потолка посыпалась крошка. Змей расхохотался. Алый язык вывалился из пасти и болтался туда-сюда в такт движениям уродливой головы.
– Я – ТЕБЯ! – повторило чудовище сквозь хохот.
Курт не видел в этом ничего смешного, но дружелюбно улыбнулся и кивнул.
– Именно, – сказал он.
Змей повернул морду так быстро, что Курт и не заметил. На этот раз чудовище не стало открывать пасть так картинно, как при встрече. Змей чуть разжал челюсти и прихватил зубами кожу Курта на предплечье, оставляя несмываемую метку – «88». Мир вспыхнул белым пламенем и исчез. В последний миг Курт успел подумать о том, что так и не увидел, как легла руна.
Волк поднял морду, с которой свисали клочья жёлтой пены, и тоскливо завыл. Казалось, от протяжного, полного боли звука завибрировало даже пуленепробиваемое стекло.
– Мне теперь нужен новый министр обороны, – раздражённо сказал Кайс.
Реджинальд Бенсон, руководитель секретного научного центра, в это время в полной прострации рассматривал велотренажёр, стоявший в углу комнаты. «Господи, какой же я идиот, – думал молодой учёный. – Прав был Эрик, тысячу раз прав, когда отказался участвовать в этом проекте. А я-то, дурак, обрадовался. Начальником проекта назначили, собственный научный центр дали…» Реджинальд вздохнул. Гений мог позволить себе капризы, мог выбирать, над чем ему хочется работать.
А он, Реджи Бенсон, – нет.
У Эрика до сих пор было норвежское гражданство и, помимо этого, прелестный домик где-то во фьордах, в котором предки гения отдыхали от резни и грабежей, – молитва, сложенная общими усилиями всего духовенства Европы специально для такого случая, иногда всё же доходила до адресата. А у Реджи был контракт на четыре года и разваленная ферма в Техасе, где хозяйничал вечно пьяный папаша. Возвращаться на ферму и крутить хвосты коровам всю оставшуюся жизнь Реджи не хотел.
Хэнкоку досталась львиная доля заразы, и с ним всё стало ясно в течение получаса. Вирус должен проявить себя за неделю; но президент США не имел лишних недель для того, чтобы торчать в научных лабораториях. Тогда Бенсон предложил ускорить процесс, и из спортзала для сотрудников принесли тренажёр. Кайс находился в неплохой физической форме, но не успел он проехать и двух километров при максимальной нагрузке, как из всех пор его тела хлынул пот. Президент потерял сознание, а очнулся уже на жёсткой кушетке в углу.
Но очнулся он человеком.
При словах Кайса Бенсон встрепенулся и беспомощно развёл руками. Тонкая полоска чёрных усиков придавала молодому учёному сходство с Лукасом из «Кармен» или мальчишкой-латиносом, моющим посуду в дешёвой забегаловке. Кайс поморщился. В последнее время всё, что напоминало о бесстрашных испанских конкистадорах, вызывало в нём глухую неприязнь.
– Ради бога, извините нас, господин президент, – заплетающимся от страха языком сказал Бенсон. – Это нелепая, трагическая случайность, заверяю вас. Перед тем как войти в лабораторию, надо было нажать кнопку сигнала на стене. Сотрудники работают с крайне опасными реактивами; и когда раздаётся звонок, все откладывают, если так можно выразиться, пробирки и запечатывают их. А когда узнают, в чём дело, возвращаются к работе.
В отличие от неудачливого тореадора Бенсон и не пытался взять быка за рога. Молодой учёный выбрал иную стезю, доказав, что не зря провёл всю молодость на ферме. Бенсон смог ухватиться за соски жирной коровы, носившей имя «Государственный стратегический заказ» и теперь крепко, двумя руками держался за них. А когда владелец фермы, недовольный надоями, сам приехал проверить, как идут дела, хозяина ткнули носом прямо…
«Прямо в дерьмо», – подумал Кайс. Перед ним снова промелькнул падающий на пол стеклянный сосуд странной формы. Над осколками взметнулся рой серебристой пыли. Тогда президент чихнул, а пыль, начхав на законы аэродинамики, завертелась в воздухе миниатюрным торнадо. Затем крохотные серые жуки разделились на две группы, и несколько секунд над полом висели два кручёных рога. А потом спирали, отливавшие сталью, бросились на президента и министра обороны.
Кайс снова посмотрел на волка. Тот лежал на брюхе, закрыв морду лапами, и тихо скулил.
Вовсе не такой результат требовался от учёных госдепартаменту США, когда из сильно прореженного войной бюджета выделяли астрономические суммы на исследования. «Лестница в небо» средней мощности, старшая сестра серого смерча, который атаковал президента, за час превращала в сухие гигиеничные мумии население города размером с Париж. От телкхассцев, чьими предками явно были инопланетные родственники гигантских кальмаров, оставались лишь сморщенные сухие шкурки.
Но «лестницы в небо» применялись не только против инопланетян. Спасения от них не было. Для наноботов самый плотный металл был всё равно что сыр с дырками. Госдепартаменту США крайне необходимы сотрудники, над которыми крохотные убийцы не были бы властны. За три месяца исследований проект сожрал столько же средств, сколько, по данным разведки, выделялось на подъём сельского хозяйства в Аргентине за год. А учёные смогли продемонстрировать только вольеры, в которых сидели лисы, медведи и волки со слишком умными для зверей глазами. Видимо, такой орешек по зубам только Химмельзону. Но норвежец категорически отказался заниматься этим проектом. Когда на него нажали, пригрозил, что уволится. И хотя уволиться из госдепартамента было не так-то просто, по крайней мере, из этого отдела, Химмельзона оставили в покое.
Впрочем, содержание добровольцев в таком виде требовало гораздо меньших затрат, чем в Сен-Квентине, где их всех и набирали. Самой дорогой частью проекта был бериллий, который требовался в жутких количествах. В остальном производство этой спецификации наноботов стоило дешевле электричества, пошедшего на освещение лабораторий научного центра.
Кайс сложно поморщился. Бериллий, проклятый бериллий…
На губах президента США вдруг заиграла улыбка.
– Он заразен? – спросил Кайс, указывая на печального волка. – Существа, которые войдут с ним в контакт, тоже изменят свой генетический код?
Бенсон поспешно кивнул. Президент буквально почувствовал, о чём он сейчас думает. Молодой учёный размышлял, согласятся ли члены Верховного суда заменить электрический стул на небольшой укольчик, хотя бы в качестве признания его научных заслуг? Когда Бенсон вспомнил о своих достижениях в области науки, дикий, животный ужас окатил его чёрной волной и вымыл из головы все мысли. Остался только сочный, с дымком запах барбекю.
Президент понял, что произошедшее – всё-таки не диверсия, а нелепая случайность. В которой, по большому счёту, виноват он сам. Кайс видел кнопку на стене, о которой сейчас бормотал Бенсон, и знал о её назначении. Но президенту США очень уж сильно хотелось увидеть, что за рояли прячут яйцеголовые в развесистых кустах своих формул.
– Вирус передаётся воздушно-капельным путём, это мы уже установили, – сказал молодой учёный.
– И вырвется волк, – нараспев произнёс Кайс.
– Никак нет, господин президент, стекло… – начал Бенсон.
– Это слова из одного примитивного стишка, претендующего на божественное откровение, – перебил его Кайс. – Впрочем, неважно. Вы неплохо поработали. Получилось нечто весьма неожиданное. Но даже истина – это только то, что можно использовать. Почему бы нам не найти применение этой любопытной технологии? Пройдёмте в ваш кабинет. Нам надо кое-что обсудить.
Бенсон неуверенно улыбнулся. Его смуглое лицо, ставшее от страха пепельно-серым, постепенно приобретало нормальный цвет. Он кивнул. Президент и учёный вышли в коридор.
За ними двинулась и волна запаха – едкого, вонючего запаха предсмертного пота. Дорогой костюм президента пропитался этим малоприятным амбре так, что теперь одежду оставалось только выкинуть. А уж о том, чтобы идти в этом костюме на запланированное через час совещание в Белом доме, и речи быть не могло. Но Кайса передёрнуло по другой причине. Запах напомнил президенту ту часть его жизни, с которой, как ему казалось, несколько лет назад было покончено навсегда.
– У вас нет какого-нибудь лишнего халата или комбинезона? – спросил Кайс.
– Не знаю, господин президент, сможем ли мы найти что-нибудь подходящее, – ответил Бенсон.
– Главное, чтобы размер подошёл, – сказал Кайс. – Я неприхотлив.
– Хорошо, мы постараемся что-нибудь подыскать, – ответил молодой учёный и вынул из кармана трубку внутренней связи.
Когда Бенсон объяснил клерку, что именно требуется, спутники уже подошли к кабинету молодого учёного.
– Разрешите один вопрос, господин президент, – сказал Бенсон, доставая пластиковую карточку-ключ.
– Пожалуйста, – сказал Кайс.
– Вы несомненно заразились, – произнёс Бенсон. – Но подобный исход я наблюдаю впервые. Ваш организм оказался в силах преодолеть болезнь. Это означает, что ваш генокод на редкость своеобразен, господин Кайс. Хотелось бы проследить закономерность, и тут сойдёт любая зацепка… Не встречалось ли в вашем роду каких-либо отклонений, чего-то необычного, господин президент?
Кайс глянул на него. У Бенсона почему-то закружилась голова, во рту пересохло. Он промахнулся мимо щели, в которую надо было вставить карточку. Жест получился до неприятного жалким.
– Нет, – сухо ответил Кайс.
Он вовсе не собирался водить врача по развесистым ветвям генеалогического древа, в тени которых прятался отвратительный уродец. Изъеденные язвами роговицы производили непрерывный поток слёз, но он был великим насмешником, этот монстр, одно плечо которого уверенно высилось над другим. Он всласть, до слёз похохотал над честолюбивыми планами Кайса в молодости. Уродец гордо, как какой-нибудь граф в средневековье, носил свой сложный титул – семейная дизавтономия Рейли-Дея.
Чудовище было изгнано при помощи наноботов Химмельзона. Тех самых сереньких жучков, которые, стаями вылетая из коробок, установленных в центре городов, в течение получаса превращали в беспомощных уродов даже телкхассцев, а через полчаса от всего живого оставались лишь не представляющие опасности эпидемий мумии…
Всё дело в концентрации.
Учёный наконец справился с электронным замком.
– Да, кстати, как вы относитесь к горам, Бенсон? – спросил Кайс, когда они вошли в кабинет. – Воздух там, говорят, не в пример чище. Горные лыжи, я думаю, психологически разгружают ничуть не хуже велотренажёров… Вы любите кататься на лыжах? Так, чтоб только ветер в ушах свистел?
– Адреналина мне хватает и на работе, – угрюмо сказал Бенсон.
Кайс хохотнул:
– Да уж… А если серьёзно, Реджи?
Бенсон указал президенту на обитое кожей кресло. Кайс сел. Учёный устроился напротив в точно таком же кресле.
– Я родился в Техасе, а местность в нашем штате плоская, как стол, – пожал плечами Бенсон. – Но, пока жил в Швейцарии, поддался жестокому обаянию фрирайда. А сейчас времени ни на что не хватает, да и доску я потерял при третьем или четвёртом переезде. А к лыжам, господин президент, я как-то равнодушен…
– Дело вкуса, – сказал Кайс. – Вам предстоит небольшая командировка, Бенсон. Место чуть поближе, чем Швейцария, но для фрирайда тоже подойдёт, я думаю. Так что купите себе самую лучшую доску из этих, новых, с электронными стабилизаторами. Я не хочу, чтобы одни из самых лучших мозгов, которые мы можем себе позволить за наши деньги, размазались на каком-нибудь живописном уступе.
Кайс снова засмеялся. На этот раз молодой учёный присоединился к нему.
Леон увидел идущих к нему двух санитаров. Шерсть у него на загривке встала дыбом. Леон завыл, хлестнул себя хвостом по бокам. Эхо отразилось от стен полупустого вольера, пошло гулять по помещению.
– Тише ты, дьявол… А, чёрт!
Санитар, открывший дверь, успел отпрянуть. Зубы Леона клацнули в сантиметре от его кисти. Санитар проворно захлопнул решетчатую дверь. Закрыть на замок он не успел, просто прижал всем телом. Леон завыл – отчаянно, безнадёжно. Второй санитар с опаской посмотрел на парня, сидевшего в соседнем вольере, и сказал:
– Успокой его. Он же вроде тебя слушается.
Всего вольеров здесь было двенадцать – забранные крупноячеистыми решётками квадраты по обеим сторонам узкого прохода. С одной стороны проход кончался тупиком, а с другой стороны находился пост охраны, где сейчас сидели два охранника, и тяжёлая дверь с глазком. В помещении пахло мокрой шерстью, испражнениями и лекарствами. Десять вольеров пустовали. Не прошло и месяца, а Курт и Леон остались здесь вдвоём. Остальных, как с невыносимой корректностью выражался один из охранников, Хуан, уже «сактировали», то есть списали по актам. Вольер, где сидел Курт, отличался от остальных только койкой и синим бачком биотуалета в углу.
Курт поднялся, подошёл к решётке. Он посмотрел в глаза Леону. В жёлтые, слезящиеся глаза полубезумного волка.
Я НЕ ХОЧУ. Я ВСЁ ЗНАЮ, ВСЁ ПОМНЮ… Я ГОТОВ УМЕРЕТЬ, Я ВСЁ ПОНИМАЮ…
НО Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ТЕРПЕТЬ, КАК ОНИ ОТРЕЗАЮТ ОТ НАС ПО КУСОЧКУ!
Волк постучал по полу железной палкой с грубой имитацией ступни на конце, которой заканчивалась его передняя правая лапа.
УСПОКОЙСЯ. СЕГОДНЯ ТЫ УМРЁШЬ.
ПРАВДА?
ДА. СЕГОДНЯ – ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. ТЫ УМРЁШЬ С ЧЕСТЬЮ, КАК ПОСЛЕДНИЙ ВОИН…
А ТЫ?
Я? МНЕ ТОЖЕ НЕДОЛГО ОСТАЛОСЬ. ВСТРЕТИМСЯ В ВАЛГАЛЛЕ, ЕФРЕЙТОР ЛЕОН ШМИДТ…
Волк подошёл к двери и небрежно толкнул её мордой. Санитар, стоявший с другой стороны, упал. Второй потянулся к висевшему у него на поясе пистолету, да так и замер под взглядом холодных жёлтых глаз. Охранник привстал, стягивая с плеча автомат. Волк аккуратно переступил через тело и направился к двери, словно и не заметив угрожающей позы санитара. Железная нога стучала по полу. Миновав пост охраны, волк сел под дверью, покосился на санитаров и хрипло тявкнул. Один из них помог второму подняться, они подошли к зверю. Надели намордник, стянули шею жёстким ошейником на толстой цепи. Санитар открыл дверь, и они вывели Леона. На прощанье волк оглянулся совершенно человеческим движением – через плечо. Курт отдал ему честь резким, размашистым жестом. Дверь захлопнулась.
– А я? – спросил Курт. – Что у вас сегодня для меня?
– У тебя сегодня выходной, – ответил Хулио и сел, поставив автомат рядом. – Винченцо не приехал.
– Хочешь погулять? – спросил Хуан. – Или на спортплощадку сходить?
Курт задумался на миг.
– А здесь библиотека есть?
Пока волка распинали в зажимах стального стола, Маттео набирал жидкость в огромный шприц с толстой иглой. Стравил воздух, глянул в лежащую на столе распечатку, уточняя место инъекции. Учёный повернулся. Волк уже лежал на столе, у изголовья и у ног стояли санитары. «Ха, санитары, – подумал Маттео, глядя в совершенно пустые глаза того, кто стоял у головы волка. – Ребята польстились на прибавку к жалованью, но теперь они знают, что сидеть у пулемёта на вышке было легче». Врач трубно высморкался и подошёл к столу.
– Сегодня у нас для тебя нечто совершенно особенное, Леон, – промурлыкал он.
Волк увидел шприц и прижал уши, но не издал ни звука.
– Возьмите его за член, – распорядился врач.
Санитар запустил руку в шерсть между лапами волка. Движение челюстей мужчины, перекатывающих жвачку, оставалось таким же размеренным. Зверь взвыл.
– Но-но, – сказал Маттео, нацеливаясь. – Чем занимался твой предок, говнюк ты этакий? Можешь считать это кармической местью. Да не бойся, не серная кислота…
– Сеньор… – Санитар отшатнулся от стола и пытался ухватить волка за протез.
Но было поздно.
Волк переломил стальной стержень протеза о зажим стола, освободив культю. Зверь повернулся на бок. С душераздирающим скрежетом лопнул ещё один зажим. Что-то больно ударило врача в живот, он отлетел от стола. Перед глазами Маттео мелькнули жёлтые глаза, мощное плечо санитара. Серая шерсть мазнула по лицу. Раздался выстрел, затем ещё два. Тело у ног Маттео конвульсивно дёрнулось и затихло. На кафельном полу медленно расплывалась алая лужа.
– Вы в порядке, сеньор доктор? – спросил санитар.
Второй молча убирал пистолет в кобуру, так же размеренно продолжая жевать жвачку. Движения его челюстей гипнотизировали. «Животное, совершенное животное», – подумал врач. Затем брезгливо осмотрел свороченный стол, разбитый шприц, из которого уже вытекла сыворотка, кровь на полу, на стене, у себя на руках и на штанах санитара. Руку саднило – видимо, Маттео, падая, сильно ударился о крышку стола.
– Приберите здесь, – он поморщился. – И приведите мне другой образец.
– Это был последний из первой партии, – ответил санитар.
Маттео пожал плечами.
– Возьмите из второй.
Он двинулся к висевшей на стене раковине. Перчатка сползла с руки скользкими лохмотьями, которые стремительно окрашивались в розовое. Маттео сглотнул. «Это его кровь, – подумал он. – Здесь всё ею заляпано». Врач открыл воду, сунул руки под кран.
Струйка сбегавшей с ладоней воды покраснела. Маттео и сам уже видел неширокую, аккуратную дырку в кисти, между большим пальцем и остальной ладонью. Сзади взвизгнула молния – это санитары запаковывали труп в пластиковый мешок.
– Идите отсюда, – сказал он, не оборачиваясь.
Язык показался непривычно большим и неповоротливым. Ужас окатил Маттео жаркой волной. «Это же первый симптом», – подумал он. Врач мгновенно вспотел.
– Мы уходим, – отвечали сзади. – Уборщица сейчас придёт, замоет здесь…
– Не надо уборщицу! – взвизгнул Маттео. – Никого не надо!
Он замер, переводя дыхание. Сердце бешено колотилось в груди. «Это мог быть осколок стеклянного шприца», – подумал Маттео. Но он уже знал, что отметина на его ладони оставлена зубами волка.
– Воля ваша, сеньор, – прогудели сзади. – Так привести вам другой образец?
– Нет!
Дверь за санитарами захлопнулась. Кровь в ранке уже остановилась. Сказать по правде, она была совсем неглубокой, эта царапина от клыка. В окне, забранном лёгкой решёткой, непременным атрибутом всех окон медицинского центра, серело небо и витки колючей проволоки над забором. Человек сбежать отсюда не мог. А вот нечеловек…
Маттео покосился на свороченный стол, на пятна крови на полу. Голова у него закружилась. Только когда появились образцы второй партии, стало ясно, что первая партия находилась здесь исключительно по собственной воле, несмотря на вооружённых санитаров, зарешеченные вольеры и ток, пропущенный по колючке. Слава богу, что во второй партии ещё не появился ни один, подобный Эйхманну. Страшно даже подумать, чтобы здесь тогда произошло.
Маттео почувствовал, как что-то стекает у него по подбородку. Он машинально стёр струйку и лишь потом глянул на руку. В глазах у него потемнело. Молодой врач медленно опустился на пол. Боль запульсировала внутри него расходящимися волнами, скручивая тело Маттео от макушки до кончиков пальцев.
Карлос закрыл дверь на защёлку и огляделся. Они находились в просторной комнате, точь-в-точь напоминающей школьный класс, – коричневая доска, мел, закостеневшая тряпка и стеклянные шкафы с разноцветными моделями молекул у задней стены. Только вот парты здесь были слишком уж большого размера. Похожие мысли пришли в голову и Бенито, потому что лидер оппозиционной партии «Альтернатива за эгалитарную республику» пробормотал:
– Несмотря на решение президента о сокращении ассигнований на содержание колоний, образовательную программу в этой зоне сворачивать не стали…
– Спускайте шторы, – сказал Курт и нервным движением поправил майку.
Бретель была разорвана и всё время норовила сползти. Эухения подошла к ближайшему окну. Люсия следовала за матерью, прижимая к носу мокрый платок, с которого капали коричневые капли.
Лана задумчиво посмотрела на четыре глубокие вмятины на предплечье парня, образовывавшие собой подобие числа «88». Чуть ниже находился набор жёлтых, синих и чёрных полосочек неравной длины. «Два знака, а между ними – вся жизнь, – подумала Лана. – Раскалённым железом их клеймят, что ли?»
– Вы из Шербе? – спросила она.
Курт покосился на женщину.
– Уже нет, – сказал он. – Помогите Эухении.
Лана теперь и сама заметила чёрные тяжёлые шторы, свёрнутые в трубочки под самым потолком над каждым окном. Очевидно, в этом классе даже демонстрировали учебные фильмы.
– Зачем вы хотите задёрнуть окно? – спросил Бенито.
– Посмотрим, не затаился ли кто-нибудь здесь, – ответил Курт. – Этих тварей не видно на свету.
– Как это? – изумился Карлос. – Те, что напали на нас в столовой, не показались мне прозрачными.
Хуан вытер вспотевшую лысину крупным носовым платком в легкомысленных цветочках. Внимание Ланы привлекла крупная родинка на затылке охранника, похожая на кляксу. Охранник обернулся, заметил взгляд Ланы и сказал, оправдываясь:
– Это мне дочь подарила, она…
– Да мне-то что, – пожала плечами Лана.
Она направилась ко второму окну и рассеянно остановилась у него. Отсюда открывался вид на спортивную площадку. Футбольное поле отделено от административного корпуса высоким сетчатым забором. Сначала Лане показалось, что слева, между двумя покрышками, обозначавшими ворота, лежит сломанный гигантский кактус с мясистым алым цветком на макушке. В следующий миг она поняла, что это такое, и её чуть не вырвало.
– Они не прозрачные, – сказал Курт и заглянул под парту. – Они пользуются чем-то вроде гипноза, я думаю. А в темноте гипнотизировать трудней.
Хуан вздрогнул, неловко перекрестился – ему мешал висевший на груди автомат, с которым он не расстался вопреки судьбе.
– Дёрни за верёвочку, дверь и откроется, – пробормотала Лана себе под нос.
Она потянула за свисавшую с карниза петлю. Чёрное полотнище размоталось с тихим шелестом, и половина класса погрузилась в реденький сумрак. Эухения всё ещё возилась со своей шторой. Люсия засунула в рот угол платка и начала его сосать.
– Какая вкусная водичка, мама, – сказала девочка.
– Прекрати, – резко одёрнула её мать.
Люсия надулась.
– Когда мы отсюда выберемся, я куплю тебе большой-пребольшой стакан лимонада, – пообещала Эухения мягко. – А сейчас не высасывай его, ладно? Только дыши через платочек.
Люсия кивнула. Мать взяла её на руки. Курт ткнул в пустоту под партой автоматом, поводил им в воздухе и двинулся к следующей, где повторил в точности такую же процедуру. Лана отошла от окна, села на край учительского стола и начала болтать ногой в воздухе. Курт добрался до конца ряда парт и направился к соседнему. Лане наконец удалось разглядеть своего спасителя. Ничего романтичного в нём не обнаружилось. Высокий, худой, весь под кожей перекрученный жилами и какой-то недоделанный. Бритый налысо, но брови белёсые – блондин.
Лана отвела глаза.
Гепарды тоже кажутся драными кошками, когда сидят в вольере.
Лана опрометчиво встала рядом с оператором нового деревообрабатывающего станка, и заключённый запорол три детали подряд. Лана поняла, что зря надела в инспекционный рейд юбку. Когда же делегация во главе с начальником колонии вошла в столовую, стук ложек по алюминиевым мискам прекратился. Пока пятьсот мужчин в зелёных ватниках смотрели на неё в полной тишине, Лана испытала удушающий приступ ненависти к Бенито. Умберто, начальник колонии строгого режима, настойчиво предлагал визитёрам отобедать в его личном кабинете. Никто, кроме Бенито, лидера оппозиционной партии «Альтернатива за эгалитарную республику», не возражал. Но Бенито упёрся и заявил, что если ему не дадут попробовать той же еды, которой питаются заключённые, то на заседании парламентской комиссии он официально заявит, что «процветающие» колонии – пропагандистский миф. Оппозиция при каждом удобном случае выла об антинародной политике нового правительства и свёртывании социальных программ, хотя после перевода исправительных учреждений на самообеспечение при многих тюрьмах были созданы промышленные цеха, где заключённый мог заработать некоторое количество денег – и жить на них после освобождения. Отсылки к статистике и русскому философу, более века назад призывавшему к лечению трудом, не помогали. Президент Александр разрешил Бенито, а также Иеронимо, представителю старейшей демократической партии «Гражданский радикальный союз», посетить ближайшую к новой столице колонию, до которой рукой подать – надо только переехать мост через Рио-Негро и миновать сонный городок Кармен-де-Патагонес. Лана сопровождала политиков во время этого визита как помощник президента по связям с общественностью. На КПП колонии их встретил Карлос, старый друг Ланы и независимый, но обаятельный журналист. На вопрос, как он узнал о планируемом визите, Карлос только улыбнулся. Бенито его терпеть не мог, и именно поэтому Лана согласилась взять журналиста с собой.
– Продолжать обедать! – рявкнул начальник колонии.
Он провёл гостей к столику в дальнем углу зала, между красно-белым автоматом с лимонадом и раздаточным окошком. Там Умберто предложил им располагаться и подождать, пока принесут суп и второе. Бенито решительно хотел проверить, что им нальют именно из общего котла, и Умберто пришлось сопровождать его в кухню. Рвение Бенито имело под собой корни, весьма далёкие от заботы о полноценном питании заключённых.
На последнем телевизионном «круглом столе», где обсуждался в том числе и вопрос содержания тюрем, Бенито бросил Александру в лицо: «Где-то мы уже слышали, что Arbeit macht frei… Ваш духовный предшественник дал приют этим выродкам на нашей земле, а вы и вовсе подчиняетесь голосам из Шербе!» «Я подчиняюсь только народу, избравшему меня, – невозмутимо парировал Александр. – А если у вас проблемы с голосами в голове, то разбираться с этим должен психиатр, а не президент». Теледебаты транслировались на всю страну, и рейтинг партии Бенито съехал с очень крутой горки.
– Зря Бенито кипешится, – сказал Карлос.
Он поправил цветок в пластиковой вазочке посредине стола.
– Я помню, что здесь было раньше, – продолжал он. – Небо и земля…
– Вы здесь бывали? – с интересом спросил Иеронимо.
– Пятнадцать лет назад здесь была колония для несовершеннолетних, – спокойно кивнул Карлос. – Ланочка, когда ты так долго молчишь, мне становится страшно… Скажи что-нибудь.
– Лучше бы мы пошли в корпус «F», – процедила сквозь зубы Лана. – У меня ещё в цеху юбка от взглядов засалилась, а сейчас мне кажется, что по мне стекают потоки виртуальной спермы…
В том, что вместо заявленного в документах «медицинско-исследовательского центра» гостям пришлось посетить деревообрабатывающий цех, был тоже виноват Бенито. У Ланы и Иеронимо давно оформлен допуск к материалам третьего уровня секретности, у Карлоса обнаружилось журналистское разрешение на второй уровень. Умберто был готов сделать вид, что просто ошибся при подсчёте количества палочек в римской цифре. А вот Бенито, как выяснилось, за четыре года активной политической деятельности не удосужился подать бумаги, необходимые для оформления допуска хотя бы к первому уровню секретности.
– Ничего, наша культурная программа подходит к концу, – хмыкнул Карлос. – Вот сейчас баланды похлебаем и поедем.
– По-моему, мы ещё должны присутствовать на концерте рок-группы заключённых, – заметил Иеронимо.
– К чертям концерты, – сказала Лана решительно. – Я уезжаю домой сразу после обеда.
– Подбросишь меня до Вьедмы? – спросил Карлос.
Лана кивнула.
Её внимание привлёк парень в грязной майке и поношенных штанах цвета хаки, сидевший за соседним столом. Его одежда не походила ни на униформу заключённого, ни на обмундирование служащих колонии, а других людей в столовой не могло быть просто по определению. С обоих концов стола нависало по охраннику. Они бдительно следили за тем, как парень ест. Иеронимо тоже обратил внимание на удивительного заключённого.
– Карлос, посмотрите вон на того прелюбопытнейшего субъекта, – сказал демократ журналисту. – В этом парне есть что-то очень неправильное, вы не находите?
– Да, действительно странно, – заметил Карлос. – Он сидит за столом, рассчитанном на восьмерых, совершенно один.
– Может, это родственник Умберто? – предположил Иеронимо. – Что охраняем, то и имеем?
– Не похоже, – покачал головой журналист.
Словно услышав, что речь о нём, парень посмотрел на гостей. Он вдруг клюнул носом вперёд и схватился за голову обеими руками. С кухни донесся пронзительный женский визг. Что-то громко зашипело.
– Похоже, наш Бенито перестарался, – усмехнулся Карлос.
Из дверей кухни появились люди в серых и чёрных меховых куртках, в грубо сделанных масках волков и лис. «Что за нелепый маскарад», – подумала Лана.
И вдруг она поняла, что это не маскарад. Мозг услужливо свёл увиденное к реалистическому минимуму. Но в столовую действительно ворвались волки, лисы и медведи. Они действовали слишком слаженно для диких зверей.
Странный заключённый обернулся и тоже увидел вошедших. Он протянул руку и налил себе кофе из алюминиевого кофейника. Лана услышала, как брякнула цепь, которой посуда была прикреплена к подносу.
Мир вокруг превратился в мешанину серых, чёрных и зелёных мазков. И на этом полотне безумного импрессиониста то тут, то там раскрывались алые цветы. Реальность быстрым скачком сузилась до размеров клыкастой вонючей пасти. Лана ударила коленом в мягкое. Чудовище прихватило её зубами за плечо и стиснуло так, что у Ланы потемнело в глазах. Лапы разжались, а на бедро ей хлынуло что-то горячее. Лана с яростью посмотрела вниз. Кровь хлестала из распоротого брюха чудовища прямо на руку Карлоса с ножом. Журналист обхватил её за талию и затащил под стол.
– Ты что, всегда с ножом ходишь? Как же ты пронёс его мимо охраны? – хохоча, спросила Лана.
В столовой стоял такой вой и грохот, что голос можно было не понижать.
– Обижаешь, Лана, – улыбнулся журналист.
Под стол сунулось огромное свиное рыло. Лана заехала ногой по пятачку. Кабан кинулся наутёк. За крышку стола уцепились огромные чёрные когти. Стол взмыл в воздух. Медведь неодобрительно глянул на людей. А потом вокруг стало очень много шерсти. Вонючей, мокрой шерсти. Зверь развернул женщину спиной к себе. Лана рванулась вперёд – быть насаженной на этот кол ей совсем не хотелось. Монстр рыкнул и сжал её плечо. Раздался оглушительный хлопок. Медведь отпустил женщину, осел назад.
Лана подняла глаза. Перед ней стоял тот самый любитель кофе. В одной руке он держал автомат, а вторую протягивал ей. У Ланы перехватило дыхание от ужаса и отвращения. Его рука по самое плечо была в бело-розовых ошмётках. С пальцев капала кровь. Заключённый вздохнул и вытер руку о штаны.
– А так? – спросил он.
На этот раз Лана не раздумывая вцепилась в кисть, всё ещё порядком скользкую. Парень сильно дёрнул и вытащил женщину из-под трупа монстра. Лана хотела выпрямиться, зацепилась ногой за лапу и упала. Заключённый подхватил её свободной рукой. Лана уткнулась носом прямо ему в грудь.
– Ты бывала на «лестницах в небо»? – спросил он, увидев шрамы на её ушах.
– Да, – пробормотала Лана.
– Курт, – раздалось откуда-то с пола. – Курт…
Лана отстранилась и поправила сбившиеся волосы так, чтобы прикрыть уши. Курт направился к куче мохнатых тел – она образовалась на месте того стола, за которым он обедал. Лана огляделась, ища Карлоса и Иеронимо. Столовая выглядела примерно так же, как Гоморра утром следующего дня после того, как её покинула семья Лота. Однако мёртвых людей на поле битвы осталось не так много.
– Куда же делись люди? – задумчиво произнесла она.
– Они увели их с собой, – сказал Курт и обратился к погребённому под трупами охраннику: – Брось автомат, Хуан, с ним ты не вылезешь, зацепился за что-то…
– Карлос! – крикнула Лана, не обнаружив в поле зрения никаких частей тела, которые могли бы принадлежать журналисту. – Иеронимо!
– Я не могу, – прохрипели из-под трупов. – Это же табельное оружие…
– Я здесь, – раздался голос журналиста за спиной Ланы.
Она повернулась и увидела Карлоса. С левой стороны его носа наливалась огромная слива. Карман пиджака, вырванный с мясом, висел на каких-то нитках. Грудь журналиста украшала смазанная кровавая пятерня.
– Похоже, что рок-концерт на сегодня отменяется, – сказал Карлос бодро. – Или это он был? Оригинальное звучание, ничего не скажешь…
Лана засмеялась и обняла его. Раздался звук, с которым пробка вылетает из бутылки, – Курт выдернул-таки Хуана из-под тел вместе с автоматом. Они подошли к Лане и журналисту.
– Слышь, ты, фанат тяжёлого рока, – сказал Курт, – нацеди-ка лимонаду. И струю сделай посильнее, чтобы пузырьков побольше было.
– Сам нацеди, коли охота, – сказал Карлос.
– Это не мне, – сказал Курт. – Это тебе.
– Я уж сам решу, когда и что мне пить, – заметил Карлос.
Курту надоело препираться. Он закинул автомат за спину и мгновенно оказался рядом с журналистом. Он сильно ударил Карлоса под дых. Тот согнулся. Курт схватил Карлоса за волосы, подставил лицо под кран и открыл его.
– Прекрати! – завопила Лана.
Она бросилась к журналисту, но Хуан поймал её за плечо.
– Тихо, сеньорита, – сказал он.
Лана увидела следы зубов на его волосатой руке. Кровь ещё не запеклась, и, когда охранник напрягся, выплеснулась из круглых ранок.
Коричневые струйки текли по лицу Карлоса и забирались за воротник. Журналист хрипел и отплёвывался. Наконец Курт решил, что достаточно, и отпустил его.
– Умойся, – Курт кивнул на чудом уцелевший у стены питьевой фонтанчик.
На этот раз Карлос не стал спорить. Ходить в липкой корке ему совершенно не хотелось. Пока он плескался, Курт вытянул из стаканчика на агрегате пару красно-белых соломинок и убрал в карман штанов.
– Мама, роди меня обратно, – вдруг сказал он с неподдельным изумлением в голосе. – Это ещё кто?
Лана заметила на пороге кухни маленькую, не старше трёх лет девочку в синеньком платьице с кокетливыми кружевами, хорошенькую как куколка. Личико девочки сморщилось, и она заплакала навзрыд.
– Да откуда она взялась? – спросил Курт.
– Это дочка Эухении, нашей поварихи, – сказал Хуан. – Люсия, ты почему здесь?
Та в ответ на его слова расплакалась ещё горше.
– Видимо, не с кем было оставить, – заметила Лана.
– Чёрт, – сказал Карлос, – в кухне же Бенито был…
– Так, ты умывайся давай, – сказал Курт журналисту. – Тщательнее. А ты, Хуан, дуй в кухню, проверь, может, там и остался кто живой. Респиратор только свой отдай Карлосу.
– Я с тобой не спорю, Курт, но ты хоть скажи, зачем, – пробормотал охранник.
– А чтобы он в такое же дерьмо не превратился, – ответил тот и небрежно махнул рукой в сторону убитых монстров.
Хуан побледнел и шумно вздохнул. Карлос уже вытирался бумажными полотенцами. Услышав слова Курта, журналист вздрогнул и начал тереть кожу так, словно хотел содрать её. Дешёвая серая бумага расплылась под его пальцами. Карлос яростно потянул из держателя на стене следующую порцию.
– А почему вы мне не предлагаете? – спросила Лана.
Курт покосился на неё:
– А вам ни к чему. Он же вас укусил. Теперь как повезёт. Но если вы умоетесь, вреда от этого не будет. А пользы может оказаться очень много.
Лана молча подошла к агрегату с красно-белыми полосами на боках и нажала кран.
– Курт, – подал голос Хуан. – Можно и я…
– Можно.
Когда она плеснула горсть белых пузырьков себе на плечо, рану неприятно защипало.
– Что ты всё под партами шаришь? Ведь уже задёрнули всё, и никого не видно, – раздражённо сказал Бенито. – У тебя что, мания преследования?
Сидевший на корточках около парты Курт поднял голову и сказал:
– Угадал, остряк.
Он произнёс это очень спокойно, но Лана тут же ему поверила. Карлос хохотнул. Через респиратор это прозвучало так, словно в кастрюле булькал суп.
– Только этого нам и не хватало до полного счастья, – сказал Карлос.
– Лучше бы у тебя была мания величия, – пробормотала Лана.
– Одно без другого не бывает, – заметил Курт.
– Я ещё не сошла с ума, чтобы с тобой спорить, – сказала Лана вежливо.
Курт вздыбился, как богомол. Люсия пискнула и спряталась за мать.
– Не подкалывай меня, – Курт пусто и страшно смотрел сквозь Лану. – Поняла?
Лана смерила его независимым взглядом. Хуан, чувствуя, что сейчас с её языка сорвётся какая-нибудь гадость и всё окончательно пойдёт вразнос, поспешно сказал:
– Не обращай на неё внимания, Курт. Бабы, что с них взять.
Лана испытала нечто, напоминающее короткий укол совести. «Чёрт, – подумала она, – мало ли, ЧТО он сейчас видит, но ведь старается, держит себя в руках».
– Давай договоримся, – мягко продолжал Хуан. – Если захочешь пострелять, Курт, предупреди нас сначала, ладно? Просто предупреди.
– Ладно, – угрюмо ответил Курт.
Парень похлопал себя по многочисленным карманам и извлёк пакет с чем-то белым. Следом появилось круглое металлическое зеркальце. Курт сел за парту, положил зеркальце перед собой. Смущался он при этом не больше, чем если бы перевязывал распустившийся шнурок на ботинке.
– Карлос, дай свой ножик, – попросил он.
– Лови, – усмехнулся журналист.
Курт резко вскинул голову. Карлос, который вовсе не собирался кидать нож и как раз протягивал его, пошатнулся.
– Ты так больше не шути, – мрачно сказал Курт и взял нож из его рук.
– Мама, что дядя делает? – спросила Люсия.
Эухения прижала её к себе.
– Не надо смотреть на это, – сказала она.
Голос её из-под респиратора звучал глухо. Курт отдал поварихе свой респиратор, когда Хуан вытащил женщину из-под обломков плиты. Лана ещё тогда задумалась, зачем и заключённым, и охранникам в этой зоне выдают респираторы, но манеры Курта не располагали к расспросам.
– Пойдём, лучше в окошечко поглядим, – предложила Эухения дочери.
– Только по пояс не высовывайтесь, – сказал Курт.
Он разровнял порошок, вытащил красно-белую соломинку, приложил её к ноздре и нагнулся.
– А-а-а… Мама, роди меня обратно, – всхлипнул он, выпрямляясь.
Остальные подавленно молчали. Вдруг он вскинул автомат. Лана проворно спрыгнула на пол, уходя с линии огня.
– Курт, мы договорились! – закричал Хуан.
– Там он, там! – рявкнул Курт, указывая в противоположный угол класса. – Отойдите!
– Он совсем рехнулся! – завопил Бенито.
Место, на которое указывал Курт после того, как шторы были задёрнуты, стало самым тёмным во всем помещении.
– Надо дать ему по башке и отобрать автомат, пока он нас не перестрелял! – прокричал Бенито, лидер либеральной оппозиции.
Чёрное дуло плюнулось огнём. Лана зажала уши. Раздался страшный грохот, усиленный стенами класса, с потолка посыпалась штукатурка. Люсия закричала. Потрясённая Лана увидела, как из пустоты в углу брызнула кровь, а затем резко проступили очертания странного тела. Курт перестал стрелять. Карлос осторожно приблизился к трупу, пнул его ногой.
– Готов, – заключил он. – Смотрите-ка, этот какой-то другой. На козла смахивает.
– А вы молодец, Курт, – сказал Бенито. – Извините меня.
– Засуньте себе в задницу свои извинения, – ответил тот.
Лана поднялась на ноги, отряхнула юбку и пробормотала:
– «Я же говорил вам, что это русский танк, а вы всё – глюк, глюк…»
Курт неожиданно засмеялся. Лана покосилась на него и невольно улыбнулась тоже. Неожиданно она поняла, что Курт намного моложе, чем выглядит.
– Bist du aus Scherbe auch? – спросил он.
Лана отрицательно покачала головой.
– Я из того самого танка, – ответила она.
– Так у вас тут недавно праздник был, – усмехнулся Курт.
– А у вас, я так понимаю, этот день – до сих пор день национального траура? – вежливо осведомилась Лана.
– Мне на это давно насрать, – пожал плечами парень.
– Мама, смотри, там люди и страшные дяди! – закричала Люсия.
Улыбка исчезла с лица Курта.
– Отойти от окна! – рявкнул он.
Эухения попятилась.
– Пойдём поиграем, милая, – она потащила дочь к шкафу.
Курт покосился на изуродованное тело в углу и пробормотал:
– Так вот кому он сигналил…
– Он подал своим товарищам какой-то знак? – с интересом спросил Карлос. – И вы его по этому знаку и засекли?
– Да, – сказал Курт устало.
Карлос перевёл взгляд с трупа на окно и обратно на Курта. Лана восхитилась – она и не думала, что эта кудрявая голова снабжена таким мощным процессором.
– Разрешите мне всё-таки посмотреть, – попросил Карлос. – У меня ведь такая профессия.
– Только не фотографируйте, знаю я вас, – хмуро ответил Курт.
– Не беспокойтесь, – заверил тот парня и протиснулся к окну.
Лана последовала за Карлосом. Подбадривая людей пинками, карикатурные фигуры с автоматами в руках загоняли их на футбольное поле. Большая часть людей носила зелёные ватники арестантов, но некоторые были в белых халатах. Так же среди пленных оказались несколько человек в гражданском платье. Среди чудовищ Лана насчитала трёх «волков», двух «лисиц» со слезящимися глазами и одного «кабана». Увидев свёрнутый набок пятачок, Лана поняла, что это те же самые, что напали на столовую.
– Смотрите, это же Иеронимо! – воскликнул Бенито.
Лана и не заметила, как он подошёл к ним.
– Надо его освободить! – продолжал Бенито.
– Не городите чепухи, – сказал Хуан. – У нас два автомата на четверых, с нами две бабы и ребёнок. А у меня магазин почти пустой. Самим бы уйти…
«Кабан» ударил клыками под коленки ближайшему человеку, полному мужчине с окровавленным лицом, одетому в рваный белый халат. Человек упал. «Волки» и «лисицы» засуетились. Поднимая к небу вытянутые морды, они открывали и закрывали их. Отрывистый лай доносился даже через стекло. Монстры явно пытались дать людям какие-то команды. Наконец до пленников дошло, чего от них хотят. Люди начали садиться на землю.
– Что они делают? – спросил Карлос.
– Они заставили людей сесть? – лениво поинтересовался Курт.
– Да.
– Сейчас будут обращаться, – Курт вытащил из кармана пачку сигарет. – Эта музыка на полчаса, не меньше. Переждём и пойдём дальше.
– Можно подумать, вы это уже видели, – нервно сказал Бенито.
– Видел, – безразлично ответил Курт. – Хуан, дай прикурить, я свою зажигалку посеял где-то…
Охранник подошёл к нему. Парень склонился над пламенем зажигалки.
– Чего у тебя руки трясутся, не опохмелился, что ли? – сказал Курт недовольно.
По людям на футбольном поле пробежала волна боли. Кто-то схватился руками за голову, кто-то, скрючившись, катался по грязной траве. Иеронимо, отказавшийся сесть, пустился в пляс. Он судорожно дёргал конечностями, неестественно выгибая их, словно механический паук, в котором что-то разладилось. Огромный механический паук в твидовом деловом костюме.
Лана передёрнула плечами и отошла от окна.
По классу медленно плыли колечки вонючего дыма от дешёвых сигарет Курта. Тихо смеялась Люсия, собирая из обучающего конструктора молекулы самых невообразимых веществ.
На футбольном поле перед зданием администрации колонии обращались монстры.
Генерал Рамирес нажал «пуск», и на экране старенького визора появилась комната с обшарпанными стенами. В стене напротив было видно окно с мощной решёткой. Свет солнца, рассеченный на квадраты, лежал на столе в центре комнаты, словно скатерть в жёлто-коричневую клетку. За столом сидели двое мужчин, один в форме офицера внутренних войск Аргентины, другой в брюках цвета хаки и рубашке без погон. Нижнюю часть кадра занимал чей-то жирный бритый затылок с тёмно-фиолетовой родинкой, походившей на медузу. Александр решил, что камера установлена прямо над головой охранника, возможно, в вентиляционной шахте.
– Назовите своё имя, звание и должность, – сказал офицер.
– Курт Эйхманн. Последнее звание, которое я носил, – по-моему, лейтенант Объединённых Космических Сил Южной Америки, стрелок-наводчик.
– А до этого, позвольте узнать, чем вы занимались?
– Не позволю.
– Эйхманн, вы же не в детском саду. Ваш биометрический паспорт у нас есть. Вы профессиональный снайпер. Ваша «Дикая команда» числится в списке самых высокооплачиваемых наёмников. Вы знаете, что наёмничество считается военным преступлением, за которое полагается смертная казнь. И в ваших интересах отвечать на мои вопросы чётко и ясно, потому что мы можем выдать вас и ваших ребят международному суду ООН. По моему личному мнению, ничего другого вы не заслуживаете, как, впрочем, и ваши предки. У вас что, семейная традиция – так доставать человечество, что только международный суд может вас успокоить?
– Выдавайте кому хотите, хоть всемирному трибуналу в Гааге. Впрочем, я сомневаюсь, что вы на это пойдёте. Моего деда, между прочим, никто не судил, никаким судом – его просто выкрали посреди бела дня и вздёрнули, хотя в той стране в то время был мораторий на смертную казнь. Но как бы там ни было, чем бы ни занимались мои предки, это не основание ставить меня на одну ступень с ними.
– Бросьте, Эйхманн, яблоко от яблони недалеко падает. Ваш дед скрещивал еврейских женщин с немецкими овчарками, а вы…
– Из какого класса церковно-приходской школы вас исключили? – перебил его Курт. – Явно до того, как начали проходить вторую мировую! Моя фамилия Эйхманн, а не Менгеле!
– Нашёл, чем гордиться…
Курт лучезарно улыбнулся:
– Так, мне это надоело.
Он рванулся вперёд так быстро, что камера передала лишь расплывчатую тень. Из серого пятна на миг показались худые руки в наручниках. Они опустились на затылок допрашивающего с отчётливым хрустом. Эйхманн схватил стол за края – раздался надсадный треск – и с грохотом опрокинул его на офицера.
– А почему это у вас столы в помещениях для допросов не прикручены к полу? – спросил Александр.
– В том-то всё и дело, что прикручены, господин президент, – тихо ответил Рамирес.
– …auf Schwanz! – рявкнул Курт.
– Что он такое говорит? – с живым интересом спросил Александр. – Мигель, вы у нас шпрехаете по-немецки, как по-испански…
Секретарь не был готов к такому вопросу.
– Э-э-э, – пробормотал он. – Ну…
– В этих пределах я тоже знаком с немецким. И насколько я помню, – сказал Рамирес спокойно, – к генетике это не имеет отношения.
– Ну… – сказал Мигель. – Только если самое опосредованное…
Бритый затылок с крупными каплями пота на нём заполнил собой весь экран, а затем его перечеркнул чёрный толстый штрих – охранник замахивался дубинкой. Визор на короткий миг погас, а затем пошла следующая запись. Курт на этот раз оказался у окна, скрученный в три погибели и прикованный наручниками к батарее. Правая сторона лица Эйхманна была чёрно-фиолетового цвета, и глаза там не просматривалось. В кабинет вошёл офицер. Александр отметил про себя, что это уже другой – темноглазый спокойный крепыш лет сорока.
– Теперь вести беседу буду я, – сказал вошедший. – Меня зовут Рамон.
– Как зовут меня, вы знаете. Извините, что сорвался, – произнёс Курт мрачно. – Я уже три дня без кокса. Я просил, но мне…
Офицер выложил на стол пакетик с белым порошком. Эйхманн изменился в лице.
– Так, – сказал он сквозь зубы. – Теперь мне будет намного сложнее.
– Вы знаете, мы, хотя говорим по-испански, всё-таки не инквизиторы, – ответил Рамон. – Если вам так нужно – пожалуйста, примите, я подожду. Мне как раз надо переписать одну… протокол одного допроса.
– Как я, интересно, приму, если я скован по рукам и по ногам?
– Если вы обещаете больше не выкидывать фортелей, я прикажу освободить вас. Но если вы меня обманете, разговаривать с вами по-хорошему, скорее всего, больше никто не будет.
– Понятно, – сказал Курт. – Старая игра «злой коп – добрый коп». Хорошо, я обещаю.
Рамон покосился в камеру. Её заслонила широкая спина охранника, который шёл к Эйхманну. Солдат снял с арестованного наручники. Курт с наслаждением потянулся, затем подошёл к столу и взял пакетик. Повернувшись спиной, Эйхманн произвёл на подоконнике необходимые манипуляции, потом сел на пол рядом с батареей и закурил. Курт закрыл глаза. Лицо его приобрело бессмысленно-счастливое выражение. Смотреть на Эйхманна было неприятно. Костистый и нескладный пленный напоминал чучело, которое истрепалось настолько, что его уже сняли с огорода. Рамон стал что-то переписывать с листков, которые разложил перед собой, в толстую клеёнчатую тетрадь.
– Кстати, в следующий раз вы не могли бы обойтись метадоном? – спросил он.
– Не могли бы.
– У вас очень дорогие привычки, Эйхманн.
– Я и сам недёшев…
– Да, меня вот тоже интересует, на какие деньги приобретён кокаин? – спросил Александр. – Неужели выделяемых из бюджета денег достаточно, чтобы…
– Недавно раскрыли целую сеть колумбийских драгдилеров, – быстро произнёс генерал Рамирес. – И ребята из управления по борьбе с оборотом наркотиков предоставляют нам кокаин совершенно бесплатно…
– Ясно… – усмехнулся Александр.
– Вы пишите протоколы допросов вручную?
– И не говорите, прямо каменный век. Хорошо хоть, не гусиными перьями.
Курт неожиданно ясным взглядом посмотрел прямо в камеру, усмехнулся и чуть помахал рукой.
– Он догадался, что всё это маскарад! Что его снимают! – воскликнул Александр.
– Ну, что вы хотите, – буркнул Рамирес. – Эйхманн, конечно, подонок, но он всё-таки профессионал…
Курт вернулся за стол.
– Ну, вы успокоились? – спросил Рамон. – Можете продолжать беседу?
– Да я спокоен, как могила, – Эйхманн картинно зевнул. – Но если вы тоже намерены обсуждать моих предков…
– Нет, не намерен. Где вы служили?
– В космических погранцах. Эти ребята рассекают в стратосфере в консервных банках, которым давно пора в утиль. Лишь благодаря им вы до сих пор не вкалываете на плантациях серайи двенадцать часов в сутки под бдительным надзором телкхассцев.
– Я знаю, Эйхманн, кто такие космические пограничники, и в ваших объяснениях не нуждаюсь. Мы проверили по базе – вы действительно служили в Объединённых Космических Силах. Но вы и ваши террористы занесены в список пропавших без вести два года назад, после нападения телкхассцев на лунную базу Аделаида. Вы были в плену?
– Да. Вы же видели клейма.
– А вы можете объяснить, каким образом неделю назад вы оказались в непосредственной близости от нашей земной государственной границы? И что вы можете сказать о пятнадцати трупах, прямо на которых вы и ваши люди были арестованы?
– Эти люди, штатники, выкупили нас у телкхассцев. Последние полгода они держали нас на своей базе, по другую сторону Анд.
– Позвольте спросить, с какой целью?
– Штатники разрабатывали новый вирус, превращающий человека в хищную, но совершенно безмозглую тварь. Действует на клеточном уровне. Инкубационный период длится примерно неделю. Когда им это удалось, нас заразили, накачали психотропным и повели через границу. Штатники хотели доставить нас в Шербе, чтобы мы там всех перезаражали и чтобы мои бывшие соплеменники, потеряв человеческий облик, напали на мирное население.
– Каким способом передаётся болезнь?
– Как насморк. Так вот, восстание в Шербе позволило бы штатникам ввести сюда «корпус миротворцев» и сместить президента Александра. Вы же знаете, что он в контрах со штатниками. Он их выпер из…
– Понятно. Но почему вы воспротивились этому? Вы ведь, насколько я заключил из ваших слов, уже были заражены? Что вы-то теряли?
– Видите ли, мне решительно нечего делать в Шербе. Пять лет назад я бежал оттуда…
– Ах вот как…
– Да. Я убил троих человек. У нас тоже есть свои законы. Судьи иногда бывают такими юмористами… Ещё когда я жил там, у нас одного парня сварили в кипящем масле. Я не стал дожидаться очередного всплеска фантазии у судей. И у всех моих ребят схожие проблемы.
– И кого вы убили, или вы мне этого не скажете?
– Почему же, скажу. Тогдашнего руководителя крепости Дитриха Руделя, его телохранителя Герхарда Фьесса и секретаря Поля Шеффера.
– Позвольте узнать, за что вы их убили?
– Вас это не касается.
– Этого так и не удалось выяснить? – спросил Александр.
– Удалось, господин президент, – ответил секретарь.
– Ну так не молчите, Мигель. Остановите запись, Рамирес, послушаем.
– Идеология нацеливает нацистов исключительно на деторождение, на репродуктивные отношения, но вы же знаете, мораль для масс и мораль для элиты обычно разительно различается. Бонзы Шербе… – Секретарь замялся, но продолжил: – В общем, Рудель вместе с ближайшими товарищами по партии нашёл себе такую забаву – они брали мальчиков, ну, не то чтобы совсем детей, но подростков, и… в общем, живыми этих ребят больше никто не видел.
Александр сплюнул.
– Какая дрянь. И долго они так развлекались?
– Точно известно, что погибло восемь мальчиков.
– Что же было потом?
– Девятым как раз и был Курт Эйхманн.
– Я сейчас заплачу, – саркастически сказал Александр.
– Господин президент, у Эйхманна были основания поступить так, как он поступил, – заметил Винченцо.
– Бросьте, Паоло, – сморщился президент. – Идею, что все преступники – несчастные жертвы обстоятельств, происхождения и окружения, придумали они сами, чтобы требовать снисхождения к своим поступкам. Ничем они не отличаются от наших профессиональных безработных, которые живут на социальное пособие и в ответ на требование кураторов найти себе работу начинают рассказывать, сколько раз их в детстве ударили головой об косяк…
– Но Эйхманна-то – не головой и, извините, не об косяк, – сказал Рамирес.
– Да я не об этом, – возразил Александр. – У него были причины прикончить тех троих; но потом Эйхманн вошёл во вкус, как я погляжу… Давайте вернёмся к записи.
– Ну, не касается так не касается, – сказал Рамон. – Но я-то, собственно, спрашивал о другом. Вы говорите, что вы были заражены и что вас накачали психотропным. Но, во-первых, указанный вами инкубационный срок уже прошёл, а вы всё ещё в человеческом облике. Во-вторых, почему на вас не подействовали наркотики? Я видел, что вы сделали с теми, кто вёл вас в Шербе…
– Я-то пока внешне похож на человека, но вы сами знаете, во что превратились мои ребята… Но меня они всё ещё слушаются… в некоторой мере.
– Так это началось ещё тогда! – воскликнул Александр. – И вы молчали, Винченцо!
– Господин президент, не хотелось вас пугать… – пробормотал учёный. – Если бы факты стали известны широкой общественности, то последствия были бы ужасны… Мы рассчитывали поподробнее изучить этот феномен…
– Напишите об этом статью, – ядовито сказал президент. – Прогремите на весь учёный мир.
– Я думаю, – продолжал Курт, – что до сих пор сохранил человеческий облик потому, что отношусь к группе А по качеству генетического материала, а мои товарищи были из теста попроще. И психотропное на меня не подействовало именно поэтому.
– Что это за группа А?
– Генетические комбинации делятся по качеству. Я начну с низких показателей. Например, из тысячи детей с генами группы G семеро будут с врождёнными дефектами. Никто не сможет предсказать, с какими именно, но то, что они будут, – это непреложно. В вашей стране, например, генетические комбинации держатся на уровне D – то есть четыре-пять генетически порченных детей на тысячу новорождённых.
– А вы, значит…
– Да. Группа А – это один неполноценный ребёнок на две тысячи новорождённых.
– Эйхманн, да вы почти что бог, я погляжу.
– Ну, я не бессмертен, если вы об этом.
– Давайте подытожим. Вы утверждаете, что штатники выкупили вас у телкхассцев…
– Как фамилия этого вашего офицера? – спросил Александр. – Он умён и заслуживает поощрения.
– Это не мой офицер, – ответил Рамирес.
– Гонзалес его фамилия, – пробормотал Винченцо.
– …для того, чтобы заразить вас жуткой болезнью и таким образом спровоцировать на территории нашей страны гражданские беспорядки. А самим прибыть тут как тут в качестве смелых освободителей, единственных борцов с заразой, и заодно перетрясти наш государственный строй.
– Да. Штатники хотели свалить всё на телкхассцев, как я уже говорил. На мне и моих ребятах остались клейма военнопленных.
Рамон покачал головой.
– Вы не объективны, Эйхманн. Вот вы, например, верите в то, что одна нация лучше другой, а штатники верят только в себя и в наличные деньги. Но они не безумны…
– Вы хотите сказать «в отличие от меня»…
– Я этого не говорил, Эйхманн. Вы производите на меня впечатление вполне здравого человека, хотя то, что вы говорите, действительно невозможно. И эту загадку я намерен вскоре разрешить.
– Разрешайте. Только имейте в виду, на лепонекс у меня аллергия. И не забудьте, что «комплекса Христа» у меня нет. А об объективности любого человека говорить вообще глупо. Человек всегда субъективен, такова его природа. И, конечно, когда на мне поставили опыты и превратили чёрт знает во что, мне трудно оставаться объективным. Что же касается штатников, то вы верно заметили, что они верят только в свои деньги. А эта вера опаснее, чем вера в то, что одна нация лучше другой.
Рамон засмеялся, как мальчишка.
– Так вы уже сталкивались с препаратами, которые применяются в психиатрии… И давно вы догадались, что я не офицер, а врач?
– Давно. У вас слишком умные глаза для военного. Да и манеры…
– Что ж, спасибо за комплимент. Но давайте вернёмся к нашей теме. Вопросы веры я с вами обсуждать не намерен, но генетической эпидемией – назовём это так – очень сложно управлять, и никто на это не пойдёт. Даже штатники, во что бы они ни верили. Как мне кажется. Да и потом, вы сами говорите, инкубационный период занимает около недели. За это время можно приготовить вакцину. И ещё такой вопрос, технический. Как же вас заразили? Вам сделали инъекцию или что?
– Нет. Нас оставили в комнате, в которой стояло ведро с серебристой грязью, вышли и закрыли все щели. И эта серая грязь, пыль такая, знаете, вылетела из ведра и бросилась на нас, и впиталась в нас, не знаю, как объяснить. Вирус внедрился в наши митохондрии и меняет нас на клеточном уровне. А инкубационный период теперь намного короче – инфекция передаётся от человека к человеку гораздо быстрее, от заражения до «превращения» пройдёт не более получаса. Я видел это всё в лагере.
– Где, простите?
– Ну, в лаборатории тех вивисекторов.
– Итак, вы заразны, и вас нужно изолировать.
– Да.
– Ну что же, я не генетик, как и вы, и поэтому мне трудно оценить вашу теорию на прочность. С точки зрения психиатрии же…
– Я и сам всё знаю. Есть такое слово «паранойя».
