1

Итак, преодолев все тяготы и лишения пути, сборная команда фаценских сыщиков прибыла в Эштру, столицу Зеленодолья, для участия в соревновании по выяснению причин появления Огненного Ока и поиску тех злодеев, что толкают мир в пропасть безумия. Наша команда заявилась в следующем составе: командир королевской стражи Таниус Фрай, делегат воровского Синдиката Фацении Штырь, он же Сток, и я — бедный неприкаянный расследователь Мельвалиен Райен.

Наши противники… Состязание уже началось, однако они пока еще не проявили себя, так сказать, воочию. Возможно, они даже не знают о том, что кто-то бросил им вызов. Но ничего — я буду не я, если они не узнают. Правда, когда это случится, тройке настырных горцев уже придется выкладываться по полной программе. В особенности их лидеру, которому предстоит взвалить на себя основную ответственность за успешное общекомандное выступление, причем любой результат, кроме первого места, будет считаться катастрофой всемирного значения. Поэтому, как вы понимаете, на возможность реванша рассчитывать не стоит, а учитывая то, что время по природе своей скоротечно и мы не знаем, сколько его нам отведено, засучить рукава и взяться за дело стоит уже прямо сейчас.

Так что начинаем! Работы для вашего покорного слуги — непочатый край, следствие состоит из одних неразрешенных вопросов. Первым делом решался вопрос с жильем, поскольку на помощь каких-то неизвестных родственников моей тетушки я не слишком рассчитывал.

Искать постоялый двор особо и не требовалось — прямо на площади их было сразу два. Рядом с Храмом располагалась большая таверна с названием «Красно Солнышко» — над ее входом висело изображение толстощекого светила с довольным выражением «лица». Напротив, по другую сторону площади, размещалось еще одно заведение того же типа — «Полумесяц», фасад которого украшала ущербная луна с крючковатым носом и кислой ухмылкой.

— Сюда, сюда, гости дорогие, пожалуйте к нам! — От «Солнышка» в нашу сторону катился кругленький лысоватый толстячок, очевидно, владелец таверны. Характерное «рыкание» выдавало в нем ранта («Ррнт, понимаешь!» — говорят они). До чего же эти кабатчики ушлый народец, за версту чуют состоятельного клиента!

— Любезный, а чем ваш кабак лучше того, что напротив? — спросил Таниус, пристально рассматривая собеседника и ища в его словах и действиях скрытый подвох.

— Это там — кабак, а у нас — гостиница, понимаешь! — деланно возмутился толстячок, совсем не смутившийся тем, что его разглядывают, как девицу на выданье. — «Полумесяц» дерржит мой бррт-близнец — известный жмот и сквалыга. Пиво там ррзбавляют, мясо в таррлку не докладывают, постояльцев не уважают — девиз, понимаешь, у него такой: «Дешево и сер-рдито»! Этот жучок даже на стррительстве экономил — в ррстворр (ну и словечко — язык сломаешь!) яйца не добавлял, камни клал, почитай, на одной глине, а там, где два гвоздя надо забить, давал один, да и то не всегда, понимаешь. Помяните мое слово, однажды его шарршка ррхнет ему же на плешь, не советую вам быть ррдом в тот момент.

Как бы подтверждая его слова, порывом ветра с крыши «Полумесяца» сорвало кусок черепицы, и он грохнул точнехонько на столик любителей пива, разметав только что принесенные кружки. Негодованию обиженных не было предела.

— Во! Во!!! Смотррте, сейчас у него вся кррша поедет и стены посыплются! — радостно запрыгал толстячок, высунув язык и сделав неприличный жест пальцами.

Ну что тут скажешь… Крыша-то поехала не у «Полумесяца», а у кое-кого другого — я бы не смог пожелать такого кровному брату, каков бы он ни был. Никакой катастрофу так и не случилось, и трактирщик, нимало не расстроившись, потащил нас в свой «отель», в «номера». Это действительно была лучшая гостиница из всех, в которых мы останавливались до того, но исконные обитатели общественных заведений — клопы и тараканы — водились здесь в должном количестве сто к одному не в пользу постояльцев.

В этом «солнечном» месте мы и решили встать на постой. Каждый вечер в нашу таверну забегал Трейсин, осведомлялся, не надо ли чего, и вновь таинственно исчезал. Уж не в самом ли деле он тут мятеж организует? Впрочем, чтобы устроить заговор, одних связей мало — нужны деньги, и немалые, а у нашего голодранца ветер в карманах гуляет. Да и куда ему, заштатному купчишке, — кишка тонка!

Следующим утром я навестил родню Клариссы. Как я и предполагал, они были беженцами и жили в пригороде, который возник сразу после войны, чуть ли не вдвое расширив городские границы. Маленький тесовый домик, а в нем ютились человек десять. Бедность — она что у нас, что здесь, везде одинакова. Латаные-перелатаные платья, разбитые башмаки, голодные детские глазенки и понурые взгляды их родителей. И тем не менее они выставили на стол все, что у них было. Я понимал, что завтра они пойдут за околицу собирать корешки и побеги травы, чтобы хоть как-то дотянуть до первых лесных ягод. Наша горская гордость не позволит им просить милостыню.

Прощаясь, я оставил этим добрым людям все свои скромные сбережения. Мне эти деньги, может, уже и не понадобятся, а для них — перевернут всю жизнь. Земляки еще пытались отказаться от нежданного богатства, но плакали от счастья, женщины стремились поцеловать мне руки, а мужчины — обнять покрепче. Все-таки этот мир не совсем безнадежен, пока в нем живут такие люди.

Завершив это дело, я наконец взялся за следствие — его предварительный этап, который включает в себя сбор сведений, опрос свидетелей и подбор экспертов.

Именно с последнего я и начал. Поскольку в деле о появлении Огненного Ока и о сопутствующем ему приступе всеобщего безумия имелась явная сверхъестественная подоплека, мне нужен был большой знаток по части волшебства. Причем это должен был быть не какой-нибудь деревенский знахарь, а настоящий колдун, могущий внятно объяснить природу и суть явления, то бишь человек с высшим магическим образованием. И чем это самое образование выше — тем будет лучше для меня.

Поэтому я сразу нацелился на самый верх. Как известно, в любой стране имеется начальствующий маг, которому доверено разрешать склоки между колдунами более мелкого пошиба и следить, чтобы они не залезали на чужую территорию. Таковой, то есть таковая имелась и в Зеленодолье. Звали ее архимагесса Калинта Природная, и ее призванием было вмешиваться во все соседские склоки — может быть, для достижения сомнительной славы, а может быть, просто для самоутверждения. Пару лет назад, когда королевская власть в Фацении пошатнулась так, что едва не упала совсем, имя этой волшебницы-выскочки было на слуху. Тогда ей хватило ума вовремя покинуть негостеприимный Эйс и не разделить судьбу мятежников-пораженцев, но в светских кругах еще долго судачили о том, как бы все повернулось, если бы Зеленка не отступила.

Пора наконец и мне встретиться с этой самой Зеленкой. Опросив с полсотни первых попавшихся по пути, я выяснил место проживания зеленодольской архимагессы — какой-то помятый и небритый конюх с горящими глазами, явно с похмелья, изъявил желание меня проводить аж до дверей чародейской обители, естественно, не за просто так.

Этот доходяга притащил меня далеко за пределы города к Утопающему в зелени поместью и, получив свою честно заработанную монетку, унесся галопом к ближайшему шинку на перекрестке. Я долго стучался в ворота и орал до хрипоты, Пока из особняка не выполз какой-то старый хрыч с покрасневшим, запятнанным лицом и не прошамкал, что, дескать, госпожа архимагесса в данный момент собирается к отъезду, что она приказала никого не впускать и что вообще таким бродягам, как я, на прием к ее милости путь заказан.

Однако скользнувшая в карман привратника золотая монетка слегка подправила его мнение насчет моей бродяжной сущности. А еще несколько марок, призывно зазвеневших в моих руках, заставили старпера шустро сбегать в особняк и доложить о приходе «высокопоставленной особы инкогнито». Наверное, хозяйка у деда жадная, платит мало, вот ему и приходится подрабатывать на посетителях.

Через несколько минут я уже стоял в большом переднем зале (язык не поворачивался назвать этот роскошный чертог прихожей) с колоннадой, портиками и фигурными фризами и только успевал крутить головой в изумлении. Зеленодольскую архимагессу явно не зря называли волшебницей Природы — все свободное пространство зала оказалось занятым множеством горшочков, вазонов и кадок с цветами, кустиками и деревцами, и почти все они были мне неизвестны.

А какие тут витали запахи! Просто умопомрачительно! У меня даже закружилась голова, когда я сунул нос в огромный фиолетовый бутон с желтыми прожилками. Маленький кустик с голубенькими цветами-колокольчиками совершенно натурально зазвенел, когда я к нему притронулся. А когда я притянул какую-то лиану с множеством мелких розовых соцветий, то от них повеяло — вы не поверите — ароматом жареной индюшки!

А это что за цветочек? Стоит отдельно — наверное, для того, чтобы его чудный запах другими не перебивался. Вот сейчас я его понюхаю…

— Не советую — цельный день слезиться будете, — прозвенел приятный, но несколько резкий голосок. — Вы туточки прямо как до своей хаты пришли — нюхаете усе подряд. Кто вы есть вообще такой, господарь «инкогнито», и что вам требуется от мене?

— Мельвалиен Райен, наемный расследователь… королевский, из Фацении, — сбивчиво представился я, смущенно пялясь на входящую в зал волшебницу.

Совершенно вопреки моим представлениям об архимагессах главная зеленодольская колдунья оказалась стройной высокой особой лет тридцати, с узкими зелеными глазами на красивом, но испорченном постоянной ухмылкой лице, с короткими, по плечи, прямыми зелеными волосами, в которых мерцала диадема из крупных изумрудов. Длинное, перехваченное широким узорным поясом шелковое платье ядовито-зеленого цвета также было расшито мелкими изумрудами. В руках магесса держала стек, изредка похлопывая им по ладони или по собственной ноге. А мне вспомнились красные полоски на лице старого привратника, и легко представилось, что этот прут запросто может пройтись и по моим щекам.

— И что же хочет господин Райен от госпожи Калинты? — уже более нетерпеливо произнесла волшебница, подойдя ко мне и снисходительно рассматривая меня с ног до головы (между прочим, в приличном обществе это делается наоборот). — Зараз предупреждаю — ноне я отъезжаю до Травинка-лиса, и у мене почти нет времени.

— Я предлагаю вам поработать на меня… на фаценскую Корону, оказав посильную помощь в расследовании причин появления Огненного Ока, — торопливо забормотал я, понимая, что никаким иным способом эту самостийную даму мне заинтересовать не удастся. — Сколько вы берете за свои услуги?

— Сколько я беру — столько у вас нет, — усмехнулась Калинта. — Опять же, мене уже сделала схожее предложение очень, я повторяю — очень высокопоставленная особа. Посему вы, господарь королевский наймит, как никто, должны внимать, что я зараз не могу работать на двух заказчиков.

— Но если у этих заказчиков была бы одна и та же цель? — возразил я, вспомнив, как легко пришли к согласию Таниус и Штырь. — Тогда бы вы согласились работать сразу на двоих?

— Конечно, — умильно улыбнулась волшебница. — Однако ваша задача совершенно обратна той, какую доверили мене, посему я ничем не могу вам помочь. Может быть, как-нибудь в другой раз?

— Что ж, спасибо и на этом… А можно узнать имя вашего нанимателя? — встрепенулся я, но по выражению глаз Калинты понял, что разговор окончен. — Да, может быть, и в Другой раз…

Тяжелые двери захлопнулись за мной с издевательским скрипом, смеясь над незадачливым сыскарем, которому еще около часа предстояло топать до города. Вот и все, день пропал впустую, он принес мне лишь разочарование и чувство зря потраченных денег и времени. Что ж, начало получается не очень, но могли ведь и собак спустить…

Но мы, горцы, люди упорные, и первые неудачи не выбьют нас из колеи. И на следующий день я решил начать с малого, то бишь выяснить, что ж такое я раздобыл в башне у Аргхаша. Всю эту кучу безделушек я привез с собой и сейчас твердо намеревался, так сказать, отделить зерна от плевел. А вдруг я, сам того не зная, ношу с собой целое состояние? Если оно и в самом деле так, то мне, конечно, предложат это продать по смехотворной цене. И конечно, я, слегка поторговавшись, откажусь!

С раннего утра я отправился в обход по колдунам рангом пониже, благо жили они все рядом — на центральной улице Эштры с самым что ни на есть волшебным названием «Звездная». Тут меня ждало повторное разочарование — при виде ночного горшка, который я первым делом совал им под нос, напыщенные чародеи лишь фыркали, а иные и возмущались таким отношением к их почтенным персонам. Насчет прочего мнения складывались самые разные, но никто, совсем никто не предлагал мне что-нибудь продать.

Ближе к полудню я подустал, обнаглел и начал рассказывать про удивительные истории моих «чудесных» предметов, которые придумывал тут же, на ходу. Меня внимательно слушали, улыбались и… просили зайти в другой раз. Я решил понять это «правильно» и действительно начал заходить к ним по второму кругу. В третий раз колдуны меня зайти уже не просили — они просто начали посылать меня друг к другу, как «подарок» для конкурента.

