Атенаис поёжилась, кутаясь в тёплую накидку из меха снежных ящериц. Кто бы мог подумать, что в жаркой пустыне может быть так холодно! И не только ночами — до полудня не больше поворота клепсидры осталось, а высовывать нос из-под тёплой накидки нет ни малейшего желания. Холодно и темно, словно на самом дне колодца. Погреться на солнышке можно лишь далеко за полдень — нависающие с восхода скалы подступили вплотную к самой дороге и надолго продлевали утренние сумерки.

«Шартоумский хребет» — сказал вчера один из стражников. И сделал руками отвращающий жест. Такими жестами и в Аквилонии простолюдины отгоняют враждебных духов, еще в Тарантии Атенаис как-то подсмотрела, как старая кухарка обучала этому защитному движению Лайне. Одни пальцы нужно выгнуть особым образом, а другие поджать к ладони и переплести. А потом получившимися рожками сделать быстрый зигзаг поперёк груди. Глупость, короче. Разве по-настоящему злокозненный и враждебный дух испугается простых человеческих пальцев, пусть даже и согнутых по-особому?

Шартоумский хребет…

Она пыталась вспомнить, где слышала это название. От отца? Да нет, вроде, отец ничего интересного про свои приключения в рассветном Шеме не рассказывал. А он всегда рассказывал только про свои приключения. Наверное, на занятиях с престарелым архивариусом Хальком, это он всё пытался привить королевским дочерям любовь к истории и географии. Против истории Атенаис не возражала. Она вообще любила истории, особенно — про древних богинь и богов, про безумные страдания разлучённых злой судьбой, про доблестных воинов, которые после победы над коварным врагом становились благородными королями. И, конечно же, про прекрасных пленниц, завоёванных этими самыми доблестными воинами в тяжкой битве и потом, после их окончательной победы, становящихся, разумеется, королевами.

Нет, что ни говори, а историю Атенаис любила. Если бы ещё не эти противные и никому не нужные даты, которые не менее противный архивариус, не иначе как лишённый богами на старости лет последнего разумения, постоянно заставлял её запоминать! Ну сами подумайте, кому какое дело, произошла Великая битва с какими-то там запорожскими пиратами на третью зиму после Большой оттепели — или же десяток-другой зим спустя? Столько времени прошло, все те пираты давно поперемёрли уже от старости, и дети их поперемёрли, и внуки даже! Так и зачем тогда кому-то нужно знать, в каком именно году это было?!?

Глупость, короче.

Как и география.

Нет, ну сами подумайте, зачем дочери короля Аквилонии знать, что где-то там, в невообразимой дали, есть какие-то там никому не нужные Чёрные Королевства? Зачем ей запоминать их количество и зубрить имена всех владеющих ими Чёрных Королей?! Это бы ещё имело какой-то смысл, собирайся Великий король Аквилонии Конан в силу маловразумительных политических интриг выдать за одного из них свою старшую дочь. То есть её. Но это ведь вряд ли? Не такой же он все-таки… хм… варвар. Правда ведь?

Тогда — зачем?

Атенаис предпочитала не засорять свою хорошенькую головку подобной ерундой — что, где и когда произошло, выбрасывая весь этот мусор через своё прекрасное левое ушко с той же скоростью, с каковой трудолюбивый Хальк загружал его через не менее прелестное правое.

Вот и про рассветный Шем она почти ничего не помнила. Так, мелькали отдельные случайно задержавшиеся в голове обрывки. Шартоумские рудники, например. Точно, были там какие-то рудники… интересно, что на них добывают? Хорошо бы — драгоценные камни! Впрочем, вряд ли, драгоценности — это интересно, это она бы наверняка запомнила. Наверное, какую-нибудь скучную бронзу. Или бронзу не добывают? Ну, значит ещё что-нибудь такое же жутко полезное и невероятно занудное. Да, а ещё там какие-то Трубы Шайтана вроде звучали, то-то стражник вчера всё оберегающие жесты делал… Интересно, что это за трубы? Огромные, наверное, если даже в Аквилонии про них говорят. И кто такой этот Шайтан, который в них дул? Вот любопытно, кстати, было бы послушать!

Впрочем, это тоже, наверное, просто название такое. Вот сегодня ночью, например, проходили Долину Огня. Это сама Нийнгааль сказала, а не какой-то там глупый стражник, ей-то, вроде, можно было бы верить! Но, сколько Атенаис ни вглядывалась в темноту, изо всех сил напрягая глаза, никаких огней она так и не увидела. Просто название, данное глупыми и скучными людьми глупой и скучной долине непонятно зачем.

Атенаис оглянулась на залитые солнцем дальние холмы, в которых терялся путь, пройденный караваном. Впрочем, пути как такового и не было — так, еле заметные тропки, петляющие вверх-вниз между беспорядочно набросанных по склонам валунов. Лошади давно бы себе все ноги переломали, а горбачам — хоть бы хны. Даже шага не замедлили.

Атенаис вздохнула, выворачивая голову назад так, что заболела шея, и на глаза навернулись слёзы. Там, на залитых солнечным светом холмах, наверняка тепло, солнце греет почти по-летнему, можно сбросить тёплую накидку и сказать, отдуваясь: «У, какая жара!..»

— Всё ещё боишься погони? — Нийнгааль, как всегда, оказалась рядом совершенно беззвучно. Вот только что, казалось, была в самой голове каравана, буквально мгновенье назад качался далеко впереди над мохнатыми горбами её пушистый капюшон, и вот она уже на расстоянии протянутой руки. — Не бойся. И не надейся. Погони больше не будет. Нас теперь уже никто не догонит.

— Холодно! — сказала Атенаис жалобно и подышала на руки, пытаясь выглядеть как можно более несчастной. — Госпожа, когда мы остановимся?

Нийнгааль с насмешливой полуулыбкой смотрела на Атенаис в упор, и от прозрачного взгляда её прекрасных глаз становилось почему-то ещё холоднее. Она очень изменилась за последние несколько дней. Нет, она вовсе не стала страшной и злобной уродиной из мрачных нянькиных сказок, она даже менее красивой ничуть не сделалась. Но почему-то смотреть на неё теперь было страшно.

Атенаис отвела глаза, вздрогнув под тёплой накидкой.

Нийнгааль усмехнулась. Тронула поводья, чуть убыстряя шаг своего горбача. Величаво проплывая вперёд, ответила, даже не повернув при этом головы в сторону Атенаис:

— Нескоро. И не пытайся меня разжалобить — на меня твои уловки не действуют. Да, и вот ещё что… если ещё раз замечу, что ты проверяешь свои жалкие ужимки на ком-то из стражников — его убьют. А тебе вырвут язык.

Очень хотелось плакать. Но по горькому опыту последних дней Атенаис твёрдо усвоила, что это может только ухудшить ситуацию — слёзы Нийнгааль бесили. Уж лучше попытаться как-нибудь иначе.

Она сморгнула предательские капли с глаз, тряхнула головой, сглатывая застрявший в горле комочек, и крикнула в удаляющуюся спину:

— Но, Госпожа, ведь безъязыких жриц Деркэто не бывает! А ты же мне обещала!..

Нийнгааль обернулась. Её улыбка была так же ослепительно холодна, как и хрустально искрящийся лёд далёких горных вершин:

— А я передумала. Ты не будешь жрицей Богини Истинной Страсти. Радуйся, старшая дочь аквилонского короля, тебе выпала редкая честь. Ты станешь невестой моего Повелителя!..

* * *

Сарк — красивый город.

По размерам он почти не уступает Сабатее, но без её предельной многоярусной скученности. Дом Цубрахэша — местного правителя — тоже был всего лишь двухэтажным и практически не выделялся в ряду таких же добротных и крепеньких деревянных строений на самой широкой улице Верхнего Сарка. Разве что тем, что высокий цоколь его вплоть до середины первого яруса был не из привычного и повсеместно употребляемого в Сарке дерева, а из местного зеленовато-серого камня. Не иначе, как признак особой зажиточности. А так — более ничего особенного в доме этом не было, и не подумаешь, что именно здесь обитает король и повелитель всего Сарка.

Впрочем, это и неудивительно. Для Шема, во всяком случае. В этих городишках короли — должность не наследственная, а выборная. Кто богаче да ловчее в делах — тот сегодня и король. А завтра другой ловчила сумеет не только сорвать огромный куш, но и доказать соплеменникам, что это была вовсе не случайная удача, и что именно под его управлением городу будет лучше всего — и извини-подвинься старый добрый Цубрахэш, забирай свои пожитки из королевского замка. Сам Конан такого государственного устройства не понимал и не одобрял. Но, как говорится, в чужую винокурню со своим суслом не ходят.

Конан поёжился, глядя в сад из окна второго яруса левой башни королевского замка. Сад был красив. Вторая осенняя луна вызолотила и окрасила драгоценным пурпуром листву густо посаженных деревьев, которой под защитой высоких замковых стен не угрожали свирепые ветра плоскогорья. Тот редкий лесок, что подходит почти к самым городским стенам, давно уже лишился своего праздничного убора, машет сиротливо голыми ветками. А тут — тишь да гладь, полное благолепие да услада для глаз. Деревца невысокие, и двух ростов не будет, а посажены так густо, что из окна второго яруса кажется — никакой это вовсе не второй ярус. Просто на земле, до которой рукой подать, расстелили златотканый вендийский ковер немыслимой ценности. Наверное, чтобы боги с небес любовались, не для простых же людей такую красоту по земле трепать… Нет, хороший сад, что ни говори.

А вот замок Конану не нравился. Неуютным он был, замок этот. Холодным и нежилым каким-то. Словно заброшенная гробница. В годы бурной молодости Конану приходилось не раз ночевать в таких всеми покинутых каменных склепах — ощущение тогда возникало похожее.

Хотя снаружи выглядел сарковский замок вполне достойно. Не слишком высокий — ростов пять, не более, если угловые башни в расчёт не брать — они-то, конечно, повыше будут. Всё из того же зеленовато-серого камня с красивыми обрамлениями меленькими белыми плиточками у окон второго яруса — первый, как водится, монолитный, на случай осады. То-то в самом городе практически нет высоких домов — негоже подданным выше своего господина и короля выпячиваться. Пусть даже господин и король этот временный, но замок-то — постоянный.

Вот именно.

Постоянный замок — и постоянно сменяющие друг друга хозяева этого замка. Откуда уж тут взяться теплоте и домашнему уюту? Эх, советовали же умные люди, надо было плевать на этикет и селиться в добротном бревенчатом доме, а не в этой промороженной усыпальнице. Тем более, что и Цубрахэш предлагал, похоже, вполне искренне, и даже огорчён и обижен был отказом, чуть ли не как личное оскорбление воспринял. Пришлось рассыпаться во всяческих уверениях и богато отдариваться — и ради чего? Ради удовольствия спать на камнях, могильный холод которых проникает через все меха и ковры богатого ложа? Уж лучше бы тогда вообще остаться за городскими стенами, в одном из командных шатров. Там уютнее, дымом пахнет и люди вокруг.

Так ведь нет же!

А всё Квентий, Нергал его забери! «Великому королю Аквилонии не подобает! Урон престижу! Что о нас подумают!». Сам-то, небось, ночевать в этом склепе не захотел, в город умылился под удобным предлогом сбора сведений. Ещё три дня назад, между прочим, умылился, и до сих пор ни его что-то не видать, ни собранной им новостей.

Из сада донеслось лошадиное ржанье и негромкие голоса. Видно сквозь золотое плетение листвы ничего не было по-прежнему, и насчёт голосов ещё могли быть сомнения — слишком уж тихо и далеко! — но не узнать по голосу лошадь из своей конюшни?!

Конан в два прыжка преодолел расстояние до открытой двери покоев, с точки зрения Квентия только и достойных великого короля, быстрым шагом миновал узкий коридор второго яруса. Он с трудом сдерживался, чтобы не перейти на бег. Оттолкнул не вовремя подвернувшегося слугу — довольно грубо оттолкнул, когда надо — их не дождёшься, а не надо когда — вечно под ногами путаются! Скатился по лестнице, выбив твёрдыми подошвами из каменных ступеней что-то вроде стремительной барабанной дроби.

Квентия он обнаружил в большом приёмном зале первого яруса. Начальник внутренней стражи стоял, широко расставив ноги, и жадно пил из поднесённого слугами кувшина — умеют и они иногда поспевать вовремя, а то уж Конан совсем было разочаровался в шемитской прислуге. Голова Квентия была запрокинута, на мощной шее поршнем водяного насоса ходил кадык. Пил он так, словно только что вернулся из самой засушливой пустыни, где провёл не меньше луны, питаясь исключительно сушёными ящерицами. Судя по сухому полотенцу в руках и растерянному выражению на смуглой физиономии одного из сбежавшихся слуг, кувшин был подан гостю для омовения.

Конан поморщился.

Ну вот, теперь неделю вся местная прислуга будет судачить об «аквилонских варварах». Королю, стало быть, по этикету не положено. А самому, значит, подобает вести себя как угодно, да? И это — начальник внутренней стражи?!

Конан щёлкнул пальцами, привлекая к себе внимание оторопевших слуг. Если их новым поручением не озадачить — так ведь и будут стоять, рты раскрыв, и пялиться на столь вопиющее нарушение всех мыслимых приличий. Сказал, многозначительно шевельнув бровью, когда чёрные глаза, несколько раз моргнув, повернулись, наконец, в его сторону:

— Ещё кувшин. Быстро.

Слуги — их было четверо — переглянулись. Потом тот, который держал полотенце и был, похоже, младше всех прочих, передал свою ношу коллеге постарше и убежал, шлёпая босыми ногами по каменным плитам — ковров на первом ярусе замка не предусматривалось, во время торжественных обедов пол устилали соломой, а сейчас и её повымели.

Тем временем Квентий, последний раз звучно глотнув, с видимым сожалением отставил опустевший кувшин. Вернее даже — не отставил, а просто выронил — хрупкая керамическая вещица, богато украшенная разноцветной эмалью, наверняка бы разбилась, не подхвати её вовремя метнувшийся слуга. Квентий качнулся. Повёл вокруг мутными, налитыми кровью глазами. Потёр висок грязной рукой. Сморщился. Прогудел просительно:

— Водички мне бы… холодненькой…

Водички ему бы действительно не помешало. И побольше. Желательно с бочку так. Король Аквилонии в полутьме сначала не разглядел было, а теперь, когда глаза привыкли, обнаружил ещё одну интересную особенность. Начальник его внутренней стражи был не только пьян до состояния непотребного — он и выглядел не менее непотребно. Дорогое и совсем ещё недавно новое одеяние помято и изорвано, а уж грязно так, словно хозяина этих тряпок волокли за боевой колесницей по горной дороге не меньше трёх-четырёх полётов стрелы, да ещё и во время осенней распутицы. Подаренного благодарными купцами Сабатеи мехового плаща и вообще на Квентии не наблюдалось более, только болталась на шее завязка с жалким обрывком грязного меха. На лице — грязные потеки, в волосах — листья и всякий прочий мусор.

Тяжело переступая быстрым шагом, вернулся мальчишка-слуга. Бежать он не мог — наученный горьким опытом, волок сразу два кувшина. И на этот раз — куда большего размера. Остальные слуги тоже засуетились, откуда-то возник большой медный таз, и на этот раз омовение чрезвычайно утомившегося после ночной прогулки гостя совершилось безо всяких недоразумений. Квентий тёр лицо, отфыркивался и просил лить на затылок похолоднее. Сбросил рваную рубаху прямо на пол, подставлял по тонкую струйку плечи и спину. Потом долго вытирался, оставляя на чистой ткани грязные полосы.

Конан ждал, ни словом, ни жестом не проявляя своего нетерпения.

Наконец, с омовением было покончено. Квентий отбросил последнее полотенце — его, как и ранее рубаху, подхватили опомнившиеся и изо всех сил демонстрирующие повышенную расторопность слуги — и поднял на своего короля и повелителя уже куда более осмысленные глаза. Взгляд начальника внутренней стражи почему-то показался Конану виноватым.

И это было скверно…

— Пойдём ко мне, — сказал Конан, резко оборачиваясь на пятках, словно не желая видеть этот виноватый взгляд. — Я как раз велел подавать завтрак. Там и расскажешь.

Единственное, что несколько примиряло короля Аквилонии с пребыванием в замке Сарка — это завтраки. А так же и обеды. И, конечно же, ужины. Не считая многочисленных перекусов, организуемых мгновенно в любое время дня и ночи по первому же требованию. Кухарки у Цубрахэша были хороши просто на диво и расторопны на удивление. Так, например, вчера глубокой ночью, будучи вконец раздосадованным вот уже трёхдневным отсутствием новостей от Квентия и не зная, на ком бы эту досаду сорвать, Конан потребовал для ночной внеплановой трапезы горного козлёнка, да ещё и жаренного по-кофийски, со всеми полагающимися травами-приправами, грибами и сладкими клубнями.

Не то, чтобы он очень любил жареную козлятину именно в кофийском кисло-сладком медовом соусе, настолько остром и пряном, что вкус его почти полностью забивает вкус предварительно хорошо просоленного и высушенного мяса. Просто резонно предположил, что, хотя коз в Сарке полно, но это — домашние равнинные козы, а вовсе не дикие горные, с их специфическим запахом и вкусом. К тому же для сладких клубней не сезон — их по весне собирают. Да и вряд ли растут они в здешнем, слишком засушливом климате. А специфические кофийские травки, без которых блюдо не приготовить и самой умелой кухарке, вряд ли имеются под рукой у любителей куда более пресной пищи. Значит, будет возможность сорвать раздражение, запустив в нерадивых слуг плохо приготовленным деликатесом. И не назовёт за подобное никто варваром короля — его же первого оскорбили скверно сделанным кушаньем! Да ещё и ждать, поди, до самого утра придётся!..

Козлёнка по-кофийски подали меньше, чем через колокол. Конан даже задремать не успел. И, что самое скверное — это был именно козлёнок по-кофийски…

* * *

— Что это? — спросил Квентий, подозрительно принюхиваясь.

— Козлёнок по-кофийски, с горными травами, грибами и сладкими клубнями, — ответствовал Конан, с философским смирением разглядывая залитые кисло-сладко-липким даже на вид медовым сиропом куски нежного жареного мяса, аккуратными горками выложенные на блюдах в обрамлении сморщенных грибов и вяловатых клубней — всё-таки не сезон. — Дорогущая, между прочим, штука. В таверне за такую порцию с тебя не меньше золотого стребуют. Если вообще взашей не погонят.

Это был именно козлёнок по-кофийски. Его специфический аромат ни с чем не спутаешь, Конан ещё с порога унюхал, да всё поверить не мог в такую подлость судьбы.

Это был новый козлёнок.