– Вы, конечно, мерзавец, Эйхманн… но не лишённый шарма, чёрт подери. В любом случае, вы добились, чего хотели. Вас изолируют и будут, гм-м…
– Изучать, пока я, гм-м, не умру.
– И после этого Эйхманна отправили в спецлечебницу, – заключил Александр. – Но не в центр генетических исследований, как он просил, а в дурдом.
– Не совсем так, господин президент, – отвечал Рамирес. – Здесь находится многопрофильный научный центр.
– Находился, – произнёс Александр мрачно.
Раздалась приятная музыка – зазвонил мобильный Мигеля.
– Господин президент, это вас, – сказал секретарь. – Ваша супруга.
Александр дёрнул щекой. Секретарь нажал приём вызова, поднёс трубку к уху и сказал голосом, в котором одновременно звучало и сочувствие, и призыв к снисходительности:
– Сеньора Алисия, он сейчас не может говорить.
Мигель убрал телефон.
– Ну что же, психиатра мы послушали, теперь хотелось бы узнать мнение генетика, – сказал Александр. – Что вы можете сказать о вирусе, который изменяет метахондрии, Винченцо?
– Митохондрии, господин президент, – ответил Винченцо и потёр висок. – Так они правильно называются… Для модификации единичных геномов зародышевых клеток применяются специальные транспортные вирусы, встраивающие нужные последовательности нуклеотидов в нужные места цепочки ДНК. Соплеменники Эйхманна, судя по его рассказу о качественных группах генов, широко применяют этот метод. Однако этот способ не годится для изменения организма сформировавшегося – часть клеток останется неизменённой просто по теории вероятности, часть сумеет победить чужака, и, возможно, иммунная система организма просто уничтожит все или большую часть впрыснутых вирусов. Да и генетический вирус, передающийся воздушно-капельным путём, – это смешно. Такого рода агенты должны быть очень крупными и нестойкими к внешним воздействиям, таким как свет и температура… Да, господи, даже к углекислому газу, выделяемому при дыхании…
– Я не медик, – возразил Александр. – Но я знаю, что, например, при чуме инкубационный период человека, заразившегося через воду, гораздо больше, чем когда болезнь передаётся от человека к человеку.
– Ну, вы понимаете, это так называемая лёгочная форма…
– Меня больше волнует вот что. Эйхманн сказал, что его заразили не путём инъекции, а из какого-то ведра с серебристой грязью, – перебил его президент. – Что он имел в виду?
– Скорее всего, это были наноботы, – сказал Винченцо. – В США исследования в этом направлении действительно проводились, ещё до нападения на Землю телкхассцев. И сейчас ведутся, а мы, конечно, стараемся не отставать. Первым в этой области был Химмельзон со своими «лестницами в небо». Вы удивитесь, но он создал их для того, чтобы спасти свою мать, умиравшую от редкой генетической болезни…
– Я уже ничему не удивлюсь, – сказал Александр.
– Химмельзон в данном случае был подобен человеку, который лупит молотком по микросхеме, чтобы наладить работу прибора.
– Извините, что я вмешиваюсь, – заговорил до сих пор молчавший Мигель. – Вы знаете анекдот, сеньор Винченцо, – «а девяносто песо за то, чтобы знать, где ударить»?
– Никто не отрицает, что Химмельзон – гений, которые рождаются, наверно, раз в тысячу лет, – сухо ответил учёный. – Но он выпустил из бутылки такого джинна, который не отказывается исполнять наши желания, но понимает их весьма своеобразно. Да и вы сами, наверно, видели, что происходит с теми, кто побывал на «лестницах в небо», особенно на самых первых, которые вообще не имели никакой защиты по радиусу… Если же вернуться к нашей теме, помимо сложности с генетическим программированием, есть ещё и такой фактор, как иммунитет. Иммунная система организма всегда настороже и ищет подлежащих уничтожению чужаков. Иногда её удаётся обмануть, но чаще всего – нет. И если даже мутация клеток в организме окажется удачной и позволит ему функционировать дальше, немедленно последует аутоиммунный ответ. Все силы организма окажутся брошены на уничтожение воспринимающихся как «чужаков» мутантов. В результате либо модифицированная ткань будет съедена лейкоцитами, либо иммунная система истощит себя в бесплодной борьбе, в результате чего организм окажется беззащитным перед внешними инфекциями и быстро погибнет.
– И этого «быстро» им вполне хватит для того, чтобы порвать всех нас… – сказал Александр.
Он услышал невнятный гул и посмотрел в окно, словно ожидал увидеть мутантов перед гостиницей, в которой расположился импровизированный штаб операции. Но увидел нечто иное.
– А это что такое? – воскликнул он.
Через главную площадь Кармен-де-Патагонес двигались четыре БТРа с белыми крестами на бортах. Возглавлял процессию старинный лендровер, сопровождаемый кортежем из мотоциклистов. На правом рукаве каждого красовалась чёрная свастика в белом кружочке. Солнце на миг выглянуло из-за туч. Раскалённое серебро заклёпок на куртках мотоциклистов и сдвоенных молний на бампере лендровера плеснуло в глаза Александру.
– Очевидно, это делегация из Шербе, – сказал Мигель.
– Они же никогда ни во что не вмешиваются, – удивился Винченцо.
– Кажется, на этот раз вмешались, – усмехнулся Рамирес и добавил с уважением: – На машину для своего генерала они не раскошелились, ездит на модели прошлого века, как она не развалилась только ещё. А вот боевые машины у них очень хорошие. Это бразильские БТРы, модели «Кайман». Их прямо с конвейера раскупают, я смог только на третий квартал следующего года договориться…
– Это я и сам уже вижу, – сказал Александр. – Как они здесь оказались?
Мигель отвёл глаза.
– Вы понимаете, когда это началось, я взял на себя смелость сообщить…
– Больше никогда не возьму на работу человека с немецкой фамилией, – сказал Александр.
Из узкой улочки на площадь вынырнул ещё один «Кайман». Водитель при повороте задел угол дома, который тут же окутался белым облачком слетевшей извёстки. Из стены вывалилась пара кирпичей, державшихся за свои места ленивее остальных.
Когда все люди «обратились» и монстры ушли с поля, Курт заявил, что ему надо пробраться на крышу здания для того, чтобы сориентироваться. Четырёхэтажный административный корпус был самым высоким зданием в колонии. Компания добралась до третьего этажа без помех. На площадке ход наверх преградила сетчатая дверь, запертая на замок. Хуан спустил с рук Люсию, вытащил связку ключей и стал пробовать их по очереди. На Лану навалилась слабость, в ушах гудело, а ноги были как ватные, и поэтому её очень обрадовала эта неожиданная передышка. Лана присела на ступеньках, борясь с подступающей тошнотой. Она видела справа от себя клетчатый подол Эухении и полосу белых кружев платья Люсии. Очертания предметов расплывались, как будто Лана смотрела через чужие очки.
– Мама, он колю-ю-ючий, – захныкала Люсия.
Перед тем как покинуть класс, Эухения распустила волосы дочери и соорудила из лент и платка подобие респиратора. Очевидно, лимонад засох и платок стал царапать девочке лицо.
– Потерпи, доченька, – мягко, но непреклонно сказала Эухения.
– Господи, да откуда же взялись эти чудовища? Кто они такие? – с отвращением сказал Бенито, стоявший на нижней площадке.
Его голос ввинчивался в голову Ланы, словно сверло. «Я заразилась, – чувствуя, как бешено стучит сердце, с отчаянием думала Лана. – Я сейчас „обращусь“, и Курт застрелит меня!»
– А мне всё равно, – заметил Карлос.
Он прислонился к перилам напротив Ланы.
– Как отправить этих чудовищ обратно в ад, из которого они по недосмотру вырвались, – это гораздо более важный вопрос, – продолжал он. – Забавно и странно, конечно, что они превращаются в разных зверей – получается, что мы не все произошли от обезьян…
– Хуан, чего ты там возишься? – спросил Курт недовольно.
– Так это же не мой сектор, ни один ключ может и не совпасть, – виновато ответил охранник.
– Господи, как же здесь душно, – пробормотал Бенито и потянул узел галстука. – Поскорее никак нельзя?
– Мне тоже что-то грудь сдавило, не продохнуть, – пожаловался Хуан.
Лицо охранника посерело, по коже катились крупные капли пота.
– Дай-ка мне свой свитер, – сказал Курт. – Я совсем замёрз. А тебе, глядишь, будет не так душно.
Хуан прислонил автомат к стене и потянул с плеч форменную куртку. Под ней обнаружился чёрный шерстяной свитер. Охранник снял его, оставшись в одной синей рубашке, и протянул свитер Курту. Но прежде чем парень успел его взять, охранник страшно захрипел. Рука Хуана разжалась, и свитер упал на пол. Лицо охранника пошло зыбью, заколыхалось, как кисель. Из-под человеческих черт проступила безобразная морда. Эухения с Люсией закричали хором, Лане было уже всё равно. Курт навёл автомат на лицо того существа, которое переставало быть Хуаном. Оно попятилось и протянуло руку к стоящему у стены автомату. Курт нажал курок.
На лестничной площадке стало очень грязно.
Бенито взрыкнул и припал на четвереньки, готовясь к прыжку. Карлос отшатнулся, уже чувствуя на своём горле зубы. Но глаза, горевшие алым огнём, были устремлены не на него.
– Сзади, Курт! – закричал Карлос, приседая на корточки и закрывая руками голову.
Курт, не оборачиваясь, перекинул через плечо автомат и выстрелил в тот миг, когда галстук Бенито проехался по волосам Карлоса. Выстрелом тело отбросило вниз. Бенито ударился об окно в пролёте и медленно сполз по нему, оставляя за собой кровавый след.
Курт с видимым удовольствием содрал с себя заскорузлую от крови рваную майку, поднял с пола свитер и надел его. Эухения пыталась успокоить заходящуюся криком Люсию. Курт услышал характерные звуки – кого-то жестоко тошнило. Парень обернулся.
– Извините, – пробормотала Лана, вытирая рот.
Её снова согнуло. На этот раз изо рта женщины пошла обильная белая пена. Курт взял второй автомат и начал спускаться к Лане.
– Нет! Не торопись, Курт! – Карлос встал между ним и женщиной. – Это может быть просто шок, а если даже не шок – я видел на футбольном поле парня в белом халате, который человеком пришёл – и ушёл человеком, хотя колбасило его, как и всех остальных…
– Мне без разницы, шок так шок, – Курт пожал плечами. – Но ходить она теперь не сможет, полчаса минимум. А мы не можем ждать, пока Лана переломается. Пара выстрелов могла и не привлечь ничьего внимания, их могли даже не услышать, но это было бы слишком большой удачей. Надо убираться отсюда как можно скорее.
– Я останусь, – сказал Карлос твёрдо.
– Как раз и нет, – сказал Курт. – Ты выведешь отсюда повариху с ребёнком. И не спорь со мной. Ты сможешь пройти только по тому пути, что покажу тебе я. А я тут знаю все входы и выходы и смогу вывернуться, так или иначе.
– Если ты всё тут знаешь наизусть, зачем потащил нас на крышу? – насупившись, спросил Карлос.
– Когда человек превращается в эту тварь, – сказал Курт спокойно, – он помнит всё, что знал до мутации. Чудовища вырвались из корпуса F и пошли в промзону. Им нужно захватить как можно больше людей и обратить их. Потом монстры двинутся на город. Я хотел провести вас через корпус F, потому что там сейчас точно никого нет. Но мне совсем ни к чему, чтобы на полпути кто-нибудь из вас обратился и связался со своими новыми дружками. Этот вирус быстро проявляет себя, но я ему немного помог – заставил вас всех подняться по лестнице, чтобы ускорить кровообращение. Удовлетворён?
Карлос заколебался.
– Делай так, как он говорит, Карлос, – услышал он слабый голос Ланы. – Кто-то должен выбраться и рассказать всё, как было.
– Что ж, показывай путь, – сказал Карлос.
Они спустились в пролёт.
– Видишь забор? – спросил Курт, указывая рукой в окно.
Карлос кивнул. Трёхметровая бетонная стена, накрытая сверху острым козырьком из колючей проволоки, отлично просматривалась между углом здания и длинным деревянным бараком.
– Вот и дуйте прямо к нему.
– А это ты видишь? – сказал Карлос, указывая на стоящую метрах в трёх перед бетонной стеной загородку из колючей проволоки. – А между ними, насколько я помню, в траве ещё путанка должна валяться… И дойдём мы даже до забора, дальше-то что?
Лана корчилась в жестоких судорогах – Карлос слышал глухие удары, когда она ударялась головой об пол. Не выдержав, он обернулся. Эухения скрутила трубочку из своего носового платка и как раз закладывала её Лане под язык.
– Это не твоя забота, – сказал Курт. – Иди вперёд и ни о чём не думай, понял?
Карлос усмехнулся:
– Яволь, мой фюрер…
Курт повернулся к Эухении.
– Когда будете стоять около забора, – сказал он, – отдашь ребёнка ему, и сама его обнимешь, как будто это твой самый лучший любовник. Приказ ясен?
Эухения поспешно кивнула.
– Дай автомат, – потребовал Карлос.
– Не дам.
– Если бы я только мог поверить, что ты не пристрелишь Лану и не смоешься, едва мы скроемся из виду, – сказал Карлос.
– Вот ты спросил, почему люди превращаются в разных зверей, – усмехаясь, ответил ему на это Курт. – Дело в том, что настоящих людей очень мало. И под воздействием вируса каждый становится тем, кем является на самом деле – ленивым медведем, грязной свиньёй или хитрой лисой. Или волком позорным. А я был заражён одним из первых, как ты уже, наверно, догадался. Так не заставляй меня думать, что, если бы не респиратор, на меня сейчас смотрел бы трусливый шакал.
– Слишком поэтично, – покачал головой Карлос. – Должно быть какое-то другое объяснение, простое и приземлённое. Ладно. Эухения, Люсия, поднимайтесь.
До барака Карлос и его подопечные добрались без приключений. Не успел Карлос подумать, что всё слишком хорошо идёт, как увидел волков. Мутанты вывернули из-за барака и столкнулись с людьми почти нос к носу. Удивились они меньше, чем журналист. Но и обрадовались тоже, чего никак нельзя было сказать о людях. Карлос схватил Люсию на руки и побежал к забору. Эухения держалась рядом. Волки завыли и залаяли на разные голоса.
С вышки ударил пулемёт. Карлос присел от неожиданности. Он совсем позабыл об охранниках. Он знал, что служба безопасности является совершенно самостоятельным подразделением и происходящее в зоне её вряд ли затронуло.
– Скорее, скорее, сеньор Карлос! – закричала Эухения, подбегая.
Карлос рванулся вперёд, как спринтер. Сзади выли волки. Пулемёт ударил ещё раз, и ещё. Журналист остановился перед заграждением из колючей проволоки и оглянулся. Несколько серых тел раскинулись в пыли, но пятеро уцелевших монстров были так близко, что он видел слюну, капавшую с их клыков. Карлос спустил Люсию на землю, вытащил нож и шагнул вперёд, закрывая собой женщину и девочку.
– Мама, дырка! Нам надо туда! – закричала Люсия, проявив сообразительность, изумительную для трёхлетнего ребёнка.
Карлос увидел, как в проволочном заборе засияло радужное отверстие. С треском вырывая траву, над землёй вставали стальные петли путанки. Поднявшись вертикально, они застыли по обеим сторонам расчищенной полосы, лохматые и зловещие, как триффиды. Эухения подхватила девочку и вместе с Карлосом вбежала за забор. Но и волки следовали за ними. Пулемёт на вышке больше не стрелял – видимо, преследуемые оказались в мёртвой зоне или стрелок боялся попасть по людям. Карлос домчался до бетонной стены, прижался к ней спиной.
Стоявшая проволока рухнула вниз, опутывая сунувшихся в прорыв волков словно колючая паутина. Чудовища завыли, но по их телам уже шли следующие. Окно на третьем этаже административного здания распахнулось, из него высунулся автомат. От первого выстрела один из волков взвыл и шарахнулся в сторону, но следующие два были удачнее. Голова уже мёртвого монстра ткнулась в ноги журналисту, и он брезгливо оттолкнул её. Карлос обнял Эухению. Раненый волк поднялся и, волоча перебитую лапу, поскакал к людям. Журналист почувствовал, что почва уходит у него из-под ног, и задел локтем забор.
– Мама, мы летим! – изумлённо закричала Люсия. – Как птички!
На несколько секунд люди зависли в полуметре над землёй. Раздался выстрел, и последний волк рухнул на траву. Карлос увидел четырёх лис на крыльце барака. Одна из них стояла на двух лапах. На груди у неё висел автомат. Вооружённая лиса повернулась в ту сторону, откуда беглецов поддержали огнём. «Вот они и нашли Курта», – с отчаянием подумал Карлос. Подъём тем временем продолжался. Мимо проплыл козырёк из колючей проволоки. Карлос, Эухения и Люсия плавно перелетели над забором. Спускались гораздо быстрее. Примерно в полуметре от земли Карлос ощутил, как разжалась невидимая рука, державшая их. Карлос грохнулся коленями о гравийную дорожку между бетонными заборами, похожими, как близнецы. Сверху на него всеми своими семидесятью килограммами обрушилась повариха. Да и Люсия весила килограммов пятнадцать, и от объединённого удара у журналиста хрустнули кости.
– Простите меня, – пробормотала женщина, сползая с него. – Муж тоже всё время говорит – сядь на диету да сядь на диету, а я так булочки люблю… Свежие…
В сторожевой башне открылась дверь, и оттуда появился охранник в респираторе. Он проворно подбежал к людям и помог журналисту подняться на ноги.
– Вот так, сеньор Карлос, вот так, – заботливо приговаривал он. – Всё хорошо, сейчас мы уйдём отсюда…
– Откуда вы знаете, как меня зовут? – удивился Карлос.
Лицо охранника стало таким, как будто он пытался вспомнить что-то очень важное, но никак не мог.
– Но вы ведь Карлос? – сказал он растерянно. – Репортёр?
– Да, – ответил тот. – Но публикуюсь-то под фамилией, а не под именем…
Эухения и Люсия были уже на полпути к вышке.
– Пойдёмте, – повторил охранник.
Карлос задумчиво посмотрел на забор, из-за которого доносились выстрелы, и тяжело опёрся на плечо мужчины.
Из горячего сине-чёрного марева, окружавшего Лану, выплыл загорелый профиль на белом фоне, чёткий, как на новенькой монете. Синий глаз был прищурен – Лана поняла, что человек целится. Сразу вслед за этим, словно в ответ на её мысли, из горячего мрака появились руки в чёрном свитере и автомат, который стрелок упирал в плечо. Раздался сухой щелчок, парень чуть дёрнулся, гася отдачу. Откуда-то донёсся протяжный, полный боли вой.
– Блядское оружие, – пробормотал парень.
«Так это же Курт», – подумала Лана.
Курт перевёл какой-то рычажок. Щелчки раздавались непрерывно, сериями по три, словно по подоконнику колотил град. Вопли прекратились – видимо, теперь выстрелы ложились точно в цель.
По подоконнику?..
Да, Курт стоял рядом с открытым окном. Лана поняла, что его силуэт кажется зыбким из-за старого, перекошенного стекла. Центр распахнутой рамы занимало жёлтое пятно, окружённое красно-коричневыми потёками. Мозги и разводы крови Бенито на стекле напомнили Лане витражи готических соборов.
Курт опустил автомат, чуть наклонился вперёд. Лицо у него стало, как у штангиста, поднимающего предельный вес, глаза сузились. Лана хотела спросить: «Карлос и остальные спаслись?» – но вместо этого лишь что-то невнятно пробормотала. Её окатил холодный ужас.
– Хочешь поговорить – вынь жгут изо рта, – изломанным от напряжения голосом сказал Курт. – Тебе Эухения подложила, чтобы ты языком не подавилась.
Лана с трудом вытащила измочаленный платочек.
– Они ушли? – нетвёрдо спросила она.
Голос женщины прозвучал очень тихо, но Курт услышал её.
– Ещё нет, – ответил он, вскинул автомат и выпустил короткую очередь.
Автомат защёлкал впустую. Курт положил не нужное больше оружие на подоконник. Лицо парня снова приобрело мучительное выражение.
– Вот теперь да, – сказал он после паузы.
Раздался близкий выстрел. Стекло обиженно вскрикнуло, на нём расцвела звездчатая дыра. Курт закинул на спину второй автомат и опустился на колени. Затем на четвереньках прополз под окном прямо по трупу Бенито. Оказавшись рядом с Ланой, Курт вытащил уже знакомый ей пакет с белым порошком.
– Не надо, – слабо воспротивилась Лана.
Следующий выстрел угодил в плафон на потолке, который с прощальным стоном взорвался.
– Надо, – сказал Курт, раздвигая ей губы и втирая кокаин в дёсны. – Мы сейчас будем бежать быстро. Даже очень быстро.
Огромный волк раздул ноздри и повёл косматой головой из стороны в сторону, принюхиваясь. Его глаза налились кровью. Волк поддел лапой кожаный диван и опрокинул его. Второй мутант, до омерзения смахивавший на козла, встревоженно мемекнул.
Под диваном обнаружилась только толстая полоса серой пыли.
Козёл поднял ногу и покрутил копытом у виска. Волк что-то смущённо прорычал в ответ, и они двинулись дальше.
Когда монстры скрылись за поворотом, Лана шевельнулась. Они с Куртом стояли у стены за шкафом с документами. Последний коридор до развилки Курт тащил обессилевшую Лану на руках, а сейчас придерживал, чтобы она не упала. Лана уже чувствовала себя в силах стоять самостоятельно, однако Курт не выпустил её, а, наоборот, сильнее прижал женщину к себе, указывая глазами в сторону ушедших монстров. Свитер Хуана болтался на нём, как мешок, но жёсткое и горячее тело заключённого чувствовалось даже через тонкую шерсть. «Сколько он не был с женщиной?» – подумала Лана с интересом.
– Три месяца и четыре дня, – не глядя на неё, тихо проговорил Курт.
Лана смотрела, как шевелятся его губы. Она смутилась – ей казалось, что она не произносила своего бестактного вопроса вслух. «А губы у него, наверно, горькие, – подумала Лана. – Он же курит… Тьфу, как меня накрыло… Какая дрянь этот кокаин». Она ещё додумывала эту мысль, а Курт уже наклонился и целовал её. Губы у него и впрямь оказались горькие, а язык – горячий и влажный. Потом он разжал руки, отпуская Лану, запрокинул голову и упёрся затылком в стену.
– Мама, роди меня обратно, – чуть задыхаясь, сказал Курт.
– Ты всё время это повторяешь. Ты на самом деле этого хочешь? – спросила Лана, глядя на его острый кадык, покрытый светлой щетиной.
– Знаю, что это невозможно, – Курт усмехнулся. – Но я знаю, что делать, когда мне станет совсем невтерпёж и захочется обрести покой и счастье.
– А сейчас ты, значит, ещё можешь терпеть?
– Пока да. Так, а сейчас мы пойдём…
– Нет, – решительно перебила Лана.
– Не понял.
– Мы прекратим эту бестолковую беготню и позвоним одному человеку.
– Где ж ты прятала мобильник? – удивился Курт.
– Очень смешно, – скривилась Лана.
Она носила телефон не в сумочке, которая осталась в разгромленной столовой, и не на шее, чем лишила монстров возможности полюбоваться на свои выкатывающиеся от удушья глаза, а в чехле на поясе. Лана достала мобильник, немного опасаясь, что во всей этой кутерьме от него остались рожки да ножки. Но замшевый пиджак смягчил большую часть ударов, и телефон, к восторгу Ланы, оказался не только в целости и сохранности, но даже ловил сеть.
Пока президент и остальные выходили из гостиницы навстречу нацистам, Рамиресу сообщили, что монстры накапливаются возле ворот колонии. Дорога, как признался генерал, туда вела такая, что на легковушке президента они бы добрались к завтрашнему утру. Если бы добрались вообще. Полицейских машин в городе уже не оставалось – все были около колонии. Руководитель Шербе, седой мужчина с волевым лицом, предложил всем доехать на его джипе. Александр охотно согласился. В лендровер грузились в спешке и чуть не потеряли Винченцо.
Глава нацистов вёл старенький джип так, что всем стало ясно – деньги, выделяемые на содержание дорог возле Рио-Лимай, разворовываются, даже не доходя до Санта-Карлос-де-Барилоче. Александр понял, почему руководитель нацистов до сих пор не приобрёл другую машину. Это не банальная нехватка финансов – салон был отделан красной кожей и сосной, – а ощутимая аура, которой обладал этот приехавший из прошлого века джип. Президент искоса рассматривал серо-чёрный мундир нациста с серебряным шитьём. Это торжество помпезности и дурного вкуса обильно украшали нагрудные знаки. Александру оказался знакомым только один орден в виде небесно-голубой звезды. Это была высшая награда, которой правительство Египта удостаивало иностранных военных – участников последнего конфликта с Израилем.
– Как же вы так быстро добрались? – спросил Александр.
– У нас есть телепортационная установка, – сухо ответил руководитель Шербе. – А рядом с мостом через Рио-Негро есть фиксированный выход.
На заднем сиденье тихо крякнул Рамирес. Александр и сам примерно представлял, сколько должна стоить установка, позволяющая перебросить на такое расстояние колонну БТРов. Серый забор приблизился, стали отчётливо различимы маленькие фигурки с автоматами, суетившиеся около сине-белых машин, и серебристый купол лаборатории, расколотый надвое. Из чёрной трещины, как рёбра, торчали куски арматуры.
Мобильник в кармане Александра заиграл. Президент вытащил его, увидел, кто его вызывает, и чуть не выронил телефон.
– Привет, Лана, – обрадовался он. – Ты цела? Ты одна? А его фамилия, случайно, не Эйхманн?
Лендровер резко занесло. Машина нырнула в колдобину, поджидавшую свою жертву под слоем густой грязи, как в пасть крокодила. Перед Александром мелькнул придорожный кустарник, словно свитый из колючей проволоки, и безумные глаза водителя в зеркале. Президент больно ударился грудью о переднюю панель. Локоть руки, в которой он держал телефон, прострелило яростной болью, но Александр его не выпустил.
– Дайте я с ним поговорю! – прокричал Рамирес сквозь визг тормозов.
– Да нет, у нас тут ничего не происходит, – сказал Александр. – Эйхманн согласится нам помочь?
Джип остановился посреди огромной лужи – до её дальних берегов ещё не дошла поднятая им волна. Александр передал мобильник назад.
– Генерал Рамирес, – представился военный. – Вы умеете обращаться с «пружинами в коробке», Эйхманн?
– Что это такое? – спросил Александр.
– Последняя модификация «лестниц в небо», господин президент, – тихо ответил Мигель. – Не очень мощные, но надёжные…
– Она находится в четвёртом блоке, в корпусе D, – продолжал Рамирес. – Да, в операторской… Вы можете туда попасть?
– С каких это пор исправительные колонии снабжаются оружием массового поражения? – спросил президент. – И, интересно, зачем?
– На случай бунта заключённых, чтобы уничтожить всю зону сразу, – сказал Винченцо.
– Она уже настроена, – говорил Рамирес в трубку. – Нужно только включить. Таймер автоматически стоит на пятнадцати минутах, но вы можете выставить выдержку побольше, если хотите. А потом выходите к западным воротам, охранники ещё держат периметр и выпустят вас…
– Разрешите мне поговорить с ним… – вдруг сказал глава нацистов.
– Вы будете говорить с… руководителем Шербе? – спросил Рамирес.
Как и Александр, он сообразил, что в суматохе они не успели познакомиться с главой нацистской крепости. Рамирес протянул телефон водителю.
– Курт, ты не ранен? – спросил руководитель Шербе.
Александр вздрогнул от нежности, звучавшей в его голосе.
Глава нацистов опустил руку с мобильником и несколько секунд смотрел на него так, словно перед ним был гроб Гитлера. Нагнавший их БТР призывно просигналил, но глава последнего нацистского оплота будто и не слышал.
– Позвольте? – сказал Александр.
Руководитель Шербе взглянул на него непонимающим взглядом.
– Мой телефон.
– Ах да, – он отдал мобильник президенту.
– Хотелось бы узнать ваше имя, – сказал Рамирес. – В этой кутерьме…
– Кай Эйхманн, – представился глава нацистов.
Несколько секунд в джипе стояла густая, как масло, тишина. Эйхманн опустил стекло, высунулся в окно и что-то прокричал по-немецки. БТР, по самую крышу заляпанный грязью, выполз на обочину слева от лендровера и остановился.
– Пересядьте, господа, – сказал Кай Эйхманн. – Я завяз накрепко, мои ребята меня выдернут, а вы езжайте…
Защёлкали замки в дверцах. Винченцо, Рамирес и Мигель выпрыгнули из лендровера и побрели к «Кайману», по колено проваливаясь в грязь. Александр обошёл машину, цепляясь за капот и с трудом вытаскивая ноги из липкой грязи.
– Сильнее, чем тебе, это ещё никому не удавалось, – Курт нажал сброс.
Он вернул мобильник Лане, прислонился к стене и медленно провёл рукой по лицу, ощупывая его словно чужое.
– И не такой уж большой у Александра, – рассеянно сказала Лана. – Да не в этом дело…
Она вздрогнула и осеклась.
– Теперь мы можем выдвинуться? – сказал Курт. – Нам тут таких задач нарезали…
Они пошли по коридору.
– Ты слышишь мои мысли. А я – твои, – не спрашивая, а утверждая, сказала Лана.
– Пока ещё не все, – ответил Курт.
– Значит, я всё-таки…
– Да.
Около центральных ворот была страшная сутолока – там выгружался только что прибывший отряд специального назначения. У военных хватило ума сообразить, что от полиции, обученной только разгонять безоружных демонстрантов, в подобном деле будет мало проку. Карлос выпил стакан спирта, который ему любезно предложили, с радостью принял бушлат – его куртка осталась в кабинете начальника колонии. Но пройти в белую машину с красным крестом на боку Карлос вежливо отказался. Он решил прогуляться вдоль периметра, чтобы прийти в себя и заодно вникнуть в обстановку. Первую линию обороны составляли БТРы с чёрной свастикой на бортах. Карлос почему-то не удивился, увидев их, и узнал марку – «Кайман». Метрах в пятидесяти за БТРами стояли брошенные как попало полицейские машины, а пространство между двойным оцеплением пока пустовало. Кое-где мелькали голубые полицейские мундиры.
Не дойдя до западных ворот колонии метров ста, Карлос заметил около «каймана» полного мужчину. Из-под бушлата, точно такого же, что был сейчас на нём, виднелся серый от грязи халат. Врач болтал с двумя бритоголовыми парнями в нацистской форме. И хотя кровь с его лица смыли, а ссадины уже запеклись, журналист сразу узнал в нём единственного мужчину, который ушёл с футбольного поля человеком. Карлос подошёл к БТРу и спросил прикурить, а затем и разговорился с молодыми арийцами. Врач назвался Рамоном. Услышав, что Карлос журналист, он сказал:
– Хочешь, подарю первую фразу для репортажа?
– Сделай милость, – кивнул тот.
– «Впервые после захода „Бигля“ в Кармен-де-Патагонес что-то произошло», – с выражением произнёс Рамон.
– Что верно, то верно, – усмехнулся Карлос. – Да, знал бы Дарвин, как далеко зайдут его последователи…
Рыжий и шумный Адольф оказался водителем-механиком танка, а его брат Алоиз – стрелком-наводчиком. Но основная специальность у него была другая – тихий веснушчатый Алоиз был профессиональным диверсантом-подрывником. На БТР близнецов перевели в качестве дисциплинарного наказания. Как выразился Адольф, они «немного хватили через край» на последней операции в Иерихоне. Cудя по нашивкам на рукавах, за свои двадцать с небольшим лет братья побывали не только в земле обетованной, но и в Кампучии, Ираке и Италии. И не в туристических поездках. Отличить рыжих и веснушчатых близнецов можно только по рубчатому шраму на виске Адольфа. Они даже смеялись одинаково. Карлос невольно задумался о том, как же братьев различали до того, как на лице Адольфа появилось это украшение. Но до журналистских баек Алоиз и Адольф оказались охочи не меньше, чем их сверстники, видевшие БТР, которым управляли братья, только в кино.
После очередной истории Рамон захлопал себя по коленям и присел от смеха.
– Не обращайте внимания, ребята, – сказал он, вытирая слёзы полой халата. – Охранники затащили меня к себе и обе ноздри кокаином набили, до сих пор отойти не могу…
Перед глазами Карлоса встала красно-белая соломинка, собирающая с круглого металлического зеркала полоски белого порошка.
– Весёлые у вас тут охранники, – заметил Адольф и выпустил клуб дыма.
Рамон снова согнулся в приступе хохота.
– Холодно сейчас, наверное, валяться на грязной траве? – сказал ему Карлос.
Рамон выпрямился, глаза его стали ясными.
– Ты тоже был там? На поле? – спросил он.
– Мы спрятались в классе, ну, знаешь, на первом этаже который, – покачал головой Карлос. – Там ещё есть конструктор, молекулы собирать… Как же ты наружу просочился?
– Я всегда шагаю в ногу, – пожал плечами Рамон. – Только потом начинаю шагать на месте, а потом в другую сторону. А ты как?
– Там один парень был из заключённых, Курт, – объяснил Карлос. – Так вот Курт перебросил нас через забор.
Лица Адольфа и Алоиза вытянулись, как будто близнецы хотели отдать честь. Алоиз даже выронил сигарету. Рамон же очень обрадовался и воскликнул:
– Так он ещё жив?
– Вы знакомы с Куртом? – очень почтительно спросил Адольф.
– Я его лечащий врач, – сказал Рамон.
– Как он? – спросил Адольф у Карлоса.
– Насколько я могу судить, у него всё под контролем, – ответил тот. – А вы тоже знаете Курта?
Ребята закивали, как игрушечные собачки.
– Курт больше с ним дружил, – Адольф показал на Алоиза. – Ну и со мной тоже…
– Герр генерал за ним и приехал, – сказал Алоиз.
– Чем же Курт для него так важен? – полюбопытствовал Карлос.
– Курт его сын, – пояснил Адольф.
– Да только он никогда не вернётся в Шербе, – произнёс Алоиз очень грустно.
Карлос хотел спросить, почему, но с изумлением почувствовал, что не может открыть рта.
– Неужели вы будете над ним смеяться? – спросил Рамон.
– Смеяться… – повторил Адольф и усмехнулся. – Вот эту карябину видите? – Он показал на шрам. – Это мы когда с Куртом форель ловили, он случайно в ведро с рыбой сел. Я засмеялся, а он мне банкой с наживкой как заехал…
– Курт боится, что мы будем его жалеть, – тихо сказал Алоиз.
Ничего не понимающий Карлос растерянно молчал.
– А тебе его жаль? – мягко спросил Рамон.
Алоиз опустил глаза:
– Мне очень стыдно, но да…
– В этом нет ничего стыдного, – сказал Рамон.
– Настоящий ариец не знает жалости, – грубо отрезал Алоиз и бросил бычок на землю. – Где-то простудился я, блин…
Шмыгая носом, он стал размазывать окурок по грязи носком сапога. «Так, значит, не так уж много истинных арийцев даже в Шербе», – подумал Карлос и нарушил неловкую тишину:
– Курт при мне одну историю рассказывал, а я не всё успел послушать. Знаю только, что кончается так: «Я вам говорил, что это русский танк, а вы всё – глюк, глюк!» Вы не знаете такую?
Братья переглянулись.
– Так, наверное, вот эта, – вспомнил Адольф. – Однажды, уже в конце войны, русские танкисты накурились опиума, а тут как раз в бой надо идти.
– Ну, они и поехали, а что делать, – философски заметил Алоиз.
Рамон чуть не поперхнулся от подтекста, прозвучавшего в этих словах.
– Музыку врубили, всё как всегда, – продолжал Адольф. – И вот наводчик говорит: «Товарищ командир, вижу немецкий танк в зоне поражения». Командир ему в ответ: «Да я сейчас самого Господа Бога вижу, отстань, это глюк». Проехали ещё немного. «Товарищ командир, немцы едут на нас». «Да говорю тебе – глюк это, глюк!» – ответил командир, уже немного рассердившись. Когда наводчик завёл свою пластинку в третий раз, командир не выдержал и говорит: «Ну стрельни, твою мать, стрельни».
– И что? – с большим интересом спросил Карлос.
– Когда дым рассеялся, – продолжил вместо брата Алоиз, – русские увидели перед собой развороченный немецкий танк…
– «Тигр», – дополнил Адольф.
– Какой «тигр», «шерман» это был… В нём лежали верхняя половина тела командира немецкого танка и наводчик с оторванной рукой, – скучным голосом произнёс его брат. – И тогда русские услышали, что кричит немецкий наводчик.
– «Я вам говорил, что это русский танк, а вы всё – глюк, глюк!» – закончил Адольф.
Рамон и Карлос засмеялись.
– Ребята, – сказал Карлос, – а разве вам не было бы приятнее рассказывать наоборот? Чтобы немцы остались живы?
Братья задумались.
– Приятнее, – согласился Адольф. – Зато неправда.
– Шухер, – сказал Алоиз.
Карлос увидел приближающегося к линии БТРов высокого седого мужчину в сером мундире. Судя по обильному серебряному шитью на воротнике, это был кто-то из высших чинов Шербе. Адольф проворно запрыгнул в люк.
– Пойдём отсюда, – забормотал Рамон. – Ещё припишут ребятишкам тайные сношения с врагом…
Карлос покрепче запахнул на груди бушлат. Они двинулись прочь от «каймана», преодолевая порывы ледяного ветра.
– Герр доктор, – раздался тихий голос с брони.
Рамон обернулся.
– Что с Куртом? Чем он заболел? – спросил Алоиз.
– Не волнуйся, – внимательно глядя на него, сказал Рамон. – У Курта всё хорошо, всё под контролем. Кроме одного объекта…
Алоиз усмехнулся:
– Себя.
– А ты хорошо его знаешь, – задумчиво проговорил Рамон.
Он нагнал Карлоса около полицейской машины. Карлос смотрел на ворота, покрытые краской такого цвета, что немедленно хотелось завыть, бревенчатые вышки по обеим сторонам от шлюза и серое небо над ними, по которому неслись грязные лохмотья облаков.
– Сигарету? – предложил Рамон.
Карлос кивнул, и они закурили. На вышке виден пулемёт. Лента с патронами обвивала его стальное тело, напоминая сидящего на стволе дерева удава-констриктора.
– Скажи, ты на «лестницах в небо» не бывал? – внезапно спросил Карлос.
– Бывал, – удивлённо ответил Рамон. – Ещё на одной из самых первых, в Соледаде.
Он отвёл волосы, показывая грубый шрам на ухе.
– И на спине ещё есть, – добавил Рамон. – Но показывать не буду…
– Мутация по классу «нетопырь»… Так ты, наверное, до сих пор в темноте видишь лучше, чем на свету, – задумчиво проговорил Карлос.
– А что ты вдруг заинтересовался?
– В зоне подруга моя старинная осталась, – неохотно ответил Карлос. – Лана заразилась, когда мы уходили, её ломало как раз… Так вот Курт знал, что Лана больна. И он её первым делом спросил – а не бывала ли Лана на «лестницах в небо». А Лана и впрямь бывала, на парижской. И мутация у неё такая же после этого пошла, как у тебя – ушки, крылышки, когти. Вот я и думаю, можно ли преодолеть этот вирус, и если можно, то от чего это зависит. Курт сказал, что только с помощью силы духа, да что-то не верится мне в это…
– Ну, Эйхманн мистичен, как все нацисты, – заметил Рамон. – Однако твоя догадка имеет смысл. Понимаешь, «лестницы» – это гвоздь, забитый в череп одним ударом, а вирус Эйхманна – это шуруп, который вворачивают в ухо.
– Этой болезни уже и имя дали, – усмехнулся Карлос. – Да, ни к чему хорошему эта фамилия просто не прилепляется, как я посмотрю…
– Мало кто выживает после «лестниц», – продолжал Рамон. – Ещё меньше среди нас тех, кто остался в ясном уме. Но если организм выстоял после первой, гораздо более жёсткой атаки, при повторном воздействии он мог применить уже выработавшийся механизм защиты.
Врач перевёл взгляд на журналиста и добавил:
– Так что ты снова увидишь свою подругу, а не драную лису.
– Ты генетик? – спросил Курт.
– Я психотерапевт, – покачал головой Рамон. – Просто я последний месяц провёл здесь, с ребятами Винченцо.
– Здорово же ты наблатыкался, – сказал Карлос задумчиво.
– Расскажи о своей догадке Винченцо, они давно над вакциной бьются, – Рамон махнул рукой в сторону неприметной машины тёмного цвета, на которой было написано «Лаборатория».
Рядом с ней неподвижно стояли люди в белых халатах и тоже смотрели на колонию. Карлос поспешно двинулся в ту сторону. Пространство между «кайманами» и полицейскими машинами вдруг заполнилось военными, между которыми ловко маневрировал журналист.
– Они выходят! Всем приготовиться! – услышал Рамон чей-то крик.
Он бросил окурок на мокрую траву, поднял ворот бушлата и зашёл за машину.
– Штайнбреннер, вернитесь.
Алоиз нехотя отпустил замок люка и спрыгнул с брони.
– Восемьдесят восемь! – гаркнул он и прищёлкнул каблуками так, что грязь полетела во все стороны.
– Восемьдесят восемь, – тоном ниже ответил Кай Эйхманн. – Они сейчас выйдут. Уговори Курта вернуться домой, разговаривать со мной он вряд ли захочет…
– Кочерга в заднице Дитриха давно уже остыла, – сказал Алоиз, не глядя на генерала. – Но остыли ли угли в голове Курта, на которых он её нагрел, – это вопрос…
Эйхманн провёл рукой по лицу.
– Я тебя очень прошу, Алоиз.
– Так точно, герр генерал! – рявкнул Штайнбреннер. – Разрешите занять боевую позицию?
– Разрешаю, – утомлённо ответил Эйхманн. – Выполняйте…
Охранники заметили бегущих людей раньше, чем монстры. Внутренние ворота начали бесшумно открываться. Лана и Курт ворвались в шлюз и бросились через него ко вторым, внешним воротам. Лана услышала душераздирающий скрежет и обернулась.
Огромный медведь держал распахнутую створку ворот. От обмотки мотора сыпались искры, приводной механизм выл не хуже волков, которые вкатывались в шлюз сплошной серой массой. Лана кинулась вперёд и тут заметила, что Курта рядом нет. Она растерянно оглянулась на бегу. Ещё когда Курт умывал Карлоса, Лана заметила, что заключённый может двигаться очень быстро, когда этого хочет. Но в этот раз Курт просто исчез, а появился уже у самых ворот. Он вынырнул из пустоты, как возникает на фотобумаге изображение при проявке. Заключённый открыл маленькую, в рост человека дверцу. Полоса света упала в приоткрывшуюся створку. Курт шагнул туда. Дверца закрылась.
У Ланы было не так уж много времени, чтобы поверить в это. Чьё-то вонючее дыхание уже касалось её щеки. Она поняла, что Курт её бросил. Так воры бросают кость глупой собаке, чтобы пройти в дом. Лана захлебнулась от ярости и обиды. «Да чтоб тебя разорвало, скотина», – подумала она. Раздался сухой хлопок. Лана обернулась лицом к настигавшим её чудовищам с твёрдым намерением немного позабавиться напоследок. Череп ближайшего к ней волка лопнул, как перезрелый гранат. Во все стороны разлетелись сочные алые семечки. Остальные монстры, поскуливая, жались метрах в двух от Ланы, словно перед ними была верёвка с красными флажками. Лана, изумлённо моргая, смотрела на них. Самые умные из зверей уже обходили жертву с флангов. Они осторожно совали морды к невидимой преграде, но тут же с воем отдёргивали их. Мир в глазах Ланы дёрнулся, как это бывает с изображением на старом, заезженном диске, а затем она увидела то, что монстры заметили раньше неё.
Пылающую полосу вокруг себя.
Лана воспрянула духом. Пятясь, она отступала к воротам. Звери неотступно следовали за ней, но раскалённую границу не пересекали. На вышке застрекотал пулемёт. Пыльные фонтанчики взметнулись в двух шагах от Ланы. Она ойкнула, споткнулась и упала. Круг исчез. Чудовища, воя, бросились к ней. Пулемётчик замолчал, боясь, очевидно, задеть в свалке ту, кого хотел спасти.
Лана услышала скрип ворот.
– Выходят! Они прорвались! – возбуждённо закричал кто-то.
Рамирес покачал головой:
– Времени хватит, чтобы мог проскочить только один человек.
– И Эйхманн об этом знает? – отрывисто спросил Александр.
– Конечно, господин президент, – ответил генерал. – Он ведь профессионал.
Курт несколько секунд смотрел на БТРы со свастиками на бортах, на толпившихся за ними людей в респираторах, а затем стал спускаться им навстречу. За спинами солдат, у сине-белой полицейской машины Курт заметил мужчину в дорогом деловом костюме. Но узнал его не сразу, хотя это лицо смотрело с передовицы почти каждой газеты.
Возможно, потому, что на тех фотографиях президент всегда улыбался.
А здесь – нет.
Президент что-то сказал стоявшему рядом солдату, тот почтительно козырнул и отдал автомат. Президент вышел за оцепление. Вслед за ним бросился мужчина в мундире с генеральскими погонами. Александр сделал ещё несколько шагов, на ходу прижимая приклад к плечу, и остановился прямо перед БТРом.
Курт слишком часто видел мир таким образом, как сейчас президент, чтобы испугаться по-настоящему. Эйхманн застыл на месте. Он смотрел в эти голубые глаза, побледневшие от ненависти, словно в какое-то чудовищное зеркало. Александр слишком долго целился; автомат заплясал в его руках. Даже если бы президент сейчас выстрелил, он бы и в ворота не попал.
Эйхманн зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть, повернулся спиной к застывшим от напряжения людям и неторопливо пошёл обратно к воротам.
Лана едва успела закрыть глаза. Шлюз накрыло волной белого пламени. Первым упал медведь, и ворота шлюза наконец-то закрылись. Волки залаяли. Лай перешёл в высокий, невыносимый визг – чудовища умирали. Лана открыла глаза, когда всё стихло. Она поднялась на ноги, отряхнула юбку.
На этот раз Курт ждал её у открытой двери. Лана быстрыми шагами подошла к нему и замахнулась. Она хотела влепить Курту затрещину, не такую, как в романтических фильмах, а по-настоящему, от души. Так, чтобы полетели сопли и клацнули зубы. Но он перехватил её руку.
– Хочешь меня ударить? – усмехнулся он. – Ударь. Но я не из тех, кто подставляет вторую щёку. Или ты думаешь, что я тебе не отвечу? Отвечу, Лана, отвечу. С удовольствием… Там, где я родился, мужчина, не избивающий свою жену до синяков хотя бы раз в неделю, не считался мужиком…
– Нацистский выродок! – прохрипела Лана, пытаясь вырвать руку. – Отпусти меня!
– А я-то надеялся услышать что-нибудь новое, оригинальное, – сморщился Курт.
Он стиснул её запястье так, что Лана чуть не закричала от боли. Он прикрыл глаза.
– Кто-то лысый перед тобой на коленях… А, так это я… – изменённым голосом произнёс он.
Лана с изумлением ощутила горячую волну, поднимающуюся от бёдер.
– Я умоляю о пощаде, я весь в слезах… Буйная у тебя фантазия – этого даже я себе представить не могу…
– Прекрати, – севшим голосом пробормотала Лана.
Её дыхание участилось.
– Ты меня отталкиваешь… Я вцепляюсь в твою юбку… Я поднимаю её…
Она застонала и согнулась пополам, уткнулась в грудь Курту.
– Так что, отпустить твою руку? – спросил Курт. – Или, может, дать тебе вторую?
Лана усилием воли выпрямилась.
– Чёрный квадратный колодец, – вдруг сказала она, прищурясь. – А, это монитор радара… На нём зелёные треугольнички – корабли телкхассцев…
Курт отшатнулся. Он хотел вырвать руку, но Лана крепко вцепилась в неё.
– Лана, прошу, не надо, – пробормотал он. – Мне…
– Ты ловишь их в алый кружочек прицела, – торжествующе продолжала она.
– Нет! – простонал Курт.
– Ты нажимаешь гашетку, и снаряд сходит с направляющих… Ворота… Стальные ворота открываются… Так что, выпустить твою руку или, может, дать вторую?
– Продолжай, – севшим голосом сказал Курт. – Я нашёл тебя губами…
– Снаряд уходит в чёрную пустоту…
– Я целую тебя, – сказал Курт. – ЦЕЛУЮ ТЕБЯ…
– Тьма становится ослепительно белой, клокочущей…
Для Ланы перестало существовать всё, кроме его руки. Курт откинулся назад, всей спиной навалившись на ворота.
– Один-один, – прохрипел он. – Так, может быть, всё-таки выйдем отсюда?
Курт толкнул дверцу ногой.
– Всё равно я тебе это запомню, – сказала Лана. – Что ты меня бросить хотел…
– Запомни, – ответил он устало. – Но запомни и то, что я вернулся.
Дверца машины захлопнулась за Ланой. Разбрасывая вокруг себя фонтаны грязи, полицейский «форд» помчался к городу.
– Почему задержались около ворот? – спросил Рамирес. – Эйхманн, вы меня слышите? С вами всё в порядке?
Курт отвёл глаза от машины, скакавшей по кочкам и выбоинам не хуже пампасского оленя, и столкнулся взглядом с Александром. Президент стоял рядом с генералом и пристально смотрел на Курта, ожидая ответа.
И хотя винтовки в руках у Александра больше не было, выражение его глаз не изменилось.
– У женщины был шок, – сухо сказал Курт. – Подкосились ноги…
– Вы смогли активировать «пружину»? – спросил генерал.
Курт кивнул.
– Раскроется она минут через десять, – сказал Эйхманн. – Монстры попытаются выбраться из зоны. Основной прорыв пойдёт через центральные ворота. Разрешите мне помочь людям там.
– Вас отвезут, – кивнул Рамирес и потерял к нему всякий интерес.
Курт побрёл к ближайшей машине.
Рамон увидел, как полицейский «форд» затормозил рядом с БТРом братьев. Выбравшегося покурить Адольфа по пояс заляпало жидкой грязью. Немец сказал что-то очень выразительное, но неслышное за шумом мотора. Из «форда» вышел парень, в котором Рамон с большой радостью узнал Курта. Лицо Адольфа расплылось в улыбке. Курт что-то объяснил водителю, и тот уехал.
– Мама, роди меня обратно! Какие люди! – воскликнул Курт.
Друзья размашисто обнялись. Рамон тоже хотел поговорить с Эйхманном и направился к парням.
– Алоиз, вылезай! – подходя, услышал Рамон голос Адольфа. – Ты глянь, кто явился!
Из люка показался хмурый Алоиз. Увидев Курта, он весь расцвёл и поспешно спрыгнул на землю.
– А по рации передали, что ты к центральным воротам уехал, – Алоиз обнял друга.
– Монстры перехватывают радиопереговоры, – сказал Курт. – Мне надо было, чтобы они так и подумали.
Алоиз покачал головой.
– Мастак ты наводить тень на плетень…
– Потому и жив до сих пор.
– Как сам? – спросил Адольф.
– Я очень устал, – признался Курт.
– Пойдём, посидим в «каймане», – предложил Алоиз.
Вдруг братья вытянулись во фрунт. Курт оглянулся. Рамон тоже заметил бегущего к БТРу давешнего генерала и понял, что это старший Эйхманн. Высокопоставленный нацист растерял всю величественность и надменность. Он выглядел так же нелепо, как петух, которого разгневанная хозяйка гоняет по двору поганой метлой за то, что он клюнул её ребёнка. Врач, не желая вмешиваться в семейную сцену, остановился, не доходя до БТРа метров пяти.
– Курт, – закричал генерал. – Курт!
Младший Эйхманн передёрнул автомат и с выражением безмерного отчаяния на лице ткнул ствол себе под подбородок. Генерал замер на месте.
– Курт… – повторил он растерянно.
Рамон, опомнившись, бросился вперёд и цепко схватил генерала под локоть:
– Назад! Отойдите, я прошу вас!
Старший Эйхманн невидящим взглядом посмотрел на него и сделал шаг назад.
– Ещё отходим, – сказал Рамон, увлекая его за собой.
Старший Эйхманн не сопротивлялся. Рамон пристально посмотрел на Алоиза через плечо. Тот что-то мягко сказал Курту. Слов Рамон не разобрал, но интонации Алоиз выбрал верные – младший Эйхманн медленно опустил автомат. Завизжав тормозами, рядом с Рамоном и отцом Курта остановился сине-белый «форд». Из окна высунулся Рамирес.
– Поедемте к центральным воротам, Эйхманн, – сказал генерал. – Говорят, там будет главный прорыв…
Рамирес не заметил Курта за спинами рыжеволосых братьев. Старший Эйхманн молча открыл дверцу и сел в машину. «Форд» зарычал, выбираясь из лужи, и стронулся с места. Рамон обернулся. Курт стоял у «каймана», закрыв глаза и тяжело опираясь на автомат, как на костыль.
– Завязывайте с кокаином, Эйхманн, – гневно бросил Рамон. – Я вам это как врач говорю!
– Вы слишком строги к нему, герр доктор, – мягко сказал Алоиз. – Иногда случается, что…
– Давайте вы не будете говорить, что мне делать, а я не скажу вам, на что сесть, – поморщился Курт.
Алоиз с тревогой посмотрел на врача, но Рамон неожиданно усмехнулся:
– А я уже давно там сижу, и ножки свесил.
На лице Алоиза появилась неуверенная улыбка. Ухмыльнулся даже Курт. Адольф шумно, с облегчением выдохнул.
– Не спорю – иногда попадёшь в такую передрягу… – сказал Рамон. – Но, может, лучше не загонять себя в тупик, чем потом всякую дрянь жрать?
– Вы совершенно правы, герр доктор, – произнёс Алоиз почтительно.
Курт вдруг скривился, словно от боли.
– Извините нас, мы на минутку, – сказал Алоиз.
Он обнял Курта за плечи и повёл за БТР. За машиной друзья остановились. Адольф забрался внутрь. Рамон ощутил влагу на лице и непроизвольно облизнулся. Дождь, собиравшийся с самого утра, наконец начался. Врач ещё увидел бритый, измазанный чёрт знает в чём затылок Курта, когда младший Эйхманн, вздрагивая всем телом, уткнулся лицом в плечо Алоизу.
А затем башня «каймана» развернулась, скрывая друзей от взглядов назойливых чужаков.
Утомлённый Алоиз сидел на мокрой земле, прислонившись к колесу. Курт стоял спиной к нему и курил, пряча от дождя сигарету в кулаке. Алоиз смотрел, как на бритом затылке друга оседают капли дождя. Они повисали на коротких светлых волосах, собирались в струйки и стекали за шиворот набухшего от влаги чёрного свитера. Курт передёрнул плечами, выходя из глубокой задумчивости, и провёл рукой по голове, стирая воду. Алоиз воспользовался моментом и тихо спросил:
– Может, хватит быть в контрах со всем миром?
Курт выпустил дым и покачал головой:
– Нет, в контрах со всем миром я был раньше. Теперь осознал, что это глупо. Теперь в контрах только с его определённой частью. Тоже глупо, но уже умнее.
– Курт, а не пора ли тебе стать тем, кто ты есть? – осмелел Алоиз.
Курт обернулся и посмотрел на него очень странным взглядом. Приободрённый, Алоиз продолжал:
– Вернуться к началу?
Курт отвернулся.
– Вряд ли мне удастся снова войти в те ворота, – сказал он жёстко. – Но твоя помощь, Алоиз, скоро будет мне нужна.
– Всё, что угодно, Курт, ты же знаешь, – ответил Алоиз.
– Ты можешь раздобыть немного пластита?
– Да хоть вагон. Какой объект?
– Примерно такой же, – Курт махнул рукой в сторону зоны.
– Ну, пластита не пластита, а что-нибудь подходящее найду, – кивнул Алоиз.
– А кто сейчас работает на телепортационной установке?
– Толстый Фриц.
– Ты можешь с ним договориться на переброску, но так, чтобы это не фиксировалось нигде? Деньги у меня есть.
– Не, он нас запалит, – покачал головой Алоиз. – А тебе вообще далеко надо? Может, на этом доберёмся?
Он похлопал по ободу колеса. От удара несколько размокших комков грязи сорвались и рухнули в колею. Курт задумчиво осмотрел машину.
– А кто материально ответственный? – спросил он. – Не хотелось бы никого подставлять, если…
– Машина записана на меня, – сказал Алоиз спокойно.
– Значит, договорились, – произнёс Курт.
– Охранники покидают периметр! – пронеслось по цепи. – Расчётное время раскрытия «пружины» три-пять минут! Всем занять свои места!
– Там какая «пружина», типа А или В? – спросил Алоиз.
– В.
– И то хорошо, хоть трупы убирать не погонят.
– Полезли, – сказал Курт.
В глазах Алоиза плеснулось тёмное счастье. Курт поднял руку, словно защищаясь, и произнёс:
– Конечно, я с вами поеду… А ты что думал?
Обойдя БТР, Курт заметил в толпе Рамона. Врач стоял, опершись на бампер полицейской машины, и курил. Невозмутимый Рамон среди бегущих в разные стороны солдат казался глазом урагана. Курт поманил его рукой.
– Какой феерический писец, – рассеянно сказал Рамон, глядя за спины друзей.
Они обернулись. Над зоной стремительно и бесшумно росла вверх сияющая зелёная спираль. Она заметно качалась из стороны в сторону, как вырвавшаяся из матраса пружина, отчего и получила своё название.
– Ты как будто первый раз это видишь, – Курт пристально глядел на Рамона.
– На Мальвинах была не «пружина в коробке», их тогда ещё не разработали, а «зиккурат», – ответил Рамон.
Достигнув заданного размера – чуть выше здания администрации колонии, – спираль на миг застыла, сменила цвет с салатно-зелёного на цвет болотной тины, и заполнилась внутри розовой дымкой.
– Ну, сейчас начнётся, – пробормотал врач.
Спираль выплюнула в небо ядовито-розовый поток. Дым, на глазах твердея, устремился вниз. Когда розовые потёки достигли земли, стало очевидно, что основанием пирамиды является периметр колонии. Спираль заискрилась.
– Если ты знаешь, что здесь сейчас начнётся, – тихо сказал Курт, – так бери ноги в руки и чеши отсюда!
Рамон оторвался от созерцания спирали, которая начала крутиться. Она крутилась всё быстрее, постепенно расширяясь в основании. Врач отрицательно покачал головой.
– Курт, я в Буэнос-Айресе родился. И гулял там не только по площади Сан-Игнасио… С обрезом как-то справлялся, неужели ты думаешь, что автомат в руках не удержу?
– Тогда поедешь с нами. Поможешь мне, – сказал Курт.
Алоиз ловко забрался на броню и откинул люк. Рамон недоверчиво посмотрел на Курта.
– Я до сегодняшнего утра был человеком, – сказал врач тихо.
– Выбирать не приходится, – вздохнул Курт. – И кстати, имей в виду – мы с тобой заразны.
– И что теперь? – тихо спросил Рамон.
– Охранники угостили тебя кокаином? – Последовал кивок. – Тогда дня три в запасе у тебя есть…
Врач покачал головой и ухватился за скобу, чтобы залезть наверх.
– Иезус Мария, – пробормотал он. – Что это такое?
Ворота колонии побелели, словно раскалившись. Стальные листы вспучились огромным пузырём. В них появилась сияющая дыра. Края отверстия, сначала бывшего не больше футбольного мяча, стремительно расползались в стороны. Сквозь свет отчётливо видны серые лохматые морды.
– Монстры пошли на прорыв! – закричали рядом. – Со штабом не связаться, сплошные помехи!
– На такое волки и свиньи не способны. Такие штуки могут откалывать только подобные нам, – сказал Курт.
Рамон сплюнул.
– И нам с тобой придётся загнать их обратно. Я могу или стрелять, или защищать себя; тебе придётся меня прикрыть.
Рамон запрыгнул на броню и скрылся в люке. Загрохотал мотор – Адольф завёл «кайман». Курт запрыгнул в БТР и закрыл люк.
– Поехали, – сказал он Адольфу.
Сначала всё шло как всегда – Адольф вёл, Алоиз косил противника из пулемёта, а пассажиры сидели на полу и помалкивали. Вдруг у Рамона зашумело в ушах, как это бывает при резком повышении давления.
– Чёрт, – пробормотал Адольф и стал ожесточённо тереть нос.