Как гласит наша народная поговорка: «Упорство и терпение сломают любое сопротивление». Когда я зашел к некоему Великому Астромагистру в пятый раз за день, да еще и с полным набором рекомендаций от его «доброжелательных коллег», задерганный шарлатан взвыл почище волка, поскольку понял, что оказался крайним. Отказать такому почтительному клиенту было бы совершенным непотребством, а честно признаться, что он дурит людям головы, означало лишиться источника доходов.

К тому же по моему выражению лица Астромагистр отлично понял, что разница между «крайним» и «козлом отпущения» стремительно сокращается. Несчастный колдун долго думал, как ему выпутаться из этой непростой ситуации, и вдруг на него снизошло озарение. Он вспомнил(!), что в прошлом году слышал от снохи своего брата, что ее сестра, купившая золотое кольцо по необычно дешевой цене, засомневалась, все ли с ним в порядке, и обратилась за советом к какому-то старику-фаценцу из пригорода, который умеет смотреть в суть вещей.

Тот кудесник высмотрел в подозрительном кольце черное колдовство и сказал, что того, кто его наденет, ожидает страшная судьба — смерть от воды. Конечно, смех смехом, но кольцо для проверки накрутили на хвост кошке и заперли ее на ночь в доме, где вроде бы и топиться-то негде. А поутру обнаружилось, что несчастное животное болтается в ведре с помоями, которое кухарка забыла вынести, причем это случилось с ней впервые за двадцать лет.

Да, от судьбы не убежишь, она всегда ждет тебя с золотым кольцом в одной руке и с помойным ведром — в другой. И никогда не знаешь, какую руку она протянет тебе в следующий раз. Поэтому всегда лучше перестраховаться и спросить совета со стороны — может, оно и без толку, но хотя бы будет на кого попенять в случае неудачи.

Мне, настырному, подробно, чуть ли не на пальцах объяснили, как найти этого самого «смотрителя судьбы», но все же я разыскал его обиталище с большим трудом. Я здесь по ходу дела, конечно, всяких домов навидался, но к этому просто страшно было подойти — ветхая, покосившаяся хибарка заунывно скрипела, покачиваясь на ветру. Того и гляди рассыплется. Первая же ступенька крыльца проломилась под ногой, а дверная скоба так и осталась в моей руке, когда я открыл двери.

— Эй, есть тут кто живой? — заорал я вовнутрь, не решаясь переступить порог. Кто его знает, может, «смотритель судеб» уже давно помер и лежит закостеневшим трупом, сжимая жезл в усохшей руке…

— Заходи, заходи, коли не боишься! — донесся из темноты дребезжащий старческий голос.

Бояться? Да я за последнюю неделю столько натерпелся что меня уж вряд ли чем-нибудь проймешь. Половицы подо мной подозрительно поскрипывали, когда я, осторожно ступая, шел по коридору. В конце его обнаружилась маленькая комнатушка, забитая всем тем бесполезным хламом, который так обожают копить волшебники, при этом все сверху покрывал толстый слой пыли и паутины.

Хозяином этого чулана, другого слова и не подберешь оказался невысокий, согнутый в три погибели, морщинистый и подслеповатый старичок с квадратными очками-линзами на носу. Возраст старичок имел такой преклонный, что и сам, наверное, уже запамятовал, сколько ему лет. А одет он был, как и подобает колдуну, в бесформенный балахон, когда-то имевший радикальный черный окрас и расшитый звездами. Правда, с годами магическая униформа поизносилась и выцвела, приобретя невзрачный серый цвет, характерный для любой старой тряпки, а блестки давным-давно отпали — на их месте остались лишь темные отметины, перемежающиеся с пятнами от еды и грязи.

О таких людях с уверенностью можно сказать — общество забыло о них, а они, обитая в своем собственном маленьком мире, этого даже и не заметили. Я думаю, старый маг вряд ли сможет вспомнить, когда он в последний раз выходил на улицу, но зато опишет со всеми подробностями свой последний поход по астральным мирам.

— Добрый день, дедуля. Мне необходим… э-э… ваш совет.

— Да-да, вы правы. Хоть снаружи и день, а здесь света маловато. Сейчас поправим.

Вот повезло-то, он к тому же и тугоухий! Или притворяется? Старик тем временем забормотал себе под нос, взмахнул руками и… Я сиганул в другой угол не хуже горного козла, когда обросшая мхом бревенчатая стена у меня за спиной превратилась в стену огня!

— Вы… Ты!.. Ах ты, сморчок-перестарок! Чтоб тебя колесом скрутило, в хвост и в гриву! Ты что, поджарить меня задумал!!!

— Чего ж вы так скачете? Это всего лишь иллюзия, притом весьма неудачная. Ну, что вам надо-то?

— Помощь мне нужна, старая тетеря!!!

— Не орите мне в ухо, молодой человек, я еще не глухой, но ваши вопли могут вполне к этому привести!

— Вот так, значит! Но вот это-то ты должен не то что увидеть и услышать, а даже учуять! — Я звякнул по столу золотой маркой.

Откуда у этой ходячей мумии такая реакция? Я и глазом моргнуть не успел, а старикан уже пробовал монету на зуб, и… честное слово, своими глазами видел, — на запах! Скажите мне, золото пахнет? Вот-вот, и я о том же…

— Фаценская марка, отчеканена лет десять назад, с большой примесью железа, золото — из Сторсовых шахт, железо — местное болотное, в последнее время монета по рукам ходила недолго — ощущается аура двух или трех человек.

Если ты, старый хитрец, не сочинил это прямо сейчас, цены тебе нет! Тут престарелый маг, вновь направив монету в рот, внезапно зашелся в приступе кашля, судорожно сглотнул и схватился за горло, а потом виновато посмотрел на меня своими подслеповатыми глазенками.

— Ой, п-проглотил… П-простите…

Ну что мне с тобой, прохвостом, делать? — не желудок же промывать! Да я и уверен — не глотал ты монету, а в рукаве спрятал. Может, золото тебе уши-то прочистит да голову просветлит…

— С таким талантом — и в такой дыре! — покосился я на «горящую» стену. Пожалуй, пламя действительно было какое-то искусственное, ненастоящее, хотя в первый момент Даже почудилось, что на мне загорелась куртка.

— Эх, да кому это надо в наше прагматичное время! Разве что на ярмарке народ развлекать, так возраст уж не тот…

— Ну все-все, пошутили и забыли. Теперь ближе к делу. Что вы скажете об этом? — Я предъявил на опознание «подозрительный» кинжал, которым в Эсвистранне пытались убить Таниуса.

— Нож слабомагический! (Да неужто? Я-то думал, топор обыкновенный, не иначе!) Гравировка на клинке сделана данийскими рунами и переводится как «Синее пламя», возможно, это характеризует свойства предмета, но также возможно, что это подпись мастера. Выкован и зачарован он лет эдак сто назад, в годы моей юности такие поделки считались сильным оружием, а сейчас ими режут хлеб и мясо. Да… я люблю мясо, поджаристое, дымящееся, с хрустящей корочкой…

— Будет тебе мясо, будет и корочка — если заработаешь. Что это такое, по вашему разумению? — Я сунул деду под нос приснопамятный ночной горшок и прочитал ту самую абракадабру, что к нему вроде бы имела отношение.

— Это есть медная кастрюля(!), сравнительно недавно изготовленная и использовавшаяся для хранения… м-м-м… едкого химического реактива(!!!). Магией тут и не пахнет, однако для вас эта посудина имеет жизненно важное значение. Прозвучавшая фраза похожа на кгхаш — это достаточно редкий язык, на нем говорят малочисленные, ныне вымирающие народы Крайнего Севера: росики, мосики, пёсики. Хотя нет, пёсики — это вроде бы собаки… Я к тому, что в наших краях эти лингвоизыски никто не переведет. Знать, на север вам дорога…

Ну-с, господин кудесник, порадовали вы меня, да так, что зубы заныли. Я допускаю, что для Аргхаша ночная ваза могла иметь жизненно важное значение — все ж таки неудобно было бы его милости архимагу студеною зимой мочиться из башенного окна. А мне эта «кастрюля» все равно что быку — вымя: молока не добьешься, зато позора не оберешься. Росики, пёсики… бред какой-то, не отправляться же мне на другой конец мира, чтобы проверить, насколько усохли мозги у старого маразматика!

— Спасибо и на этом, милый дедуля, — с большим трудом нашел я хорошие слова и подавил страстное желание как следует треснуть медным горшком по лбу этому знатоку-очковтирателю. — Теперь внимательно изучите то, что я нашел в колдовском вертепе, — что здесь к чему и какая мне от всего этого польза?

— Так… так… гм… ерунда… утиль… отстой… а вот это что? Интер-ресно! Хотя нет, тоже ерунда! Слушайте сюда, молодой человек. Все это — ритуальное барахло для начинающих, вам и Даже мне оно без надобности. Кроме, пожалуй, вот этой штучки. — Старый маг повертел в руках маленький стальной медальон в виде щита с изображением чего-то наподобие замка с башнями. — Занятная вещица, по-моему, этот талисман способен притягивать и рассеивать энергетическое воздействие. Повесьте его себе на шею, и никакие вражеские козни вам уже не страшны. Правда, если на вас озлится настоящий маг, эта пластинка ничем не поможет, да… А ну-ка, ну-ка, покажите, что это у вас на запястьях? Неразъемные Браслеты! Да еще оба разные, чудно! Как они на вас очутились? Все, молчу, молчу… А вы знаете, что в старину такие вот браслеты надевали друг другу на руку влюбленные, и если их чувства были воистину чисты и прекрасны, обручи чудесным образом срастались и соединяли любящие сердца навсегда. И жили они долго и счастливо и умирали одновременно… Извините, отвлекся. Лишь в наше утилитарное время колдуны научились смыкать их независимо от воли человека и использовать для своих низменных целей, скажем, видеть мир его глазами, слышать его ушами, ощущать его чувствами и даже управлять несчастным, словно куклой на веревочке. Такая пара не разомкнётся, пока оба не снимут свои браслеты, а вот как их снять — никто не знает. Разве что вместе с рукою…

Добрый, милый дедушка, из тебя получился бы отличный сказочник, да только не в ту школу тебя мама отвела… Ладно, вводим в игру козырную карту.

— Теперь забудьте про все, о чем я дотоле вас спрашивал, стряхните паутину со всех уголков сознания и сосредоточьтесь на одном слове, самом главном. Это слово — моя судьба. Это слово — «ЛУСА».

«Смотритель судьбы» нахмурился, посерьезнел, по его лицу было видно, что мозг, годами работавший вполсилы, заработал на полную катушку и начал раскручивать спирали памяти, уходящие вспять на десятилетия. Так продолжалось минут десять, чувствовалось, с каким трудом ему приходится пробивать монолит времени. Наконец он опустил глаза и скорбно вздохнул, пожав плечами:

— Ничего… Я чувствую, оно взаправду важно и где-то близко. Кажется, вот-вот ухватишь, но не дается, ускользает. Простите, я больше не могу быть вам полезным — мигрень навалилась… Извините…

Старый маг обхватил голову руками и замер, лицо приобрело страдальческий вид. Фальшивый огонь потух, вокруг сразу стало темно и неуютно. Я вдруг понял: он действительно старался сделать для меня все, что было в его силах. Одинокий всеми забытый старик коротает дни в своем грязном чулане в иные дни даже без корки хлеба, память — это все, что у него осталось, и общение с людьми для него теперь так важно. Я оставил на столе еще марок двадцать — ему надолго хватит. Уходя, я еще раз взглянул на старого мага — превозмогая боль, он улыбнулся мне, а из его глаз текли слезы радости.

Все то, что было поименовано «барахлом», немедленно отправилось в ближайшую канаву. Подведем неутешительные итоги дня: я по-прежнему далек от разгадки. Уж если сам «смотритель судьбы» расписался в неведении, то куда теперь мне податься в поисках истины? Где бы найти такую библиотеку, в которой есть ответы на все мои вопросы?

Библиотека… Да, это именно то, что мне нужно. То, что не помнят люди, терпеливо хранят рукописи. У меня был еще один шанс, правда, очень уж ненадежный. Мысленно я вновь вернулся к событиям четырнадцатилетней давности. Тогда, во время военного отступления, рядом с госпитальным обозом какое-то время шла колонна с тяжело груженными телегами, в которых находились имперские архивы. Потом они завязли в хляби и отстали, а в Эштру прибыли уже после заключения мира, бок о бок с войсками данийской Коалиции. Новой власти они не пригодились, имперцев к тому времени уже и след простыл, поэтому архивы так и остались где-то в городе, никому не нужные. Что-то с ними теперь сталось — может, сгнили в сырых подвалах, или мыши сгрызли вкусный пергамент? А может, ими зимой печи растапливали? В любом случае я попробую узнать о судьбе архивов у представителей местной власти.

Вроде городок был небольшим, но чиновников в нем расплодилось — ой-ой… Вначале я предполагал, что за небольшую мзду любой из них просто укажет, где находится объект моих поисков. Ан нет! Во-первых, каждого второго я попросту не нашел: кто-то в запое, кто-то ушел пожрать, да так и не вернулся, кто-то вообще уехал из города «навестить больную бабушку».

Во-вторых, каждый из тех чинуш, кого мне все же удалось вьщепить, видел перед собой лишь маленький кусочек своих непосредственных обязанностей, как-то: ремонт мостовых, стрижка газонов, сушка белья в положенных местах, контроль за кошачьей рождаемостью в городе (да-да, не смейтесь!) и тому подобное. Наиболее продвинутые догадывались отправить меня в городской циркулярий, прямо-таки ломившийся от документов, но все они так или иначе относились к муниципальному хозяйству. Один облеченный должностью умник в огромных очках с толстыми линзами, являвшийся ответственным за книготорговлю, ничтоже сумняшеся послал меня в городскую библиотеку, и только спустя два часа рысканья по городу я выяснил, что таковой в Эштре отродясь не было. Только под вечер я приплелся в гостиницу и рухнул в постель без сил, как есть одетый.