С тем, которого подала не в меру расторопная и услужливая кухарка ночью, Конан справился. Придраться-то ведь было не к чему — настоящий козлёнок по-кофийски, как и заказывали. Даже не пересушен. Стало быть, надо есть. Вот он и ел. Давясь и запивая тошнотворный привкус варёной в меду и жутко наперчёной солонины целыми кувшинами разбавленного вина.

А кухарка, похоже, решила, что ночное угощение знатному гостю понравилось. Ещё бы! Ведь в одиночку слопал всё целиком, до последнего кусочка! Вот и расстаралась и на завтрак тоже, угодить пытаясь.

Конан поддел ножом клубень, выковырял грибочек. Хорошо ещё, что ночная трапеза закончилась уже засветло, есть пока не очень хочется. И хорошо, что не заказывал он на завтрак ничего конкретного, а потому есть вот это вовсе не обязательно…

— А ничего! — пропыхтел Квентий, за обе щёки уплетая кофийский деликатес. — Сладкое и жирное! И остренькое! Самое то, что мне сейчас надо… Поганое, однако, у них тут вино. Голова, что твой колокол.

И опять надолго замолк, чавкал только.

Конан ждал.

Хотя понимал уже, что ждать толком нечего — не стал бы Квентий тянуть, если бы что-то обнаружил.

— Ничего, — подтвердил начальник внутренней стражи, с шумом обсасывая последнюю тонкую косточку. — Мы с ребятами обошли все здешние постоялые дворы, ни одной таверны не пропустили, можешь быть уверен. Никаких следов. Да и стражники на воротах то же самое говорили, такой странный караван они наверняка бы запомнили. Не было их здесь. Раньше где-то свернули.

Голос у него был уже почти нормальный, а вот в глаза своему королю он по-прежнему старался не смотреть. И выглядел виновато. Хотя это вовсе не он, а Закарис утверждал, что мимо Сарка Нийнгааль проехать не сможет, а уж там её доблестные асгалунские стражники в два счёта…

А ответвлений от основного тракта по пути много было, это он помнил. Правда, назвать их торными дорогами было бы трудно — так, козьи тропы, лошади не пройдут. Но пустынные горбачи — это тебе не лошади, они на таких склонах даже ходу, говорят, не сбавляют, ноги у них так устроены, что легко преодолевают чуть ли не вертикальные склоны. А тропок этих направо, к горной гряде, много уходило. И до Труб Шайтана, и после. И пойди разберись, есть ли свежие следы на старых камнях?

— Будем возвращаться?

Голос у Квентия подчёркнуто нейтральный. Боится высказанной не вовремя эмоцией подтолкнуть к неправильному решению. Мальчишка. Не понимает ещё, что бывают обстоятельства, когда правильных решений просто нет, и выбирать приходится из двух заведомо неправильных. Или даже не приходится выбирать, потому что всё уже выбрано за тебя…

Конан покачал головой.

— Нет. Цубрахэш обещал поставить сотню копейщиков и столько же конных. Негусто, но населения у них немного, сам видишь. К тому же он обеспечил провиант, да ещё и за треть цены. А то, я слышал, наши уже подворовывать стали.

— А! — Квентий пренебрежительно отмахнулся. — Это не наши! Это местная шемитская шпана из Гхазы да Баалура балует, они там у себя на границе привыкли все проблемы набегами решать, вот и… Ты не беспокойся, их ещё тогда повесили, в назидание.

— Нет, — Конан шутки не поддержал, смотрел хмуро. — Теперь они тоже — наши. Хотя бы на время этого похода, но — наши. Цубрахэш даёт проводника до развалин города Иб. Так что завтра с утра уходим. Нечего нам тут больше делать. И нашим — нечего.

* * *

Когда-то очень давно, ещё в раннем-раннем детстве, отец казался всемогущим.

Почти богом.

Он всегда приходил на помощь, если случалось что-то действительно страшное — ломалась драгоценная игрушка или на первый раз надетое почти взрослое платье отвратительная младшая сестрица сажала не менее отвратительное жирное пятно своими вечно грязными ручонками. Он всегда приходил на помощь, стоило только позвать. А часто так даже и звать не надо было…

Кутаясь в меховую накидку, Атенаис шла по берегу озера — босиком, по самой кромке воды. Ленивые волны щекотали поджимаемые пальцы, на тёмном песке за спиной оставалась размытая цепочка следов. Вода была ледяная, ноги почти потеряли чувствительность, но было слишком приятно идти вот так — босиком, по самой кромке озёрной воды. Слишком приятно, чтобы обуваться. Приставленная Нийнгааль девка — то ли служанка, то ли страж — брела поодаль, особо не приближаясь, но и не теряя из виду подопечную. Ну и ладно! Зато есть кому тащить мокрые полотенца, грязную одежду и обувь — на тот случай, если ноги замёрзнут окончательно.

Вода в горном озере была ледяная, но какое же это наслаждение — вымыться после стольких дней путешествия! Пусть даже и вода холодная, а вместо нежнейших губок и ароматнейших притираний для удаления грязи с тела — пучки жёсткой травы, песок и кусочек каким-то чудом обнаруженного на берегу мыльного корня. Уроки Нийнгааль по травам не прошли даром — Атенаис сразу же узнала маленький кустик с узкими листиками и толстеньким стволиком в перетяжках. Только вот корешок у него оказался совсем крохотным, не больше мизинца. Только-только и хватило волосы промыть.

Ну и ничего.

С кожи грязь отлично и глина с песком стирает. Даже ещё полезнее получается — стареющие модницы из такой глины себе притирания для лица делают, на ночь накладывают, чтобы морщин не было. Выглядит страшно, но, говорят, действует. Атенаис, конечно, про борьбу с морщинами думать рановато, но подобными вещами лучше озаботиться пораньше, чтобы потом вдруг поздно не оказалось.

Отец всегда смеялся над этими глиняными притираниями, называя их не иначе, как «масками». И рассказывал, что в какой-то далёкой стране есть такой обычай — накладывать перед похоронами на лицо умершему человеку особую маску, изготовленную по форме этого лица. У них там считается неприличным представать перед богами с непокрытым лицом, вот и прикрывают его, кто чем может. У богатых и знатных эти маски из золота и серебра, с драгоценными каменьями, у тех, кто победнее — из меди. А у самых бедных маски эти были из глины — глины полно по берегам рек, она ничего не стоит, маску из неё может сделать своему умершему родичу и последний нищий. Вот и получалось, что тарантийские знатные дамы словно бы равняли себя с последними нищими далёкой страны. Причём — мёртвыми нищими. То-то отец так смеялся!

Вот тогда-то она впервые и поняла, что отец — никакой не бог. А просто человек. Со своими слабостями и недостатками. Более того — мужчина. А, значит, многих вещей понимать просто не способен. А если не способен он даже понять — то какой от него можно ждать помощи?

Для купания она отошла довольно далеко от лагеря, и теперь вот возвращалась, не особенно, впрочем, торопясь. Торопиться к шумным нийнгаалевским девкам и пугливым стражникам ей не хотелось. Если бы не наступающий после близкого уже заката холод, потихоньку напоминающий о себе промозглым дыханием озера, она вообще бы не возвращалась. Так и осталась бы здесь, прямо на берегу. Хотя бы до утра.

Понятно ведь, что на более длительный срок её никто не отпустит…

Они вышли к этому горному озеру вчера, уже под вечер. Все были вымотаны до предела, даже выносливые горбачи казались уставшими. Одна лишь Нийнгааль оставалась верна себе — свежа и прекрасна, как всегда. На неё, похоже, не действовали ни тяготы утомительного пути, ни ослепительное сияние близких горных вершин, от которого слезились глаза и болела голова, ни разреженный воздух высокогорья. Сама же Атенаис к этому времени впала в некоторое подобие полусонного оцепенения. Она никак не могла до конца проснуться — и, вместе с тем, никак не могла до конца и уснуть. Даже в самую глухую ночную пору, когда становилось невидно вытянутой перед собою руки, и Нийнгааль была вынуждена объявлять недолгую остановку — на два-три поворота клепсидры, пока чуть-чуть не развиднеется и можно будет безбоязненно продолжать путь.

На таких привалах не ставили шатров и костров не разводили. Даже горбачей не рассёдлывали. Просто укладывали их прямо на землю, вместе с поклажей, чтобы тоже отдохнули — животным отдых требовался не меньше, чем людям.

Походных шатров давно уже не было — их сняли ещё внизу. По горным тропам не пройти двум горбачам в ряд, да ещё и с растяжкою между ними. Так что люди валились рядом с мохнатыми тёплыми боками, сбивались в кучу, накрываясь чем только можно. Всё равно к утру тело коченело, и было трудно разогнуться. Да и воздуха не хватало — когда Атенаис ещё могла спать, ей постоянно снилось, что она тонет и никак не может вздохнуть. И она то и дело просыпалась, отчаянно хватая широко раскрытым ртом разреженный воздух. Так что, может, это и к лучшему, что последнее время она никак не могла заснуть?

Озеро Атенаис увидела ещё с тропы. Но сначала не поняла, что это — именно озеро. Просто среди серо-зелёных камешков на рыжеватом столе плоскогорья лежал один ярко-синий голыш. Так и ехала какое-то время, глядя — но не понимая, да и не особо стараясь понять. Пока, после очередного поворота тропы, всё вдруг не встало на свои места — рыжеватый стол оказался высокогорной долиной, серо-зелёные камешки — огромными валунами, почти что скалами, а маленькая синяя галька между ними — Большим Шартоумским озером.

Днём в горной долине было жарко.

Атенаис так сомлела под тяжёлой накидкой, что даже слезть не могла. Так и сидела между тёплыми мохнатыми горбами улёгшегося на отдых зверя. И наблюдала сквозь полуопущенные веки — то ли наяву, то ли во сне, — как слуги под руководством Нийнгааль разводят на берегу, у самой воды, огромный костёр.

Вообще-то, они много костров разводили. Но — поодаль. И не таких больших. А этот же был просто огромен, и откуда только столько дров взяли, здесь же не растут деревья, одни малорослые кустарники? Неужели снизу тащили? Зачем?

Нийнгааль никому не доверила поджигать свой костер, сама с огнивом возилась. Но недолго. Огниво, наверное, заговорённое было. Как и сами дрова — огонь взвился мгновенно, с первой же искры, наверняка без какого-нибудь поджигающего заклинания не обошлось. На фоне яркого дня пламя казалось почти бесцветным, только плавился, дрожа, воздух над оседающей горою дров.

И тогда Нийнгааль кинула в костёр щепотку странно пахнущих трав.

И запела.

Наверное, это всё-таки был сон. Потому что чёрный дым, поваливший от костра, не уходил в небо и не рассеивался. Он клубился над озером, тягучий и непрозрачный, набухая огромной бесформенной кляксой, и в своей непрерывной подвижности казался почти живым. И вырисовывалась из него фигура — то ли невероятно толстого человека в плаще со множеством длинных развевающихся шарфов, то ли непонятного многоногого зверя.

А потом Нийнгааль вскрикнула особенно пронзительно, и озеро словно бы мгновенно замёрзло, сделавшись зеркалом. И отразились в нём и расплывчатая чёрная фигура, и яркое небо, и скалы, и сама Нийнгааль со вскинутыми руками.

Только вот смотреть на ослепительное зеркало было больно.

Атенаис прикрыла слезящиеся глаза — только на мгновение, чтобы не так резало! И заснула уже по-настоящему.

Она не видела, как догорал дымный костёр у кромки воды. Не видела, как от чёрной тучи над озером к стройной женской фигурке на берегу протянулось щупальце, и просиявшая Нийнгааль, задрожав от восторга, всем телом качнулась вперёд, принимая дымное прикосновение. Щупальце мазнуло её по лицу, по плечам и груди, по животу и вниз. Высшая жрица вскрикнула. Но не от боли — так кричат только самые умелые жрицы Деркэто во время высшего пика исполнения своего богинеугодного ритуала.

Щупальце исчезло — то ли растаяло, то ли просто отдёрнулось обратно в чёрную тучу над озером. Нийнгааль упала, словно оно было единственной её опорой, а земля уже не казалась достаточно прочной под внезапно ослабевшими ногами. Какое-то время с губ её продолжали срываться сдавленные отрывистые стоны, а тело сотрясаться в конвульсиях, но постепенно всё стихло.

Суетящиеся у костров служанки и стражники не обращали на происходящее ни малейшего внимания. Они словно бы вообще не видели. Словно костёр на берегу и упавшую на самой кромке воды фигурку отделяла от общего лагеря высокая стена, невидимая со стороны высшей жрицы и уснувшей Атенаис, но совершенно непрозрачная со стороны прочих.

Нийнгааль потребовалась почти половина оборота клепсидры, чтобы перестать стонать и корчиться, придти в себя, выровнять дыхание и подняться на подламывающихся ногах. Прежде, чем вытряхнуть из одежды песок, она низко поклонилась чёрной туче над озером. Выпрямившись же, почтительно склонила голову — словно получила некое послание, только ей одной адресованное.

Потом высшая жрица Деркэто подошла к горбачу, на спине которого спала Атенаис, и долго смотрела на спящую девочку. Смотрела с удовлетворением и некоторой долей тревоги. Так смотрит командующий на своё войско перед генеральным смотром — что бы где бы тут ещё подтянуть, чтобы уж всё оказалось окончательно точно и наверняка? Она даже слегка нахмурилась, тревожа гладкую кожу лба некрасивыми морщинами. Наконец, как видно, на что-то решилась, даже кивнула сама себе.

И быстро нарисовала испачканным в золе пальцем на лбу спящей несколько закорючек, сложившихся в странный значок, похожий на кривобокого толстенького паучка. После чего улыбнулась удовлетворённо и с сознанием до конца выполненного долга отправилась отдыхать. Общение с Повелителем выматывало всегда, а уж когда он дарил достойным свое прикосновение — сил не оставалось вообще. Но оно того стоило и ни одна из верховных жриц, хоть раз удостоившаяся, никогда не жалела о потраченных силах. Наоборот — каждой клеточкой тела жаждала испытать это снова и снова, остро, безумно, до зубовного скрежета, до сведённых судорогой коленей.

Любая, которую удостоили хоть раз, была готова на что угодно. Не за прикосновение даже — за смутную на него надежду. Повелитель одаривает редко и даёт не больше, чем способна вынести жалкая человеческая плоть. Но плоть глупа, она хочет ещё и ещё. Вот даже и сейчас. Ничего, уже скоро. Повелитель обещал, эта маленькая слишком умненькая красотка ему понравилась…

Атенаис не проснулась.

Она смертельно устала, и потому проспала остаток дня и всю ночь. Её не тревожили, только накрыли тёплым одеялом — ночи у озера были такими же холодными, как и на перевале. А вот днём стало жарко — во всяком случае, на солнце. В тени же грязноватыми оплывшими кучами лежал ещё прошлогодний снег, так и не стаявший до конца за короткое горное лето. Но на солнце пекло не хуже, чем в пустыне — Атенаис, собственно, и проснулась-то от невыносимой жары, задохнувшись и вконец упрев под тёплыми одеялами.

И сразу же поняла, что ей необходимо искупаться.

* * *

Служанка ничего не сказала, а сама Атенаис не заметила среди прочей грязи угольный рисунок у себя на лбу. А потом уже стало и вовсе поздно — она просто стёрла его глиной с песком. Как и прочую грязь.

Если бы она вспомнила свой сон и рискнула бы расспросить кого-нибудь из слуг о дымной фигуре над озером, то узнала бы, что фигуры этой никто из них не видел. Да, был костёр. Да, Госпожа над ним колдовала, и дым действительно был какой-то странный, не иначе, как колдовской. Но — рассеялся, как и положено всякому дыму.

Но Атенаис была слишком напугана угрозой Нийнгааль, чтобы с кем-либо заговаривать. Да и смутный сон не особо её тревожил — ну, пела, ну, колдовала, так ведь на то она и жрица — Старшая Жрица! — чтобы колдовать. Сама же Атенаис дымной и странно живой тучи над озером более не видела — наяву обычные люди не видят таких вещей.

* * *

Нийнгааль ждала её у входа в шатёр, сидя на краю накрытого к вечерней трапезе ковра. Была она, похоже, в на редкость хорошем расположении духа — чудо из чудес! Одарила доброжелательной улыбкой и даже сделала изящной ручкой приглашающее движение — присоединяйся, мол.

Атенаис не рискнула притвориться, что не заметила — в последние дни настроение прекрасной госпожи менялось стремительней, чем весенняя погода в горах. За ослепительно солнечной улыбкой по малейшему поводу — или даже без оного — могла немедленно последовать такая буря, что крошились в мелкую пыль и столетние камни. Человеческая плоть, конечно, иногда бывает куда прочнее таких камней, — так, во всяком случае, уверяют истории! — но проверять это утверждение сказителей на собственной шкуре Атенаис пока не хотела.

А потому присела на дальний от Верховной Жрицы край ковра, склонив голову в знак почтительности и благодарности. И даже взяла из корзинки какой-то сушёный фрукт.

Она, конечно, предпочла бы поужинать одна, и, желательно — внутри прогретого жаровнями шатра, но выбирать не приходилось. Впрочем, умостившись как следует, она поняла, что теперь, когда замёрзшие ноги поджаты и полностью накрыты теплой накидкой, ей не так уж и холодно. Да и волосы за время прогулки успели высохнуть.

— А ты действительно красавица. Я не ошиблась в выборе.

Атенаис вздрогнула и подняла глаза. Верховная Жрица Деркэто смотрела на неё пристально, но по-прежнему доброжелательно. Выглядела она благодушной и удовлетворённой, и — ещё одно чудо! — похоже, никуда более не спешила.

Следующие слова подтвердили возникшие у Атенаис предположения:

— Мы задержимся здесь на несколько дней — животным надо набраться сил для перехода через пустыню. Да и нам отдохнуть не мешает. Ты ешь, ешь, не стесняйся! Запечённая рыба чудо как хороша! А главное — она не сушёная. И не солёная. Свежая! Ты только попробуй — язык проглотишь! И поворота клепсидры не прошло с тех пор, как била она серебряным хвостом в прозрачных водах этого дивного озера. Очаровательное местечко, правда? Я специально велела накрывать на воздухе, надоела вечная затхлость внутри шатров. Да и вид отсюда красивый. Только взгляни на озеро! Какой волшебный закат!

Атенаис послушно посмотрела на озеро, хотя теперь, после восторженных излияний Нийнгааль, любоваться красочными переливами закатных отсветов над горами и на воде не было ни малейшего желания. Неожиданная и какая-то слишком активная доброжелательность верховной жрицы начала вызывать у неё куда больший страх, чем презрение и чуть ли не откровенная ненависть последних дней. Почему-то вспомнились друиды-отступники — про них тоже старый Хальк рассказывал. Их ещё травниками называли, или грибными друидами. Потому что они не только вдыхали дым некоей чудодейственной травки, но и пили специальный отвар из ядовитых грибов.