Алоиз перестал стрелять. Курт проворно поднялся на ноги и стащил его с места стрелка. Гул в ушах Рамона нарастал. Когда шум стал нестерпимым, врач непроизвольным движением отгородился от него – словно опустил на окне звуконепроницаемую штору. Адольф упал лицом вперёд. Рамон воспользовался случаем и приник глазами к освободившемуся видоискателю.
Площадка перед воротами колонии представляла собой кровавое месиво из тел. Адольф, теряя сознание, заглушил мотор, но не все водители «кайманов» успели сделать это. Прямо на глазах Рамона два неуправляемых БТРа столкнулись лоб в лоб. Рамон развернул видоискатель. Никто не стрелял; монстры шли по трупам, а люди, ожидавшие их за «кайманами», катались в судорогах по земле. Чудовища играючи рвали солдат, которые были не в силах ответить им ничем.
Рамон снова крутанул ручку и наконец увидел дирижёров этого спектакля.
Они неторопливо вышли из ворот колонии, оставив за своими спинами всё сильнее разгонявшуюся темно-зелёную спираль. Их было пятеро, трое мужчин и две женщины. Двое носили тёмно-зелёные ватники заключённых. Увидев на одной из женщин изумительно элегантное тёмно-синее пальто и шляпу с пером, Рамон испытал краткое, но мощное чувство нереальности происходящего. Однако он быстро сообразил, что женщина, очевидно, приехала на свидание к мужу или любовнику. Оставшихся двоих он узнал. Это была секретарша Винченцо Элоиза и его же младший лаборант, Маттео. Эти двое о чём-то переговаривались между собой. Рамон видел, как шевелятся их губы. Элоиза засмеялась.
– Ты готов? – спросил Курт.
– Да, но я же не знаю, как…
– Рамон, бля, а я не знаю, как ты всё это видишь. Сделай уж как-нибудь!
Рамон оторвался от видоискателя и представил на голове Курта каску.
– Давай, – сказал врач.
Он не слышал, как Курт выстрелил, потому что в тот же миг на его собственную голову опустился пудовый молот. Его мозги словно бы брызнули через уши. Врач непроизвольно зажал уши руками, плача и воя от боли. Но он не переставал думать о каске, нацистской каске с рогами времён второй мировой, нахлобученной на голову Курта. Рамону казалось, что сейчас его голова разорвётся. Но вдруг всё кончилось так же внезапно, как и началось.
Адольф сел и посмотрел на Рамона безумными глазами.
– Что это было? – спросил он.
Врач не успел ответить. Мягкая темнота обняла его, и он грузно осел на пол.
– Рехнуться можно, – изумился Адольф.
Но тут многолетние навыки взяли своё. Адольф посмотрел в видоискатель и тут же позабыл о Рамоне. Двигатель зарычал, и «кайман» закрутился на месте. Время от времени Адольф бросал его из стороны в сторону, словно бешеную блоху на раскалённой сковороде. Алоиз ударился головой о сапоги Рамона и очнулся.
– Ты не можешь вести поровнее? – недовольно спросил он брата.
– А ты не мог бы пострелять немножко, а то мне, знаешь, приходится давить их! – огрызнулся Адольф.
Алоиз изменился в лице и стащил Курта с сиденья. Быстро проверив пульс, Алоиз убедился, что друг жив, и осторожно опустил его на пол.
– Ему нужен свежий воздух, – сказал знакомый голос прямо в ухо Рамону.
– Ему уже ничего не нужно, – возразил другой.
Врач почувствовал, как его поднимают. Он открыл глаза и увидел надвигающийся сверху сияющий круг.
– А я не верил в эти байки про свет в конце тоннеля, – пробормотал Рамон.
Внизу кто-то хихикнул. В центре круга появилось лицо Адольфа.
– И правильно делали, док, – он ухватил врача за плечи и вытащил из БТРа. – Осторожно, ножками, вот так…
Дрожащий Рамон привалился к «кайману» – ног он ещё не чувствовал. Наверху что-то загрохотало, и в грязь рядом с ним спрыгнул Курт. Последними спустились близнецы. Адольф молча достал флягу, сделал несколько глотков и передал брату. Алоиз пить не стал, но вопросительно посмотрел на Курта. Тот отрицательно мотнул головой.
– Хотите шнапса, герр доктор? – спросил Алоиз.
Рамон кивнул. Алоиз протянул ему фляжку. Он сделал несколько глотков. Шнапс обжёг пищевод, и в глазах у Рамона прояснилось. Он огляделся.
В тучах над зоной зиял узкий овальный колодец. Из него лился серенький свет усталого солнца. Применение «пружин» всегда вызывало такой эффект. Всё вокруг было завалено сплетёнными телами людей и монстров. Рамон несколько секунд смотрел на тела пятерых людей – двоих заключённых, даму в элегантном пальто, Маттео и Элоизу. Они, точнее то, что от них осталось, – а осталось немногое, Курт стрелял очень хорошо – лежали посреди пустого пятачка у самых ворот. Рамон ощутил приступ тошноты и отвёл глаза. Три БТРа гоняли по полю с десяток уцелевших монстров, направляя группку от одного к другому короткими очередями с башен. Так опытные футболисты пасуют друг другу мяч. Водители явно забавлялись. Чудовища метались из стороны в сторону, воя от ужаса и обречённости. Рамон вернул флягу и тут увидел радостных, возбуждённых людей, со всех сторон идущих к их БТРу. Курт очень быстро понял, что они намерены делать.
– Да не надо, ребята, – сказал он. – Ещё уроните, блин…
Рамон выскользнул из толпы. Ему был необходим свежий воздух.
Кай Эйхманн помчался к западным воротам колонии на своём лендровере, едва тёмно-зелёная спираль и розовый защитный контур «пружины» растаяли в воздухе. Кай увидел дыру в воротах, распластанные тела и толпу людей около одного из «кайманов». Там кого-то качали с энергичными криками, длинное тело то и дело взмывало в воздух. Эйхманн остановился перед опрокинутым полицейским «фордом». Отсюда Кай не мог видеть, кого там качают, но думал, что знает, кто это. Эйхманн вышел из джипа. На броне своей машины стоял один из близнецов Штайнбреннеров и вопил во всё горло. Кай прищурился. Это оказался тот из братьев, кого Кай и искал – на лице у парня не было шрама. Алоиз тоже заметил руководителя Шербе и отрицательно покачал головой.
Эйхманн прислонился к боку лендровера, стащил с головы пилотку и вытер лицо.
Вот и всё. Можно ехать домой.
Из-за перевёрнутой легковушки прямо на руководителя Шербе вышел темноглазый мужчина в грязном белом халате. Эйхманн узнал его – это он оттащил его от Курта. Врач тоже узнал его и сказал приветливо:
– Ваш сын сегодня прямо герой дня.
– Вы его врач?
Мужчина кивнул.
– Кай Эйхманн, руководитель Шербе, – глава нацистов протянул руку.
– Рамон Гонзалес, психиатр, – представился тот, отвечая на рукопожатие.
– Хотелось бы побеседовать с вами, Гонзалес, – сказал Кай. – Пойдёмте в джип.
– Вы понимаете, что я не всё могу вам рассказать? – Рамон пристально смотрел на руководителя Шербе.
– Что-то лучше, чем ничего, – Эйхманн криво усмехнулся. – Прошу.
Он сел в лендровер. Рамон обошёл машину. Эйхманн перегнулся через сиденье и открыл пассажирскую дверь.
Кай Эйхманн задумчиво постукивал крагой по рулю.
– Вот, значит, как обстоят дела, – заговорил наконец руководитель Шербе.
– Да. Общую картину я вам обрисовал, – ответил Рамон. – Ничего фатального в этом нет. Но наблюдаться надо. И, безусловно, сменить образ жизни. Больше Курту так жить нельзя.
– Вы подтвердите свои слова об этом учёном перед президентом Александром? – спросил Кай.
– Хоть сейчас.
– Тогда поедем, – Эйхманн завёл машину.
– Ваш сын был красивым подростком? – спросил Рамон.
В жёстком лице главы нацистов что-то сломалось. Волевые черты поплыли, как снег на дороге весной.
– Так он вам и об этом рассказал, – прошептал Кай Эйхманн.
Рамон смущённо потёр переносицу.
– Нет. Я не думаю, что Курт может обсуждать эту тему с кем бы то ни было, – сказал Рамон. – Но если я скажу, что увидел те события в голове одного из ваших парней, вы мне вряд ли поверите.
– Поверю, – выдохнул Эйхманн. – Вы удивительный человек, Гонзалес. Да и я видел, как вы разговаривали с Алоизом Штайнбреннером.
– Что Курт с ними сделал? – тихо спросил Рамон. – Как…
– Курт был очень хорошим гранатомётчиком, а стрелковое оружие никогда не любил. Говорил, что он не девчонка, чтобы вышивать бисером, – с трудом произнёс Эйхманн. – Но в доме Руделя была старинная винтовка, трофейная… Никто уж не узнает, как Курт до неё добрался. Фьессу и Шефферу он прострелил… самый низ живота. А Руделю вогнал в задний проход раскалённую кочергу и запер их, ещё живых, умирать в подвале.
– Если бы какие-нибудь выродки потребовали моего ребёнка, чтобы сотворить с ним такое, – негодовал Рамон, – я бы его застрелил или сам лёг, но не отдал бы! Или, может, вас не было в Шербе, когда это произошло?
– Я был дома, когда это случилось. Но я ничего не мог сделать, – сухо выговорил Эйхманн. – Между кланами Руделей и Эйхманнов старая вражда. Во время войны Рудель был в вермахте, а мы – в СС. Они взяли его… для того, чтобы раздавить меня.
– Им это удалось, – сказал Рамон безжалостно.
Президент и его секретарь стояли напротив раскуроченных центральных ворот колонии. Это направление прорыва было ложным, но бились монстры по-настоящему. Президентская свита куда-то исчезла. Винченцо умчался, скорее всего, потрошить трупы в поисках Нобелевской премии. Эйхманн уехал за сыном сразу, как только спираль отработала. Рамирес сказал, что такое дело надо отметить, и ушёл за тем, чем обычно отмечают. Александр только сейчас заметил электрошокер, который секретарь неуверенно крутил в руках.
– Где вы это раздобыли, Мигель? – спросил президент.
– Мне дал один парень из оцепления, – смущённо ответил тот. – Сказал, что вид у меня какой-то слишком ботанический…
Александр хмыкнул. Из-за угла колонии вывернул джип руководителя нацистов. С другой стороны появились Винченцо и Рамирес с бутылкой в руках. Они оказались рядом с Александром одновременно с лендровером Эйхманна. Винченцо раздавал пробирки, протирая их полой халата. Руководитель Шербе выпрыгнул из джипа.
– Присоединяйтесь, – предложил ему Рамирес.
– У нас не принято пить за рулём, – отказался Кай Эйхманн.
Александр увидел на пассажирском сиденье человека.
– Ну пусть хоть Курт с нами выпьет, – сказал президент.
Эйхманн дёрнул щекой. Дверца открылась. Из джипа выбрался полный мужчина в бушлате и очень грязном халате. Александру он показался смутно знакомым.
– Я уж и не чаял увидеть вас в живых, Гонзалес, – сказал Винченцо.
Александр сообразил, что видел Гонзалеса в записи допроса Курта.
– Говорят, вы с Куртом во время прорыва отмочили нечто невероятное? – Президент протянул Рамону свою наполненную пробирку.
– Это всё Курт, – ответил Рамон. – Я только прикрыл его.
– Обеспечение тылов – одна из самых важных стратегических задач во время боя, – наставительно произнёс Рамирес.
Александр взял себе пробирку из рук Винченцо. Учёный сердито покосился на Гонзалеса – из-за него он остался без тары. Президент и его свита выпили молча, без тостов.
– Нам пора возвращаться, – сказал Кай Эйхманн.
– Разрешите поблагодарить вас, – начал президент. – Правительство Аргентины в моём лице готово…
– Мне ничего не нужно, – перебил его Эйхманн.
Рамирес от такой дерзости поперхнулся спиртом.
– Я приезжал сюда за сыном. Но он отказался вернуться домой, – продолжал Эйхманн. – Я знаю, что по вашим законам Курт считается преступником. Нельзя ли как-нибудь решить этот вопрос… амнистия, например.
– Меня тоже бы очень устроило, если бы ваш сын уехал в Шербе, – вздохнул Александр. – Хорошо. За то, что он сегодня сделал, многое простится. Я думаю, даже всё. Но как же нам быть дальше? Один такой человек, как Курт, находящийся на свободе, опаснее всех этих монстров… – Он пнул валявшийся рядом труп медведя.
– При президенте Пероне существовал пост советника президента по делам идеологических меньшинств, – подал голос Мигель. – И если руководство Шербе утвердит кандидатуру Курта Эйхманна…
– Утвердит, – заявил Кай.
Рамирес налил всем по второй.
– Вот и замечательно, – сказал Александр. – Вы уверены, что не хотите выпить с нами? Посадите за руль кого-нибудь…
– Ничего, что из моей пробирки? – спросил Рамон.
Эйхманн махнул рукой и взял пробирку у молодого врача. Винченцо совсем потемнел лицом – уже второй круг его обходили.
– Прозит, – и Эйхманн выпил.
– Я вас очень прошу, – голос нацистского руководителя прервался, но он справился с собой и продолжал: – Не ставьте над Куртом больше никаких… опытов.
– Так это ведь не мы, герр Эйхманн, – начал Александр.
Кай Эйхманн молча посмотрел на учёного.
– Винченцо? – спросил президент.
Тот опустил глаза и забормотал:
– Ну, вы понимаете, мы хотели изучить этот вирус… Мы искали вакцину…
– И для этого били бедного парня током? – безжалостно спросил Рамон.
Рамирес тихо крякнул. Александр прищурился, лицо его стало жёстким.
– Мигель, – обратился он к секретарю, – дайте-ка эту штучку герру Эйхманну.
Винченцо попятился.
– Прекратите! – визгливо прокричал он. – Научный интерес…
Мигель подал главе нацистов электрошокер.
– Валяйте, Эйхманн, – сказал Александр. – Отведите душу. У вас был тяжёлый день, но у Курта-то таких дней было гораздо больше…
Президент посмотрел на Рамона и добавил:
– Если у вас возникнут проблемы на работе, Гонзалес, обращайтесь прямо ко мне.
Винченцо закричал.
Ветер взметнул к небу столб серого пепла, закрутил его в карикатурном подобии отработавшей «пружины» и понёс развеивать по пампасам останки живых существ, по несчастливой случайности в тот день оказавшихся в исправительной колонии рядом с Кармен-де-Патагонес.
Огромная чёрная машина выкатилась из ворот федеральной телепортационной установки в Санта-Карлос-де-Барилоче перед самым рассветом. Низкий гул – словно заходил в пике тяжёлый бомбардировщик – накрыл деревушку. Джип промелькнул по главной улице, плеснул водой из луж и исчез в джунглях. Дорогу на Рио-Лимай так и не заасфальтировали. Грунтовка хорошо укатана, и вести «хаммер» одно удовольствие.
– Как на новой должности? Осваиваешься? – спросил Карлос.
Он сидел на переднем пассажирском сиденье и с интересом осматривал окрестности.
– Да, вникаю потихоньку, – ответил Курт.
Джип Курта промчался по пустому пляжу, разбрызгивая мокрый песок. Машина остановилась около неприметного бунгало в дальнем конце пляжа. Помощник президента по связям с общественностью назначила здесь сегодня встречу помощнику президента по вопросам идеологических меньшинств. Мотивировала это тем, что, когда она последний раз посещала с деловым визитом квартиру последнего, с ней уже поздоровались соседи. Да и обсуждение дипломатических процедур, связанных с ожидавшимся на следующей неделе прибытием делегации из США, требовало сосредоточения и уединённости.
Курт заглушил мотор и некоторое время смотрел на толстые разводы, струящиеся по стеклу. Он никак не мог привыкнуть, что может быть так много воды сразу. На космическом корабле вода всегда сочилась из-под крана тонкой струйкой. Душ казался даром богов. Перегнанная по восьмому циклу питьевая вода отдавала тухлятиной, несмотря на все ухищрения инженеров. Когда стали добавлять лимонную отдушку – тухлым лимоном.
Курт вышел из джипа и немного постоял, чувствуя, как вода стекает по голове за шиворот, как намокает рубашка и холодные струи текут по телу, а затем побрёл к полосе прибоя. Курт вошёл в океан – в ботинках и так уже хлюпала вода – и дождался, когда его накроет очередной волной. Вода оказалась прямо-таки ледяной. Порезы, оставшиеся на лице после утреннего бритья и о которых он уже забыл, вспыхнули огнём. Курта потянуло вслед за уходящей водой, но он выстоял. Он чуть расслабил губы. Он знал – не помнил, а знал, – что океанская вода очень солёная, но хотел ощутить это сам. И Курт ощутил.
Он попытался развернуться и понял, что его сейчас опрокинет водой. Курт, пятясь, как краб, выскочил на пляж. Ботинки оказались в каком-то дерьме. Курт подумал, что Лана опять будет воротить нос, но снова войти в воду и помыть обувь оказалось выше его сил. Он вернулся к джипу, взял валявшееся на переднем сиденье пальто и вошёл в бунгало.
– Привет, – сказал он размытому силуэту на кушетке.
– Восемьдесят восемь, – лениво откликнулась Лана. – Фу, где ты был, у тебя ботинки, как у бомжа… Ты купался, что ли? А тебе не говорили, что одежду перед этим снимают? Раздевайся, брось всё на калорифер и иди сюда. Обсудим этикет международных встреч…
Курт бросил пальто на стул, присел на корточки у стены и закрыл лицо руками. Лана приподнялась на локте. Клетчатый плед сполз с неё, и оказалось, что Лана лежала на кушетке полностью одетая, в деловом пиджаке и строгой белой блузке.
– Что с тобой, Курт? – спросила она.
Он молчал. Лана спустила ноги на пол, начала надевать туфли, но не смогла справиться с замочком, и подошла к парню босиком. Курт обхватил её ноги, уткнулся лицом чуть выше места, где кончалась короткая юбка.
– Я сейчас вошёл в океан, и мне вода в рот попала, – сказал он. – Она такая на вкус… как гнилая кровь. И я увидел… кровь течёт из трупов, лежащих на полях сражений, собирается в ручейки, и Рио-Негро рыжеет, а океан становится алым…
Лана вздохнула, погладила его по голове.
– Ну, Рио-Негро всегда такая, ржаво-красная, Курт. Это не из-за крови, а из-за почв, по-моему, по которым она протекает. А вообще, конечно, вовремя ты сменил работу.
Курт поднялся на ноги.
– Теперь ты готов слушать, как нужно вести себя на официальных приёмах?
– Подожди, – он направился к своей сумке. – Сначала кокс.
Он вынул из сумки круглое металлическое зеркало, соломинку и перекрученный проволокой пакетик.
– Я не хочу, – капризным голосом сказала Лана у него за спиной.
– Ты же не хочешь, чтобы Александр стал таким, как мы? – спросил Курт, делая четыре дорожки. – И причём таким он не станет – он ведь на «лестницах» не бывал, – а превратится в козла какого-нибудь…
– Это вредно… Мы от этого умрём… Должен быть другой способ.
– Скажу тебе даже больше – он наверняка есть, – сказал Курт. – Но мы с тобой благополучно откинем копыта задолго до того, как его обнаружат. От рака или от кокса. По крайней мере, так говорил тот умник из лаборатории.
Закончив приготовления, Курт повернулся. Надувшаяся Лана стояла около окна. Он подошёл к ней.
– Ну давай, – и протянул соломинку. – Дорожку за маму, дорожку за папу… Вот так, умничка, – сказал Курт, глядя на склонившуюся перед ним белокурую голову.
Лана села на подоконник и закрыла глаза. Он положил зеркальце на подоконник рядом, взял у неё соломинку и придвинул стул.
– Бля, как наждачкой по мозгам… – пробормотал Курт через секунду, вытирая выступившие на глазах слёзы. – Больше не буду брать кокс у этого урода – не иначе как мелом бодяжит, пидор…
Он выкурил сигарету, глядя, как дождь хлещет его джип. Чёрные бока машины блестели от воды, словно кожа косатки. Услышав его мысли, Лана, не открывая глаз, произнесла:
– Зря ты купил его. Многие в администрации считают, что для молодого парня это слишком дорогая игрушка.
– Срал я на этих многих, – сказал Курт небрежно и выпустил дым. – Они разве на велосипедах ездят?
Курт бросил окурок в угол и положил лицо ей на колени.
– Ты меня вымочишь, – сердито сказала Лана.
– Разве?
Лана почувствовала, что рубашка парня, с которой только что лило ручьями, уже сухая.
– Как ты это сделал? Температуру тела поднял? Но кровь ведь сворачивается при сорока двух…
– Я заставил воду уйти, – ответил Курт. – Давай помолчим.
Он ощутил мягкую, тёплую ладошку Ланы у себя на голове и закрыл глаза. Лана нежно провела рукой по коротко стриженным волосам.
– У тебя красивый затылок, Курт.
– Ты ещё скажи, что у меня уши красивые, – пробурчал он.
– Ну, уши у тебя тоже ничего, – заметила Лана. – Я имею в виду, у тебя вообще череп удачной формы. Не каждому пойдёт стричься под лысого – знаешь, у людей там бывают шишки и какие-то наросты, ну чисто Париж после атаки телкхассцев. А у тебя голова такая ровная, гладкая…
– Что ж ты хочешь, – усмехнулся Курт. – Семьдесят пять лет генетической селекции.
Движения руки, ласкавшей его, замедлились. Парень услышал, как Лана всхлипнула, и поднял голову.
– Ты чего?
– Знаешь, – сказала Лана, – в Древнем Китае была такая мода – детей почти сразу после рождения закатывали в вазу изящной формы. Кормили, поили, ребёнок рос и заполнял вазу своим телом. Потом вазу разбивали, и человека помещали в покоях как предмет интерьера – ни ходить, ни вообще самостоятельно двигаться он уже не мог, кости застывали. Хотя продолжал расти, конечно…
– Я тебе такого ребёнка напоминаю, что ли? – сказал Курт. – Так это неточное сравнение. Я свою вазу разбил. Теперь и для украшения интерьера не гожусь, и ходить толком так и не научился…
Лана всхлипнула. Он вздохнул, потянул её юбку вверх и наклонился.
– Не надо, – она хихикнула. – Перестань, щекотно. Давай лучше за руки возьмёмся…
– Лана, я от этого очень устаю, – сказал Курт. – Это то же самое, как если бы я десять раз подряд кончил…
– Пожалуйста, Курт, – заканючила Лана. – Я так люблю смотреть, как танцует твой этот бог… А я тебя на звездолёте покатаю…
– Вот нечто новое и оригинальное, о да, – проворчал он. – А потом что? Мне опять по полу ползать, извиваясь, как параличному? Тебе же не поднять меня…
– Ну, я здесь подмела, вообще-то… Пока тебя ждала.
Курт расхохотался.
– Молодец. Но давай лучше приляжем.
Они прошли к кушетке, слишком тесной для двоих. Курт запнулся о сумочку Ланы, стоявшую у изголовья, и повалился вниз, увлекая девушку за собой.
– Может, всё-таки традиционно попробуем? – Он ловко расстёгивал её блузку.
– Не-е-е! Но и ты тогда рубашку сними, – сказала довольная Лана.
Они улеглись рядом, и он взял её за руку.
– Курт, дай вторую.
– Не будь жадной. Хватит тебе и одной. Вот лопнет у меня в башке жилка какая-нибудь в самый интересный момент, знаешь, как тебя скрючит?
– Курт, ну пожалуйста… Это ведь то же самое, как «я войду только наполовину, и ты наполовину останешься девочкой».
– Ха-ха… уговорила.
– «Он сказал: „Поехали!“ и махнул рукой…»
– Ты каждый раз это повторяешь, хоть бы объяснила, что это значит.
– Это слова первого звездолётчика в мире, Курт.
– А, ну да, он же был из ваших…
– Смотрите, как стартует Курт!
– «Мы любим жизнь, – низким, не своим голосом начал он, – но не потому, что к жизни, а потому, что к любви мы привыкли…»
– ЗВЕЗДОЛЁТЧИК КУРТ!
– «В любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда есть немного разума».
– ЗВЕЗ-ДО-ЛЁТ-ЧИК КУРТ!
– «И я бы поверил только в того бога, который умеет танцевать…»
– ЗВЕЗ-ДО-ЛЁТ… Я больше не могу! Курт, я тебя не чувствую…
– Глупая, я же как старинная ракета-носитель, я могу только вывести тебя на орбиту и отвалиться…
– Продолжай! «И когда… пойдёшь к женщинам…»
– «…тех звёзд, что видишь ты, мне не увидеть…»
– ВОЗЬМИ С СОБОЙ ПЛЕТЬ!
– Никогда! Ни-ког-да! НИКОГДА-А-А-А…
Впереди мелькнула синяя лента реки. Курт вспомнил, как он в детстве ловил форель с мостков.
– Говорят, ты был удачливым рыбаком? – в такт его мыслям спросил Карлос.
– Не то чтобы очень, – ответил он.
Курт увидел впереди высокую стену, сложенную из толстых брёвен и утыканную поверху стальными прутьями.
– Вот мы и на месте, – сказал он.
Курт свесился с кушетки и достал сигареты из валявшейся на полу чёрной шёлковой рубашки.
– Раскури и мне, – попросила Лана у него за спиной.
Он зажал губами две сигареты. Раскурить удалось не сразу – у него сильно дрожали руки. Наконец он справился и протянул сигарету Лане.
– А ведь ты думаешь совсем не о космосе, – задумчиво проговорила она, выпуская струю дыма в потолок. – Ты думаешь о каких-то деревянных воротах, больших, утыканных кольями. Но это не шлюз в Кармен-де-Патагонес – тот был из стали… Ты хочешь вернуться домой?
– Нет, – сказал Курт утомлённо.
Он сел и натянул рубашку. Лана смотрела на его лицо, стёртое от наслаждения, как профиль на старинной монете.
– Скажи, у тебя дети есть? – спросила она совсем другим голосом.
– Гм… Не уверен.
– А у меня нет. И никогда уже не будет. Мне ещё после Парижа врачи сказали, что для этого должно произойти чудо, а уж теперь…
Лана сломала сигарету, бросила её на пол и отвернулась. Курт вздохнул, тоже затушил сигарету и наклонился к женщине.
– А я что, совсем не тяну на чудо?
Лана повернулась лицом к Курту. Глаза у неё были заплаканные. Она обняла его за шею.
– Поцелуй меня, – сказала она. – Чудо не чудо, но целуешься ты чертовски хорошо.
– Лана, я так хочу тебя, что если ты мне не дашь, я сейчас просто умру…
– Да вы шантажист, герр Эйхманн.
– Ja…
Курт бросил окурок в ров и рассеянно проследил за его полётом. Алая точка на конце сигареты напомнила ему калорифер в бунгало. Обогреватель светился ровным, мягким светом, когда их с Ланой тени метались на стене.
Пышная ряска во рву успокоилась. Парень подошёл к мощным деревянным воротам и прижался к ним. Курт вдохнул аромат смолёных досок и словно кот потёрся о ворота всем телом. «Всё-таки это жуткая головная боль, когда женщина слышит мои мысли, – подумал он. – Хоть первый раз в жизни повезло – мне Лана досталась…»
– Ну и хитрюга же ты, Курт, – засмеялась Лана. – Ракета-носитель, недоступные звёзды…
Довольный Курт показал ей язык.
– Вот будет Александру теперь на ком потренироваться в стрельбе, – добавила Лана.
– Брось, – лениво сказал Курт. – Он не боец.
– С чего ты взял?
– Был бы боец – уже женился бы на тебе.
– Развод для президента вообще сложная штука, а в католической стране – просто невозможная, – грустно сказала Лана.
– А я бы развёлся, – сказал Курт. – Попрут с президентского кресла? Ну и чёрт с ним. У меня такая профессия, что голодать я никогда не буду. И тебе на тряпки хватит, не боись. Потом ещё сами придут, будут просить, чтобы вернулся. Он тебя просто не любит. А я – люблю.
Лана приподнялась на локте.
– И всегда вы, нацисты, бросаете своих любимых мутантам, чтобы спасти свою жалкую шкуру? – Она прищурилась.
– Не путай мягкое с тёплым, а личное – с государственным, – спокойно заметил Курт. – Если мне из-за интересов страны придётся отказаться от единственного человека, которого я люблю, с которым я могу быть счастлив, – я это сделаю. Но и с молоденькими помощницами «по связям с общественностью» похоть тешить никогда не буду, поняла? Человеческая жизнь – не самый ценный товар. Но моя тогда была дороже твоей, вот и всё. Я должен был оттуда выйти, кроме меня, никто не сможет… а, ладно.
– А я тебя и сейчас не люблю, – процедила Лана сквозь зубы.
– Только, пожалуйста, трахайся так же, как сегодня, – мечтательно произнёс Курт. – А без любви я как-нибудь проживу.
Парень поднялся и стал одеваться.
– Ты ещё вот над чем поразмысли, – жёстко сказала Лана. – Ты этого не сказал, но я твою мысль слышала – от тебя тоже когда-то отказались, да попросту предали… ради высших интересов… А ты этого человека уважаешь теперь? Счастлив он? Или готов бежать хоть на край света за тем, чего уже никогда не вернуть?
Взгляд Курта стал пустым и страшным, как в тот миг в классе исправительной колонии, когда Лана посмеялась над его безумием. Курт молча надел кашемировое пальто и пошёл к двери, но покинуть бунгало не успел. Обнажённая Лана появилась в воздухе между ним и выходом.
– Прости меня, – она обняла его. – Прости, Курт… Я же не знала, что тебе всё ещё ТАК больно…
– Ты знаешь, и как меня предали? – неестественно ровным голосом спросил Эйхманн.
– Да ну что ты, Курт, – сказала Лана. – Это же очень глубоко в тебе сидит. Так, мелькнула тень от винтовки, и всё… Ну, ещё кочерга какая-то…
Курт согнулся пополам. Лане было не по силам удержать его, и они оба оказались на полу. Он, задыхаясь, уткнулся лицом ей в шею. Лана почувствовала, как что-то горячее потекло по её плечу. Сказать ему что-нибудь ещё она боялась; она прижала его к себе и ждала, пока Курт выплачется.
Он последний раз глубоко вздохнул и вытер лицо рукавом пальто.
– Извини. Мне последнее время чего-то очень уж сильно башню рвёт, – сказал Курт и высморкался. – Никогда не плакал, а тут за неделю второй раз. Схожу к Рамону.
Лана, понимая, что третий раз может закончиться только её смертью, спорить не стала. Она очень осторожно улыбнулась Курту и промолчала. Он посмотрел на неё и горько усмехнулся.
– Ну вот, – он вытащил из кармана носовой платок и вытер плечо, грудь и руку Ланы. – Теперь и ты меня боишься. Странные вы всё-таки люди, русские.
Курт поднял на неё глаза:
– Обычно меня боятся, когда я сержусь.
– Я боюсь не тебя, – сказала Лана. – А за тебя, Курт.
– Разве сейчас не сбылась твоя самая шокирующая эротическая фантазия? – спросил Курт.
Она покачала головой.
– Нет? – Он приподнял брови. – А какая же тогда?
Лана наклонилась к его уху и что-то прошептала.
– Можно, конечно, – хмыкнул Курт. – Но сколько же это народу потом грохнуть придётся?
Лана вздохнула и пожала плечами, мол, нет так нет. Её внезапно пробила дрожь.
– Да ты совсем замёрзла, – Курт поднял её с пола и отнёс на кушетку. – Я поеду – пора…
Он укутал Лану пледом.
– Так и не поговорили о приёме делегации…
– Всё равно я вряд ли смог бы присутствовать там.
И тут Лана поняла.
– Лагерь… – прошептала она. – Вот что это было за дело, которое не сможет никто, кроме тебя…
– Принимай кокс не реже, чем раз в три дня, – сказал Курт, целуя ее. – Очень тебя прошу.
Курт попятился и с диким видом посмотрел на ворота – они вдруг сами собой дрогнули и подались внутрь. За ними оказался БТР братьев Штайнбреннеров. Алоиз – это он открыл ворота изнутри – подошёл к другу. Эйхманн и Штайнбреннер посторонились, давая дорогу «кайману». Алоиз протянул Курту какую-то бумагу, густо уляпанную печатями.
– Это ещё что? – спросил Курт, когда БТР проехал мимо и снова стало можно разговаривать.
– Свидетельство о разводе, – сказал Штайнбреннер. – Ты же просил.
Курт убрал документ в карман пальто.
– Как там Эрика-то? – спросил он.
– Да, они сошлись с Гансом, года два как. Ну, помнишь, такой, всё песни пел. Теперь поженятся, наверно. Ей же не давали развода и вдовой не признавали, герр генерал отказывался выдать свидетельство о твоей смерти… А с Эмилем всё в порядке.
– Она его всё-таки в честь дедушки назвала, – пробормотал Курт. – Ну, в порядке так в порядке.
– Мы можем осмотреть крепость, если хочешь, – сказал Алоиз мягко. – Пока все спят. К Эрике зайдём. Ведь ты уже перешёл этот мост…
Курт покачал головой:
– Вот Ганс-то обрадуется. Да и мой мост давно рухнул в воду… и там нет ни брёвен, ни даже крохотной соломинки, за которую я мог бы ухватиться.
– Курт, – сказал Алоиз, – твой отец не мог поступить иначе.
– Но я же смог, – возразил Курт. – Поехали.
Адольф заглянул в джип.
– Привет, Карлос, – сказал он, усаживаясь за руль. – У тебя пересадка. Или ты приехал написать репортаж о Шербе?
– В следующий раз, – усмехнулся журналист.
Карлос открыл дверцу, выпрыгнул из машины и направился к БТРу, стоявшему с открытым люком.
Утром Рамирес вызвал Рамона для беседы с глазу на глаз. Ничего хорошего от подобных бесед врач не ожидал, но на этот раз дело оказалось необычным. Рамирес признался Рамону, что боится разговаривать с Эйхманном без него. А именно генералу поручили забрать Курта с его квартиры перед отправкой президентского кортежа в Пуэрто-Мадрин. Туда сегодня прибывала делегация из Соединённых Штатов. Рамон оценил мужество Рамиреса – далеко не каждому генералу хватило бы духу признаться в подобном. Да Рамону и самому хотелось посмотреть, как живёт Курт, и он согласился сопровождать генерала.
Курт снимал квартиру в одном из старых кварталов Вьедмы. Водитель Рамиреса плохо ориентировался в этом районе, практически не затронутом переносом столицы, и «мерседес» долго колесил по тихим улочкам. Нужный дом нашли только по огромному чёрному джипу, припаркованному во дворе. Его заднюю дверцу покрывал толстый слой свежей грязи, из которой торчали какие-то сучья и ветки. Рамирес, Винченцо и Рамон вошли в дом и поднялись на лифте на один из самых верхних этажей.
Дверь квартиры Курта открылась. За ней стоял хозяин. Из одежды на нём были только чёрные джинсы, а обнажённый торс был примерно такого же цвета. Винченцо искал взглядом на теле Курта хоть одно живое место. На лице учёного медленно проступало выражение двоечника, обнаружившего, что Амазонки на карте Африки нет. Первым опомнился Рамирес.
– Эйхманн, вы совсем с ума сошли? – возмутился он. – Штатники вот-вот приземлятся в Трелеве, а у вас такой вид, будто три дня напролёт рожали и грузили цемент!
Курт взял лежавшую на полочке под зеркалом помаду и написал на нём:
Я буду в П.-М. к 14.00. В надлежащем виде.
Рамон очень задумчиво посмотрел на помаду. Она была того цвета, который подошёл бы женщине со светлыми волосами. Ну, или с рыжими.
– Вы уверены? – спросил Рамирес.
Курт кивнул.
– Хорошо, тогда мы поехали. Если уж не успеваете на космодром, подъезжайте сразу к четвёртому причалу, планируется прогулка с китами, – сказал генерал.
Курт посмотрел на Рамона.
– Разрешите мне остаться, – сказал тот.
– Разрешаю, – кивнул Рамирес.
Винченцо достал из кармана пальто пластмассовую баночку с яркой этикеткой витаминов.
– Ребята синтезировали препарат, – он протянул её Курту. – Догадка того журналиста, Агильеры, оказалась верной. Принимайте по одной капсуле в неделю. На этикетку не смотрите, просто другой банки под рукой не нашлось, чтобы отсыпать. На вкус страшная гадость. Но всё лучше, чем кокаин.
Курт принял банку, выразительно прижал руку к груди и чуть поклонился. Генерал вместе с Винченцо пошли к лифту. Рамон шагнул через порог. Курт закрыл дверь и махнул рукой в сторону комнаты, а сам направился на кухню.
– Извини, что я спрашиваю, Курт, – сказал Рамон, снимая пальто и вешая его на крючок. – Ты когда в последний раз принимал кокаин?
Курт остановился и жестом поманил врача к себе. Рамон вошёл в кухню вместе с ним. Курт открутил крышку с банки, вручённой ему Винченцо, вытряхнул оттуда капсулу и торжественно показал её Рамону. Свободной рукой Эйхманн открыл кран с водой. Затем отправил капсулу в рот, наклонился и запил.
– А что ты всё молчком? – осведомился Рамон.
Курт открыл рот. Обнаружилось, что передних зубов у него просто нет, ни на верхней, ни на нижней челюсти. Эйхманн выдвинул ящик стола, вытащил пакет, в котором по виду было никак не меньше трёх граммов кокаина, и высыпал в раковину, прямо под струю. Рамон глядел, как вода размётывает белый порошок, а потом поднял глаза на Курта. Тот, совершенно довольный собой, смотрел на врача, ожидая реакции.
– Я бы с радостью погладил тебя по голове, – сказал Рамон. – Но боюсь, что тебе это будет неприятно.
Курт ухмыльнулся так, что врач увидел торчащий из верхней челюсти обломок клыка, и наклонил голову. Рамон очень осторожно коснулся ладонью его головы и провёл от затылка ко лбу. Когда он хотел уже отнять руку, Курт вдруг схватил его за запястье. Рамон замер. Курт прижался лицом к его ладони и несколько мгновений стоял так, задыхаясь и дрожа всем телом.
Рамон знал, что сейчас надо обнять Курта. Но он знал и то, что даже думать об этом нельзя.
Курт отпустил его руку и, улыбаясь, посмотрел на Рамона. Куда-то пропало тёмно-синее, почти такого же цвета, как и глаза Курта, разбитое лицо; исчез жуткий чёрный провал между дёснами. В какой-то краткий миг врач увидел его таким, каким Курт был до того, как первый раз взял в руки винтовку.
Лицо Эйхманна сразу, рывком потемнело, словно опустилось забрало на средневековом шлеме. Рамону даже показалось, что он слышит скрежет ржавых шарниров. Курт повернулся спиной, открыл холодильник и присел перед ним на корточки. Рамон взглянул на свою руку – пальцы у него дрожали – и засунул кисть в карман брюк. Зазвенело стекло. Курт выпрямился. В руках он держал четыре бутылки пива. Эйхманн захлопнул холодильник ногой, и они прошли в комнату. Пол-стены занимал визор. Рамон очень обрадовался его серебристой отделке – визоры в чёрных корпусах стоили столько же. Врач глянул на стоявший у стены диван и даже прищурился от беззвучного цветового взрыва. На жёлтом фоне велюровой обивки мощно цвели огромные оранжевые орхидеи. Диван был из тех, что раскладываются вперёд, и в разобранном виде должен был занимать почти всю комнату. Рамон перевёл взгляд и обнаружил на окне оранжевый тюль в жёлтых цветочках, который чуть колыхался под ветром из открытой балконной двери. Врач покачал головой, и не только потому, что открытый балкон для зимы был очень смелым жестом.
Квартиру обставлял не Курт.
Точнее, не один Курт.
Он указал врачу на дверь балкона.
– Надень что-нибудь, – сказал Рамон и отобрал у него пиво. – Сверхлюди тоже простужаются…
На балконе Рамон нашёл пару старых плетёных кресел и хромоногий столик, на котором стояла обрезанная жестяная банка, наполовину забитая окурками. Врач поставил пиво на стол и опустился в кресло. Пришёл Курт в чёрном свитере, который болтался на нём, как на вешалке, принёс открывашку, про которую сначала позабыл. Эйхманн сел во второе кресло и откупорил пиво себе и Рамону. Ожидать, что Курт завяжет беседу, не приходилось. Рамону тоже ничего не лезло в голову. Так они молчали, время от времени делая по глотку пива и глядя на совершенно безрадостный вид внизу. Когда врач открыл себе вторую бутылку, скопище лохматых облаков у самого горизонта вдруг почернело. Их восточный край нестерпимо засиял. На бледно-серое небо выкатилась раскалённая монета – солнце.
– Это хорошо, что сегодня солнце, – сказал Курт. – Я его давно не видел.
Рамон покосился на него. Лицо Эйхманна стало нормального розового цвета, от кровоподтёков не осталось и следа. Курт совершенно не пришепётывал; врач успел заметить между его губами полоску ровных, белых зубов.
– А что плохо? – спросил Рамон.
Курт отхлебнул из бутылки:
– Алоиз погиб.
– Он был счастлив умереть за тебя, я думаю, – помолчав, сказал Рамон.
– Это всё понятно, – мрачно произнёс Курт. – Вот только жить со мной почему-то никто не хочет.
Рамон понял, откуда ветер дует, и невольно улыбнулся.
– Перестань, Курт, – сказал он. – Мужчин с большим будущим обычно любят женщины с тёмным прошлым. Так что вы с Ланой идеальная пара.
– Так ты думаешь, что у меня большое будущее?
– Конечно, Курт. Это очевидно.
Тот недоверчиво хмыкнул, но развивать тему не стал.
– Лана скоро придёт к тебе на приём, – сказал он. – Сделай для неё всё, что сможешь.
– Хорошо, Курт.
Рамон увидел, как на скулах парня перекатились желваки.
– Она любит, когда её держат за руку, – с усилием выдавил Курт. – А ещё лучше – за обе руки сразу.
– Я понял тебя, – сказал Рамон.
– Не думаю, – пробормотал Курт. – Впрочем, неважно. Просто помни, что я тебе сказал.
Эйхманн встал и с наслаждением, так что хрустнули кости, потянулся. Рамон заметил полоску розово-белой кожи, когда свитер на животе Курта приподнялся.
– Спасибо, что побыл со мной, Рамон. Ты настоящий врачеватель душ, – сказал Эйхманн. – Но мне нужно собираться, если я не хочу нарушить дипломатический протокол. Ты обязан сопровождать меня в Пуэрто-Мадрин?
– Совершенно нет.
– Тогда оставайся дома. Посмотри вечерний выпуск международных новостей по главному каналу. Там Карлоса должны показывать. Он хвастал, что нарыл нечто сенсационное…
Рамон вздрогнул и молча кивнул.
Эйхманн направился с балкона в комнату. Вслед за ним поднялся с кресла и Рамон.
Огромный раздвоенный хвост обрушился в воду. Взметнулся сноп прозрачных брызг. Тёмно-карий глаз размером с голову Курта оказался прямо напротив него. Курт пристально посмотрел на кита. Несколько мгновений гигант держал голову на одном уровне с лицом Курта. Затем зверь фыркнул, выбросив вверх струю воды в форме латинской пятёрки, и перед глазами парня прошёл серый блестящий бок. Курт перегнулся через поручень и медленно погладил шероховатую упругую шкуру.
– Рискованный ты парень, – услышал он за спиной голос Александра. – Капитан ведь сказал, что их нельзя трогать. Киты хоть и миролюбивые животные, но слишком уж большие…
Курт обернулся. Президент стоял у лесенки, ведущей в кают-компанию, совершенно один. Он подошёл к борту и опёрся на поручни рядом с Эйхманном.
– Я готов поклясться, что ты говорил с ним, – заметил Александр.
– Так и есть.
Александр с интересом посмотрел на него.
– И о чём вы разговаривали?
Курт пожал плечами:
– Слишком другой разум, иные символы… Очень сложно перевести в нашу кодировку. Если вкратце, он сказал мне, что я опасен.
– Да, это бросается в глаза, – усмехнулся президент.
– Не для него, – сухо сказал Эйхманн. – Сам для себя. Очень мудрый оказался зверь…
Кит на прощанье ударил хвостом по воде, развернулся и поплыл прочь. Туда, где на безопасном расстоянии от яхты резвилась целая стая его сородичей – несколько тяжёлых самцов, самки и разнокалиберные подростки.
– И почему такие умные звери не живут на суше? – сказал Курт задумчиво.
– Земля не держит титанов, Эйхманн. Они ломают её.
– А динозавры? – возразил Курт. – Я ещё когда жил в Шербе, мы такой огромный череп в окрестностях Рио-Лимай нашли… Я мог в пасти не сгибаясь стоять.
– Так о чём я и говорю, Курт. Жили-были динозавры, да все вымерли. Кстати, – сказал Александр, – тебе Винченцо отдал пилюли? Ты их принимаешь?
– Какая трогательная забота о моём здоровье, – усмехнулся Эйхманн. – Да.
– Мне, честно говоря, наплевать, когда ты сдохнешь, – дружелюбно улыбаясь, ответил Александр. – Но дело в том, что ты такой здесь не один. Ладно, пойду я. Между прочим, Кайс про тебя уже два раза спрашивал. Я не могу бесконечно выражать ему своё сочувствие по поводу очередного налёта телкхассцев на Вашингтон. Давай подтягивайся.
– Разрешите, я присоединюсь к вам чуть позже, – ответил Курт.
Александр пожал плечами и ушёл. Но Эйхманн недолго был один. Курт услышал стук каблучков, чуть наклонил голову и улыбнулся.
– Так вот ты где, любимый – сказала Лана, обнимая его. – А я уж думала, ты не приехал. На алюминиевом заводе ты же с нами не был…
У Курта задрожали губы.
– Любовь моя, тебе нельзя ходить в костюме, – засмеялась Лана. – Ты выглядишь, как мальчишка, удравший со школьного выпускного…
Она заглянула ему в лицо.
– Опять? Океан крови? – испугалась Лана. – Пойдём отсюда, в кают-компании даже иллюминаторы зашторены. Пойдём…
Она взяла его за руку и потянула за собой. Курт не сдвинулся с места.
– Да что с тобой, любимый? – Лана уже по-настоящему встревожилась.
– Лана, – сказал Курт с усилием, – я бы тоже был бесконечно благодарен человеку, который доставил мне такие острые эротические ощущения, но не надо вот этого: «любимый…» Что, так трудно запомнить моё имя?
Он посмотрел на серое море и добавил тихо:
– Мне слишком больно.
– Но это правда, Курт, – сказала Лана спокойно. – Я тебя люблю.
Он перевёл взгляд на неё:
– Что-то новенькое. Ещё три дня назад ведь не любила.
– Не всё сразу, Курт…
– И надолго это? – осведомился он.
– Это не от меня одной зависит, – очень серьёзно ответила Лана.
Он наклонился и стал целовать её. В недрах яхты застучал двигатель. Прогулка с китами подходила к концу. Капитан заводил машину, чтобы вернуться в порт. Полоса белой пены, вырывавшейся из-под мотора яхты, ощутимо изогнулась, и волна, поднятая самим судном, толкнулась в борт. Лана, задыхаясь, прижалась к Курту. На пиджаке парня висели крошечные солёные капли, которые кольнули её лицо, словно иголочки.
– У тебя что-то в нагрудном кармане, – пробормотала она.
– Это тебе, – Курт отдал Лане банку с яркой этикеткой мультивитаминов.
– Зачем мне это? Это жевательные таблетки для детей.
– Это лекарство. Вместо кокса.
– Ух ты, как здорово, – сказала Лана. – Ты себе оставил?
Курт кивнул, и она спрятала баночку в карман. Эйхманн облокотился на поручни. Лана стояла рядом.
– А океан крови я, наверно, потому вижу, что воду давно не люблю, – сказал Курт. – Самые крупные неприятности на свою задницу я словил на рыбалке…
– Поймал себя на блесну, что ли? – смеясь, спросила Лана.
– Не я. Алоиз, мой лучший друг, – ответил Курт. – А когда я извлекал крючки из его задницы, нас увидели трое местных охотников за мальчиками. Это их сильно распалило. Мы шли по главной улице. Все знали, зачем они ведут меня к себе.
Улыбка Ланы погасла; она смотрела на него и слушала, не перебивая.
– И мой отец видел нас. Но он отвёл глаза. Тогда в Шербе как раз были выборы, и он был одним из кандидатов. Если бы он только поднял руку на Дитриха, охранники скрутили бы его, и участвовать в выборах отец точно бы не смог. И Дитрих остался бы руководителем ещё на пять лет, а мы от него уже и так волками выли… Алоиз шёл за нами всю дорогу, он плакал и умолял, и кричал: «Отпустите его, ведь это я стоял на карачках с голой задницей, возьмите меня, ну что вы к нему пристали?» И тогда Дитрих сказал мне: «Смотри, как он тебя любит. Трахни его, а мы будем смотреть. И на этом всё, мы вас отпустим». На его слово можно было положиться, такие случаи уже бывали. А если бы они взяли одного из нас, то просто убили бы потом. И Алоиз сказал, что согласен. А я сказал, что нет. Тогда Дитрих спросил: «А меня трахнешь?», – и я сказал да. И он сказал: «А потом я тебя». Да и кроме него желающие нашлись… А потом…
Курт думал, что Лана сейчас развернётся и уйдёт в кают-компанию, где даже иллюминаторы зашторены. Но она сказала задумчиво:
– Кочерга и винтовка. А твой отец выиграл выборы за отсутствием других реальных конкурентов и сел в кресло правителя Шербе… Молодец, что ещё скажешь… А ты…
Курт закрыл глаза и стиснул зубы. Лана смотрела на это лицо, жестокое и беззащитное одновременно.
– Ты убил троих грёбаных мудаков, после чего в Шербе стало намного легче дышать, отдал себя и потерял родину. Но друга не предал, – закончила Лана.
Курт вздрогнул и обернулся.
– Мама, роди меня обратно… Ты поняла, – пробормотал он таким голосом, которого она у него ещё никогда не слышала. – Ты поняла, почему я так сделал.
Он усмехнулся:
– А то все обычно говорят, что сочувствуют, а сами меня в таких позах представляют, какие Дитриху и не снились.
– Если думал, что я этого не пойму, зачем ты мне это рассказал? – спросила Лана. – Напугать, что ли, хотел? Думал, что я не буду спать с… э-э-э… в общем, больше не буду с тобой спать?
Курт пожал плечами.
– Ты бы всё равно узнала. Александр в курсе. Удивляюсь, почему он до сих пор тебя не просветил на мой счёт.
Некоторое время они молчали, глядя на оставшихся у горизонта китов. Те играли – выскакивали из воды и зависали в воздухе, приплясывая и изгибаясь. Гигантские серые запятые словно брали небо в кавычки. Затем с грохотом, напоминающим артиллерийский залп, могучие тела рушились обратно. Звери явно соревновались между собой, тела подлетали всё выше. Тусклый свет солнца серебрил их серые шкуры.
– А что скажут твои родители? – обратился Курт к Лане.
– О чём ты? – удивилась она.
– Ты ведь русская, а я – нацист.
– А твой дедушка воевал в России? – спросила Лана. – Какой дивизией СС он командовал?
– Нет. Мой прадед вообще не воевал. Адольф Эйхманн командовал концлагерями. Он евреями занимался, в основном.
– Уж лучше бы он воевал в России… – покачала головой Лана.
– Так данная кандидатура нам не подходит?
– Подходит, – сказала Лана. – Отец мой одного боится – лишь бы я паранджу не надела, а мать говорит, был бы человек хороший. Надеюсь, ты лично никого в газенвагенах не жёг?
– Нет.
– И то хорошо. А твои родственники что скажут? Мы считаемся неполноценной расой или как?
– Нет худа без добра. После моих приключений с Дитрихом и его дружками женщины Шербе стали недоступны для меня, – объяснил Курт. – Предполагается, что я могу научить их плохому… Так что я могу жить с кем хочу.
На берегу впереди замелькали разноцветные дома Пуэрто-Мадрина.
Люстра, похожая на перевёрнутый хрустальный айсберг, гляделась в своё ослепительное отражение в начищенном паркете. По главному банкетному залу отеля «Пенинсула Вальдес» сновали вежливые официанты, разнося напитки и сигары. Звучала негромкая музыка – приглашённый из Буэнос-Айреса оркестр разыгрывался. Сначала планировался фуршет. Но гости, нагулявшие аппетит во время морской экскурсии, так набросились на закуски, что хозяйка отеля живо смекнула, что этого будет мало. На столах появились горячие блюда и бадейки с супами, из ресторана принесли стулья. В воздухе висел гул очень разных разговоров.
Рэндол Кайс, президент США, посетивший Аргентину впервые после избрания Александра, вяло ковырял вилкой тушённого в пиве цыплёнка.
– Не нравится мне это, – тихо сказал он по-английски своему министру обороны Салливану. – В столицу не пригласили, катают нас по водным экскурсиям, водят на заводы, как обыкновенных туристов… Фуршет этот…
– Да бросьте вы, Кайс, – ответил Салливан.
Он отрезал ломоть жареного мяса, лежавшего у него тарелке.
– Возможно, во Вьедме просто негде достойно принять гостей. Столицу перенесли всего полгода назад…
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Рэндол. – Что это вы такое едите?
– Представляете, здесь тоже умеют готовить барбекю, не хуже, чем у нас, – сказал Салливан и приложился к бокалу с красным вином. – Только называют их «асадо».
Алисия, выглядевшая так, как и должна выглядеть жена президента Аргентины, изящно помешала ложечкой в чашке с бульоном и разломила мягкую булку. Алисия неодобрительно покосилась на Лану. Помощница Александра сидела напротив неё и уплетала простецкие чоризос с тушёными бобами. Карлос, устроившийся рядом с Ланой, отважно боролся с помидорным супом и эмпанадос. С другой стороны от Ланы сидел незнакомый Алисии бритый налысо мрачный парень и неторопливо ел жаркое по-аргентински. Было видно, что он крайне неловко чувствует себя в деловом костюме. Алисия же сидела одна. Александр воспользовался спешкой, в которой размещали гостей, и сел не рядом с женой, а вообще в другом конце стола, вместе с Рамиресом.
Карлос налил себе сидра из графина, в котором плавали кусочки ананасов, и решил поухаживать за дамой.
– Лана, ты что будешь пить? – спросил он.
– Мате, – ответила девушка.
Карлос налил ей зелёного чая, воткнул в стакан трубочку.
– А ты, Курт? – обратился он к бритоголовому парню.
«А, так это и есть тот самый нацист из Шербе», – подумала Алисия.
– Рислинг, пожалуй, – ответил тот.
Алисия поморщилась. Карлосу уже призывно махали с дальнего края стола. Журналист протянул Курту бутылку, чтобы он налил себе сам, подхватил свой бокал и умчался. Тяжёлая серебряная печатка на среднем пальце Курта привлекла внимание жены президента, когда он взялся за бутылку.
– Можно узнать, что это значит? – спросила Алисия, указывая на вытисненную на перстне однобокую ёлку.
Курт посмотрел на Алисию. Глаза у него оказались неожиданные – тёмно-синие, словно бархатные.
– Это руна хайльзехен, – пояснил он. – Говорят, приносит удачу и успех.
– И что, правда помогает? – заинтересовалась Алисия.
– Пока я прихожу к выводу, что мне следовало бы носить руну, притягивающую неудачу и поражения. Но такой, к сожалению, нет.
Алисия засмеялась. Курт улыбнулся:
– Вам очень идёт это платье.
– Оно так молодит вас, – подключилась к беседе Лана. – Кто скажет, что вам уже далеко за сорок? Больше тридцати и не дашь…
– Ваш сарафанчик тоже весьма мил, – благодушно сказала Алисия. – Жаль, что мой уровень интеллекта никогда не позволял мне носить подобные вещи.
– Как вы самокритичны, – вежливо сказала Лана.
Алисия задохнулась от злости, но ответить ничего не успела. Оркестр заиграл танго. За стулом Ланы возник генерал Салливан.
– Позвольте пригласить вас на танец, – на хорошем испанском произнёс он.
Курт в это время со скучающим видом смотрел в сторону, да и Лана не замешкалась с ответом ни на миг. Но у Алисии мелькнуло ощущение, столь же отчётливое, как и ни на чём не основанное, что какой-то краткий обмен мнениями между Куртом и Ланой всё же произошёл, и дело решилось в пользу генерала. Лана с улыбкой поднялась. Салливан заметил Алисию и сказал:
– Я видел вашего мужа, пока шёл сюда. Он так налегает на устрицы, что я просто завидую вам, мадам!
Алисия закусила губу и нервно стиснула салфетку. Александр, безусловно, готовился к сегодняшней ночи. Но старался он совсем не для жены. Когда она подняла глаза, пара уже присоединилась к танцующим.
– Грубый казарменный юмор, – сказал Курт. – Забудьте. Вина, может быть?
Алисия кивнула. Курт налил ей рислинга.
– За товарищество по несчастью, – он поднял свой бокал.
И хотя Алисия не думала, что после всего случившегося что-нибудь может её рассмешить, она засмеялась.
– Скажите, а все нацисты такие душки? – спросила она, берясь за ножку бокала.
– Ну, почти, – усмехнулся Курт.
Кайс был немного сутуловат, да и ростом чуть не дотягивал до среднего. Вместе с Куртом, высоким и стройным, как сосна, они смотрелись как два персонажа с карикатур Геббельса.
– Позвольте представить вам Курта Эйхманна, – сказал Александр.
– Это не ваш предок заведовал решением «еврейского вопроса» в Третьем рейхе? – спросил Рэндол.
– Мой.
Кайса передёрнуло.
– Извините, что не подаю вам руки, – сухо произнёс он.
– А почему вы думаете, что я бы вам подал руку? – сказал Курт.
Александр сделал ему страшные глаза – Кайс явно не полез бы за словом в карман. Положение спас Салливан, подошедший к собеседникам.
– Ах, какая женщина, – сказал он размягчённо, глядя вслед Лане. – Как вы говорите? «Фемина»?
– Мы говорим – die Frau, – ответил Курт.
– А, так вы и есть помощник президента Александра по идеологическим меньшинствам? – уточнил Салливан. – Извините, запамятовал вашу фамилию… Эйхманн, кажется?
Курт кивнул.
– А вы, кажется, Джон Салливан? Это не вы командовали прорывом под Кампонгчнангом в двадцать шестом году?
– Я, – ответил приятно удивлённый генерал. – Постойте, так вы Курт Эйхманн?
Кайс нахмурился. Александр беспомощно наблюдал за беседой, идущей под откос, как подорванный партизанами поезд. Он растерянно взял с подноса пробегавшего мимо официанта бокал с вином.
– Хорошая идея, – Салливан тоже потянулся к подносу.
– По-моему, вам уже хватит, Джон, – сказал Кайс.
Генерал ткнул бокал с вином прямо ему в руки, и Кайсу пришлось его взять – иначе бы бокал упал на пол. Салливан взял вина себе и Курту.
– Господа, – торжественно обратился он к присутствующим. – Я предлагаю выпить за этого смельчака, который спас тридцать вторую особую бригаду во время беспорядков в Кампучии! Эйхманн со своими ребятами ударил по красным кхмерам с фланга, когда эти косоглазые обезьяны уже вешали себе на шею верёвки для сбора наших ушей… Я и не думал, что вы живы, Эйхманн, чёрт вас возьми! Мы вас потом везде искали, чтобы вручить медаль Конгресса «За отвагу», но так и не нашли…
– При выполнении манёвра моему отряду пришлось пройти под «лестницей в небо», – ответил Курт. – Тогда их ещё не экранировали, и поэтому нам это удалось. Но моим ребятам и мне требовалась срочная госпитализация. Нас эвакуировали сразу после боя.
– Я так рад, – Джон сердечно чокнулся с Эйхманном и остальными.
Все четверо выпили, Курт с Салливаном – залпом, Кайс – неохотно, а Александр – с искренней благодарностью небу за то, что оно так вовремя послало им этого старого служаку.
– Мы должны пробыть здесь неделю, по-моему, – продолжал Салливан. – Я постараюсь за это время оформить необходимые документы…
Вино смягчило президента США, и он попытался выправить положение.
– Извините меня, Курт, – сказал Кайс. – Если бы ваш предок оказался порасторопнее, мы бы сейчас с вами не разговаривали. Но, в конце концов, сын за отца не отвечает, а тот Эйхманн должен приходиться вам по меньшей мере дедом. Главное, что теперь вы вместе с нами сражаетесь за свободу и демократию. В глобальном, так сказать, масштабе.