Второй день также закончился ничем — уже становилось ясно, что одними своими усилиями мне следствие с места не сдвинуть. Поэтому со следующего утра я привлек к поискам все доступные «трудовые резервы». Задачка разрешилась просто — Таниус вышел в трапезный зал таверны во время завтрака и громогласно заявил, что заплатит сто золотых тому, кто укажет местонахождение пропавшего имперского архива. Какая тут началась суета! Весь присутствующий народ гурьбой сорвался к дверям, яростно расталкивая друг друга локтями и затаптывая упавших конкурентов.

Мы же остались спокойно завтракать и дожидаться результатов. Где-то часа через три в таверну докатилась обратная волна — взбудораженные люди начали заскакивать с улицы и настойчиво выяснять, не водятся ли здесь «импеськи хорькивы». Ответив отрицанием раз двадцать, наш хозяин не выдержал и двадцать первому, не говоря лишних слов, заехал в репу, после чего на дверях пониже вывески появилась надпись «Арьхивов здеся нету!».

И вновь нас выручил Трейсин. Во время обеда он влетел в зал чумазый и растрепанный, но безмерно радостный и заорал: «Нашел!!!» Остальные архивоискатели, умаявшиеся от бесплодных забегов и зашедшие передохнуть, перекусить, а заодно и узнать о ходе поисков, все как один, громко горестно вздохнули и наградили Трейсина такими испепеляющими взглядами, что, будь они хоть чуточку овеществлены, от счастливчика не осталось бы даже кучки углей.

Трейсин привел нас к маленькому храму в пригороде. Церквушка выглядела совершенно заброшенной: штукатурка со стен обвалилась, каменная кладка поросла мхом, а во дворе сухо шелестел прошлогодний репей высотой в человеческий рост.

— Ты, часом, не ошибся? — с сомнением поглядывая на заросли, произнес Штырь. — Туда, поди, лет сто никто не ходил.

— Мальчишки везде шныряют… — усмехнулся Трейсин. — Несколько местных сорванцов искали там тайники со златом и пошуровали в подвальных захоронах. Сокровищ они, конечно, не сыскали, но внизу они взломали множество окованных кладенцов, и усе они были до верху навалены древними писаниями. Вот я туточки и домыслил: то не что иное, как искомые архивы.

— А ты сам туда ходил? — поинтересовался я.

— Ну-у… Не ходил, боязно единому-то, Да ведь и мальчишек там что-то зело напужало. Они так улепетнули из храма, токмо пятки засверкали.

— Сейчас ты вроде бы не один, так что иди прокладывай дорогу, отрабатывай свою сотню, — напомнил Таниус.

Трейсин, слегка поколебавшись, надвинул шапку на глаза и ломанулся в репейник, оставляя за собой тропинку. Когда мы добрались до портика, наш «первопроходец» уже сидел на поросших мхом ступенях, сплошь облепленный колючками, смотрел на нас с укоризной и даже не пытался очистить одежду.

— Грешно над беднотой глумиться… — пробурчал он при виде наших расплывающихся улыбкой лиц. — Не пойду я дале…

— Ты чего это тут расселся?! А ну-ка живо полез вовнутрь! Пока до бумаг нас не доведешь, золота не получишь! — возмутились я, Таниус и Штырь в один голос.

Купец в раздумье почесал затылок, но жадность в его сметливом умишке быстро одолела страх. Маленькими шажками Трейсин вошел в арку входа, и мы последовали за ним.

Храм оказался языческим. В стародавние времена в Зеленодолье, равно как и в Фацении, и в других южных странах, властвовал культ природы и ее многочисленных богов и богинь. Наверное, сам по себе этот культ не был плохим, но ко времени появления имперцев на Южной Земле его устои уже были основательно подорваны, причем в большей степени самими же служителями божественного начала. Загребущие и обнаглевшие жрецы безмерно обогащались за счет оболванивания прихожан, соперничали со своими же собратьями за власть и влияние, догматично превозносили свое божество и усердно гадили конкурирующим конфессиям.

Неудивительно, что столь порочная религия зачахла с приходом могучего и нерушимого Единого Храма. А после того, как имперцы разрушили тайные капища и сожгли на кострах последних языческих богоборцев, старая вера и вовсе канула в небытие. Уже во времена молодости моих родителей немногие уцелевшие древние святилища стояли разоренные и в полном запустении.

Нечто подобное наблюдалось и в этом храме. Внутри было тихо и спокойно, как в старом склепе. Солнечные лучи пробивались сквозь многочисленные дыры в крыше и разливались пятнами света на полу, покрытом толстым слоем пыли. Когда-то стены были расписаны фресками, впрочем, все давным-давно осыпалось и лежало грудами мусора по углам. Мраморные статуи были повалены и разбиты воинствующими фанатиками, но по нескольким уцелевшим я догадался, что храм был посвящен круглолицей богине Луны — Свет-лянке, по-нашему. «Месяц меж бровей блестит, а во лбу звезда горит…» — пришли на память строки из детской книжки. Какая странная у нее прическа — то ли хвосты, то ли косы сзади…

Вход в подвал обнаружился по цепочке свежих следов. Трейсин нерешительно замер у лестницы, но Таниус сунул факел ему в руку, и торговец, громко сопя от волнения, полез вниз. Лестница, минуя взломанные малолетними кладоискателями двери, опускалась в небольшой подвальный зал с колоннами. А вот и то, что мы искали, — прямо у входа громоздилась груда тяжелых ящиков с сорванными крышками. Все бумаги целые, не порченые. Я наугад взял большой том сверху на его заглавной странице было написано: «Переписка по Рантии, 184 год Империи на ЮЗ». Наконец-то…

— Райен, посмотри направо, — тихо сказал Таниус, стоявший у меня за спиной.

Я поднял глаза, книга выпала из разжавшихся пальцев и ухнула об пол, подняв тучу пыли. В зловещей тишине прямо на меня плыл призрак, вытянув костлявые руки и скрипя зубами. Холодные лапы ужаса сжали мое замершее сердце, ледяная волна прокатилась через все тело и хлестнула в оцепеневший мозг.

Штырь метнул нож, но он пролетел насквозь и ударился о стену сзади призрака, Таниус взмахнул мечом и рассек лишь воздух. Бежать! Увы, ноги отнялись, я сейчас только упасть и смогу. Все ближе и ближе лязгают призрачные клыки…

На расстоянии двух локтей от моей груди руки нежити начали терять форму и расплываться. Призрак заметил это, лишь когда его руки исчезли до локтя. Он дернулся назад, но что-то его не пускало, затягивало и развоплощало. Через минуту все было кончено — от морочного создания не осталось и следа. Я поначалу даже не сообразил, что же, собственно, произошло, но, отойдя от испуга, почувствовал на груди тепло. Тогда я машинально залез в карман куртки и извлек на свет горячую стальную пластинку — это оказался тот самый талисман-щит, коему приписывалось поглощать магию. И ведь старый маг оказался прав насчет него… Спутники посмотрели на меня с недоумением, а Трейсин, осторожно вылезший из угла, сказал:

— То был Страж. Местные волхвы-язычники иногда живьем замуровывали людину и накладывали на его дух наказ — хранить склепы от разграбления. Вы взяли его имение, затем покойник и разъярился. Звестимо, он безвреден, но напужать может до смерти…

— Ты знал об этом и молчал!

— Не то чтобы ведал, но домысливал, — вяло оправдывался Трейсин. — Так никто же не пострадал…

— Зато ты сейчас пострадаешь! — рявкнул Таниус и скорчил такую страшную рожу, что перепуганный купец отскочил от него на два шага, споткнулся и растянулся в пыли. — В наказание будешь таскать ящики наверх.

Носильщик из Трейсина оказался никудышный, так что поднимать бумаги пришлось всем. Наконец наш «гид» получил свою сотню и быстро смылся, а мы принялись за работу. Из нас троих лишь один я прилежно учил имперский язык и письмо в школьные годы, а Штырь и Таниус едва-едва могли прочесть заголовки на книгах, потому они занимались сортировкой. Экономические и торговые отчеты сразу откладывались в сторону — в них вряд ли содержалась нужная мне информация. Зато редкие исторические хроники прочитывались от корки до корки.

Так проходили дни. Мы ходили в храм как на работу, прямо с утра, и заканчивали ночью, когда читать уже было невозможно. Перед моими глазами мелькали судьбы людей и народов, великие правители и полководцы, мудрые решения и безумные прожекты, славные победы и горестные поражения,

Империя. Это понятие не означает принадлежность к народу, государству или религии — это определение, отличающее тех, кто родился за океаном, на далеком северном континенте. Они такие же люди, как и мы, но что-то в них есть особенное — это не объяснить словами. Короче говоря, они не такие, как мы. И вроде бы мы знаем о них много, но на самом деле не знаем ничего. Имперцы оставили глубокий след на Южной Земле — по сути, они изменили ее до неузнаваемости, переделав складывавшиеся столетиями местные народные устои под свои великие идеи. Они пришли с заката и, когда пришел срок, вновь ушли на закат. Зачем? Почему? На эти вопросы никто не даст ответа. Двести лет как один миг…

На пятый день копания в архивах я все же нашел искомое слово. «Лусар» — так назывался замок в прибрежных горах Хиггии, в четырех днях пути от Эштры. Вообще-то замок был достаточно известным благодаря огромному мосту, только на фаценском и зеленодольском языках он именовался как Паур — Высокая Энергия и Высшая Сила. Между прочим, по-имперски «Лусар» означает то же самое, как Же я раньше не додумался сопоставить названия! В имперских хрониках о нем упоминалось вскользь, четко была обозначена лишь дата завершения строительства — двадцать лет назад. Для каких целей был возведен замок, кто там жил, платил ли он налоги? — ответы на эти вопросы я так и не нашел перерыв все оставшиеся документы.

Я вновь вспомнил финал войны, когда часть разбитых имперских войск отступила в Лусар. Уже после заключения мира данийцы осадили замок, но взять его не смогли и разрушили один из пролетов моста, чтобы противник не смог ударить им в тыл. Впрочем, в Лусаре была небольшая пристань со стороны моря, поэтому осажденные могли покинуть цитадель и уйти вместе с остальными имперцами в бесконечную океанскую даль.

Тогда победители боялись, что разбитый враг вернется с новыми силами, и готовились к возобновлению войны. Данийские отряды рейдеров выискивали сочувствующих Империи и жестоко казнили их, подчас истребляя целые деревни. В тревожном ожидании прошел год, другой, третий, однако имперцы так и не вернулись. Что произошло на их родине? — поныне не знает никто. За четырнадцать лет ни один корабль не пришел с запада. Но до сих пор данийцы, нынешние хозяева Южной Земли, вздрагивают при слове «Империя», и их набитая в боях рука тянется к мечу.

В общем, дальнейший мой путь ясен. Здесь мне делать уже нечего — имперский архив я изучил почти целиком, остался лишь толстенный фолиант с названием «Имперская история Южной Земли». Его я возьму с собой — будет что почитать вечерком у костра.

Путь до Лусара составлял около четырех дней — так уверял Трейсин, который, несмотря на все происшествия, по-прежнему горел желанием быть нашим проводником. Хитроватый купец уверял, что исколесил все дороги Зеленодолья и знает на них каждую кочку и каждую ямку. Конечно, я чувствовал, что господин Гумо — мужичок совсем не такой простой, каким хочет казаться. Но с другой стороны, торговцы — они все такие, себе на уме, только и думают, как бы выгадать и кого бы облапошить. Да и за такие деньги, что мы платим Трейсину, никакой проводник дальше околицы нас не проводит.

Поэтому я согласился, Таниус и Штырь промолчали, и на следующее утро, когда мы покидали Эштру, Трейсин вновь доился в наши сплоченные ряды. Поначалу я определил его на должность собирателя хвороста и дежурного кашевара, но очень скоро осознал свою ошибку. В первый же вечер мы кривились от пересоленной похлебки, потому что наш кухарь приготовил ее по своему испорченному зеленодольскому вкусу, а в ту же ночь тряслись от холода, так как Трейсин из-за своей скрюченной лапки мог таскать ветки только по одной штуке зараз.

В связи с этим я предпринял должные меры: уже на следующее утро бездарный торговец был полностью отстранен от хозяйственной деятельности с единственным требованием — засунуть свою медвежью услужливость так далеко, сколько это возможно. Впрочем, завязать рот неугомонному болтуну я был не в состоянии, поэтому за время пути мы узнали столько «интересного», что рассказанного Трейсином с лихвой хватило бы на целую книгу. Правда, использовать эту книгу стоило отнюдь не по ее прямому назначению.

Вот так мы и путешествовали. Версты тянулись за верстами, черные преющие поля перемежались редкими рощами и ухоженными садами — плодородная зеленодольская земля давала хорошие урожаи для тех, кто умеет и любит трудиться.