Эти грибы и травки давали отступникам небывалую силу. Дух надышавшегося или испившего отвар отделялся от тела и поднимался до самых небес, где на равных беседовал с богами, узнавая все их помыслы и чаяния. Казалось бы — чего ещё желать? Атенаис тогда прямо спросила Халька, может ли их тарантийский друид дать ей эту травку или отвар — она очень-очень хотела бы побеседовать кое-с кем из богов. А ещё лучше — богинь. У них бы нашлось о чём поговорить!

Вот тогда-то Хальк и объяснил, кряхтя и вздыхая, что не всё так просто было с этими травками. Не зря же сами друиды объявили своих чересчур увлечённых отварами а дымокурениями собратьев отступниками и публично срезали их имена с Великого Древа.

А дело всё было в том, что слишком рьяно соблюдающий грибные ритуалы друид через некоторое время уже не мог жить без ядовитых отваров и курений. Лишённый их, он впадал в неистовство, мог неделями не спать и не есть, был готов совершить любые подвиги и преступления, только чтобы добраться до вожделенного зелья. Такие друиды с голыми руками бросались на вооружённых стражников — и зачастую побеждали. Они становились подобны демонам — злые, безумные и почти неуязвимые.

Мысль, заставившая Атенаис содрогнуться под тёплой накидкой, заключалась в том, что поведение верховной жрицы Деркэто очень похоже на то, о чём тогда рассказывал старый свиткохранитель. Все предыдущие дни она была неутомима и зла, ничего не ела и почти не спала, с каждым поворотом клепсидры становясь всё более нервной и раздражительной. В последнюю ночь, уже после перевала, она чуть ли не в голос рыдала, когда всё-таки пришлось остановиться. И пинками подняла людей и животных задолго до света — первое время пришлось идти практически наощупь.

Она действительно вела себя, как друиды-отступники, лишённые своего зелья. А сегодня…

Сегодня она была благодушна и довольна, много говорила и восторгалась всем подряд. И — никуда уже более не торопилась.

Совсем как друид-отступник, наконец-то всласть надышавшийся дымом вожделенной травки и наобщавшийся со всеми подряд богами так, что больше уже и не хочется…

Может быть, та вчерашняя трава, что Нийнгааль в костёр бросила, вовсе и не во сне была? Может быть — этот отступнический ритуал именно так и выглядит?

— Ты прекрасна, дитя дикого короля из далёкой страны.

Нийнгааль больше не смотрела на озеро. Она на Атенаис смотрела. В упор. Со странной смесью восторга, печали и раздражения. И ещё чего-то, очень похожего на ревность.

— Волосы как шёлк и такая нежная кожа… Не удивительно, что Он тебя одобрил. Он был ласков со мной. Я всегда привожу ему лучших. А из тебя получится просто чудесная невеста. Самая лучшая за последние полсотни зим…

Похоже, в этот момент грусть взяла верх над переменчивым настроением жрицы Деркэто. Атенаис отстраненно подумала, что это очень похоже на воздействие крепкого вина. Но ведь жрица почти не пьёт — так, слегка подкрашивает вином воду для вкуса, и всё.

Значит, действительно, травка.

Но травка там или не травка, подобным состоянием похитительницы стоило воспользоваться и узнать хотя бы что-нибудь о том месте, куда её везут. Только расспрашивать следует осторожно и издалека. Пусть считает обычным девичьим любопытством.

— А этот Повелитель, Госпожа, он… красив?

Нийнгааль рассмеялась, запрокинув голову. Смеялась она долго, и под конец этот истеричный и совсем не хрустальный смех её был больше похож на клёкот. Или плач.

— О! Он самый красивый Повелитель во всем подлунном мире!

Глаза её оставались сухими и цепкими. И от Атенаис потребовалось немалое мужество, чтобы продолжить расспросы под обжигающим взглядом этих лихорадочно прекрасных глаз. Но расспросить было нужно. Особенно теперь, когда окончательно стало ясно, что отец ничем не сможет помочь. Он наверняка давно уже потерял их след, иначе не была бы Нийнгааль так спокойна.

— Он богат?

Снова смех — на этот раз короткий и сухой.

— Очень. Ты поразишься, когда увидишь его башню. Стены внутренних покоев там сплошь выложены драгоценными камнями, а вся металлическая утварь — только из золота и серебра.

— А эта его башня… я скоро её увижу? Она далеко?

— Уже нет. Радуйся, прекрасная дочь короля-варвара! Ещё каких-то два-три дневных перехода через Шан-э-Сорх — и ты увидишь знаменитую Рубиновую Башню. И своего будущего супруга. Он уже ждёт тебя.

Атенаис слегка приободрилась.

Если нет ни малейшей возможности сопротивляться — может быть, стоит смириться с неизбежным и попытаться получить максимальное удовольствие из любой ситуации, пусть даже и самой плохой? Всё равно ведь у королевских дочерей никогда не было права самостоятельно выбирать себе супругов, это общее правило. Их долг — укреплять политические связи родственными, собственным телом проложив мост между государствами, как высокопарно выразился однажды свиткохранитель. Рано или поздно отец всё равно нашёл бы ей выгодного мужа. Не ей выгодного. Себе. А она, возможно, до самой свадьбы его бы даже и не увидела. Так стоит ли так уж сильно негодовать по тому поводу, что выбор этот сделан не отцом и несколько раньше того времени, на которое она рассчитывала? Ведь она же хотела поскорее. Возможно, боги услышали её молитвы и решили помочь.

Может быть, всё ещё даже и к лучшему обернётся. Не для людоедских культов последователей Йога похитили ведь. А самому Повелителю в законные супруги, хоть и неясно, кто он такой, этот Повелитель, и кем же он, собственно, повелевает! Но чем этот неведомый Повелитель Нийнгааль хуже какого-нибудь чёрного короля, вполне возможно, уже давно припасённого для неё отцом? Он ведь тоже что-то вроде здешнего правителя, раз уж даже высшая жрица Деркэто называет его Повелителем. К тому же — красивый и богатый, что тоже немаловажно.

— Госпожа, а что такое Шан-э-Сорх?

— Это пустыня, — Нийнгааль хихикнула. Похоже, её забавляло, что кто-то может не знать таких простых вещей. — Великая Красная пустыня Шан-э-Сорх! Слышишь, как даже в самом названии этом шуршит под ветром колючий красный песок? Ш-ш-шан-э-С-с-сорх-х-х, Ш-ш-шан-э-с-с-сорх… Вот там, среди вечный ветров за чудным оазисом Ахлат и стоит Рубиновая Башня моего Повелителя…

Красная пустыня Шан-э-Сорх.

Атенаис почувствовала себя так, словно её со всей силы ударили в живот. Кое-что из рассказов Халька про эту самую Красную Пустыню она всё-таки помнила. В частности — то, что там никто не живёт, кроме диких кочевников. И Повелитель, про которого рассказывает Нийнгааль, наверняка повелевает многочисленной дикой ордой полуголых пустынных бродяг. С неё станется, с этой проклятой жрицы!

И тогда вполне объяснимым становится её непонятное до этого времени злорадство — она ведь ни в чём не обманывает свою пленницу. Главарь кочевников действительно может владеть несметными с точки зрения городского жителя богатствами — в Красной Пустыне много заброшенных городов, давным-давно покинутых людьми, в полузасыпанных красным песком капищах полно богатых подношений стозимия назад позабытым богам.

Кочевники действительно едят из золотой посуды — но при этом такую гадость, от которой отказался бы и последний тарантийский нищий. Да и гадости этой — и то не досыта. Они действительно могут облицовывать драгоценностями стены своих убогих жилищ, но при этом живут впроголодь, ходят в страшном рванье и спят почти что на голой земле.

И вот ей, воспитанной в одном из утончённейших королевских дворов подлунного мира, предстояло стать женой одного из… этих?!

— Госпожа, я всё-таки дочь короля Аквилонии! Я не могу стать женой какого-то… простого человека!

Потрясение было настолько сильно, что она не сдержалась. Только в самый последний момент опомнилась и сумела-таки заменить уже почти сорвавшееся негодующе-презрительное «дикаря-кочевника» более нейтральным. Но всё равно — неосторожно. И за меньший проступок высшая жрица могла пребольно крутануть за ухо или отвесить тяжёлую затрещину. Атенаис втянула голову в плечи и напряглась, в любой момент готовая отскочить.

Но чудеса продолжались — её выходка, похоже, не только не привела Нийнгааль в ярость, но даже и развеселила.

— В таком случае — радуйся, прекрасная дочь аквилонского короля! — сказала высшая жрица Деркэто, склонив голову набок и усмехаясь чему-то, известному только ей одной. — Мой повелитель — не простой человек. Больше того — он вообще не человек. Он — Великий Хранитель Великой Красной Пустыни Шан-э-Сорх, владелец Рубиновой Башни, непосвящёнными и неумеющими видеть прозванной Чёрной, тот, чьё имя не стоит произносить вслух лишний раз. Но тебе-то, его прекрасной невесте, думаю, можно услышать… Его зовут Горгон. Демон Древней Ночи Горгон. Так что радуйся, дочь короля Аквилонии. Радуйся, пока ещё можешь…

* * *

Наверное, нет зрелища более величественного и устрашающего, чем передвижения огромной массы вооружённых людей, объединённых какой-либо общей идеей. Тем более что идеи, объединяющие большую массу вооружённых людей, чрезвычайно редко бывают мирными.

Армия Объединённых сил Шема неторопливо втекала в долину, расположенную между Хребтом Крови Атталоса и Клыками Зафура. Казалось, это пришла в движение сама земля — пешие и конные воины вперемешку заполняли небольшую долину от края до края, выплёскиваясь отдельными отрядами на подножия предгорий, словно река в полноводье.

Это выглядело даже красиво.

Во всяком случае, здесь, у подножия двух хребтов, не было вездесущей пустынной пыли, что поднималась за войском огромным дымным шлейфом на тракте до Сабатеи. Да и потом — тоже. Именно из-за этой пыли Конан предпочитал ехать во главе своего войска. И пыль не глотаешь, и с постоянными вопросами никто из подчинённых не лезет — особенно, если ускакать вперёд подальше.

Впрочем, большинство остальных военачальников очень скоро правильно оценили все выгоды подобного стиля передвижения. И теперь, чтобы остаться одному, приходилось подниматься повыше по неровному склону, удаляясь не столько вперёд, сколько в сторону. Зато сверху хороший обзор. А отстать и снова попасть в пылевое облако Конан не боялся — как уже говорилось, пыли в долине почти что и не было. Как, впрочем, и дорог.

Армия шла по бездорожью.

Вернее, ползла.

Тут хоть весь день проведи за скачкой поперёк, от одного хребта к другому, а потом обратно — всё равно не сильно отстанешь…

— Эй, Аквилонец! Там тебе колдунов поймали!

В первый момент Конан даже не понял, что обращаются к нему. Подосадовал даже, что кто-то никчёмными воплями прервал его уединённые размышления. И потом только понял. И обернулся, не совсем уверенный, обрадовало ли его то, что теперь его называют уже не таким привычным «киммерийцем».

Впрочем — чему удивляться? В Аквилонии он прожил куда больше зим, чем на своей горной и уже почти позабытой родине.

— Помнишь, ты просил, если вдруг по дороге попадутся? Ну, вот, ребята и расстарались.

Сай скалил зубы в чёрную курчавую бороду, смотрел весело и весь словно бы пританцовывал в седле от избыточной жажды действия. Молодой жеребец под ним тоже словно бы пританцовывал, готовый в любой момент сорваться в галоп по малейшему знаку своего неугомонного седока. Конан с трудом подавил невольную усмешку — слишком уж эти два юнца были схожи, даром что один на двух ногах, а другой — на четырёх.

И соколы его — во всём под стать своему командиру. Наверняка ведь все окрестные скалы облазили, чтобы выполнить мельком высказанное пожелание.

— Наверняка какие-нибудь выжившие из ума деревенские знахари, могущие предсказать лишь смену дня и ночи? — Конан скрыл довольную усмешку под преувеличенным скепсисом. Ему нравилось подначивать образованного и утончённого главаря асгалунских разбойников — слишком уж живая и непосредственная была у того реакция.

Вот и сейчас не обманул ожиданий — взвился на дыбы, вместе со своим жеребцом, загарцевал вокруг, забегая то слева, то справа, глазами засверкал и даже словно бы ростом стал выше:

— Обижаешь, король Аквилонии! Какие знахари?! За что моих людей позоришь?! Почему думаешь, что они не могут отличить настоящего колдуна от лишённого разума горе-предсказателя, неспособного отыскать свой нос без подсказки богов?! Они три дня загоняли коней, обшарили все окрестности, добрались до самых Шартоумских рудников, но притащили лучших из лучших среди тех, кого смогли найти! Никогда у самого шустрорукого Бела не было таких помощников, клянусь его ловкими пальцами! Ай, зря так говоришь, король Аквилонии!

Конан не выдержал и расхохотался — громко, в голос, запрокидывая голову и рождая в ущельях гулкое эхо:

— Уговорил, языкастый! Твои соколы не могли притащить падаль. Ладно, веди!

* * *

Колдунов было четверо.

Один молодой и очень растерянный друид, двое малопонятных стариканов в круглых укороченных шапочках вместо уже привычных кидарисов. Их ханди были грязно жёлтого цвета, и такого же цвета треугольнички украшали чёрные войлочные шапочки. Эти двое вяло переругивались, сидя на земле — привычно так переругивались, без огонька. Из чего Конан сделал вывод, что в паре они работают давно и надоели друг другу хуже престарелых супругов.

Четвёртый стоял немного в стороне от остальных. И сразу привлекал к себе внимание.

Пожалуй, только он один из них и был достоин громкого звания колдуна — гордый и величественный, в длиннополом дорожном плаще с капюшоном, по случаю тёплого дня отброшенным на спину, с дорожной котомкой, которую он даже не потрудился снять с плеча — так и стоял, словно и не замечая её веса. Судя по осанке и одежде — странствующий маг не из последних, привычный к дорожным превратностям и крутым поворотам судьбы. Он не выглядел ни растерянным, ни испуганным. Словно просто зашёл в гости, а не был притащен насильно. И наверняка ведь — безо всякого уважения к сану и достоинству.

Конан спрыгнул с коня, подошёл поближе к друиду и старикам. На мага в тёмно-сером плаще он не смотрел. Вечернее солнце светило в спину и чёрная огромная тень короля Аквилонии накрыла всю троицу.

Друид сжался и стал выглядеть совсем мальчишкой, старики заелозили на тощих ягодицах и попытались отползти, словно тяжесть конановской тени была непосильна их старческим плечам.

— Не бойтесь, здесь никто не причинит вам зла, — негромко проговорил Конан, помня о гулком эхе в ущельях и потому стараясь умерить свой подобный горному обвалу грозный рык до вполне терпимого отдалённого рокота. — А если вы не шарлатаны и докажете своё умение на деле — так ещё и по двойному золотому льву получите. Каждый.

За спиной сдавленно охнул прислушивавшийся к разговору Сай. Ещё бы! Он, хоть и разбойник, но прежде всего — шемит. А, значит — купец. И наверняка мгновенно произвёл пересчёт на привычные шемские сикли.

Двойной аквилонский лев равен десяти золотым аквилонским же кесариям. Выше него только феникс, оценивающийся в двадцать кесариев. А аквилонский кесарий в последнее время стал куда тяжеловеснее среднего шемского сикля. В меняльных лавках за него за один дают три-четыре асгалунских или пять шушанских, а на сабатейские или, допустим, саркские сикли ежели переводить — так и вообще считать замучаешься!

Двойной золотой аквилонский лев в этих краях — целое состояние. Можно богатый рудник купить. Или целую деревню рабов. Можно даже, сильно постаравшись, правда, на пару с кем-нибудь и небольшой караванчик соорудить, если склонность к этому делу и хватка имеются…

— Умения какого рода Великий Господин желает от своих ничтожных слуг?

Вот теперь эти трое смотрели хотя и с испугом, но куда заинтересованнее. И огромная тень Конана более их уже не смущала — они даже поближе придвинулись, чтобы ни слова не пропустить, а друид так и в церемонном поклоне изогнулся.

— Не могу отвечать за своих невольных спутников, имён и достоинств коих не знаю, но счастлив сообщить Великому Господину, что сам я много ветвей преодолел на пути по стволу своего мастерства! И, хотя до вершины ещё далеко, немногие могут похвастаться, что они лучше Айгуна-друида знают все корневые плетения и умеют…

— Мне всё равно, кто вы такие и как вас оценивают другие, — перебил Конан чрезмерно словоохотливого юнца. — Задание же у меня такое — я хочу знать, где мои дочери. Что с ними происходит сейчас и что их ожидает в ближайшем будущем. О вознаграждении я уже говорил. Приступайте…

Мимо проехала тяжело гружёная повозка. Остановилась. С неё попрыгали пристроившиеся отдохнуть пикинеры, принялись шустро и привычно возводить походный шатёр. По всей долине светлячками загорались костры, где-то уже перекликались часовые — неповоротливая махина армии потихоньку останавливалась и начинала готовиться к ночёвке.

Конан отошёл к наполовину разгруженной повозке, присел на край, наблюдая за приступившими к своему ремеслу предсказателями.

Друид, порыскав немного, нашёл кустик невзрачной пыльной травки, почему-то понравившийся ему больше всех прочих, рядом растущих, таких же пыльных и невзрачных кустиков. Достал из-за пояса флягу, капнул три тягучие капли в пыль у самых корней, потом и сам сделал глоток. Встал на колени, низко наклонился к траве, чуть ли не касаясь её носом — показалось даже, что нюхает. И впал в задумчивость.

Старички вели себя куда более активно. Один из них сбегал к ближайшему костру и принёс горящую ветку. За что тут же получил нагоняй от второго. Пламя с ветки было сбито и безжалостно затушено о землю. После чего саму ветку тщательно отряхнули от пыли и сора. И снова подожгли — но теперь уже при помощи огнива непривычной формы, вынутого вторым старичком из дорожной сумы.

Понятно. Эти, стало быть — огнепоклонники. То-то балахоны на них оранжевые и на шапках — языки пламени нашиты. На костре гадать будут. Фляга у них тоже имелась, но вряд ли кому понравилось бы из неё хлебнуть — от нескольких прицельно уроненных маслянистых капель крохотный костерок взвился длинным языком выше человеческого роста и затрещал угрожающе. Один из старичков зашёлся в дёрганом визгливом хихиканье и захлопал в ладоши, второй тут же отвесил ему затрещину и заставил зачем-то дуть на и без того хорошо разгоревшееся пламя.