– В свободу от чего бы то ни было я вообще не верю, – рассеянно ответил Курт. – А вот демократия кажется мне достойной целью.
Александр поперхнулся вином. К счастью, Кайс не знал, что Курт был снайпером, и двусмысленности не понял.
– Но на глобальный масштаб нам и правда одним не потянуть, – закончил Эйхманн.
Кайс удовлетворённо кивнул:
– Эти косоглазые совсем оборзели. Азия уже трещит от них по всем швам, так они к нам лезут. Вы не можете себе представить, что творится у нас в Штатах, Эйхманн! Я попробовал ужесточить законы об иммиграции – так все эти так называемые защитники прав человека подняли такой вой…
– Не думаю, что вы можете себе представить, что я в состоянии себе представить, – вежливо, но снова крайне двусмысленно ответил Курт и обратился к Александру: – Господин президент, разрешите пригласить на танец вашу жену. Она очень скучает, как мне кажется.
Александр вяло махнул рукой.
Курт кивнул на прощание и отошёл.
– Да, он производит сильное впечатление, – сказал Кайс, задумчиво глядя вслед Эйхманну. – И как вы только умудряетесь держать его в руках?
– Вы ещё не видели других моих помощников, – улыбнувшись, ответил Александр.
– Кстати, – Кайс пристально посмотрел на Александра. – Я слышал, в вашем государстве была буря возмущения в ответ на ваше требование, чтобы исправительные учреждения были переведены на самообеспечение? Я-то вас поддерживаю обеими руками. С какой стати общество должно содержать ублюдков, которые портят жизнь нормальным людям? Но говорят, у вас тут были чуть ли не восстания в тюрьмах…
– У вас неверная информация, – сказал Александр спокойно. – Ваш агент перепутал Аргентину с Бразилией. У них действительно недавно заключённые взбунтовались и захватили одну из колоний. Политика здесь ни при чём. В той колонии ожидал смертной казни крайне влиятельный криминальный авторитет. Скажите своему человеку, чтобы он подзубрил географию.
– Америка такая большая, – вздохнул Кайс. – Что ж, я рад, что ошибся.
Александр вежливо кивнул.
Приём шёл своим чередом. Утолив голод, часть гостей отправилась любоваться видом залива Нуэво. Карлос обнаружил Курта в оранжерее. Музыка сюда почти не доносилась, и вообще людей было мало. Эйхманн в полном одиночестве лежал на диване под араукариями и курил. Пиджак Курт подложил под голову, скрутив его в подобие подушки, а галстук повесил на мощный кактус.
– Как вы лихо сейчас отплясывали с Алисией, – Карлос присел на банкетке рядом с другом. – Александра не боишься?
– Он, по-моему, вообще готов поменяться, – усмехнулся Курт.
Карлос засмеялся:
– Я бы на твоём месте не соглашался.
Журналист заметил напротив горящего закатом окна стройное деревце в кадке. Оно совершенно терялось среди своих экзотических и не очень соседей, и с другого места Карлос его вообще не заметил бы. Из-за освещения дерево казалось чёрным.
– А ты хотел бы оказаться на моём месте? – спросил Эйхманн.
– Успокойся, Курт, – сказал Карлос. – Я тебе не конкурент. Видишь ли, Лана любит героев, а какой из меня герой? Так, продажная журналистская шкура…
Курт сел и метнул что-то в Карлоса. Журналист машинально поймал предмет и увидел, что это ключи от джипа Эйхманна с брелоком в виде черепа.
– Сейчас тебе представится такая возможность, – сказал Курт. – Забирай Лану и уезжайте. Скажешь ей, что я так решил.
Он потёр висок:
– Нехорошо как получилось. Ничего я Лане так и не подарил. Ведь и деньги были…
Курт огляделся по сторонам и оторвал веточку араукарии.
– Пусть хоть это будет.
Карлос вдруг понял и моментально протрезвел.
– Курт…
– Кайс – такой же, как я, – устало сказал Курт. – Я это сразу понял, а остальные ещё нет. И сам Кайс пока не догадался насчёт меня. Александр твёрдо намерен посмотреть твой репортаж в присутствии гостей. Стульев вон на всех не хватило, а здоровенный визор ещё вчера на стену банкетного зала повесили. Я пытался его отговорить. Докладную сразу подал, когда вернулся. Но всё без толку. Не поверил мне наш президент.
Курт потушил окурок и выбросил его в урну, стоявшую около дивана.
– Не та репутация у меня, чтобы мне верили, – сказал он мрачно.
– Он поверил тебе, по крайней мере, наполовину. Александр же не потащил штатников во Вьедму, – заметил Карлос.
– Знаешь, поверить наполовину – это то же самое, что наполовину остаться девочкой, – хмыкнул Курт. – Как только твоя морда замелькает на экране, тут такое начнётся… Я бы не стал вмешиваться. Но дело в том, что Кайс хочет убить Александра, а свалить всё на меня.
– У Александра, конечно, отношения со Штатами хуже, чем у Сальватореса были, – покачал головой Карлос. – Но не до такой же степени.
– До такой, – сказал Курт. – Ты вспомни, когда телкхассцы начали бомбить дядю Сэма?
– Три года назад примерно, – рассеянно ответил журналист.
– Правильно. Когда Александр с долгами перед МВФ рассчитался. Ну вот смотри, Карлос. Был такой милый президент Сальваторес, либерал, занимался демократией и правами человека, с Соединёнными Штатами дружил, а под это дело долгов набрал у МВФ по стоимости на пол-Аргентины. А потом пришёл Александр, перонист, долги отдал, новые брать не хочет, и занялся вместо демократии тяжёлой промышленностью и сельским хозяйством. И до кучи выпер штатников с урановых рудников. А конца в войне с телкхассцами, между прочим, не видать. Штатникам же летать теперь не на чем. Дейтерий они и сами производить могут, конечно, но это ведь целую отрасль перестраивать надо. А во время войны это ещё тот геморрой. Химмельзон сейчас работает на них, но даже это Соединённые Штаты уже не спасёт. «Лестницы в небо» из трёх пальцев не закрутишь, бериллий нужен.
Карлос, слушавший с большим интересом, усмехнулся.
– Знаешь, я когда тебя первый раз увидел – в столовой, над кучей разорванных монстров, – мне и в голову не могло прийти, что ты так здорово в геополитике разбираешься…
Курт поморщился.
– Карлос, я же не мальчик, которого научили бегать с автоматом и стрелять. Я профессиональный военный, в третьем поколении.
– Да нет, – сказал журналист задумчиво, – ты профессиональный руководитель в третьем поколении, Курт. Ну хорошо, ты всё правильно говоришь. Но не будет Кайс сам мараться, он же не дурак. Подослали бы каких-нибудь убийц…
– А вот здесь Кайс дал маху, – сказал Курт спокойно. – Этими убийцами должны были стать жители Шербе – нас же туда вели, чтобы мы там всех перезаражали…
Карлос вздрогнул.
– Я всё никак не мог понять, почему Кайс до Шербе докопался, – продолжал Курт задумчиво. – Почему ему так хотелось уничтожить заодно и нас. А сейчас узнал, что у Кайса к нам личный счётец был. И видимо, немаленький.
Журналист покачал головой.
– Это, по-моему, третий еврей на президентском посту за всю историю Соединённых Штатов, – сказал он. – Да, Курт, хорошенькую свинью нам подложили твои предки…
– Я этого не понимаю, – сказал Эйхманн. – Фюреру были нужны деньги, а большая часть активов в то время была сосредоточена в руках евреев. Просто так свои деньги никто не отдаст. Ну а сделать исключение для бедных евреев мы не могли, это было бы нечестно… Но зачем смешивать личное с государственным?
– Не тебе судить, – сухо сказал Карлос.
– А кому, как не мне? – возразил Курт. – После войны Германия оказалась в глубокой жопе, мы вообще на другом свете, я Новый Свет имею в виду. А евреи, между прочим, получили свою землю обетованную. И они ещё будут к нам претензии предъявлять? Мы, нацисты, от долгов не отказываемся. Если бы Кайс смог отделить личное от государственного, если бы он не тронул нас, дельце скорее всего выгорело бы. А так… Оплатим в полном размере, с процентами, что набежали почти за сто лет.
– Может, Рамиресу скажем? – предложил журналист.
– Не маленький, сам справлюсь.
– Что ты намерен делать? – спросил Карлос.
– То, что умею лучше всего, – ответил Курт.
– Понятно, – пробормотал журналист. – Убивать…
Курт покачал головой.
– Нет, Карлос. На этот раз – умирать.
– Помнишь, Курт, – сказал Карлос, глядя на ключи и пушистую веточку у себя в руках. – В колонии, когда я боялся, что ты нас бросишь? Ты тогда сказал, что настоящих людей очень мало? Так вот ты, несмотря на всё, смог остаться человеком.
– Да брось ты, – Курт поморщился. – Какой из меня человек? Я нацистский выродок, которому в приличном обществе даже руки не подают.
Карлос покачал головой. Потом сунул ключи и веточку араукарии в карман и пошёл к выходу из оранжереи. Курт поднялся с дивана, подошёл к тому самому дереву, которое привлекло внимание журналиста, и коснулся ствола рукой.
– Кстати, как называется это деревце? – спросил Карлос.
– Берёза, – ответил Курт.
– Какая экзотика, – пробормотал журналист.
На подъездной аллее к отелю Карлос и Лана столкнулись с Винченцо.
– Вы тоже возвращаетесь во Вьедму? – спросила Лана. – А что так рано?
– Да, завтра рано вставать, – вежливо ответил учёный. – Много работы.
Служитель как раз подогнал его машину.
– Желаю вам приятно провести вечер, молодые люди, – сказал Винченцо и хлопнул дверцей.
Карлос посмотрел ему вслед и смачно харкнул на посыпанную гравием дорожку.
– Вам тоже машину? – спросил служитель в песочном сюртуке, униформе «Пенинсулы Вальдес».
– Чёрный «хаммер», – сказал журналист, отдавая ключи.
Парнишка расплылся в улыбке.
– Так это ваш зверь, сеньор! Чёрный, мощный! Прямо ух! Как кит… Мне так нравится. Он был очень грязный, так мы его помыли. И трещина там на заднем стекле, сеньор, вы его совсем не бережёте…
– Надеюсь, стекло вы не заменили? – перебил восторги парня Карлос, доставая кошелёк. – Сколько с меня?
Парнишка махнул рукой, взял ключи и вскоре вернулся с машиной. Пока они ехали по ярко освещённым улицам Пуэрто-Мадрина, Карлос и «хаммер» крайне осторожно выясняли, кто же из них будет вести. Джип отнёсся к незнакомому водителю недоверчиво, но не враждебно. К тому времени, когда они выбрались на почти пустую трассу, ведущую во Вьедму, Карлосу удалось вызвать симпатию у «хаммера». Только тогда журналист обратил внимание, что Лана с момента отъезда из отеля ни разу не раскрыла рта. Карлос покосился на неё и увидел заголовок книжки, торчавшей из сумочки Ланы.
– Борхесом увлеклась? – спросил он. – Чувствуешь себя в саду расходящихся тропок?
– Борхес не нравится мне, он зануда, как все латиносы, – ответила Лана.
– Сдаётся мне, ты хочешь меня обидеть, – засмеялся Карлос.
Про себя же он подумал: «С кем поведёшься – с тем тебя и расстреляют…»
– Ты наполовину француз, – возразила Лана. – А Борхеса я купила потому, что это был единственный справочник по германским мифам, какой я смогла найти.
Она вытащила книгу, чтобы показать Карлосу.
– А, я знаю эту серию, – произнёс он, краем глаза взглянув на обложку. – Недорогие пособия для студентов, с претензией на основательность… Но зачем она тебе?
– Должна же я знать, по каким перегонам идут мысли в голове Курта, – ответила Лана.
– Ты бы лучше «Майн Кампф» купила.
– Не так-то просто найти в Аргентине «Майн Кампф» на русском или хотя бы на испанском, – резонно возразила она. – Но я заказала, к концу недели должны привезти.
– И по каким же перегонам грохочут мысли в голове нашего общего друга?
– Пока я ещё не очень разобралась, – призналась она. – Но сильно напрягает то, что у всех сказок плохой конец. Прямо нация эсхатолистов…
Карлос неловко улыбнулся и прибавил скорость. Мимо промелькнули огни придорожной деревушки, и «хаммер» снова нырнул в темноту.
– Что-то ты сегодня к шапочному разбору появился, – сказала Лана. – Ни на заводе, ни на яхте тебя ведь не было с нами… Теряешь нюх?
– Не оскорбляй меня, – усмехнулся Карлос. – Нос – самая чувствительная часть моего тела. Я тут чего-то на лыжах захотел покататься. Взял да и смотался в Чили. А с их стороны Анд как раз лавина сошла позавчера, напротив Сан-Карлос-де-Барилоче. Я поехал со спасателями и такой материал нарыл, пальчики оближешь. Сегодня вечером по первому каналу пойдёт, в международных новостях. Мы с ребятами готовили запись к эфиру, то да сё, вот я и припозднился.
– И что за материал? – спросила Лана.
Карлос поколебался секунду, но ответил:
– Помимо курорта горнолыжного, до которого я так и не добрался, рядом еще какую-то сверхсекретную базу накрыло. Оказывается, там такие опыты ставили над людьми, что Менгеле нервно курит в сторонке. А особая пикантность заключается в том, что база находилась на территории, выкупленной государственным департаментом США, и большая часть погибших – американские граждане… Международный скандал!
Он засмеялся и добавил:
– Меня чилийской визы лишили на полгода.
– Карлос, мне-то можешь не заливать, что ты со спасателями поехал, – сказала Лана устало.
Он промолчал. Некоторое время они оба смотрели на несущуюся навстречу полосу изборождённого трещинами асфальта. В свете фар старое покрытие казалось не чёрно-серым, а белым.
– Совсем забыл, – пробормотал Карлос.
Он вытащил из кармана пальто веточку араукарии:
– Это тебе от Курта.
Лана взяла смятую веточку, расправила её. До символического значения ели в германской мифологии, если она имела таковое, девушка ещё не добралась. Вдруг Лана вспомнила смысл, который ель имела в мифологии славянской, и вздрогнула.
– Поворачивай, – чужим голосом произнесла она. – Мы возвращаемся в Пуэрто-Мадрин.
– Ланочка, смертным не место в битвах титанов, – ответил журналист.
– Поворачивай, я сказала!
Карлос отрицательно покачал головой и нажал на газ. Одновременно тормоза сами собой втопились в пол. Завизжали колодки, джип потащило на встречную полосу. Карлос изумлённо посмотрел на Лану. По глазам ему полоснуло светом от выскочившей из-за поворота машины.
Карлос вывернул руль.
Кайс ждал, когда на экране появятся слова «Property of U. S. Prohibited area», сжимая лежавший в кармане «вальтер». Время словно застыло. Замерли и люди в банкетном зале отеля «Пенинсула Вальдес», смотревшие выпуск последних международных новостей. Гости и хозяева перестали, кажется, даже моргать. Да что там – Кайс знал, что они сейчас и дышать перестали. В банкетном зале сидели опутанные телепатической паутиной куклы. Они слышали голос репортёра и видели всё то, что происходило на экране – изуродованные мутациями тела, оборудование, ещё вчера бывшее сверхсекретным, густо исписанные формулами листы.
Но самого главного они видеть не могли.
Надпись заполнила собой весь экран. Кайс неторопливо поднялся и приставил пистолет к затылку сидевшего рядом Александра. Потом баллистики несомненно придерутся, скажут, что Эйхманн не мог стрелять в упор, потому что находился в другом конце зала. Или что, по показаниям свидетелей, он вообще был в оранжерее в то время, когда президенту Аргентины разнесло голову. Въедливые ребята эти баллистики.
Потом…
Если оно будет, это «потом».
Сухо щёлкнул курок – осечка. Кайс дёрнул щекой и нажал ещё раз.
– Табельное оружие у нас давно другой марки, – раздался в мёртвой тишине насмешливый голос. – Лучше надо изучать противника, Кайс.
Кайс поднял глаза и увидел Эйхманна. Курт стоял в дверях оранжереи, вольготно прислонившись к косяку. И ещё президент США увидел, что все собравшиеся, включая самого Александра, смотрят на него полными страха и непонимания, но совершенно ясными глазами. А в следующий миг Кайса ослепили вспышки. На приёме было много журналистов, и никто не собирался упускать свой звёздный час.
Президент США взвыл и попытался отдёрнуть руку, но воздух превратился в клей. Александру по понятным причинам очень быстро надоело позировать. Президент Аргентины спустился со стула и на четвереньках прополз под рукой застывшего, как манекен, Кайса. Тот понял, что ему всё-таки удалось повлиять на собравшихся в зале людей – до сих пор никто не кричал, всё происходило в жуткой тишине. Кайс с ненавистью посмотрел на Курта.
– Ты там что-то говорил о свободе? – ухмыляясь, сказал Эйхманн. – Так вот, я давно не чувствовал себя так свободно, как сейчас… Мой прадед действительно оказался нерасторопен. Но я-то пошустрее буду.
– Его вздёрнули, а на тебя даже верёвку тратить не придётся, – хрипло ответил Кайс.
– Дай людям уйти, – сказал Курт. – Это же касается только нас с тобой, паршивая еврейская свинья…
– Ты сам понимаешь, бош, что отсюда уже никто не уйдёт, – произнёс Кайс.
Что-то тяжело затрещало. С потолка посыпалась извёстка – из него, как корни, выдирались балки и провода, на которых висела люстра. Свет последний раз мигнул и погас. Раздались запоздалые крики ужаса. Но огромная конструкция в полном противоречии с физическими законами отказалась рухнуть прямо вниз. Люстра медленно проплыла в воздухе, позвякивая подвесками, развернулась и превратилась в наконечник огромного копья. И нацелено оно было на фигуру в белой рубашке, стоявшую в дверях оранжереи. Хрустальное массивное копьё устремилось к Курту. Над его головой оно зависло, словно застряв в воздухе, хотя уже успело разогнаться до скорости, достаточной, чтобы превратить Эйхманна в утыканное осколками кровавое пятно на стене.
Эйхманн зевнул.
Люстру метнуло в обратном направлении с такой силой, что потоком воздуха со столов сорвало скатерти с остатками угощения. Тарелки и салаты брызнули в разные стороны. Люстра с тяжёлым грохотом врезалась в стену над Кайсом. Масса перекрученной арматуры и превратившегося в крошку хрусталя погребла под собой президента США.
Александр, как во сне, посмотрел на сосновую панель, оказавшуюся в узкой полосе света из оранжереи. Дерево покрыли кляксы чёрных звездчатых трещин. В самой верхней из них дрожал, разбрасывая вокруг брызги искр, хрустальный обломок размером с ладонь. Картину с испанским галеоном разрубило точно пополам. На обрывке, оставшемся на стене, трепетали под вечным бризом паруса на фоне синего неба.
– Он мёртв? – раздался в темноте голос Рамиреса.
Словно в ответ на его слова, прозрачная куча на полу зашевелилась.
– Нет, – сказал Курт. – Уводите людей, генерал. Долго мне его не удержать.
Карлос открыл глаза. Сначала журналист увидел лишь темноту. Но вот зрение сфокусировалось, он заметил в ней блестящие капли звёзд и понял, что над ним небо. Карлос удивился – он ожидал найти над собой крышу джипа или белый потолок палаты, но тут заметил Рамона и очнулся окончательно.
– Как вы? – спросил врач.
Карлос вяло махнул рукой, сел и обнаружил себя на обочине дороги. Чуть впереди стояла «тойота» Рамона, нависая над кюветом передним колесом. Карлос покрутил головой, ища джип, хотя фары машины Рамона светили прямо на «хаммер». Помятый, искорёженный джип находился в конце широкой просеки в колючем кустарнике. Журналист отчётливо помнил, что перекувырнуло их не меньше двух раз, но в конечном итоге джип встал на колёса. Пассажирская дверца оказалась открыта.
– Где Лана? – спросил Карлос.
– Думаю, мы нагоним её на пути к Пуэрто-Мадрину, – ответил Рамон.
Карлос попытался встать, но это оказалось не таким простым делом. Врач помог ему. Они вытолкнули «тойоту» обратно на дорогу.
– Подождите, Рамон, а как вы здесь оказались? – спросил Карлос. – Решили проведать свою тётушку? На ночь глядя?
– Мне показалось, что Курту нужна моя помощь, – тихо ответил тот.
Карлос пристально посмотрел на него:
– Очень нужна.
Рамон сел в машину. Карлос, припадая на левую ногу и морщась от боли, которая простреливала лодыжку каждый раз, когда он на неё наступал, начал спускаться в кювет.
– Вы куда? – крикнул Рамон.
Карлос добрёл до джипа, забрался в него и вытащил ключи, путаясь в обрывках подушки безопасности. Спрыгнув на землю, журналист захлопнул дверцу. Уцелевшая фара моргнула, когда Карлос включил сигнализацию. Журналист вернулся к «тойоте».
– Раз так, джип может ему ещё понадобиться, – пояснил он, садясь на переднее сиденье.
Рамон завёл мотор, и они поехали. Карлос не сводил глаз с обочины, но когда «тойота» миновала деревушку, начал тревожиться.
– Может, Лану уже кто-нибудь подобрал? – пробормотал он себе под нос.
Рамон покачал головой:
– Мимо нас никто не проезжал, пока я возился с вами.
Карлос заметил светлый силуэт метрах в пятидесяти.
– Вот она! – воскликнул журналист и начал опускать стекло.
Рамон сбросил скорость. Когда Карлос высунул голову в окно, фигура исчезла.
– Что за шутки, – растерянно сказал Карлос. – Рамон, но вы-то её тоже видели?
Он посмотрел вперёд и снова увидел Лану. Теперь не оставалось никаких сомнений, что это именно она – второго плаща такой расцветки в окрестностях Вьедмы было не сыскать. Девушка вынырнула из пустоты, словно улыбка Чеширского Кота.
– Лана! – закричал Карлос.
Она обернулась. Рамон подъехал к ней.
– Садись, – сказал Карлос и повторил нетерпеливо, увидев сомнение на её лице: – Садись, так всё равно будет быстрее.
Лана хлопнула дверцей, забираясь в салон.
– Какой элегантный способ передвижения – и туфельки не пачкаются в грязи, – сказал Рамон, когда они снова тронулись.
– Это не ваше дело, – отрезала Лана.
– Его, – сказал Карлос. – Это Рамон Гонзалес, психиатр Курта.
– Извините, – сказала Лана гораздо дружелюбнее.
– Рамон, а почему ты решил, что Курт сейчас нуждается в тебе? – осторожно спросил Карлос.
– Он попросил подержать Лану за руку, когда она придёт ко мне на приём, и обещал, что это будет уже скоро, – ответил Рамон.
Карлос непонимающе посмотрел на него.
– Курт знал, что не вернётся! – воскликнула Лана со слезами в голосе.
Тут ей в голову пришла другая мысль.
– Но как вы… Неужели есть ещё кто-то, кроме меня…
Рамон смущённо потёр переносицу.
– Я взял свою левую руку правой и представил оранжевые орхидеи на жёлтом фоне, – сказал он.
Огни Вьедмы приближались. Карлос поискал глазами – на месте высотного здания отеля в стройной симфонии фонарей чернел провал.
Отель трещал по всем швам и шатался из стороны в сторону, как перебравший вина гаучо.
Лана ворвалась в толпу, как разъярённая фурия. Рамон и Карлос следовали за ней. Лана оттолкнула женщину в халате и с бигудями на голове, протиснулась между чьим-то жирным обнажённым плечом и плечом в тёмно-зелёном мундире. Погон царапнул её щёку так, что в лицо Рамону брызнула кровь, но Лана, похоже, этого даже не заметила. Полицейский из оцепления что-то хотел сказать, но Карлос сунул ему под нос журналистское удостоверение. Они нырнули под жёлтую ленточку. Рамон увидел чуть в стороне Александра, Рамиреса и ещё одного мужчину в непривычной, хотя точно военной форме.
– Перед любым судом, господин президент, – услышал врач взволнованный голос неизвестного военного. – Я подтвержу, что Кайс напал на вас!
«А, это военная шишка из США», – сообразил он.
– Спасибо, – отвечал Александр и обратился к Рамиресу: – Помогите Курту, Паоло!
В окнах здания одно за другим, словно хлопушки, лопались стёкла. Стеклянный дождь брызнул на мостовую. Толпа – постояльцы отеля, приглашённые на фуршет гости и просто любопытствующие – застонала, ахнула и подалась назад.
– Нам лучше отойти… Я готов, господин президент. Но я не знаю, как и чем. Я с подобным сталкиваюсь первый раз, – ответил Рамирес. – А если мы навредим Эйхманну? Если Кайс вырвется, от города мало что останется.
– Неужели никто, ничем не может ему помочь? – воскликнул Александр.
– Почему же, – пробормотал Рамон себе под нос.
Он двинулся по подъездной дорожке к отелю. Сзади ему что-то кричали, но он уже не слушал. Врач вошёл в холл, наполненный розовым искрящимся туманом, и остановился.
– Курт?
По ушам Рамона ударил совершенно нечеловеческий рёв – Кайс тоже услышал его. Дверь за Гонзалесом с грохотом захлопнулась.
Я УЖ ДУМАЛ, ПРИДЁТСЯ УМИРАТЬ ОДНОМУ.
– Нет, малыш. Я тебя не брошу.
ПОТЕХА В САМОМ РАЗГАРЕ. ПРИСОЕДИНЯЙСЯ.
– Как? – спросил Рамон.
ВЫХОДИ ИЗ ТЕЛА.
Рамон не стал спрашивать, сможет ли он вернуться.
Он знал ответ.
Кто-то грубо схватил Лану за предплечье. Девушка обернулась и увидела отражение своего перекошенного яростью лица в глазах Александра.
– Пусти! – закричала она. – Он убивает Курта!
С грохотом и треском взорвалась оранжерея, хотя взрываться там было совершенно нечему. Александр стиснул руку Ланы ещё сильнее.
– Ну, Курт его тоже не ласкает… – сквозь зубы сказал Карлос.
Они с Алисией стояли метрах в пяти от парочки, рядом с полицейской машиной.
– Пусти! – завопила Лана и рванулась. – Я не хочу оставаться одна!
Огромный кусок стекла с тихим свистом обрушился на крышу машины. Карлос схватил Алисию за плечи и оттащил в сторону. Осколок не разбился о машину; он пробил крышу, проткнув старенький «форд» до самого руля, и застрял в металле.
– Одна, значит? – сказал Александр чужим голосом.
Он отпустил девушку, сделал шаг назад. Лана бросилась к зданию, по фасаду которого, всё расширяясь, уже змеилась трещина. Из машины, шатаясь, выбрался полицейский. Он сидел со стороны пассажира и только поэтому остался жив. По плечу форменной рубашки стекала кровь. Глаза у парня были совершенно круглые, а брюки спереди – мокрые.
– Позвольте, – сказал Александр и взял пистолет у него из рук.
– Прощай, Лана, – пробормотал президент и сунул ствол себе в рот.
Лана всё же услышала его, обернулась на бегу, да так и застыла.
– Стой! Это нечестно! – закричала она.
Александр опустил пистолет и сказал:
– А на фига мне это всё сдалось без тебя?
Алисию так сильно передёрнуло, что Карлос наконец заметил, что у него в руках кто-то есть. Он отпустил её.
– Здесь очень опасно, – он понимал, что несёт несусветную чушь. – Вам нельзя здесь находиться, пойдёмте…
И тут отель «Пенинсула Вальдес» взорвался.
Карлос отшвырнул какую-то доску и выбрался из-под завала. В свете горящих останков отеля журналист увидел Александра и Лану. Обнявшись, они сидели на земле около перевёрнутой полицейской машины. Президент гладил Лану по голове.
– Это моя вина, – сказал Александр. – Я должен был ему поверить. Должен был! О господи…
– А я тебе говорил, хрена ли делать в этой Аргентине! – раздался над разгромленной улицей сердитый мужской голос. – Нет, заладила, как попугай, – пампасы, киты! Нагляделась на своих китов? Лучше бы мы гараж купили!
Раздался отчётливый звук удара в мягкое, а потом тяжёлый шорох оседающего тела.
– Достал… И новый компьютер тебе, конечно, – произнёс женский голос не так громко, но вполне отчётливо.
Мимо Карлоса прошла женщина в разорванном шикарном платье. Журналист узнал Алисию. Каблук одной туфли подломился. Алисия сильно прихрамывала, но не утратила своей величественности. Она приблизилась к перевёрнутой полицейской машине и остановилась, не доходя до Александра и Ланы метров двух.
– Теперь ты будешь иметь её, но «всего», похоже, придётся лишиться, – процедила Алисия сквозь зубы. – Я даю тебе развод.
– Обязательно надо было, чтобы для этого умер такой славный парень? – ответил Александр.
Что-то кольнуло ладонь Карлоса. Журналист разжал руку и увидел, что держит в ней ключи от джипа Курта. Теперь уже никогда не узнать, что заставило его ухватиться за ключи в миг, который вполне мог оказаться последним.
– Да, Курт, умирать ты умеешь, – сказал Карлос, глядя на пластмассовый череп.
Журналист перевёл взгляд на догорающие развалины.
– Очень жаль, что жить тебя никто не научил…
Анна Ветлугина
Направление льва
Три фигуры нависли над ним в ожидании – тёмные, брючно-стрелочные, парадно-офисные, одинаковые… Роман пытался смотреть им в глаза, но лица неуловимо двигались куда-то, как тусклые воды Обводного канала. Тогда он перевёл взгляд на воду и спросил:
– А если я откажусь сотрудничать с вами?
– Тогда будете иметь дело со свободой воли. Это – дело трудное и неблагодарное, коллега.
– Я отказываюсь, – твёрдо сказал Роман, глядя поверх канала вдаль, где виднелся силуэт краснокирпичного храма Воскресения Христова, и подумал: «Вот так, наверное, и погиб Бонифаций». Он ждал толчка в спину…
А ведь до чего весело и непринуждённо всё когда-то начиналось!
Глава первая. Безслов
– Заметь, Ромушка! От твоей славы человек получает ровно то же удовлетворение и чувство собственной значимости, что и от денег. Твое противопоставление смешит меня, простите, до колик!
Осик вещал, лёжа на продавленной сетчатой кровати. Ноги он задрал на её облупленную ржавую спинку, украшенную оловянными шариками, вероятно, по моде времён Первой мировой войны. Всё в Осике было тонко. Тонкие губы, тонкие брови, тонкая оправа очков. Глаза под очками смотрели с весёлым ехидством. Он учился на факультете политологии, по специальности «политический пиар». Его оппонент – сосед по комнате Роман, будущий философ – был, наоборот, крупный и размашистый. Дискутируя, он возбуждённо мерил пространство большими шагами. Комната имела потрескавшиеся потолки под два человеческих роста и разноградусные углы, какие встречаются в старинных питерских квартирах.
Это и была питерская коммуналка на первом этаже бывшего доходного дома. Её окна, заросшие вековой пылью, смотрели на Обводный канал. Студенты СпбГУ снимали здесь задёшево комнату на двоих, устав от общежития с его шумом и тупыми комендантами. Коммуналка состояла из трёх комнат. Одна всегда заперта. Её хозяин жил в другом месте. Скорее всего, ему надоела хозяйка двух оставшихся комнат, Рая, которой студенты платили свои копейки. Сейчас она бу хала кашлем в коридоре, явно приближаясь.
– О-ох! – вздохнул Роман. – Кажется, нас ждёт визит!
Действительно, за дверью раздалось стыдливое царапанье. Запас стыдливости, однако, быстро иссяк, и дверь начала сотрясаться от ударов ногой.
– За-анято! – пропел Осик.
Кстати, совершенно бессмысленно. Если хозяйка Рая решила войти – она войдёт.
– Мальчики, помогите! – просипела она, вбредая.
Лицо её, как у резиновой куклы. Последние следы индивидуальности смыты волнами недельного запоя.
– Червончик не хватает. В смысле, четыре. Сотенку дайте, я, как штык, верну… как штык, клянусь, ё-мое!
Осик нехотя встал с кровати. Дружески приобнял хозяйку, одновременно развернув её лицом к двери.
– Идите, Рая! Кризис. Мальчики сами ищут, где бы им свести концы с концами.
Хозяйка мутно озиралась, но уходить не спешила.
– А если я вас… ик… выгоню!
– В таком случае вы лишитесь ежемесячного дохода, – объяснил Роман. – Вряд ли кто-то ещё согласится с вами жить!
– Мы хорошие мальчики, Рая! – поддакнул Осик, снова ложась и задирая ноги на спинку. – Слушайте, что я вам говорю, не прогадаете!
Хозяйка неуверенно топталась, собираясь уходить. Вдруг у неё появился аргумент:
– Чё говоришь – хорошие? Цветы вон мне засушили совсем! Мама моя над ними дышала, а теперь чё? Ё-мое, ё-мое, ё-о-о…
– Вообще-то в кухне, где вы сами поливаете, они выглядят не лучше. – Роман начал раздражаться. Осик подмигнул ему.
– Польём, Рая, все польём, как штык! И – здесь! И – на кухне! Не волнуйтесь!
Хозяйка покинула комнату. Сообщила из коридора:
– Пойду к соседу, стрельну, ик…
Гулко прошаркала и хлопнула входной дверью. Осик задумчиво пошевелил пальцами ног.
– Друг мой, Ромушка! Нам нужен червончик. Или четыре, лучше с нулями. Пятью или шестью. Или слава, которую таки можно продать.
– Отстань! – Роман яростно шуршал конспектами.
Ему не везло в последнее время с работой. Летом люди хотят моря, а не статей, хоть умных, хоть рекламных.
Будущий философ, втайне мечтающий создать собственную философскую систему, никак не меньше, о деньгах думать не любил. Их тяжёлая материя мешала высоким абстракциям чистого разума. Но назад в общежитие тоже не хотелось. Роман покрутил, разминаясь, внушительными кулаками и предложил Осику:
– В конце концов, если ты будущий пиарщик, пойди и пропиарь кого-нибудь.
– Хорошая мысль! А пропиарю-ка я тебя! Сходим к Безслов, я ей внушу, что брата с друзьями нужно иногда кормить.
Роман скривился, но при мыслях о еде в животе у него истошно булькнуло.
– Вот-вот, – констатировал Осик, – твой желудок тоже не понял сегодняшнего доширака.
Безслов звали Ирку, сестру Романа. Это было её любимое словосочетание. Оно выражало смесь удивления и негодования по поводу несовершенства мира. Поскольку требования к миру у Ирки были высокие – выражаться так ей приходилось часто. Окончила она консерваторию по классу скрипки, но не простой, а баро чной. При звуках обычной скрипки Ирка кривилась и произносила своё коронное «без слов». Романа ещё в детстве, в Пскове, мама тоже пыталась приобщить к музыке. Он спустил это дело на тормозах, хотя до сих пор с удовольствием тренькал на гитаре. Как музыка может быть делом жизни, он не понимал.
Как всегда, потратив уйму времени на поиски парных носков, студенты удовлетворились случайно совпавшими и вскоре выползли на улицу. Там происходила классическая питерская погода. Морось мелкая, но холодная и беспросветная. Самое беспросветное в ней было то, что на дворе стояла середина августа – мёртвый сезон для статей, пиар-акций и прочих интеллектуальных подработок.
Отчаянно ёжась, друзья брели на улицу Декабристов.
– Декабристка, кстати, твоя Безслов, – объявил Осик. – И, отдельную бросив квартиру, с благоверным своим разделила коммунальную жуткую участь… Сколько, говоришь, у них там комнат? Двадцать? Или сорок?
– Семь. А то ты не знаешь. – Роман давно привык к Осиковой манере выражаться и даже подыгрывал товарищу, но летнее безденежье не шло на пользу чувству юмора. Злясь на себя, он добавил: – Отдельность нашей квартиры в Пскове весьма условна, я тебе говорил. Две комнатушки на нас с мамой. И Бонифаций – пока ещё не муж моей сестры. Твой старческий склероз становится порой невыносимым!
– А ещё Волга впадает в Каспийское море! Я помню, помню! – радостно сообщил Осик, зачем-то пытаясь ладонью отогнать морось от своего носа.
– Лучше зонтик раскрой! – посоветовал Роман. – Хотя здесь, наверное, спасёт только скафандр с антидепрессивной подсветкой. Вообще у нас c тобой райончик – один из самых весёлых в Питере. Я вчера прочёл где-то, что Обводный канал лидирует по количеству самоубийств.
– Ай, да что там они понапишут! – поморщился Осик. – Не смешите мои промокшие кроссовки! Район наш прекрасен, они просто не умеют им пользоваться. Вот, допустим, рядом с домом нашей бесподобной хозяйки Раи под землёй есть языческое капище. И что? Разве она когда-нибудь принесёт туда, как полагается, барашка, или вкусных плодов, или хотя бы какого-нибудь слишком умного студента? Нет! Она таки будет сидеть на жопе и проспиртовываться, хотя место в Кунсткамере ей вроде бы не обещали!
Роман даже остановился от возмущения.
– Ну что за бред! Вам, пиарщикам, историю вообще, что ли, не читают? Не было здесь никаких капищ! Только болота. И Пётр маниакальный.
Осик приложил палец к губам.
– Тихо! Не ори, Ромушка! Мы рядом с синагогой. В этом месте Петербурга Осип Блюменфельд должен выглядеть прилично.
И он осторожно пригладил указательными пальцами несуществующие пейсы.
– Ох, достал ты меня… – тихо вздохнул Роман.
Дом на Декабристов, где жила Безслов с пока не мужем Бонифацием, был исполнен мрачного серого величия и живой непосредственной обшарпанности. По двухсотлетней лестнице друзья поднялись на третий этаж и позвонили в гламурный фиолетовый звонок, нагло торчащий посреди других звонков – классически чёрных и замызганных. Послышались шаги к двери, потом от неё. Чуть погодя шаги всё-таки вернулись, и дверь открылась.
– Без слов, – констатировала Ирка, оглядывая мокрого брата и его товарища. – Позвонить, прежде чем заявиться, не пробовали? Приличные люди, вообще-то, так делают.
Она гневно откинула назад короткую толстую косу, из которой выбивались мелкие русые кудряшки. Сама Безслов тоже была малость толстовата. И пальцы толстые, несмотря на скрипку. А брови так разрослись вширь, что казались главным предметом на лице. Выщипывать их она упрямо отказывалась, говоря, что природное не может быть безобразным.
– Здравствуй, Иринка! – выдвинулся вперёд Осик. – Мы так рады тебя видеть!
– Опять, что ли, пожрать нечего? – цинично предположила она. – Без слов! Ладно, заходите.
– Бонифаций-то дома? – спросил Роман для поддержания беседы.
– Саша? – строго переспросила она. Лохматый, как нарисованное детское солнышко, Бонифаций получил свою кличку в честь льва из мультика. Безслов была единственным человеком, звавшим его по имени. – Саша дома. А ты что, к нему? Или всё-таки к своей сестре?
Роман тихо гневно засопел. Осик шепнул ему в самое ухо:
– Мужайся, Ромушка! Помни: ты тоже бываешь нуден!
По загогулистому коридору они прошли к двери, украшенной дорожным знаком «Земляные работы». Знак, разумеется, повесил Бонифаций. Комната была простая четырёхугольная, но с пугающе высоким потолком. Создавалось впечатление, что все люди в ней – тараканы, зачем-то залезшие в пустой гроб. Бонифаций задумчиво курил на подоконнике. Левую, свободную от сигареты руку, он погрузил в свою львиную шевелюру. Завидев Романа с Осиком, заметно оживился.
– О! Здрасьте. Так, может, выпьем?
– Без слов, – отрезала Ирка. Подумала и добавила: – Нет, ну просто нет никаких слов!
Обедать начали молча, под её гневное сопение. Потом Бонифаций всё-таки достал водку из шкафа. Осик, как всегда, отказался. Роман тоже не предполагал напиваться – только что ему в голову пришла неплохая темка для статьи. Если быстро состряпать статью, то к концу августа вполне можно сунуть её в один журнал. Но раздражение на Ирку, Осика и весь мир вдруг нахлынуло на него. Действительность стала совершенно непереносима без анестезии. Роман протянул руку и налил себе целый двухсотграммовый стакан водки. Ирку это так возмутило, что она даже забыла сказать свое коронное «без слов», только молча пожала плечами. После водки разговоры Бонифация исполнились для Романа важнейшего смысла. Бонифаций говорил про какой-то натуральный строй. Бонифаций был мастером-реставратором музыкальных инструментов. И у Бонифация была своя мастерская в крутом филармоническом доме.
…В мастерскую они пошли, когда водка закончилась совсем. То есть, когда выпили ту бутылку из шкафа, бутылку из-под кровати и ещё мутный пузырь вроде бы самогону, нашаренный в глубине антресолей. Накатило, видимо, на всех. Перестал отказываться Осик. Даже Безслов, сердито дёргая себя за косу, потягивала самогон из чашки в горошек. У всех к этому времени питьё закончилось, и ей предлагали помочь, но помощь она с негодованием отвергла.
Закончив борьбу с алкоголем, четверо представителей интеллигенции вышли в питерскую ночь. Погода там продолжала оставаться классической. То есть мерзостно мокрой и ветреной. Но побеждённые литры окутали каждого странника тем самым уютным скафандром с антидепрессивной подсветкой, о котором говорил Роман по пути сюда.
В темноте было трудно разобрать, в чем состоит крутость и филармоничность дома, где располагалась мастерская Бонифация. Дом как дом, и до филармонии от него далеко. Они спустились в подвал, покрытый коростой потёков и устрашающих граффити. Бонифаций долго воевал с амбарным замком.
– Там же сыро! – удивился Роман, вспомнив, как Ирка бережёт свою скрипку от влажности.
– А у меня влажнóметр есть! – сообщил Бонифаций с таким важным видом, как будто его мастерскую охраняла от влажности швейцарская гвардия. Наконец вошли.
Внутри оказалось неожиданно чисто и даже солидно. Стены обшиты серебристыми панелями, на полу серый ковролин. Осик посмотрел на Бонифация с уважением. Из маленькой прихожей они прошли в такую же серебристую комнату побольше. Там пахло деревом и клеем, стоял большой стол, заваленный инструментами. Вдоль одной стены тянулся захламленный стеллаж, другая стена была сплошь увешана музыкальными инструментами. Ирка с дежурным возмущением метнулась к стеллажу, заметив на нём сразу несколько немытых чашек. Бонифаций подвёл гостей к стене с инструментами.
– Это вот – восемнадцатый век, – он показал на совершенно обычную обшарпанную скрипку. – А это – покруче Страдивари…
Осик проявлял к скрипкам неподдельный интерес. Вспоминал своего дядю, игравшего еврейскую музыку в Одессе. Роман скучал. Скрипками он был сыт, благодаря Ирке, с детства. Впрочем, у Бонифация были не только скрипки, но ещё и гитары, полуразобранная лютня и даже какие-то совсем неизвестные Роману струнные инструменты.
– А это что ещё такое?
На столе перед Романом лежало нечто, похожее на лиру, сделанное из длинных рогов какого-то животного и панциря черепахи.
– А-а-а… Это античная кифара, – отозвался Бонифаций с лёгким раздражением в голосе. – Какой-то чудак принёс мне её на склейку, торопил, торопил и пропал с концами. Полгода уж прошло. Столько клея осетрового извёл на эту дуру, понимаешь! Клей-то ладно, а вот хороший заказ скрипичный профукал, пока с ней возился.
– Так это же такой раритет! – восхитился Роман.
– Раритет, конечно, а пользы, понимаешь, ни на грош! Продать я её не могу – вдруг вернётся чудак-то этот. Играть на ней тоже проблематично.
– Почему? – спросил Роман. – Ты же её починил, насколько я понимаю.
– Что ты вообще понимаешь в музыке! – вмешалась Безслов. – Сказал тебе мастер – нельзя играть, значит нельзя!
Роман вскипел.
– Если у человека есть интеллект, то он разберётся и в музыке. Причём без тупой ежедневной долбежки!
– Ой-ой-ой! – издевательски пропела сестра.
– Ай-ай-ай! – передразнил ее Роман. – Спорим, я настрою это чудо и за месяц научусь играть.
Осик оживился.
– О! Таки вы решили поспорить! А нэшнл рашен развлечений мордобой есть в программ?
– Не дождётесь, Рабинович, – отрезал Роман. – Бонифаций, а ты не одолжишь мне это чудо на некоторое время? Для опытов.
Бонифаций даже обрадовался.
– Да бери на сколько нужно. Если чудак вдруг вернётся – отдашь. Мне она, понимаешь, не нужна.
– Месяц, значит, – ехидно прикидывала сестра. – Чему ж ты собираешься выучиться за месяц? Дёргать пальцем одну струну?
Роман уже ушёл в свои мысли, поэтому ответил спокойно:
– Собираюсь досконально изучить, как именно на ней играли в античности, и исполнить не меньше одной композиции.
– И что у тебя будет называться композицией? Трынь-брынь по корпусу?
– Нет. Это будет законченная музыкальная мысль, звучащая убедительно и профессионально.
– Профессионально? У тебя язык поворачивается так говорить? Ну давай-давай… Проспоришь – больше никогда не накормлю, – пообещала сестра, – вот, Осип свидетель моих слов.
– Хорошо, – сказал Роман, – если выиграю – будешь кормить всегда.
– Идёт… – нерешительно согласилась Ирка и добавила: – Ну вообще… Без слов.
Бонифаций невозмутимо выдал для транспортировки кифары огромный серый пакет с надписью «Евродизайн». Правда, кончики рогов чудо-инструмента всё же не поместились и угрожающе торчали из пакета.
Глава вторая. Кризис и возрождение античного жанра
Придя домой, Роман осторожно положил кифару вместе с пакетом на кровать. Потом, презрев ворчание Осика, соскучившегося по сайту знакомств, залез в Интернет и долго шарил там, отыскивая информацию про кифары и античную музыку. Ближе к утру он бросил это занятие. Тяжело засопел и склонился над кифарой, шепча что-то явно малоцензурное.
– Ой, забодает тебя Безслов! – ехидно напророчил Осик.
– А ты не радуйся! – У Романа тоже накопилась порядочная порция ехидства. – Она, если что, и тебя кормить перестанет!
– Боюсь, в свете нынешнего кризиса, Осипу Блюменфельду таки придётся тратить свой мозг на чужие проблемы! Тащи сюда свою балалайку!
– Ну давай, скрипач! – Роман вытащил античное чудо из пакета «Евродизайн». – Бог ты мой, сколько ж выпил Бонифаций?
Кифара дошла «с античных времён до наших дней» не целиком. Перекладину между рогами, на которую натягивались струны, явно выпилил Бонифаций и сделал это довольно аккуратно. Но вот струны он почему-то натянул сикось-накось не в те дырки, как ребёнок, застёгивающий шубу не на ту пуговку. Струн было всего пять. Хотя дырочек семь.
– Здесь ваятель понял, что бабло ушло, и враз утратил вдохновенье, – Осик позёвывал, но кифару осматривал с интересом. – Ой, а эти две струны из чего?
Роман захохотал:
– Эх ты, скрипач! Это ж жильные струны! Для барочных скрипок! Писк души аутентиста! Ирка про них часами может говорить.
– Подожди, Ромушка! Насколько я знаю, писки души дорого стоят. А ведь тут не хватает целых пяти писков. Мы сможем привести в чувство этот раритет без них – нормальными гитарными струнами, на которых бренчат нормальные люди?
– Что есть норма, дорогой Осик? Будем пробовать.
Роман схватил свою гитару и начал быстро раскручивать колки, чтобы снять струны. И вдруг остановился.
– Нет, товарищ Блюменфельд, так не пойдёт. У неё ж строй не как у гитары! И вообще неизвестно какой – во всяком случае, я не нашёл никаких ссылок.
– Ну и навязывай, как попало. Да оставь гитару в покое, у тебя ж два запасных комплекта есть, я помню.
Роман посмотрел на Осика, как на невменяемого.
– Я же не бабушку с рынка должен убедить, а свою сестрицу. С абсолютным слухом и абсолютной упёртостью! Кифара должна звучать божественно!
– И что ты собрался делать?
– Думаю, надо настроить по какому-нибудь древнегреческому ладу – их схемки мне удалось скачать. Ну и самое хитрое – высчитать толщину и натяжение. О, где моё техническое образование!
– Зачем оно тебе? Давай лучше мозгами работай. Ты ж философ – значит, претендуешь на наличие мозга.
– К сожалению, как раз сегодня масса мозга в моём спирту сильно уменьшилась. Как же меряют эту толщину, это ж школьная программа, ё-мое…
Осик подошёл к древнему письменному столу, порылся в его бездонных ящиках. Торжествующе вытащил какую-то хреновину.
– Дорогой друг Ромушка! Это господин Штангенциркуль, он спасёт тебя от позора.
– Замечательно! – одобрил Роман. – Теперь ещё только придумать, как будем мерить натяжение. Это ведь динамо-машина нужна!
– Что ты ругаешься, Ромушка! Где я возьму твою динаму? – спросил Осик и задумался. – Натяжение, говоришь? А нет ли подходящего приборчика у нашей дивной Раи?
– Если ты заявишься к ней в комнату в пять утра – тебе придётся на ней жениться, – пробормотал Роман.
– Зачем в комнату? – удивился Осик.
Он вышел в коридор, потопал в сторону кухни, погрохотал там чем-то и явился с безменом. Вонючим, заляпанным древним жиром, но вроде бы целым.
– Ну что? – Осик явно гордился собой. – Натянем конкурентов? Цепляешь крюком за струну, и вот тебе сила натяжения. Правда, не в джоулях, а в презренных килограммах.
– Да уж! – с завистью сказал Роман. – Плохой солдат Рабинович, но ведь как старается!
Изо всех сил отгоняя сон, они измерили гитару. Штангенциркулем – толщину струн. Безменом – их примерное натяжение. Ничего не поняв, честно вырубились.
На следующий день, едва проснувшись, вернулись к вопросу, несмотря на похмелье. Выяснилось, что гитарные струны слишком резко разнятся по толщине. По-хорошему из них античный звукоряд не сложить. Мешать гитарные со скрипичными – вообще варварство. Осик задумчиво почесал тонкий нос под тонкими же очками.
– Слушай, Ромушка! А что ты думаешь об античной рыболовной леске? Они, лески-то, очень разные бывают. Мой дедушка рыбачил, так он на каждую рыбку свою толщину подбирал. Ну, как идея?
– Да можно, я думаю. Бонифаций тоже иногда на лютни лески вяжет, когда ему струн из Европы забывают привезти. Я помню, он жаловался.
Наскребли по карманам мелочи и пешком потащились в какой-то рыболовный магазин – почти у Петроградской стороны.
– Кого ловить собрались? – спросил продавец.
– Нам бы 0,4 миллиметра. И чтоб самая качественная! – велел Осик.
– О-о-о! – Продавец явно зауважал их. Даже начал делиться своими рыболовными достижениями.
– Оська, – тихо сказал Роман, – 0,4 – будет самая высокая струна. Нам бы ещё в серёдку добавить.
– А в два раза толще есть? – прервал излияния продавца Осик.
Тот посмотрел на него, как на предателя.
– Не, если крокодилов ловить – это уже сетями. Это не ко мне!
Вернулись домой всё же с тремя катушками лесок. Роман скачал программку с виртуальным пианино. Знающие люди на форуме обещали карьеру Моцарта любому, обратившемуся к этой программе. Нажимая мышкой клавиши на экране, Роман начал крутить кифарные колки, сделанные Бонифацием. Ему удалось привести кифару в приблизительное соответствие с одним из древнегреческих ладов. Это был дорийский. Греки называли его «мужественным» и вдохновляли им воинов перед битвой.
– Круто, Ромушка, – одобрил Осик, послушав античное бренчание, – зачем тебе вообще философия? У тебя же, как выяснилось, слух есть!
Роман отмахнулся.
– Отстань! Представляешь, у них еще есть скорбные и страстные лады. А в Древнем Китае вообще было министерство музыки, которое следило за правильной настройкой инструментов!
– Ну и чем тебе не тема для диссертации?
– Не путайтесь, товарищ! Я – философ. Бренчателей в нашем роду и без меня хватает.
Осик заскучал.
– Ну и ладно. Главное – Безслов, посрамлённая, будет кормить нас до конца дней.
Роман, раздражённо отодвинув кифару, опять полез в Интернет.
– Если удастся настроить. Это ведь приблизительная настройка. Пианино – темперированный инструмент. Там всё искусственно поделено на равные ноты. А в античности музыка существовала только в натуральном строе. Этот строй подчиняется законам акустики, и ноты в нём поделены неравномерно. Помнишь, что говорил Бонифаций?
Осик вытаращил глаза.
– О не-ет! Это без меня. Осип Блюменфельд не будет перегревать свой мозг бесплатно!
Весь следующий день Роман вычислял звуки натурального строя. Дёргал гитару, вслушиваясь в обертоны. Метался между гитарой и виртуальным пианино – надо же было понять, чему хоть примерно соответствуют найденные звуки, чтобы выстроить из них античный лад. Писал корявые схемы и злобно матерился. Настроения не было. Еды осталось – только перловка и доширак. Да ещё приближался срок оплаты Рае. К счастью, Осика пригласили сделать презентацию каких-то австрийских спа-процедур. Там нашлось дело и Роману – переводить с немецкого рекламные «телеги».
Почувствовав себя спасёнными, друзья решили во что бы то ни стало победить эту проклятую кифару. Ну и вредную, нудную Безслов, разумеется. Для проверки натуральности строя у них был только слух Романа, флажолеты на вконец издёрганной гитаре и многочисленные примеры из Интернета, разной степени сомнительности.
Кифара упиралась. Звучать-то она звучала, но как детские игрушечные гусельки, не лучше. Роман уже раскаивался, что ввязался в эту авантюру. Профессиональное звучание! Да сестра за одно только это слово его теперь с потрохами съест!
И вдруг, после очередной настройки, что-то произошло. Аккорды зазвучали гулко и красиво, как на фирменных европейских записях. Звуки струн как бы соединились между собой, и то, что получалось, – хотелось слушать, несмотря на неопытность кифареда.
– Уф! – Роман плюхнулся на кровать так, что она зазвенела. Главное сделано. Теперь только бренчать научиться!
– Вот Лидусю свою порадуешь! – сказал Осик. – Она ведь через неделю уже приедет?
Роман даже забыл про Лидусю. Она считала себя его девушкой, хотя и не навязчиво. Работала Лидуся в аптеке. Там они и познакомились, когда пришлось спасать Бонифация от очередного похмелья. Великий реставратор умирал, но опохмеляться не желал – что он, алкоголик, понимаешь! Не желал он и презренного аспирину, а требовал таблетку «с ветеринарным названием», которого, разумеется, не помнил. Друзья тогда безуспешно мотались по разным аптекам. И только в старинном доме на Василеостровской их выручила милая фармацевт Лидия. Она догадалась, что «ветеринарное название» это – Упса, шипучий аспирин.
Потом студенты ещё не раз ходили и ездили в эту аптеку. Осик старательно клеился к Лидусе, но та твердо и непоколебимо выбрала Романа. Философа это не слишком порадовало. Он хотел себе девушку утончённую. Правда, знакомиться, в отличие от Осика, был не горазд. Зато у Лидуси имелось чувство юмора, повышенные требования к гигиене и профессиональная решительность медика.
Неделя прошла хорошо. Роман научился ловко перестраивать кифару из одного лада в другой. В каждом ладу у него намечались композиции. Таким образом, план посрамления сестры был даже перевыполнен. Переводы тоже шли, хотя со скрипом. Уж очень косметическая лексика далека от философской. Осик целыми днями мотался по своим презентациям.
Как-то утром Роман проснулся от певучего женского голоса за стеной. Голос интересовался делами хозяйки Раи. Та, не привыкшая к такому вниманию к своим делам, бормотала что-то невразумительное, наполовину состоящее из «ё-мое».
– Лиду-уся прибыла! – протянул Осик, сползая с кровати. У него как раз оказался выходной.
Роман впрыгнул в джинсы. И вовремя – через минуту раздался четкий и решительный стук в дверь, а потом появилась сама Лидуся – румяная, пахнущая свежестью. Свои короткие волосы она выкрасила в жестокую блондинку.
– Ну, как вы тут без меня? Небось, вредными привычками занимаетесь с утра до вечера? Знаю я вас! – Она погрозила наманикюренным пальчиком и пошла чмокать обоих.
– Ну, что у вас тут нового? Ничего себе! – воскликнула она, подходя к подоконнику. – Вот это да! Вы что с цветами сделали?
– Ну… Мы… это, – промямлил Роман.
Цветы они, за время Лидусиного отсутствия, кажется, не удосужились полить ни разу. Роман подошёл к окну, прикидывая, что говорить хозяйке, и удивлённо выпучил глаза. На подоконнике за грязными занавесками безудержно бушевала зелень. Растения выглядели, как образцы из личной оранжереи агронома Тимирязева.
– Вот, поливали! – гордо сказал Осик.
Но Лидуся, хорошо знавшая студентов и к тому же обожавшая комнатные растения, возмутилась.
– Ребят, не врите, а? Для такого вида поливать мало. Тут ухаживать надо!
– Оська, ну, в самом деле, не ври! – сказал Роман. – Мне даже интересно, что с ними случилось!
Осик отмахнулся.
– Ну что, что! Рая ухаживала! Поняла, наконец, что от нас толку не будет.
– Скорее всего, – согласилась Лидуся, – пойду на кухне посмотрю – тоже, наверное, ожили.
С кухни она вернулась бегом и шепотом сообщила:
– ТАМ – просто сено!
– Странно! – Осик почесал под очками. – Таки… необъяснимо даже!
Роман глубокомысленно наморщил лоб.
– Или в комнате без нас тусуются гринписовцы, или…
Лидуся с истинно врачебной строгостью в голосе закончила:
– Или вы тут занимаетесь чем-то крайне полезным для растений!
– М-м-м… – задумался Роман. – Дуэли на водяных пистолетах?.. Вроде не совершаем.
– Может, окно открывали и их дождиком полило? – размышляла вслух Лидуся. – Да нет, это вряд ли! – прервала она сама себя, оглядывая шпингалеты, покрытые вековой пылью.
– Ромушка, – сказал Осик, – а как насчёт кифары? Ты уже тут неделю бренчишь с маниакальной божественностью! Может, цветочки таки прониклись?
Роман поморщился.
– Больно уж напоминает советские околонаучные статейки, которые писались для борьбы с тлетворным Западом. Цветам играют «плохую» рок-музыку – те вянут, играют «хорошего» Моцарта – радостно цветут.
– Моцарт тоже не с Востока, – пожал плечами Осик, – и вообще я не понимаю, что в нём нашли. Гершвин, по-моему, круче. А сыграй на своём чуде! Лидуся послушает. И я что-то соскучился по божественности.
Роман проверил гитарными флажолетами натуральность строя и сыграл в «скорбном» миксолидийском ладу. Из Лидусиного карего глаза выползла долгая слеза.
– Ребят! – жалобно пискнула Лидуся. – Я прям ощутила воздействие на организм!
Студенты переглянулись и злодейски захохотали.
– Пора к Безслов идти! – подытожил Осик.
Тут раздался телефонный звонок. Звонила как раз Ира.
– Рома! – Ее голос настолько изменился, что Роман чуть было не спросил «кто это?». – Я у мамы в больнице. Ты должен срочно приехать в Псков. Ей совсем плохо.
– Что с ней? – испугался Роман.
– Без слов. Нет, вообще, без комментариев! – надрывно закричала она. – Ты что, не знаешь, что твоя мать больна?
Хорошо, что сестра далеко. Роман почувствовал неудержимое желание ударить её. Сказал нарочито чётко:
– Да. Не знаю. Мне не доложили. Сейчас соберусь и пойду на вокзал.
– Хорошо, – вдруг сдулась гордая Безслов и шмыгнула в трубку носом.
Роман положил трубку и объявил:
– Посрамление переносится. Наша мама заболела, Ирка у неё. Я сейчас тоже поеду в Псков.
Осик подошёл к Роману и тихонечко толкнул его плечом, явно подлизываясь.
– Ромушка, ты ведь настоящий друг?
– Что надо, Рабинович? У тебя же корысть на лице написана!
– Да нет, – вздохнул Осик, – таки жаль, комната простаивать будет… Можно, я приглашу объект своих тайных воздыханий, пока тебя нет?
Забытая всеми Лидуся строго спросила:
– Как зовут твой объект?
Осик растерялся.
– Зачем тебе, свет моих очей?
– Надо. Скажи. Жалко, что ли?