Но мало собрать урожай — его надо еще сохранить от любителей легкой наживы, коих в местных краях водилось предостаточно. Поэтому встречавшиеся по пути поселения разительно отличались от наших привольных горских деревень — здешние посады были окружены рвами и частоколами, над которыми торчали гнезда смотровых вышек. Местные сторожа с подозрением смотрели на нас, прикидывая, не пришли ли мы с дурными намерениями. А вообще-то нас просто не пускали внутрь — дескать, всяким проходимцам у них делать нечего. Даже ворота крупного города Ювенлифа днем оказались наглухо запертыми. Все чего-то ждали, что-то Недоговаривали, какое-то напряжение прямо-таки витало в воздухе. Так нам и пришлось заночевать в чистом поле, потом еще раз и еще.

Лишь на четвертую ночь, когда горизонт на севере вздыбился горным хребтом, нас все-таки пустили в село. Здесь, в предгорьях, в основном жили беженцы с востока, народ попроще и подобрее, но тоже бывшие настороже — опасались бандитских соглядатаев и сборщиков податей.

Насколько помнится, разобранный мост Лусара никто не чинил. Поэтому вечером, перед тем как отправиться в горы, мы зашли в сельскую скобяную лавку и запаслись прочными веревками и крючьями. Любопытные поселяне не преминули выяснить, кто мы такие и куда направляемся, но, едва услышав про Лусар, они в изумлении крутили пальцем у виска. Я попытался узнать, в чем же причина такого странного поведения местных жителей, но наткнулся на всеобщее умолчание и был вынужден обратиться за разъяснениями к Трейсину, заранее приготовившись выслушать его словесный водопад.

Словоохотливый торговец охотно поведал мне все, что знал, и даже то, что не знал, но предполагал. Оказалось, две с половиной сотни лет назад в эти самые горы упала звезда с небес. Впоследствии звезда была названа Горевестницей, потому что после ее падения на благодатный зеленодольский край разом обрушились все мыслимые и немыслимые несчастья: засуха, пожары, нашествия саранчи, неурожай, голод, братоубийственные войны и неведомые доселе болезни, выкашивающие целые деревни.

Многие храбрецы отправлялись в горы, чтобы искоренить источник зла, но никто из них не вернулся назад. И это продолжалось годами, пока отчаявшиеся жрецы, пытаясь снискать божественную милость, не начали приносить в жертву людей. Только тогда все затихло, и жизнь в Зеленодолье мало-помалу вернулась в привычную мирскую колею.

Таким образом, языческая вера восторжествовала. Естественно, это не пришлось по нраву имперским миссионерам, которые попутно с установлением владычества Единого Храма ревностно искореняли все языческое. Про звезду Горевестницу было приказано забыть, а пересказывать эту легенду запрещалось под страхом отлучения от церкви. Однако сами имперцы про звезду не забыли — на том месте, куда она упала, они построили неприступный замок. Несколько лет подряд

Там творилось что-то странное — по ночам со стороны замка доносились зловещие звуки, а небо над горами озарялось отсветами багровых вспышек. Когда имперцев вышибли с Южной Земли, Лусар опустел и затих, но поселяне до сих пор даже глядеть в ту сторону избегают. Более того, каждого человека, пришедшего с той стороны, местные жители называют горевестником, и отношение к нему не очень любезное — еще хорошо, если камнями не побьют.

Что же это за звезда такая, что приносит несчастья? Причем не только для обитателей Зеленых Долин. Я нашел любопытное совпадение — в Фацении, да и в других южных странах, череда катастроф происходила примерно в те же годы, что и в Зеленодолье. В редких летописях, относящихся к этому смутному времени, было написано, что люди погрязли в грехе, и за это миру уготована страшная кара — червь Безумие будет точить его кости, пока все грешники не покаются… или не перемрут.

Между прочим, нечто похожее с нашим миром происходит и сейчас — словно какое-то безумие исподволь проникает в людей, источая их души и толкая на злодейство. Что является этому причиной? Может быть, ответ на этот вопрос я найду там, в Лусаре. Что касается слухов о происходивших в замке странностях… Слухи есть слухи, и не более того. А для того, чтобы сделать правильные выводы, надо увидеть все собственными глазами.

Рано утром, когда в рассветном небе догорали редкие звездочки, а все деревенские обитатели вплоть до неугомонных собак еще видели третий сон, мы вышли в поход на Лусар. Сам замок скрывался за скалами и не был виден снизу, но длинный мост, ведущий к нему, просматривался отовсюду. С дороги он казался маленьким, почти игрушечным каскадом арок, каким-то чудом прилепившимся к горе, но к полудню, когда мы доехали до гор, я начал сомневаться, а люди ли построили это колоссальное сооружение? Отвесные скалы взлетали в небеса с одной стороны моста и обрывались, в бездну с другой. Огромные пролеты зависли над пропастью, а некоторые опоры достигали такой высоты, что, казалось, вступали в противоречие с естественными законами природы.

Последний пролет моста был разрушен. Если снизу это выглядело небольшим проломом, то в ближайшем рассмотрении оказалось, что пройти по воздуху нам предстояло два десятка шагов. Я решился поглядеть вниз с парапета и тут же пожалел о своей решительности — пропасть неотвратимо потянула в свои объятия, мост под ногами куда-то поехал, дыхание перехватило, и холодный пот заструился по спине. Я стек по стеночке на мостовую и сел, еле дыша.

— Э-э-э, Райен, не скалолаз ты, не скалолаз… — задумчиво промолвил Штырь, глядя вдаль. — А кому-то придется туда…

А как? Летать пока что никто не научился. Бревно перекинуть — так нет его, да и где его возьмешь в горах, такой-то длины? Крюку на той стороне зацепиться не за что — камни моста настолько плотно подогнаны, что лезвие ножа не пройдет. Может, закинуть Штыря на опору, потом он взберется наверх не хуже обезьянки…

— Господин сыскарь, вы когда-нибудь пробовали карабкаться по отвесной стене? — взвился малек, поскольку я неожиданно для себя начал рассуждать вслух. — Вот то-то же! Ногтями, что ли, за камни цепляться? Так я ж вам не ящурка!

— А ты крюк закинь на парапет — и вперед! — огрызнулся я, уже потом сообразив, что подал ценную идею.

Мои «хранители» все поняли с ходу. Таниус встал на край пролома, обвязавшись веревкой, на другом ее конце Штырь, держа «кошку» в руках, залез на ограждение и нырнул в пропасть. Пролетев по дуге, он зацепился за опору, но сразу же сорвался и полетел назад. Вторым махом он уже не доставал до цели локтей двадцать, поэтому Таниус без видимых усилий вытащил его обратно.

— Там вообще не за что схватиться! — отдышавшись, выпалил Штырь. — Ни единой щелочки, никакого выступа, и еще веревка назад тянет. Придется кидать крюк прямо на лету.

Попытка номер два. Теперь малек не примерялся к опоре, а на лету раскручивал свое орудие. «Кошка» взлетела вверх и упала с той стороны парапета, но в это время натянувшаяся веревка неотвратимо потащила Штыря назад, и крюк нехотя соскользнул вслед за ним.

— Как только я буду на подлете — отпускай веревку, и тогда я повисну под мостом, — сказал Штырь, скручивая свой канат.

— Как знаешь… — ответил Таниус. — Но если ты промахнешься, то прилетишь прямо на те камни, что внизу. Так что постарайся, от тебя сейчас зависит все.

— Да чего там, и не такие высоты брали, — вяло усмехнулся Штырь, а я понял — сейчас он готовился явить наружу все свое умение и расчет.

Попытка номер три. Штырь устремился по дуге к опоре, а его верная «кошка» — к парапету. Таниус резко отпустил свой конец, и Штырь понесся прямо на скалу, выставившую каменные грани, словно лезвия гигантских топоров. Есть! Крюк зацепился за парапет, но теперь поехал в другую сторону, выбивая крошку из каменных блоков. Падая на камни, Штырь поджал ноги, и это его спасло — гранитные клыки лишь шаркнули по его подошвам, оторвав каблук. В этот момент крюк застопорился, канат натянулся и зазвенел, как струна, выдергивая Штыря из оскаленной пасти гор.

На этот раз все получилось удачно, Штырь забил несколько костылей на той стороне, Таниус — на этой. И тут у меня задрожали колени — я понял, что сейчас мне предстоит лезть по веревке над пропастью.

— Думаю, не стоит бояться, — сказал Таниус, наблюдая мой совсем не геройский вид. — Я буду страховать тебя еще одной веревкой, так что при небольшом желании ты туда не упадешь.

Тебе-то что! — не ты же страдаешь высотобоязнью. Странно, в детстве я запросто карабкался по горным кручам и перескакивал через расселины. А сейчас труса праздную — а еще горец, понимаешь!

Я обругал себя последними словами и решительно полез через провал, стараясь не глядеть вниз. Какое небо голубое! И облачка вверху ползут, как черепашки. То есть как души черепашек, разбившихся всмятку при падении с ба-альшой высоты. Ой, что-то я не о том…

Запредельный, высокий звук резанул по ушам, а в глаза Ударил ослепительный свет. От такой неожиданности руки сами собой выпустили канат, и я повис над пропастью, зацелившись ногой за веревку. А вокруг все звенело и завывало световые пятна метались во все стороны, как косяк испуганных рыбешек. Того и гляди тут все взорвется.

И откуда только силы взялись? Я, цепляясь за свою же одежду, добрался до веревки и с бешеной скоростью пополз на тот край. Минуты не прошло, а я уже сидел там, на мостовой, и пытался определить, что же произошло. А было вот что: на скале, прямо над проломом, дико визжал и исторгал лучи во все стороны предмет неопределенной формы.

В принципе я понял, что это такое, хоть и самому до сих пор встречать не доводилось. Это была сигнальная мина — устройство в общем-то безобидное, но своим истошным воем поднимет и мертвого. Уверен, что ее видно и слышно даже из деревни, которую мы покинули утром. Такие мины ставились редко и только на крайне ответственных участках, так как ее основу — призрачную нить — мог создать лишь достаточно опытный маг. Видимо, ее я и зацепил, когда лез над пропастью. Когда данийцы отступали от Лусара, то поставили здесь эту мину на случай, если бы имперцы попытались навести переход через пролом и напасть с тыла. Или же ее поставили осажденные для предотвращения внезапного нападения. Или эта мина ставилась кем-то еще. Возможно, даже против нас… В любом случае все загадки должны разрешиться там, за поворотом, в Лусаре. Как ни странно, но до сих пор мы не знали, что и кто нас там ждет. По моим предположениям, сейчас в замке должны обитать только крысы. Хуже будет, если ворота окажутся заперты, что делать в таком случае — неясно. Трейсина мы оставили смотреть за лошадьми, да он и не выказал никакого желания идти в замок, а Таниус переправился на этот край, прихватив большую связку факелов и оружие. С арбалетами наперевес мы осторожно стали подниматься по дороге.

Вот и поворот. Как я уже говорил, замок не был виден из долины, но отсюда его вид впечатлял. Неудивительно, что данийцы не смогли взять Лусар, несмотря на всю их магию: здесь она была бессильна. Фактически перед нами были только тяжелые стальные ворота в монолитной скале, лишь высоко вверху начиналась каменная кладка. Оттуда на нас глядели черными провалами десятки бойниц, и от такого взгляда невольно становилось не по себе.

Ни единого звука, никакого движения наверху, только ветер тоскливо воет в скалах. Стало ясно, что люди давно ушли отсюда — мусорная пыль толстым ковром устилала привратную площадку. Тут же был снят вопрос о неприступности — створка ворот была слегка приоткрыта, нас как бы приглашали внутрь.

— У-у, этот замочек кто-то взломал! — воскликнул Штырь, подбирая с земли кусок затворной шестерни. — Причем изнутри, снаружи-то никак не подступиться, вон какая толщина — на локоть сплошной стали.

— Стало быть, мародеры пришли с другой стороны — с берега. Здесь-то вообще, кроме нас, в последние полтора десятка лет никто не проходил. Только зачем эту махину вообще открывали? К чему такие усилия? — спросил Таниус, осматривая ворота снаружи.

— Ни к чему, это точно! Зато изнутри эта дверь очень похожа на большой сейф — вот и ответ, — воскликнул зашедший внутрь Штырь, изображая из себя матерого медвежатника. — Ничего ценного мы здесь, конечно, не обнаружим, но ведь мы вроде бы и не это ищем? — Он вопросительно уставился на меня.

Как будто я знаю, что мы ищем! Вопрос стоит иначе — что я вообще здесь делаю?

— Господа авантюристы, смотреть в оба глаза, факелов не жалеть, обо всем интересном докладывать мне! — распорядился я, на мгновение почувствовав себя командиром.

Мы осторожно продвигались по широкому коридору в глубь замка. Все попадавшиеся по пути двери хранили следы давнего взлома, а пыли внутри было еще больше, чем снаружи. Комнаты вдоль коридора использовались когда-то для казарм, оружейных складов, тренировочных залов и трапезных — здесь мы ничего не нашли, кроме сгнившего тряпья и трухлявой мебели. Несколько лестниц уходили вверх — их мы пока пропустили. Неосмотренным остался и самый большой чертог — замковая кафедральная церковь.

Повернув налево, коридор кончился такой же стальной дверью, тоже приоткрытой, только здесь замок был целым Очевидно, снаружи ворота нельзя было закрыть, и имперцу уходя, просто притворили их.

— Валиен, тебе как бывшему солдату не кажется странным, что в военном замке не хватает самого важного — продовольственных складов? — спросил Таниус, когда мы повернули назад.

И правда, мы не нашли ни одного. Вот почему здесь нет ни одной крысы — они давно ушли отсюда, спасаясь от голодной смерти. И по той же причине имперские солдаты бросили эту неприступную цитадель. Значит, Лусар изначально не был предназначен не только для военных целей, но и вообще для жилья. Тогда для чего же, что охраняют эти высокие башни и неприступные врата?