Четвёртый маг ничего делать не стал. Не вынул из мешка хрустальный шар и десяток человеческих черепов, не приказал принести чёрного петуха или даже барашка. Просто стоял, скрестив на груди руки и по-прежнему высокомерно глядя куда-то вдаль.

Конан не стал вмешиваться. Кто их знает, этих магов? Может, это у него как раз-таки способ гадания такой — стоять и вдаль смотреть! Не лезут умные люди в чужую таверну со своим пивом, и друидов не учат разговаривать с деревьями. Настоящего мастера учить — портить только. Это даже хорошо, что они все так по-разному гадают. Больше вероятность успеха. Не одно, так другое сработает. Должно же хоть что-то сработать?

Один из старичков тем временем качнулся совсем близко к костерку, что-то разглядывая в пламени. Так, что чуть не опалил длинный нос. Отшатнулся испуганно, замахал руками, но тут же восторженно заверещал, многократно кланяясь в сторону Конана:

— Радуйся, Великий Господин, да не забудет тебя Адонис своими милостями! Твои дочери в добром здравии! Их обеих готовят к свадьбам! Одной суждено стать супругой великого короля, который в скором времени объединит под своею могучей рукою весь Шем, да благословит его Иштар! А вторую твою дочь я видел в окружении рубинов! Целой груды рубинов! Это огненный камень, его легко разглядеть в пламени, он проясняет предсказание. Твою вторую дочь жених осыпал сказочным богатством, я видел тысячи и тысячи камней!

— Радуйся, Великий Господин! Чего ещё желать счастливому отцу?! И да не забудут тебя своими милостями боги так же, как и ты не забудешь своими бедных предсказателей! — подпевал ему второй, тоже кланяясь.

Конан презрительно фыркнул.

— Ваше предсказание не стоит и ломаного медного дебена. Я и сам могу себе такое предсказать. Что за мужей вы пророчите моим дочерям? Да кто они такие?! Свадьбы, говорите… Ох, доберусь, будут им свадьбы! И королю этому недоделанному, и богачу с рубинами. И на главный вопрос вы так и не ответили — где моя старшая дочь? Ну?!

Старички в панике снова низко склонились над костерком, задули, забормотали что-то.

— Не ругай их так сильно, Великий Господин, — негромко сказал молодой друид, поднимаясь с колен. — Они не так уж и неправы. Свадьбы действительно готовятся. Во всяком случае, насчёт одной я уверен точно.

— Трава нашептала? — Конан сплюнул, всем своим видом выражая презрение.

К его удивлению, молодой друид не смутился и не стал оправдываться. Кивнул только, словно в словах короля Аквилонии не было ничего странного.

— Мудрость Великого Господина не знает границ. Говорить с травой — одно из самых важных умений любого друида. Корни травы глубоки и плотно переплетены под землёй с корнями другой травы, кустов и деревьев. То, что видит одна травинка — знает вся трава подлунного мира. Любое дерево спроси — и оно тебе ответит. Только нужно уметь правильно спросить.

— Ты — умеешь? — Конан снова сплюнул.

И опять друид не смутился. Только голову чуть склонил.

— Умею. Потому и уверен в отношении свадьбы. По-крайней мере — одной. Это на полуночный восход отсюда, шесть-семь дневных переходов. Большой каменный город. В городе много камня и мало травы, но трава всё-таки есть и там. А во внутреннем дворике дворца — целый сад…

— Ну и что она тебе нашептала, твоя трава?

Юнец держался с достоинством, свойственным лишь истинным мастерам своего дела. И Конан почувствовал, что против собственного желания проникается к нему невольным уважением. Хотя, конечно, и не собирался этого показывать.

Друид помолчал, прежде чем ответить. Усмехнулся почти вызывающе.

— Трава нашептала мне, что твоя младшая дочь не очень-то счастлива там, Великий Господин Конан, король Аквилонии.

— Её бьют? Обижают?! Или это отродье Нергала осмелилось… — Конан так стиснул ладонью рукоять меча, что костяшки пальцев побелели, а дублёная кожа жалобно скрипнула под пальцами.

Друид замотал головой:

— Нет, нет, всё не так страшно. Просто ей плохо. И одиноко. И замуж она не хочет. Даже за короля. Он ей совсем не нравится.

Конан почувствовал, что огромный камень, придавивший было грудь, стал легче соколиного пёрышка. Ухмыльнулся, представив несчастную Лайне. Пожалуй, Селига и его приближённых стоило пожалеть. И поторопиться к Шушану хотя бы из чистого человеколюбия — Лайне, которой плохо, могла быть по-настоящему несносна. И незавидная участь ожидала того, кому в этот миг не посчастливилось ей не понравиться!

Когда первоначальная тревога отступила, Конан сощурился, внезапно осознав до конца все слова друида.

— А о том, кто я такой, тебе тоже трава нашептала?

Друид промолчал, только склонил утвердительно голову. Улыбка его при этом была чуть насмешливой — настоящая улыбка уверенного в себе профессионала.

— Ладно. Допустим. Хотя всё это ты мог узнать и без травы, просто поговорив с кем-нибудь из моих воинов. Но на основной вопрос ты так и не ответил. Где моя старшая дочь? Что об этом говорит твоя трава?

Друид перестал улыбаться. Отвёл глаза.

— Я не смог её обнаружить. Вернее, я не смог обнаружить, где она сейчас. Есть много отрывочных воспоминаний, она собирала разные травы в степи, но это было почти пол-луны тому назад… Есть ещё что-то про озеро. Это уже ближе, пару дней назад. Но я так и не понял, где расположено это озеро, там всё словно в дыму, и трава почему-то не хочет об этом говорить. Я пытался спросить, где твоя дочь сейчас, но трава молчит. Может быть, дело просто в том, что уже осень, и травы потихоньку впадают в зимнюю спячку. А, может быть, там, где сейчас находится твоя старшая дочь, просто нет никакой травы.

— Или трава там проклята.

Конан был куда выдержаннее молодого друида. Поэтому он не вздрогнул.

Но на прозвучавший голос они обернулись одновременно.

— Ты имеешь в виду какое-то конкретное место?

— Да. Оазис Ахлат. Он же — «Проклятый». Куда уж конкретнее.

Странствующий маг, за всё это время не пошевеливший даже пальцем, не изменил себе и сейчас. Он застыл неподвижным каменным изваянием в десятке шагов. Но при этом голос его звучал отчётливо, словно находился он рядом, буквально руку протяни. Да и сам он, похоже, разговор Конана и друида слышал прекрасно.

Но, как бы там ни было, Конан не привык разговаривать с человеком, стоя от него в добром десятке шагов.

— Ты считаешь, что моя дочь именно там? — спросил он, подойдя к магу почти вплотную. — Почему? Ты ведь не гадал — я смотрел за вами всеми, и видел, что ты не гадал!

Маг усмехнулся, сощурив узкие чёрные глаза. Вблизи было видно, что плащ у него изготовлен не из ткани, а из тонко выделанной кожи со странным чешуйчатым рисунком, напоминающим рисунок на шкуре крупных змей. Но ведь плащ бесшовный, а змей такого размера просто не бывает.

— Настоящий маг ищет ответ на вопрос ещё до того, как вопрос этот ему зададут. Иначе какой же он маг! — презрительный взгляд в сторону остальных предсказателей был коротким, но заметным. Очень заметным.

— Я бы вполне мог убить всех твоих посланцев. Во всяком случае — многих. Но мне стало любопытно. К тому же только глупец не понял бы сразу, чьи именно это люди. Вот я и решил не сопротивляться, а поспорить сам с собой о том, какого рода магические услуги вдруг так срочно понадобились великому королю Аквилонии. И, как видишь, выиграл.

— Оазис Ахлат? Ты его увидел в своём хрустальном шаре — или чем ты там пользуешься?

— Не совсем. Хрустальный шар и прочие побрякушки не нужны истинному магу. Важно понять структуру, а получить нужные сведения можно из всего. Полёт птицы в небе, форма облаков, трещина на скале, цвет закатного солнца, упавшая ветка. Твою дочь везут в оазис Ахлат. Вернее — в Чёрную Башню, что расположена прямо за ним, в стороне от места традиционного паломничества. Легенды гласят, что в этой башне ещё со времен Старшей ночи обитает один из старейших демонов этого мира — тот, чьё имя не советуют произносить вслух.

— Горгон! Иштар милосердная! То-то у неё то заклятье паучьим было! Ну, там, на гробнице, помнишь? Я ещё удивился тогда — почему паук, а не павлин или лингам, но я даже и подумать не мог…

Конан и не заметил, когда к ним успел подойти Закарис. Но услышать король Асгалуна успел, похоже, достаточно.

Маг еле заметно усмехнулся. Словно то обстоятельство, что имя древнего демона вместо него назвал кто-то другой, доставило ему странное удовлетворение. Подтвердил:

— Да. Именно так его и зовут. И твою дочь готовят ему в невесты. А это значит, что ничего хорошего в ближайшем будущем её не ожидает. И тебе следовало бы поторопиться, если ты всерьёз намерен её спасти.

— Спасти от чего? От свадьбы?

— От свадьбы — в первую очередь. Потому что у Демонов Старшей Ночи не бывает живых невест.

* * *

Глаза у мага были чёрными. И теперь, в незаметно подкравшейся темноте, прореженной лишь рыжими отблесками костра, они казались бездонными провалами, в которых нет ничего, только пустота. И высокомерие.

— В чёрную башню жрицы часто привозят прекрасных невинных девушек. Но ни одна из них не пережила ритуала первой брачной ночи. Демону не нужны их тела, ему нужна лишь их жизненная сила, молодость и невинность. Эти деревенские шарлатаны, — презрительное движение подбородка в сторону коллег, — кое-что умеют и кое-что видят. Но вряд ли понимают то, что видят. Рубины. Ха! В чёрной башне действительно много рубинов. Целые груды. Именно в эти камни превращались, застывая, капли крови прежних невест повелителя башни. Стены некоторых внутренних покоев там выложены рубинами в несколько рядов. Твоя дочь добавит башне украшений. Если не поторопишься.

— Она жива? Здорова?

— Конечно! Пока. До Ритуала её никто и пальцем не тронет, жрицы хорошо пекутся о сохранности жертвенной невесты.

— Этот Ахлат… он далеко отсюда?

— Напрямую — не очень, — маг шевельнул головой, обозначив кивок в сторону невидимого в темноте горного хребта, нависающего над долиной с рассветно-полуденной стороны. — Только напрямик тут не пройти. Гряда неприступна. Вам придётся обходить. Или сначала точно на рассвет, до плоскогорья, там уже вполне проходимо, а потом через пустыню на полдень. Или назад вернуться, обойдя горы с полуденной стороны, а потом уже двигаться на восход. Так и так — уйдут дополнительно два, а то и три дня. Так что вся дорога займёт не меньше восьми дней. А то и все десять.

— А Ритуал? Когда его проведут?

— Все ритуалы Черной Башни совмещены с лунными циклами. И этот — тоже…

Большего можно было и не говорить.

Конан вскинул голову. Над чёрной кромкой гор разливалось слабенькое еле-заметное свечение — где-то там, пока ещё невидимая за грядой, выползала на ночное небо долька ущербной луны. Не слишком-то широкая такая долька, тающая с каждой прошедшей ночью. Словно весенняя льдинка…

До новолуния оставалось не больше семи дней.

— Ты заслужил свою награду, маг… — голос скрипел, с трудом протискиваясь через сведённое судорогой горло. — Расплатитесь с ним. И с остальными тоже. Они старались.

Распорядился Конан уже на ходу. И быстро пошёл к своему шатру, не оглядываясь. До утра оставалось слишком мало времени — и слишком много дел, которые обязательно надо было успеть сделать.

* * *

В свете убывающей луны странствующий маг разглядывал вручённую ему в качестве платы золотую монету. Даже в столь тусклом освещении перепутать было бы затруднительно — не аквилонский кесарий. И даже не двойной лев, как было обещано. Слишком светлая, слишком тяжёлая и — он попробовал её на зуб — слишком твёрдая.

Платиновый феникс.

Усмешка мага из просто высокомерно-презрительной превратилось в злорадно-удовлетворённую. Больше всего на свете он любил именно такие дела — когда жертва не просто покорно следовала роли, отведённой ей магом в своих планах, но к тому же ещё рассыпалась в благодарностях. Или сама приплачивала за возможность эту роль исполнить. Как вот сейчас, например.

И немало, заметьте, платила.

Платиновый феникс. Ну надо же! Кто бы мог заподозрить в престарелом варваре родительскую любовь такой силы?

Но тем лучше.

Он не станет медлить или раздумывать. И уже завтра с утра пораньше повернёт свою огромную и неповоротливую армию в сторону Ахлата. Во всяком случае — большую её часть. Обязательно повернёт.

И потеряет на этом не меньше луны.

Случайные паломники, захваченная жрица, да что там — любой местный житель сразу же растолкует варвару его ошибку. Ритуал Обретения Невесты действительно приурочен к луне. Но — к полной луне. Да и не к каждому полнолунию — тут должны быть особые предзнаменования.

Так что на пол-луны он вместе со всей армией там застрянет, это как минимум, при самом неудачном стечении обстоятельств. А если повезёт — то и на более долгий срок. Да и после проведения обряда — вряд ли сразу уйдёт, сначала отомстить попытается. Захватить башню он, конечно, не сможет — у Демона Старшей Ночи магических сил хватит и на десять подобных армий. Было бы просто чудесно, размолоти он это войско в пыль, но на такое вряд ли стоит надеяться. Горгон — демон-хранитель, он не станет нападать первым и вряд ли высунется за пределы башни. А внутрь эти горе-вояки попасть не смогут — для мужчин башня неприступна.

Платиновый феникс.

Между прочим, целое состояние в здешних нищих местах. То-то эти жалкие деревенские шарлатаны поспешили удрать, даже на ужин не остались! Перепугались небось, что плату назад отберут. Или вообще прирежут — за такую-то ценность!

Сам же маг приглашением воспользовался и отужинал с отменным удовольствием. Он не разделял глупого варварского предрассудка о том, что нельзя разделять трапезу с врагами. Если враг твой не знает, что он тебе враг — он же не сможет подсыпать тебе отравы, ведь правда? Тогда в чём же дело? Почему бы и не отужинать, коль приглашают? Тем более, что путь предстоит долгий и трудный, и отвлекаться на всякие глупости вроде охоты и приготовления пищи в ближайшие дни и ночи будет некогда.

Маг спрятал золотую монету в тайный кармашек на поясе и зашагал по ночной дороге в сторону полуночного рассвета. На его лице продолжала блуждать удовлетворенно-глумливая улыбочка.

Он и представить себе не мог, что иногда ошибаются даже маги. И даже — маги его уровня. Он ещё очень многого не знал, странствующий боевой маг из далекой Стигии. В том числе и того, насколько разнообразна и полна сюрпризами окажется его жизнь уже в ближайшие дни.

И насколько неприятными будут некоторые из этих сюрпризов.

* * *

— Я хочу, чтобы армия продолжала поход на Шушан. Во главе останется Закарис, как и раньше. Так что тут почти ничего не изменится. Клянусь Митрой, моего отсутствия даже не заметят! Я возьму с собой совсем небольшой отряд. Сотни полторы, ну две. И — только конных. Так мы должны успеть.

— С жалкими двумя сотнями — против Демона Древней Ночи?!

Закарис был искренне потрясён. Остальные военачальники тоже хмурились, хотя и не рисковали высказывать сомнения вслух.

— Против магии Древней Ночи всё равно — что пара сотен, что пара сотен тысяч. Силой её не одолеть, многие пробовали. Большой отряд потеряет в скорости. А скорость — сейчас самое важное. Может быть, её ещё не довезли до этой башни? Может быть, мы сумеем перехватить похитителей по дороге? Мы должны быть там как можно раньше! И мы там будем. Я сказал.

Он не стал дожидаться очередных возражений и покинул шатер — только звонко хлопнула ткань за спиной. Он уже успел поговорить с полудюжиной наиболее приглянувшихся ему десятников и заручиться их согласием. Оставалось ещё трое-четверо. Не считая, конечно, чёрных драконов — те бы просто не поняли, отправься король на такое опасное дело без них. Да и не отпустили бы.

Полог шатра хлопнул ещё раз. Заскрипели мелкие камни под сапогами. Знакомый и уже изрядно поднадоевший молодой голос насмешливо произнёс:

— Знаешь, король, а я, пожалуй, составлю тебе компанию! — и тут же торопливо поправился: — Мы составим.

Конан скептически оглядел ладную фигурку в полном боевом облачении — это означало как минимум пару десятков метательных кинжалов, заткнутых куда только можно. Не считая, конечно, любимого трезубого сая для левой руки.

— Да? И зачем это мне, интересно, может понадобиться шайка бандитов с большой асгалунской дороги? Они и скорости-то не выдержат! Это тебе не караваны грабить — раз-два, налетел-удрал, тут ровный аллюр целый день держать придётся. И при этом — коня не запалить. Твои не смогут.

— Э-э, зачем так говоришь?! Не надо так говорить! Каждый из моих соколов в бою десятерых стоит! А на конях они — как ветер! Не догонишь! К тому же, — тут Сай хитро улыбнулся, задвигав бровями и сверкая крепкими белыми зубами сквозь курчавую бороду, — я знаю короткий путь через этот хребет. Хитрое такое ущелье, не всякий найдёт. Завтра к вечеру будем уже на той стороне. Выиграем как минимум три дня. А то и четыре. А?!

Конан фыркнул.

— С этого и надо было начинать.

* * *

Песок действительно был красным.

Вернее даже — тёмно бордовым, цвета хорошо обожжённого старого кирпича. И ветер шуршал им, срывая с гребней барханов короткие тонкие смерчики, словно брызги красноватой пены с гребней волн винноцветного моря. Странно, но если разглядывать каждую песчинку отдельно, она казалась вовсе не красной, а почти чёрной. А вместе — словно кровью пропитаны…

Атенаис предпочитала не рассматривать этот песок слишком близко и пристально. Последнее время она старалась смотреть только вдаль, очень высоко держа голову. Чтобы даже случайно не задеть взглядом кого-нибудь из стражников или прислужниц.

Что её старательно «не замечают», сама она заметила давно. Но раньше объясняла это самой себе угрозою Нийнгааль жестоко расправиться с любым человеком, с которым попытается Атенаис завести даже простой разговор, не говоря уж о дружбе. Но теперь поняла — дело не в этом.

Кому охота общаться с жертвенной курицей?

Кому охота уделять ей, заранее обречённой на суп, лишнее внимание?

Возможно, её даже жалели. Во всяком случае, несколько раз она ловила на себе торопливые жалостные взгляды рабынь постарше. Возможно, они именно потому себя так и вели, что жалели. Им так проще было.

Ей тоже — в какой-то мере.