– Ну… возможно, Лилия. Или не Лилия…
– Осик! – Лидуся рылась на столе в поисках чистой бумаги. – Ты вообще знаешь о вреде случайных связей? Ко мне такие селезни в аптеку бегают, лечатся от этого! Ладно! Обойдусь без имени.
Лидуся села за стол и, сдерживая корявость врачебного почерка, достаточно разборчиво и крупно написала:
«Гражданин Человек!
Если ты на самом деле Человек и умеешь читать – полей, пожалуйста, эти цветы».
– Жалко же цветы! – объяснила она. – Только оклемались – и опять будут мучиться. Те, на кухне, наверное, уже не спасти. Хотя…
Она подумала и дописала:
«И те несчастные, что на кухне, тоже полей. Спасибо!»
Она сделала из листа что-то вроде крыши домика и поставила на видное место перед компьютером. Роман к этому времени как раз успел собраться.
Глава третья. Учёные баталии
У мамы оказался запущенный холецистит. Пока Роман доехал – ей сделали операцию. Жизни её теперь ничего не угрожало, но болезнь нанесла моральный удар. Всю жизнь мама верила в свою бедную гордую независимость – когда одна растила детей, когда теряла и находила работу. Теперь во взгляде её читалась растерянность, теперь она нуждалась в уходе. К счастью, продолжалось это недолго. Усилием воли она встала на ноги и вскоре велела детям возвращаться в Петербург. В поезде Ирка была тихая и задумчивая. Даже ни разу не сказала своё любимое «без слов».
Рано утром Роман шел по Обводному каналу, в очередной раз мучительно ища тему для диплома. В конце концов, уже четвёртый курс начался. Пора определяться.
Будущий философ перегнулся через ограду канала. Тусклая чёрная вода почему-то манила неотвязно. Чему там манить? Канава и канава. Правда, по легенде, вырытая на месте языческого капища. Осик уже все уши прожужжал про это капище. Кстати, о легендах! А мифология Петербурга – чем не тема? Наверняка уже её сильно копали, но если подойти со стороны онтологии…
Роман вошёл в квартиру. На всякий случай постучал в дверь комнаты – вдруг там оргия? Оргии не наблюдалось. Пустая комната. Обе кровати аккуратно застелены. Роман подошёл к цветам. Те пожелтели и скуксились, хотя земля вроде сырая. Зато кухонные ожили и зазеленели. Странные эти цветы! К обеду приполз злой Осик, поссорившийся с «объектом». Подтвердил, что «объект» цветы поливал регулярно вплоть до вчерашнего дня. Студенты сошлись во мнении, что комнатные цветы похожи на женщин полным отсутствием логики.
– Ничего они не странные! – уверенно сказала пришедшая вскоре Лидуся. – Происходит абсолютно нормальная реакция. Кухонные растения начали оживать от воды, а у тех, что в комнате, – мощный стресс. Они уже успели подсесть на кифару, а тут бац – и ты уезжаешь!
Роман поморщился.
– Ну, это уже вообще какой-то детский сад! Цветы влюбились в кифару!
– Ромушка! – напомнил Осик. – Мы посрамлять-то Безслов будем? Тогда тебе таки нужно учить уроки, а то сестра твоя… разве сестра это? Чистый дракон!
Посрамление назначили на среду. Решили проводить его на Обводном – чтобы не тащить гитару, необходимую для «натуральной» настройки кифары. Шёл дождь, а у гитары не было непромокаемого чехла. У кифары, естественно, тоже никаких чехлов. Купили коньяку – чтобы привлечь Бонифация на свою сторону. Посрамляемая с экспертом пришли, опоздав на целый час, наверняка из-за Бонифация. Ирка вообще не умела опаздывать. Она сердито сопела. Как видно, пока шли – ругались. Увидев Лидусю, выкрашенную в блондинку, стала ещё сердитей. Лидусина простота её бесила.
– Мы не надолго! – строго сказала Ирка, выразительно глядя на Бонифация. Обернулась к брату: – Давай, показывай, что ты там наковырял, и мы пойдём. Дел много.
Но коварный Осик уже метнулся к радиоле 50-х годов, на которой стояла большая бутылка коньяку.
– Ирочка! Ну что вы такое говорите! – гостеприимно вскричал он, незаметно указывая на бутылку Бонифацию. – Конечно, все пойдут к своим делам. Но не раньше, чем мы покушаем чаю.
Чайник вскипел, бутылку открыли. Осик поставил перед всеми крошечные рюмочки. Бонифаций, привыкший к гранёным стаканам, опечалился, но, взглянув на Ирку, промолчал. Роман начал проверять настройку кифары.
– Он уже так круто научился! – похвалилась Лидуся.
Ирка презрительно поджала губы.
– Смотря что понимать под словом «круто».
Роман закончил настраивать и принялся ритмично перебирать струны в «мужественном» ладу, потом быстро перестроил одну струну и стал обыгрывать «скорбный» лад. Бонифаций, беспрерывно поглощавший коньяк, аж весь вытянулся от любопытства.
– Слушай… она же у тебя в натуральном строю, понимаешь!
– В натуральном, – подтвердил Роман и победно посмотрел на сестру.
Та сосредоточенно жевала кончик своей косы.
– Ну… настроил ты инструмент, конечно, неплохо, – медленно начала она, – только то, что ты сыграл, вряд ли можно назвать композицией. Ведь дай тебе сейчас ноты – ты и простую мелодию не сыграешь.
– Иринка! – прервал её Бонифаций. – Не во всех музыкальных культурах вообще используют ноты. Вспомни хотя бы индийские раги.
Безслов упрямо мотнула головой.
– Не будешь же ты говорить, что он сыграл индийскую рáгу!
– Это гармонично звучит, понимаешь? Значит, это – музыка. Мы не знаем: так ли древние греки использовали эти лады, но ты слышишь, это, правда, действует.
– Коньяк на тебя действует, – прошипела Безслов. – Ладно, – тряхнула она косой, – мне-то что? У нас с тобой кошелёк общий. Хочешь – будем кормить. Надеюсь, они не рассядутся на нашей шее и не начнут погонять!
– Ну что ты, сестрёнка! – сладко улыбнулся Роман. – Для меня моральное удовлетворение превыше телесного.
– Без слов, – вздохнула Ирка.
Всё это время Лидуся примеривалась задать Бонифацию интересующий её вопрос. Наконец она дождалась паузы.
– Скажите…
– Он Бонифаций, – напомнил Роман.
– …Бонифаций. А эта… кифара может влиять на рост комнатных растений?
Бонифаций наконец решился налить себе коньяку прямо в чайную чашку и, прямо-таки сияя от собственного поступка, начал:
– Сама-то кифара, конечно, нет. А вот древнегреческие лады, особенно если строй натуральный, могут сильно воздействовать, понимаешь… Греки это знали. Вот про Пифагора есть история. Идёт Пифагор и видит, что какой-то чудак дом собрался поджечь. Уже хворосту натащил. Выясняется, это – дом его девушки, чудак её сильно приревновал к другому чудаку. Пифагор быстро разыскал музыканта, не помню какого, кифареда, я думаю, и велел ему играть в лидийском ладу. А все мы помним, что это у нас мягкий женственный лад. Ну и после прослушивания, чудак, понимаешь, забирает свой хворост и мирно уходит. Уж если маньяка можно правильной музыкой урезонить, что ж тут про цветы говорить. Цветы, понимаешь, тоньше чувствуют.
Лидуся, не сдержавшись, вскочила и захлопала в ладоши.
– Вот! Вот! Я права! А вы надо мной смеялись!
– И в чём же это ты права? – кисло поинтересовалась Безслов.
– Ну, ребята летом цветы не поливали, – стала объяснять Лидуся, – всё засохло. Потом Рома начал играть на этой… кифаре – они без всякой воды зазеленели. А когда вы в Псков уехали – их поливали, а у них стресс без музыки, как ломка у наркомана, наверное. Видите, какие жёлтые? Ой! Идите сюда все!
– Эти бездельники даже цветы полить не могут! – проворчала Безслов, вставая.
Компания столпилась у подоконника, разглядывая мощные зелёные побеги, щедро выпущенные всеми растениями. Лидуся торжествовала.
– Вот! В их организме был стресс из-за отсутствия музыки. А теперь лечение, тьфу ты… музыку возобновили, и у них положительная динамика!
Бонифаций с истинно коньячной яростью встрепал и без того лохматую шевелюру.
– Слушай! А это интересная мысль, понимаешь! Други, а проверьте её! Вам нетрудно, а мне любопытно!
– Да нам самим любопытно! – сказала польщённая Лидуся и сообщила Роману: – Вот, Ромчик, видишь? Я тоже могу умные мысли выдавать!
Безслов сосредоточенно давила пальцем крошки печенья. Ноготь на этом пальце был радикально обгрызен. Как, впрочем, и на других.
– Всё-таки это поверхностно! – вдруг выдала она. – Нельзя так подходить к музыке! Почитали в Интернете, побренчали, Пифагора приплели! Несерьёзно!
– Ира! А почему всё должно быть серьёзно? – спросил Роман. – Разве ты не знаешь, что самые большие глупости делаются с серьёзным лицом?
Ирка вскипела:
– Ты – болтун! Ты вообще не знаешь, что такое труд и профессионализм! Философия вообще не профессия!
Роман тоже начал заводиться, как всегда, когда говорил с сестрой. Потом решил: хватит. Философ он или истеричка? Поэтому заговорил совершенно спокойно.
– Значит, ты считаешь, что в профессии главное – труд? Не интуиция, не умение ладить с людьми, не природная склонность, даже не говоря про талант, а именно труд? Ты так считаешь?
– Это не я считаю! – взвизгнула Ирка. – Это так и есть!
– Хорошо. Берём за аксиому, – продолжал Роман ещё спокойнее, – но почему же тогда ты пилишь скрипку всю жизнь, а не смогла устроиться ни в один приличный оркестр?
Ирка вскочила, осыпав всех крошками.
– Да потому, что… потому, что… я ненавижу тебя! – прокричала она и выбежала из комнаты.
Хлопнула входная дверь. В комнате образовалось неловкое молчание.
– Нет, мордобой таки был бы гуманнее! – подумав, сказал Осик.
– Ребят! Нужно её вернуть! – забеспокоилась Лидуся. – Дождь же! Простудится человек!
Бонифаций зашарил вокруг себя.
– Други, вы мои ключи не видели? Да-да, вернуть, простудится, понимаешь! Пойду, поищу её…
Уже у двери, протягивая руку Роману, он жалобно сказал:
– Такая вот она, понимаешь! Как с ней быть? А вы кифару проверьте, очень любопытно, ей-богу!
Нашарил пьяно дверь и ушёл в классическую питерскую ночь.
Глава четвёртая. Опыты, сыновья ошибок
Лидусю охватил исследовательский азарт. Она заставляла Романа играть на кифаре, а сама то приносила цветы с кухни, то уносила их обратно. Даже притащила какое-то растение из своей аптеки. Научный результат не получался, ведь все экземпляры находились теперь в хорошем состоянии. Никакой динамики. Для чистоты эксперимента нужно было специально угнести некоторую часть растений. Но Лидуся, как врач и цветовод-любитель, никак не могла решиться на такую вредную для цветочного здоровья операцию. И вообще цветы начинали надоедать. Хотелось масштаба. В смысле – человеческих жертвоприношений на алтарь науки. К несчастью, у Лидуси не было подходящих знакомых, а Роман с Осиком наотрез отказались делать подопытных крыс из своих сокурсников.
Но случай всё же представился.
Доходный дом на Обводном, где жили студенты, стоял вблизи от казарм подводного училища. Время от времени морячки изыскивали секретные фарватеры для выхода в самоволку. Находясь в самоволке, личность морячка приобретала противоречивость. Его буквально пёрло и от воли и от самости. В то же время в его животе возникал острый мерзкий привкус незаконности предприятия. В день, когда всё произошло, Лидуся принесла медицинского спирту. Принесла она его потому, что Осик как-то сказал:
– Безобразие. Аптекари каждый день ходють, а спирта медицинского в доме нема.
Надо так надо. Послушная Лидуся и принесла сразу два флакона. Очень удивилась, когда на неё начали ругаться. Ругались, правда, недолго. Роман сходил в кухню и принёс три чашки и кипяченой воды для разбавки. Пошло хорошо. После некоторой чашки Роман даже начал восхищаться Лидусей, а восхищаться было чем. Она без запинки произнесла слово «экзистенциализм», что в трезвом виде ей не давалось. Попив ещё немного, все трое пошли гулять. На дворе стояли осенние сумерки, пропитанные холодком. Осику сразу же захотелось попи́сать, а возвращаться – плохая примета. Вполне можно было бы найти какую-нибудь подворотню, уголок, в конце концов, но пьяного Осика пробило на пафос. Он объявил, что не относится к тем, кто ссать хотел на культурное наследие. Зачем-то припомнил блокаду и еврейские песни Шостаковича. После чего ушёл в самоотверженный поиск кустиков. Роман в это время находился в экзистенциональных размышлениях по поводу горячей Лидусиной груди. Для её исследования тоже требовалось подходящее место. Как-то случайно рядом оказались кустики – густые, несмотря на осень. Над ними, сосредоточенно блестя очками, плыла верхняя часть туловища Осика.
Доплыв до подходящего места, Осик остановился и стал смотреть вниз. Вдруг из кустов закричали и полезли люди в косухах, банданах и тельняшках. «Мамочки!» – сказал Осик и схватился за очки. Философ понял, что товарища бьют. Бросил Лидусину грудь. Как воин-освободитель, ворвался в кусты и с чувством вмазал морячку, разбившему Осиковы очки. Роман был широк и крупен, а кулаками махал редко, поэтому удара не рассчитал. Курсант-подводник, матёрый самовольщик, вылетел из кустов, как мешок. Падая, ударился затылком о поребрик и затих. Косушные и банданные куда-то делись.
Товарищи в полном ужасе собрались над телом павшего врага. Лидуся искала пульс.
– Жив, – объявила она и деловито продолжила осмотр, – травм, несовместимых с жизнью, тоже пока не вижу.
– Вот и хорошо, – мрачно сказал Роман, – пошли, пока нас милиция не загребла.
– Ты что! – возмутилась Лидуся. – У человека может быть отёк мозга. А ещё сегодня заморозки! Он простудит себе почки и не сможет иметь детей!
– Дети, значит, теперь почками делаются? Ну и что ты предлагаешь? Скорую вызвать?
– Только с уличного телефона вызывайте, чтоб не вычислили, – посоветовал Осик, осторожно платочком стирая кровь со щеки – порез от разбитых очков.
– Где ты найдёшь тут телефон? – зло сказал Роман. – Только на Балтийском. А там сплошные менты.
– И что тебе менты? – удивился Осик. – Ты разве с мешком наркотиков?
– Дур-р-рак! Я нетрезв. Мы все нетрезвы. А ты к тому же весь в крови!
– Ребят, нельзя ему скорую! – подала голос Лидуся. – Он же явно в самоволке! У него неприятности на службе будут. Давайте его в дом занесём, я попытаюсь привести его в чувство.
– Чего? – не поверил своим ушам Роман. – А лучше ты ничего придумать не смогла?
– Ромушка, – с пьяной вескостью сказал Осик, – кончай быть гнилым интеллигентом, не отвечающим за свои поступки. Конечно, мы сейчас берём этого человека и таки тащим к нам домой.
– Н-да… а что мы говорим встречающимся соседям и работникам милиции?
– А это возьмёт на себя Лидуся. Она будет проверять – свободна ли дорога.
Курсант, к счастью, оказался невысоким и щуплым. До дома было совсем близко. Никто им не встретился, что не удивительно. Немного найдется желающих гулять осенней ночью по Обводному каналу, любуясь тёмными зарешеченными окнами складов и казарм XIX века.
На свету курсанта разглядели, как следует. Он был белобрыс и прыщав. Его положили боком, на кровать Романа, как главного виновника происшествия. Вот уж точно, не одно доброе дело не остается безнаказанным! Роман, сердито сопя, шагал по комнате. Лидуся наколола льда в годами не размораживаемом холодильнике и обкладывала этим льдом затылок курсанта.
– Ромушка, ну прекрати же наконец мельтешить! У меня уже шумит в ушах от твоего мельтешения! – пожаловался Осик. – Поиграй лучше на кифаре. Хоть нервы успокоишь.
У Романа не было желания продолжать спор. Он начал настраивать кифару. Курсант в это время шевельнулся и начал делать губами «пф».
– Кажется, тюрьма утешилась. Больше по нам не плачет, – тихо, одними губами произнёс Осик, – играй, Ромушка!
– В каком ладу? – спросил Роман.
– В лидийском, конечно! – велела Лидуся. – В честь меня. И вообще, он называется «женственный», я запомнила.
Роман начал играть. Лидуся заварила зелёного чаю, который должен был нейтрализовать действие медицинского спирта. Впрочем, это было лишним. Происшествие и так протрезвило всю компанию. Утомившись лидийским ладом, Роман собрался перестроить кифару, как вдруг морячок вскочил с кровати.
– Так! Стоять! – скомандовала Лидуся. – Это симптом сотрясения, когда так быстро вскакивают. Как тебя зовут, помнишь? Тошнит? Свет раздражает?
Будущий подводник смотрел на неё, как на акулу, зачем-то оказавшуюся в кают-компании.
– Помню, конечно! Дмитрий я, Димон можно. У вас тут так клёво! Я ещё, пожалуй, полежу!
– На спину – не смей! Только на бок, – скомандовала Лидуся, – язык может запасть!
– За какую пасть, что ты гонишь? – удивился курсант. Он явно протрезвел меньше всех, – а у вас так клёво было! А сейчас… не так клёво.
– Играй опять! – шепнула Лидуся Роману.
– Воо… Ща – клёво, – сказал блаженно курсант и закрыл глаза.
Лидуся ловко перевернула его на бок. Роман продолжал извлекать из кифары лидийские благозвучия. Курсант опять попытался встать.
– А где я, кстати? Вы – сектанты?
– Сектанты, сектанты. Спи! – успокоила Лидуся. – Тебе сейчас заснуть надо. Мы тебя каждый час будить будем.
– Меня? Каждый час? Вот ур-роды! Но клёво у вас! – И он опять улёгся.
– Зачем ты собралась будить его каждый час? – шёпотом, не переставая играть, поинтересовался Роман.
– Чтоб вопросы задавать. И выяснять – не путается ли сознание.
– Оно таки уже! Причём – давно! – одними губами, страшно гримасничая, произнёс Осик, но друзья его поняли.
– Когда у них там перекличка, кто знает? – деловито поинтересовалась Лидуся.
Никогда не служившие студенты дружно пожали плечами.
– Наверняка бесчеловечно рано, – предположил Осик.
– Да! – вдруг громко ответил курсант Димон, не открывая глаз. – У нас жестоко. Мы – нас-стоящие морские волки потому что!
– Ромушка, – тихо сказал Осик, – ты там, что ли, в мужественный лад перешёл?
Ближе к утру морского волка пришлось безжалостно выгнать. Лидуся объяснила ему, что это для его же пользы.
– Есть, капитан! – отрапортовал курсант и побрёл искать свои казармы.
Лидуся встревоженно сказала:
– Симптомы иногда на следующий день проявляются. Ему нужно еще наблюдаться.
– Только не здесь, пожалуйста! – негостеприимно пробурчал Роман, оглядывая свои пальцы. От слишком продолжительного музицирования на них появились мозоли.
Курсанта Димона наблюдать повторно всё же пришлось. Ближе к вечеру он заявился, причём не один, а с двумя крупногабаритными товарищами маргинального вида в штатской одежде. Лидуси не было, а Осик обрабатывал данные социологического опроса на тему новых подгузников. Политических деятелей ему опять не досталось. С морским волком пришлось беседовать Роману. Курсант Димон, стараясь быть интеллигентным, просил вчерашней «дури». По его словам, ничего в жизни его ещё так не «торкало» и не делало «ваще совсем клёво», как то, что было вчера ночью.
– Да не было ничего! – грубо ответил Роман и хотел закрыть дверь, но один из шпанистых верзил успел поставить в проём ногу в гигантском говнодаве, и теперь втягивался в коридор сам. Руку, которой он держался за косяк, покрывала густая разноцветная вязь фантастических татуировок.
– Вы всё-таки лучше вспомните, что там у вас было. Мы заплатим, если что, – сказал он почти дружелюбно.
– Подождите здесь, – попросил Роман и метнулся в комнату. – Оська! Что делать? Припёрся этот вчерашний с друганами. Требует наркотиков. Он уверен, что у нас они были вчера.
– Наркотиков хочут? Их есть у меня! – бодро отвечал Осик, вылезая из-за компьютера. – Ромушка, зови народ к нам. К сожалению, тебе опять придётся прикинуться Аполлоном, играющим на кифаре.
– У меня уже на пальцах мозоли, – проворчал Роман.
– Ничего не поделаешь, Ромушка! За выгодную сделку люди иногда и головы лишаются, не только пальцев. Но заметь, это таки не самые умные люди! Поэтому быстро делаем умные лица и работаем!
Роман привёл сомнительную троицу в комнату. Осик, сидящий вполоборота за компьютером, выглядел важно, как сановитый работник жилищно-коммунальной службы.
– Здравствуйте! – холодно молвил он. – Я вас слушаю.
– Ну, это… – начал Димон.
Татуированный верзила мягко отодвинул щуплого курсанта и поинтересовался:
– У вас тут средство хорошее имеется, насколько я понял?
– Много чего на свете имеется, – уклончиво ответил Осик, – вы как: сами по себе или от кого-то?
Верзилы переглянулись. Димона они явно игнорировали, несмотря на его форму.
– Сами по себе мы, – пробасил второй в бандане с черепами.
– Клёво вчера было! – встрял Димон. – Я друганам сказал.
– Замечательно! – кивнул Осик банданистому, игнорируя Димона. – Всегда приятно общаться напрямую. Тут такое дело. Секретная разработка наших учёных генетиков специально для правительства. Кайф без побочных эффектов. Единственное – затратно это и громоздко. Придётся всё делать прямо здесь. Готовы?
Произошла немая сцена. Верзилы испытывающе посверлили взглядами курсанта. Тот закатил глаза, изображая ожидающий их кайф. Они покивали. Причём в кивании читалось и согласие на эксперимент, и обещание съесть курсанта с нечистотами, если результат эксперимента им не понравится.
– Роман! – официально-приказным тоном велел Осик. – Подготовьте помещение. Шторы задвинуть, музыкальный инструмент настроить. А вы, пожалуйста, присаживайтесь!
Он усадил всех троих на свою кровать, умягчив её подушками и одеялом с кровати Романа. Сам неторопливо вышел за дверь. Потом с кухни послышался грохот. С невозмутимым лицом Осик вернулся, неся спички, и возжёг ароматические палочки, невесть откуда взявшиеся. Подошёл к безмолвной троице.
– Ну и последняя формальность, так сказать, прежде, чем начнём. Дмитрию-то мы вчера бесплатно помогли, как пострадавшему от хулиганов.
– Сколько? – мрачно спросил татуированный.
– Да по тысяче с человека и хватит! Я же вижу, вы люди небогатые.
Собрав дань со всех троих, Осик с утроившейся гибкостью выскочил в коридор и вернулся с Раиным пузатым металлическим кофейником, ситечком и тремя чашками. Через ситечко разлил по чашкам горячую коричневатую, пахнущую смутно знакомым, жидкость.
– А вчера ничего не давали пить! – возмутился Димон.
– А вчера другой расклад был, – объяснил Осик и повернулся к своему товарищу. – Начинайте, Роман! Всё, как вчера, пожалуйста. А вы, пожалуйста, примите катализатор.
– Чего? – буркнул банданно-черепастый.
– Процесса. Катализатор процесса. Чтоб процесс шёл лучше.
Роман меланхолически терзал лидийский лад, Осик подливал клиентам сомнительного пойла. Они пили, никак не выражая своих ощущений. И тут в комнате вдруг появилась Лидуся.
– Ребят, а у вас дверь не закрыта! Ой, Дмитрий пришел! Как там симптомы? Новых не было?
Один из верзил повернулся к Осику.
– Директор! Скажи вашей тёлке, пусть помолчит. Мешает очень.
Лидуся, ойкнув, закрыла себе рот ладошкой. Верзилы с каменными лицами допили катализатор, немного ущемив при этом Димона. Потом вся троица сидела с закрытыми глазами ещё минут сорок. После чего Осик сделал завершительный знак Роману, включил свет и объявил:
– Наш сеанс окончен. Напоминаю, что ваше намерение участвовать в эксперименте было исключительно добровольным.
Верзилы молча встали с кровати, подняв с собой Димона, и двинулись в коридор. Осик извилисто юлил между ними, пытаясь понять, не набьют ли ему сейчас морду. Морду бить явно не собирались. Уже уходя, татуированный вдруг соизволил высказать мнение:
– Правильное у тебя средство, командир! Мы там, если что, ещё придём.
Они ушли, и дверь закрыли, и по лестнице протопали, а Осик всё стоял в коридоре с блаженно-мечтательным лицом. С этим выражением он медленно пошёл в сторону комнаты, но перед самой дверью сменил его на обычно деловитое.
– В общем, Ромушка, тыщу ты сегодня честно заработал.
– Ничего себе, тыщу! – Роман сунул ему под нос пальцы в мозолях. Одна из мозолей лопнула и слегка кровила. – Ты что же это, Рабинович? Эксплуататор никак? Себе, значит, две?
Осик расхохотался.
– Не поверишь! Себе таки тоже одну! И одну Лидусе. Без неё мы бы не притащили к нам Димона и вообще не стали бы экспериментировать. У нас подобрался отличный коллектив, чуешь? Только надо срочно менять формат. С уголовного на культурно-просветительский.
Срочно сменить формат, однако, не удалось. Мрачные товарищи Димона приходили ещё – уже без Димона. Лидуся экспериментировала с составом катализатора. Тот, самый первый, Осик вдохновенно сотворил из остатков спирта, отвара пустырника и Раиного варенья незапамятной давности, доставшегося ей ещё от мамы. Лидуся работала на будущее – понижала градус катализатора, выясняя, можно ли обойтись вообще без алкоголя. Мрачные товарищи привели каких-то розово-чёрных девиц, с густо накрашенными глазами. Одна из этих девиц впала в тяжёлый экстаз с подёргиваниями, когда Роман сменил женственный лад на скорбный.
– Значит, никакого вреда для здоровья? – поинтересовался после сеанса татуированный верзила, глядя Осику в самую душу.
– Мы постоянно произносим слово «эксперимент», как вы помните, – извернулся Осик, – генетика, знаете ли, наука тонкая…
– Не понял, а при чём тут генетика? – встрял банданно-черепастый. – Тут химия в лучшем случае…
– Как при чём? – возмутился Роман. – А как же индивидуальное наложение ментальной парадигмы ДНК на комплекс химико-культурологических элементов? К чему же, простите, это отнести, как не к генетике?
– Логично, – согласился банданистый.
– А я вообще побывала в прошлой жизни, – с придыханиями сообщила жертва экстаза.
Закрыв за клиентами дверь, Осик бросился жать руку Роману.
– Не права твоя Безслов! Философия ещё какая специальность! Это ж надо такую телегу толкануть про парадигмы ДНК! Осип Блюменфельд таки снимает свою шляпу!
Роман внимательно осмотрел свои огрубевшие от профессиональных кифарных мозолей пальцы.
– Телега телегой, а доля истины в ней есть. Налагается парадигма-то на комплекс. Мы сами, смотри, как подсели! Лидуся уже вообще не может жить без кифары. Не знаю, что дальше с нами будет!
– Что будет, что будет! Работать надо, – сурово сказала Лидуся. – Новых подопытных кроликов искать. Ничего ж пока непонятно!
Глава пятая. Случайные кролики
Вскоре пришёл милиционер. Негрубый, питерский. Зато въедливый до ужаса. С неотступной вежливостью вызнавал про наркотики. Получал отрицательные ответы и снова задавал наводящие вопросы. Не выдержав, друзья устроили ему показательный сеанс. Пить бурду он отказывался – на работе ведь не пьют. Правда, когда Лидуся прибежала, запыхавшись, с неплохим коньяком – питие мгновенно перешло в разряд работы. Однако экстаза у представителя власти не проявилось и после коньяка с кифарой, хотя Роман, не щадя пальцев, перепробовал все лады. Впрочем, ничего незаконного не было в кифаре с коньяком. И документы были в порядке. Предприимчивый одессит Осип Блюменфельд имел регистрацию по данному адресу.
– Но вы там, если что, обыщите уж нас, чтоб для спокойствия! – на прощание посоветовал Осик стражу порядка.
– Вы думаете, нам так просто обыскать гражданина! – пожаловался тот. – Это ж разрешение надо!
Дверь закрылась. Роман взглянул на Осика и поморщился.
– Ну и зачем ты подал ему мысль про обыск? Мало ли что они могут найти у Раи?
– Ничего не найдут, – уверенно сказал Осик. – Рая – старый честный алкоголик, она не будет принимать всякую гадость.
– Но почему же оно на него не подействовало? – озабоченно пробормотала Лидуся. – Неужели дело в сочетании трав с алкоголем, а не в кифаре? А как же тогда цветы? Да и травы у нас всё время разные.
– Друг мой, Лидушка! – приобнял её Осик. – А тебе не приходило в голову, что господин милиционер таки лишён музыкального слуха?
Лидуся пожала плечами.
– Да мы тут все те ещё музыканты…
– А вот и нет! – довольно ухмыльнулся Осик. – Я тут по поводу подгузников увлекся социологическими исследованиями и много чего интересного нарыл. Согласно одному очень солидному исследованию, люди, полностью лишённые музыкального слуха, крайне редки. Есть и ещё одна очень удивившая меня вещь. Оказывается, процент выдающихся музыкальных дарований среди профессиональных музыкантов намного ниже, чем среди обычных людей. Я думаю, это происходит вот как: очень многие академические музыканты – потомственные. А там две тенденции. Либо гены передадутся, либо природа таки решит отдохнуть на детях. А детям никуда уже не деться – семейное дело, мафиозные наработки. Ну и ещё, конечно, бывают фанаты музыки. Придумают себе мечту и давай долбать по роялю или скрипку пилить. Кстати, Ромушка, тебе этот случай ничего не напоминает?
Роман тяжело вздохнул.
– Надо позвонить ей, помириться. Сестра всё-таки. К тому же единственная.
Он поплёлся к телефону.
– Алё! – бодро начала Безслов, но, услышав голос брата, сразу бросила трубку.
– Вот так. Не хочет разговаривать. Что же мне с ней делать? – озадаченно спросил Роман.
– Да ещё ведь мы должны сказать Бонифацию про результаты наших опытов! – напомнила Лидуся. – Может, ему позвоним?
– Не выйдет. У меня нет его мобильного, а дома он никогда не подходит к телефону.
– Тогда будем пока экспериментировать дальше, – решила Лидуся.
Осик, напряженно роющийся в Интернете, вдруг предложил:
– Давайте поставим на кифару звукосниматель и выясним, действует ли божественность через колонки.
– Фу! – сказал Роман. – Божественность через колонки! Как по шло! Да и вся натуральность убьётся.
– Убьётся? Это очень плохо, товарищи! – Осик явно что-то задумал. – А как усилить звучание музыкального инструмента без электричества?
– Зачем тебе? Хочешь, чтоб я играл на стадионах?
– Конечно, хочу, – признался Осик. – Так как же всё-таки?
– Ну, есть такая наука, как музыкальная акустика, – нехотя сказал Роман.
– Акустика! – вдруг вскрикнула Лидуся. – У меня бывшая однокурсница работает в медпункте Эрмитажа! Ребят, там тихий подвал и такие своды!
Не долго думая, экспериментаторы взяли кифару и отправились на Дворцовую набережную, попутно наслаждаясь прощальным осенним солнышком. Рожки кифары кокетливо высовывались из пакета «Евродизайн». У входа в Зимний дворец выстроилась очередь из нерусскоговорящих людей.
– А ну его, этот Эрмитаж! – вдруг сказала Лидуся. – У меня идея получше! Я ведь тоже работаю в крутом месте!
Роман усмехнулся:
– Ты ж вроде в аптеке работаешь?
– Зато в какой! – гордо произнесла Лидуся. – Ей уже глубоко за двести! Она на четыре года старше этого пафосного Эрмитажа, я выясняла!
– Ну, ну, Лидушка? Продолжай! – заинтересовался Осик.
– Я же работаю в знаменитой аптеке Вильгельма Пеля!
– Хорошо, что не Телля, – пробурчал Роман.
– Ребят, вы не поняли! Эта аптека жива с восемнадцатого века, потомки Пеля тоже были фармацевтами, лекарства придумывали, даже вроде бы алхимией промышляли. Правда, это не проверено.
– И как ты собралась использовать свою аптеку? – спросил Осик.
– Ребята! – Лидуся обняла их обоих и прошептала: – Я скопировала ключ от подвала. Очень страшно было. Но… Короче, как насчёт подвала моей аптеки для опытов?
– А как насчёт медицинского спирта? – прищурился Осик.
– Ты ещё Раю позови! – проворчал Роман.
– Ро-муш-ка! Не уподобляйся Безслов! Кстати, пьёшь ты поболе меня…
Они дождались Лидусиной смены. Прокрались в подсобку и спрятались там в темноте, ожидая, пока уйдут все сотрудники. Лидуси не было страшно долго. Роман уже успел призвать на её блондинистую голову все известные ему кары. Осик утверждал, что свои грехи Лидуся легко искупит бутылочкой спирта. Наконец в темноте послышались осторожные шарящие звуки, и по полу пополз световой кружочек от фонарика.
– Ребята, свет не включаем! – шёпотом предупредила Лидуся. – Тётя Таня уже на охрану поставила. Вдруг с улицы заметят!
Осторожными маленькими шажками они передвигались между стеллажей. Лидуся открыла какую-то дверь, потом ещё одну. Они спустились по лестнице. Почувствовалось дыхание сырости.
– Давайте выпьем сейчас! – шепнула Лидуся, светя фонариком на большую пластиковую бутылку. – У меня уже всё разбавлено.
– За благополучное возвращение из алхимической преисподней! – приглушённо провозгласил Осик.
После братского отхлеба Лидуся решительно вставила ключ в амбарный замок и безуспешно попробовала вращать.
– Ничего тебе доверить нельзя, – сердито пробурчал Роман, – дай сюда.
И прибавил очень философски:
– Если чего, я эту дверь вообще вынесу.
– Нет уж! – отталкивая Романа от замка, она снова начала ковыряться.
Замок открылся. Лидуся раздала всем шахтёрские фонарики и вошла первая.
– Ну-у! – разочарованно протянул Осик. – Какая-то совсем мелкая преисподняя.
– А зачем тебе большая? – удивился Роман. – Зачем тебе вообще нужно, чтоб я здесь играл?
– Чтобы не насиловать божественность колонками, а люди бы тем не менее всё услышали.
– Какие ещё люди?
– Какие, какие! Таки умеющие платить! Пора расширять аудиторию. Кифаротерапия должна идти в массы, ибо за ней будущее!
– Оська, ты – гений! – обрадовалась Лидуся. – Кифаротерапия! Как же мне это нравится!
Роман скептически поинтересовался:
– Людей специально отбирать будешь? А то придёт целый зал таких милиционеров без слуха, морду набьют.
– Ромушка, дело всё же не в слухе! Думаю, милиционер просто не подвергся пиару, потому не поверил и не ощутил. При грамотном пиаре всё у нас будет. Играй давай, я послушаю в разных концах помещения и прикину количество стульев на площадь.
– Кифареду бы тоже стульчик! – капризно сказал Роман. – Чего это я стоя буду вас наслаждать божественной игрой?
У запасливой Лидуси в рюкзаке нашёлся и лёгкий складной стульчик. Роман уселся и начал играть, а Осик расхаживал по подвалу и слушал. Наконец довольно резюмировал:
– Везде хорошо звучит. А если бы ещё своды покошернее!
Роман обломил его.
– Товарищ Блюменфельд! Твой мозг несомненно хитрый, но гуманитарный. Акустики он не знает. Вот как набьются сюда дамы в мехах – вообще весь звук поглотят.
– А зачем они в мехах набьются? Пусть в гардероб сдают.
– Оська, – жеманно сказала Лидуся, – вот сразу видно, что ты не женщина! Пойми, если у тётки меховое боа, то оно – модное, ведь так? Иначе зачем оно вообще? А если оно модное – зачем же тётка будет прятать его в какой-то дурацкий гардероб?
– Да, женская логика в этом несомненно есть, – согласился Осик, – хорошо, что я не женщина… Ух ты! – вдруг вскрикнул он. – Коллеги! А ведь тут лаз!
– Давай выпьем за это! – предложил Роман, отдавая стульчик Лидусе.
Та нерешительно посмотрела на бутылку.
– Выпить, говоришь… Но тогда мы ведь точно в этот лаз полезем!
– А мы в любом случае полезем! – успокоил её Осик. – Или ты думаешь, что Осип Блюменфельд удовлетворится этим курятником?
Произошёл второй братский отхлёб, более существенный. После чего троица действительно полезла в пролом. Там уходил в первозданную тьму коридор. По нему тянулись покрытые доисторической пылью трубы и чёрные провода.
– Не заблудиться бы! – обеспокоилась Лидуся.
Студенты заверили её, что нормальному человеку заблудиться в коридоре невозможно.
– А если он раздвояется… тьфу ты, забыла, как правильно?
– Смотрите, он и правда раздвояется! – шепнул Осик. – Куда идём? Налево? Направо?
– Х-ха! – Голос Романа был злодейским. – Налево, конечно!
– Нет уж! Не шалить! Пойдём направо! – сказала Лидуся тоном учительницы младших классов.
– Ну, так куда мы в итоге повернули? – поинтересовался Осик, когда они прошли какое-то время.
– Не помню, – буркнул Роман.
Лидуся молчала.
– О-о! – сказал Осик.
Тут коридор закончился. Они вышли в огромный подземный зал, много больше подвала Лидусиной аптеки.
– Вижу пространство! Немедленно стул кифареду! – театрально крикнул Осик.
– Тише ты! – взмолилась Лидуся, раскладывая стульчик. – Тут же эти могут быть… Ну не киллеры, а как-то по-другому.
– Диггеры, – поправил её Роман. – И что они тебе? Пусть тоже музыку послушают.
– Играй, играй, Ромушка, – поторопил Осик и начал мерить шагами пространство, бормоча что-то.
Померил, подошёл к друзьям, продолжая бормотать:
– Та-ак. Умножаем на количество стульев, минус расстояние, съеденное боа.
Роман захохотал.
– Чудак, Оська! Может, не будет никаких боа?
– Ромушка! Боа обязательно должны быть. Боаносицы легковнушаемы и платежеспособны!
Друзья ещё выпили и пошли дальше. Под ногами стало хлюпать, потом Лидуся вскрикнула:
– Ой, я ногу промочила!
– Может, тут вообще Нева протекает! – предположил Роман.
Осик досадливо кашлянул.
– Ну где, Ромушка, она протекает! Она тебе что, кран у тёти Раи на кухне?
Ещё некоторое время шли молча.
– Ребят! Давайте назад! – взмолилась Лидуся.
– А назад – это куда? – задал жестокий вопрос Роман. – Там же ещё раз раздвоёвывалось. Кто-то помнит: налево мы шли или направо?
– Алкоголизм – таки действительно бедствие, – грустно сказал Осик и замер. – Кто там? – шепнул он.
Впереди послышались голоса, судя по всему, не особенно трезвые.
– Как действуем, командир? – спросил Осик Романа. – Прячемся или бежим к ним с криком «Лю-у-ди!».
– Думаю, прятаться в нашем положении глупо, – решил Роман, – можно ведь и вообще больше не найтись. Давайте подойдём тихонько, посмотрим, что за люди.
На людей они были похожи мало. Оплывшие расцарапанные лица, распухшие конечности. Они сидели вокруг огрызка свечи и пили водку.
– Кто это ещё? – прохрипел один из них, увидев молодых людей.
– А эт-та… мальчики… ик… мои! – вдруг послышался знакомый голос. – Я говорю – ё-моё! Хор-рошие мальчики!
– Боже мой, Рая! Что вы делаете в этой мерзкой клоаке? – удивился Осик.
– А мы с приятелями греемся! С приятелями мы! – объяснила Рая и узнала Лидусю. – О-ой, и медичка пр-ришла! А спирт-ту нету?
– Да что же это такое? – возмутилась Лидуся. – Если медик – сразу, значит, спирт есть?
– Ну да! А что – н-нет?
– Мы вам лучше музыку сыграем! – сказал Роман.
– А выход здесь недалеко, что ли? – поинтересовался Осик.
– А вон сквоз-зит! – Рая неопределённо махнула рукой.
– Да два шага тут! – подтвердил один из опухших.
Роман начал играть на кифаре в скорбном ладу. С минуту все слушали молча. Потом Рая нечеловечески завыла. Начав с высокой скулящей ноты, она спустилась в нижний регистр, зарычала по-звериному, упала на пол и начала биться в судорогах.
– Вы, блин, что делаете? – прохрипел один из опухших.
– Дай ему, Вася! – подзуживал другой.
Страшные фигуры, шатаясь, начали подниматься, пытаясь окружить друзей. К счастью, те были бодрее и сильнее, даже после спирта. Без труда растолкав маргиналов, они побежали под страшные звериные Раины звуки в направлении, указанном ею раньше. Оттуда действительно тянуло холодком. Роман споткнулся и упал на какой-то лестнице, засыпанной тошнотворными отбросами. Его чуть не вырвало. Осик с Лидусей быстро помогли ему подняться. Через минуту вся компания вылезла из бомбоубежища в незнакомый двор. У выхода из двора светился работающий ларёк, вокруг него толкались мутные личности. Друзья помчались по пустынной ночной улице. Уже отбежав достаточное расстояние, сориентировались и поняли, что находятся в районе Обводного канала, почти рядом с Раиной коммуналкой. Они в ужасе посмотрели друг на друга.
– А какой сегодня день? – спросил Роман.
– Сейчас ночь, Ромушка, – отвечал Осик, – и если ты надеешься, что мы были на Василеостровской не сегодня вечером, то мы-то знаем, что были таки именно сегодня.
– Под Невой же нет тоннелей.
– Ну почему же! Есть один в районе Ладожского моста. Но он для газопровода, там не погуляешь в своё удовольствие.
– Ребята! – прошептала Лидуся. Глаза у неё стали большие-пребольшие. – Вы знаете, что у вас здесь на Обводном страшное место? Боровский мост. Тут каждые десять лет люди толпами самоубиваются! Говорят, что здесь под каналом языческие капища.
– Я-то знаю, – сказал Осик, – а вот товарищ Ромушка говорит – не было капищ.
– Не было, конечно! – отвечал Роман. – Я даже у знакомого археолога выяснял. Тут вообще древних культурных пластов нет.
– Ребят, вы же не о том спорите! – напомнила Лидуся. – Мы же так и не выяснили, как мы под Невой-то прошли.
– Давайте всё-таки больше не пойдём выяснять! – сказал Роман.
Все его поддержали и пошли домой вместе с Лидусей. Она собралась встать очень рано, чтобы войти в аптеку вместе со своими сменщиками и незаметно запереть дверь в подвал.
Глава шестая. Пиар
Просыпались нелегко. Героическая Лидуся ещё затемно ускакала в аптеку. Студенты сумрачно шатались по комнате. Обсуждать вчерашнее почему-то не хотелось. И выползать на кухню для варки кофе тоже не хотелось. Вдруг там Рая? Избежать Раи, впрочем, не удалось. В коридоре послышалось шарканье и, едва поскребшись, она начала, держась за стену, вползать в комнату.
– Ё-моё! Ч-чего вы со мной сделали? Я пью, м-может, иногда, но – н-не позволю так! Шоб перед приятелями так опозорить меня! В общем, шоб в двадцать четыре часа – фюить!
Она попыталась свистнуть непослушными губами и тут заметила кифару, стоящую на старой радиоле.
– А эт-ту… дрянь, шоб щас в мусор немедленно!
И потянула дрожащие пальцы к кифаре. Осик ласково взял хозяйку за руки.
– Раечка, вы правы, несомненно, мы съедем. Но боже ж мой! Зачем в двадцать четыре часа? Это просто, извините, нелепо! Мы как раз собирались просить вас поднять квартирную плату.
– Чё? – мутно зыркнула хозяйка. – Издеваешься? А на сколько хоть?
– На в два раза больше, Раечка. Только с одним маленьким условием – тут в комнате мы врежем себе замочек.
– Да врезайте! Мне – пофиг, безразлично то есть! А к-красивая штучка! – И она опять потянулась к кифаре.
Осик взял хозяйку за плечи и развернул к двери.
– Раечка, мы ведь договорились, верно? В конце месяца у нас срок оплаты. Будьте здоровы!
Она как всегда покорилась Осику и, бормоча непрерывное «ё-моё» ушаркала в свою комнату.
– Оська! Ты в своём уме? – спросил Роман. – Откуда ты собрался брать деньги? Учти, я тебе здесь не помощник!
– Помощник, Ромушка! – весело сказал Осик. – Ты мне теперь самый первый помощник в моём бизнесе! Ты будешь кифаред, я пиар-директор кифареда. Лидушку в администраторы. Заодно пусть медицинские осмотры проводит до и после терапии. А начальный капитал даёт мой светлейшей души папуля.
– Ну, знаешь, ли! У меня, вообще-то, свои планы на жизнь! – возмутился было Роман, но Осик остановил его.
– Ромушка, в игрушки ты всегда сможешь играть. А я тебе предлагаю-таки работу! Большие мальчики должны иметь хорошую работу.
Вскоре прибежала насмерть перепуганная Лидуся и рассказала, что утром вошла в аптеку первая, а дверь в подвал уже заперта. К тому же её скопированный ключ к этому замку теперь не подходит. Осик предположил, что у них просто был коллективный психоз от смеси спирта с кифарой, и ни на какую Василеостровскую они вообще не ездили, а скитались возле Обводного, пока таки не влезли в бомбоубежище. Вообще-то, Осик эту тему обсуждать не хотел. Его волновало другое.
– Дорогие сотрудники! Проведём-ка мы собрание! Итак, чего нам не хватает для нашего проекта?
– Денег, – сказала Лидуся.
– Пиара, – поправил её Осик. – Люди должны не только узнать про нас, но и воспламениться к нам истинной неподдельной симпатией. Информационный удар я возьму на себя, а вот герой у нас имиджем не вышел.
– Не смей нападать на Ромушку! – вступилась Лидуся.
– Тебе, кстати, нужно срочно перекраситься! – невозмутимо ответствовал ей Осик. – Твой привокзальный блонд не попадает в формат нашего интеллектуального мероприятия.
Лидуся оскорблённо пискнула. Осик, не реагируя, продолжал:
– А Ромушка должен отрастить длинные волосы – это выглядит и духовно и романтично и даже, не побоюсь этого слова, исторично!
– Ладно, директор! – мрачно согласился Роман. – Только попробуй обмануть нас с баблом.
– Остается самый главный момент, – озабоченно сказал Осик, – мы так и не выяснили, насколько необходим алкоголь для кифаротерапии. Если он таки необходим – это сильно утяжелит формат мероприятия.
– Надо выяснить, прежде чем проводить!
– Ох, Ромушка, – вздохнул Осик, – сколько ж мне учить тебя? Экспериментировать нужно за деньги!
Вскоре Осик организовал первый элитный квартирник в районе Новой Голландии. Лидуся к этому моменту стала благородной шатенкой. Роману повязали платок с эзотерическими символами для загадочности и временно запихнули на кухню. В огромной полутёмной комнате на подушках расселась публика интеллектуального вида. Осик приглушённо вещал о строгой индивидуальности наложения ментальной парадигмы. Лидуся в хрустящем белом халате измеряла людям давление и прикладывала к ним биорезонансный прибор, который был куплен по случаю для её тетушки. Когда Осику показалось, что зал созрел, – они с Лидусей сходили за Романом и повели его с кифарой через коридор, заваленный сапогами, ботинками, куртками. У самой двери друзья, не сговариваясь, остановились, взялись за руки, потом крепко обнялись втроём.
– Ну! С почином! – прошептал Осик, и они вошли.
Роман играл в разных ладах. Подстраивал кифару с помощью гитарных флажолетов. Осик шёпотом (чтобы не спугнуть атмосферу) комментировал. Вышколенная Лидуся профессионально и заботливо наблюдала за здоровьем присутствующих. Показатели здоровья, если верить ей, неуклонно возрастали. После заключительного трепета в страстном фригийском ладу Роман с Лидусей тихо покинули комнату и пошли ждать Осика на улице. Такая у них была договорённость. Стояли на набережной, глядя то на воду, то на знаменитую новоголландскую арку. В темноте она смотрелась пугающе. Роман нервно переминался с ноги на ногу.
– Вечно он придумает какой-то балаган!
– Ромушка, но ведь вся жизнь – балаган, – сказала Лидуся, нежно глядя на него, – Осип просто хорошо это чувствует.
– Я смотрю, ты уже им восхищаешься, – Роман сказал это специально неприятным голосом.
– Конечно, восхищаюсь, – просто сказала Лидуся, – а тебя я люблю. А ты меня – нет. А знаешь, почему? Потому, что у тебя хроническая депрессия, и тебя моя живость раздражает. Давай я тебе таблетки подберу. И сестре твоей таблетки надо.
– Без комментариев, – возмутился Роман, – ты что же, считаешь – таблетками можно любую проблему решить?
– Конечно, если правильно их подобрать. Но кто ж тебе правильно их подберёт? Сейчас такие врачи! – Лидуся захихикала.
Размахивая руками, подбежал Осик.
– Господа! Наша взяла! Десять тысяч заработали!
– Ура-а! – закричала Лидуся и бросилась обнимать Осика.
Некоторое время спустя произошёл ещё один квартирник, потом творческая встреча в чьей-то мастерской, потом в маленьком чайном клубе. У Романа отрастали волосы. Лидуся была великолепно точна и невозмутима. Осик вещал так красноречиво, что заинтересовывал даже Романа, который вообще-то сам писал эти псевдонаучные тексты. Выступления собирали публику. Цены на билеты были то выше, то ниже. Но прибыль имелась всегда.
…От этого квартирника Осик поначалу даже хотел отказаться – там вообще не брали плату за вход, а только собирали пожертвования для музыкантов. Потом решил, что лишняя реклама еще никому не вредила. Тем более что и квартира на Курляндской – совсем рядом с домом.
Там оказалось бедненько и не стильно. Публика явно из тех, для кого и жетончик на метро может быть проблемой. Осик почувствовал лень и скуку. Вещать не хотелось. Но надо. Неудач не должно быть, слухи о них распространяются быстрее, чем об удачах. Он вошёл в таинственное состояние хорошего продавца, позволяющее всучить что угодно и кому угодно. Но эти и слушали хуже. Естественно, они же ничего не заплатили. Постепенно Осик уболтал их. Приход Романа вызвал аплодисменты и девичьи повизгивания. В коридоре затопали опоздавшие. «Ну что за шлимазлы?» – с тоской подумал Осик. В комнату сунулась голова Бонифация, кругло лохматая, как у мультяшного льва. За ним послышалось тихое, злое шипение Безслов. Они, видимо, не очень понимали, куда пришли, потому что Бонифаций много раз переспросил хозяйку квартиры, точно ли здесь будет ансамбль античной музыки. Выпил перед этим Бонифаций явно немало. Ира, войдя со света в полутёмную комнату, увидела брата не сразу. Потом разглядела и будто сложилась в презрительную гримасу всем телом. Хозяйка усадила опоздавших в угол, на старый плед. Ирка гневно сверкала глазами. Судя по движению губ, произнесла свою коронную фразу не меньше двадцати раз.
«Вот они, малобюджетные проекты!» – с тоской думал Осик. Романа сегодня тоже не пёрло. Не наблюдалось в его фигуре ни романтичности, ни историчности. Одна только духовность – если, конечно, расценивать страдающее лицо как проявление духовности.
Сразу после выступления Бонифаций, вконец изгрызенный Иркой, пошёл на кухню учинять разборки с Романом.
– Ну это… други! – выговорил он. – Мы ж разве на коммерческие опыты договаривались, понимаешь!
– А что ж плохого, когда за науку платят деньги? – удивился Осик и полез в кошелек. – Вот, твоя доля, дорогой Бонифаций! Я бы давно отдал, да Иринка на Ромушку дуется, а твоего телефона у нас нет.
– О! – сразу повеселел Бонифаций. – Как кстати, понимаешь! Я как раз должен одному чудаку…
Осик не ответил, думая о том, что нужно завтра же пойти в одну хорошую юридическую контору.
Больше они на сомнительные бесплатные мероприятия не соглашались. Работали элитарно. Теперь денег бы хватило с лихвой на аренду отдельной квартиры, но суеверный Осик держался за старое место.
– Подождём до нашего вселенского или хотя бы всепитерского господства, Ромушка, – говорил он, – а то закат фирмы часто начинается с переезда в новый офис.
Тем не менее старое гнездо начало доставлять неудобства. Помимо непросыхающей Раи зачастил Бонифаций. Он уже полностью стал Раиным коллегой по пьянству, но слишком мощное культурное ядро всё ещё не давало его лицу окончательно расплыться и исчезнуть, как у Раи. Бонифаций клянчил деньги. Безслов не приходила, но друзья знали, что она по-прежнему с ним. Работает в музыкальной школе, и её там обижают.
– Да ей таки просто завидуют! – заверил Бонифация Осик. – Разве их скрипки – скрипки вообще? Один смех! Никакой баро чной составляющей!
Бонифаций ушел просветлённо-озадаченный.
– Интересно посмотреть, как они её обижают, – сказал Роман, – и все ли обидчики ещё живы.
Вскоре Бонифаций появился почти трезвый и очень решительный. Войдя в комнату, он так резко схватил себе стул, что со стола посыпались журналы и бумаги. Роман, сидящий за компьютером, нервно поёжился.
– В общем, други мои! – начал Бонифаций, широко рассевшись на стуле. – Надо нам разъясниться, понимаешь! Кифара-то моя, в общем, раз тот чудак не появился. Ну и это…
Осик растянул тонкие губы в прямо-таки сияющей улыбке.
– Ты не представляешь, Бонифаций! Как раз сегодня мы с Ромушкой собирались возвращать тебе кифару!
Роман удивлённо взглянул на Осика и опять уткнулся в Интернет. Осик продолжал:
– Мы просто заказали в Греции ещё один вариант – он гораздо громче. Нам ведь теперь надо озвучивать большие площадки. Так что забирай. И тебе спокойней и нам ни с кем делиться не надо.
Бонифаций сразу стал занимать на стуле гораздо меньше места. Криво улыбнувшись, сказал:
– Ну а мы с Иришей тогда тоже займёмся кифаротерапией. Нам и небольших площадок хватит!
– Боюсь, не получится, – с сожалением ответил Осик, – кифаротерапия запатентована как изобретение. Право заниматься этой деятельностью есть только у фирмы «Блюменфельд и Ко». Впрочем, вы с Ириной можете купить у фирмы разрешение на право заниматься этой деятельностью. Это будет стоить около двухсот тысяч.
– Двести тысяч рублей! Да где ж мы тебе их найдём? – ахнул Бонифаций.
– Я имел в виду двести тысяч долларов, – и Осик сочувственно вздохнул.
Бонифаций выругался. Выглядел он растерянно. Осик в это время вытащил кифару из нового, специально сшитого для неё чехла и засунул в пакет «Евродизайн».
– Вот, пожалуйста. Но вообще, привыкли мы, конечно, к ней. Хотелось бы её тоже оставить. Это как первая любовь!
Бонифаций понуро встал со стула.
– Вы оставьте её, чего уж там! А может, вы её просто купите у меня?
– А если таки чудак явится? – прищурился Осик. – Ты ж его к нам, небось, сразу и пошлёшь?
– Да не явится! – отмахнулся Бонифаций. – Сколько времени уж прошло!
Осик сочувственно развёл руками, незаметно подмигнув Роману.
Глава седьмая. Телеология культуры
Фирма «Блюменфельд и Ко» развивалась. Теперь это уже была официально зарегистрированная контора. Концертно-медицинский центр с лицензией, добытой ловким Осиком. Лидуся уволилась из своей легендарной аптеки и перешла работать к Осику. Волосы у Романа наконец отросли. Он постепенно обвыкся с ролью звезды. Научился сценично закатывать глаза и принимать картинные позы.
Они все-таки съехали от Раи и сняли трёшку – не в центре, но очень приличную, со свежим ремонтом. Лидуся продолжала жить у мамы, хотя снимали квартиру втроём.
Одна из комнат считалась Лидусиной. Она перевезла сюда из дому стопку книг – в основном о здоровье и научных открытиях. Среди глянцевых переплётов торчал также пожелтевший и полуразвалившийся «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». На тумбочке у дивана стояла фотография их троих, сделанная Бонифацием ещё в докифарную эпоху. На ней Осик с Романом корчили рожи, а Лидуся мечтательно смотрела поверх их голов.
Жить у мамы Лидусе приходилось только глубокой ночью. Остальное время она проводила или в этой трёшке, работая на телефоне, или бегая по поручениям Осика, или на сеансах кифаротерапии. Сеансы проводились и в квартире – в комнате Осика, обитой фиолетовой тканью, и на выезде, разумеется. Они уже выезжали за пределы города.
Лучше всего, понятно, ездилось в Москву. Люди там оказались намного восторженней петербуржцев, меньше задавали каверзных вопросов и больше платили. Осик даже подумывал: не перебраться ли в Москву совсем? И он бы, несомненно, перетащил всех, невзирая на Лидусины поскуливания про маму и аргументы Романа о последнем курсе университета. Но ему показалось неправильным лишать проект петербуржского мистического налёта.
Всё осталось, как было. Роман мог в перерывах между своей звёздностью страдать о будущей кандидатской диссертации. Тема ее так и не складывалась, хотя последний год студенчества неумолимо таял. Мысль о дипломе тоже нервировала Романа, но без трагизма, как затаившийся больной зуб.
Бонифаций больше не приходил. Ему не дали нового адреса.
Однажды Роману позвонила сестра и ненавидящим голосом сообщила, что у мамы последняя стадия рака. Роман не видел мать очень давно, правда, периодически звонил ей. Она всегда говорила бодро, ни на что не жаловалась. Может, она и сама ничего не знала?
Записав адрес псковской больницы и попрощавшись с сестрой, он сел на диван. Сидел неподвижно, пока не зашла Лидуся.
– Ромушка! – воскликнула она. – Что с тобой?
– Ничего! – огрызнулся он.
Хотел встать и выйти, но Лидуся, сев рядом, обняла его и смотрела в лицо, требуя ответа.
– Мать умирает, – наконец сказал он, – а так – ничего.
– Ромушка! Давай попробуем полечить её кифарой?
Роман скривился, как будто ему в рот сунули целый лимон, предварительно очищенный от кожуры.
– Ты хоть иногда своей головой думаешь? Или Блюменфельд тебя уже совсем загипнотизировал? Человек умирает! А ты всё про шоу думаешь!
– Я всегда сама думаю! – возмутилась Лидуся. – Ты разве не видишь, как люди на кифару реагируют? Давление у них меняется, и психосоматика вылечивается. Почему же твоей маме-то не помочь?
– Потому, что у неё не эта надуманная психосоматика, а настоящий рак, ты это можешь понять, как врач?
– Тем более! Механизмы онкологии вообще не изучены до конца. Многие считают, что это – духовная болезнь.
– И что проку от кифары? Душевные болезни у психиатра лечатся. В крайнем случае, у священника.
– Кифара может попасть в резонанс и выключить программу саморазрушения организма. Я верю в это. Только плохо, что мы настоящих опытов не ставили. У нас это, к сожалению, и впрямь шоу, как ты говоришь.
– Ты хочешь провести опыт на моей матери?
– Ромушка! Ты – эгоист. Ты не хочешь дать своей маме ещё один шанс из-за… даже не знаю, как назвать твоё тупое упрямство!
Ей удалось настоять на своём. В Псков они поехали втроем – Роман, Лидуся и кифара. Осик очень сердился из-за срыва очередного сеанса, но не пустить, понятно, не мог.
Больница оказалась очень унылая. Впрочем, разве бывают весёлые больницы? Мама страшно похудела, прямо высохла вся. Роману и так-то неловко казалось играть ей на кифаре, а при виде её потухших глаз совсем расхотелось. Он взглянул на рогатый чехол в руках Лидуси и сердито зашипел. Точно, как его сестра, на которую он всегда не хотел походить. Чуть погодя сестра тоже появилась в палате. Спокойно поздоровалась и с братом и с Лидусей. Роман заметил её усталое лицо и синяки под глазами. Брат с сестрой на пару некоторое время изображали позитив, потом Лидуся указала Роману взглядом на кифару. Ирина, перехватив этот взгляд, изменилась в лице. Было видно, что она с трудом заставляет себя находиться в палате. Когда вышли – она обрушилась на брата:
– Я знала, что для тебя нет ничего святого, но не думала, что до такой степени! Ты уже везде видишь свой бизнес, даже рядом с умирающей матерью!