Теперь нам предстояло обыскать надстройки, а также найти тайные двери, если таковые здесь есть, благо у нас имеется опытный специалист по этому делу. Впрочем, посмотрев на крутые винтовые лестницы, стремившиеся вверх сквозь скалу, я вспомнил про другую такую же — в чародейской обители покойного Аргхаша. И какого беса мне туда карабкаться? Там наверняка ничего нет, кроме боевых площадок и дозорных башен.

Гораздо больше сведений обещал дать церковный чертог. В отличие от прочих помещений замка, напоминавших скорее тюремные камеры, этот зал был отделан и обставлен в лучших имперских традициях. Стены были завешены тяжелыми бордовыми портьерами, пол украшен цветной мозаикой, а потолок — изящной глазурованной росписью. Но в первую очередь в глаза бросался золотой блеск: подсвечники вдоль стен, треноги для благовоний, витые узоры на рядах колонн и в особенности алтарь — все отливало позолотой. Девять узких стрельчатых окон прорезали стену над алтарем, каждое утро сквозь них светило восходящее солнце. Отражаясь в зеркалах противоположной стены, играя бликами на золоте, оно наполняло чертог ослепительным сиянием, чтобы восторженные прихожане могли воочию лицезреть мощь и красоту Света.

А в День Света, когда солнце стояло в зените, сквозь маленькое окно в крыше на алтарь опускался световой столб. Считалось, что этот свет излечивает как духовные, так и телесные травмы; ежегодно в священный день из храмов в Эйсе выбегали счастливчики с радостными криками: «Я снова могу ходить!», «Я опять вижу!», «Ко мне вернулся рассудок!», «Я воскрес!!!» и тому подобное. Я как-то подпоил одного такого «воскресшего», так он мне и сболтнул «под большим секретом», что ему некто накануне дал монетку и пообещал еще две, если облагодетельствованный Небесами доходяга будет орать на всех перекрестках о своем удивительном спасении. Да, таковы люди. Если они хотят поверить в чудо, то они будут верить в него, несмотря ни на что…

Полтора десятка лет забвения мало отразились на состоянии храма Лусара. Повсеместной паутины здесь почему-то не было, только все та же пыль на полу и портьерах, и еще позолота местами облупилась, и штукатурка с потолка отпала. А так — хоть сейчас службу проводи.

В портике зала, за занавесями, размещалось несколько служебных помещений. Штырь немедленно взялся исследовать их на наличие секретных ниш и дверей, Таниус стал обшаривать сами комнатки, а я направился к алтарю. Круглое возвышение являлось истинным произведением искусства — на нем были изображены коленопреклоненные мужчины и женщины, распустившиеся цветы, имперские руны и распятие Лотоса в солнечном околе — символ счастья, мудрости и духовной гармонии. И все это — из самого настоящего золота! Странно, что его не забрали с собой имперцы, тем более странно, что обошли вниманием взломщики. Значит, они тоже искали что-то другое.

Снаружи начало темнеть. Нам пора было возвращаться, но мне почему-то не хотелось уходить отсюда. Что-то здесь было такое, что мне нужно, необходимо. Тем более что Штырь наконец-то отыскал потайную дверцу. Решено, завтра с утра мы отправимся осматривать подвалы храма, а сейчас — назад, на ту сторону моста. Думаю, никто из нас не пожелает остаться на ночь в пустом и мрачном замке.

Повторный перелаз через провал прошел гладко. Трейсин, полдня просидевший в одиночестве, весь извелся и издергался — то ли за нас волновался, то ли за себя боялся, а может, то и другое сразу. Но все же лагерь он развернул и ужин сварил, правда, пересолив его в лучших традициях зеленодольской кухни и к тому же съев чуть ли не половину по причине нервности.

В дикой и пустынной местности, нашпигованной разбойниками, как сдоба — изюмом, спать без ночного сторожа — совершеннейшее безрассудство. В этот раз мое дежурство было вторым, потому я и не особенно старался заснуть, слушая рваную и тоскливую песню ветра. Сигналка время от времени издавала глухие дребезжащие звуки — лишь к утру она сдохла окончательно.

Вновь и вновь мои мысли перескакивали через пропасть и устремлялись к Лусару. Что же я там упустил из внимания, в каком месте и почему? Терзаясь догадками и сомнениями, в полудреме я слышал, как у потрескивающего костра Штырь с кем-то разговаривает. Сам с собою, что ли? А может, ему просто скучно — решил выговориться воображаемому собеседнику? Я долго слушал его бормотание, но ничего не понял, а вставать не хотелось. Потом, когда малек пришел меня будить, в его руках оказался тот самый узорчатый сундучок, содержимое которого так и оставалось тайной для всех нас. Странно, неужто он с колдовским серебром решил словцом перемолвиться? А может, там у него живой гомункулус сидит и советы ценные дает взамен на кормежку теплой кровью? А может… Нет, хватит голову глупостями забивать, так можно что угодно напридумывать. Истина же, судя по моему немалому сыскному опыту, чаще всего бывает самой банальной и житейской. Так что лучше всего просто дождаться, пока Штырь утратит бдительность, и тогда я увижу все собственными глазами.

Свои два часа я просидел как на иголках. Тени от костра колыхались на камнях за моей спиной, и мне то и дело казалось, что, как только я отвожу взгляд, они начинают медленно подкрадываться. Время от времени возникало ощущение, что из темноты обрыва ко мне тянутся извивающиеся темные руки. Потом почудилось, что в стороне замка то ли кто-то плачет, то ли стонет, но я убедил себя, что это ветер сквозит в башенных бойницах. На минуту я прикрыл уставшие, смыкающиеся глаза, а когда их открыл, услышав какое-то непонятное шуршание, то вздрогнул всем телом — с неба прямо на меня стремительно падала огромная черная птица.

Реакция меня не подвела — я резко отмахнулся левой рукой, тут же кувыркнулся в расщелину между камнями и потом осторожно выглянул оттуда, уже держа нож наготове. На площадке не было не только ужасного монстра, которого я успел себе вообразить, — там не было вообще ничего!

Дремоту как рукой сняло. Посидев еще несколько минут, краем глаза я уловил новое движение тени на скале, а потом и выяснил его причину. Это оказалась всего лишь крупная ночная бабочка, невесть как оказавшаяся в горах и прилетевшая на свет моего костра. Но ее тень, падавшая на скалу, сделала бы честь и горному орлу.

Похоже, нервы сдают. Этак через месяц-другой я буду и от собственной тени шарахаться. Хорошо еще, что не видел никто, а то бы эти зубоскалы своими насмешками да подколами мне не меньше недели досаждали: «А вы знаете, наш знаменитый расследователь испугался мотылька!» — «Нет, не может того быть, у него же такая волевая внешность». — «У мотылька-то? Да, вы правы, он одним своим видом внушает совершенный ужас».

Виновник происшествия, полетав туда-сюда, вдруг сел мне прямо на колено. Я внимательно разглядел одинокого ночного странника, и мне стало немножко не по себе. На моей ноге сидела, поводя короткими толстыми усиками, бабочка Мертвая Голова — она так зовется из-за того, что белое пятно на ее спинке сильно походит на человеческий череп. Конечно, я не суеверен, но мир, в котором я родился и вырос, переполнен предрассудками в той же степени, как у лентяя — помойное ведро отходами. В частности, одна из таких дремучих страшилок гласит: Мертвая Голова — вестник смерти, а тот, на кого она сядет, — не жилец на этом свете…

Глупости все это. Я согнал невольного нарушителя моего душевного спокойствия и разбудил Таниуса — моя смена кончилась.

Мне редко снятся сны. Но один повторяется раз от разу, с давних времен отступления на Эштру. Черная грязная дорога пронзает бескрайнюю сумеречную равнину, исчезая за горизонтом там, где еще виднеется алый отсвет заката. По дороге едут сотни повозок и фургонов, бредут десятки тысяч людей. И я иду среди них. Время от времени кто-то падает, и бесстрастная молчаливая толпа затаптывает его в грязь. Мои ноги устали и подкашиваются, но останавливаться нельзя — надо идти туда, где еще светло.

В этот раз я иду рядом с госпитальной телегой, переполненной ранеными и больными. Странное дело, никто из них даже не шевелится, у меня возникает ощущение, что они все давно умерли. А зачем везти покойников, когда есть живые? Этот вопрос я задаю вознице и не получаю ответа. Может быть, и он мертв? Но когда я подхожу к нему и толкаю под локоть, человек в черной сутане поворачивается ко мне, и страх впивается ледяными когтями в мою душу — из темноты капюшона на меня глядит белая волчья морда с черными глазницами-провалами.

«Ты никогда не догонишь закат. Это — бессмысленно, — не разевая пасти, говорит мертвый волк, а его слова словно возникают в моей голове. — Рано или поздно ты устанешь, остановишься, упадешь. И тогда ты станешь дорожной грязью. Я предлагаю тебе то, до чего не додумался никто из них. Повернись туда, посмотри. — Он кивает назад, на восток, где сгущается непроглядный мрак. — За тобой следует вечность. Сделай один только шаг навстречу ей, и ты не пожалеешь». Я смотрю в темноту, но это не просто темнота. Там вообще ничего нет. Это — Бездна, она поглощает все и вся. Она тянется ко мне, и я в ужасе понимаю, что проваливаюсь в нее…

«Нет!» — Я решительно отвожу взгляд из бездонной пропасти.

«Как знаешь… — разочарованно произносит волк и отворачивается. — Если передумаешь — позови. Я всегда рядом».

Я проснулся со скверным настроением, зато появилось чувство, что меня не зря пытаются повернуть назад именно сейчас. Возможно, я что-то забыл там, в Лусаре. Лохматый шар Огненного Ока уже выполз из-за горы и издевательски щурился, как бы говоря: «Ничегошеньки ты там не найдешь, стоит ли время зря тратить?»

Стоит. Мы идем туда прямо сейчас. Трейсин, стоявший последнюю смену, ухмыльнулся и жалостливо посмотрел на меня так, как смотрят на душевнобольного. Что ж, может быть, ты и прав… Я растолкал мирно похрапывавшую парочку. Они тоже были сильно озадачены, но, сладко позевывая, покорно поплелись за мной.

С прошедшего дня в Лусаре ничего не изменилось — до чего ж серое и тоскливое место, как здесь вообще кто-либо мог жить? Теперь — в храм и в тайный ход. Пока Штырь и Таниус возились с хитроумным замком, я бродил по огромному пустому залу, вновь и вновь пытаясь вспомнить то важное, что я мог видеть здесь вчера.

И в это время взошло истинное солнце. Первые лучи, разрывая полумрак, ворвались в окна, ударили в зеркала, и весь храм озарился множеством световых волн. Солнечные лучи отразились и сошлись в одной точке — там, где был золотой постамент. И в мимолетное мгновение, промелькнувшее перед тем, как глаза сами собой закрылись от ослепительного сияния, в средоточии света над алтарем я увидел Ее.

Я полностью прозрел лишь через минуту, в глазах до сих пор мерцали разноцветные круги и странный силуэт. Над алтарем, конечно, уже ничего не было, солнечные лучи посредством зеркал освещали каждый уголок огромного зала, внутри стало светло, как в ясный полдень. Что это было — знак свыше, или же просто почудилось? Осознать увиденное я не успел, но где-то там, в глубинах подсознания, этот отпечаток останется навсегда.

В приделе жалобно заскрипела побежденная дверь — мои помощники одолели и этот барьер. Узкий коридор в форме стрельчатой арки, изгибаясь, плавно уходил вправо и под уклон, теряясь в темноте. Запалив факелы, осторожно, шаг за шагом, мы спускались вниз, опасаясь возможных ловушек. А они были. Под потолком изредка попадались разряженные самострелы, их стрелы валялись тут же, на полу. Затем стали попадаться захлопнувшиеся капканы, лезвия угрожающих размеров, замершие в последнем взмахе. Видимо, неведомые взломщики прошли и здесь. Не везде удачно — начали встречаться капли крови.

Потом на полу обнаружилось большое бурое пятно — идущий впереди уклонился от огромного топора, глубоко врубившегося в камень, но эта ловушка была двойной, и воришку зацепило шипастым стержнем. Рана оказалась смертельной — впереди виднелся его сморщенный трупик. Но он был далеко не один, на засохшей кровавой луже остались следы множества подкованных сапог и четкий отпечаток… колес? Может, они стенобитное орудие с собой тащили?

Осмотр тела ничего не дал — его бывшие подельники, заметая следы, не только сняли все вплоть до нижнего белья, а еще и изуродовали лицо до неузнаваемости. Но! Торопливость в воровском деле — плохой попутчик. Тело покойника тоже может о многом рассказать. Я долго и внимательно осматривал кожу, совершенно высохшую и напоминавшую пергамент. Есть! Сей контингент обожает делать татуировки, часто обозначающие принадлежность к тому или иному бандитскому клану. У этого на подмышке была наколота кобра, изогнувшаяся буквой «С» и обвивающая могильный камень. Картинка была достаточно распространена в воровском мире Эйса, ее следовало толковать так: «Верен Синдикату до гроба». Стало быть, это наши урки вломились в Лусар! Оу, да я горжусь вами, братки, — наш пострел везде поспел! Штырь недоуменно пожал плечами в ответ на мой вопросительный взгляд. Что, малек, оказался не в курсе дел? Ну не смущайся ты так, когда длинные руки Синдиката вскрывали этот ларчик, ты еще под стол пешком ходил,

Через несколько десятков шагов коридор преграждала толстая цельнометаллическая дверь. По моим расчетам, мы сделали круг и стояли теперь примерно там же, где вошли, только уровнем ниже. Эта дверь была распахнута настежь, за ней коридор продолжался. Сразу за дверью закончил свой путь еще один взломщик — этот спекся до костей. Второй виток был оборудован магическими ловушками.