Во всяком случае, тот Ужасный Поступок, что совершила она сегодня утром, было бы ей очень трудно совершить, не отворачивайся все так старательно. Может быть — даже и вовсе невозможно было бы…

Она сморгнула. Показалось, что смутно-различимый мираж у самой грани земли и неба стал словно бы несколько чётче и ближе? За три дня неспешного путешествия по красным барханам она привыкла к миражам, то и дело возникающим у самого края земли. Огромные деревья, причудливые замки, великаны в странных одеждах — иногда они были такой высоты, что головы их терялись в облаках. Они были очень реальными, но недолгими.

Этот же выглядел как-то странно. Слишком мелкий, слишком нечёткий, слишком… не желающий пропадать.

— Макан-э-Мардан, место паломничества, — пояснила подъехавшая Нийнгааль чуть ли не с нежностью в голосе. — Мы обойдём его стороной. Как и Ахлат. Ну вот, мы уже почти и приехали. Ночевать будем в башне!

Её смех был хрустально звонок, как при самой первой встрече.

Атенаис опустила голову, подавив в зародыше разочарованный стон. Она так надеялась на ещё одну ночевку в пустыне! Вчера она была слишком напугана самим фактом совершения Ужасного Поступка, чтобы сразу же воспользоваться его результатами. Но сегодня другое дело. У неё были ночь и целый день, чтобы успокоиться, она уже всё продумала, всё рассчитала и приготовила заранее… не учла она только башни. Из башни сбежать будет куда труднее.

Атенаис подняла голову. Огляделась — уже без мешающего отчаянья, холодно и расчётливо. Прикинула.

И поняла — не выйдет.

Ветер боковой, дым будет относить в сторону. Караван слишком растянут, сразу всех накрыть не получится. А если не всех — оставшиеся заметят неладное, слишком светло, она-то ведь на ночь рассчитывала. На стоянке можно было бы, конечно, и днём попытаться — на стоянке люди расслабляются и могут не сразу заметить странное. Но вряд ли стоит рассчитывать на остановку в такой близи от цели. Нийнгааль не позволит.

Нет. Сейчас действовать слишком рано — только зря растратишь секретное оружие и ничего не добьёшься. Или слишком поздно — вчера надо было, дуре, действовать! Сразу же, как только… Ладно, что уж теперь.

Атенаис снова опустила голову. Сощурила злые глаза. Усмехнулась.

Ничего.

Из башни удрать, конечно, будет труднее, чем из почти не охраняемого походного лагеря в пустыне. Намного труднее.

Но кто сказал, что так уж невозможно?

* * *

— Все известные современным исследователям Демоны Старшей Ночи — существа до предела очаровательные. Взять хотя бы этого Ксотли, Владыку Страха, что сидит на своей Великой пирамиде в Антилии! Жуткая дрянь! Питается душами. Причём прожорлив, нергалово отродье, просто невероятно! Каждые два-три дня требует новую жертву. Горгон по сравнению с ним просто птенчик, жертвенную невесту себе раз в десять зим выбирает. Да и драконов у него в подземельях не водится. Во всяком случае, я не слышал, чтобы что-то такое говорили. А вспомни хотя бы того же дарфарского Йога! Тоже жуть редкостная! А его ведь в этом забытом настоящими богами Дарфаре за истинное полноценное божество почитают. Ничего себе божество, которое заставляет своих подданных хотя бы раз в месяц вкушать человечинку! Заметь, не само даже питается, что ещё можно было бы понять, демон всё-таки! Нет! От последователей требует. Он им вообще запрещает есть что-либо, кроме мяса, ты можешь себе это представить?! У них ещё такие смешные ритуалы, я читал…

Конан, знавший о последователях кровавого дарфарского божества или демона отнюдь не из чужих записей, мог бы много рассказать о проведении этих ритуалов своему молодому спутнику. И такого, что у излишне образованного разбойника надолго отпало бы желание так весело об этих ритуалах разглагольствовать. Самого Конана, например, долго потом мутило при виде свежеразделанных туш, а ведь он с малолетства отличался лужёным желудком.

Но рассказывать об этом сейчас король Аквилонии не хотел.

И не только потому, что берёг дыхание.

— А жрецы у Ксотли тоже смешные! Они на специальных ходулях ходят, чтобы над простыми людьми возвышаться! Специальные такие подпорки на подошвах обуви, больше локтя высотой. Смешно, правда?! А балахоны свои перьями расшивают! Зачем — непонятно. Будь этот Ксотли огромной птицей — тогда бы ладно, но у него нет перьев! У него вообще ничего нет! Просто огромная чёрная туча над остриём пирамиды, и молнии из неё, я на миниатюрах видел… Но что приятно — сами жрецы магией совершенно не владеют, их власть держится только на страхе перед демонической сущностью их великого и ужасного покровителя. Вот бы хорошо было бы, если бы и жрецы Горгона тоже ничем бы особым не владели! Хотя, он, конечно, не такой злобный демон, на одном страхе не удержался бы, придётся драться! Наверняка. Повеселимся! А то застоялись. А у Ксотли на самом верху пирамиды жертву укладывают на специальный камень, и старший жрец ещё живому вырывает сердце. Представляешь?! Некоторые исследователи даже утверждают, что одной из привилегий старшего жреца является почётная обязанность съесть это сердце сырым…

— Сай!

— Что?

— Ты бы… поберёг дыхание. Подъём крутой.

* * *

Дочь короля не может украдкой брать чужое, словно мелкий воришка на городском рынке! Ей и так дадут всё, что ей надо, любую необходимую вещь она может взять открыто и спокойно. А если не может она по каким-то причинам взять что-то с полным осознанием своего права — значит, оно ей вовсе и не нужно. Дочери короля необходимо твёрдо усвоить это непреложное правило и перестать обращать внимание на абсолютно ненужные ей вещи.

И ни в коем случае не брать их украдкой!

Это — Самый Ужасный Проступок изо всех Самых Ужасных Проступков!..

Так утверждала старая нянька, вбивая в своих непослушных воспитанниц правила этикета, и до вчерашнего дня у Атенаис не было ни малейшего повода усомниться в справедливости этих правил. В самом деле, постоянные (и, заметим, неудачные!) попытки Лайне стащить какую-нибудь режущую или колющую смертоносную дрянь из оружейной комнаты — заметьте, совершенно ненужную ей дрянь! — являлись лишь дополнительным тому подтверждением.

Лайне…

Лайне бы не мучилась полдня угрызениями совести и сомнениями в том, пристало ли такое поведение королевской дочери. Лайне бы просто протянула руку и взяла, раз уж высшая жрица оставила сумку свою без присмотра и дрыхнет без задних ног, подобно перебравшей служанке — вон, весь шатёр от её храпа ходуном ходит! И Лайне не стала бы тянуть, тем более, что костёр ещё не прогорел, и никто в готовящемся ко сну лагере не обращал внимания на маленькую пленницу.

Атенаис вздохнула и крепко стиснула пальцами холодные каменные перила, отгоняя бесполезные сожаления прочь. Красный песок в темноте казался абсолютно чёрным, узенький серпик месяца почти не давал света. Завтрашняя ночь будет ещё темнее — послезавтра Новолуние.

И, если Атенаис до послезавтрашней ночи ничего не придумает — с каждой последующей молодая луна будет расти, уменьшая шансы, пока наконец…

Ерунда.

Она обязательно что-нибудь придумает.

… Башню она разглядывала уже давно. Правда, не понимая ещё, что это — именно Рубиновая Башня. Одинокая скала посреди Красной Пустыни — она просто притягивала к себе взгляд. Узкая, невероятно высокая и неприступная, с плоской вершиной и почти вертикальными склонами. У подножия она была всего лишь раза в полтора шире, чем наверху, при такой высоте это почти незаметно. Где-то у её подножия, очевидно, находился источник воды, потому что на красном песке вокруг скалы словно бы лежало переливчатое зеленоватое ожерелье — собственный миниатюрный оазис.

И только когда Нийнгааль прошептала с благоговейным восторгом:

— Она прекрасна, не правда ли?!.. — Атенаис поняла.

Эта скала и была Башней.

Вернее, Рубиновая Башня была вырублена внутри скалы.

То-то Атенаис в неверном вечернем свете показалось, что почти вертикальные склоны отливают рубиновым мерцанием. Она ещё подумала, что это — шутки предзакатного освещения. Зря подумала. Скала действительно была того же тёмно-красного оттенка, что и песок пустыни. И так же мерцала.

Во всяком случае, днём.

— Любуешься на луну? Не торопи события, глупенькая, ещё не время, — хрустальный смех Нийнгааль прозвенел в глубине отведённых Атенаис покоев. Приблизился. Прекрасная рука скользнула над плечом дочери аквилонского короля, чтобы тоже опереться о каменные перила. Атенаис с трудом подавила дрожь отвращения, когда тёплое запястье высшей жрицы мимоходом коснулась её обнажённой кожи.

Нийнгааль вчера совершила большую ошибку, позволив ей наблюдать за Малым ритуалом. Если до этого и оставались у Атенаис какие-то сомнения — они рассеялись после того, как она воочию увидела своего демонического жениха. Если, конечно, простое слово «увидела» в этом случае применимо — глаза-то ведь она зажмурила почти сразу, ещё в самом начале. К сожалению, видеть можно не только глазами…

— Ты даже и не представляешь, как же я завидую тебе, маленькая глупенькая дочь короля из далёких земель. Тебе уготована высшая честь. И высшее наслаждение, о котором ты в своей невинности не имеешь ни малейшего понятия. Вечное наслаждение, дарить которое способен лишь Повелитель.

У Нийнгааль сегодня, похоже, лирическое настроение. Хорошо. Пусть говорит. Может быть, и о чём полезном случайно скажет, даже не заметив оговорки. Пусть тот, кто считает себя сильным, говорит, и говорит как можно больше — рано или поздно что-то из сказанного сделает его слабым.

— Госпожа! — Атенаис постаралась, чтобы голос её дрожал и был растерян в должной степени. — Но ведь ты — высшая жрица Деркэто! Её жрица, я видела, как ты проводила служения! А как же тогда Повелитель? Разве можно служить сразу двум богам?

Смех Нийнгааль острыми хрустальными льдинками звенел в морозном воздухе ночи.

— А ты умна, глупая дочь короля Аквилонии! Я действительно не ошиблась в тебе. Видишь ли, обычно действительно нельзя служить двум богам — сами боги не потерпят подобного. Боги — они страшно ревнивы… как правило. Но Повелитель — не бог. Он демон, понимаешь? К тому же Его ритуалы и служение Деркэто — слишком разные вещи. Они настолько разные, что не спорят друг с другом. Им просто не из-за чего спорить. Повелитель не возражает, что я по мере сил служу ещё и Богине Страсти, он всё равно не смог бы ничего получить от такого служения. А Деркэто… Иногда мне кажется, что моя божественная Госпожа считает Повелителя просто моей маленькой слабостью. Она ведь всё-таки Богиня Страсти, а потому просто обожает всякие маленькие слабости… это ведь именно из них вырастают самые большие и истинные Страсти. Так что сне действительно удаётся служить двум богам, ты правильно это заметила, дочь аквилонского короля.

— Госпожа, а кого из них ты любишь сильнее?

На этот раз смешок был коротким и язвительным:

— Считаешь себя самой умной, да? Пытаешься поссорить меня с кем-то из тех, кому я ревностно служу уже столько зим? Не выйдет, глупенькая! Я их обоих люблю одинаково. И служу им обоим с одинаковой же преданностью. Потому что ни один из них поодиночке не может дать мне целого. Повелителю под силу многое в этом мире, но продлить молодость и даровать неувядающую красоту он не способен — это может лишь Богиня Истинной Страсти. Зато он может одним своим прикосновением даровать наслаждение настолько острое и восхитительное, что за него иногда бывает не жаль отдать и вечную молодость… Ты слишком молода, чтобы понять, я тоже не понимала этого в твои годы. Деркэто учит нас дарить наслаждение, и я отлично умею это делать, уверяю тебя. Но до встречи с Повелителем я никогда не испытывала ничего подобного сама.

На крохотном балкончике едва хватало места для двоих. Ниже, почти у самого основания Башни, её опоясывал ещё один балкон, пошире. Он делил её узким непрерывным карнизом на две поставленные друг на друга разноразмерные полубашни — более широкую и короткую внизу и узкую, высокую, словно бы устремлённую вверх, воздвигнутую на этом массивном основании. Были ещё окна — разные, узкие и широкие, большие и совсем крохотные, на разной и настолько иногда неожиданной высоте по отношению друг к другу, что совершенно терялось ощущение внутренней планировки.

Но балконов больше не было.

Только эти два — широкий, опоясывающий всю башню по кругу, в самом низу. И тот, на котором сейчас стояли и разговаривали ревностно служащая двум богам Нийнгааль и старшая дочь короля Аквилонии Атенаис, наречённая невеста древнего демона, чьё имя стараются не произносить даже его ближайшие приспешницы. Совсем крохотный, расположенный на самой вершине Башни балкончик. Там, где выше было только чёрное ночное небо.

Становилось зябко, но Атенаис не собиралась уходить в прогретые жаровнями покои. Не сейчас.

— Я не лгала тебе, когда говорила, что завидую твоей участи, дочь аквилонского короля. Тебе выпало в течение целой бесконечной ночи испытывать то, что мне достаётся лишь скоротечными мгновениями в качестве награды за хорошую службу. Целая ночь! Практически вечность… как бы я хотела поменяться с тобою местами! Увы… Слишком поздно. Даже более полусотни зим назад, когда я только-только узнала о существовании Повелителя, и то было уже слишком поздно. Ему интересны лишь самые юные и невинные, а я слишком рано начала служение Деркэто, и служила ей слишком ревностно….

Даже в вечерних или утренних сумерках Рубиновая Башня казалась абсолютно чёрной, что уж говорить о почти безлунной ночи. Чёрной, как и сама пустыня. Гораздо более чёрной, чем чёрное небо над головой — на небе, по крайней мере, яркими светлячками перемигивались звёзды.

Впрочем…

Атенаис прищурилась.

Показалось или нет, что некоторые звёздочки расположены как-то уж слишком низко? Вроде бы, там уже и не место для неба и звёзд. Показалось или нет, что эти звёздочки ещё и перемещаются?..

Нет, не показалось.

Со стороны полуночного заката с завораживающей неспешностью плыли в сторону Башни несколько светлячков.

— Не хочешь посмотреть на своё свадебное платье? Это истинный шедевр! Вышивальщицы трудятся над ним уже вторую зиму, на днях должны закончить. Материю для него сотворил сам Повелитель! Тончайших паучий шёлк, такого нет даже у наследных кхитайских принцесс!

Паучий шёлк.

Ну да.

Атенаис поёжилась, прогоняя бегущие по спине мурашки, даже её базальтовое самообладание оказалось неспособно справиться с некоторыми вещами. Оставалось только надеяться, что Нийнгааль не заметит или спишет на зябкость пустынных ночей. Хорошо, что накидка осталась в покоях — будь плечи надёжно укутаны, внезапную дрожь было бы куда сложнее объяснить естественными причинами.

Драгоценный паучий шёлк.

Сотворенный специально Повелителем для свадебного наряда своей избранницы. Если и были у старшей дочери аквилонского короля какие-либо сомнения — они рассеялись вчера, во время Малого Ритуала, когда довелось ей увидеть воочию…

Огромный жирный паук с отвисшим бурдюкообразным брюхом и слюнявыми жвалами, весь покрытый короткой и редкой чёрной шерстью, омерзительно сальной даже на вид — вовсе не таким рисовался перед мысленным взором Атенаис портрет будущего супруга и повелителя.

Благодарю покорно.

Как-нибудь без меня…

А светлячки между тем заметно приблизились. Сначала они слились в один уже довольно крупный огонёчек, словно кто-то потянул за нитку светящееся ожерелье да и сгрёб все бусины в горсть. А потом этот невидимый великан снова потянул за нитку, отделяя бусины друг от друга. И начал эту нитку потихоньку растягивать. Светлячки, становясь по мере приближения всё более яркими и постепенно удаляясь друг от друга, выстраивались ровным и просчитанно растянутым полукругом, а центром же этого полукруга…

Атенаис вскинула голову, чувствуя, как безудержной злой улыбкой растягивает заиндевевшую кожу на скулах.

Центром этого полукруга была Башня.

Нийнгааль внезапно замолчала. Её рука, до этого мгновенья свободно лежащая на перилах, слегка напряглась — она тоже увидела.

Кольцо вокруг Рубиновой Башни уже почти замкнулось. Более того — в ночи вспыхивали всё новые и новые светлячки. Они медленно, но неуклонно сужали образовавшийся круг.

— Это мой папа пришёл! — сказала Атенаис с еле сдерживаемым торжеством и восторгом, ощущая себя малышкой пяти зим от роду, свято верящей в отцовское всемогущество и непогрешимость. — Теперь вам тут всем плохо будет! Клянусь Митрой!

Голос старшей жрицы Деркэто вернул её в сегодняшний день. Этот голос был скорее грустен, чем испуган:

— Ошибаешься, глупенькая. Это ему теперь будет плохо. Ну, и тебе, разумеется. И мне вовсе не надо для этого клясться своим Повелителем и твоим женихом.

* * *

Разрушенный оазис поджигать не стали.

Более того — всё, что только могло гореть, ещё ночью собрали со всей возможной тщательностью и перетащили поближе к кольцевому лагерю. А как только развиднелось, Сай опять послал своих соколов — подбирать то, что в ночной суматохе пропустили.

Это была неплохая идея — возвести в некотором отдалении от Башни, на таком расстоянии, чтобы невозможно было рассмотреть в деталях и подробностях, великое множество походных шатров из подручных материалов. Создавая тем самым у обитателей Башни впечатление, что осадила её настоящая многотысячная армия, с которой шутки плохи, и лучше бы пойти на переговоры.

Костры, в великом множестве разведённые по периметру окружившего Башню кольца, служили той же цели, а дым и огонь не давали толком рассмотреть, что же происходит там, за линией костров. Вот и рыскали все, свободные от вахты по поддержанию огня, в поисках топлива для него же.

Больше-то всё равно делать ничего не оставалось.

— Ну и как?

Можно было бы и не спрашивать — подошедший Квентий раздосадовано сплюнул прямо в костёр. Ощерился:

— Бесполезно! Перед самой рванью он выл и корчился, словно безумный, а сразу за ней лишился чувств и стал задыхаться, точно выброшенная на песок рыбина. Пришлось обратно тащить, хорошо ещё, что верёвку длинную привязали. Да и то — откачали с трудом.