– Ирочка, – мягко сказала Лидуся, – мы думали поиграть ей. Вдруг бы наступило улучшение?
– Улучшение от чего? – завопила сестра, рыдая и размазывая сопли кулаком. – От вашего дилетантского бренчания? Мама, в отличие от ваших клиентов, понимает в музыке! Рома! Если вы устроите хоть одно ваше дурацкое шарлатанское выступление в нашем родном городе – у меня больше нет брата!
Она выскочила из ворот больницы и, спотыкаясь, побежала по улице.
– Придётся звонить по друзьям или искать гостиницу, – сказал Роман, – к нам в квартиру уже не пойдёшь.
Договорились о ночёвке с бывшим одноклассником Романа. Утром собрались искать гостиницу, но за эту ночь мама умерла. Начались тягостные хлопоты. Большую часть их взяла на себя Лидуся, поскольку брат с сестрой находились в ступоре и мало что могли.
Звонок Осика после похорон и поминок очень обрадовал Романа. Осик волновался. Осик нарыл новых, очень богатых клиентов.
Сухо, но прилично простившись с Ириной, кифаротерапевты срочно выехали в Петербург.
В поезде Роман не мог заснуть. Перед глазами мелькало то лицо матери, то рыдающая сестра. Он вспомнил о своей теме – не диссертации, а диплома. Диплом был посвящён платоновскому «Пармениду».
Шефу тема не особенно нравилась. Читая Романовы умозаключения, он каждый раз недовольно покряхтывал.
– Вам нравится в этом тексте невозможность его окончательного постижения, не более того, – сказал он как-то.
Роман, помнится, заспорил. Почему же «невозможность постижения»? В «Пармениде» так красиво показано рождение логики из хаоса. А эта замечательная фраза: «Вещи приобщаются к идеям, но не посредством подобия: надо искать какой-то другой способ их приобщения»? Разве она не подсказывает, что путь постижения существует?
Шеф терпеливо выслушал аргументы и сказал:
– Вы мистик, Роман. Я бы даже прибавил сюда слово «радикально-поэтический». Ваша беда в том, что вы пытаетесь притвориться материалистом.
Тут Роман возмутился. Какая мистика? Его всегда привлекали точные исследования. Даже в школе он скучал на литературе и увлекался физикой. Правда, пятёрок по физике ему не ставили.
Шеф вздохнул и сказал «Продолжайте».
…Богатые клиенты пожелали совместить кифару с массажем. Осик вспомнил о Лидусиных массажных курсах, которыми она хвалилась в начале знакомства, и решил: массажу быть.
Кифаротерапия проходила новый виток развития. Новые клиенты привели своих друзей. Осик подумал. Присовокупил к массажу кальян – для увеличения релаксации – и ещё поднял цену. Романа вопрос денег интересовал всё меньше. Он с головой ушёл в исследования. Решил выяснить: почему музыка пришла к отказу от натурального строя. Теперь, когда его слух по-настоящему прочистился и обострился, он уже с трудом воспринимал темперированные созвучия.
Однажды на Университетской набережной кто-то хлопнул его по плечу сзади.
– Знакомый человек, понимаешь!
Это был Бонифаций. Пошатывающийся, с немытыми волосами, но как всегда полон оптимизма.
– Бонифаций, – Роман пожал ему руку, – скажи, зачем всё же натуральный строй покорился темперированному?
– Покорился, вот-вот! – обрадовался Бонифаций. – Ты понимаешь! Там просто война была, такое чудаки устроили!
– Какая ещё война? – удивился Роман.
– Это не все знают, – уклончиво сказал Бонифаций, – мне тут в магазин бы зайти, понимаешь. Я бы тебе много рассказал.
Бонифацию хотелось, понимаешь, выпить. Роман купил ему водки. Пить её было негде. На улице – незаконно, да и сыро. Эпоха гостеприимных подъездов давно канула в прошлое. Пришлось вести Бонифация в новую квартиру. Уж очень заинтересовали Романа слова про войну и натуральный строй.
– Короче, стали они потихоньку подменять, – начал Бонифаций, опрокинув первую рюмку. – Сначала – Пифагор, собственно. Он же полубогом себя считал, понимаешь, всегда был в белой одежде. Он немножко натуральный строй подрихтовал, чтобы попроще было для простых людишек. Чтобы можно было простой арифметикой все соотношения высчитать. Потом в средние века правильные чудаки были. Они захотели настоящей гармонии – всё же Творца, понимаешь, прославляли, не просто так. Не понравилась им пифагорейская упрощённая терция, услышали они, что это недостаточно божественно. Ну и нащупали эту «дидимову комму».
– Я знаю, – сказал Роман, – у Пифагора соотношение частот терции 81/64, а натуральная – 5/4, эта разница и называется «дидимовой коммой».
– Не совсем так, – Бонифаций стремительно поглощал водку. – Комма – это не отличие, не пустота между чем-то и чем-то. Комма – она как особенная нотка. Нащупаешь, и будет божественное звучание. Ты-то нащупал. У тебя уши мировые, понимаешь!
– Ну а в чем война-то была? – Роман боялся, что Бонифаций скоро совсем утратит способность связно мыслить.
– Ну, сражались они друг с другом, конечно. Когда светлый Царлино высчитал свой pure intonation – натуральный строй – не все обрадовались. Ограничения в нём были немалые, это точно. Только в некоторых тональностях музыку можно делать. И то при хороших ушах. Но разве человек может хоть как-то приблизиться к божественному, не ограничивая свою природу? А потом пришёл хитрый Эйлер и поделил октаву на равные отрезки. Чтобы ушами, значит, не нащупывать, а всё заранее готово было. Сделал не божественно, но удобно. Вообще-то делить октаву первый не Эйлер придумал, а китаец один. Кажется, Чжу Цзай, если не путаю. Коллективизацию в музыке учинил.
– Почему коллективизацию? – засмеялся Роман.
– Ну как? Всё отнять, равномерно поделить и распределить. Только китайцы небожественной музыки не захотели, нам подсунули. А мы…
– Слушай, Бонифаций, – прервал его Роман, – ну какая здесь война? Просто с темперированным строем музыку делать гораздо удобнее. Удобство же всегда победит!
Бонифаций яростно встрепал немытую шевелюру.
– Слава богу, нет! Не всегда удобство побеждает, понимаешь! Заповеди соблюдать тоже не самое удобное дело! Соблюдают же… всё-таки!
Роман удивлённо посмотрел на Бонифация.
– Ты верующий стал, что ли?
– Хотелось бы… Непросто это. – Бонифаций дрожащей рукой перевернул опустевшую бутылку, пытаясь отыскать в ней хоть немного водки. Бутылка выпала из руки и покатилась по стильному фиолетовому ковролину. – В общем, можно сказать, не получилось у меня, понимаешь…
– Слушай, а как же Бах? – торопливо спросил Роман. – Он же гений, и устремления у него возвышенные были, насколько я знаю. А ведь именно он создал «Хорошо темперированный клавир».
– Ну да. Гений с устремлениями. Как академик Сахаров со своей водородной бомбой. Бах и закрыл окончательно сакральную музыку. И сделал это так гениально, что ни у кого неудобств не возникло. Великий гуманист, понимаешь! Пойду я.
Бонифаций попытался встать, рухнул на ковролин рядом с бутылкой. Вдруг закатил глаза и начал нехорошо похрипывать. Всё произошло очень быстро. Роман испугался и позвонил Лидусе, которая как раз в это время брала очередные билеты в Москву.
– Ему надо срочно очистить желудок! – закричала Лидуся. – Может, твоя водка вообще палёная!
Роман схватился за голову.
– Куда я его потащу! Там Осик в коридоре с какими-то людьми, небось, нужными!
– Значит, в комнате сделаешь. У тебя есть кулер и мешки для мусора. Что ж теперь – умереть человеку?
Пока они мило беседовали – Бонифаций сам очистил желудок, не воспользовавшись мусорными пакетами. После этого ему полегчало, но стало стыдно. Он начал рваться из комнаты, как птица на волю. Роману пришлось удерживать его, пока неизвестные голоса в коридоре не затихли. После чего Бонифаций уполз, непрерывно извиняясь, но оставив блевотину на ковролине.
Почти сразу после его ухода в комнату Романа заявился Осик. Осмотрел блевотину и веско сказал:
– Надеюсь, это первый и последний раз, Ромушка!
– Ты что, думаешь, это я?
– Нет. Я видел, как ты его приводил. Мы договаривались ведь, что у нас здесь… таки приличная квартира.
Роман и сам раскаивался, что привёл Бонифация, но тон Осика ему не понравился.
– Я, знаешь ли, сам люблю приличные квартиры. Но с какой радости ты указываешь мне? Это – моя комната, я плачу за неё.
– Это мой бизнес, Ромушка, – ласково сказал Осик, глядя Роману в глаза, – я в него слишком много вложил.
– Разве мы не вместе работаем?
– Несомненно. Но работников всегда можно заменить. Есть на свете всякие арфисты с абсолютным слухом, правда? Хотя мне бы очень хотелось работать с проверенными людьми. Я надеюсь, Ромушка, ты меня понял правильно.
И Осик, тонко улыбнувшись, вышел, оставив Романа в неприятном расположении духа. Следующие полчаса Роман приводил ковролин в порядок. Размеренные движения тряпкой постепенно успокоили его. И вдруг в голове прозрачно и стройно сложилась схема. Метафора будущего исследования. Натуральность, неправильная и живая. Искусственность, строго организованная, прекрасно воспринимающаяся, но ведущая к смерти. История борьбы цивилизации с натуральностью.
Метафора сверкнула в мозгу так ярко, что Роман зашвырнул грязную тряпку на новый серый диван и бросился к компьютеру набивать главные тезисы. Часа два он лихорадочно стучал по клавиатуре. Потом собрался и поехал в университет к шефу, чтобы показать набросок. Лично, без Интернета. Шеф был занят с другими студентами. Роман кружил около его стола, как робкий первокурсник. Тема то казалась ему великолепной, то теряла смысл… Наконец профессор обратил на него внимание.
– Вы ко мне, Роман? Слушаю вас.
Роман положил на стол листы. Шеф вникал, морщась и покашливая.
– Что это? – наконец спросил он.
– Ещё тема. Может, для диплома взять, вместо Парменида? Или потом, если получится…
Шеф вздохнул.
– Надо подумать. Но это тоже не комильфо, честно говоря. Понимаете, Роман, бывают люди, призванные к философии и просто интересующиеся ею. Конечно, неприятный это разговор, особенно для конца пятого курса.
– Но всё же, как, по вашему мнению, эта тема лучше Парменида?
– Как бы это сказать? С Парменидом получается научно, но не интересно. А здесь – интересно, но не научно. Это – не тема для диплома, во всяком случае, диплома по философии. Хотя… знаете, что можно сделать? Попробуйте написать эту работу, если успеете. Я поговорю с культурологами, может быть, позовём их на защиту. На телеологию культуры, тема, пожалуй, тянет.
– Спасибо вам, Валерий Иннокентьевич, – сказал Роман, забирая листки.
«Телеология культуры» звучало в его голове как юридическая формула, дающая право на жизнь его сомнительному исследованию.
Глава восьмая. Коллеги
– Ромушка! Мы едем на гастроли в Польшу! – закричала Лидуся ещё с порога. – А потом, Осип сказал, что есть шансы и на Америку!
– Не знаю, как я поеду. У меня диплом на носу, – хмуро отозвался Роман.
Глаза у него были красные от недосыпания, стол ломился от толстых книг по музыке, истории и даже медицине.
– Ро-муш-ка! Я слышу упадничество в твоих речах. – Осик тоже зашёл в комнату. – Что плохого в дипломе? У меня он тоже в этом году. Правда, мне его уже написали за денежку.
Роман выразительно посмотрел на Осика. Тот тут же запел на мотив жестокого романса:
– О, отверни скорей лицо, гримасой кислой увенчанец!
– Не смешно, Оська, – сказал Роман, – я-то себе диплом покупать не буду.
– Тогда позволю себе напомнить, как директор, что ты у меня работаешь по трудовому законодательству и таки обязан появляться на службе. Сегодня твоя служба будет заключаться в репетиции с гитарой и флейтой.
– Чего? Что это ещё за гитары-флейты?
– В Польше у нас концертный формат, – объяснила Лидуся, – Осип решил расцветить кифару другими инструментами.
– А то как же – наш бриллиант, да без оправы! – засмеялся Осик.
Гитарист с флейтистом оказались вышколенными. Видно, Осик тщательно проинструктировал их насчёт звёздности Романа и проекта в целом.
Хорошая вышла поездка в Польшу. Бигос и запечённая рыба. Стылая туманная Висла, в железных панцирях мостов. Авангардные костёлы и гордые независимые польки. На их фоне Лидуся казалась Роману очень милой. Пока зачем-то не завела разговор о женитьбе. Осик в Польше завязал много полезных связей, и следующая поездка была уже в Германию.
Там были: дивные сосиски, ящики с цветами на всех балконах, жилистые немки, улицы имени поэтов-романтиков и, конечно, язык. Язык философии. Осик, правда, больше запомнил дотошного немца, который пытался разоблачить медицинскую составляющую кифаротерапии.
Во время гастролей Роман писал свою работу. Нужно было уложиться в срок, и он успел. Шеф, Валерий Иннокентьевич, одобрительно крякнул и повёл его знакомиться с культурологами, ибо защита близилась.
Защищался он, когда стояли белые ночи. На защиту пришли и Лидуся с Осиком, и сестра. Валерий Иннокентьевич нервно почёсывался. Профессор теперь жестоко раскаивался, что позволил студенту сменить тему. Мало того что произошло это в нарушение календарного плана, переданного на кафедру ещё осенью. Утверждение тоже произошло по прежней теме, по Пармениду. По новой же теме нормального утверждения не получилось – завкафедрой уехал, исполняющий его обязанности заболел. Так ещё и новая тема была весьма сомнительного свойства. Называлась работа: «Возникновение и эволюция доктрины практичной искусственности».
В общем, всё казалось шатким. Культурологи не считали Романа своим, философы относились к нему с сомнением.
Роман рассказал о своём исследовании по поводу вытеснения натурального строя в музыке. Даже предъявил кифару. Она не вызвала особенного интереса. Пошёл дальше, прослеживая тенденцию вытеснения натуральности в пищевой промышленности, перешёл на скользкую тему воспроизводства человека и изменения моделей человеческих взаимоотношений. Договорив, он сел, чувствуя, как дрожат руки. Оппоненты с кафедры философии бодро приступили к разгрому. Они не нашли в работе ни вопросов, выводящих на границу знания и незнания об объекте и предмете исследования, ни методологии исследования. Тогда Валерий Иннокентьевич обратился к культурологам. Кто-то из них похвалил работу, но слово тут же взяла неприятная дама с тонкими ярко накрашенными губами. Она сказала, что подобный диплом лучше защищать в медицинском университете, на факультете народного целительства, если, конечно, такой факультет вообще где-то есть.
– Между прочим, Авиценна называл медицину родной сестрой философии! Проблематика физического тела – зеркало проблематики общества! – звонко протараторила из зала Лидуся.
Авиценна, скорее всего, бешено завертелся в гробу от её слов, но мерзкая дама-культуролог потеряла нить своей ядовитой мысли, и Роман был спасён. Заговорили другие профессора. При недостаточной научности работа Романа всё же была живой и интересной. Градус напряжённости пошёл на спад. Шеф с облегчением вытер лоб платочком.
После защиты пили водку в аудитории. Ирина ухитрилась сцепиться с Лидусей и с криком «Без комментариев!» убежала, хлопнув дверью. А к Роману подошли трое незнакомых прилично одетых молодых людей со странно невыразительными лицами. При виде их он вспомнил выражение «офисный планктон».
– Алекс. Анатолий. Аркадий, – представились они.
– Вы что, специально в алфавитном порядке подбирались? – удивился Роман.
– Да. Мы специально подбирались, – без улыбки подтвердил кто-то из них.
Запомнить их оказалось невозможным.
– Мы восхищены вашей работой, – сказал второй.
– Она показывает незаурядную глубину в понимании положения вещей, – добавил третий.
– Боюсь, что мои коллеги так не считают, – вздохнул Роман. – Простите! Я не знаю ничего о вас. Быть может, вы тоже – мои коллеги.
– Мы действительно ваши коллеги.
– Мы хотим предложить вам сотрудничество, заключающееся в популяризации практичной искусственности.
– Но… – Роман посмотрел на них с удивлением. – Мне кажется… эта идея популярна и без этой… популяризации.
– Недостаточно, коллега!
Один из А выхватил откуда-то страшно дорогую сувенирную водку в деревянном ящике. Галантно вскрыл ящик, откупорил бутылку и налил Роману. Аудитория меж тем стремительно пустела. Мелькнули Осик с Лидусей. Их фигуры казались Роману зыбкими, как на картинах Эль Греко. Они звали домой и, не дозвавшись, исчезли. Потом пришла бабка со шваброй. Три А, поддерживая Романа, вывели его на улицу. Компания нереально быстро оказалась на стрелке Васильевского острова. Ни одного человека им не встретилось там. Это в белую-то ночь, когда центр Питера кишит романтиками! Пустошь, гулкость, свинцовая Нева. Двенадцать львов, словно вырастающих из каменного полукружья стрелки. И кокетливо избоченившийся мусорный контейнер между двумя из них.
– Коллега, вы в курсе, что на этих львов нет исторической документации? – говорит один из А.
Роман пожимает плечами. Львы не в сфере его интересов.
– Петербург – античный город, построенный на львах в незапамятные времена. Долгое время он таился в болотах и ждал своего часа.
– Но разве львов не заказывали архитекторам специально для имперского духа? – Роман чувствует, что говорит глупости, и дело не в водке.
– Львов заказывали. Некоторые проросли сами, почуяв силу, как эти двенадцать. У вас, помнится, есть двенадцать апостолов.
– У кого у нас? – с ужасом спросил Роман. – Я вообще-то от церкви далёк, бабушка в детстве крестила. А вы сами-то кто?
И тут раздался звук. Тихий, железный. Это разводился Дворцовый мост. Он отрезал Васильевский остров от города, и в этом отрезанном городе осталась квартира Романа.
– Вы хотите туда, коллега, – утвердительно сказал один из А, чётким дирижёрским жестом показывая за Неву.
– Да. На Академическую, – признался Роман. Его колотило то ли от ночной свежести, то ли от необъяснимого страха перед этими А. – Но теперь ждать нужно. Или такси в объезд. У меня, кстати, есть деньги.
– Ах, ну зачем деньги, – сказал кто-то из А. «Ах» прозвучало неестественно весомо, будто не междометие, а существительное. – Смотрите, коллега!
Своей офисной стрелочно-брючной ногой он легонько толкнул мусорный контейнер. Тот отъехал в сторону, обнаружив бронзовый канализационный люк с классической ручкой в виде львиной головы с кольцом в носу. Один из А открыл люк и, сделав приглашающий жест, быстро спустился внутрь. Внизу были какие-то провода, пахло сыростью. Два А взяли под руки Романа. С ними передвижение казалось совсем лёгким и быстрым, словно на коньках. Шли вниз, потом вверх. Грязные коридоры с потёками, трубами и проводами сменились сводами. Потом стены приобрели ровный розоватый цвет. Коридор раздвинулся до зала. По бокам на полках стояли античные скульптуры.
– Господи! – вырвалось у Романа. – Откуда здесь это?
– Что вас удивляет, коллега? – спросил А. – Разве вы никогда не были в Эрмитаже?
– Как… В Эрмитаже? – Тут ему стало совсем не по себе. – Он же на другой стороне Невы!
– Он на вашей стороне, коллега. Вам же нужно на Академическую.
– И что, можно сейчас выйти на Дворцовую? – тупо спросил Роман.
– А чего ж не можно? – весело сказали друг другу А. – Можно? Да конечно, можно! Можно даже и прихватить что-нибудь с собой попрекрасней. Ловить, правда, нас начнут. А мы уйдём. Хотите поприключаться, коллега? Отметить защиту диплома?
– Хотелось бы без приключений, – попросил Роман.
– Скучный народ – философы! – сказали А и снова потащили Романа вниз.
Почему-то на бегу он заснул и проснулся уже утром в своей постели, раздетый и укрытый пледом.
– Приснится же сюр! – сказал он сам себе и спросил себя: – Интересно, а диплом-то я защитил? Или тоже приснилось?
– Диплом вы защитили, коллега, это бесспорно.
Роман подскочил и тут же упал, сражённый похмельной болью. Привстал уже более осторожно и с отвращением рассмотрел вчерашнюю троицу, стоящую вокруг кулера и попивающую родниковую воду.
– Не помню, как вас зовут. Представьтесь! – Он собирался сказать это хамским тоном, но головная боль добавила к хамству смирения и вариант получился неубедительный.
– Да какая разница! – хором сказали три А и продолжали уже попеременно:
– О чём мы говорили вчера, коллега?
– О вашем сотрудничестве.
– Не так ли?
– О львах, – напомнил Роман.
– Конечно, о львах. Через льва приходит тайная мудрость власти.
– Лев – хорошая фигура в имперских играх. Главное, чтобы он двигался в верном направлении.
Теперь они стояли над изголовьем.
– Ваш Бонифаций, через которого к вам пришла кифара, тоже был лев, – начал первый А.
– Что значит «был»? – с нелепой грозностью в голосе перебил Роман. – Что вы имеете в виду?
– Бонифаций был лев. Был взят в игру, но его направление оказалось неверным.
– Лев может либо царствовать, либо приносится в жертву на древнем алтаре. Других ходов у этой фигуры нет.
– Вы знаете, коллега, под Петербургом скрыты потрясающие языческие капища! Не желаете ли экскурсию?
– Нет, ну это уже ни в какие ворота! – Роман вскочил с кровати.
Как был полуодетый вылетел в коридор и натолкнулся там на Осика с мобильником в руке. Осик уже облачился в небрежно богемный костюм для встреч и пах дорогим парфюмом.
– Ну, здравствуй, молодой специалист, – кисло поприветствовал он Романа, – ты таки нарушаешь священные правила нашего общежития. На общественных площадях в труселях нестильных появляешься.
Роман покачнулся, ловя уплывающее равновесие, и глухо сказал:
– Они сказали, что Бонифаций умер.
Осик смотрел на экран мобильника.
– Прости, Ромушка, у меня через двадцать минут визит крайней важности. Что там с Бонифацием? Кто сказал?
– Эти сказали…
– Какие эти?
– Ну… которые у меня…
– А кто у тебя, Ромушка? Я только что к тебе заглядывал – никого не было.
Роман в ужасе метнулся в свою комнату. Там было пусто.
– Прости, Оська, напился я, кажется, крепко, – виновато сказал он, высовываясь из комнаты в коридор, – но всё же Бонифацию я сейчас позвоню.
– Звони, звони своему дружку-алкоголику, – тихо и зло сказал Осик, набивая смску с быстротой хорошей секретарши.
Через несколько минут Роман снова вышел в коридор и без выражения произнес:
– Бонифаций покончил с собой сегодня ночью. Бросился с Боровского моста на глазах у Ирки.
Осик постучал в Лидусину комнату. Всунувшись, тихо сказал:
– Лидушка! Роме нужна помощь, срочно возьми его на себя. У меня важная встреча.
Роман лежал на кровати. Лидуся колола ему аскорбинку.
– Вы меня забрали вчера? Ничего не помню.
– Мы тебя не смогли забрать. Ты с какими-то людьми затусовался.
– Что за люди? Ничего не помню, – Роман решил схитрить.
– Да их трудно запомнить. Какие-то невнятные они. Ромушка! Да ты меня не слушаешь!
Роман вдруг заметил на тумбочке открытку, стилизованную под коричневатые старинные фотографии. На ней был изображен странный всадник – бородатый старик, верхом на льве. Бородища такая, знакомая с детства. Да и сам старик смутно знакомый… Только веяло от него какой-то мерзостью.
Лидуся смотрела на странную открытку.
– Это что, дореволюционная порнография?
Роман вздрогнул.
– С чего ты взяла? Это же Лев Толстой, одетый к тому же.
– Действительно Лев Толстой, – удивилась Лидуся, – что это я…
Она осторожно перевернула открытку. Там было напечатано на пишущей машинке «Угол Обводного и Боровой».
– Ромушка! – закричала Лидуся. – Ты куда? Тебе лежать надо!
– На Боровский мост. Я должен понять…
– Ромушка! Не выходи, там у Осипа визит…
– Да иди ты со своим Осипом! – взревел Роман, втискиваясь в джинсы. Напялил мятую футболку и убежал.
Он мчался на Боровский мост, будто туда можно было опоздать. Это недалеко от Раиной коммуналки. Сколько раз, гуляя по Обводному, Роман доходил туда. Непонятно, как вообще можно утонуть в Обводном канале, он вроде бы мелкий. Наверное, Бонифаций не умел плавать…
Встав над тёмной мёртвой водой канала, Роман напряжённо вглядывался вниз. Ничего не увидев, погрозил кому-то кулаком и, шатаясь, побрёл по набережной.
У Балтийского вокзала ему захотелось перейти дорогу, чтобы попасть в метро. Светофор почему-то мигал всеми глазами. И ни одной машины на дороге. Это у вокзала-то будним днём!
Роман ступил на проезжую часть, и на него из-за поворота вынесся вздыбившийся на заднее колесо мотоцикл, серый, как тень. Роман отшатнулся, но бешеный наездник мгновенно оказался сзади, мерзко дыша бензином. Объехал несколько раз вокруг окаменевшего от ужаса философа и со свистом унёсся по встречной полосе. И тут же дорогу заполнили машины. Они сигналили Роману, застывшему посреди улицы. Один водитель опустил стекло и смачно выразился.
Через три дня были похороны Бонифация. Все хлопоты опять взяла на себя Лидуся.
Ирину вызывали в милицию. Им показалось подозрительным, что Бонифаций, прежде чем умереть, прописал её в свою комнату. Вернулась она в слезах. Сказала, что укусила следователя. Теперь её точно посадят.
Утешая плачущую сестру, Роман не переставал думать про странного мотоциклиста. Спросил осторожно:
– Ира! Прости, тебе трудно вспоминать. Но мне очень нужно знать, как это было. Не заметила ли ты в ту ночь чего-то странного?
Она похлопала красными от слёз глазами. Тихо сказала:
– Было, пожалуй. Саша хотел прийти к тебе на защиту и внезапно заболел. Когда я вернулась – мы поспорили сильно о… ну, в общем, о твоём дипломе. Он вскочил и побежал на улицу. Я за ним. Он не хотел меня слушать. Мы оказались на Обводном. Там я почти уговорила его вернуться домой. Вдруг появляется совсем древняя старушка. Вся в красном, а на поводке – сразу три чёрных пуделя. Я ещё заметила, что они все аккуратно подстрижены под львов. Саша бросился за ней, а она идёт очень быстро. Просто невероятно для старушки. Догнал он её уже на мосту. И тут старушка куда-то исчезла, а пудели вмиг повырастали в огромных чёрных зверей. Начали наступать на Сашу… они его припёрли к перилам моста, а я стояла и не могла пошевелиться. Потом только всплеск услышала, и… уже никого не было на мосту…
Ира затряслась в рыданиях.
– Ты сказала в милиции об этом? – спросил Роман.
– Сказала следователю. После этого… укусила вот его…
На поминки Лидуся напекла гору блинов. Пришли несколько музыкантов из консерватории. Говорили, какой светлый человек был Бонифаций.
После поминок брат с сестрой опять поругались. Ира в очередной раз недобро отозвалась о кифаротерапии. Роман обозвал сестру клерком от музыки, тупой бездарью и произнёс ещё много замечательных слов. Выскочил на улицу и побрёл в сторону Обводного канала. Ноги будто сами несли его на Боровский мост. Он даже не удивился, когда рядом с ним материализовались три А, в своих однотипных брючно-стрелочных костюмах, задумчиво созерцающие тёмную воду.
– Скажите, коллега, – говорит один А, – вам действительно так важна эта натуральность?
Второй подхватывает:
– Орнитологи знают феномен солидарности у домашних гусей. Домашние гуси тоскуют, слыша пролетающих диких. Но если отпустить домашних гусей на волю – это будет жестоко по отношению к ним.
Вступает третий:
– В прекрасной гармоничной античности людям не приходило в голову общаться с Творцом. У них были боги. Потом Творец пустил в мир эту странную несмешную шутку – своего сына. Он сбил людей с толку. Они возомнили, что могут быть Ему интересны.
Опять вступает первый.
– Интересны? Ему? Это смешно.
Второй объясняет:
– Ему Самому давно надоела эта пуповина, которой люди всё ещё связаны с Ним через Его сына. Но по его правилам у людей должна быть, как вы помните, свобода воли.
Третий кивает.
– Глупо ждать, что Он сам перережет эту пуповину.
Роман хмыкнул:
– Вы же с натуральности начали, помнится. Но в вашей прекрасной античности как раз было много натуральности. А вы с ней бороться собрались. Где логика?
И снова заговорили три А:
– В прекрасной античности была строгая иерархия. Творец был невидим. Люди общались с богами. Боги были хороши и разнообразны.
– Людям не выдержать прямого общения с Творцом. Смотрите, к каким ужасам приводят эти попытки. Разве в античности были такие массовые войны, как теперь? К тому же в прекрасной античности был полубог Пифагор. Он улучшил для людей натуральный строй. А средневековые фанатики низвергли его достижения.
– Уже второе тысячелетие идёт проект перевода человечества на искусственную жизнь. Те, кто способствуют этому проекту, – делают благо для людей. Ибо это путь к перерезанию пуповины и избавлению от главного страдания человека – безнадёжной тяги домашнего гуся в небеса.
– Послушайте, – сказал Роман, – но совсем без этой тяги люди станут похожи на животных. Вам это не приходило в голову?
Три А ответили одновременно:
– Это прекрасно, коллега. Не презирайте животных. Что вы знаете об их духовной жизни?
– И что же конкретно вы мне предлагаете? – спросил Роман.
– Сущий пустяк. Статейки на заказ кое-где.
– Еще небольшие работки по вашей специальности, потом вместе новую философию создадим.
– Хотите стать мировой величиной побольше Канта?
– А как же кифаротерапия? – поинтересовался Роман. – Вам ведь невыгодно, чтобы мы ей занимались?
– Ну почему же, коллега?
– Несомненно, кифаротерапия – это прекрасно.
– Интеллектуальный досуг для населения! Что может быть лучше?
Роман попытался посмотреть им в глаза, но лица неуловимо двигались куда-то, как тёмные воды Обводного канала. Тогда он перевёл взгляд на воду и спросил:
– А если я откажусь сотрудничать с вами?
– Тогда будете иметь дело…
– …со свободой воли.
– Это – дело трудное и неблагодарное, коллега.
– Я отказываюсь, – твердо сказал Роман, глядя поверх канала вдаль, где виднелся силуэт красно-кирпичного храма Воскресения Христова, и подумал: «Вот так, наверное, погиб Бонифаций».
Он ожидал толчка в спину. Но ничего не произошло. Они исчезли.
Глава девятая. Формула святости
– Оська, так дело дальше не пойдёт, – сказал Роман, лихорадочно листая свою дипломную работу. – Мы должны просвещать народ по поводу натуральности. Отказавшись от неё, люди перестанут быть людьми. Надо что-то делать. Я подготовлю цикл лекций о музыке, пище, воспроизводстве… наверняка в других областях тоже можно покопать. Это будет информационная бомба!
Осик кисло посмотрел на товарища:
– Не будет, Ромушка. Неформатненько это для нас. Да и вообще не тема для бомбы – слишком сложно и нет жареных фактов.
– Смотря как подать, – возразил Роман, – а если со светом и смог-машиной? И вещать эпично, как в голливудских фильмах?
– Не смеши мои новые ботинки! Советские поэты выступали, конечно, на стадионах в 60-е годы. Но это время давно прошло и, заметь, они таки были поэты, а не философы.
– Ты сам-то как относишься к этой теме? – спросил Роман.
– Есть, конечно, такая тема. Но, знаешь, развивать её никому не выгодно. Тут не то что пищевые концерны – даже музыкальная индустрия встанет на рога, если пытаться привести её к натуральному строю.
– Нет, я, конечно, понимаю. Экономическая целесообразность, жажда наживы, слишком неравная борьба для нас получится. Но ведь на другой чаше весов – будущее людей! Их ведь через всё это лишают подлинной жизни, тонкости и яркости в восприятии мира. Депрессия и суициды сейчас во всём мире просто зашкаливают. Я уверен, что это происходит из-за оторванности людей от живой энергии Творца…
– Ромушка! – Осик даже снял очки от удивления. – Что за лексика? Ты, часом, не попал ли в секту?
– Слава богу, нет. Пытались тут. Это они запустили проект всеобщей искусственности.
– Так. Что это за они?
– Те, кто сказали мне про Бонифация.
– Понятно. Это уже к доктору, – Осик ткнул на мобильнике Лидусин номер.
Лидуся собиралась посвятить этот день маме, но поменяла планы и срочно приехала.
– Ты просто переутомился! – защебетала она ещё в прихожей, обнимая его. – Два диплома написал вместо одного. Потом ещё эти ужасные похороны!
– А что, похороны могут быть прекрасные?
– Не цепляйся к словам. Тебе необходим отдых. Я тебе как врач говорю.
В этот раз ей удалось напоить Романа мятным отваром и валерианкой. Но на следующий день дипломированный специалист снова начал требовать у Осика права просвещать народ на сеансах кифаротерапии. Осик понял, что спустить на тормозах этот бзик не удастся. Поэтому он ответил честно:
– Друг мой! Этот номер не пройдёт. Если ты всё же так сделаешь – это станет нашим последним сеансом. Я уже и так не в восторге от этой кифаротерапии. Ты у нас то пьян, то не в духе. Забыл, наверное, как доширак лопал. Лида… тоже тот ещё переговорщик! Один Осип Блюменфельд. Пойди в налоговую, уболтай там, подмажь сям… Надоели шлимазлы непрофессиональные!
– Всё же выгнать меня собрался? – мрачно поинтересовался Роман. – Учти, у меня уже поклонники есть. А нового кифареда с нуля придётся пиарить.
– Ромушка! На кифаротерапии не сошёлся клином свет моей жизни! Я таки нашёл себе работу по специальности. У меня теперь есть хороший такой депутат для пиара. Поверь, это для меня гораздо интереснее. И прибыльнее, что немаловажно. А здесь с новыми клиентами беда, поднаелись, видать. Да и все психологи теперь бросились музыкой лечить. Так что, если хочешь продолжать этот проект, – хотя бы не мешай мне своими дурацкими идеями.
Роман очень рассердился. Скорее всего, он бы справился со своими чувствами, но Лидуся вылезла с репликой:
– Ромушка! Послушай Осипа! Мудрый же ведь человек!
Фраза оказалась спусковым крючком. Романа понесло. Он кричал, что видел такую мудрость в гробу. Что Осик до тошноты корыстен, а Лидуся тупа. Что они у него за спиной…
– Что мы у тебя за спиной? – вспылил Осик, швыряя очки на диван. – Нет, ты договаривай!
– Как не стыдно! – вторила ему Лидуся. – Ты, вообще, когда в последний раз обратил на меня внимание? Эгоист депрессивный!
Дружеский спор плавно перетёк к нэшнл рашен развлечений. Мордобой, правда вышел неубедительный, но посуды побили много.
После такого выступления дальнейшая совместная жизнь стала невозможна.
Роман весь день звонил по агентствам недвижимости и к вечеру нашёл себе «норку в двушке у старушки» – как сказал весёлый риелтор. Норка располагалась далековато – в районе Ладожской, на последнем этаже двенадцатиэтажки. Роман не мог особенно выбирать.
Он перевёз на такси свой скарб – компьютер, книжки, одежду и кифару, которую Осик демонстративно положил на его вещи.
Старушка, подлинный божий одуванчик, старалась не попадаться жильцу на глаза. Целыми днями смотрела телевизор в своей комнате. Сначала Роману нравилось, что она не лезет в его жизнь, потом от одиночества он уже сам пытался завести с ней разговор, но бабка оказалась упорно неконтактной. Вопрос денег его пока что не беспокоил. От кифаротерапии остались кое-какие сбережения. К тому же незадолго до разрыва с друзьями ему предложили постоянную работу аудиоэксперта в очень пафосном журнале, посвящённом аудиоаппаратуре hi-end. Всё благодаря осиковскому пиару.
Свободного времени было много. Роман сначала думал написать кандидатскую, как-нибудь переиначив ту же тему натуральности. Осилив две страницы, обленился. Осел на полумузыкальных, полуакустических форумах. Там нашлись поклонники с противниками и Пифагора и Царлино. Они изысканно глумились, цветисто восторгались и грубо ругались. При этом писали с ошибками. Роман не понимал, как можно рассуждать о культурных дебрях, не освоив правописания. Поэтому форумчане ему быстро наскучили. Он решил пойти в народ. Зарегистрировавшись под разными никами, вливался в злободневные дискуссии и проталкивал идею натуральности. Его считали попеременно роботом, идиотом (весь спектр слов) и засланным казачком. Ему казалось, что он влияет на мир.
Через какое-то время Роман заметил, что мир резко ухудшается. Повсюду горели леса. Совершенствовались террористы. В магазине, куда он ходил за водкой и дешёвыми сардельками, рассказывали, что где-то в Подмосковье давят еду колесами грузовиков. У этой еды, видите ли, оказались неправильные документы. И это когда куча людей голодает!
Роману казалось, что только Петербург пока держится. Здесь ещё можно жить. Но вот в Интернете промелькнуло сообщение о петербуржских подростках, съевших своего сверстника…
Теперь Роман больше не верил ни в свою просветительскую миссию, ни в будущее. Продолжал писать статьи, чтобы поддерживать своё существование. Месяц тянулся за месяцем, и даже времена года сменялись смазанно. Казалось, что зима уже ничем не отличается от лета. Теперь больше всего времени у него уходило на новостные сайты. Ему хотелось найти в гибнущем мире хоть что-то светлое, а оно не находилось. Нельзя же назвать светлым информацию о повышении пенсий на несколько копеек. Или о том, что какая-то звезда снова вышла замуж…
Когда к земле начало приближаться неведомое крупное тело – Роман даже не удивился. Он давно ожидал чего-то подобного. Даже почувствовал облегчение от того, что бессмысленное ожидание скоро закончится. На него словно пахнуло свежестью и холодком. Круг разорвался, но впереди ждала бездна. От этого сделалось очень страшно.
Сообщения о небесном теле обновлялись каждый день. Сначала учёные, примерно определив его массу, высчитали, что от Земли отколется кусок. Потом уже выходило, что планета разделится на две половинки. Понятно, что сохранение атмосферы, как и вообще жизни, становилось проблематичным. В последнем сообщении говорилось, что от Земли не останется ничего, кроме облака космической пыли.
Как раз стоял ноябрь – самый тёмный и депрессивный месяц. Дальше уже легче – хоть снег выпадет, побелее будет. До этого снега Земля еще доживёт, а потом уж неизвестно. Потом столкновение.
Так зачем же ждать этого столкновения? К нашим услугам великолепный балкон на двенадцатом этаже. Полная гарантия мгновенной смерти.
Роман налил полный стакан водки и вышел на балкон, где выл пронизывающий ветер. В ветряном шлейфе попадалась ледяная крупа – знак близкой зимы. Роман влез на ветхую старухину тумбочку и стоял теперь, опасно возвышаясь над перилами. Он наблюдал простёртый внизу перевернутый млечный путь ночных огней города.
Ему вдруг стало до слёз жалко. Но не себя, а всё, что вокруг. Всё, что он помнил с детства. Милый тихий Псков и величественный Петербург. Университет, набережные Обводного канала, квартира на Декабристов, где уже никогда не раздастся голос Бонифация: «Чудак, понимаешь!»
Бонифаций, понимающий натуральный строй, ушёл раньше других. Может, три А дали ему заглянуть в будущее и он не захотел жить дальше?
Роман вернулся в комнату к своему «собутыльнику». Каждый вечер он пил водку, чокаясь с экраном компьютера. Началось это так давно, что… В комнате не было даже подходящего портрета. Да и с кем пить в такой ситуации?
– Ну, ты, искусственный дух познания, твоё здоровье! – Роман коснулся стаканом экрана. – Я теперь буду звать тебя Спирькой. От Spiritus, как ты понимаешь. Скажи мне, Спирька, неужели мы все погибнем скоро? Я понимаю, заслужили, конечно. Но неужели нет совсем никакой лазейки? Может быть, Господь сохранит хотя бы Питер. Не ради меня, идиота, я даже готов уехать и погибнуть в другом месте, если надо. Но Питер жалко до слёз! Скажи мне, Спирька, можно ли что-то сделать в этом направлении? Ты же интеллект, хоть и искусственный. Давай договоримся: я наберу вопрос в поисковике, а ты мне ответишь.
Роман дрожащими пальцами набрал фразу: «Может ли Господь не уничтожать город Санкт-Петербург?» Открылось множество ссылок, и все они вели к одному и тому же тексту:
«Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие. Авраам сказал в ответ: вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть, до пятидесяти праведников недостанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город? Он сказал: не истреблю, если найду там сорок пять. Авраам продолжал говорить с Ним и сказал: может быть, найдется там сорок? Он сказал: не сделаю того и ради сорока. И сказал Авраам: да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть, найдется там тридцать? Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать. Авраам сказал: вот, я решился говорить Владыке: может быть, найдется там двадцать? Он сказал: не истреблю ради двадцати. Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть, найдется там десять? Он сказал: не истреблю ради десяти».
– Спирька, как научиться быть праведником? Я же не смогу! Это просто смешно! – пьяно бормотал Роман. – Давай, я тебя и про это спрошу. Если ты мне ответишь – я клянусь тебе, друг Спирька, буду делать всё, что ты скажешь!
«Как стать праведником?» – набрал Роман в поисковой строке. Первая из ссылок содержала неожиданный и остроумный рецепт от неизвестного итальянского святого по имени Боско. «Формула святости проста, – гласил текст, – нужно хорошо делать своё дело, помогать ближнему и быть радостным».
– Что же сделаешь, ближних не выбирают. Особенно родственников, – сказал себе Роман, подходя к знакомому серому дому на улице Декабристов.
Питерская морось – серая и холодная – дрожала в воздухе, вызывая желание съёжиться у всех частей тела, даже у лица. Незнакомый голос что-то буркнул в домофон, дверь открылась. А вдруг сестра не живёт там, вдруг она уехала в Псков или вообще умерла вслед за Бонифацием? От такой мысли он белкой вскарабкался по лестнице и начал бешено колотить в дверь. Открыла босая девица в халате и, даже не поинтересовавшись, к кому он, лениво ушлёпала на кухню.
На стук никто в комнате не отозвался. Роман толкнул дверь и вошёл.
Ира сидела на подоконнике, обхватив колени. Когда-то Бонифаций любил так сидеть. Она медленно обернулась. Увидев брата, вяло, по привычке, произнесла своё любимое: «Без слов». Сползла с подоконника и включила чайник.
– Мог бы всё-таки позвонить, прежде чем тащиться, – сказала она, доставая чашки.
– Я боялся, что ты бросишь трубку.
Она сердито засопела. Роман торопливо продолжил:
– Ира, давай больше не ругаться. Ближним вообще помогать надо.
– Хм. И на какую же помощь ты рассчитываешь? Имей в виду, в нашей псковской квартире я сдаю только одну комнату, можешь проверить. Если тебе надо – свою сам сдавай. Не маленький.
– Ирка, мне не нужна помощь. Я сам хотел быть полезным тебе.
– Что это с тобой случилось? – Сестра недоверчиво оглядела его. – Сам себе лучше помоги для начала. Посмотри на себя, на кого ты похож, алкоголик несчастный!
– Ира, ты всё ругаешься, а ведь мы с тобой, по большому счету, самые близкие люди на этой земле… ну, может, я должен только за себя говорить, я твоей жизни не знаю.
Она вздохнула, разливая кипяток по чашкам.
– Не надо мне помогать, Рома, всё равно ничего не выйдет. Если хочешь сделать что-то полезное – пойди в детскую онкологическую больницу волонтёром, там всегда люди нужны. Не представляю, правда, как ты это выдержишь. Это тебе не всякая болтовня про мироздание!
– Не ругайся, Ирка, – остановил её Роман, – скажи лучше: где эта больница?
Глава десятая. Стеша
Вообще-то Роман, считая себя человеком адекватно мыслящим, не особенно верил в своё праведничество. Как и вообще в возможность спасения для Земли. Но ему так надоело пьянствовать с компьютером в «двушке у старушки», что предстоящий поход в больницу казался чуть ли не экскурсией.
И вот он вместе с Ирой в этой больнице. В коридоре на стенах детские рисунки. В холле игрушки. Мамы сидят с грустными уставшими лицами. Ирка тут же убежала делать что-то. К Роману никто и не собирался подходить с объяснениями.
В коридоре два волонтёра, девушка и парень, решали проблему. Требовалось срочно отвезти анализы какого-то ребёнка в лабораторию. Ни у неё, ни у него не получалось, а впереди выходные. Если не отвезти анализы прямо сейчас – лечение задержится на двое суток.
Роман слушал их бесконечные варианты – кто кого подменяет, кто кому передаёт анализы. Утомился. Предложил:
– Давайте, я, что ли, отвезу.
– Вы серьёзно? – удивилась девушка.
– Нет, я так шучу! – довольно резко сказал Роман, но тут же испугался своей резкости и улыбнулся: – Конечно, серьёзно!
Столько нового обнаружилось в жизни! Роман теперь организовывал встречи в недорогих уютных кафе. Встречи назывались «Наш конвертик». Там собирали деньги для детей, кому не хватало на лечение.
Надо было всех записывать, чтобы потом благодарить. Они стеснялись.
Роману катастрофически не хватало времени. Новостные сайты больше не интересовали его. Да и сообщения о грядущей катастрофе исчезли. Видимо, правительство запретило нагнетать панику перед концом.
Деньги вдруг стали очень важны для него. И в конвертик хотелось положить, и купить что-нибудь детям. И на такси куда-нибудь подъехать, чтобы успеть. А ещё его постоянно просили писать статейки и посты в Интернете про детей и волонтёров. Разумеется, бесплатно.
Но самым главным делом стало общение с детьми и с их мамами. Мамам кроватей в палатах не полагалось. Они забирались в спальные мешки, сворачивались калачиками на детских матрасиках, пытались заснуть в креслах, стоящих в холле.
Дети почему-то очень полюбили Романа. Никогда раньше он не общался с ними и не задумывался о том, что существуют какие-то особые правила общения с детьми. Он и не искал этих правил. Просто тщательно вникал в то, что они говорили, и дети чувствовали: этот огромный дядя относится к ним серьёзно. А ещё он старался не замечать, когда детям больно. Не утешать, а продолжать разговор, как будто ничего не происходит. Может, это было негуманно, но им так хотелось хоть ненадолго забыть о своей болезни!
Дети просили Романа приходить чаще. Он обещал. Приходил почти каждый день. Но всё равно не знал заранее – застанет ли снова в палате ребёнка, которому дал обещание.
Детей, конечно, выписывали. Но иногда они умирали. Каждая смерть погружала Романа в ступор. Он даже начал разговаривать с Богом, в которого никогда не верил. Гневно вопрошал: за что же этот Всеблагий и Всемилостивый поражает детей, которые и согрешить-то не успели? Старался не глядеть детям в глаза, боясь столкнуться с тоской и безнадёжностью.
Радовала Романа одна только десятилетняя Стеша. Её глаза были всегда весёлые, карие с искоркой. Ещё у неё были конопушки и рыжеватые косички. Видно, она болела не самой опасной формой болезни, раз такие весёлые глаза. Она сама морально поддерживала Романа в царстве боли и безнадёжности.
– Вы – медведь, – говорила она ему, – вам надо много малины, чтобы быть всегда добрым. Тогда вы сможете делать чудеса.
Когда у Стеши повысилась температура – он не придал этому значения. На всякий случай спросил о ней у доброй пожилой врачихи. Та всегда говорила волонтёрам о состоянии их подопечных.
– К сожалению, тяжёлая девочка, – вздохнула врачиха, – в любое время может совсем отяжелеть…
– Как… совсем? – севшим голосом спросил Роман. – Она же… Стеша такая…
– Она молодец! – согласилась врачиха. – Я думаю, она ещё подержится… месяца два…
Роман мчался домой, будто лишние минуты что-то могли решить.
Звонить Лидусе он не решился. Электронной почты её никогда не знал. Зачем мейл, если они виделись каждый день? Чудом нашёл её в социальной сети среди трёх тысяч однофамилиц. И написал. Про Стешу. Какая она замечательная, как ей нужно жить…
Лидуся позвонила через десять минут.
– Привет! – Её голос звучал по-прежнему бодро, хотя и напряжённо. – Диктуй адрес, куда мне ехать.
Положив трубку, Роман заметался, прибирая комнату, как будто ожидал в гости принцессу Диану. Он боялся, что Лидуся сильно изменилась, но она была всё та же благородная шатенка. Только румянца стало меньше и вокруг глаз появились едва заметные морщинки.
– Разве я могу чем-то помочь? – вздохнула она, услышав подробную историю Стеши. – Её лечат врачи-онкологи, а я простой фармацевт.
– А кифаротерапия? Ты же так верила в неё! Хотела моей маме помочь, помнится.
– Верила, да. Давно это было. Как-то плохо нынче с верой…
– Ну почему же, давно? Год или полтора?
– Три года, Ромушка, – грустно сказала Лидуся.
– А… Оська? – вырвалось у Романа.
– Женился. Мы общаемся редко. Повода нет.
Роман нервно поёжился. Насильно улыбнул себя и расправил плечи.
– Слушай, Лидуся! А ты тогда в кифаротерапию как верила? Романтически или у тебя всё же идея какая-то была?
– Была, конечно. Я ведь не тупая, хоть и не до конца образованная. Я читала про то, как люди от рака вылечиваются, и вот что заметила. Чаще, конечно, выздоравливают оптимисты. Это понятно. Но пессимисты тоже иногда выздоравливают. И знаешь, какой там бывает сценарий? Они теряют веру. Падают в самую глубь скорби. Как бы уже знают, что мертвы. Потом что-то меняется у них в жизни или, может, меняются они. Тогда наступает выздоровление. Их будто выталкивает вверх. Эти случаи более редкие, но я уверена, что они тоже по определённому сценарию идут…
– Значит, как будем лечить? Чередовать лады от скорбного к светлому?
– Ты умный, Ромушка. Конечно, чередовать. Но не так, как мы делали. Это должно быть очень долго – каждое состояние. И ещё: светлый – ты такое правильное слово сказал. Но разве у нас есть светлый лад?
– Среди известных мне античных – нету. Но он ведь должен быть, правда?
Роман с Лидусей взялись за спасение Стеши. Союзников у них не было. Добрая пожилая врачиха никогда бы не поддержала столь антинаучный метод. Стешина мама подумала бы, что над её ребёнком издеваются. Она, кстати, так и подумала. Хуже всего, что они не могли сказать правду самой Стеше. Её скорбь должна быть настоящей, иначе всё теряло смысл.
Ближе к вечеру, когда уже нет посетителей, но ещё не начались вечерние процедуры, Роман принёс кифару к Стеше в палату. Ему очень повезло – кроме неё в палате никого. Одну девочку сегодня выписали, другую перевели. Стеша лежала у окна, за которым горел холодный кровавый закат.
– Здравствуйте, дядя Рома, – совсем тихо сказала девочка, заворачиваясь в одеяло. Её знобило. – Зачем вы рога принесли?
– Музыку тебе поиграю, а ты слушай внимательно.
– Хорошо.
Он начал играть. Кифара была идеально настроена. Роман давно научился чувствовать лады и выбирал в скорбном ладу ноты, звучащие печальней всего.
– Дядь Ром, от твоей музыки мне совсем грустно! – пожаловалась Стеша. – Не играй, пожалуйста.
– Потерпи, Стеша, – просил её Роман, не переставая играть, – это полезная музыка, она тебя вылечит.
– Хорошо, – послушно сказала Стеша и вдруг горько заплакала. – Нет, я не выздоровею, я умру!
Она уже отчаянно рыдала. Роман понял смысл выражения «сердце обливалось кровью». Именно это он чувствовал сейчас, когда целенаправленно доводил до слёз маленькую тяжелобольную девочку.
На Стешины рыданья прибежала медсестра, включила свет.
– У нас всё в порядке, – заверил её Роман, – загрустила вот.
– Болит что-то? – спросила медсестра.
– Тошнит, – прошептала Стеша и опять заплакала.
– Это ничего, – медсестра заторопилась, – вечером укольчик дам, заснёшь хорошо.
Она выпорхнула. Роман опять выключил свет и начал играть. Стеша плакала беззвучно. Тут вошла её мама, до этого уже довольно долго отвлекаемая в холле Лидусей.
– Что, Стешенька, что случилось?
Роман сделал девочке знак молчать, но та схватила мать за руки и забормотала, плача:
– Он злой, он меня мучает, у него плохая музыка, а он специально играет…
Стешина мать гневно посмотрела на Романа:
– Прекратите издеваться над моим ребёнком!
В дверях показалась решительная Лидуся.
– Татьяна Николаевна! Не отнимайте у своего ребёнка последний шанс!
– Какой шанс! – закричала Стешина мать. – Вы кто вообще такая?
– Я – врач, – спокойно сказала Лидуся. – Вы не хуже меня знаете, что ваша дочь безнадёжна…
– Сволочь! При ребёнке… – И Стешина мать зарыдала. Стеша, наоборот, перестала плакать и расширенными глазами оглядывала всех.
– Дядь Ром, я, значит, умру? – шёпотом спросила она.
– Врачи говорят, что да. А мы им не верим, – также шёпотом ответил он.
– Играй, Ромушка, – велела Лидуся.
Он заиграл, чувствуя, что сам уже не выдерживает скорби. Зачем они мучают девочку? Ведь скоро катастрофа. Зачем вообще какие-то бессмысленные телодвижения?
Цвета заката становились всё более невыразимыми в своей яркой насыщенности: казалось, небо вот-вот вспыхнет или истечёт кровью, но солнце коснулось земли и начало проворно втягиваться за её край. Что-то случилось с цветом. Красное мертвело, уходя в запредельные оттенки синего и фиолетового.
И вот тогда на пустых детских кроватях бесшумно расселись три знакомые чёрные фигуры. Пальцы Романа вспотели и неприятно заскользили по струнам. Он продолжал играть. Не хотел, чтобы они заговорили, хотя их молчание пугáло не меньше.
Голоса их всё же зазвучали у него в голове.
– Лев выбрал неверное направление.
– Лев будет принесён в жертву и выйдет из игры.
– Древний жертвенник разверзся, ожидая нового льва.
– Какой я вам лев! – возмутился Роман. – Медведь я. Ребёнок так сказал. Разве дети в таком ошибаются? И ничего львиного во мне нет.
– Дурень! У тебя ж день рождения в июле. Под знаком льва, – три А проговорили это издевательским хором и пропали.
Сумерки сгустились. Роман продолжал играть в скорбном ладу.
– Так, что тут у нас? Почему в темноте сидим? – послышался голос пожилой доброй врачихи. – Э-э-э! Да тут, я смотрю, рёвы-коровы собрались!
Действительно, у всех четверых глаза были на мокром месте.
Утром Стешина мать ненавидящим взглядом встретила Романа с Лидусей в холле.
– Ей ночью хуже стало! Хотели в реанимацию. Кололи что-то всю ночь. Не ходите к ней, я не пущу! Прекратите её мучить.
– Татьяна Николаевна, – сказал Роман со всей вескостью, – скажите, вы готовы отвечать перед Богом за то, что не дали вашей дочери последнего шанса?
– Кто вы вообще такие?
– Кто мы – совершенно неважно. Важно другое. Уверены ли вы на сто процентов, что наше лечение не поможет? Не будете ли потом, когда ваша дочь умрёт, раскаиваться?
Она шла за ними в палату с потухшим, как у побитой собаки, взглядом.
Стеша лежала, не шевелясь, с закрытыми глазами. За окном шёл первый снег.
Роман начал играть в мужественном ладу. Стеша открыла глаза, но ничего не говорила, только иногда медленно облизывала потрескавшиеся губы. Он играл долго. В палату привезли новую девочку, после операции, ещё под наркозом. Он продолжал играть.
Белые кружева снега оплели Петербург, сделав его ещё более сказочным. На следующий день снег стаял, вышло солнце. Роман играл в женственном лидийском ладу. «В честь меня», – улыбнулась Лидуся. К концу этого дня температура у Стеши начала понижаться.
– Будет неправильно, если завтра я сыграю ей в страстном ладу, – поделился Роман своими опасениями с Лидусей, – это будет неверное направление…
– Мы ведь решили: последний лад светлый, – напомнила Лидуся. – Думай, Ромушка, что это за лад такой. У тебя впереди целая ночь.
Ночь выдалась неспокойной. Роман метался по квартире, будя старушку. Чувствовал, что нельзя ошибиться в выборе лада. А ладов-то в античности было немного, и ни один из них не назывался «светлым». И вдруг его осенило. Зачем ограничиваться античностью? Он засел в Интернете, анализируя средневековые лады. Какое счастье, что за плечами у него годы работы с подобным материалом!
Он решил назначить «светлым» первый из григорианских модусов (так назывались средневековые лады). Не потому, что этот модус звучал светлее других. Просто в нём были написаны самые красивые молитвы к Богородице. Одну из них Роман и решил выучить для Стеши.
Переведя квадратные средневековые ноты в современные (он умел теперь и это), Роман записал молитву на нотном листке. Поиграл немного и заснул.
Проснулся он позже, чем собирался, и сразу засуетился. Нужно срочно бежать к Стеше. Сегодня обход главного врача. Её могут перевести в другое отделение, где нет доброй понимающей врачихи. Тогда – прощай, кифаротерапия!
Раздолбанный замок на двери старушкиной квартиры постоянно заедал. Борясь с ним, Роман вызвал лифт – для скорости. И понял, что забыл нотный листок с молитвой на столе в комнате. Он яростно затряс замок, чуть не выломав. Рысью промчался по коридору квартиры. Лифт уже пришёл на двенадцатый этаж. Схватив листок, Роман опрометью выскочил обратно, пытаясь вскочить в закрывающиеся двери лифта. Он был готов оставить квартиру незапертой, но двери лифта сомкнулись у него перед носом. Он снова принялся ковырять ненавистный замок. Тут лифт пошёл вниз, но как-то странно – с шорохом, потом со скрежетом. Непривычные звуки, отдаляясь книзу, почему-то усиливались и закончились адским грохотом.
Роман понажимал на всякий случай кнопку. Выматерился, пошёл вниз пешком.
Внизу стояла небольшая толпа. Кто в уличной одежде, кто в халатах и тапках.
– Трос порвался, наверное, – услышал Роман, – очень редко, но бывает.
– А вдруг там кто-то ехал! – с ужасом сказала тётка в ромашковом халате.
– Точно ехал, – закивал дядька в трениках, – я слышал: на последний этаж вызывали.
– Тогда всё. В лепёшку, – откликнулся пенсионер с собакой, – двенадцатый этаж, не шутка!
Роман не стал слушать дальше. Опрометью вылетел из подъезда и помчался в больницу.
– Дядя Рома, а вы всё-таки хорошо играете на вашей рогатке! – сказала Стеша, приподнимаясь на подушке следующим утром. Она выглядела очень бледной. Повышенная температура, дающая постоянный румянец, наконец спáла. – Это Юля и Лена, – представила девочка соседок по палате, – а это дядя Рома. Он умеет играть на рогатке.
Роман волновался, как будет кифара держать этот новый строй, но строй держался. Роман положил листок перед собой. Так увлёкся, играя непривычную музыку, что не заметил, как в палату вошла его сестра. Увидев брата, скривилась, намереваясь сказать что-то ехидное, но промолчала. Только когда Роман доиграл и все, попрощавшись с детьми, вышли из палаты, Ира сказала:
– Рома, ты уже столько лет занимаешься вроде как музыкой и не понимаешь основ. Как же можно играть на античном музыкальном инструменте средневековую церковную музыку? Вкус у тебя есть хоть немного?
– Так этот светлый лад средневековый? – удивилась Лидуся. – Я думала, в Средневековье музыка только мрачная была.
Роман с улыбкой погладил кифарные рожки.