Штырь оторвал череп у трупа и катнул его по полу. Ничего не произошло — искатели приключений прошли и здесь, и определенно у них были опытные колдуны, так как все ловушки были разряжены. Я опасался, что от газовых и ядовитых ловушек осталась смертоносная пыль, но то ли их здесь совсем не было, то ли они были обезврежены чисто. Ведь взорвись тогда хотя бы одна — все взломщики разом нашли бы тут свой конец.

И все же коридор взял очередную жертву — у мага дрогнула рука, и от сапера-неудачника остались лишь оплавившиеся золотые зубы да пара обгоревших сапог. Опять же мне есть на что взглянуть. Судя по уцелевшим подошвам, сапоги сработаны в данийской земле: на подковках стояло клеймо мастера — буква «Р» в обрамлении виноградной лозы, являвшейся гербом города Данидана. К чему бы мне это? Привычка, знаете ли, — примечаю всякие бесполезные мелочи, а потом от них голова пухнет…

Второй виток заканчивался точно такой же литой дверью, что и уровнем выше, но ее взломщики уже не смогли отпереть и попросту взорвали — с нашей стороны шагов на двадцать пол был покрыт густой пылью и усыпан каменными осколками. Однако дальше не вел ни один след, кроме загадочной тележки.

Третий виток разительно отличался от двух предыдущих — его стены были гладкими, ребристыми, а материал, из которого они были сделаны, напоминал кость и был настолько твердым, что лезвие ножа не оставляло на нем ни малейшей царапины. Ловушек здесь не было, зато появилось новшество — стрельчатые ниши по бокам коридора. Чаще там был тупик, иногда — небольшая замкнутая комнатка. Сначала мы их внимательно осматривали, потом просто заходили, чтобы убедиться, что там пусто.

— Мне кажется, будто мы находимся внутри огромного окаменевшего червя, а комнаты — это его желудки, — произнес Таниус, торопливо выходя из очередного закутка. — Когда я был внутри, у меня вдруг возникло такое чувство, что если я сейчас же не выйду, то останусь там навсегда… Райен Оглянись назад.

— Что?

— Та комната исчезла.

— Не может быть. Ты точно сейчас отсюда выходил?

— Наверное. Я не запомнил.

— Может быть, тебе это просто показалось? Вон их тут сколько, и все одинаковые. Но ты прав, нам лучше внутрь не заходить. Сдается мне, мы сейчас как раз находимся внутри того, что некогда упало в эти горы с неба.

— Звезда Горевестница? Источник безумия?

— Этого я не могу сказать. Но в одном я уверен точно — если мы еще походим тут часок, то точно обезумеем, — тихо произнес я, считая ниши и искренне удивляясь тому, что мне никак не удается досчитать хотя бы до пяти. — Пойдем-ка отсюда, пока у нас мозги набекрень не съехали. Штырь, пошли… Штырь, ты где? А где же он? Только что тут рядом стоял… Таниус, ты не знаешь, куда наш малой делся? И я не знаю. А почему я не знаю? — этого я не знаю тоже. Ой, кажется, я начинаю сходить с ума.

Но в это время в тишине ребристого коридора раздался окрик Штыря. Выяснилось, что малек всего лишь ушел немного вперед и обнаружил странную композицию — в одной из ниш сиротливо стояла, уткнувшись в стенку, инвалидная коляска. На сиденье в кучке бумажной трухи лежал хрустальный шар, у стены валялся черный плащ, а из стены торчал витой посох с крупным сероватым опалом в навершии.

Вот так тележка! Итак, в катакомбы Лусара прорвался неизвестный колдун-паралитик, а здесь он пролетел сквозь стену, оставив все свои причиндалы с этой стороны. Стена не простукивалась — сплошной костяной монолит. Тут меня сильно удивил Таниус — он вытащил из подсумка продолговатый, обтянутый кожей деревянный футляр, а из него — светящийся голубоватый стержень. Ах ты, лоб бронированный! Все это время таскал с собой магический кристалл, а мне не сказал! Вот и доверяй им после этого…

— Нет реакции, — произнес Таниус, поводив кристаллом над колдовскими вещами. — Все здесь давно мертво и бесполезно.

— Насчет полезности мы еще поглядим, в хозяйстве все сгодится! — возразил Штырь, выколупывая опал из посоха.

— Так он тебе и дался! — усмехнулся Таниус, Действительно, камень неожиданно выпал на пол и разлетелся в пыль. Колдовской плащ рассыпался прахом, как только его подняли, а к шару Штырь даже не притронулся, пробурчав что-то нехорошее насчет исчезнувшего хозяина вещей.

— А ты коляску, коляску прихвати! — продолжал издеваться Таниус. — Она-то как раз тебе сгодится… годков через сорок. Пойдем отсюда, пока у нас окончательно башни не посрывало.

Уязвленный Штырь молча потрусил вверх по коридору, Таниус побрел вслед за ним, а я на минутку зашел в ближайшую комнатку — облегчиться. Ну что, что зафыркали! Согласен, грубо и банально, но такова проза жизни!

Спустив штаны, я устроился в уголке. Странное место этот коридор, что и говорить. Воздух здесь сухой и свежий, нет никаких запахов (ну, за некоторым исключением), ни единый звук не беспокоит эти стены. Наверху проносятся ураганы, гремят грозы, а здесь всегда тихо и спокойно. И удивительно чисто — ни пылинки вокруг, ни соринки. И ты, обнаглевший иноземец, сподобился тут нагадить.

Что это? Совесть проснулась? Что-то уж слишком громко она стала в последнее время о себе заявлять, пора урезонить гордячку.

— Привет, сыскной заседалец. Как поживаешь?

— А! Что это?! Кто это?!

— Ты уже сам догадался — это я, твоя неприкаянная совесть. И не стыдно тебе передо мной с голым задом сидеть?

— Похоже, я все-таки спятил, с собственной совестью разговариваю. То есть с самим собой, поскольку больше здесь нет ни одной живой души.

— Ну, это как сказать. Хотя знаешь, может быть, ты и прав. А может — и нет. Попробуй убедиться своими глазами.

— Фу ты, морок какой-то! Со своей собственной совестью разговариваю, как с другим человеком. Ой, да ведь это же я… Стою сам перед собою! Одно из двух: или я сплю, или окончательно потерял рассудок. Лучше бы первое…

— Уж лучше бы второе — глядишь, осознал бы всю ценность потери. Ведь ты живешь без основы и без основания как на болоте, и все твои заботы сводятся лишь к тому, чтобы тебе жилось сытно, уютно и спокойно. Но поверь мне, это не жизнь, а существование. Причем временное, и времени тебе отпущено не так уж и много. Увы, люди смертны, и в этом плане ты ничем не отличаешься от остальных.

— Ты хочешь сказать, что я скоро умру? Может, я уже умер?

— Еще нет, но когда-нибудь это все равно случится. И в тот самый момент ты поймешь, сколь бессмысленно прожита твоя жизнь. Так что одумайся и измени свое отношение к окружающему миру. Еще не поздно.

— Какое отношение? К чему? К кому?

— Да что я тут перед тобой расписываюсь, тебе все равно этого не понять! Жизнь тебя изменит. А если ты не захочешь изменяться, она тебя сломает через колено. И твой Враг, перед которым ты так трепещешь, будет сильно разочарован, не найдя в тебе достойного соперника.

— Постой-ка. Расскажи о моем Враге, об этом неугомонном духе проклятого убийцы? Кто он такой? Его можно уничтожить? Зачем он преследует меня? Вообще что ты о нем знаешь?

— Не важно, что я о нем знаю, но того, что уже знаешь ты, вполне достаточно для того, чтобы сделать далекоидущие выводы. А вообще не переоценивай его влияние на тебя — ты человек, а он всего лишь бесплотный дух, и в вашем противостоянии не ты, а он играет вторую роль. Конечно, настанет тот день, когда тебе придется сразиться с ним, сразиться не на жизнь, а на смерть. Но для того, чтобы победить Врага, тебе сначала нужно будет понять его. А потом — переступить через себя. Увы, пока что тобой движет лишь страх. Ты ведь боишься новой встречи с Врагом, правда?

— Да уж, еще как боюсь! И я постараюсь любыми способами избежать этой встречи. Но если уж деваться будет некуда и меня припрут к стенке, я буду драться до конца. И если уж мне будет суждено погибнуть, я погибну с честью, как настоящий горец!

— Тоже мне горец выискался. Ну какой из тебя горец? Ты — всего лишь жалкий эгоист! За себя-то ты, конечно, рубаху на груди рвать будешь. А за Нее?

— Она — это кто?

— Не притворяйся, сам знаешь!

— Она?! Мне это просто показалось! Оптический обман зрения!

— Кого ты пытаешься обмануть? Себя! Впрочем, не важно, теперь ты Ее обязательно узнаешь. Не сразу, конечно…

— Ну и что с того? Да какое мне дело до световых галлюцинаций!

— Честное слово, мне стыдно, что ты — это я. Но придет время, и ты станешь другим. Ты научишься видеть невидимое, слышать неслышимое, ощущать мир вокруг себя и понимать то, что ты обязан этому миру уже самим фактом своего существования. И Ей ты тоже обязан — за то, что в своем стремлении к Ней ты обретешь себя, освободившись от бренного начала.

— Если я тебя… себя правильно понял, я должен за Нее… умереть?

— Вообще-то умирать раньше времени совсем нежелательно. Но даже когда это случится… если это случится, смерть не должна стать преградой для тебя. Живым ли, мертвым ли — ты должен довести свое следствие до конца и встретиться с Ней, чтобы спасти этот мир. Помни — именно от тебя зависит его судьба.

— Почему именно от меня? В мире есть множество людей, гораздо более достойных участи спасителя человечества.

— Может, и есть, но извилины у них не в ту сторону закручены. Назови хотя бы одного умника, способного продолжить твое следствие. Не знаешь? То-то же!

— И что мне следует делать дальше, куда идти, кого искать? Может, шепнешь на ушко?

— Ишь ты, шустрый какой — все бы так, на халяву. Нет, брат-сыщик, давай-ка сам. Думай своей головой, следуй зову своего сердца, иди по своему пути и познай себя самого. Не забывай простую истину: твоя воля — в твоих врагах, а твоя сила — в твоих друзьях. Твой путь будет долгим и опасным, исполненным трудностями и горестями. Тебя ждут тяжелые испытания — на стойкость, на прочность и на излом. Порой ты будешь сомневаться в себе и в смысле того, что ты делаешь. Но даже в минуты самого беспросветного отчаяния не забывай, что ты — не одинок. Надежды многих людей связаны с тобой, они искренне верят в тебя. Будь достоин их веры, и тогда ты дойдешь до конца. Прощай…

Бум-с! Уй-й!!! — это я треснулся лбом об пол. Надо же, присел опорожнить кишечник, да так и отключился в позе орла. А ноги-то как затекли — еле двигаются. Так, наверное, больше часа спал, даже факел потух. Хорошо, что еще несколько штук есть. Мои «хранители», наверное, уже с ног сбились в поисках. Пора отсюда выбираться побыстрее — в мой адрес и так будет отпущено много добрых и хороших высказываний.

Я поднялся в храм. Ну и дела, солнце уже заходит! Выходит, я целый день просидел в подвале. Валиен, приготовься, сейчас тебя будут рвать на куски. Мимоходом я взглянул на алтарь. «Ты Ее обязательно узнаешь…» А как я ее узнаю, если даже и не понял, что нынче здесь узрел! В кого же тогда уверовать, за кого жизнь отдать? Вопросы, одни вопросы, и нет им конца…

Снаружи меня никто не ждал. Дрыхнут, что ли? Сейчас я им устрою, только вот ползти через провал придется без страховки. Миновав поворот, я остановился, легкий холодок пробежал по спине. Веревки не было! Даже костыли из мостовой вытащили.

Что тут случилось, пока я спал? Они что, бросили меня? Или на моих спутников напали? Как мне теперь выбраться из замка, без ничего?

Сзади донеслось приглушенное шарканье шагов — кто-то шел сюда, особенно не таясь. Прах и пепел! У меня нет оружия, совсем никакого. Разве что камень взять… Я выбрал обломок поувесистее и спрятался за выступом скалы. Только бы не промахнуться!

— Господин Райен, вылезайте оттуда, это всего лишь я — ваш покорный слуга, — донеслось из-за поворота.

Я осторожно высунул голову. Действительно — Штырь. Один почему-то…

— А где Таниус? Что здесь произошло, почему веревку сняли? — Я не торопился отбросить камень — что-то было не так.

— Мастер Фрай на той стороне, в лагере. А что касается веревки… Вы помните, какое нынче число?

— М-м. С утра было шестнадцатое апреля, а что?

— Сегодня — семнадцатое.

— Я что, отсутствовал больше суток?!

— Если бы… Сегодня — семнадцатое мая!

— Что-о-о! Не может быть!!! Может?..

Но его глаза не лгут. Я просидел на карачках в подвале Лусара целый месяц, даже не заметив этого! Это было самое затяжное испражнение в истории человечества!!! Я понимаю, что истина постигается с тяжелыми потугами, но чтобы так!

