Здесь тоже звёзды были под ногами. Мелкие такие, хрупкие, наступил ботинком — и нету звезды, поэтому ходить приходится осторожно. Жалко их, шустрые живые звёздочки, гордость станции. На Хайгоне светлячков нет.
И на медбазе тоже нет. Откуда там светлячки?
А вот звёзды под ногами там тоже были. И можно было на них наступать ботинком, что Пашка и делал с большим удовольствием.
Эти звёзды были врагами — они сделали больно Жанке.
С каким бы удовольствием Пашка их раздавил тяжёлым ботинком. Или хотя бы отковырнул ногтями с прозрачного пластиката — все, до единой! Как те, в младшей группе спецотряда, которые сам же и наплевал. Только эти звёзды сколупнуть невозможно — они где-то там, с другой стороны, далеко, не дотянуться. И оставалось только давить их ботинком — просто, чтобы не видеть.
И не понимать…
Когда Жанку утаскивали — обколотую, зафиксированную в спецзахватах носилок — она повернула голову, нашла Пашку глазами и ухмыльнулась. Почти подмигнула. Она уже снова уплывала в беспамятство, и глаза теряли фокусировку, но Пашка мог голову заложить — это было осознанное движение! Не остаточная судорога, не рефлекторное сокращение перенапряжённых мышц — она на самом деле ему ухмыльнулась. Как сообщнику…
На медбазу пассажиров не пустили, Пашка стоял в переходном тамбуре. В салоне рыдала Маська, некрасиво размазывая по щекам вроде бы неразмазываемую тушь, спрашивала непонятно кого: «Ну что за подлость, а?! Ну что за подлость такая…». Линка шепталась со всеми по-очереди, многозначительно выпучивая глаза и мелко тряся головой. Макс ходил гордый — как же, ведь именно он не растерялся и первым вспомнил про базу. Кто-то сказал про карму. И про то, что дошутилась. Нельзя, мол, такими вещами и так долго, и во всякой шутке есть доля шутки. И что, будь она умнее — давно бы прошла контрольные тесты и получила бы свой белый билет на полных правах. И всё бы про себя знала, и не пугала бы людей, а то вон, Теннари аж серый был, когда её уносили…
Они рассуждали с такими умными мордами и с таким знанием дела, что Пашку даже затошнило. Вот и стоял он тут, в переходном тамбуре, и давил ботинками звёзды на прозрачном полу — всё лучше, чем там сидеть и выслушивать.
Потому что эти, в салоне, ставшие вдруг чужими — они только думали, что знают. А вот Пашка на самом деле знал.
Это именно он вскрыл интернатовскую аптечку. И кое-что оттуда вытащил — кое-что такое, чего нельзя получить по обычной доставке.
Не для себя, конечно — ему такая дрянь на фиг не нужна. Просто Жанка попросила. А если тебя просит Жанка — отказать невозможно. Ну, во всяком случае, Пашка вот точно отказать не мог. Хотя и огорчился сильно — было странно и неприятно даже думать о том, что Жанка может загонять себе в вены какую-то дрянь. Настолько неприятно, что он даже названия запомнил. А потом не поленился и залез в информаторий. И долго копался.
И почти ничего не понял, конечно. Слишком уж там было много всяких специальных медицинских слов. Но главное уяснил — не наркотик это. Что-то там было про выстилание стенок сосудов. И армирование. Какой-то витаминный комплекс ударного действия… что-то про стволовые клетки ещё. Или про зародышевые? Главное, что про наркотики там ни слова не было, и в реестр ограниченных к применению оно тоже не входило. Просто какая-то редкая медицинская штучка, и всё. Вряд ли может быть слишком уж опасной, если имеется в стандартной интернатовской аптечке. Надо Жанке — ну, значит, надо. Достанем, делов-то.
Антиблюйки она уже перед самым стартом пила, вялая такая, заторможенная, на себя не похожая. Он ещё удивился, что две упаковки выпотрошила, обычно одной-двух капсул вполне хватает даже взрослому. А потом добавила ещё что-то из безыгольного иньектора — и попросила не будить.
Всё она про себя знала. Давно уже. Потому и подготовилась заранее.