– Это первый из григорианских модусов. В нём написаны самые красивые молитвы к Богородице. Я играл одну из этих молитв. Немножко не умещается она в семь струн, ещё бы две добавить. Но я решил, что нужно обязательно сыграть её. На Руси в безнадёжных случаях всегда обращались именно к Богородице.
– Что ж тут безнадёжного! – заспорила Ира. – Врач сказала: у Стеши много шансов выздороветь, – она осеклась и совсем невпопад закончила: – Мы с Сашей венчаться думали. А потом поссорились… и не успели…
…Стешу выписывали через десять дней. Роман уже оделся, чтобы идти в больницу, когда в дверь позвонили. За дверью стояла толстая тётка в кепке и круглых очках.
– Вам телеграмма.
– Мне? – удивился Роман. – Может, хозяйке?
– Нет. Вам, – строго сказала тётка. – Распишитесь.
Она сунула ему в руки праздничный бланк с изображением крылатых львов с Банковского моста. Текст был совсем короткий: «Помним. Ждём нетерпением. Доброжелатели».
– Нет. Это не мне, – твёрдо сказал Роман, вернул бланк и недрогнувшей рукой перекрестил тётку.
– Хулиганство! – возмутилась та, но всё-таки растаяла в воздухе.
Кифаротерапевты радостно стояли в больничном холле. Ира тоже с ними. Стешина мать подарила букет роз Лидусе и сувенирный коньяк Роману.
– Смотри, кто пришёл! – вдруг воскликнула Лидуся.
Из-за бороды и волос, отросших до плеч, Осика было не узнать. Но голос… голос сомнений не оставлял.
– Здравствуй, Ромушка! Наше общее дело таки процветает! Мне Лидуся всё рассказала. А что я вам говорил? За кифаротерапией будущее. Слушайтесь меня, не прогадаете!
– Привет, – сдержанно ответил Роман, – только я бы не стал хвалиться. Нельзя сказать, что девочка совсем здорова. Её будут наблюдать дальше.
– Будут. Амбулаторно, – подтвердила Лидуся, – но врачи удивлены таким резким улучшением.
– Так и я ж о чём! – засмеялся Осик. – Хватит шарлатанствовать, господа. Пора работать качественно. А у нас таки всё есть для этого. Идеи, энергия, ну и пиар, конечно. Осип Блюменфельд ведь теперь снова холост и свободен!
– Вот только не надо опошлять, Оська! – сказал Роман. – Может, раз в жизни получилось что-то настоящее сделать! И тут ты со своим пиаром.
– Пиар не опошляет, он материализует, Ромушка. Неужели ты не захочешь помогать другим детям? А ведь без гонорарчиков и конфеток, простите, ничего не выйдет.
Они вчетвером шли по заснеженной улице. Лидуся прижимала букет к груди, а Роман нёс коньяк под мышкой. Руки были заняты кифарой. Ира посопела и взяла у него кифару.
– Ну что, насчёт былого? – не отставал Осик. – Таки возрождаем?
Роман остановился.
– Да ну вас! Какое может быть возрождение, если не сегодня-завтра уже столкнёмся! Я даже не знаю, хорошо ли, что Стеша выздоровела!
– Ромушка! Ты о чём? – испуганно спросила Лидуся.
– Ну как же! – удивился Роман. – Не помнишь, что ли? Тело небесное к нам летит!
– Какое ещё тело? – выкрикнула Ира.
Лидуся пожала плечами. Осик расхохотался.
– Вы, дамы, мало и некачественно сидите в Интернете, как я погляжу! Новости не смотрите! А у нас тут некоторое время назад была, так сказать, информационная диверсия. Команда хакеров взломала некоторые популярные новостные сайты и несколько дней рассылала сообщения об очередном конце света.
– Оська! – Роман смотрел на него, как на Деда Мороза, который мало того что существует, ещё и исполнил желание. – Так это враньё, значит?
– Ты проницателен, друг мой!
Роман открыл рот, чтобы сказать что-то, но вместо этого бросился обнимать Осика и Лидусю и вредную сестру тоже. Прекрасный сувенирный коньяк выскользнул и со звоном упал на мокрый асфальт, разбившись на мелкие кусочки.
– Без слов! – сказала сестра, отряхивая от коньяка и стёкол свои новые сапоги. – Нет, ну вообще! Без комментариев!
Благодарю жителей Санкт-Петербурга, помогавших мне в поиске львов, капищ и правильных коммуналок.
Наталья Лескова
Ночь смены масок
– Эй, дядя… Дядя, с тобой всё в порядке?
Голос звонкий, словно колокольчик в голове… Или целый колокол?
– Лучше не трогай его, Эль, вдруг он из этих… – Второй голос чуть глуше, но и в нём хватает звона на мою больную голову.
– Ты просто трусишь, Аль! Я его толкну сейчас!
– Нет! А вдруг он дохленький?
– А если нет? Эй, дядя, ты не дохленький?
Я пытаюсь разлепить глаза. С третьей попытки это удаётся. И тут же приходится закрыть их снова – солнце! Ой, какое яркое!
– Он пошевелился, Аль, я сама видела, как он пошевелился!
– Не подходи к нему, Эль! Вдруг он набросится?!
– О-о-о, – потянулся я всеми затёкшими мышцами.
– А-а-а!!! – Два звонких голоса слились в один крик. – Шевелится!
Теперь можно раскрыть глаза окончательно. Вокзал. Скамейки. Часы. Полдень. Мальчик и девочка. Ну, ладно, могло быть и хуже. Смотрю на них, а они – на меня. Светловолосые, синеглазые, похожие друг на друга до невозможности. Только девочка в сарафане с рюшечками, а мальчик – в матроске и коротких штанишках. Оба в соломенных шляпках. Как с картинки сошли.
– Э… Дядя? – Девочка глянула на меня с интересом, а мальчик настороженно.
– Привет, – я изобразил дружелюбную улыбку.
Ну, то что я обычно понимаю под дружелюбной улыбкой… Нет, наверное, лучше было не улыбаться…
– Дядя, ты в порядке? – Девочка смотрит на меня широко открытыми глазами. – Тебе голову солнышком напекло, да? Это потому что ты без шапочки гуляешь… Хочешь, я одолжу тебе свою шляпку?
– Спасибо, я уж как-нибудь без шляпки…
Я поднялся со скамейки. Ох, всё тело задеревенело. Ведь хотел просто закрыть глаза на пару минут, отдохнуть в тенёчке, расслабиться. И уснул. Бывает. Я протянул руку, чтобы взять свой чемодан, и поймал пустоту. Так. Чемодана нет. Ни справа, куда я его точно помню, что ставил, ни слева, ни за скамейкой, ни под скамейкой. Нигде нет. Всё, приехал.
– Дядя, ты чего-то потерял, да? – это уже мальчик.
– Да. Чемодан. Серый. Большой.
Я показал руками, каких размеров был мой чемодан. В глазах детей появилось что-то похожее на уважение.
– Кру-у-уто, – протянул мальчик. – Не, таких Больших Чемоданов мы не видели, да, Эль?
– Ага, – кивнула девочка. – Если хочешь, мы тебе можем одолжить наш чемоданчик, он не такой большой и красненький. Но в нём столько всего хорошенького! Правда, Аль?
– Спасибо, я уж как-нибудь без вашего чемодана.
Девочка выглядела разочарованной, а мальчик, наоборот, обрадовался.
– Если хочешь, мы тебе поможем твой чемодан искать. Ты не против, дядя?
– Меня зовут Дэвид, а не дядя, – проворчал я.
– Приятно познакомиться, – девочка присела в книксене, а мальчик мотнул головой так неопределённо, что это можно было принять, в том числе, и за приветствие. – А я Эльвира. Он – Альберт. Ты нас можешь называть Эль и Аль, нас все так зовут. Ах, как приятненько с кем-то познакомиться! Так что, дя… Дэвид, мы поможем тебе чемодан искать?
– Я лучше к начальнику станции пойду.
Дети переглянулись.
– У станции нет начальника, она же совсем старая… – Мальчик посмотрел на меня с подозрением.
– И зачем здесь начальник, поезда-то всё равно не ходят… – согласилась девочка. – Уже лет пять, да, Аль?
– Да, последний поезд здесь прошёл четыре года и десять месяцев назад, – важно кивнул мальчик, словно ему довелось самолично провожать в путь этот последний поезд.
Так. Это уже что-то новенькое. Я посмотрел на кустик ракиты, пробившийся между шпал.
– Как так, не ходят? А я на чём, по-вашему, сюда приехал?!
Дети переглянулись снова и беспечно пожали плечами.
– Хорошо… А полиция у вас есть?
– Нет, – ответили они одновременно, а потом девочка пояснила: – Наш город такой малюсенький, и в нём никогда ничего не случается. Раз в неделю сюда приезжает шериф, чтобы посмотреть, всё ли у нас хорошо. Он такой миленький, так о нас заботится!
– Ага, приезжает, чтобы выпить стаканчик в «Славе», – проворчал мальчик.
Его интерпретации событий явно не хватало романтики.
– Ну и дела – ничего у вас нету… Может быть, есть хоть кто-то главный, кто всем здесь заправляет?
– Есть, – ответили дети хором. – Господин Феликс.
Господин Феликс, да? Это уже интересно. Совпадение? Очередная пустышка? Сколько их уже было за пять лет? Или на этот раз – нет? Я посмотрел на заросшие травой рельсы и поднялся с приютившей меня скамейки.
– И он занимается пропавшими чемоданами?
– Он всем занимается! Он такая прелесть! – Голос девочки просто звенел от восторга. – Хозяин «Счастливой славы». Это салун такой, и гостиница.
«Счастливая слава»? Ну не может и это быть совпадением! Я вспомнил разорванную фотографию – фигуры мужчины и женщины, подпись внизу: «Феликс и Глория – счастье во славе». Лиц нет, верхняя часть фотографии пропала. Но это и не важно. Лицо Глории всегда передо мной, стоит лишь закрыть глаза. А в лицо Феликса я взгляну перед тем, как он заплатит за всё.
– И где мне найти эту «Счастливую славу»?
– Вон там, – мальчик махнул рукой вдаль. – Видишь шпиль с петушком? Это ратуша. А салун напротив.
– Мы тебя проводим, да, Аль? Проводим Дэвида? – Девочка подбежала ко мне и взяла за руку.
– Спасибо, я уж как-нибудь сам дойду.
Но дети уже крепко держались за меня с двух сторон.
– Ты такой миленький, Дэвид! – Девочка улыбнулась. – Как хорошо, что ты к нам приехал! Здесь было так скучненько…
– А ты к нам на маскарад приехал, да? – спросил мальчик.
– На какой маскарад?
– Ну, сегодня же самый длинный день в году! У нас всегда в это время проводят Фестиваль Масок. Уже триста лет. Он очень знаменитый, даже в путеводителе про него написано! – Мальчика просто распирало от гордости.
– Да, – подхватила девочка, – это такой чудненький праздник! Только совсем коротенький… С последними лучами солнышка все собираются в ратуше, и начинается Маскарад. А когда солнышко снова проснётся, все меняют маски. Вот и всё. Ты пойдёшь на наш праздник, Дэвид?
– У меня маски нет.
– Маски есть у всех, – глубокомысленно заметил мальчик.
Его тон был совсем не детским.
– Приходи, Дэвид! – Девочка заглянула мне в глаза. – С тобой будет намного веселее!
– Посмотрим, – ответил я и ускорил шаг.
* * *
Лицо старого бармена напоминало сушёный абрикос. Морщинистые губы плотно обхватили горлышко бутылки.
– Я могу видеть здешнего владельца? – спросил я.
В горле старика булькнуло последний раз, после чего он блаженно улыбнулся.
– Ай да погодка, да? – Его голос трамвайно дребезжал. – Жара, пить хочется… Молодому господину налить?
– А комнату я могу здесь снять? – Я уныло облокотился на стойку бара.
– У нас есть замечательное пиво местной пивоварни. Или господин предпочитает бренди? – Дедуля выудил очередную бутылку и присосался к ней ещё на пять минут.
Я разглядывал ползущую по стойке муху. Кроме нас троих в салуне никого не было.
– Может, виски? – поинтересовался он, крякнув три раза. – Кукурузное, пшеничное, рисовое…
– Хорошо, – сдался наконец я. – Газированная вода с сиропом у вас есть?
– У нас есть всё! – гордо ответил старик.
Надо же, а я почти поверил, что он глухой или слабоумный.
Газировка была тёплой и пахла мокрой псиной.
– Эй, красавчик, угостишь выпивкой?
Рядом со мной плюхнулся молодой парень – наглое, немного женственное лицо, длинные белые волосы собраны в сложную причёску a-la медуза Горгона. Смотрит на меня, как на экспонат в музее – со снисходительным скучающим любопытством. И откуда только здесь взялся?
– Нет, я сегодня не подаю, – я снова глотнул газировку, поморщился и подвинул стакан ему. – Впрочем, можешь допить, если хочешь.
– Фи, как грубо, Дэвид, – ухмыльнулся он.
Я непроизвольно дёрнулся.
– Откуда ты знаешь, кто я?
– Ну, город-то у нас малюсенький, – ответил он, копируя интонацию девочки Эль. – Тут новости быстро разлетаются.
Он взял мой стакан и быстро осушил его. Потом облизнулся, ухмыльнулся:
– Считай, что поцеловались.
Первая мысль – врезать. Вторая мысль – не врезать. После небольшой борьбы вторая мысль победила.
– Эй, дедушка, запиши мою выпивку на счёт этого господина, – сказал я, поднимаясь.
Рука машинально попыталась ухватить воздух… Чёрт, ну где же мой чемодан?
– Уже уходишь, дорогуша? А я думал, мы с тобой немного развлечёмся… – лениво протянул беловолосый незнакомец.
Я молча пошёл к двери, взялся за ручку.
– Чемодан, – внятно прозвучало у меня за спиной.
Пришлось остановиться.
– Что?
– Ничего. Я тут чемодан случайно нашёл. Вот, думаю, чей бы он мог быть? Ты не в курсе, а, лапочка?
Он снова облизнулся. Ухмылка расползлась по тонкому лицу от уха до уха.
– Если ты знаешь, где мои вещи, – говори. Если нет, то мне некогда.
– Ай-ай-ай, какие мы деловые… А надпись «Глория» на ручке – это что-то значит или так, для красоты?
Итак, чемодан действительно у него. Во всяком случае, он его видел. Что ж, придётся набраться терпения.
– Ну и где же мой чемодан?
– Фи, фи и еще раз фи, Дэвид. Задавать вопросы, не ответив на вопрос собеседника, – это так грубо, так пошло… Плохой мальчик! Вот что я предложу тебе, сладкий. Ты сейчас возьмёшь здесь два стаканчика бренди, потом мы сядем вот за тот столик и поиграем… Ты согласен?
– Поиграем?
– Да. Не бойся, малыш, я тебя не покусаю… Это будет совсем невинная игра – в вопросы и ответы. Ты – мне, я – тебе. Так, глядишь, во всём и разберёмся…
Нет, всё-таки не зря говорят, что первая мысль – самая верная. Врезать и ещё раз врезать – вот и всё решение проблемы.
– Знаешь, у меня есть другое предложение: давай я схвачу тебя за шею и буду бить головой об стойку, пока ты мне не отдашь мой чемодан? Как тебе такие условия?
Он засмеялся, весело и беззаботно, а потом вдруг стал серьёзен. На какое-то время маска шута-раздолбая спала, на меня глядели холодные безжалостные глаза.
– Думаю, это не очень хорошая идея, – сказал он мягко.
Так-так. Это уже интересно. Похоже, я был не прав – идея действительно была так себе. Эх, был бы при мне чемодан… А, впрочем, всё к лучшему, не правда ли? Поиграем.
Бренди тоже было тёплым, но псиной не пахло. И то счастье.
– Итак, правила просты, – незнакомец развалился на стуле, отпил из стакана и блаженно закатил глаза. – Я задаю тебе вопрос, ты на него честно и подробно отвечаешь. Если ответ меня устраивает, я даю тебе подсказку, где искать твой драгоценный багаж. Как только ты угадаешь место, игра прекращается. Тебя это устраивает, лапочка?
– Нет, но разве это что-то меняет? – Я глотнул бренди ещё раз, поперхнулся и отставил стакан подальше.
– Правильно мыслишь, красавчик. Вопрос первый: что значит «Глория»?
– Это имя.
– Подробный и честный ответ, Дэвид, не забывай.
Подробный и честный, значит? Ну-ну. Посмотрим, что из этого получится. Я посмотрел прямо ему в глаза.
– Это имя женщины, которую я любил. Такой ответ устраивает?
– Твой чемодан не на улице и не в жилом доме.
Тупая подсказка, впрочем, сейчас это неважно. Чемодан подождёт. Вопросы важнее.
– Это вокзал? – спросил я наугад, надеясь, что ответ неправильный.
– Неа. Второй вопрос: твоя пассия отвечала на твои пылкие воздыхания?
– Она любила другого, если ты об этом. Я им обоим был не ровня, я сам это понимал. Для неё я был просто другом, а может, и просто её игрушкой. Но это было неважно.
– Какая трогательная история, – он демонстративно зевнул. – Пусть она будет с другим, лишь бы было ей счастье, да, красавчик? О, непрошеная слеза… Какой я всё-таки чувствительный. Ищи свои вещи там, где бывает много народу, но лишь иногда. Это была подсказка, а теперь отвечай: почему ты никогда не боролся за неё, придурок?
Я разозлился так, что даже не стал угадывать.
– Что я мог сделать? Мне было не дотянуться до неё. Она была… богиней. Ангелом и демоном… А я… Что я мог ей дать, простой семнадцатилетний мальчишка? Я только хотел, чтобы она была счастлива…
– Нет, ты в самом деле дурак, – мой собеседник снова пригубил бренди. – Что ты мог ей дать? Давай-ка подумаем… Может быть, свою любовь, а? Или этого мало? – Он наклонил голову и смотрел на меня внимательным изучающим взглядом. – Иди туда, где поют самые чистые голоса.
– Опера? – спросил я равнодушно.
Глория, неужели я действительно ничего не понимал? А теперь… Ты уже мне не ответишь…
– Нет. Ну и чем же кончилась эта трогательная love story?
– Она умерла пять лет назад. Тот, кого она любила, предал её. Он был слишком увлечён своими планами и пожертвовал Глорией ради своих амбиций. – Я смотрел в его глаза, не отрываясь. – Она умирала долго, около восьми часов. Восемь часов бесконечной боли. Она боролась, как могла, но бесполезно. Он мог бы спасти её, если бы пришёл. Но он не пришёл. Вот и вся история.
Муха, жужжа, опустилась на мой стакан. Больше не было никаких звуков.
– Как трогательно, аж за душу берёт, – сказал наконец незнакомец. Тон был насмешливым, но лицо – серьёзным. – И что же теперь? Ты хочешь отомстить за загубленную жизнь своей возлюбленной, не так ли, детка?
– А если и так? Я поклялся найти его. И ищу уже пять лет.
– И что ты будешь делать, когда найдешь?
– Не знаю… Я правда не знаю, что мне теперь делать с тобой, Феликс.
Мы смотрели друг на друга, высовываясь каждый из-за своей маски. Безмолвный диалог, которого я ждал пять лет.
Феликс поднялся.
– Когда решишь, что хочешь сделать, – приходи, я буду ждать. В ратуше. До восхода солнца. И оружие своё не забудь. Оно там, где страждущие ищут утешения.
Он направился к выходу.
– Стой, Феликс!
Он, не обернувшись, махнул мне рукой и вышел. Я пытался подняться, но вместо этого вплеснул в себя бренди.
– Молодой господин позволит дать ему совет? – Старик-бармен прошаркал мимо меня. – Не лучше ли оставить здесь весь свой багаж – чемодан и воспоминания – и уехать? Пусть мёртвые будут с мёртвыми, а живые – с живыми.
– Ты так боишься за своего босса, дедуля?
– Дурак ты, Дэвид, – ответил старик без обычного дребезжания. – Я просто не хочу, чтобы два человека, которых Глория любила, покончили с собой из-за неё. Ей бы это не понравилось.
– Ты знал Глорию? – Я резко вскочил на ноги.
– Молодой господин желает выпить? – Старикан опять надел свою маску. – Водка? Виски?
– Я спрашиваю: ты знал её? Отвечай!
– Могу смешать коктейль, если молодому господину будет уго…
Злость, ненависть, ярость. Удар получился сам собой. Или не получился – старик перехватил мою руку, сжал, словно тисками, лёгким толчком в грудь усадил обратно на стул.
– Ай, молодой господин, кто ж это вас научил на немощных-то замахиваться?
– Дай боже мне такой же немощи, – я потёр запястье. – Снял бы ты маску, дедушка? Не надоело ещё?
– Скоро уже, молодой господин. Праздник сегодня будет – тогда и сниму, как положено. А пока, на-ка, выпей. Это из моих личных запасов.
Он протянул мне искрящийся на солнце бокал. Я осушил его залпом – спиртное приятно обожгло внутренности.
– И что теперь? – сказал я больше сам себе, чем кому бы то ни было. – Я пять лет жил только ради этой встречи. А теперь встретились – и что же мне делать?
– Закусывать, – ответил старик и поставил передо мной тарелку с бифштексом.
* * *
Когда я вышел из салуна, голова была ясной. Весьма странно, если знать сколько я выпил. Старый бармен – его звали Просперо, это немногое, что я твёрдо помнил из нашего с ним разговора – познакомил меня со всеми достопримечательностями своего бара, начиная от «шедевров местных пивоварен» и заканчивая экзотическим коктейлем «Три лягушки», от которого я основательно позеленел и едва не заквакал. И это было хорошо. Хорошо мне было. Забыть про всё на свете, упасть носом в салат, и баиньки: мало человеку надо для счастья. Ну, хотя бы для иллюзии счастья. Но даже это оказалось мне недоступным.
– Кажется, молодому господину пора протрезветь, – вкрадчиво сказал старик Просперо.
Я и протрезвел. Стоял я, совершенно трезвый, на городской площади: сзади салун, прямо ратуша, справа парк, слева церковь – и слушал перезвон церковных колоколов.
Бом-бом.
Это не жилой дом и не улица.
Бом-бом.
Место, где собирается много людей.
Бом-бом.
Где поют самые чистые голоса.
Бом-бом.
Где страждущие ищут успокоения.
Ну да, конечно. Где же ему ещё быть, моему чемодану? Я усмехнулся и пошёл к церкви.
Внутри было пусто – мне сперва показалось, что вообще никого нет. Но потом я увидел девушку, склонившуюся перед образом Божьей Матери. Нехорошо мешать чужой молитве. Я хотел выйти из церкви, но девушка уже поднялась с колен, улыбнулась мне.
– Вечер добрый. Отец Пётр скоро будет. Ты исповедаться пришёл? – Она была худенькая, хрупкая, как подросток, но её голос был резкий, хрипловатый, словно прокуренный.
– Нет, я за чемоданом… – Глупо, конечно, но что поделаешь, если это правда.
Она не удивилась.
– А, так ты Дэвид? Я – Лукреция, – она протянула мне руку для крепкого мужского пожатия. На запястье у неё была татуировка – половинка солнца, якорь и буквы кириллицы: ЛУША. – Ох уж этот Феликс! Превратить дом Божий в камеру хранения! Совсем стыд потерял, спаси, Господи, его душу.
Она перекрестилась. Набожная девушка, однако. Или не набожная? Или не девушка? Или просто у меня паранойя?
– Так ты знаешь, где мой чемодан?
– Конечно, – Лукреция кивнула. – Он в исповедальне. Можешь забрать.
– Спасибо.
– Не за что. Я буду молиться о тебе.
Вот даже как… Я пошёл было в сторону исповедальни, но остановился.
– Лукреция, ты знаешь, зачем я здесь?
– Да, – ответила она просто, не отводя взгляда.
– И всё же будешь обо мне молиться?
– Но ведь тебе это нужно, разве не так?
– Помолись-ка лучше за своего Феликса! – сказал я в сердцах.
Она улыбнулась.
– Вы с ним так похожи… Словно одинаковые маски надели. Надеюсь, Господь вразумит вас. Обоих.
Похожи, значит? У меня все слова застряли в горле от возмущения. А когда способность говорить вернулась, то сказать уже было нечего. И некому – Лукреция ушла.
Снаружи чемодан был цел и невредим. А внутри? По идее, мой чемодан никто, кроме меня, не может открыть. Впрочем, по той же самой идее, мой чемодан никто, кроме меня, и поднять не мог, не говоря о том, чтобы утащить. Однако ж, вот, подняли, утащили…
Я взялся за ручку, почувствовал покалывание в пальцах. Идентификация прошла успешно. «Откройся», – послал я импульс. И чемодан открылся.
На первый взгляд, всё было на месте. Ряды разноцветных ампул, пистолет для инъекций, и оно – Оружие. Такое же, как то, из которого убили Глорию. И которое может уничтожить Феликса.
Вообще, убить их непросто. Выстрел уничтожил почти половину тела Глории, но она жила ещё восемь часов. И даже могла бы спастись, если бы кто-то из них – лучше всего дуал – сумел бы войти в резонанс с её полем. У Феликса не должно быть шансов – нужна полная ликвидация, это около десятка попаданий в цель.
Но ведь нужно ещё и попасть. А это тоже задача не из простых.
После модификации и трёх лет бесконечных тренировок я чувствовал себя Суперменом среди людей. Но они не люди. Старенькому Просперо понадобилось несколько скупых движений, чтобы поставить (или посадить?) на место разбушевавшегося меня. Феликс мог бы меня одним взглядом по барной стойке размазать, если бы пожелал. Не пожелал. Пожалел? Играл в благородство? Ничего, это ему тоже зачтётся – я подогревал в себе злость. Подогревалась она плохо.
В любом случае, я могу драться с ним на равных – несколько инъекций, и вполне сойду за одного из них. Ненадолго, правда, и не без последствий. Но разве меня волнуют последствия?
Во второй половинке исповедальни стукнула дверца, и я резко захлопнул чемодан.
– Ты желаешь исповедаться, сын мой?
– Ну… я… ну, вообще-то да… – сказать про чемодан у меня язык не повернулся. А, может, и в самом деле пришло время очистить душу.
– Я слушаю тебя, сын мой.
– Падре, скажи: жажда мести – это грех?
– Это целое полчище грехов, – голос священника был негромким и спокойным, шуршал, как вода. – Здесь и ненависть к ближнему своему, и гордыня, и неверие… По какому праву один человек может брать на себя роль судии другого? Уверен ли ты, что ты много лучше того, кому собираешься мстить? Если столь сильны его прегрешения, то не лучше ли уповать на Господа, который сам воздаст каждому кару по делам его?
– Но если Господь не спешит карать?
– А откуда ты знаешь об этом, сын мой? Или ты утверждаешь, что тебе известен замысел Божий? Может, кара Господня уже свершилась и она гораздо страшнее той, которую ты способен придумать?
Свершилась, значит? Я вспомнил лицо Феликса. Не ту шутовскую маску, а то настоящее, что я успел заметить за минуту до его ухода.
– Падре, ты говоришь о мести вообще или ты что-то знаешь про мою месть?
– Лушенька рассказала мне о тебе… – сказал отец Пётр после небольшой паузы. – И о Феликсе. И я скажу тебе, сын мой, – не губи свою душу местью. Тебе не заставить его страдать больше, чем он страдает сейчас…
– К чёрту его страдания! Не хочу об этом знать! – разозлился я, забыв о том, где нахожусь. – И вообще, они не люди! Разве может служитель Бога поддерживать таких чудовищ, как они?
Я осёкся. Они – чудовища. Глория – чудовище? Бред, просто бред! Но… Я лучше других знал, что они могут сделать. И что они делали… А впрочем, разве они совершали что-то такое, чего не совершали бы обычные люди? Кого же считать чудовищем?
– Я знаю, кто они, – голос священника был усталым. – И сам не раз спрашивал себя: правильно ли я поступаю, давая их душам приют? Тем более большинство из них не нуждается в этом приюте – в этом они так похожи на людей. Всё же думаю, я прав: путь к Господу открыт для каждого, кто хочет идти. Пусть и они идут с миром. И ты иди с миром. Научись прощать, Дэвид. Не позволяй маске ненависти прирасти к своей душе. Не ради Феликса – ради самого себя. Иначе как обрести тебе покой?
Прощать… Я заставил себя вспомнить умирающую Глорию.
– Я не могу простить его…
– Нет, ты не хочешь… – из-за перегородки раздался тяжёлый вздох. – Не хочешь, а это ещё хуже.
* * *
На парковой скамейке напротив церкви сидела Эль, держа на коленях маленький красный чемоданчик. Увидела меня, замахала рукой.
– Эй, Дэвид, ты нашёл свои вещички?
– Как видишь, – я присел рядом с ней.
– Как славненько! А чего ты такой грустный? Тебя кто-то обидел?
Она смотрела на меня, как на потерявшегося щенка, и мне стало не по себе.
– Да нет. Всё в порядке.
– Вот и хорошо! Тогда давай возьмём по мороженке? Вон там стоит автомат. Я люблю клубничное, а ты?
– Мне всё равно.
Монета звякнула, проваливаясь в щель автомата, и в руки мне выскользнули два вафельных рожка.
– Ой, спасибочки! Какой ты миленький, Дэвид! – Эль захлопала в ладоши, а потом быстро чмокнула меня в щёку.
Упс! – это ещё что за дела такие?! Но всё же… Да, это было приятно… Словно возвращение в далёкое детство. Девочка-соседка с длинными косами, такой же быстрый поцелуй в висок над учебником математики, робкое пожатие руки под партой… Это было? Со мной? Неужели у меня была жизнь до Глории? Были другие радости и другие огорчения? Я совсем забыл об этом. Впрочем, Эль – не девочка из моего детства. Прямо говоря, она вообще не девочка.
– Эль, что такое маска? – спросил я.
Она не удивилась, откусила мороженое, причмокнула.
– Вкусненько! Посмотри сюда, Дэвид. Это, – она лизнула сливочно-клубничную массу, – Сущность. А это, – отгрызла кусок вафельного стаканчика, – Маска. А всё вместе такое вкусненькое!
Что ж, доходчиво. Но это не ответ.
– А зачем они нужны, эти Маски?
– Какой ты глупенький! Если стаканчика не будет, то мороженка потеряет форму и растечётся. – Она помолчала немного, а потом добавила со взрослой серьёзностью: – Для любой Сущности Маска – это ограничитель сложности. И для вас, и для нас. Но наши с вами цели при использовании масок – противоположны. В одном человеке так много всего разного… Люди порой даже сами не понимают, что в них есть. А когда всё так сложно, то можно запутаться. Вот и приходится надевать маски и играть роль. Чтобы было проще. Маска начальника и маска подчинённого, маска матери и маска дочери, маска Золушки и маска прекрасного принца… Когда роли расписаны, гораздо легче строить отношения в мире, правда? А если надо изменить тип отношений – просто меняешь маску. Вы все так живёте.
– А вы?
– Мы… Для нас Маски – это попытка обособить свою личность. Мы слишком близки между собой: оставшись без масок, наши Сущности начинают уподобляться друг другу, сливаться в одну структуру. Поэтому нам и приходится создавать себе маски, чтобы быть собой. Но, оставаясь постоянно в одной и той же маске, Сущность не развивается, костенеет, перестаёт быть гибкой. Поэтому нам приходится менять их один раз в год. – Она доела мороженое, облизнулась и добавила: – Знаешь, мы похожи на обитателей типовых комнат. Стремимся украсить своё жилище как можно ярче, чтобы выделиться. А вы – как владельцы огромных дворцов, которые обжили три-четыре комнаты, а на изучение остальных богатств не хотите время тратить…
Она поболтала ногами. Очаровательный ребёнок, да?
– А какая ты на самом деле, Эль?
– Миленькая! Какой мне ещё быть? – Она рассмеялась.
Я подумал о Глории. Мы были вместе полгода. Я знал только одну её маску. Эта маска и была для меня Глорией. Я любил маску?
– Кого же я любил на самом деле? – произнёс я вслух.
– Ну, это уж тебе самому виднее. Если ты не способен отличить маску от сущности, то разве ты любил? – Эль по-детски улыбнулась и снова поболтала ногами. – Иногда мне кажется, что любовь – это единственные отношения, в которых можно освободиться от масок. Я имею в виду настоящую любовь, а не то, что вы, люди, обычно этим словом зовёте: манипуляции, самоутверждение, защищённость…
«Вы, люди»… Ну да. На что тут обижаться? Мы – люди. А они – нет. Что ни говори, это правда. Им действительно доступны такие отношения между собой, какие нам и не снились… Я понял это ещё пять лет назад, когда отказался от борьбы за сердце Глории.
– Да, вам манипуляции ни к чему, – вздох вырвался сам собой. – Вы можете «читать» друг друга. Так это у вас называется?
– А разве вы не можете? – Эль искренне удивилась. – Когда любите? Разве ты не мог угадать по одному её случайному взгляду, по улыбке, что творится с её Сущностью? Разве влюблённые не способны улавливать оттенки настроений друг друга, понимать друг друга без слов? Когда вы любите без масок, вы приближаетесь к нам, к нашей лучшей стороне. Когда мы забываем про любовь, мы надеваем самые страшные человеческие маски, становимся воплощением ваших кошмаров.
Она зябко обхватила себя за плечи, а потом вдруг привалилась ко мне, положила голову на плечо, словно маленькая сестрёнка.
– Эль?
– Знаешь, – её голос был едва слышным, без привычных детских ноток, – с тех пор как мы пережили агонию Глории, я почти перестала чувствовать Феликса. И остальные тоже не могут больше его читать. Он надевает идиотские маски – одна глупее другой! Иногда он становится опасен, слишком нестабилен… Тогда плохо нам всем… Потерять дуала, да ещё и по собственной вине – это страшнее смерти… – Эль содрогнулась. – Может, так будет действительно лучше, если ты убьёшь его. Да, Дэвид?
Она наклонила голову и лукаво посмотрела на меня, снова став очаровательной малышкой.
– Ты жестокая…
– А вот и неправда! – Она выпятила нижнюю губу, как и положено обиженному ребёнку. – Я – хорошая. Просто кто-то должен избавить его от этого кошмара!
Вот даже как… Именно это они и называют «ирония судьбы», не так ли?
– Эль, я отомстить ему пришёл, понимаешь? А теперь ты говоришь, что моя месть будет для него спасением? Я хотел заставить его страдать так, как страдала она… Какое право он имеет страдать без моего вмешательства?! И ради чего я жил тогда эти пять лет: узнавал, учился, тренировался, модифицировал себя, прошёл через все круги Ада? Чтобы принести ему избавление?! Ха!
– Ду-ра-чок! – Эль легко шлёпнула меня пальцем по носу.
Словно ледяной душ. Глупо, как всё глупо! Но… Разве я могу по-другому? И я уже не в силах остановиться.
– Я жил после её смерти только потому, что у меня была цель… А теперь – зачем мне жить?
Эль нахмурилась, спрыгнула со скамейки и встала напротив меня.
– Ой, Дэвид, какой ты скучненький, всё одно и то же… Зачем? Почему? Ерунда какая-то! Взрослые такие глупые! Не хочу взрослеть! – Она топнула маленькой ножкой.
– Говоришь так, будто бы на самом деле маленькая девочка, – буркнул я.
– Ну, знаешь! Для нас маска – это отражение Сущности. Я – Маленькая Девочка, и точка! А вот кто ты? Надел маску мистера Разбитое Сердце и ходишь в ней пять лет! А под маску даже и заглянуть боишься. Потому что там есть другой Дэвид, который умеет улыбаться. И умеет любить! Не только Глорию, но весь мир, и себя тоже! Сними свою маску! Тебе не надо ждать для этого заката!
Она стояла прямо, подол сарафанчика плясал на ветру, а в глазах отражалось покрасневшее солнце. Что мне ей сказать? Разве что улыбнуться.
– Хочешь, куплю тебе ещё мороженого?
– Хочу! – Она улыбнулась в ответ. – Спасибочки.
Когда я вернулся, держа в руке вафельный стаканчик, то увидел, что Эль увлечённо копается в своём чемоданчике.
– Что у тебя там? – Я протянул угощение и сел рядом.
– Сек-рет! – Она хитровато улыбнулась, а потом сказала серьёзно: – Там воспоминания. О моих масках. Вы, люди, меняете свои маски по сто раз в день и не задумываетесь. А для нас это, как заново родиться… Интересно, кем я буду завтра? Буду ли я такая же миленькая и хорошенькая, а? Как ты думаешь, Дэвид?
– Наверное.
– А мне страшно… Мне нравится эта маска. Вот, – она извлекла из чемодана и втолкнула мне в руку небольшой фотоаппарат. – Щёлкни меня!
– Да ты же вся чумазая!
– Ну и что! Я хочу быть такой… Потом, может быть, я уже не буду любить мороженки!
Щёлк, вж-ж-жик. Щёлк. Первая фотография. Вторая. Улыбающаяся Эль, перемазанная сливками и клубникой. Смеющаяся Эль на фоне готового уйти на покой солнца. А слёзы льются по её щекам.
– Эй, ты чего?
Никогда не знал, как вести себя с плачущими девочками. Она не девочка – напомнил сам себе. Но вот она, стоит в своём розовом сарафанчике, плачет сквозь улыбку. Кем же она может быть ещё? Где кончается маска? Сказать, что Эль – это не Эль, всё равно, что признать, что Глория не была Глорией…
– Эль, ты это… Ну, не плачь, ладно?
Она подбежала ко мне, уткнулась перепачканным лицом мне в рубашку, обхватила ручонками.
– Я не хочу! Не хочу!!! Не хочу взрослеть! Я люблю эту маску! Я не хочу снова терять себя! Ты такой счастливый, Дэвид, ты можешь всегда быть самим собой! Но почему вы, люди, никогда не пользуетесь своим счастьем? Почему вы так редко отказываетесь от своих масок?!
– Ты же сама сказала – так проще, – пробормотал я, приглаживая её золотистые локоны.
– Но разве всегда простой путь самый лучший? – Она всхлипнула, подняла на меня свои полные слёз глаза. – Пожалуйста, Дэвид, сними свою маску! Я хочу видеть тебя – настоящего! Пока я ещё не выросла… Может, потом мне вообще не будет до тебя никакого дела.
– Я не совсем понимаю, о чём ты, но буду очень стараться, честно-честно. – Я вынул из кармана помятый платок. – А сейчас давай, высморкайся.
– Фу, как грубо… Мог бы сказать – вытри слёзы.
Я смотрел, как она приводит в порядок своё лицо. Маленькая девочка Эль. Всё её детство – один год… Этого действительно очень мало.
– Эль, а разве тебе обязательно вырастать? Можешь снова взять маску ребёнка…
– Не так это просто… Не мы выбираем маски, они выбирают нас… Из-за тебя я слишком повзрослела, – она шмыгнула носом. – В лучшем случае, стану прыщавой пятнадцатилетней оглоблей…
– Нет, ты не будешь прыщавой, – успокоил её я.
Эль улыбнулась.
– Поверю тебе на слово, но…
Она осеклась, посмотрела мимо меня. Я повернул голову. На дорожке стоял Аль, такой же золотоволосый и синеглазый, как утром. Но… всё же совсем другой.
– Эль! – Слово звучало резко, как удар.
Они обменялись взглядами. Сколько всего успели сказать друг другу за несколько мгновений? Я не знал. Но завидовал. Всегда завидовал, что я не способен на такую близость. Может, именно эта зависть послужила причиной ненависти к Феликсу?
Эль с детской виноватостью улыбнулась мне.
– Прости, Дэвид, я совсем забыла… Мне пора покормить котёнка… Он, бедняжечка, совсем извёлся. Пока! – Она легко вспорхнула со скамейки, подхватила свой красненький чемоданчик и побежала прочь.
Аль остался. Сейчас он не казался ребёнком. Но и взрослым тоже. Скорее – подросток, доведённый до отчаяния.
– О чём вы говорили? – Злость звенела в его голосе.
– О жизни…
– Какое тебе дело до её жизни?! Оставь Эль в покое! – Его большие глаза наполнились совсем ребячьими слезами, такими же горькими, как слёзы Эль. Это что, судьба у меня такая сегодня – иметь дело с плачущими детишками? И всё-таки чьи это слёзы: Маски? Сущности? Или это неразделимо?
– Аль, послушай… – начал я спокойно, но он прервал меня.
– Заткнись! Только попробуй к ней ещё раз приблизиться! Ты уже убил Глорию, может, уймёшься, наконец?!
Убил… Глорию… Убил… Я? Убил?! Глорию?!
– О чём ты?! – Я рывком вскочил со скамейки.
– Не подходи ко мне! – Аль отпрянул от меня. – Ты совсем идиот? Она отдала свою жизнь, чтобы спасти тебя, а ты даже этого не понял!
– Но Феликс…
– Ты недостоин даже имени его произносить! – закричал Аль.
И в это время земля задрожала. От грохота заложило уши. Потом сверкнула молния. С той стороны, куда убежала Эль. Ручка чемодана привычной тяжестью легла мне в ладонь. Мы с Алем переглянулись, и он сорвался с места. Я отстал от него на полминуты – столько времени потребовалось, чтобы использовать препарат № 7 – полная доза и препарат № 10 – полдозы. И Оружие – к руке. Этого должно хватить.
* * *
– Барьер на севере пробит. Десант – около двадцати объектов, – сообщил Аль.
Не словами. Слова были больше не нужны. Я чувствовал его чуть впереди себя. Эль была дальше – совсем близко от тех… Мальчишка насчитал двадцать, я же ощущал только пятерых, но в правдивости его слов не сомневался. Один из пришельцев был совсем близко от Эль – и он её ощущал так же, как я, а может, и лучше – кто знает, сколько препарата № 10 булькало в его крови?
– Твои дружки, да? – спросил меня Аль лёгким прикосновением.
На уровне поверхностного восприятия его злость ко мне пропала, я чувствовал остатки страха – не за себя, за своего дуала. И ещё мальчишеское возбуждение перед схваткой. Волнение. Но никакого удивления, словно вторжение отряда «Архангелов» было явлением обычным и ожидаемым.
– Мои, – я слабо различил несколько знакомых импульсов.
На том месте, где только что была Эль, сверкнула вспышка. Страх – с двух сторон – и ликование.
– Не попал, не попал! – Это Эль веселится, я чувствую, как тает за радостью её испуг. Сам с трудом перевожу дыхание. – Мазила!
– Барьер у вокзала пробит, – ловлю я далёкий импульс, – атакуют пятьдесят бойцов.
– …возле складов… полсотни… – это откуда-то совсем издалека.
– Всем внимание! – Мощное излучение, просто взрыв в голове. Это Феликс, я узнаю его, хотя таким раньше никогда не видел. – Действуем по схеме «Защита-2», после окончания первого этапа переключаемся на схему «Пума»…
И тут я перестаю ощущать Эль и Аля. И дальние излучения пропали. Теперь я чувствовал только себе подобных.
Да, продумано у них тут всё. Интересно, они на всякий случай готовились к вторжению или специально гостей поджидали? В любом случае, нелегко им придётся. Уж я-то знаю, на что способны «Архангелы». Служил в отряде более трёх лет – куда мне ещё было податься? Если они смогли убить Глорию, то только у них я мог подготовить себя к встрече с Феликсом. Ну и подготовил – модификация, стимуляторы, Оружие… А потом послал их к чёрту. Мне нет дела, ни до Соглашения, ни до его нарушения. У меня была конкретная цель, и плевать мне на всё остальное!
Я и теперь не желаю им зла: ни Эль, ни Лукреции, ни Алю – никому из них. Даже Феликсу. Если его кто-то должен убить, то это я! Какого чёрта сюда спецотряд привалил, а? Как не вовремя!
– Эй, Феликс! – послал я ненаправленный импульс. – Не вздумай только подохнуть! Ты мне свою жизнь должен!
В ответ я смог прочитать его усмешку. «Сам не подохни», – слабо шевельнулось у меня в голове. Или просто показалось?
Сзади меня полыхнуло – я почувствовал, как отстраивается новый барьер, отделяя центр города от захватчиков. Как же Эль? Успела вернуться? Наверное, успела… Ну, посмотрим, что будут делать «Архангелы». Они всё прибывают, и всё ближе ко мне.
– Эй, сержант, – касается меня знакомый импульс. – Смотрю, ты уже на месте! Переходишь под моё командование.
Да, вот и свиделись.
– А не пошёл-ка ты, кэп? Я на спецзадании и подчиняться никому не обязан, – огрызнулся я без слов.
– Кончилось твоё спецзадание, – капитан Карр появляется передо мной. Всё такой же сукин сын, как и раньше. И излучает соответственно. – Привёл нас к ублюдкам, молоток. Глядишь, лычки новые получишь. После боя. А сейчас поднимай задницу, и вместе со всеми на штурм.
Земля зашаталась – то ли началась новая атака на барьер, то ли ноги у меня подкосились. Значит, это я? Привёл их сюда?! Боже мой, вот идиотина-то! Ага, а ты думал, что они тебя просто так погулять отпустили, с секретным вооружением и экспериментальными образцами стимуляторов? Приятно быть пешкой, да, Дэвид?
Капитан прочитал меня прежде, чем я что-то ответил. Засмеялся.
– Ну, ты совсем спятил, сержант. Жалеешь их, что ли? Думаешь, они – безобидные уси-пуси? Эти твари опасны. Слышал историю, как та тварюка пять лет назад всю Третью базу разнесла? И ушла внаглую. Хорошо, потом в засаду попала, успели её хлопнуть…
Моя ненависть прокатилась волной, сбила Карра с ног, впечатала в землю.
Он читал меня, я читал его. Обмен ударами ненависти.
– Что ж, так даже лучше. Ты мне никогда не нравился, так что получишь свои лычки посмертно, – выставил он вперед своё поле, блокируя моё воздействие. – Взвод! Среди нас предатель. Ликвидировать!
Ну, это мы ещё посмотрим, кто кого ликвидирует! Их только двадцать… Подумаешь! В руке кольнуло – Оружие закончило окончательную подстройку. Ну что, начали?
Жизнь, смерть, месть, смысл – всё неважно. Двигаться быстро, ещё быстрее. Вспышка. Ещё. Почти задело. Как много можно успеть сделать и вспомнить за пять секунд – время словно в дыру провалилось. Вспышка. Один против семнадцати. Бессмысленный бой – самый пьянящий. Это вообще я или не я? Или это моя очередная маска – та, о которой не подозреваешь, пока не наденешь? Просто кто-то чужой думает у меня в голове. А другой чужой – сражается с яростью берсерка. Один против двенадцати… Окружили со всех сторон… Ну что? Самоликвидация, да? Не хочу, чтобы кто-то из них записал мою жизнь на свой счёт. Глория, мы скоро встретимся…
Не успеваю – чёрный сгусток приближается ко мне. Это что – смерть? Время снова провалилось в никуда… И… Я не хочу умирать! Сколько бы я ни твердил о смерти, сколько бы я ни звал её к себе – я не хочу умирать! Вот так, по-настоящему… Навсегда…
Вспышка, яркая. И тишина. Нет чёрного сгустка. Двенадцать яростных огней, обступивших меня, погасли разом. Я ощущаю только одно присутствие – Эль. Но оно затухает… Меня толчком выбросило из боевого режима.
– Эль!
Она падала. Чёрное пятно расползалось по её сарафану.
– Эль!!!
Удивление (что это? Такое чёрненькое…). Недоумение (это правда? Это происходит со мной? На самом деле?). Ужас (я умру? Разве я могу умереть?!). И только потом удар боли, безумной, почти нестерпимой. Я закричал. И тут же почувствовал ещё крик – крик Аля, приглушённый барьером. И это помогло, я стряхнул с себя её боль. Но легче не стало.
– Эль…
Она лежала на земле, как сломанная кукла, широко открыв ясные глаза. Я схватил её за руку.
– Дэвид… – Её голос был чуть слышен. Или это вовсе не голос? – Спасибо… Плохо… умирать одной…
– Эль… – прошептал я.
В голове отозвалось «Глория!». Почему? Ну почему же?! Отдала свою жизнь, чтобы спасти меня… Опять…
– А это… совсем не страшно… Я… рада, что умру… в этой маске…
– Ты не умрёшь!
Оружие вновь становится чемоданом. Препарат № 10. Тройная доза – это за пределом возможностей человека. Но какая разница? Если я смогу спасти её – значит, должен, да, Глория? Остальные за барьером, здесь только я, но я не позволю ей умереть. Это не искупление вины, просто я не могу потерять ещё и её! Глория, даже все мои чувства к тебе сейчас далеко. Всё, что я ощущал сейчас, – это нежность к странной девочке, недавно плакавшей, прижавшись ко мне.
Мир начал таять. Тело было лишь снятой маской, смятой и выброшенной. Сущность Эль слабо пульсировала, пожираемая чернотой. Я потянулся к ней, как мог… Подстроиться к пульсации… Войти в резонанс – чувствовать, сочувствовать, слиться. И держать её поле, держать, как держат над водой утопающего. Не обращая внимания на её боль, сжигающую меня, на её страх, ставший моим. Держать из последних сил…
И тут на меня обрушился шквал – чувства, мысли, образы. Пёстрая круговерть. Боль прошла. Они стояли вокруг нас: Феликс, Аль, Просперо, Лукреция, многие другие… Их поля накладывались на наши, пульсируя в такт. Резонанс! Счастье, о каком я даже не подозревал, стало частью моей Сущности. А потом всё исчезло.
Вначале вернулись звуки – все и сразу. Только что была тишина, а теперь: музыка, шум, голоса – негромко, издалека. В голове – целый хоровод из чувств и воспоминаний. Не моих чувств и не моих воспоминаний. Они таяли, как сны после пробуждения. Но сейчас я знал гораздо больше, чем днём. И понимал гораздо больше. Почему плакала Эль, о чём молилась Лукреция, что злило Аля… И ещё я узнал о любви Глории. Боже мой! Каким же я был дураком!
– Пришёл в себя?
Я открыл глаза, сел. Небольшая комната, обитый потёртым бархатом диванчик, мой чемодан рядом, тяжёлая портьера на окне, за ним – вид на салун «Счастливая слава», белёсое предрассветное небо. Я в ратуше. А рядом Феликс. Я узнал его сразу, хотя он изменился со времени дневной встречи: новая маска ещё не надета, но и старой уже нет. Он смотрел на меня серьёзно и спокойно.
– Всё в порядке, – я пошевелил головой и руками в подтверждение своих слов. – А Эль? Как она?
– Стабилизируется. Спасибо.
– Не за что мне спасибо говорить… – Я вспомнил Эль, закрывающую меня от выстрела своим полем. – Если бы не я, с ней бы ничего не случилось…
– Если бы не ты, вообще бы ничего не случилось.
Чужие воспоминания толкнулись в моей голове…
– Значит, всё было спланировано, да?
– Конечно. Тебя использовали – и мы, и они. Они хотели найти нас, мы – заманить их в ловушку. А ты был приманкой. В своей маске жаждущего мести ты был так предсказуем, что грех было не воспользоваться. Пока ты страдал из-за Глории и ненавидел меня, я мог тебя читать. А ты поступил так, как я и рассчитывал – привёл меня к «Архангелам». Через тебя я получал необходимую информацию. Ты был очень полезным мальчиком.
Он усмехнулся остатками маски – оскорбительно. Но я не оскорбился. Только одно имело значение.
– А Глория… – начал я свой вопрос, но Феликс прервал меня, уже без всяких следов маски.
– Её смерть – это моя ошибка. Я знал о её привязанности к тебе, но не придал этому большого значения. Впрочем, она сама до последней минуты не могла понять, что ты для неё значишь. До тех пор, пока не вернулась, чтобы защитить тебя. Но меня это не оправдывает, – за спокойствием его голоса я чувствовал едкую горечь. – Так что ты был прав, я виноват в её гибели. Поэтому давай закончим наши дела, а то рассвет скоро. Можешь не трансформироваться, я сопротивляться не собираюсь.
– Ты так хочешь умереть? – спросил я.
– Почему бы и нет? – Феликс равнодушно пожал плечами. – Свою месть я завершил сегодня. А я только ради этого ждал пять лет.
Горло защекотали нервные смешинки – я не выдержал, захохотал.
– Я-то думал, что я здесь один такой дурак… – проговорил сквозь смех.
– Не один, как видишь, – Феликс пожал плечами. – Ну что, будешь убивать?
– Обойдёшься. Этим всё равно Глорию не вернёшь.
– Какая умная и неожиданная мысль, – сказал он насмешливо. – Долго думал, наверное, прежде чем до таких глубин дошёл?
– Долго. Пять лет.
– Ну, значит, ты поумней меня оказался. Я вот ещё не додумался, – Феликс подошёл ко мне. – Ну что, может, тогда умом поделишься?
– О чём ты? – спросил я на всякий случай, хотя и так всё понял.
– О твоей маске. Тебе без неё будет лучше, а мне пригодится. Чего добру зря пропадать?
– А взамен?
– Свою маску не предлагаю. Но кое-что дать могу. Её последний подарок для тебя. Ну что, меняемся? – Он протянул мне руку.
– Меняемся, – я ответил на рукопожатие.
Мир померк ненадолго – во тьме я увидел себя. Таким, каким видела меня Глория. Таким, каким она меня любила. И я понял, для чего жил эти пять лет. И понял, для чего мне надо жить дальше – без масок.
Николай Немытов
Звезда над колодцем
Иногда воспоминания кажутся чужими по причине большого количества времени, прошедшего с тех пор, или длинной череды событий, разделяющих «вчера» и «сегодня». Го Эйулай прикурил, выпустил струйку дыма к прозрачному потолку оранжереи. Сквозь сизое облачко искрами горели дрожащие звёзды. Это напоминало детство, берег реки, освещённое открытым огнём лицо отца… Го задумался: когда это было? В какой стране? Пустое. Не вспомнить ничего, остался только образ.
В нагрудном кармане рубашки требовательно завибрировал пэйпфон – дорогой антиквариат, предмет из «вчера». Го извлёк прибор на белый свет – с виду чернильная ручка с шестигранным корпусом из чистого золота. На одной из граней алмазной пылью витиеватые буквы – «ParkerBook». Прозрачный экран в семь дюймов развернулся из едва приметной щели в корпусе ручки. Файл оперативной службы вспыхнул красным.
– Несанкционированный запуск спутника, – доложил механический голос.
Го Эйулай не придавал значения оттенкам речи и интонациям. Разговоры с подчинёнными оперативниками он предпочитал вести «безлико».
Сообщение немного озадачило его: мало ли спутников ныне запускают любители.
– Контейнер-аппликатор пытался доставить на орбиту сотню мини-капсул.
На экране белый конус распался на рой мелких частиц, которые тут же перестроились в вытянутое «веретено». В левом верхнем углу обзора – отдельно взятая мини-капсула. Каплевидное тело с тонким сегментным «хвостом», похоже на мечехвоста.
– Применён план-перехват «Северное сияние», – меланхолично продолжил опер.
«Веретено» ударилось в зелёное свечение, возникшее на его пути. Яркая вспышка – и с нарушителем покончено. Что же в этом особенного?
Го Эйулай терпеливо ждал объяснений, позабыв о тлеющей сигарете.
– Согласно проведённому анализу, контейнер-аппликатор построен в промышленном секторе «Кредитного дома „Фуна“» и запущен с плавучей платформы «Нан-Мандол» Полинезийского конгломерата.
Замечательно! Го фыркнул от возмущения, раздавив окурок о подлокотник кресла. Завоняло горелой кожей, но тут же остатки сигареты втянулись в образовавшийся шрам – ни следа.
Предъявлять обвинения конгломерату бесполезно – все протесты утонут в потоке оговорок и судебной волоките. Но «Фуна» принадлежала «Кредитной группе „Эйулай“». Он догадывался, кто мог дать указание на производство спутников-аппликаторов. Новый конец света надвигается на планету, и люди, как предсказано пророками, начинают сходить с ума. Каждый по-своему.
– Собрать всю необходимую информацию, – отдал он распоряжение операм, мысленным приказом включая вызов другого абонента. – Доложить через пятнадцать минут.
Теперь пейпфон раздражал, и Го бросил игрушку на стол. Куда проще видеть собеседника, пользуясь внутренним экраном, и руки свободны. Перед глазами Эйулая появилось лицо пожилого мужчины с печальным взглядом и дряблыми щеками. «Бульдог – вот на кого он так похож, – определил для себя Го Эйулай. – Старая псина, выжившая из ума».
– Добрый день, Юрий Иванович, – улыбаясь, произнёс Го.
– И вам того же, – глухо, с хрипотцой ответил собеседник, председатель правления «Кредитного дома „Фуна“».
– Как погода в Крыму?
– С утра моросило, сейчас – жара. Сентябрь в разгаре, – Юрий Иванович сложил руки перед собой – само внимание.
«…Родился 13 апреля 1962 года, – читал Го Эйулай из личного дела председателя правления. – Получил имя в честь первого советского космонавта».
«Монстр, – усмехнулся он. – Родился в пятницу 13-го! Пора его сменить».
Эйулай параллельно запросил визо-фото кандидатур.
– Я хочу посмотреть отчёт о последних заказах и новых обновлениях рабочих программ, – сказал он Юрию Ивановичу.
Отец Го считал, что русскими должен руководить русский. Другому трудно понять их логику, если таковая есть. Может, к чёрту этих русских? Поставить кого-нибудь из своих, а Бульдога без объяснений уволить. Кстати, как у него с личными накоплениями? Ого! Полтора миллиарда кредитов «в плюсе». Неплохо. На персональный автомобиль хватит и ещё на недорогой пентхаус в здании «Фуны» останется. Совсем выгонять пожилого служащего – моветон. Надо заботиться о старых и убогих. Тогда Налоговая Комиссия уменьшает процент доли с доходов.
На просьбу Го Юрий Иванович и бровью не повёл. Аналитики сразу принялись колдовать над поступающей информацией, выдавая зелёно-жёлтую палитру одобрения. Одновременно оперативники искали технологию, имеющую отношение к спутнику-аппликатору. Вскоре Го Эйулай понял, что так можно искать иголку в стоге сена. Любая разработка «Фуны» могла иметь отношение к космической программе в той или иной степени. Проценты, проценты и ничего конкретного.
– В каждом контейнере-аппликаторе обнаружен биологический материал, – поступило сообщение от оперов, ведущих следствие.
Го Эйулай с трудом совладал с накатившей злостью, пальцы сами собой принялись отбивать дробь по подлокотнику кресла.
– Что-то не так? – поинтересовался Юрий Иванович.
– Замечаний нет. – Голос немного осип. – Аналитики одобрили вашу работу.
Всё-таки старик достал его. Личный проект Юрий Иванович предложил три года назад. Назывался он довольно банально: «Ковчег». Предлагалось построить орбитальный комплекс с хранилищем биологических объектов. Юрий Иванович рассчитывал на поддержку международных организаций. Смысл сводился к одному слогану: сохранить природные виды фауны и флоры. И повод подыскался: легокровь получала всё большее распространение среди населения планеты. Учёные заговорили о качественном скачке в жизни человечества, связанном с появлением абсолютной программной системы, которая позволила бы человеку руководить любой машиной без перепрограммирования и менять собственную природу в максимально допустимом спектре. Человек уподобится Богу! Оракулы подхватили идею, закричали о конце света, ибо «кровь Дьявола» уже течёт в жилах отступников. Так или иначе, существовало три сценария развития событий: катастрофический (возрадуйтесь, пророки!); подъём на новую ступень эволюции (слава науке!); третий вариант предполагал, что всё пройдёт без особых потрясений. Призрак угрозы повис над миром. Юрий Иванович проектировал на орбитальной станции отсек с принт-камерами, в которых содержались бы ДНК желающих выжить в передряге. Энергоинформационная матрица трансэйсом перемещается в принт-камеру на орбите, и за десяток секунд на свет появляется взрослый клон, неотличимый от оригинала.
Предложение должно было сработать, но не сработало. Пересылка матрицы на орбиту даже таким хорошо отлаженным устройством, как трансэйс, смущала клиентов массой отрицательных факторов. Проект «Ковчег» закрыли, хотя контрольные разработки начались.
Теперь, похоже, старик решил спасать себя самого и стать Адамом орбитального рая. Или Ноем? Го Эйулай не помнил точно, но сейчас не это главное.
– Помните наш давний разговор, Юрий Иванович? – Эйулай прикурил.
– Который? – Старик прищурился.
– О преемнике.
Вот так! Прямо в лоб. Без сантиментов. Го Эйулай оказал старику немалую честь. Мог бы уволить приказом без объяснений в личной беседе. Но кого из пяти претендентов выбрать?
Старик остался невозмутим.