— Так, значит… И что же здесь все-таки случилось в мое отсутствие?

— Много чего… Капитан Фрай расскажет. Вон он идет сюда, легок на помине.

Действительно, Таниус бежал по мосту, сияя от радости, и тащил на плече канат. Штырь вернул костыли на место, и вскоре я уже задыхался в бурных объятиях Таниуса, а подоспевший Трейсин вовсю скалил зубы и хлопал меня по плечу.

Часом позже, ожесточенно обгрызая баранью ногу (как же, почитай, цельный месяц святым духом питался!), я рассказал все, что со мной было, скромно умолчав лишь о том, по какой такой надобности я отбился от группы. Впрочем, никто из моих слушателей так и не понял, о чем я им пытался разъяснить, хотя все трое делали умный вид и поочередно кивали. Сошлись на том, что я угодил в магическую ловушку, останавливающую ход времени, и сумел выбраться, как только она ослабила свои незримые путы. Мое второе «Я» оказалось право — у них и в самом деле извилины не в ту сторону повернуты.

Что ж, каждому — свое… А пока что слово взял Штырь:

— Мы тебя искали везде, весь замок облазили, каждую башенку осмотрели, каждую стеночку простучали. Только по ребристому коридору несколько раз бродили, пока от его однообразия ум за разум не начинал заходить. Чудное это место. Сперва ходили по солнышку, прошли несколько раз мимо инвалидной коляски, а как только назад пошли — сразу в выход уткнулись. И комнаты там действительно гуляют. Проходишь второй раз по одному и тому же месту, а там — пустая ниша вместо помещения. Потом уже поняли, что бесполезно их ловить, поэтому стали ждать тебя наверху. Я верил, что ты найдешь выход. И мастер Фрай верил, да еще как! Далее ему лучше излагать.

Таниус откашлялся, собрался с мыслями и начал свой рассказ:

— В ночь после твоего загадочного исчезновения на побережье обрушилась страшная буря. Причем слово «страшная» совсем не отражает того, что тут творилось, — морские волны бились о скалы с такой силой, что земля под ногами тряслась. От разрядов молний было светло, как днем, ливень стоял сплошной стеной, словно начался всемирный потоп, а уж грохотало так, что уши закладывало. Если бы мы вовремя местечко под скальным обрывом не нашли, смыло бы нас в долину, как щепки в половодье. Признаться, я тогда подумал, что приснопамятный Конец Света наступает. Связан ли этот ураган с тем, что случилось с тобой? — не знаю. Но вот то, что случилось дальше, к тебе имеет непосредственное отношение. Через две недели к берегу — тому, где еще недавно была пристань, — подошла фаценская военная галера. Догадываешься, кто ею командовал? Кто идет за нами по пятам? Да, это был он — генерал Альдан Гористок. С ним были лучшие бойцы его легиона. Но если бы это было все! Его сопровождали служители Храма и даже рыцари Храма. Ты понимаешь, что это значит?!

Еще как! Это были не просто бойцы, не просто рыцари. Знамя веры защищало их лучше, чем броня, сила Света давала им невероятные способности. Каждый из храмовников в сражении стоил сотни, вместе они могли сокрушить любую армию. В имперских хрониках говорилось, что рыцари Храма идут в бой лишь в том случае, когда Храму угрожает гибель. Они не принимали участия в минувшей войне, но именно их незримое присутствие не позволило данийской Коалиции уничтожить проимперский Единый Храм и в дальнейшем примириться с фактом его существования. Более того, за двести лет имперского владычества храмовые рыцари никогда не покидали свою неприступную горную крепость Гранселинг. И только сейчас, когда мир вздрогнул и зашатался, пробил их час.

— Эта отборная команда обыскивала Лусар несколько дней, — продолжал Таниус. — Мы были вынуждены скрыть следы нашего присутствия и отступить от замка, а наш отважный Сток, рискуя жизнью, залез на прибрежную скалу и ждал, пока противник не уйдет. Поскольку храмовники являются опытными следопытами, то я всерьез опасался, что ты мог попасть к ним в руки. Но они так и ушли ни с чем. Галера, развернув паруса, отплыла на запад, в открытое море, а мы остались ждать. Вот и дождались…

— Хорошо, что дождались. А то, что харчи меня дождались, и вовсе замечательно. Кстати, откуда баран взялся? Сами подстрелили?

— Да куда нам. Трейсин два раза в деревню спускался — вон там, внизу, домики белеют. Он оттуда привез и барашка, и индюшку, и еще много чего. Народ там, конечно, бедный, голодает по случаю весны, но я дал столько золота, что им хватит заново деревню отстроить. Как же ее… э-э… запамятовал. Почтенный Гумо, как деревушка именуется?

— Луса, по имени замка, — пробормотал Трейсин. Наши взоры скрестились. Он не должен был так долго на меня глядеть. Он не должен был этого говорить. Не должен был, потому что я понял сказанное. И он понял, что я понял. Зрачки на мгновение расширились, как у кошки, и тут же приняли прежний вид. Я сделал вид, что ничего не заметил. Поверил ли он в это? — осталось загадкой. На память пришли меткие слова Бубая-младшего: «А ваш товарищ очень странный…» Да, временами заметно, и этот случай добавился в копилку со странностями.

— Завтра утром возвращаемся в Эштру, — во всеуслышание сказал я и искоса взглянул на Трейсина. На этот раз никакой реакции не последовало.

Стоял теплый весенний день. Мы, спустившись с гор, ехали в деревню по тропе, идущей через цветущие яблоневые сады.

Я вдыхал полной грудью восхитительный, чистый сельский воздух, пронизанный тонким цветочным запахом пыльцы которую переносили на своих лапках мириады суетливых пчел и, казалось, не мог надышаться. Это был запах детства, я вновь возвращался назад, сквозь десятки лет, в родную деревушку. Где бы ты ни скитался, в каких удивительных краях ни пришлось бы тебе побывать, тебя всегда тянет назад, на свою маленькую родину.

В те прекрасные годы, наполненные наивными детскими мечтами, маленький босоногий мальчуган сломя голову носился по зеленым лугам, пил ледяную воду из прозрачных горных ручьев и карабкался на могучие дубы — какими же они тогда были большими! Мир распахивался передо мной, словно бесконечная книга, обо всем хотелось узнать, постичь каждую травинку в поле, каждую букашку, взлетавшую к солнцу на тонких крылышках. И вслед за ней хотелось воспарить самому, увидеть землю с высоты птичьего полета.

А потом, уставший и счастливый, я возвращался домой, нарвав охапку полевых цветов, и у дверей дома меня встречала мама. Я дарил ей цветы, получая в ответ лучезарную улыбку и большую кружку парного молока. И я взахлеб рассказывал все то, что увидел в тот день, а мама внимательно слушала, ласково трепала меня по волосам и говорила: «Все-то тебе надо разглядеть, обо всем узнать, мой маленький непоседа». Я и сейчас такой, только мир с тех пор стал меньше, а проблем — больше.

— Давайте заедем в Лусу и поблагодарим ее жителей за то, что они помогли нам, — сказал я, подмигивая нашему проводнику и снабженцу.

— А чего бы и нет? Запросто! — неожиданно легко согласился Трейсин, поставив меня в большой тупик. — Люд там добрый, веселый. Мене, звестимо, там ведают, стало быть, и вас приветят с разверстыми объятиями.

В полдень мы въехали в Лусу. Что-то здесь было не так. На улицах не было не то что ни одного человека, а вообще ни единого существа. И ни единого звука. Не мычат коровы, не гакают гуси, не дерут горла петухи. Что произошло?

В полной тишине мы доехали до деревенской площади с неизменным колодцем посредине, вокруг которого, собственно, деревня и выросла. В такую жару стоит напоить коней — Таниус вытащил из колодца ведро, полное чистой прозрачной воды и вылил в поилку.

— Стойте! — раздался хриплый вопль из ближайшей канавы, а затем из травы на свет выполз старик. — Не пейте, вода потравлена…

Таниус энергичным рывком отдернул Вороного, уже тянувшегося к долгожданной воде. Мы подскочили к старику — тот едва дышал.

— Усе… усе померли, кто воду пил… ни куренка ни спаслось. Я… мене гадюка куснула недавно… выжил. Яд сразу не берет, засим и муки такие принимаю, о-ох, как внутрях жжет!

— Кто! Кто это сделал?! — закричали мы, перебивая друг друга.

— Не… не знаю… Не свои — точно… А пришлые в деревню не являлись… О-о-о! — застенал пуще прежного старик, изогнулся в судороге и исторгнул изо рта черную жидкость. Через минуту все было кончено.

— Какому же душегубу вздумалось потравить мирную деревню?! — процедил сквозь зубы Таниус. — Ух, я бы того злыдня на кусочки разорвал, на полосочки порезал, в мелкую кашу порубил!

— Пойдемте отсюда, не будем тревожить мертвых, — прошептал я.

Когда покидали опустевшее село, вид у всех был подавленный. Вот он каков, Конец Света, — безумие достигает наивысшего значения и наносит свой роковой удар руками какого-нибудь жалкого и убогого подлеца, за свою убогость таящего обиду на весь род людской. Как все это жестоко и… бессмысленно. И все смотрят на меня. А я что могу? Я даже не знаю, куда мне теперь идти, кого спасать, где искать тот путь Света? Следствие зашло в тупик, и выхода из него я пока что не вижу.

— Странные вещи здесь творятся, — обращаясь только ко мне, вполголоса произнес Штырь, когда вымершая деревня скрылась за поворотом. — Я бы сказал, что всех их отравили Упокой-травой, но она растет только в горах Фацении. Откуда же ей взяться на зеленодольской окраине?

— He знаю. Откуда угодно. Скажем, из твоего рюкзачка

— Я сперва тоже так подумал. Но этот флакон — на месте полон и плотно закупорен. Зато другой — серебряный, с кислотой, — превратился в какую-то белую пыль, словно сгорел. Естественно, кислота прожгла мешок насквозь.

Знаешь, Штырь-Сток-невесть-кто-еще, ты пробудил во мне нехорошие сомнения. Хоть ты и честно признался, но зато, может быть, и рассчитывал на то, что потом я тебя подозревать не стану. Факты — вещь непреложная, а говорят они сейчас против тебя. В горской отраве в этих краях вряд ли кто-то еще разбирается, да и сгоревшее серебро я вижу уже второй раз, причем в первом случае — в чародейской башне, где ты тоже успел поприсутствовать, хотя и недолго. Надо бы тебя проверить, да у меня ни одной серебряной вещи нет. Хотя… нет, постойте — есть! Та самая счастливая монета, которую мне подарила тетушка Кларисса, — она до сих пор лежит у меня под пяткой. Жалко будет потерять талисман, но дело — важнее.

У меня на ногах — настоящие горские башмаки, какие тачают только у нас в Фацении, да и то по заказу. Они сделаны так, что каблук у них отвинчивается, без него удобнее ходить по каменистым горным тропам. А в самом каблуке для его легкости делается выемка, куда горцы, народ поголовно суеверный, закладывают всякую всячину: освященные обереги, заговоренные перышки, счастливые листики и все такое прочее — кто на что горазд.

Штырь с любопытством наблюдал, как я на ходу, не вынимая ногу из стремени, пытаюсь отвернуть себе каблук (тот, кто хоть раз садился в седло, поймет всю неимоверную сложность этой задачи). В конце концов он предложил мне свою помощь, но спросил:

— Что у тебя там?

— Да так, мешает что-то. Гвоздик вылез. Посмотри, если нетрудно.

Малек ловко поймал мою ногу, щелкнул каблуком и присвистнул в изумлении:

— Хорош «гвоздик», из чистого серебра! Шепни на ушко, где тот мастер живет, что башмаки сработал, я у него закажу пару сотен. Мастер Фрай, а не проверить ли нам эту цацку на предмет волшебности?

— Дай-ка сюда. — Таниус вытянул из седельной сумки свою магическую стекляшку и сделал сосредоточенное лицо, показывая, что именно кристалл является приложением к его рукам, а совсем не наоборот, как думают некоторые не обремененные интеллектом личности. — Что ж, действительно на роль амулета монетка сгодится, может, и будет от нее какая-то польза.

— Чево там у вас такое? — живо заинтересовался Трейсин, которого, по роду его занятия, притягивало все то, что блестело и звенело.

— У Райена в каблуке серебряная марка обнаружилась, — восторженно воскликнул Штырь. — Старая монета, редкая. Сможешь оценить?

— Я — негоциант, а не меняла, — возмущенно фыркнув, заявил Трейсин.

— Посмотрите-ка, не-го-ци-ант. Может, ты им и был когда-то, зато теперь ты — обыкновенный бродяга. А бродяге и деньги доверять не стоит и вообще… Держи свою удачу, Райен.

Штырь вернул мне монету, и я долгое время разглядывал новообретенный талисман. Он, конечно, нагрелся, пройдясь по рукам, но плавиться даже и не думал, куда уж там — гореть. Увы, в этот раз я сделал неправильные выводы. Ну, с кем не бывает. Значит, в другой раз повезет.