Рванью неширокую полосу красно-чёрного песка, замыкавшую башню в неровный круг, ещё ранним утром обозвал Сай. Присвистнул длинно, как только хоть что-то разглядеть сумел, и тут же и обозвал. Название прижилось. Действительно, как же ещё называть странную полоску, на которой вроде бы обычный красно-чёрный песок не лежит ровными и привычными барханами, а словно бы разорван и раздёрган на многочисленные мелкие кучки-комочки? Словно и не песок это вовсе, а накипь на малосъедобном вареве нерадивой кухарки! Рвань, да и только!

Измождённый старик, единственный выживший из Ахлата, утверждал, что через эту полосу внутрь не способен пройти ни один мужчина. Только жрицы и их служанки имеют право свободно входить и выходить за пределы Рубиновой Башни. Мужчина же оказаться внутри Башни может одним единственным способом — для этого ему надобно там родиться. А выйдя — вернуться уже не сможет.

Сперва старику не поверили, посчитав его либо лгуном, либо безумцем. Но старик выл и клялся, что это воистину так, и что ни один мужчина не может попасть в башню снаружи живым. Более того — даже просто подойти к её подножию не сможет. Он плакал и кричал, что отдал бы все сокровища подлунного мира за возможность вернуться, потому что был он сам оттуда, из этой проклятой всеми богами Рубиновой Башни. Он был сыном какой-то давно уже, наверное, скончавшейся от старости младшей жрицы, и провёл в Башне почти два десятка восхитительнейших зим, прежде чем был изгнан за какое-то теперь уже всеми давно позабытое прегрешение.

Впрочем, если вспомнить рассказы Закариса о его незабвенной сестрёнке, то мамаша этого дряхлого безумца с клочковатой седой бородёнкой до сих пор вполне могла пребывать в добром здравии, да и выглядеть при этом куда моложе собственных внуков.

Конан поверил старику сразу, как только чуть рассвело.

Слишком уж уверенно вели себя обитатели упрятанной в скалу башни — никакой тебе суетливой паники, никаких спешных приготовлений к отражению вполне вероятной атаки. Несколько молоденьких служанок даже довольно долгое время торчали на нижнем балконе, до которого разве что самый ленивый и слепой на оба глаза лучник дострелить не сумеет. А этим хоть бы что — торчали себе, разглядывая сверху воинов, хихикая да шушукаясь, пока властный окрик из недр Башни не загнал их обратно внутрь.

Но и потом в окнах нет-нет, да мелькали светлые пятна чьих-то лиц. Не испуганно мелькали — скорее, любопытствуя. И Конан мог поклясться — хотя, конечно, с такого расстояния не разглядеть, — что на лицах этих улыбочки самого ехидного свойства.

Не боялись обитатели этой Башни атаки конановских молодчиков. Совсем не боялись.

Они даже не стреляли в тех, кто попытался подойти к основанию башни вплотную. И расплавленную смолу на головы наглецам не лили. Хихикали только втихаря, наблюдая сверху, как буквально в шаге от полосы рваного песка ноги наглецов сами собой начинают выписывать разнообразные кренделя, отказываясь нести своих хозяев вперёд. Куда угодно, в любую сторону, можно даже сразу назад — но только не к Башне.

Саевские соколы были ничуть не менее упрямы, чем конановские драконы. И отступать никто из них первым не собирался. Понаблюдав за их бестолковыми попытками с хороший поворот клепсидры, Конан сам прекратил это безобразие волевым приказом. Больше всего в бессмысленности подобных попыток его убедило то обстоятельство, что за всё это время сверху не прилетело ни одной стрелы — более того, никто даже не удосужился вылить на головы атакующим содержимое ни одного ночного горшка! Да и лиц в окнах существенно поубавилось — обитателям замка прискучило однообразное развлечение.

Опытным путём к тому времени все убедились, что самому ступить на рвань не получается ни у кого и никаким образом. Ни обычным шагом, ни бегом, ни на четвереньках, ни даже ползком. Подворачивались ноги, слабели и подгибались руки, дикой болью скручивало живот, а чувства смешивались в невнятную кучу и куда-то уплывали. А потом человек обнаруживал себя торопливо идущим (ковыляющим, бегущим или ползущим) в противоположную от Башни сторону.

Самые горячие из саевских соколов уже поговаривали о том, что неплохо было бы проверить на прочность каменные перила опоясывающего башню нижнего балкона, так соблазнительно нависающего всего-то в каком-то жалком десятке-другом шагов чуть ли не прямо над головами атакующих! Можно было даже со стенолазным приспособлением, помогшим штурмовать дом Нийнгааль в Сабатее, не напрягаться — узкие сквозные прорези и декоративный рельеф балюстрады до предела облегчали задачу. Достаточно привязать три-четыре десятка верёвок к трем-четырем десяткам стрел и заставить десяток лучников выстрелить три-четыре раза, целясь в эти прорези — и походные штурмовые лестницы готовы! Подняться по такой любой из драконов сумеет быстрее, чем самый торопливый жрец прочтёт самую короткую благодарственную молитву.

Конан осмотрел балкон, стены и рвань, нахмурился и запретил.

Доступность балкона наверняка только видимость. Он был не очень широким, этот балкон. И находился внутри кольца рвани. Как минимум, на три-четыре шага ближе к основанию башни, чем полоса странно неровного песка. А это значило, что воины, взбирающиеся по зацепленным за него верёвкам, тоже окажутся внутри кольца. Куда, если верить утверждениям старика, ни один мужчина не мог попасть живым.

Даже тем из воинов, кто не особенно-то и верил словам полубезумного старца, не хотелось проверять их соответствие истине таким опрометчивым способом. Особенно — на собственной шкуре.

Вот тогда-то Квентий и предложил попробовать эту штуку — с верёвкой. В том смысле, что не привязывать её к стреле, а обвязать ею добровольца и, отойдя подальше за изгиб башенной стены, попытаться втащить человека внутрь заколдованного кольца. Стоит ли говорить, что на роль принудительно-добровольной жертвы единодушно выбрали дряхлого безумца? Он был единственным пленным, сам кричал, что вернуться хочет, да и вопли эти его, честно признаться, к тому времени всем уже порядочно поднадоели.

И вот теперь несчастный старик слабо поскуливал у одного из костров, потихоньку приходя в себя. И даже самые горячие головы, глядя на него, больше не настаивали на немедленном штурме.

— Эх, нам бы сейчас с десяток амазонок… — Квентий зло ощерился, глядя сквозь рваный дым на неприступную скалу. — Говорят, эта туранская мода на женщин-охранниц и до Шема уже добралась, некоторые короли очень даже… Я, правда, не слышал, чтобы в Сарке такое было в заводе, но ведь мы и не спрашивали, правда? Может, послать гонца? Вдруг повезёт, а по времени он и не только до Сарка успеет добраться, пожалуй…

Они уже знали, что времени до пугающей свадьбы гораздо больше, чем предполагалось ранее — пленный старик успел объяснить, что Великий Ритуал проводят исключительно в полнолуние. До которого оставалось почти что три четверти луны — действительно, хороший гонец не только половину Шема обскакать успеет, но и с добычей обратно вернуться. Если, конечно, обнаружит её, добычу эту. Женщины-воины не так уж часто встречаются в этой патриархальной раздробленной стране. Редкость они здесь. А любая редкость очень дорого стоит.

Обскакать, отыскать, а потом ещё уговорить, суметь сторговаться и успеть вернуться вовремя… Конан покачал головой.

Нет.

Такого даже самый лучший гонец не сумеет.

— Надо, чтобы они сами к нам вышли. Это единственный шанс.

Квентий, уже вскинувшийся было возразить, закашлялся — порыв ветра накрыл его дымным облаком с головой. Конан наблюдал за ним с интересом. Потом посмотрел сквозь дым на близкую башню. Сощурился.

Добавил — уже совершенно другим тоном:

— Ищите то, что даёт самый густой и вонючий дым. И побольше! Что там в Ахлате осталось? Тащите кошмы, мешки, сёдла, шкуры, трупы — всё сгодится! Ветер здесь постоянный. Мы их просто выкурим!

— И костры! — крикнул он уже в спину рванувшегося выполнять приказ Квентия. — Больше костров! Как можно больше! Пусть думают, что нас тысячи! Десятки тысяч! Сотни!!! Пусть осознают, что единственный выход — вернуть Атенаис!..

* * *

— Их тысячи. Десятки тысяч. Может быть даже — сотни…

Чёрный вонючий дым душным облаком стелился над красной пустыней Шан-э-Сорх, превращая ранние сумерки в глубокую ночь. Здесь, на верхних ярусах башни, ещё можно было кое-как дышать, но от отвратительного смрада никуда не деться и здесь.

— Не важно, сколько их. Повелитель велик, и ни один из них не сможет переступить границу и остаться живым. Ни один. Никогда.

Две жрицы стояли у окна на предпоследнем ярусе башни, разглядывая затянутые вонючим дымом окрестности. Две обманчиво молодые жрицы, но лишь одна из них была молода на самом деле. Молода, неопытна и сильно напугана. Вторую же происходящее скорее забавляло — её негромкий льдистый смех хрустальным колокольчиком то и дело звенел под гулкими сводами башни.

— А если среди них есть женщины-воительницы?

— Вряд ли. Иначе нас бы уже давно атаковали.

— А если всё-таки? У нас так мало мужчин! Да и те — не воины! Все наши воины всегда оставались в Ахлате… Неужели придётся драться самим?!

На это раз Нийнгааль смеялась долго — очевидно, юная жрица в качестве вооружённого защитника Башни действительно представлялась ей зрелищем довольно комичным.

— Не бойся, глупенькая! Тебе драться даже в этом невероятном случае точно не придётся. И никому из нас не придётся. С женщинами разберётся сам Повелитель. И после этого они уже и сами ни с кем не захотят драться. Ну, разве что с кем-нибудь из высших жриц — за возможность быть к нему поближе.

Юная жрица долго молчала, переваривая услышанное. Но всё-таки высказала последнее опасение:

— Этот дым… От него все так устают! Хоть бы ветер переменился, что ли…

— Ветер тут не причём. — Голос Нийнгааль стал задумчивым. — Мы уже трижды меняли его направление, но они очень быстро перестраиваются, и самые дымные костры оказываются с наветренной стороны меньше, чем за половину поворота клепсидры. Но ты права — люди от дыма действительно устают. И будут уставать ещё больше. А этих варваров слишком много, они могут постоянно сменять друг друга и не устанут жечь свои костры днём и ночью. Их десятки тысяч, может быть — даже сотни, с чего бы им уставать. Через две недели мы будем иметь толпу вконец издёрганных жриц, на ходу засыпающую от усталости прислугу и полумёртвую невесту… Нет! Ты права, маленькая. Великий Ритуал надо проводить со свежими силами, не отвлекаясь на головную боль и кашель!

— Повелитель их всех уничтожит?! Вместе с их гадкими кострами?! — С надеждой спросила младшая жрица, сверкнув в полумраке восторженной белозубой улыбкой. Нийнгааль снова рассыпала по каменным ступеням хрустальные бусины смеха:

— Да нет же, глупенькая! Повелитель сам никогда никого не уничтожает! Он ведь Хранитель, понимаешь? Великий и древний Хранитель Великой и древней пустыни Шан-э-Сорх. Он никогда не убивает сам, даже Невесту ему готовят высшие жрицы. Да и зачем ему убивать? Шан-э-Сорх и сама великолепно справляется, вытягивая жизненные силы из неосторожных путников. Сотни тысяч паломников ежегодно стремятся в Ахлат — и один повелитель знает, сколько из остаётся здесь навсегда… Красная пустыня сурова. А Он лишь охраняет эту пустыню. И мы ему помогаем в этом. Иногда. Вот как, например, сейчас… Мы просто проведём Ритуал раньше, пока всех ещё не вымотала эта глупая осада. Например, завтра… А что? Платье готово, остались кое-какие мелочи, но с ними вполне можно управиться до утра. Решено. Это будет завтра.

Младшая жрица, похоже, пришла в ужас:

— Но ведь до полнолуния целых две недели! Это невозможно! Нельзя! Великий Ритуал проводят только в полнолуние!!!

Бусинки хрустального смеха скакали по каменным плитам, разбивались острыми осколками, терялись в глубоких тенях.

— Какая же ты ещё… глупенькая! Полнолуние — это символ. Просто удобный символ — для людей. Для самого же повелителя и его Ритуалов оно не имеет ни малейшего значения. В те далекие времена, когда Повелитель пришёл в этот мир, никакой Луны ещё и в помине не было! Так какое же значение для него могут иметь какие-то там фазы того, чего вообще нет? Ступай! Передай остальным — пусть готовятся, мы начнём на рассвете! Трудная ночь, трудный день, да, да, я понимаю… Зато уже завтра к вечеру, возможно, никакого дыма больше не будет и в помине! И никакой осады. Не понимаешь? Завтра вечером мы выдадим этим варварам тело той, за кем они сюда пришли! И им больше незачем будет нас осаждать и окуривать дымом… Беги же!

* * *

Атенаис стремительно и бесшумно взлетела по ступенькам в свою комнату на самом последнем ярусе Рубиновой Башни и прижалась к стене, в который уже раз мысленно вознеся благодарственную молитву Митре Справедливому за собственную предусмотрительность: её босые ноги ступали по холодным каменным плитам совершенно беззвучно. В отличие от обутых в деревянные сандалии ног младшей жрицы — та, сбегая по лестнице, издавала грохота не меньше, чем горный обвал средних размеров.

Вот и хорошо.

За этим громыханием и воплями никто не расслышит быстрое судорожное дыхание пленницы с последнего яруса. Не задумается — а почему это, собственно, пленница так тяжело дышит? Бегала, что ли, куда? А куда это она бегала — по высокой крутой лестнице, так торопливо, да ещё и босиком?

И, главное, зачем это она туда бегала?..

И очень удачно, что ни один мерзкий рубин под босую ногу не вовремя не подвернулся — эти пакостные камни здесь были буквально повсюду! Раньше Атенаис никогда бы и представить себе не могла, что слишком большое количество драгоценных камней может по-настоящему отравить жизнь. И не какой-нибудь глупенькой младшей её сестрице, вообще к драгоценностям равнодушной, а лично ей, Атенаис, отравить. Но Рубиновая Башня в первый же день доказала ей её неправоту.

После кошмарной ночи, проведённой в тщетных попытках устроиться поудобнее на странном ложе и наконец-то уснуть, она каждый вечер очень тщательно стала перестилать свою постель — и регулярно вытряхивала оттуда на пол не меньше горсти камней! И откуда они только там брались — ведь никто, вроде бы, не подкладывал специально — Атенаис следила!

Казалось, эти чёрно-красные переливчатые камни рождались прямо из вырубленных в скале стен Башни — и рождались в самых неудобных местах. Они постоянно подворачивались под ноги и в полном беспорядке торчали отовсюду, так и норовя оцарапать острой гранью неосторожно подвернувшуюся часть тела. Даже к тарелке жаркого следовало в этой Башне относиться с повышенной осторожностью — если, конечно, не хочешь сломать зубы о замаскировавшийся под мясо рубин!..

Разговор двух жриц, совершенно не предназначенный для её ушей, Атенаис подслушала почти случайно, когда уже возвращалась, сделав всё запланированное и очень удачно при этом никому не попавшись на глаза. Просто услышала знакомый хрустальный смех — и не смогла удержаться. Хотя нянька и называла подслушивание и подглядывание вторым из Самых Страшных Проступков, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не должна совершать старшая дочь короля Аквилонии.

Совершение второго проступка далось Атенаис уже куда легче. Можно даже сказать, совсем легко далось. Ни единого мгновения она не раздумывала, прежде чем прижаться к стене в углу у поворота лестницы и затаиться, жадно вслушиваясь.

Возможно, нянька была права. Очень даже может быть. Но её правота была правотой благополучной Тарантии, где королевских дочерей не отдают на съедение вышедшим из древних кошмаров гигантским паукам. Где самая страшная опасность, которая может им грозить — это остаться без сладкого на ужин.

В Рубиновой Башне была своя правота.

Правота выживания.

И эта правота была целиком на стороне той Атенаис, которая подслушивала.

Очень, кстати, вовремя подслушивала.

Вот тогда-то она и возблагодарила Митру в первый раз — за то, что уже успела сделать всё, что собиралась. Потому что теперь это стало бы делом куда более затруднительным — жрицы и прислужники наверняка всполошились и срочно готовят помещения и всякие необходимые для Ритуала атрибуты. Наверняка носятся из комнаты в комнату, по делам и просто так, в панике, — попробуй тут не попадись никому на глаза! Нет, Митра наверняка приглядывает одним глазом за своей нерадивой дочерью, вот и верное решение вовремя подсказал!

Ещё вчера у неё просто руки опускались от отчаяния — слишком много в башне ярусов, слишком много комнат, слишком много ароматических курильниц в этих комнатах! Слишком разобщёно живут обитатели Башни, практически никогда не собираясь все вместе — хотя бы за обедом или вечером, у общего очага, как она поначалу рассчитывала. У них и очага-то общего не было, только кухня где-то в самом низу, чуть ли не под землёй. И жаровни для подогрева помещений не использовали, несмотря на довольно холодные ночи — просто центральная стена Башни всегда была тёплой, и по холодному времени постели как раз у неё и располагались. Спи себе всю ночь в уюте, прижимаясь к тёплой стене, словно к маминому боку.

Правда, почти во всех комнатах были курильницы с благовониями — для устранения дурных запахов. И то сказать — пахло от этого демонического паука омерзительно, тут уж без благовоний никак не обойтись!

Но бегать по всем комнатам, словно бы ненароком подсыпая в каждую встреченную на пути курильницу щепоточку некоего загадочного порошка — и при этом не привлечь ничьего внимания?! В такое, пожалуй, даже сам Стефан, Король Историй не поверит, несмотря на всё своё невероятно богатое воображение.

И только сегодня она вспомнила — не иначе, как Митра, раздосадованный её глупостью, сам и напомнил недогадливой!

Самый первый свой вечер в Башне она не очень-то хотела бы вспоминать. Но пришлось. Большой зал для торжеств в самом основании Башни. Малый Ритуал. Бьющиеся в экстазе жрицы и мерзко шевелящееся между корчащимися женскими телами ЭТО…

Не то.

Зал.

Стены сплошь в рубинах. Кажется даже — не в один слой… Не то.

Там у самого входа — альков с главной курильницей. Её как раз с трудом внесла одна из младших жриц перед самым началом Ритуала…

Откуда внесла?

Слева от входа — комнатка. Небольшая такая, полная одуряющее приятных запахов. Там ещё лестница вниз была — на кухню, наверное. На полках — приготовленные к использованию курильницы, в них здесь, очевидно, горячие уголья с кухни подсыпают. Мешочки с ароматными травами.

Один — открытый и уже наполовину пустой…

Вот оно!