– Я не задумывался, кто из моих коллег займёт место председателя, – он пожал плечами. – В конце концов, выбор за вами.
И ответ в лоб. Умеет председатель держать удар и отвечать на него.
«Синильга Зойник, модератор электротехнической службы». Молодая девушка в деловом костюме, волосы уложены в высокую причёску – всё по адресс-коду, принятому в «Фуне». Хоть шаблон снимай.
Дресс-код определял для легокрови сотрудников набор одежды, косметики, программного обеспечения для работы, код подключения к сети Интер-Терры и прочее. Сама же лего имела определённый адрес, ДНК человека. Всё вместе называли адресс-кодом.
Го Эйулай огладил бородку, проглядывая объёмное изображение кандидатки и читая медкарту. Он почти решил, кто будет новым председателем, но сказал другое:
– Даю вам сутки на завершение дел. О кандидатуре преемника вам сообщат, Юрий Иванович.
Очень великодушно!
Эйулай отключился, продолжая просматривать записи о Зойник, вертеть её изображения в разных ракурсах, словно куклу.
– Опергруппе проследить за нынешним председателем правления.
Если старик что-то химичит, он бросится зачищать свои хвосты. А если нет… В любом случае у Го Эйулая будет новая любовница.
Пять минут назад было объявлено об отставке Юрия Ивановича и о назначении на должность председателя Синильги Зойник. Го Эйулай сидел на заседании правления «Кредитного дома „Фуна“», тем самым оказывая «огромную честь» почтенному собранию. Однако только он знал настоящую причину визита.
Новый председатель разочаровал его. Зойник оказалась неприятной особой: натянутая улыбка, чётко отработанный поклон – карьеристка до мозга костей. С другой стороны – пропорциональная фигурка, красивое лицо, миндалевидные глаза. Го никак не мог понять, что же с этой красотой не так, и всё заседание пытался найти причину неприязни к Синильге.
Зойник выступала, рассказывая о перспективах и новой политике «Фуны». Го было глубоко безразлично. Он поручил аналитикам решать эту задачу и лишь иногда отмечал про себя, сколько ошибок допустила новый председатель.
Четверо участников правления сидели с прямыми спинами, неотрывно внемля докладчику. Юрий Иванович спокойно развалился в кресле, попивая из бокала что-то тёмно-рубиновое. Бульдог сидел с видом человека, который сделал на своём посту всё что мог для «Кредитного дома», и ему не в чем себя упрекнуть.
– Юрий Иванович, – Го обратился к старику по скрытому каналу, чтобы не отвлекать собравшихся. – Что вы пьёте?
– Кагор, – с улыбкой ответил тот. – Массандра, тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. Из личной коллекции. Хотите?
– Хочу, – неожиданно для себя согласился Го.
Матовая дверь опала двумя белыми вихрями метели, и в конференц-зал вошла русоволосая девушка с серебряным подносом, на котором стоял единственный бокал. Эйулай заметил тень негодования на лице Синильги. Она с трудом сдерживала себя, когда девушка, чуть склонившись к Го, поставила бокал перед ним.
И Эйулай понял, что не так с Зойник. Её красота какая-то неестественная. По отдельности черты лица Синильги, детали фигуры идеальны, но форма губ не гармонировала с носом, щёки противоречили лбу, грудь не подходила к плечам, а талия не вязалась с линией бёдер. Вроде бы всё правильно, но если присмотреться – Франкенштейн. Девушка с подносом – видимо, личный секретарь Юрия Ивановича – подобно лакмусовой бумажке проявила гротескность красоты Синильги Зойник.
От такого открытия Го стало легко. Он протянул бокал к бокалу Юрия Ивановича:
– Ваше здоровье.
Хрусталь звонко откликнулся на прикосновение. Старик улыбнулся, благодаря Эйулая. Вино было приятно терпким и тягучим, как нектар. Го с удовольствием подержал его во рту, посмаковал и осторожно проглотил, чувствуя огонь, разгорающийся в груди. Бульдог знал толк в напитках.
– Продолжайте, Синильга, – попросил Эйулай. – Так что там у нас с программным обеспечением линии легокрови?
Иногда чужие воспоминания кажутся твоими. Это странно, тем более что причина странности не всегда понятна. Конечно, можно заметить, что жизненный путь каждого человека не очень разнообразен. Однако Квазимодо знал, отчего ему так милы чужие воспоминания, – у него не было своих. Не было детства, юности, первой влюблённости, родителей, в конце концов.
Всё это там: зелёные парки шумят молодой листвой, блестящие жуки-автомобили шуршат колёсами по разноцветным дорогам, люди в красивых одеждах и деловых костюмах спешат по своим делам. Всё это там: горячее солнце и серебряная Луна, синее небо дня и тёмный бархат ночи с самоцветами звёзд. Всё это там: синее море с острыми парусами яхт и золотой берег с полосатыми зонтиками.
Это там скрученная в спираль четырёхгранная призма небоскрёба «Фуна», украшенная гирляндами цветущих балконов. Глядя же вверх, Квазимодо видел осевой колодец в сто двадцать этажей, если не считать тридцати производственных подземных.
Счастливчики в небоскрёбе, гуляющие по зелёным балконам, работающие в его секторах и живущие в его квартирах, пентхаусах, даже не подозревают о существовании техслужбы. В мире – эпоха развитой нанотехнологии, эпоха легокрови. Люди живут в ожидании большого события, о котором говорят в сети, в Интер-Терре. Учёные твердят о всеобщем благоденствии, оракулы культов и религий кричат о конце света. Квазимодо усмехнулся, переминаясь с ноги на руку, с руки на ногу. Он пауком висел на стене техколодца, держась всеми четырьмя конечностями.
Мир не меняется. Когда людям не хватает острых ощущений, они их выдумывают.
Для таких, как Квазимодо мир не менялся никогда. Во времена пара технари подводили воду, жидкое топливо, отводили отходы. И в эпоху нанотехнологии приходится следить за трубопроводами с рабочей жидкостью для принт-камер, подавать воду и отводить отходы в жилых комплексах. Рассказы об автоматизации и интеллектуальных системах контроля остались рассказами. Всё это стоит кредитов, а человек дешевле зёрнышка. Клон ещё дешевле.
Изображение в правом глазу стало матовым. Строгое лицо женщины возникло на белёсом фоне. Технический модератор Синильга Зойник.
– Отдел крупногабаритных изделий, – произнесла она тоном, не терпящим возражений. – Переформировка на новую продукцию. Техникам пять, семь и восемь проконтролировать подачу рабочей жидкости в системе…
На схеме трубопровод вспыхнул красным.
– Эти трубы нельзя использовать, – возразил Квазимодо. – Пластику более тридцати лет. Давно вышел гарантийный срок.
– Ваше дело не думать, а выполнять, – заявила модератор.
Синильга отключилась, и Квазимодо получил уведомление: штраф пятьсот кредитов. Начальство не любит умников. Квазимодо рассмеялся, откинулся назад и полетел в глубину.
Логика модератора довольно проста, хотя посторонний человек понял бы её с трудом или вообще отказался бы понимать смысл распоряжения. Автоматика может взбунтоваться и не пустить рабочую жидкость по старой трубе. Несоответствие нормам и тому подобное. Технари отключат её и будут работать «вручную». Если рабочая жидкость пройдёт по старому трубопроводу без заминки, будет премия за экономию средств. Не технарям, разумеется. Если случится авария, три техника справятся с ней, а потом их можно обвинить в некомпетентности, в ручном отключении аварийных систем. Никому нет дела до того, что они выполняли указание модератора. Все записи исчезнут «загадочным» образом.
– Ну, как? Нравится? – спросил Квазимодо.
Двое помощников топтались у входа в техканал. Стены тоннеля, когда-то вылитые армированным бетоном, потрескались, обнажив ржавые стальные прутья. Пол устлан крошевом и толстым слоем грязи, где-то капала вода, на ржавых креплениях висели пучки кабелей с потрескавшейся от времени изоляцией.
– Здесь есть ещё стальные водопроводы, – усмехнулся Квазимодо, смело чапая по грязи. – Образуется конденсат, потому много грязи.
Белобрысый здоровяк Богдан быстро вырастил фильтрующую маску и закрыл ею лицо. Ему приходилось пригибаться, чтобы не удариться о потолок или не напороться на торчащие прутья. Худосочному Эмилю с его ростом было проще. А Квазимодо чувствовал себя, как дома. Он двигался смело и быстро.
– Правильно, – одобрил он действия Богдана. – Только если труба рванёт, вряд ли маска поможет. Спецуха, кстати, тоже не спасёт.
– Да пошёл ты… – зло буркнул Богдан и двинулся вперёд, грубо оттолкнув Квазимодо к стене.
Белобрысый коснулся пластиковой трубы, которую приказала контролировать модератор. С браслета на его запястье соскользнул амёбоподобный комочек и быстро пополз по трубе, но вскоре упал в грязь. Богдан выругался сквозь зубы и кивнул Эмилю: давай ты.
Квазимодо остановил тощего техника.
– Ваши разведчики бесполезны. Это не нанотрубы, а термостойкий пластик. К тому же, – он провёл пальцем по буро-серому налёту на трубе, – слой грязи.
– Умный, что ли? – Богдан зло прищурился.
– Выходит, да, – пожал плечами Квазимодо.
Он положил ладонь на трубу. Сине-зелёная «амёба» с лёгким «чпок!» присосалась к пластику, что-то тихо промурлыкала и двинулась по пути предшественницы.
– Подключайтесь, – предложил Квазимодо, открывая технарям визуальный канал связи с разведчиком.
Эмиль замешкался, косо глянул на разозлённого Богдана. Их адресс-кодовое оборудование «Фуны» здесь практически бессильно, но использовать другое – значит получить солидный штраф от модератора «за использование нестандартного инструмента». Легокровь Квазимодо имела иное программное обеспечение. С одной стороны, модератор, в обязанность которой входил контроль над использованием стандартного оборудования и программ, постоянно распекала Квазимодо и налагала штрафы. С другой стороны, Синильга смотрела на самовольство опального технаря сквозь пальцы, когда тот решал серьёзные задачи, используя собственные средства.
Эмиль видел, что Богдан записывает происходящее, так как модератор не могла следить за техниками в старом тоннеле. Худосочный технарь решил не рисковать и не подключаться к разведчику.
Квазимодо неспешно продвигался следом за «амёбой», не обращая внимания на отставших товарищей. Труба оказалась сильно корродированной изнутри. Квазимодо влез в архив и обнаружил запись пятилетней давности: по трубопроводу пустили копировальщиков к новой промышленной принт-камере. Длинные молекулярные цепочки – копировальщики – должны были выращивать корпуса автомобилей, однако, попав в пластиковую трубу, расценили пластик как твёрдую питательную среду и стали разъедать стенки. Аварийная система сработала быстро ещё на подступах к принт-камере. Трубопровод отсекли, а «желе», в которое превратилась рабочая жидкость с копировальщиками, слили в выбраковочные баки на дно техколодца – в клоаку.
– Трубу использовать нельзя, – сказал Квазимодо. – Она сильно корродирована.
– Вот и доложи ей! – буркнул Богдан, переступая с кочки на кочку. Грязь техканала вызывала в нём брезгливость.
– Меня она не послушает…
Мелодично тренькнул разведчик.
– Нет! Нельзя! – крикнул Квазимодо. – Они пустили копировальщиков!
«Амёба» заревела сиреной, полыхая красным светом.
– Уходите! – махнул на техников Квазимодо. – Сейчас рванёт!
Он сделал вызов модератору и подхватил на лету вернувшегося разведчика – большая роскошь бросать хорошее оборудование. На внутреннем экране он видел, как «хищные» копировальщики отрывают от поверхности трубы цепочки молекул, как растут «тромбы».
– Уходите!
– Сам пошёл! – крикнул на него Богдан. – Трубы армированы алюминием! Копировальщики ничего не сделают фольге!
Белобрысый пошёл в глубь техканала. Остановился, обернулся.
– Ну? Чего? – обратился он к Эмилю. – У нас есть работа.
– Дурак, давление растёт, – Квазимодо указал на трубу.
Она покрылась шишками, изогнулась, грозя разорваться и выплеснуть рабочую жидкость. Кто знает, какая смесь получилась? Копировальщики уже «отрывали» молекулы алюминия.
– Это техник «восемь»! – закричал Богдан, обращаясь к заводской автоматике. – Прекратить по…
Пузырь за его спиной раздулся, словно воздушный шарик, побелел, стал прозрачным – «желе» выбраковки клубилось живым существом – и взорвался с громким хлопком. Квазимодо оттолкнул Эмиля к осевому техколодцу и бросился к Богдану, которого залило с ног до головы сине-салатовой жижей с белыми прожилками алюминиевого окисла.
Привычно закололо в пальцах рук и ног, зудела кожа – легокровь превращала волосяной покров в комбинезон высокой степени защиты. Одновременно из Интер-Терры пришло обновление. Система лего приняла новое программное обеспечение, оценила его. Новый комбинезон оказался тоньше, преобразовывал руки в мягкие захваты для удержания потерпевшего, покрытого слизью, но Квазимодо сейчас был нужен резак. Он полоснул по «желе» на заданную глубину: система определила толщину слоя выбраковки, облепившей человека, – и прикрепил к обнажившейся коже «утонувшего» техника фишку изолирующего покрова. В мгновение ока тонкая плёнка покрыла тело Богдана, отторгая рабочую жидкость.
Эмиль только успел включить лифт-площадку, а Квазимодо уже тащил Богдана из техканала. Сине-салатовая масса, покрывающаяся ржавыми пятнами – жидкость «ела» железо старых труб, – медленно ползла следом за техником. От стенок колодца отделились «сороконожки» аварийных автоматов и быстро заделали вход в канал «пробкой».
Квазимодо сел на площадку лифта перевести дух. Он чувствовал себя, как спринтер после стометровки.
– Вот так вот, вот так… – повторял он, кивая головой.
Подмигнул перепуганному Эмилю, но тот не обратил внимания. Худощавый техник неотрывно смотрел на то, что вытащил Квазимодо из канала. Женский крик заставил техников вздрогнуть.
Квазимодо чувствовал себя в центре циклона. Разноцветные «зёрна» кружились вокруг него гигантским смерчем, и стоило обратить на любое из них больше внимания, «зерно» раскрывалось в файл.
– Привет, миленький! Я Мэгги. Я люблю делать это…
– Вы вторглись в частное информационное поле! Судебное разбирательство начнётся через пять, четыре…
– Хоу! Мы антиабсолютисты! Во имя Всевышнего! Сеть Терры превращает людей…
– Покайтесь! Ибо грядёт Диавол Сети! И войдёт он в каждый мозг…
Квазимодо больше интересовали флеш-арты. Эмоционально наполненные небольшие рассказы с видео или картинками, с хорошим музыкальным сопровождением. Одни успокаивали, другие веселили, третьи внушали ужас. Квазимодо не имел ничего против хоррора, но в последнее время «кошмариков» делали всё больше. Перекошенные лица, пятна крови, бледная кожа, зомби с пауками во рту, чудовища с огромными клыками и когтями. Причём когти для Квазимодо ассоциировались с девушками. В каком-нибудь флеш-арте страшилище брало человека за голову точно так же, как красавицы брали кофейные чашечки со стола – им обоим страшно мешали огромные когти.
Квазимодо скользнул по крутящейся мишуре взглядом и включил фильтры. Картина рабочего стола сменилась. Техник лежал в гамаке, подвешенном к ветвям плодового дерева. Здесь не было солнца. Белый свет падал сквозь ветви дерева прямыми линиями лучей. Квазимодо движением руки создал перед собой объёмное изображение: абстрактная фигура из шариков разной величины, некоторые из них соединялись стержнями, некоторые соприкасались в одной точке или сливались. Больше всего она напоминала ссутуленного человечка с длинной рукой-клешнёй и кривыми ножками.
– Здравствуй, Квазимодо, – улыбнулся техник. – Давай поработаем.
Цветные бабочки – окна программных файлов Интер-Терры – закружили вокруг человечка, неся на лапках гроздья мелких шариков – информация и наноэлементы для легокрови.
Биологическая кровь занимает одну сорокатысячную часть объёма кровеносной системы человека. Ещё одну сорокатысячную часть заняла легокровь. Человек потяжелел, но обрёл встроенный в организм многофункциональный компьютер. Он обеспечил хозяина одеждой, превратив волосяной покров в свитера и плащи, платья и перчатки, шляпы и туфли. Человек стал если не бессмертным, то, по крайней мере, долгожителем. Болезни отступали, увечья исправлялись. Человек превратился в энергоинформационный пакет, который можно переслать, используя трансэйс, от одной принт-камеры к другой.
Дело было за малым, за программным обеспечением для «компьютера», а оно стоило кредитов. Хочешь модную одежду? Кредит. Желаешь улучшить оперативную систему лего? Кредит. Надо находиться одновременно на работе и дома? Двойной кредит. Улучшения стали смыслом жизни. Многие жили в «минусе», некоторые – в «плюсе».
У Квазимодо были свои интересы. Он практически не знал жизнь вне «Фуны», посвятив себя работе и экспериментам.
– Обновление! – Бабочка с синими крыльями присоединила гроздь к клешне человечка.
Квазимодо прислушался к себе. Похолодели ступни ног, ладони. Холод волной поднялся к коленям, остудил локти.
– Внимание! Система подверглась атаке!
Синяя бабочка попыталась убрать гроздь – тщетно. Клешня наливалась красным и обрастала шипами.
– Включить антивир!
Осиный рой метнулся к колючкам, заработали крепкие челюсти. С тихим хрустом осы сгрызли вирус и ампутировали гроздь. Тепло хлынуло к конечностям – легокровь восстанавливала организм. Квазимодо задумчиво посмотрел на «человечка», парящего перед глазами. Это была его триада – молекула легокрови. Кривые «ножки» шевелились, то расходились в стороны, то сходились, едва не касаясь друг друга. Меняющие полярность заряды ионов заставляли их двигаться, вырабатывая энергию, которая накапливалась в кривом «тельце». «Голова» выполняла прямую функцию – записывала и хранила информацию. Если рассмотреть ближе, она была похожа на ёжика с колючками разной длины. На вершине каждой ион. Можно записывать, используя разноимённые ионы или высоту «колючек», как когда-то записывали на лазерном диске двоичным кодом: ступенька вверх – 1, ступенька вниз – 0. Только «голова» триады работала с восьмеричной системой.
Клешня отвечала за транспортировку веществ, необходимых организму, или производила их, ремонтировала повреждённые клетки.
Вот и получается сутулый «человечек», с кривыми «ножками» и одной большой «рукой».
Но совершенству нет предела, поэтому техник постоянно поддерживал связь с Интер-Террой, единой сетью планеты.
Квазимодо велел приблизить гроздь с вирусом. Повертел её и так и эдак, заставил ос снять несколько молекул с поверхности.
– Ага! – воскликнул техник, выкатываясь из гамака.
Теперь он стоял перед гроздью, словно художник перед мольбертом. Кто-то умный сделал рабочую молекулу и добавил к ней пару лишних атомов, превратив её в эвинир – энергоинформационный вирус. Прямое присоединение для похитителя грозило смертью. Квазимодо спасла быстрая реакция собственной системы.
– Обновление! – скомандовал он.
Осы подсоединили получившуюся молекулу к «человечку», но не к «клешне», как в первый раз, а прирастили ему «хвост». Поток информации увеличился, заломило в висках, и хотя Квазимодо был готов к качественному скачку, у него замер дух, будто от погружения в глубину океана. Он почувствовал себя в нескольких местах одновременно: отвечал на вопросы, убегал от преследования, спорил с верховными владыками Шамбалы, раскапывал какие-то руины и беседовал с китайцем Го Эйулаем…
Юрий Иванович подошёл к окну.
– Смотрите, Го, – он указал в парк под небоскрёбом.
Оконное стекло услужливо приблизило картинку.
Юная девушка выпорхнула из серебристого автомобильчика, на ходу беседуя с кем-то в Терре. Авто послушно сложилось колесо к колесу и откатилось на стоянку.
– Знаете, в чём смысл её жизни? – спросил Бульдог.
Го Эйулай отпил вина, провожая взглядом ладную фигурку.
– В фишках, – сам ответил Юрий Иванович. – Уверен, она и сейчас беседует с подругой о новых примочках, программках, обновлениях. – Он затараторил писклявым голоском: – Ах, милая! Да! Так удобно! Что ты?! Да он козёл! Это же старьё. Розовое. Конечно!
Го улыбнулся, рассматривая вино в бокале.
– А вы говорите «программный абсолют», – продолжил Юрий Иванович нормальным голосом.
После собрания Го Эйулай сам пришёл в кабинет председателя правления. Поговорить. Чем больше он слушал Зойник, тем больше убеждался, что совершает ошибку. Чем больше он наблюдал за Юрием Ивановичем, тем больше понимал, насколько ошибся.
– Престиж «Кредитной группы „Эйулай“», престиж «Фуны» – это очень важно, – продолжал Бульдог. – Я понимаю, что не сегодня, так завтра в технологиях произойдёт нечто, что изменит нашу жизнь коренным образом, – он поморщился. – Все технические перевороты стары, как этот мир, который корчится в их жерновах.
Го внимательно слушал. Приятно иногда пообщаться с человеком с глазу на глаз, без сети. За бокальчиком отличного вина.
– Люди изобрели паровую машину и электричество. Ура! Теперь всё будет на пару и электричестве, – Юрий Иванович поднял бокал и торжественно произнёс: – Наступила обещанная эра благоденствия! Заодно развился технический шпионаж и загрохотали мировые войны. Мы расщепили ядро. Ура! Теперь войны абсурдны, так как у каждого столько боеголовок, что можно расколоть планету. Пару бомб бросили – испугались. Тогда – да здравствует мирный атом и дармовая энергия ядра! Войны стали помельче, и ядерные бомбы измельчали. А тут ещё оказалось, что отходы дармовой энергии – страшнее ядерной войны.
Бульдог вздохнул, долил в бокал вина.
– Ещё? – спросил Эйулая.
Го кивнул – вино у старика прекрасное, спору нет.
– Нам обещали блага в космическую эру и во времена расцвета электроники. Кстати, последняя должна была привести к техническому абсолюту. Но придумали триаду и легокровь. Новое обещание всеобщего благоденствия. Вы помните, как пиратские версии люди вкалывали себе обычным шприцем? Человечество впервые столкнулось с эвинирами. Одновременно корпорации получили массу материала, оказывая помощь пострадавшим. Благодаря шприцевым техноманам стало понятно, что легокровь необходимо совмещать с ДНК человека-потребителя. Это потом кредитные дома и прочие организации стали создавать программные дресс-коды для служащих со специальным ДНК-адресом. Слава богу, хоть ДНК у нас разное. Вот и носим теперь каждый свой адресс-код. И модератор пророк его, – Юрий Иванович глотнул вина, посмотрел в потолок. – А в начале… Сейчас кому расскажешь – не поверят.
– Так с чем вы не согласны? – прервал Го размышления старика.
– Не согласен? – удивился Юрий Иванович. – Отчего же? Я согласен с тем, что мы должны идти впереди конкурентов и создать абсолют, – он поморщился, словно съел лимон – звучало как-то коряво. – А что дальше? Мы продадим его каждому и что? У каждого будет совершенная, – он пощёлкал пальцами, подбирая нужное слово, – машина? Механизм? Легокровь? Одним словом – ОНО! Оно не будет нуждаться в обновлениях и программном обеспечении. Оно само будет совершенствоваться, и каждое из них будет делать это по-своему, так как оно будет принадлежать разным людям с разными потребностями, с разной ДНК. Вы видели ту девушку? О чём она будет говорить с подругами? Чем хвастаться? Не сойдёт ли с ума, увеличивая потребность, а значит, увеличивая скорость обработки информации?
Го Эйулай часто задумывался над этой темой и теперь окончательно понял, что старик ему симпатичен. По крайней мере, они прекрасно понимают друг друга.
Бульдог вдруг резко переменился. Он растерянно моргнул, с удивлением посмотрел на Го Эйулая, на бокал в своей руке. Го открыл рот, чтобы спросить, хорошо ли чувствует себя председатель правления, но тут вспыхнул сигнал экстренного вызова.
– Вторжение в лабораторию техразработок «Фуны»!
– При столкновении с «Северным сиянием» уцелели четыре капсулы спутника-аппликатора. Их орбита определяется.
– Авария в производственном секторе «Фуны». Происшествие скрыто техническим модератором.
Стол, четыре стула, пищевой принт и пять принт-капсул – вот и вся обстановка бытовки технарей. Трое в стандартных робах «Фуны» жмутся к стене, напуганные вторжением оперов в призрак-камуфляжах.
Го Эйулай прошёлся вдоль принт-капсул.
– Где остальные? – спросил он Зойник, стоящую под охраной двух оперативников.
Она хлопнула губами, словно выброшенная на берег рыба.
– Один погиб, другой принт-капсулой не пользуется, – сдавленным голосом ответила Синильга.
Она вдруг дрогнула и гордо приподняла подбородок.
– Вы удовлетворены ответом?
Го усмехнулся: модератор качнула из Терры какое-то обновление.
– Отключить! – коротко бросил он оперативникам.
Девушка удивлённо вскрикнула, упала на колени. Тело, лишённое помощи легокрови, оказалось слабым и быстро покрылось густым волосом. Оперативники усадили Зойник на стул, открыли лицо. Го Эйулай содрогнулся: бледно-серые, похожие на рыбьи, глаза, пегие прямые волосы на голове и густые русые кудряшки на теле, руках и ногах. Рыжие завитки прикрывали лобок.
– Другой, – он продолжил допрос: – Он что, ходит на работу пешком?
Прав старый Бульдог: то, что когда-то было запрещено и удивляло своей дикостью, ныне воспринимается как должное. Когда-то клонирование приравнивалось к преступлению. Теперь служащий просыпался поутру, завтракал и входил в принт-камеру, чтобы через минуту-другую камера на рабочем месте приняла его энергоинформационный пакет личности и по хранящейся в ней ДНК вырастила взрослого человека (клон, если хотите), потратив на это ещё минуту. Хранить тело служащего дорого, за ним надо ухаживать. Цепочка ДНК – другое дело.
Техники жили в собственных квартирах-ячейках небоскрёба «Фуна» и пользовались принт-камерами. Иметь личный транспорт или пользоваться общественным для них слишком дорого. У каждого кредит «в минусе» или в небольшом «плюсе». «С другой стороны, – рассуждал Эйулай, – благодаря „минусовикам“ уменьшилось количество транспорта, и город превратился в парк».
– Нет, не ходит, – у настоящей Зойник оказался противный скрипучий голос. – Он живёт в техканалах промышленного сектора.
Го кивнул в сторону ячейки этого загадочного «другого», и опер открыл принт-камеру. Чистое ложе, белая эмаль слегка помутнела – давно не пользовались – и никакого запаха. Обычно в камере остаётся смешанный «аромат» бульона и медикаментов. Здесь же не оказалось даже ДНК техника.
– А тело погибшего где?
Зойник сидела ссутулившись, вцепившись в край стола.
– На дне осевого техколодца. В клоаке.
Го знал, где искать погибшего, но ему было интересно: соврёт ли модератор? Не соврала. Двое оперов вошли в бытовку, уложили на стол прозрачный контейнер. Кому-то из технарей стало плохо. Зойник опустила голову, чтобы не видеть останки.
Техников нанимали из калек. Чем страшнее увечье, тем меньше кредитов платишь в Налоговую Комиссию. Легокровь устраняла недостатки как врождённые, так и приобретённые, потому человек готов был заниматься любой работой, только бы не вернуться к прежней жизни, и был предан нанимателю.
Богдан родился анэнцефалом.
– Вот же Бог дал… – прошептал принимавший роды медик.
Его слова определили мальчику имя. Обычно такие уродцы рождаются мёртвыми, но этот прожил сутки, и на следующий день в медсектор «Фуны» пришёл контейнер с легокровью для новорождённого. Ещё через неделю «Богом данный» превратился в белокурого парня двадцати лет.
Теперь перед Го Эйулаем лежали разъеденные агрессивной средой клоаки останки анэнцефала величиной с пятилетнего ребёнка. Выбракованная масса копировальщиков поразила его легокровь, вернув уродство, лишив некоторых внутренних органов. Го видел на восстановленной оперативниками записи, что творилось с Синильгой, когда «другой» техник по имени Квазимодо вытащил изувеченное тело из тоннеля.
– Зачем же так? – спросил Эйулай. – Кредитоспособность позволила бы вам похоронить Богдана.
– Я испугалась, – прошептала Зойник, не поднимая головы. – Уберите это. Умоляю…
Силы покидали её тело, лишённое поддержки легокрови.
– Своей властью я обязываю вас похоронить вашего сына!
Чёрные иглы посыпались с дерева. Квазимодо не сразу понял, что происходит.
Нельзя безнаказанно воровать информацию в Интер-Терре, тем более красть последние обновления прямо из лабораторий. Его ищут, и ответная атака – это нормально, это привычно. Квазимодо схлопнул портал и оказался в техническом проходе. В голове зазвучали басовые струны – его сканировали через сеть. Руки и ноги стало крутить – нападавшие пытались отключить его легокровь.
– Фокус! Ап! – воскликнул техник, щёлкая пальцами. Он сам отключил легокровь и теперь стоял нагишом посреди канала, по щиколотку в грязи.
Квазимодо оглох и ослеп, но это не было для него непривычным. Тренировка. Зная, что естественное состояние организма когда-нибудь пригодится, он каждый день занимался гимнастикой, отключая триаду.
Из тайника в стене Квазимодо достал рюкзак с одеждой.
– Из того, что мы успели просканировать, – докладывал оперативник.
Го Эйулай вгляделся в размытое изображение. Триада меняла формы, то распадалась на части, то сливалась в комок. Чётко вырисовывалась лишь цепочка, разработанная в лаборатории «Фуны». Остальное трудно понять. Количество вариантов зашкаливало, приближаясь к бесконечности.
Но больше бесило другое: какой-то техник снял с разработки охранную цепь молекул, создал абсолют и заключил его в себе, став… Совершенством? Он просто обокрал «Кредитную группу „Эйулай“»! Теперь у наглеца два пути: либо он продаст идею конкурентам, либо создаст свой кредитный дом и потребитель будет готов заплатить за абсолют сколько угодно.
– Перехватить! – Го стукнул кулаком по столу и неожиданно пробил крышку. Рука застряла в дыре.
– Предложите кредитов или убейте – без разницы! – Он с силой вырвал руку, отбросил стол к стене, пришибая «обескровленных» техников.
Без посторонней помощи тут не обошлось. Кто-то прикрывал урода Квазимодо, помогал в работе, создавал программы. Операм удалось найти квартиру технаря, однако и она оказалась пустой, как и принт-камера в ней. Зато нашёлся волосок и определена ДНК.
– Змей, – шипел Го, в бессилии сжимая кулаки. – Старый гад.
– Ну, здравствуй.
Квазимодо улыбнулся:
– Привет. А я сильно постарел.
Юрий тяжело дышал, но держался.
– Годы… Годы беспечной жизни, – сипло рассмеялся.
Однажды Юрию Ивановичу пришла в голову идея – создать себе помощника. Заместителей у него хватало, модераторов тоже. Ему хотелось знать о действительном ходе дел в «Кредитном доме „Фуна“». Можно было бы поставить интеллектуальную систему слежения, но и таких было предостаточно в небоскрёбе. Тогда председатель правления поставил вопрос иначе: кто из служащих «Фуны» имеет допуск ко всем секторам и менее всего приметен? Техник! Во всех секторах имелись системы, требующие человеческого труда.
Юрий Иванович снял с себя копию, немного поколдовал с ДНК, чтобы изменить внешний вид клона, и положил молекулу в принт-камеру в бытовке технарей. Так появился Квазимодо. Через полгода работы председатель понял, какую уникальную возможность дал ему двойник. Промышленный сектор превратился в его личную лабораторию. Квазимодо, унаследовавший природное любопытство и смекалку Юрия, с азартом взялся за работу. С «Ковчегом» не получилось, однако разработка не пропала даром.
– Думаешь, пора? – Квазимодо смотрел на старика с сочувствием.
– Ты получил последнюю цепочку? – Юрий Иванович сделал вид, что не заметил его взгляда.
Квазимодо показал ему триаду легокрови: у «человечка» вырос хвост.
– Забавная мартышка вышла, – улыбнулся Юрий. – Пора.
Они шагнули навстречу друг другу и слились.
Го Эйулай настиг его. Старик лежал в техканале со счастливой улыбкой на лице. Го сначала показалось, что Юрий Иванович просто ни с того ни с сего решил поспать на холодном полу. Но он был мёртв. Следов легокрови в организме не обнаружили. Остался только виртуальный файл.
– В человеческой природе заложен уход, – сказал Юрий Иванович. – Каждому прописано его время.
Он отсалютовал Го Эйулаю полным бокалом вина и выпил.
И Го враз забыл про глупого старика.
– Есть движение! – доложил опер. – Объект вернулся в бытовку! Активирована принт-камера!
– Проследить вектор сигнала! – Го мчался по переходам и техканалам, оставив группу захвата позади.
Ведь была в бытовке засада, была. Теперь не разберёшься, что произошло. Надо только успеть. Вор рвался на орбиту, к кому-то из конкурентов на орбитальную яхту. Видимо, решил сам передать схему своей триады.
– За пределы атмосферы!
Точно! Туда ему и надо!
– Варианты! – потребовал Го.
– Ваша орбитальная яхта!
– Что?
– Стратосферный лайнер, орбитальная туристическая станция…
– Ложные траектории! Точнее…
Четыре «мечехвоста», сцепленные между собой, раскрылись бутоном цветка. Прозрачный пузырь вспух между ними, разросся и вспыхнул жёлтым светом. В нём возник человеческий скелет, раскоряченный подобно витрувианскому человеку Леонардо да Винчи. Вспышки стали разноцветными, прозрачная сфера мерцала, и костяк обрастал «живым мясом». Процесс создания клона в принт-камере шёл своим чередом. Через десяток секунд в сфере дрогнул обнажённый Квазимодо, открыл глаза. Округлый бок Земли озарялся восходящим Солнцем, в атмосфере играли радуги. Хорошее знамение.
Тело Квазимодо покрыл скафандр, голову скрыл шлем. Техник вдохнул первый раз и прислушался к Интер-Терре.
Преследователи выследили его, готовились к захвату.
Техника это мало тревожило. Он закончил свою работу и отправил в сеть Интер-Терры пакет информации. Файл назывался «Манна небесная» и содержал в себе схему молекулы легокрови Квазимодо – абсолют. Техник не собирался хранить разработку в тайне. Пусть и другие пользуются «благом», распоряжаются на своё усмотрение. А как люди умеют пользоваться «дарами» технологий, он знал не понаслышке. Хотели благоденствия и счастья? Творите! Квазимодо свой выбор сделал: технология – это, прежде всего, самосовершенствование, и раз уж человек создал техносферу, то абсолютная система должна быть частью создателя.
«Мечехвосты» превратились в надстройку, а сфера с блестящим озером – это одновременно солнечный парус, батарея и телескоп с «жидким» зеркалом. Теперь можно отправиться в странствие и освоить Солнечную систему. А дальше…
Го Эйулай сидел на лифт-платформе в осевом техколодце «Фуны», слушая Интер-Терру. В сети царил гвалт. Все вдруг получили доступ к абсолюту, и нескончаемый поток информации затопил мир. В ней было мало ценного. Сплетни, хвастовство, зависть, склоки заполонили Терру. Каждый спешил совершить нечто неординарное, а получалось…
Го сидел, мерно раскачиваясь, словно аутист. Система защиты его лего едва справлялась с потоком. Оперативники передрались и, кажется, убили друг друга. Вора вычислили быстро. А он и не прятался. Группа захвата была готова, но тут в сеть прорвался файл «Манна небесная – программный абсолют», и опера, машинально качнув улучшение, вдруг решили выяснить, кто под каким ником прячется и кто круче всех.
Мир сошёл с ума. Го уже чувствовал «уколы» чужих вторжений и едва держался. Хотелось кричать от боли, забиться в дальний угол и закрыться стеной. Лучший выход – отключить легокровь, но тогда можно умереть. Смерть страшила Го Эйулая. Вспоминая тело старика, он вздрагивал. Впрочем, Го и так умрёт от нарастающей скорости потока информации.
Эйулай застонал, взглянул вверх. Кто сказал, что это небоскрёб? Это колодец!
В вышине разгоралась яркая звезда…
Майк Гелприн
Давай поженимся
Книжница
Не нравится мне Трубочист. Рыбачка говорит, что он хороший, а мне не нравится. Сегодня, например, подошёл и сказал:
– Трубы не засорились, Книжница? Могу почистить.
Поглядела я на него: дурак дураком. Лыбится и с ноги на ногу мнётся. Вечно ему трубы подавай, а где их взять, спрашивается.
– Шёл бы ты отсюда, – сказала я. – Нет у меня никаких труб.
– Есть, – упёрся он. – Фаллопиевы. Может, почистим?
Захихикал, будто что-то жутко смешное сказал, и поскакал прочь.
Нет, я понимаю, что они тут все со странностями, на то и Эксперимент. Рыбачка, к примеру, целый день в бассейне рыбу удит, так хотя бы не пристаёт ни к кому. Сидит себе, ногами болтает и удит. А откуда, стесняюсь спросить, в бассейне рыба, отродясь её там не бывало. Или, к примеру, Грубиян. Утром меня пошлёт в жопу, днём Полковника, вечером Трубочиста, и хорошо ему. Скажет «а поди-ка ты в жопу, Книжница», и всё, и никаких тебе подковырок.
В общем, усвистал Трубочист, а я стёрла со стены единицу в номере три тысячи шестьсот пятьдесят один, вместо неё угольком нарисовала двойку и уселась читать книжки, благо их у меня целых шесть. Сначала про Снегурочку почитала, потом надоело, сколько про неё можно. Толстая книжка такая, и вся про Снегурочку. Я больше другую люблю, там много про кого есть. И про Колобка, и про Курочку, и про Лисицу с Птичкой. Так и читала себе на радость, пока Полковник не пришёл.
– Равняйсь! – заорал он. – Смир-р-рна!
Ладно, отложила я про Лисицу, встала, вытянулась, как он любит. Хорошему человеку отчего бы не угодить. Полковник это не какой-нибудь там Трубочист.
– Здравия желаю, – рявкнула, – господин Полковник. За время вашего отсутствия ничего существенного не произошло, разве что Трубочист заходил.
– Трубочист это не по Уставу, – сказал Полковник. – Вольно, Книжница.
Поболтали мы о том о сём, и пошёл он дальше командовать, а я только уселась читать, как, смотрю, Грубиян нарисовался.
Грубиян
Пошёл он в жопу, этот Эксперимент. Так я с утра Рыбачке и сказал. Но сначала полюбовался ею, присел рядом и спросил:
– Удишь?
– Ужу, хороший мой, – она ответила и заулыбалась, как я люблю. – Эксперимент.
– Пошёл он в жопу, этот Эксперимент.
Нисколько Рыбачка не рассердилась, не то что Полковник, которому вечно всё не по Уставу. Посидел я с ней рядом, как много раз сидели, помолчал. А потом сказал:
– Рыбачка, давай после Эксперимента поженимся.
– Давай, миленький, – согласилась она. – Я не против совсем.
Обрадовался я очень, мне Рыбачка по душе намного больше, чем, например, Книжница. Тут как раз Трубочист притопал, с ходу в бассейн бултыхнулся и к нам погрёб.
– Трубы не засорились? – спросил. – А то я мог бы почистить.
– Нет, золотой мой, – улыбнулась Трубочисту Рыбачка. – Не засорились совсем.
– А у тебя? – повернул ко мне морду Трубочист.
Нет, он, конечно, странный, Трубочист этот, но хотя бы не командует, как Полковник. В общем, Эксперимент, что взять. Послал я Трубочиста вместе с его трубами в жопу и отправился к Книжнице. Она как меня увидела, книжку захлопнула, и я ей сразу сказал:
– Книжница, давай после Эксперимента поженимся.
– А зачем? – удивилась она.
Вот всё же странная эта Книжница. Каждый раз одно и то же, сколько можно объяснять, зачем люди женятся.
– Чтобы трахаться, – терпеливо растолковал я. – Ты что, не хочешь, что ли?
– Не хочу.
– Ну и ладно, – сказал я, – ну и пошла в жопу.
Присел я у неё на пороге и попросил рассказать чего-нибудь, она это любит, рассказывать, хотя и про ерунду всякую. Очень она обрадовалась, и выслушал я в который раз про Дерьмовочку.
Поблагодарил, попрощался и вспомнил, что сегодня ещё не видел Полковника.
Полковник
Не могу припомнить, когда меня разжаловали и отстранили от должности. И за что не могу. Эксперимент экспериментом, но нельзя же полковнику командовать неполным взводом, на то сержанты есть. Хотя получается, что можно, я-то командую. Личный состав тот ещё, аховый, можно сказать, состав. Если, например, война, какой из Рыбачки солдат? Или из Трубочиста? Ладно, делать нечего, других солдат всё равно нет.
– Эй, Полковник.
Голос Грубияна. Вот сколько раз я им приказывал не заходить со спины, каждому. Хорошо, я не при оружии, а то запросто мог бы сначала этого заспинного грохнуть, а потом уже разбираться.
– Смир-р-рна! – обернулся я. – Почему обращаетесь не по Уставу, сержант?
– Виноват, господин Полковник. Разрешите доложить: за время вашего отсутствия ничего значительного не произошло.
– Вольно, сержант. Как настроение личного состава?
– Без изменений, господин Полковник. Всё в порядке, Трубочист только опять в одежде купался.
Беда с этим Трубочистом, просто беда. Самый никудышный солдатишка из всех четверых. Можно подумать, никого лучше для Эксперимента не нашлось.
– Свободны, сержант, – скомандовал я и двинулся в обход по казарме.
Казарма у нас, конечно, та ещё. Изолированная. Нет, я понимаю, Эксперимент, но могли бы хоть изредка давать увольнительные в город. Или что тут вокруг. Не дело, если даже рекогносцировку на местности не провести. А вдруг завтра поступит приказ выдвигаться на позиции, что тогда? Если даже где позиции неизвестно.
Казарму по периметру обойти – плёвое дело. Вдоль северной стены коридор с дюжиной жилых помещений, из которых заняты всего пять. Вдоль южной такой же коридор, только сплошной. С восточной стороны столовая, с западной бассейн, а по центру вообще не пойми что. Четыре запертых двери по кругу. Сколько раз я писал рапорты командованию, просил спортзал организовать или хотя бы учебку. Только, видать, командованию не до нас, и вообще рапорты, кажется, никто не читает. В прорезь в южной стене их бросаю как в топку. Не повод, впрочем, опускать руки – на то и Эксперимент.
На бортике бассейна, как всегда, сидела Рыбачка и, болтая ногами, удила рыбу. Я в очередной раз подумал, что, может быть, стоит её в сержанты произвести вместо Грубияна. Ладная, приветливая, привлекательная. За десять лет, что идёт Эксперимент, если и постарела, то самую малость. Не то что Книжница: та, считай, уже старуха. Правда, с дисциплиной у Рыбачки проблемы. Серьёзные.
– Смир-р-рна! – скомандовал я.
– Полковник, родненький, – обрадовалась Рыбачка, но даже не подумала встать.
– За время моего отсутствия… – подсказал я.
Рыбачка заморгала, припоминая. Память у нас у всех никудышная, но у неё в особенности, совсем никакая память.
– Грубиян приходил, – вспомнила наконец Рыбачка. – Предлагал что-то хорошее. Не припомню, что именно.
– Жениться? – помог я.
– Ой, правда, – заулыбалась Рыбачка. – Жениться предлагал. Потом был ещё Трубочист. Хотя, может быть, Трубочист был вчера.
– Ладно, вольно, – скомандовал я. – Оправляйтесь, продолжайте удить.
– Спасибо, миленький.
Рыбачка
Я очень рыбу люблю удить. С детства. Когда меня спросили, что я хочу делать, я так и сказала: удить. Ещё тогда сказала, до Эксперимента. Что дальше было, не помню, у меня с памятью совсем плохо, намного хуже, чем у Книжницы. Та хотя свои книжки и перечитывает каждый день, чтобы не забыть, но если попросишь её рассказать, о чём в них речь, – заслушаешься.
У Трубочиста тоже дырявая память, у Грубияна получше, а у Полковника и вовсе хорошая. А у меня вот совсем ветхая. А вообще они мне все нравятся, я на любом бы женилась, даже на Книжнице. Грубиян объяснял, что на Книжнице не положено, потому что с ней нельзя трахаться. А мне всё равно, да и что такое трахаться, я не помню. А может, и не знала никогда, потому что Грубиян говорил «это если раз попробуешь, никогда не забудешь», а я не помню.
Он симпатичный, Грубиян, только грубый очень и странный, но мне всё равно. Я бы на нём женилась, тем более что я сама со странностями, не знаю, правда, с какими. Интересно, можно ли жениться на всех сразу, я бы согласилась, если можно. И не потому, что других нет, а оттого, что люди все больно хорошие, добрые. Взять хотя бы Трубочиста…
Трубочист
Всё бы хорошо, да труб нет. Если меня спросить, на что мне эти трубы, я навряд ли отвечу. Но знаю, что без них плохо.
Вот уже десять лет, как мне снится один и тот же сон. Будто я лезу и лезу вверх по внутренней стороне длинной чёрной трубы. Лезть тяжело, я задыхаюсь, кричу, труба становится всё уже и всё грязнее. Её бы почистить, и я бы тогда добрался. Не знаю докуда, наверное, доверху, дотуда, где свет.
Здесь никаких труб нет, кроме фаллопиевых. Не знаю, что это такое, но у Рыбачки и Книжницы они точно есть. Это знаю наверняка, хотя и невесть откуда. Каждый день я спрашиваю позволения их почистить, и мне отказывают. Я даже у Грубияна спрашиваю, хотя и уверен, что у него и фаллопиевых-то нет.
– Смир-р-рна!
Это Полковник, он нами командует. По правде говоря, толку от его команд мало. Но я терплю, от моих труб толку ещё меньше – Эксперимент.
– За время вашего отсутствия решительно ничего не произошло, – доложил я.
– Вольно, – пробормотал Полковник. – Готовы к приёму пищи?
– Само собой.
– Надо отвечать «так точно», – упрекнул меня Полковник. – Ладно, ступайте в столовую.
Приём пищи – лучшее, что в Эксперименте есть. Даже бассейн не так хорошо, как приём. После пищи чувствуешь себя прекрасно, и вообще принимать её вкусно. Пища бывает разная – жидкая называется супом, твёрдая – кашей, в ней иногда прячутся куски мяса. Полковник говорил, что раньше была и рыба, но потом Рыбачка едва не сошла с ума, когда ей сказали. Поэтому рыбу мы больше не принимаем, зато вместо неё иногда появляется самое вкусное: жидкая и сладкая пища под названием компот. Я, наверное, могу выпить ведро этого компота, но достаётся мне всего два стакана. Второй оттого, что Рыбачка знает, как я люблю компот, и отдаёт мне свой.
Кто доставляет в столовую пищу, нам неизвестно. Полковник говорил, что её готовят автоматы, но что такое автоматы, он не помнит. Я, разумеется, не помню тоже, но думаю, что это хорошие вещи, полезные.
Я, как обычно, прибежал в столовую первым и с минуту приплясывал от нетерпения у входной двери, поджидая остальных. Дверь эта почему-то открывается, только если все в сборе.
Последним, как всегда, прибыл Полковник. Скомандовал строиться, рассчитаться на первый-второй, и дверь, наконец, отворилась.
Я ступил на порог и ахнул. За столом, где мы всегда принимаем пищу, сидел человек. И молча смотрел на нас.
Книжница
Был этот человек плешив и губаст, а на глазах носил очки, как доктор Пилюлькин из сказки про Незнайку и его друзей. Одет он был не в зеленоватую неказистую робу, как все мы, а в костюм с галстуком, но не оранжевый, как на Незнайке рубаха, а тёмно-серый.
– Садитесь, – хмуро предложил человек в тёмно-сером костюме, по очереди нас оглядев. – Меня можете звать Исполнителем. Я какое-то время поживу с вами.
Мы не стронулись с места, очень уж всё это было необычно.
– Есть! – первым пришёл в себя Полковник. – Сесть на места! – скомандовал он и двинулся к столу.
Я уселась на своё место, но мне кусок не шёл в горло. Я знала, чувствовала, что человек этот к беде и теперь всё у нас будет не так, как раньше. Он сидел молча и пялился на нас из-под очков, переводя взгляд с одного на другого, и мы молчали тоже.
– Что значит «Исполнитель»? – нарушил наконец тишину Полковник.
Незваный гость побарабанил пальцами по столу.
– Договоримся так, – сказал он, – вопросы здесь задаю я. С каждым из вас я побеседую лично, а потом будем решать, что с вами делать.
– Здесь, если ты не знаешь, проходит Эксперимент, – рассердился Грубиян. – Вопросы, видите ли, он будет задавать. Да пошёл ты в жопу со своими вопросами.
– Мы тут уже десять лет, – поддержала Грубияна я. – Сегодня три тысячи шестьсот пятьдесят второй день, как мы здесь живём. Я это знаю точно, потому что дни считаю и записываю их на стене. Так вот, десять лет мы сами решали, что делать. Мы…
– Это вам кажется, – прервал Исполнитель. – Вы своё право решать потеряли. Так или иначе, заканчивайте обедать, а потом побеседуем. С вами с первой, – обернулся он ко мне…
Он сидел напротив меня, плешивый, губастый, в очках и, казалось, меня изучал, словно я насекомое или редкий цветок.
– Что вам нужно? – не выдержала я.
Исполнитель снял очки и упрятал их в нагрудный карман.
– Скажите, как вы относитесь к Эксперименту? – спросил он.
Я пожала плечами.
– Эксперимент есть Эксперимент. Я согласилась в нём участвовать, что тут говорить. Меня спросили, что я хочу делать, я сказала: читать и считать. Я каждый день читаю и подсчитываю дни, всё по-честному.
– По-честному, значит, – покивал Исполнитель. – Ну, допустим. А что вы думаете о своих товарищах? Расскажите мне про каждого.
– Я горжусь, что они у меня есть, – не стала скрывать я. – Мне не очень-то нравится Трубочист, но я дружна с остальными. Они добрые, заботятся друг о друге и обо мне. Трубочист тоже заботится, но эти его трубы, как их, бр-р…
– Фаллопиевы, – подсказал Исполнитель. – Трубочиста можно понять, когда-то он был в них специалистом. Значит, жизнью своей вы довольны. А скажите, когда вы последний раз смотрелись в зеркало?
Меня передёрнуло. Я знала, что выгляжу старой, я и была старой, только мне до сегодняшнего дня это было безразлично.
– Какая вам разница? – спросила я. – Меня моя внешность устраивает. Других тоже, Грубиян вон каждый день предлагает на мне жениться.
Исполнитель поднялся.
– Мне лично – никакой разницы, – сказал он. – Однако от вашей самооценки зависит, что с вами будет дальше. Первая стадия Эксперимента завершена. Поглядим, какова будет вторая.
Он ушёл, а я ещё долго смотрела ему вслед. Я чувствовала, что не нравлюсь ему, что он питает ко мне отвращение, возможно, меня ненавидит. Я только не знала почему.
Грубиян
– Пошёл-ка ты в жопу, – предложил я Исполнителю в ответ на вопрос, почему я ничего не пожелал для себя перед Экспериментом.
– В жопу, – задумчиво повторил за мной он. – Ты всех туда посылаешь?
– Всех.
– А зачем?
Я задумался. Действительно, зачем. До сих пор меня никто об этом не спрашивал.
– Куда же ещё посылать, – ответил я. – И потом, я ж не со зла.
– Ну, допустим. Скажи, тебе нравится Рыбачка?
– Да. Очень нравится, – я улыбнулся ему. – Она всем нравится. Я бы с удовольствием на ней женился.
– На Книжнице тоже?
Мне почему-то стало вдруг неприятно, хотя вроде бы ничего неприятного он не спросил.
– И на ней, – сказал я с вызовом. – Какая разница, с кем трахаться.
– Что ж, положим, разницы нет. С Полковником и Трубочистом ты тоже не прочь?
Мне неожиданно стало дурно, меня едва не вывернуло. На глазах против воли выступили слёзы.
– Это подло, – сказал я, когда пришёл в себя. – Подло задавать такие вопросы.
– А что в них такого? – бровью не повёл Исполнитель. – Ты же любишь потрахаться.
Я смотрел на него и молчал. Мне было тошно, так тошно, как только бывает. Я не знал, что такое трахаться, не помнил. Я знал лишь, что это самое приятное из всего, что один человек может сделать для другого. Но только если эти люди… Я не мог, не умел сформулировать. Если только…
– Ладно, – Исполнитель поднялся. – Я подумаю, как с тобой быть.
Полковник
Я вытянулся по стойке смирно и застыл, глядя Исполнителю в глаза. Наконец-то мои рапорты дошли. Я не знал, какое у него звание, но понимал, что этот человек мой начальник. И был готов подчиняться.
Я окинул беглым взглядом помещение по центру казармы. То, что никогда не отпиралось. Было оно круглым, с низким потолком и равнодушно уставившимися на меня со стен кинокамерами.
– Садитесь, – велел Исполнитель. – Скажите, вам нравится Эксперимент?
– Никак нет, – ответил я. – Мне кажется, со мной начальство поступило необдуманно. Я множество раз подавал рапорты по команде. Я…
– Я читал рапорты, – прервал он. – Вы недовольны разжалованием и отстранением от должности. Также недовольны контингентом. И помещением: вы считаете, что оно недостаточно подходит для вас. Вы, однако, перед Экспериментом попросили предоставить вам возможность командовать, и ваша просьба была удовлетворена. Так в чём же дело?
– У меня никуда не годные солдаты, – отрапортовал я. – Случись что, не знаю, как они себя поведут, у меня не было возможности их испытать.
– Никуда не годные, значит, – Исполнитель кивнул. – Если пришлось бы расстрелять женщину с детьми, ваши солдаты бы не справились?
Я почувствовал себя так, будто поймал пулю в живот. Я задохнулся, меня скрутило, боль прострелила грудь и взорвалась в висках.
– Что вам от меня нужно? – отчаянным усилием воли подавив боль, выдавил из себя я.
– Почти ничего, – услышал я сквозь затуманившее сознание марево. – Хочу лишь вам кое о чём напомнить.
Рыбачка
Утром я, как всегда, собрала удочки и отправилась к бассейну. Обычно я приходила первой, но на этот раз в воде уже кто-то был. Полковник, поняла я, разглядев аккуратно сложенную поодаль одежду. Я уселась на бортик, свесила вниз ноги и приготовилась закинуть лесу. Полковник купался, широко раскинув руки и опустив в воду лицо.
– Полковник, миленький, – позвала я.
Он не ответил, и мне стало вдруг страшно.
– Полковник! – крикнула я во весь голос. – Полко-о-о-о-овник!
Он опять не ответил. Я оттолкнулась от бортика, бросилась в воду и погребла к нему. Уже зная, уже понимая, что произошло. Я поднырнула под него, ухватила за плечи одеревеневшее, ставшее неподатливым мускулистое тело. Заорала, захлебнулась водой, извиваясь, пошла ко дну. Из последних сил оттолкнулась ногами, всплыла. Заходясь криком, заколотила руками по воде.
Краем глаза я увидела, как с разбегу головой вперёд бросился в воду Трубочист, за ним Грубиян. Потом они тащили меня, упирающуюся, не знаю куда. Причитала, голосила истошно Книжница. А мне горем разрывало грудь, и в голове крутилась, разламывая её, сказанная вчера Исполнителем фраза: «Вы своё право решать потеряли».
Трубочист
– Вы убили его, – бросил я Исполнителю в лицо. – Меня вы тоже убьёте?
– Ошибаетесь, – Исполнитель протёр очки и водрузил их обратно на нос. – Я не убивал, он нашёл в себе мужество покончить с собой. Не знаю, найдётся ли таковое у вас.
Я сглотнул. Труба, по которой я лез, треснула. Я чувствовал, что сейчас она обвалится мне на голову.
– Я готов, – твёрдо сказал я. – Вы хотели что-то рассказать мне, не так ли? Рассказывайте.
Пока он говорил, бесстрастным, бесцветным голосом, я чувствовал, как оплетает меня, закручивается на мне труба, как она выдавливает, высасывает из меня жизнь.
Когда Исполнитель закончил, желания жить во мне не осталось.
– Вы поможете мне? – спросил я. – Утопиться, как он, я не сумею.
Исполнитель пару секунд молчал.
– Это не в моей компетенции, – сказал он наконец. – Я могу лишь доложить о вашем нежелании продолжать жить. Однако не спешите, у вас есть время подумать.
Я заставил себя мобилизоваться. Когда-то я это умел, и моя рука, державшая скальпель, была когда-то тверда.
– А остальные? – требовательно спросил я. – Что насчёт остальных?
– Какая вам разница? – хмыкнул Исполнитель.
– Есть, – я вдруг почувствовал, что могу, способен ещё что-то сделать. – Есть разница! – крикнул я. – Полковник искупил, и я искуплю тоже. Прошу вас, умоляю, пощадите остальных!
Он медленно покачал головой.
– Рыбачку! – Я бросился ему в ноги. – Заклинаю, пощадите хотя бы Рыбачку! Только её!
Я обхватил его щиколотки и припал губами к ботинку.
Книжница
Привалившись спиной к дверному косяку, я смотрела, как его уводили. Двое в форме, такие же, как вели меня тогда в камеру смертников. Они под руки тащили Трубочиста по коридору, его голова безвольно моталась из стороны в сторону.
Я не помнила, что натворила тогда, десять лет назад. Но я вычислила. Математическим, склонным к анализу умом. Холодным, я всегда была прагматична и рациональна. Это теперь я помнила отчётливо.
– Моя очередь? – небрежно спросила я Исполнителя, когда, лязгнув, захлопнулась за Трубочистом стальная дверь.
– Да, пожалуй.
Я прошла за ним в круглую центральную комнату, которая за десять лет на моих глазах ни разу не отпиралась.
– Нас снимают на камеры? – спросила я равнодушно.
– Да. Для вас это важно?
– Пожалуй, нет. Слушаю вас.
Он рассказал мне. Рассказал всё. Десять лет назад в порядке эксперимента смертную казнь пяти преступникам заменили фрагментарным выскабливанием памяти, газетчики называли это «стыдливой лоботомией». Я оказалась одной из пятерых, отравительницей, отправившей на тот свет мужа и его родителей. Я затеяла хитроумную комбинацию, но её разгадали, и воспользоваться наследством мне не удалось. Трубочист был гинекологом, делавшим криминальные аборты, иногда с летальным исходом. Рыбачка – проституткой-клофелинщицей, Грубиян – гомосексуальным педофилом-насильником. Я не стала спрашивать, за что был осуждён Полковник.
Каждый из нас подписал согласие на десять лет отсрочки. После этого память нам частично возвращали. Срок наступил. Только вот мы уже стали к этому сроку другими людьми.
– Что с ним будет? – спросила я. – С Трубочистом.
Исполнитель удивлённо поднял брови.
– Вас не интересует, что будет с вами?
– Не интересует.
– Что ж. Он попросил умертвить его. Если не передумает, ему вколют мгновенно действующий яд. То же самое вы можете просить для себя.
– Скажите, – я пристально посмотрела ему в глаза, – а я как-то могу спасти остальных?
Исполнитель долго молчал.
– Не знаю, – ответил он наконец. – Это буду решать не я. Возможно, мне удастся уговорить комиссию провести вторую стадию Эксперимента, этот вопрос обсуждался. Должен признаться, я впечатлён, мы не ожидали таких результатов. Что ж, вы согласитесь остаться с ними? И держать их в неведении?
Я не раздумывала ни секунды.
– Да, – выпалила я. – Я согласна.
Грубиян
Рыбачка, как всегда, сидела на бортике бассейна, удила рыбу.
– Рыбачка, давай после Эксперимента поженимся, – предложил я.
– Давай, миленький.
Внешне за последние несколько лет она почти не изменилась, но улыбалась теперь гораздо реже и плакала изо дня в день – внезапно, без причин.
– А как же я? – раздался за спиной голос Книжницы. – На мне ты тоже обещал жениться.
Я обернулся. Она сильно сдала с тех пор, как утонул Полковник и уехал в отпуск Трубочист. Кричала, не давая нам спать по ночам. В столовой забывала поднести ложку ко рту. Да и двигалась еле-еле, натыкаясь на стены и останавливаясь в самых неподходящих местах.
– Книжница, давай после Эксперимента поженимся, – предложил я.