— Это ты будешь той слабоумной дочерью рль, которая уверена, что сам Эльвель будет чистить её лькис?

Женщина фыркнула в ответ, гордо опустила голову, но от более резких проявлений негодования воздержалась — здесь была всё-таки территория этих зарвавшихся голоруких юнцов, и тонкие вбок-ветки опасно подрагивали под ногами.

К тому же — стоит ли связываться с закомплексованной мелюзгой, если вчера тебе так повезло? Не какой-нибудь безымянный-безбуквенный, а Сам Эльвель, чья безглазость вошла в легенды. Утра не проходит, чтобы кто-нибудь не начинал разрабатывать новую хитрую стратегию по его завлечению в собственную команду, да только что-то пока никому не удавалось даже и близко…

А тебе — повезло.

— Мы вчера с ним встречались на Площадке. До крови. Я выиграла.

Пауза была совсем крошечной, почти незаметной. И тут же Рентури зашипел презрительно, бесстыже скаля зубы и гримасничая вне досягаемости её длинных рук — был он хотя и нагл беспредельно, но далеко не глуп. И зубы ничего так, хорошие такие зубки, и запястья чисто выбриты, красавчик, любая с первого же взгляда заценит и будет прикидывать — если и не о постоянном членстве, то хотя бы в качестве запасного. Впрочем, тебе-то что отвлекаться на чужие симпатичные зубки, когда вчера сам Эльвель…

— Хвалилась рль, что скиуса поймала!

Кто-то прыснул в кулак, кто-то рассмеялся более откровенно. Они были молодыми и глупыми, и безоговорочно верили в непогрешимость своих капитанов, даже когда капитанами были керсы. А, может быть — тем более, когда капитанами были керсы.

Впрочем, Эльвель не просто керс, каких много.

Эльвель — этот Эльвель.

Он один.

Женщине было даже немножко жалко их. Ослеплённые собственной верой, они не заметили, как напряглись пальцы Рентури, как засветилась тревога в глубине его ехидно прищуренных глаз.

Рентури был старше. И на собственном опыте знал, что такое поводок.

И ещё он знал, что никогда не проигрывают лишь златоглазые…

— Это правда, — сказала она просто и даже немного грустно. Конечно, приятно иметь в запасных Самого Эльвеля. Но куда приятнее было бы, вступи он в её команду добровольно…

Однако не зря прозвали его слепым, врийс забери его крылья и крылья его детей!.. Ладно, ветер с ней, с добровольностью. Притащить такую добычу пусть даже и на самом жёстком поводке — тоже не рль чихнула.

Они уже не смеялись. И Рентури молчал, вцепившись потемневшими пальцами в верх-ветку и глядя куда-то поверх её головы.

Она обернулась.

Он балансировал на самом кончике невероятно тонкой горизонтали — та подрагивала, прогибаясь, — каким-то чудом удерживаясь неподвижно, стоял безо всякой опоры, руки скрещены на груди, плащ перекинут через плечо.

И был он близко.

Во всяком случае — гораздо ближе остальных…

Кто-то охнул. Кто-то сказал с отчаяньем: «Не может быть, нет, только не он!..» Рентури перестал дышать. Голос Эльвеля — знаменитый бархатный голос Для-Песни-Рождённого — был вкрадчив и обманчиво мягок.

— Эйни-ю, и охота тебе на старости лет дурью маяться? Что скажут приличные капитаны, если увидят тебя в нашем обществе? Твоя репутация…

Она сощурилась. Сказала очень тихо — так, чтобы расслышал лишь он, да ещё, пожалуй, Рентури:

— Поводок — штука тонкая. За него ведь и дёрнуть можно.

Ей хотелось быть великодушной — в разумных, конечно, пределах.

Он ответил ещё тише — она скорее угадала, чем услышала:

— Не делай этого. Не стоит.

И ужаснулась на секунду — что же ты творишь?! Это же не просто штрафник — это Эльвель, живая легенда, нельзя с ним вот так…

Но — лишь на миг.

— Пойдёшь ко мне?

Он шевельнулся и спросил вкрадчиво, развернув голос широко-полостным веером, чтобы услышали все:

— Капитаном?..

Такого не прощают. Даже живой легенде.

Она больше не сомневалась.

— Покажи руку. Левую, у локтя. — и, напрягая Голос, — Покажи руку. НУ?!

Надо же как-то ставить их на место, молодых и зарвавшихся до полного беспредела.

Эльвель улыбнулся — сладко так и нагло, как лишь он один умел. Крутанулся вокруг вбок-ветки, не меняя позы и удерживаясь лишь пальцами ног. На секунду показалось — сорвётся, длинный плащ самым краешком почти задел её по лицу.

Не сорвался.

Завис вниз головой в прежней позе, не шевельнув ни одним лишним мускулом и даже не перестав улыбаться.

И, продолжая улыбаться, вежливо проинформировал, куда именно и каким образом может Эйни-ю затолкать себе свои требования.

Тихо, внятно и очень-очень подробно, не забыв поигрывать веерными обертонами, чтобы слышали все.

Они были в восторге, молодые и наглые, даже Рентури что-то орал, хватая за плечи то одного, то другого. И в голосах их уже слышались нехорошие нотки. Предвкушающие такие.

Она слышала — глухой услышит, не дурак если! — но испугаться так и не смогла. Слишком велика была растерянность.

— Я же предупреждал тебя вчера… — Он смотрел в сторону. И в голосе — ни торжества, ни злорадства. Только усталость. Добавил зачем-то:

— И сегодня просил… А теперь я — пас…

— Выбравший долю керса сознательно сам выбирает правила, штрафник не обязан… — она улыбнулась криво. Это было уже на грани просьбы. И далеко за гранью того, на что она считала себя неспособной ещё сегодня вечером. Страх — хороший учитель.

Он засмеялся.

— Сыграй я сейчас за тебя — и ты же первая потом будешь кричать, что вчера я всё-таки проиграл. Что, не будешь?.. Вот то-то и оно…

Смех его был невесёлым. Она молчала, глядя в упор. Он понял вопрос, который она так и не осмелилась задать. Дёрнул рукой. Ответил встречным:

— А разве это имеет значение?..

Засмеялся.

Его плащ хранил запахи полдня, солнца и ветра. И ещё чего-то такого, чему трудно подобрать название, только горечью сводит горло…