Вовсе не надо бегать по всем помещениям, привлекая к себе ненужное внимание. Просто спуститься — один раз, в одну единственную комнатку. А там… Два-три быстрых удара сердца — и всё сделано. И никто не заметит, что ароматной травы в мешочке стало немного больше.

А теперь остаётся только ждать, когда расторопные младшие жрицы наполнят свежие курильницы углями, сыпанут на каждую порцию ароматной травы и разнесут по всем жилым помещениям…

Впрочем, нет.

Ждать-то как раз было и некогда. Слишком много дел — и слишком мало времени.

Стараясь ступать по-прежнему бесшумно, Атенаис подошла к расстеленному на двух сундуках свадебному платью. Любовно погладила пальцами тонкий паучий шёлк. Вздохнула.

Платье было просто великолепно.

Хотя бы уже потому, что на нём не было ни одно рубина!

Аккуратно взявшись за манжеты длинных рукавов, Атенаис потянула платье на себя и немного вверх. Паучий шёлк легко скользнул ей навстречу. Со стороны могло показаться, что она протянула руки лежащей на сундуках худенькой чернокожей девочке в белом платье, и вот теперь эта девочка плавно и невесомо встаёт. А руки и лицо у девочки этой настолько чёрные, что их вовсе и не видно в тёмной комнате.

Платье повисло в воздухе, словно призрак. Рукава не провисали, многослойная юбка, чуть колеблемая ночным ветерком, не тянула к полу.

Паучий шёлк невесом.

Ещё раз вздохнув, Атенаис вытащила платье на крохотный балкон. За рукав. Так нетерпеливые матери тащат за собой ребёнка, не то чтобы непослушного, а просто не очень расторопного. Аккуратно расстелила на перилах, босой ногой осторожно наступив на шлейф — а то улетит, ищи потом!

Луна ещё не взошла, но и в свете звёзд паучий шелк мерцал и переливался так, что было больно глазам. Хорошее платье. Просто великолепное. Без него всё оказалось бы гораздо труднее…

Ветерок снизу доносил отвратительно сладковатую вонь палёной шерсти. Ветерок — это хорошо. Хоть и нет в её комнате курильницы, а бережённому, как говорят, и сам Митра чаще помогает!

Показалось или нет, что внизу кто-то застонал? Задержав дыхание, Атенаис просунула голову в комнату и прислушалась. Стон повторился. Быстрый топот босых ног по каменным плитам. Звук падения тела. Короткая возня. Снова стон, уже тише.

Ну, вот и прекрасно.

Усмехнувшись, Атенаис вернулась на балкон и вынула из причёски длинную заколку из чёрной бронзы в виде летящей ласточки. Мало кто даже при королевском дворе Тарантии знал, что крылья у ласточки легко разворачиваются назад, превращая её тело в рукоять кинжала — маленького такого. Как раз по детской руке. Хвост же, сомкнувшись, превращается в лезвие, грани которого заточены до бритвенной остроты. Невзрачненькая такая заколка, не золотая даже. Вряд ли какой грабитель позарится.

А королевская дочь всегда должна иметь возможность за себя постоять.

Атенаис вздохнула последний раз, взяла кинжал поудобнее, примерилась.

И резанула по шлейфу вдоль, отсекая широкую длинную ленту невесомого трепетного сияния.

* * *

— Люди устали.

Квентий мог бы и не говорить этого — по его осунувшемуся закопчённому лицу и так всё видно. Третьи сутки на ногах, почти без сна, да ещё этот дым, так и норовящий повернуть не туда, куда надо… Конечно, дым на осаждённых действовал не меньше, может, даже и больше, но им, находящимся за крепкими стенами, по-крайней мере не надо было возиться с кострами. Один человек на два, а то и три костра — это тяжело. Ведь надо не просто поддерживать огонь — нет! Наоборот — не давать этому огню ни потухнуть совсем, ни как следует разгореться. Ведь огонь как таковой был им совсем ни к чему — требовался только дым.

Очень трудно удержать костёр на этой грани постоянного тления. Тем более — два или даже три костра одновременно. Конан знал это не понаслышке — негоже королю и военачальнику отсиживаться в тенёчке, когда на счету каждые рабочие руки. Вот уже третьи сутки он поддерживал четыре дымных костра — потому и знал, как это тяжело.

— Ты куда это бросаешь, отродье шакала?! Сам вижу, что в огонь! Но зачем ты это туда целиком бросаешь?! На кусочки, на кусочки, тебе секиру зачем дали?! Клянусь Шумиром, родиной Шустрорукого, ты наверняка страдал животом, когда боги одаривали людей мозгами, и потому не явился на раздачу!

Сай метался от костра к костру, тоже осунувшийся и почерневший, рассыпая ругательства, больше похожие на шутки, и шутки, больше похожие на ругательства. Пока что это срабатывало.

— Что это за вонь?! Клянусь правой рукой божественного покровителя всех любителей чужой собственности, ты, наверное, с перепугу бросил в костер свои два года нестиранные штаны!

Правда, люди уже не разражались ответными шуточками или громовым хохотом, как два дня назад — сил на это не осталось. Но чумазые лица расцветали злыми улыбками и шустрей начинали двигаться усталые тела — а это главное.

Конан плеснул на высунувшиеся язычки пламени ахлатской грязи из бурдюка — водой то, чем было наполнено озеро в центре оазиса, можно было назвать лишь условно. Костёр зашипел, завонял тухлыми яйцами, задымил. Вот и хорошо. Можно на пару ударов сердца распрямить ноющую спину.

И присмотреться к башне.

Ещё Нергал его знает сколько времени назад, во время предыдущей такой же вот передышки, ему показалось, что там, на самом верху, что-то происходит. Но времени рассмотреть повнимательнее не было — костры, будь они неладны! Вечно норовят то совсем погаснуть, то разгореться ярким бездымным и никому не нужным пламенем.

— Люди долго не выдержат. Может быть, день. Полтора. Не больше. Да и костры скоро поддерживать будет нечем…

Не отвечая, Конан шагнул внутрь линии костров — так, чтобы хотя бы ближние огни оказались у него за спиной и не мешали глазам. Хватит того, что дым мешает. Сощурился, запрокинув голову и до рези в глазах вглядываясь в ночной мрак, слегка подсвеченный дымным мерцанием костров на земле и звёзд на небе. Луна ещё не взошла, впрочем, если бы и взошла, толку-то от неё, новорождённой.

— Мой король, ты слышишь, что я говорю? Мы выбиваемся из последних сил, а в Башне только смеются! Надо что-то придумать! Иначе будет поздно и всё напрасно…

— Не напрасно, — Конан ощерился, расправляя ноющие плечи, шагнул вперёд, по прежнему не спуская с вершины башни прищуренных глаз. — Уже не напрасно. Посмотри вон туда!

Даже сквозь дым в неярком свете звёзд и костров была отчётливо видна тонкая светлая полоска, прочеркнувшая башню вдоль по вертикали, от вершины и почти до самого основания. Словно кто-то там, на крыше, опрокинул огромный котёл густого звёздного молока, и молоко это тонкой непрерывной струйкой течёт теперь по чёрному камню.

Вернее, нет.

Не на самой крыше этот неведомый кто-то свой котёл опрокинул.

Чуть пониже.

Там, где располагался крохотный и почти невидимый на таком расстоянии даже днём балкончик. Это именно с него спускалась вниз по чёрному камню переливчато мерцающая в свете далеких звёзд смутно-белая полоска.

И там, наверху, под самой крышей, по этой полоске что-то двигалось…

* * *

Атенаис зашипела, больно ударившись спиной о камни. Зажмурилась, смаргивая невольно выступившие слёзы и пережидая короткую острую боль под лопатками. Отдышалась.

Ей повезло. Сорвись она хотя бы на три-четыре узла раньше — и просто отдышаться вряд ли бы удалось.

Паучий шёлк — скользкая штука…

Ей вообще подозрительно часто везло последнее время. И везение это началось не вчера. И не сегодня, когда в самый последний момент догадалась она навязать на длинной ленте невероятно прочного — и такого скользкого! — паучьего шёлка дополнительные узлы. Без этих узлов она сорвалась бы намного раньше. И расшиблась бы тогда наверняка — к гадальщикам не ходить!

Может быть, это странное везенье началось с той дорожной сумки, что так беспечно забыла перебравшая вина Нийнгааль у самого входа в свой шатёр. Или даже нет, ещё раньше — с самого начала их путешествия по плоскогорью, когда сама Атенаис ещё вовсе не считала себя пленницей и была счастлива. А высшей жрице двух таких разных то ли демонов, то ли богов по не совсем понятным причинам захотелось вдруг изобразить из себя добрую наставницу и преподать юной глупышке два-три урока по практическому применению разных полезных травок.

Или даже ещё раньше, в таком далёком Асгалуне, когда, собираясь на праздник, привычно протянула она рабыне, укладывающей волосы старшей дочери короля Аквилонии в замысловатую торжественную причёску, бронзовую заколку в виде летящей ласточки…

Морщась, Атенаис осторожно подтянула колени к груди. Поднялась, опираясь обеими руками о мощное каменное ограждение балкона. Потянулась, проверяя, не сломано ли где чего. Подтянулась на руках, навалившись грудью на перила, посмотрела через ограждение вниз. Поморщилась ещё раз — но уже не от боли.

Она просчиталась.

Сверху казалось, что связанной из свадебного платья верёвки хватает до самого основания Башни. До самой земли хватает. А её на самом деле еле хватило только до нижнего балкона. Да и то — почти хватило.

А ещё сверху казалось, что от нижнего балкона до земли — рукой подать. Буквально допрыгнуть можно.

Но и это тоже — только казалось.

* * *

— Ты что-нибудь видел?

— Нет.

— А мне показалось — что-то упало.

Квентий закашлялся. Дым налетал клубами, мешая смотреть и раздирая горло сухим лающим кашлем. Они оба до хруста в шейных позвонках запрокидывали головы, но проклятый Нергалом балкон был слишком высоко, чтобы что-либо рассмотреть толком.

— Это не могла быть она! Она так просто не умеет! И высоты боится…

Правильно.

Он и сам почти теми же словами только что подумал. Только короче.

«Она — не Лайне».

Это для Лайне спуститься с горного склона, на котором и скальный баран себе все рога пообломает — пустяк, лёгкая разминка перед утренней трапезой. Для Лайне, с её исцарапанными руками и вечно сбитыми в кровь коленками, Лайне, больше похожей на дворового мальчишку-сорванца, чем на королевскую дочь.

Но — не для нежной и избалованной Атенаис, с её безукоризненной кожей, тонкими ухоженными пальчиками и изящной хрупкостью весеннего первоцвета. Атенаис и на лошадь-то забирается лишь при помощи двух слуг и особой лесенки, к тому же она действительно боится высоты — ей даже на галерее третьего яруса как-то раз дурно сделалось. Да и лазать в длинном платье по верёвке? Бред!

А Атенаис с трёх зим отроду не носила ничего иного.

* * *

Платье, особенно из невесомого паучьего шелка — штука великолепная. Никто не спорит. Мечта любой аристократки. До сих пор жалко. Просто сердце кровью обливается при воспоминании, как легко распадался его роскошный многоюбочный подол на невесомые длинные ленты прозрачного лунного серебра. Такое платье один раз в жизни встречается…

Но лазать в нём по верёвке?!

Бред.

Да и не было бы у неё никакой верёвки, попытайся она оставить то великолепное и неповторимое платье себе. Выбор иногда очень прост.

Атенаис отряхнула штаны, потеребила пояс, прикидывая — а нельзя ли из этих мелких обрезков связать нечто путное, чтобы дальше спуститься? С сожалением поняла, что это навряд ли — все более ли менее пристойные куски она уже использовала, когда вязала верёвку. На пояс и подвязку походных кожаных штанов по фигуре, чтобы не особо мешались во время спуска, пошли совсем уж никуда не годящиеся обрезки чуть ли не в ладонь. Такие во что-то длинное связывать — себе дороже.

Эти походные штаны из тонкой кожи — штука тоже неплохая. Не пачкаются, не промокают, почти не стесняют движений. Лайне, пожалуй, кое в чём всё-таки права. Но её правота — правота выживания, правота Рубиновой Башни. В Тарантии эта её здешняя правота нелепа и смешна, там вся правота целиком и полностью была на стороне Атенаис. Глупо во дворце вести себя точно так же, как и в военном походе. Иначе каждому королю пришлось бы тащить к себе во дворцовую спальню своего жеребца в полном боевом облачении. И спать с ним в обнимку, не снимая при этом походных доспехов. Что наверняка привело бы королей к большим неприятностям. Потому что вряд ли нашлись бы королевы, которым такое поведение супругов доставило бы удовольствие.

Жаль, конечно, что от верёвки не оторвать ни куска — слишком уж высоко она заканчивается. Не дотянешься, даже подпрыгнув. А прыгать Атенаис умела высоко.

Интересно, откуда родилось это глупое заблуждение, что если ты выглядишь и ведёшь себя как истинная дочь короля — то ты обязательно должна быть слабой и беззащитной? Если не носишься ты целыми днями по окрестным полям и лесам, пугая дикое зверьё, не дерёшься на палках с окрестными парнями, не лазаешь по деревьям — значит, руки твои неспособны удержать ничего более смертоносного, чем жареная фазанья ножка?

Чисто мужское заблуждение. Ни одна служанка, хоть раз одевавшая Атенаис хотя бы на одну из многочисленных дворцовых церемоний, не сочла бы её слабой и изнеженной. Потому что церемониальное платье её в руках держала — и знала, сколько оно весит.

Эти шитые золотом и серебром и чуть ли не в несколько рядов усыпанные драгоценными камнями церемониальные платья весили зачастую больше самой дочери короля Аквилонии. А ведь в них нужно было не просто отстаивать скучнейшие приёмы, устраиваемые в честь визита соседей или по каким другим поводам — в них ещё и танцевать надо было!

А дамское седло?!

Тот, кто считает, что езда в нём — сплошное удовольствие и не требует никаких особых усилий, словно в колеснице на удобном сиденье восседаешь, наверняка сам ни разу не пробовал. Вот любопытно было бы на такую пробу взглянуть!

Дамское седло элегантно. Оно позволяет истинной женщине — а кто может быть более истинной женщиной, чем старшая дочь короля Аквилонии? — сохранить изящное достоинство и красоту. Но красота — очень жадная богиня. Она всегда жертв требует.

И крупных.

Дамское седло неудобно.

Верхом — куда проще. И требует куда меньше сил. Ни одна изнеженная слабачка не сумеет усидеть в дамском седле даже при самом спокойном аллюре. А ведь при этом ещё и требуется сохранять видимость элегантной расслабленности и непринуждённости, словно бы всё происходит само собой, и ты не прилагаешь к происходящему ни малейших усилий.

Даже Лайне, пожалуй, не смогла бы усидеть в дамском седле. Во всяком случае — усидеть достаточно долго.

Ладно.

Это всё так, праздные размышления на то время, пока окончательно не затихнут отзвуки боли под лопатками и не прекратят ползать мурашки по онемевшим было рукам. Нечего время зря терять. А то прогорят курильницы, налетит свежий ветерок — и кончится власть пыльцы омариска. Лучше убраться с балкона до того момента, как очнувшиеся жрицы вспомнят о пленнице и решат проверить её самочувствие.

Балкон длинный.

Не может быть, чтобы на нём не оказалось ничего, что можно было бы использовать для спуска.

* * *

— Ты что-нибудь видишь?

Конан не стал отвечать, только поморщился досадливо. Ничего он не видел. Даже странной светлой верёвки отсюда уже не было видно за полукруглым боком стены — Квентию некоторое время назад показалось, что он что-то услышал именно с этой стороны, вот они сюда и переместились. И не только они одни — оглядевшись, Конан с раздражением отметил, что к ним с Квентием, бросив свои костры, подтянулись уже с полдюжины драконов и соколов — их, перемазанных и продымлённых, теперь было не отличить друг от друга не только на первый взгляд. Если так пойдёт дальше, скоро здесь соберётся весь лагерь. Отличная мишень для вражеских лучников! Пока из Башни, правда, не прилетело ещё ни одной стрелы или арбалетного болта, но кто может поручиться, что так будет продолжаться и дальше?

— Сай! — привычно вычленил он из толпы главную фигуру. — Отправь своих. Пусть будят спящих и седлают коней. Возможно, уходить придётся очень быстро.

К его удивлению, благородный разбойник не кинулся мгновенно исполнять порученное, а лишь кивнул и довольно осклабился:

— Уже!

— Что — «Уже»?

— Уже разбудили и, думаю, уже седлают — я послал два десятка сразу, как только понял, что тут что-то происходит. И верёвку принёс! Длинную!

— А верёвку-то зачем?

— Так ведь надо же кому-то попытаться сбегать через рвань — вдруг теперь получится? А верёвка — это на случай, если всё-таки не получится. Держи вот!

Он протянул Конану моток, деловито обвязывая свободным концом себя на уровне пояса. Конан повертел верёвку в руках. Хотел было сунуть её за пояс, но, подумав, тоже захлестнул на талии петлёй, скрепив двумя перекрёстными узлами. И лишь после этого засунул остаток мотка под импровизированный пояс.

— Смотри!

Топот. Звуки ударов металла о металл.

Там, наверху.

А потом над каменными перилами балкона, рассыпая дымные искры, взлетел факел. И упал на красный песок, шипя и плюясь огнём, в каком-то шаге от Конана. Но король Аквилонии не смотрел на факел. И никто не смотрел. Потому что над каменными перилами балкона…

* * *

— И куда это мы так торопимся, что даже не попрощались?

Она стояла в тёмной арке ведущего внутрь Башни проёма, потому-то Атенаис и не заметила её сразу. Факелы горели лишь на внешней стене, внутренние же помещения этого уровня заливала темнота, слегка разреженная смутным мерцанием Ритуального зала — там, глубоко внутри. Заглядывать туда Атенаис хотелось меньше всего на свете. Может, потому-то она не сразу и заметила Нийнгааль.

Хуже всего было то, что в проходе высшая жрица находилась не одна — в полумраке за её спиной угадывались ещё три силуэта.

Атенаис отпрыгнула к каменному ограждению.

— Почему ты не… Ты же должна была! Ты сама говорила!

Нийнгааль шагнула на балкон из-под арки, её хрустальный смех заметался меж тёмных камней.

— Я так сразу и поняла, что это твоих ручонок дело! Умненькая малышка. Видишь ли, старшая дочь аквилонского короля, пыльца омариска не действует на невинных детей, не знающих взрослых наслаждений, и высших жриц — тех, кому близко знакома Милость Повелителя…

— Не подходи! — закричала Атенаис, видя, что Нийнгааль делает ещё один шаг вперёд, и остальные высшие жрицы тоже выходят из-под полутёмной арки. — Не подходи!!!