Сколько ей было тогда? Шесть? Нет, наверное, даже меньше шести, первую практику проходят как раз перед школой. Ей тогда повезло — Пашка потом отыскал тот случай во внутреиинтернатовском новостном архиве. Несколько малолетних дур перед самым полётом отравилась какой-то домашней экзотикой. Проявилось почти сразу после старта, на орбите их ссадили, накачали лекарствами и отправили вниз. На всякий случай всем, конечно же, поставили нулевую под вопросом — с переаттестацией по достижению совершеннолетия. Или раньше — при изъявлении желания. Обычная процедура, все и везде так делают.
Три мелкие дуры оказались дурами как есть, потребовали переаттестацию через месяц. И получили её. И потеряли великолепную отмазку от всех внепланетных практик — ну, дуры, что с них и взять? Четвёртая ничего требовать не стала — и билет сохранила. И приобрела репутацию умненькой и расчётливой стервочки, которая далеко пойдёт. И улыбалась потом, отвечая лишь загадочным приподниманием бровей на все подначки по поводу мнимой её инвалидности. Как же она могла улыбаться — потом, как она вообще могла улыбаться, ведь она-то — знала…
А ещё она знала нас — вот что подумал Пашка, когда Теннари вернулся и погнал его из стыковочного тамбура обратно в салон.
Она знала нас — и она нас боялась, думал Пашка с какою-то странной отстранённостью оглядывая сочувственно шушукающихся одногруппников. Вот именно этого и боялась, этих сочувственно-снисходительных рож, этих самодовольно-жалостливых взглядов, пересудов вот этих. «Ах, она, бедненькая, ах, она несчастненькая! Ах, как же ей не повезло!»
Наверное, она тогда и выдержала-то только потому, что рожи эти как наяву увидала. И решила — нет уж! Не будет вам такой развлекаловки. Обломайтесь. Можете считать её ленивой, продуманной и слишком умной или, наоборот наглой дурой — можете считать её вообще кем угодно. Только вот инвалидом — шалишь. Не можете.
Не позволит.
У неё было почти три месяца до их возвращения, чтобы всё обдумать. И выбрать линию. И вести себя потом так, словно ничего не произошло. Чтобы никто ничего не заметил.
И никто ничего не заметил. Не обратил внимания даже Пашка, а он ведь её знал, сколько себя помнил, говорят, даже в яслях капсулы рядом висели. Она изменилась тогда — а он не заметил. Раньше из имитатора неделями не вылезала, а тут как отрезало. Понятно, для неё это не игра была, тренировка на будущее. Тренировки стали не нужны — зачем, если всё равно при первой же проверке коммисуют вчистую, какой уж тут пилотаж. Но это сейчас понятно, а тогда мимо прошло. Она ведь пилотом стать хотела тогда — а кто, скажите, не хотел в младшей-то группе? Пашка и сам хотел, только вот в имитаторе штаны протирать лень было. Помнится, он даже обрадовался тогда, что Жанка повзрослела и перестала маяться дурью. А она просто линию поведения такую выбрала. И держалась её. Одна. Все эти годы…
Вы кого сейчас друг другу инвалидом называете и кому сочувствовать смеете, идиоты? Да она сильнее любого из вас! И здоровее! Она вырвалась из такой ловушки, о которой вы даже и представления-то не имеете! Вы бы не смогли — никто из вас. Пашка бы и сам первым не смог. А она — сумела. Не зря же весь последний год так налегала на биохимию. Придумала выход, поймала на слабо, чтобы всё показалось естественным и вы не догадались раньше времени, испортив всё своими догадками — и сумела.
Потому что её тянуло туда.
Потому что зачем-то ей было это нужно — увидеть звёзды не только над головой.
И если уж она сумела добраться до Астероидов — то фиг её теперь остановишь. Найдёт способ. Придумает что-нибудь. Один раз почти что справилась, только дозу немного неверно рассчитала — ну так теперь рассчитает точнее, опыт есть. Пашки, правда, больше нет под рукой, чтобы взломать какую-нибудь аптечку, ну да Жанка и на этот случай что-нибудь придумает. Она умная.
А со звёздами мы ещё разберёмся. Что у них там за сферы всяких Шварцев и прочие фиговины…
Пашка вздохнул, привычно развернул комм на коленях и полез в местную сеть — на физмате у него была своя страничка, как и у любого постоянного посетителя. Вот уже третий день он продирался сквозь зубодробительные концепции чёрных дыр.
Получалось не очень.