Она метнулась наискосок, за изгиб полукруглой башенной стены. Подпрыгнула. Вцепилась обеими руками в длинную рукоятку факелодержателя. Рванула, уперевшись ступнями в шершавые камни стены и напрягаясь так, что в руках что-то хрустнуло. Крепления затрещали, подаваясь, противно заскрипели выдираемые из камня болты.

Она успела спрыгнуть вниз и развернуться, выставив перед собой горящий факел, буквально за мгновение до того, как из-за полукруглого бока стены появилась Нийнгааль со своими приспешницами.

Высшие жрицы не торопились.

— Не подходи, — Сказала Атенаис уже почти спокойно, делая факелом быструю отмашку, словно от злого духа. Нийнгааль остановилась.

— У тебя нет выбора, глупенькая. Ты не сумеешь спуститься по стене, а внутри Башни на этом уровне все проходы ведут лишь в Зал Ритуала. Тебе не удастся пройти мимо своей судьбы.

— Посмотрим, — ответила Атенаис, снова делая отмашку и слегка отступая, левой рукой пытаясь нашарить каменные перила. — Посмотрим. А пока — не подходи.

— Жаль. — Голос Нийнгааль звучал почти грустно — насколько вообще может быть грустным вымороженный лёд далёких горных вершин. — Жаль портить такое красивое тело. Но ты не оставляешь мне выхода, глупая дочь короля варваров.

Атенаис не заметила, откуда в руках у высшей жрицы вдруг появился обнажённый клинок. Может быть, его подала ей одна из молчаливой троицы за её спиной. А, может быть, он был там всегда, просто раньше внимания не привлекал. Свистнул воздух, рассекаемый остро заточенной сталью, лязгнул столкнувшийся с металлом металл и тягучая гулкая боль отдалась в руках от кистей до самых плеч — в последний момент Атенаис попыталась перехватить рукоятку факела попрочнее обеими руками, вот обеим и досталось.

А в следующий миг с таким трудом выдернутый из стены факел, рассыпая дымные искры, уже летел через каменные перила балкона. Через перила — и вниз, на красный песок пустыни Шан-э-Сорх.

— Вот видишь, глупая дочь аквилонского короля? У тебя действительно нет другого выхода отсюда, кроме как через Зал Ритуала…

— Ошибаешься. — Атенаис наконец-то нащупала верхнюю плоскость каменных перил, оттолкнулась обеими ещё ноющими руками и ногами одновременно — и одним движением оказалась наверху.

Всё-таки эти штаны — чрезвычайно удобная штука! В них всё так легко и просто выходит. В сковывающем и подхватывающем каждое движение платье подобный трюк у неё вряд ли бы вообще получился. Тем более — с первой попытки.

Атенаис встала, ловя равновесие. Выпрямилась. С удовольствием посмотрела на четырёх высших жриц — сверху вниз посмотрела.

— Выход есть всегда. Хотя бы вот этот, — она, не глядя, мотнула головой в сторону расстилавшейся внизу пустыни. — Вот навернусь сейчас отсюда башкою вниз — и будет вашему Повелителю вполне себе дохлая невеста! А я ведь прыгну. Митрой клянусь — прыгну, если только попробуете подойти!

Произносить такие грубые слова и клясться Митрой по каждому поводу — это тоже было из списка того, чего не положено делать порядочным королевским дочерям. Потому-то, наверное, Атенаис ругалась и клялась с таким удовольствием.

Хрустальный смех Нийнгааль был очень холоден. Его острые льдинки рассыпались по каменным плитам, вонзались под кожу, вымораживая кровь.

— Браво, старшая дочь аквилонского короля! Браво! Прыгай. Что же ты медлишь? Прыгай! Здесь очень высоко, ты наверняка разобьёшься насмерть. А, умерев, ты станешь женой моего Повелителя. Видишь ли, мы ведь уже начали Ритуал. Так, на всякий случай. Как раз перед тем, как придти сюда. И теперь Повелителю абсолютно всё равно, каким именно образом ты умрёшь, маленькая глупая старшая дочь короля из далёкой страны…

* * *

Ночь отступала. На пустыню со стремительностью дикой орды песчаных кочевников накатывал рассвет нового дня. Никем не поддерживаемый более дым относило в сторону от Башни — снова переменился проклятый местный ветер.

Снизу не было слышно, о чём говорят те четверо на балконе — трое на самом балконе и одна — на перилах. Но видно всё было очень даже хорошо. Может быть — даже и слишком хорошо.

У Конана перехватило дыхание, когда одна из трёх фигур, громко рассмеявшись, взмахнула рукой, а маленькая фигурка на перилах вдруг пошатнулась, теряя равновесие. Показалось, что этой, маленькой, только что нанесли тяжёлое ранение. Возможно — смертельное.

Два долгих гулких удара сердца она балансировала на самом краю. Устояла. Снова выпрямилась — и король Аквилонии смог вздохнуть. Не было никакого метательного ножа. Просто эта дрянь, в капюшоне, сказала что-то почти смертельное. Попыталась убить словом. У некоторых получается. Не с Атенаис, конечно, Атенаис и не такие слова выслушает, бровью не поведя.

Но это не повод спускать всяким…

Конан недобро ощерился:

— Сай, эти три порожденья шакала обижают мою девочку. Твои ножи при тебе? Так что же ты медлишь?!

Первые два ножа с визгом вспороли прохладный утренний воздух ещё до того, как король Аквилонии завершил свой упрёк. Третий отстал от собратьев на пару ударов сердца.

И точно так же, как и первые два, лязгнув о что-то невидимое, с жалобным звоном упал на рваный красный песок пустыни Шан-э-Сорх. Как раз на самой линии рваного песка и упал.

Запретная линия оставалась запретной не только для мужчин.

Конан зарычал, сжимая кулаки от бессильного бешенства.

* * *

— О! — подняла прекрасные бровки Нийнгааль, с любопытством заглядывая через перила. — Счастливый король-отец всё-таки успел на свадьбу старшей дочери. Правильно. Не каждый день и не каждой королевской дочери выпадает такая честь…

Перила были широкими — пятясь, Атенаис успела сделать три мелких шажочка, прежде чем нога её ощутила под собой пустоту.

Слишком высоко. Нийнгааль права. И ничего не поделать. Ничего не поделать, если даже это — не выход.

Нийнгааль обернулась. Взглянула на замершую на самом краю Атенаис с деланным изумлением:

— Что же ты стоишь, глупенькая? Помаши ему ручкой. Ты ведь послушная дочка, правда? Помаши-помаши! Пока ещё можешь.

Она играет.

Когда-то, ещё в Тарантии, Атенаис однажды видела, как дворцовый хорёк играет с пойманной полёвкой. Он точно так же тогда не торопился расправиться с бедной полузадушенной мышкой. Потому что отлично знал — у неё нет выхода.

Ни малейшего.

Словно послушная кукла-марионетка, которую дёргает за ниточки опытная рука уличного фигляра, Атенаис обернулась. Посмотрела вниз, на такой невообразимо далёкий красный песок Шан-э-Сорх. Далёкий и притягательный. Потому что всё равно лучше — так. Лучше так, чем в паучьих лапах, покрытых чёрными сальными волосами. Пусть лучше всё закончится быстро, на красно-чёрном песке Шан-э-Сорх. И этот песок станет чуть более красным…

— Ну что же ты, как неживая? Твой отец так спешил, а ты даже привет ему не передашь?

Атенаис подняла деревянную руку. Помахала. Так могла бы махать ватной рукой ярмарочная кукла. Она послушно смотрела на запрокинутые лица, но видела только красный песок.

Она ждала лишь толчка. Малейшего шороха или движения за спиной. Намёка на движение. И тогда — головой вниз, обязательно головой вниз. Чтобы наверняка, чтобы долго мучиться не пришлось. Со свёрнутой шеей долго не мучаются…

Отец, конечно, расстроится. И отомстит. Он обязательно отомстит. Он камня на камне от этой нергаловой башни не оставит, всю её разотрёт в мелкий красный песок.

Отец…

Тёмные, почти чёрные глаза на запрокинутом светлом пятне лица — слишком светлом на фоне чёрно-красно песка Шан-э-Сорх. Эти странно знакомые глаза не отпускают, прожигают насквозь и словно бы встряхивают за шкирку — так на псарне ловчий встряхивает нашкодившего щенка. Они не играют, как хорёк с той полёвкой, но от них точно так же никуда не деться…

— Папа?..

Атенаис моргнула, приходя в себя. Прищурилась, не отрывая взгляда от обжигающе-тёмных глаз и не замечая, что непроизвольно начинает улыбаться — нехорошей такой предвкушающей улыбочкой.

* * *

Конан метнулся вперед за миг до того, как она крикнула:

— Лови!..

И прыгнула.

Он всё понял заранее, по этой вот улыбочке и понял. Слишком часто он видел эту улыбочку — правда, личико, на котором она появлялась, раньше было другим.

Он не стал кричать: «Атенаис, не смей!». Он и Лайне-то не всегда это выкрикнуть успевал, а тут куда более длинное имя, глупо и пытаться. Да и потом, Атенаис — не Лайне. Ради шутки и разминки прыгать с такой высоты она не станет. Значит, действительно, выхода другого нет. Так зачем же тогда кричать ей всякие глупости под руку?

К тому же бежать по рыхлому разъезжающемуся песку — это тебе не по гладким каменным плитам, тут не до лишних криков.

Он пересёк запретную линию рвани в два прыжка, даже не заметив. Только бухнуло в последний раз, останавливаясь, сердце, стал густым и вязким воздух, и никак больше не протолкнуть его в сведённое судорогой горло. Он ещё успел подумать, принимая в падении на руки так знакомо распластанное полётом детское тело, что это очень удачно, что он успел в два прыжка. Прыгать с остановившимся сердцем было бы сложно…

Упасть им не дали. Мощный рывок застал как раз на середине падения, чуть ли не над самым красным песком. Конан упал на спину, крепко прижимая к себе пойманную прыгунью, всё ещё не дыша и потихоньку утекающим словно красный песок сквозь пальцы сознанием прислушиваясь к пугающей тишине в груди. Он уже почти ничего не видел, только чувствовал движение и боль. Его куда-то стремительно тащили, потом дёргали за плечи, пытались поставить на ноги и зачем-то били по лицу. А потом…

Потом гулко и больно толкнулось в груди. И ещё. И ещё раз. С каждым последующим разом было всё менее больно, а потом боль ушла совсем. И неожиданно захотелось вдохнуть. Очень сильно захотелось. И он вдохнул — судорожно, со всхлипом, с удивлением обнаружив, что воздух, оказывается, такой вкусный.

И мрак отступил.

Хотя мог бы и не отступать — ради такого-то зрелища стоило ли стараться?

Прямо перед Конаном торжествующе приплясывал донельзя довольный собою Сай, гордо потрясая мотком верёвки и всё время норовя пихнуть короля Аквилонии в грудь, плечо или живот — до чего в тот или иной момент было ему сподручнее дотянуться.

— Видишь, да? Видишь?! — кричал он радостно. — Я же говорил, что пригодится!! Что бы вы вообще без меня делали?!!

* * *

Незаметно подкравшийся рассвет с беспощадной чёткостью обрисовывал фигуры людей на красноватом песке. Они отступали быстро и грамотно, всё время стараясь прикрывать своего короля. Они правильно рассудили, что запретная линия непроницаема для метательного оружия лишь снаружи. Как и для мужчин. Вот и старались по мере сил. Но только получалось это у них плохо — слишком уж огромен был полуседой великан с крохотной девочкой на руках. Его мощный затылок и широченные плечи возвышались над их шлемами чуть ли не до лопаток — лёгкая мишень. И почти всё время над левым его плечом светился белый овал детского личика в обрамлении тёмных волос. Тоже мишень не из трудных. Дым прогоревших костров практически рассеялся и совершенно не мешал прицеливанию.

— Я не смогу убить их всех, у меня просто не хватит стрел! — сказал совсем ещё молодой слуга, почти мальчик, заметно нервничая и нерешительно поднимая арбалет. Ему никогда ещё не приходилось никого убивать, но происходило неслыханное — жертвенная Невеста живой и невредимой уходила всё дальше от Башни, так и не посетив Ритуального Брачного Ложа! — Я не смогу убить их всех, но Невеста была выбрана! Она не должна уйти живой! Мне… — он сглотнул, — мне завершить Ритуал?

Нийнгааль медленно покачала головой. Положила тонкие прохладные пальцы на напряжённо-горячую руку юного и потому пока ещё слишком ревностного слуги, останавливая его неуверенно-смертоносное движение. По губам её бродила странная задумчивая улыбка.

— Поздно, — сказала она негромко. — Поздно… Невеста уже ушла живой… Она за запретной чертой. Даже если она сейчас умрёт — Повелитель не получит её жизненной силы. И мы не получим ничего — кроме неприятностей. Этот король-варвар слишком настойчив…

— Я… я могу убить и его тоже!

— А вот в этом я не уверена. Такие, как он, не так-то легко дают себя убить. Брось эту игрушку — ты всё равно не умеешь с ней обращаться! И займись-ка лучше своими делами.

Молодой слуга покраснел, поклонился, но арбалет положил на перила с явным облегчением и удалился с неподобающей поспешностью. Похоже, он всерьёз опасался, что высшая жрица передумает и ему всё-таки придётся завершать Ритуал.

Слуга удалился. Но остались жрицы. Три высшие и одна из самых младших, её только что привела одна из высших — с молчаливого согласия остальных своих товарок. И теперь высшие жрицы со всё возрастающим сомнением и неодобрением рассматривали её помятую и лишённую всякого порядка одежду в пятнах свежей грязи, встрёпанные волосы и раскрасневшееся перепуганное лицо с подсохшими потёками слёз.

Вернее, на свою младшую последовательницу смотрели лишь три жрицы. Сама же Нийнгааль, отвернувшись от пустыни, не удостоила чумазую зарёванную девчонку даже взглядом. Она смотрела лишь на трёх равных себе женщин. Почти равных. И на губах её продолжала змеиться странная задумчивая улыбочка.

Она ждала, не собираясь начинать необходимый разговор сама.

И дождалась…

— Ритуал не может быть прерван, — жёстко сказала одна из жриц.

Остальные согласно кивнули.

Это не нуждалось в дополнительном обсуждении — начатый Ритуал действительно не может быть прерван на середине или отложен до лучших времён. Начатый Ритуал обязательно должен быть завершён. Пусть плохо, пусть криво и неудачно, но завершён. Плохое завершение лучше, чем никакого. Порченая невеста лучше её отсутствия. Это не обсуждалось.

— Для продолжения Ритуала необходимо выбрать новую Невесту.

Три острых безжалостных взгляда скрестились на стремительно бледнеющем личике младшей жрицы подобно трём обнажённым клинкам — показалось даже, что в воздухе отчётливо лязгнуло. Нийнгааль чуть качнулась вперёд — пора было перехватывать вожжи у слишком ретивых товарок, а то ещё завезут не туда:

— И, полагаю, всем присутствующим вполне очевиден этот выбор. Потому что Невеста Повелителя всегда должна быть определённой крови. Королевской крови…

Она говорила негромко, по-прежнему продолжая улыбаться. Три пары обнажённых клинков теперь сверлили её лицо — ненавидяще и оторопело. Наверняка каждая из них сейчас лихорадочно прикидывала — а не могла ли старшая жрица Нийнгааль сама подстроить все события этой ночи с расчётом именно на такой вот финал? Пусть их. Всё равно предпринять они уже ничего не успеют. Разве что покипеть и поплеваться ядом напоследок.

— Святотатство! Жертвенная невеста должна быть в первую очередь девственной!!!

Ну вот, долго и ждать не пришлось. Первая порция яда. Нийнгааль отмахнулась от этих слов с лёгкой улыбочкой, как от чего-то совершенно неважного. Разве что иронии в её голосе заметно прибавилось:

— Ну, полагаю, после сегодняшней ночи вряд ли вы найдёте в пределах Рубиновой Башни хотя б одну такую.

Её насмешливый взгляд остановился на растрёпанной младшей жрице — и та покраснела. Высшие же — наоборот, побелели. От ярости. В таком состоянии они могли натворить разных глупостей, и потому действовать следовало быстро.

Нийнгааль громко хлопнула в ладоши. Улыбка её стала шире:

— Решено! Невеста выбрана, и Ритуал будет закончен немедленно!

Она по очереди заглянула в глаза трёх почти равных ей далеко не подруг — и каждая из них опустила глаза, смиряясь. Происхождение иногда даёт определенные преимущества — в жилах ни одной из троих не текла королевская кровь.

Но та безграничная острая зависть, что увидела Нийнгааль в глазах всех троих, не имела ни малейшего отношения к её высокородному происхождению.

* * *

— А если бы я тебя не поймал?! — спросил Конан уже за границей разорённого Ахлата, когда стало окончательно ясно, что ни преследовать, ни стрелять в спины странные обитатели Рубиновой Башни не станут. И долгих зим жизни им за это, пусть и непонятно, чем они в своих странных действиях руководствуются. — Ты хоть подумала своей головёнкой?! С такой высоты! Ты бы разбилась, опоздай я хоть на миг!

— Вот ещё! Глупости какие… — Атенаис отстранилась, упираясь маленькими ручками ему в грудь. Поморщилась. И он как-то сразу понял, что прижал её в порыве гнева слишком крепко. Как ещё только совсем до смерти не раздавил, варвар!

Смутился.

Разжал огромные руки, потихоньку опуская дочь на красный песок. Вздохнул виновато.

— Глупости! — повторила Атенаис, отряхиваясь с брезгливостью вывалявшегося в грязи снежного барса. Поправив обеими руками причёску, она подняла вверх серьёзное узенькое личико. И вдруг улыбнулась настолько ясно и безмятежно, что показалось — над пустыней зажглось второе солнце:

— Лайне-то ведь ты всегда ловил! А чем я хуже?

Конан засмеялся, огромной рукой аккуратно взъерошив только что с таким тщанием уложенные волосы старшей дочери.

— Ничем! — крикнул он наступающему счастливому дню. И добавил уже тише — только им двоим: — Ничем. Конечно же.

Ржание и близкий конский топот заставили его снова поднять голову. Подъехавший Квентий вёл в поводу огромного конановского Аорха. Злобный жеребец сопротивлялся и скалил крупные жёлтые зубы, норовя укусить. Квентий ловко уворачивался. Остальные ждали немного поодаль, уже в сёдлах.

— Ну что, на Шушан? — спросил Квентий, передавая поводья.

— На Шушан! — подтвердил Конан, одним движением запрыгивая в седло. То, что при этом пришлось левой рукой прижимать к себе взвизгнувшую Атенаис, ему нисколько не помешало.

— На Шушан! — повторил он, мощным шенкелем посылая жеребца с ходу сразу в галоп. И опять засмеялся.

Но это был уже совсем другой смех.