Часом спустя мы проезжали мимо маленького хутора, утопавшего в зелени. А вот и первый живой человек на всю округу — на придорожной обочине стояла женщина. Трудно сказать, сколько ей было лет — тридцать, сорок, а может быть, и больше, — тяжелый сельский труд преждевременно старит слабый пол. Волосы ее были растрепаны и развевались по ветру, а глаза… Глаза были спокойны, печальны и устремлены вдаль. Женщина смотрела на нас и как будто сквозь нас, а когда заговорила, кстати, по-имперски, то не обращалась ни к кому конкретно:

— Вы не видели мою девочку? Она потерялась. Найдите ее, пожалуйста. Ей четырнадцать лет, ростом в пять локтей, Косички желтенькие, как цыпленок, глаза широкие, голубенькие, а носик курносый, с веснушками, и ротик правильный улыбчивый такой. Я прошу вас, умоляю, найдите! Она же ещё такая маленькая, любой ее может обидеть. Найдите ее…

— Хорошо, найдем, — оборвал ее я, чувствуя, что мольбы могут затянуться надолго. А про себя подумал: «Найдешь ее как же! В здешних краях в каждой деревне такие „желтенькие и улыбчивые“ стайками бегают. Зато потом какие крали из них вырастают, уй-й! Наверное, убежала девчонка на свиданку с парнем из соседней деревни, припозднилась, а затемно домой идти побоялась. Всего и делов-то…»

— Спасибо вам, добрые люди. Свет да пребудет с вами! — закончила женщина и вновь взглянула вдаль.

Странная она, вам не показалось? Но это лицо как будто было мне знакомо. Мы заехали на хутор купить еду. Хозяин — дородный коренастый мужчина с проседью на висках — встретил нас у ворот. Только сейчас я вспомнил: эти двое, муж и жена, беженцы с востока, спасли мне жизнь четырнадцать лет назад.

Когда армейский госпиталь вполз в Эштру, последний ящик с едой из обозных запасов был давно опустошен. В городских амбарах не осталось даже мучной пыли, а начальство в ратуше лишь развело руками — дескать, сами голодаем. Да, они сильно голодали, чинуши-толстопузики, аж лоснились от недоедания. На городских рынках спекулянты накручивали заоблачные цены — тощей госпитальной кассы хватило лишь на мешок муки с личинками. Тогда наш главный доктор собрал всех и сказал, опустив глаза: все, кто ходячие, ищите себе на пропитание сами. Он вскоре сам умер от голода, санитары разбежались, прихватив казенное имущество, и госпиталь прекратил существование.

А в это время я стучался по подворотням в тщетной надежде на помощь. Несколько раз меня облагодетельствовали помоями, которыми побрезговала бы даже свинья. Но чаше всего мне давали от ворот поворот — спустя неделю я уже еле передвигал нога и после очередного «разгрузочного» дня забрел в какой-то полуразвалившийся сарайчик в пригороде с твердым намерением тут и помереть.

— Эй, бродяга, эта халупа занята мной и моей женой! — встревоженно заявил по-фаценски широкоплечий усатый мужик, потянувшись в угол, где стояли вилы.

— Извините, сейчас уйду, — ответил я, но тут ноги окончательно сдали, и я сел, где стоял.

— Э, да ты никак горец! Можешь остаться, землячок, в этом убогом краю редко встретишь сородича. — В это время из-за его спины раздался сдавленный женский стон. — Жена рожает… Парень, не помог бы ты мне — воды там вскипятить, полотенца и все такое. Ух и боязно ж как-то с непривычки.

А мне, девятнадцатилетнему, каково?! С другой стороны, все когда-нибудь приходится делать в первый раз. Несмотря на всеобщую неосведомленность в означенном вопросе, роды прошли нормально, на свет появилась крепенькая девочка. Я получил честно заработанную краюху хлеба и, сидя на завалинке рядом со счастливым отцом, смотрел на чистое небо, украшенное тысячами ночных огоньков и шикарным полумесяцем.

— Под звездой родилась, счастливой будет.

— Как назовете счастливицу?

— Турмалин хочет, чтобы, согласно местному обычаю, имя давали в Храме, при причащении . Но все приходы в округе заняты ранеными или беженцами, службы не проводятся, а попы на рынке бобами торгуют. Что за гадкий городишко, кого ни спросишь — никому до тебя дела нет!

— А сами вы откуда будете?

— Из столицы. Как только новости с фронта перестали поступать, а город авралом стали к обороне готовить, вот тут-то я, тертый армейский сухарь, понял: пора когти рвать… Покидали кой-какое барахлишко на подводу и двинули по западной дороге, а под Эштрой у жены схватки начались. Так и пришлось нам здесь задержаться малость… Но теперь все закончилось, и завтра мы уезжаем на север, к жениной родне.

А я отправлялся на юг, домой, — в городе скупердяев мне больше нечего было делать. Прощаясь, Лайрут набил мою сумку едой, которой мне хватило, чтобы вернуться в родные края. И вот спустя четырнадцать лет наши пути опять пере, секлись.

— Землячок, никак ты?! — воскликнул Лайрут, пристально вглядываясь в мое лицо. — Какая встреча! Пожалуйте в дом, гости дорогие! Поди проголодались с дороги-то!

— Вы давно были в Лусе? — спросил я его, спешиваясь и входя во двор.

— Эн-то, где-то дня три-то прошло. А что? — Он тревожно посмотрел на меня.

— Все ее обитатели умерли в мучениях. Отравлены. Вы не знаете, кто это мог сделать?

Лайрут словно окаменел, лицо его превратилось в неподвижную погребальную маску.

— Тятя, тятя, что с тобой? Что стряслось? — Стайка ребятишек окружила его, теребя за рукава.

— Ничего… идите играйтесь. — Крестьянин отошел от шока и долго смотрел мне в глаза, еще не окончательно веря в услышанное. — Не говорите Турмалин, с нее и так достаточно…

Мы приехали как раз к обеду — стол был накрыт. Лайрут как глава семьи благословил трапезу, и наша четверка, детская ватага и несколько работников расселись по лавкам строго по рангу: хозяин во главе стола, рядом мы на правах почетных гостей, далее — работники, дети хозяйские, дети работников. Место хозяйки с другого торца стола оставалось пустым. Почти весь обед прошел в тишине — в Лусе родня была У всех. Уже под конец я решился нарушить всеобщее молчание:

— А почему не пришла хозяйка, Лайрут?

— Турмалин редко приходит на обед, а вы, наверное, видели ее на дороге и слышали ее слова. Сколько я ей втолковывал — не говори по-имперски, себя погубишь и семью свою. Все без толку… С той поры, как старшая дочка запропала, она словно умом тронулась. Дома вроде все путем, но каждый день ходит на дорогу и ждет. Она и вовсе бы ушла, да дети удержали.

— А сколько дней прошло, когда дочка исчезла? Возможно, я помогу найти ее, работа у меня такая — искать пропавшее и загадки разгадывать.

— Если бы дней… Год.

— Тогда…

— Я понимаю, можешь взять свои слова обратно, землячок. А дочуру мы везде искали, но никто ее с тех пор и не видел.

Найти человека спустя год после его исчезновения — практически невыполнимая задача. Не остается никаких следов, сложно найти свидетелей и бесполезно надеяться на их память.

Когда выводили коней, меня кто-то дернул за рукав. Я обернулся и увидел маленького карапуза лет четырех, с всклоченными волосами — самого младшего из хозяйских. Он смешно хмурил брови, громко сопел и тыкал пальцем в закуток за конюшней, зазывая меня туда — дескать, пойдем разберемся. Ну пойдем, пойдем, вряд ли ты задумал начистить мне физиономию, тут что-то другое.

— Ты… лас слетовател? — по-заговорщицки пробормотал он, затащив меня в угол за телегами,

— Что-что? Откуда я слетел?

— Ну, ты… етот, котолый… сискаль.

— А, понятно. Так оно и есть.

— Тода найди сестлу. Видись дядьку в клуглой сапке. Ето он ее тода увес.

Я проследил за его пальцем и ахнул — мальчуган показывал на Трейсина.

— Ты не ошибся, случаем? Тебе сколько лет тогда было?

— Ну… тли. Однакось все помню! Сестла тода выела ис саплетной росси… ну где, тово, копуси кода-то колядовали, и несла сто-то савелнутое в плат. Она мене плохнала, но я все лавно вослед посел и увидел, как етот дядька ее в телегу посадил. Мабуть он ис мамкиной лодни, потому и сестла его уснала.

— Что ж ты раньше никому не сказал?

— А мене никто и не спласивал! Та и глупие они все, мелькота, тебе не ловня… Ну, иди се, тляхни са скилку плохово дядьку!

Утром Трейсин ненароком обмолвился, что его знают в Лусе. Возможно, этот сорванец действительно его уже видел, в его годы я помнил многое, хотя и не всегда правильно. Сейчас бы им очную ставку устроить! Смешно, конечно, малолетка против взрослого, ребенку никто не поверит. Но товарища Гумо действительно надо тряхнуть как следует, даже с пристрастием, — слишком много недомолвок и косвенных намеков накопилось на его личном счету.

Уже распрощавшись и выехав за ворота, я вспомнил, что до сих пор не знаю имени той, которой в свое время помог появиться на свет.

— Лайрут, как дочку-то назвали?

— Ее в здешнем сельском храме причащали. Так и назвали — Лусани.

Так. «Луса» номер три. Я как-то не предполагал, что это может быть имя человека, — тем больше причин ее найти. А пока что мы понемногу начнем прощупывать нашего подозреваемого «на вшивость».

— Достопочтенный господин Гумо, — начал издалека я. Торговец сразу проглотил наживку и прямо-таки засиял от такого к нему обращения. — Не знаете ли вы случаем, есть ли поблизости что-нибудь вроде священной рощи или заповедного лесочка? Давно хотел побывать в таком, к природе душевно приобщиться, да вот что-то все никак не удавалось.

— Как же, как же! — засуетился Трейсин. — Туточки рядом как раз имеется такая дубравка. Славная дубравка, известная.

— И чем же известна эта дубравка? — спросил я, томительно предчувствуя грядущий всплеск фонтана болтовни. — Расскажите мне все, что знаете.

Я не ошибся — Трейсин вошел в свою стихию и разливался словесными потоками, откуда я, набравшись должного терпения, принялся выуживать нужную мне рыбку. Указанная рощица располагалась прямо у дороги, по которой мы ехали. От других лесных угодий, во множестве своем покрывавших зеленодольские просторы, эта роща ничем не отличалась. За одним исключением — двести пятьдесят лет назад в эту рощу упали осколки той самой легендарной звезды Горевестницы. Если верить слухам, самый большой осколок и поныне лежит в центре рощи — в большой воронке посреди поваленных деревьев.

Но это все-таки слухи, поскольку сами поселяне в эту рощу — ни ногой. Зато жрецы, маги и прочие ходоки прочесали и перекопали несчастный кусочек леса вдоль и поперек, за что местные их метко прозвали копушами. Впрочем, каждая партия копуш, потоптавшись у небесного камня и вдоволь порыв землю носом вокруг него, уходила из запретной дубравы несолоно хлебавши. Им на смену приходила следующая партия старателей, но с каждым годом любопытствующих становилось все меньше и меньше.

В последние годы искатели непознанного и вовсе не показывались в этих краях, лишив многих местных обитателей стабильного источника дохода. Однако десять лет назад в Зеленодолье прибыл большой караван, возглавляемый группой магов, называвших себя Небесными. Эти пробыли в роще всего лишь день и затем спешно покинули ее, отправившись на побережье, к ближайшему порту.

«Уж не те ли это маги, что позже проникли в Лусар?» — подумал я, но дальше развивать эту тему не стал, меня сейчас больше интересовала судьба пропавшей девочки. Зачем она пошла в запретный лес? Но еще более интересно — с чем она вышла оттуда?

Ответы на эти вопросы могли скрываться в сени дубравы, куда мы только что въехали. Рощица и в самом деле выглядела так, словно здесь спаривались стада гигантских кротов. Рытвины и ухабы были на каждом шагу, но они были настолько стары, что на перекопанной земле успел вырасти частый кустарник, так что передвигаться здесь можно было только на своих двоих.

Исцарапанные острыми колючками и искусанные злобными комарами, за четверть часа мы добрались до центра рощи — этот прогал было видно издалека. Казалось бы, вокруг места падения небесного камня должен был быть непролазный бурелом из поваленных деревьев. То есть он тут и был когда-то, пока многочисленные экспедиции не перевели поваленный сушняк на топливо для своих костров: земля вокруг воронки была усеяна пнями и частыми горелыми проплешинами.

Сама воронка оказалась небольшой — шагов двадцать в поперечнике, а в центре ее лежал округлый серый валун размером с доброго быка. Все это настолько походило на яйцо в гнезде, что у меня невольно возникла мысль: а где же та курочка, что снесла это яичко, и каких же размеров она должна быть? Спустившись вниз, я осмотрел «осколок звезды», и моя шальная догадка подтвердилась совершенно невероятным образом. То, что лежало в воронке, было не совсем камнем, я бы даже сказал — совсем не камнем. Поверхность «яйца» была гладко-ребристой, а своей структурой и прочностью она напоминала червеобразный коридор под Лусаром, к тому же внутри явно простукивалась пустота.

Казалось бы, делов-то — стукнуть кулаком покрепче. Однако из опыта предыдущих изыскателей было ясно, что взломать эту скорлупу не удастся никоим образом. Может быть, это яичко как-то открывается? Здесь обязательно должна быть дверца, чтобы тот цыпленок (а может, и крокодильчик), что сидел внутри, мог оттуда вылезти в случае надобности. Исходя из аналогии, дверца должна быть исчезающей — как в подвалах Лусара. А вот как ее открыть?

Осмотрев глыбу со всех сторон, я убедился, что никаких выступов на ее поверхности не имеется. А если ощупать получше… А если перевернуть, подпалить, намазать смолой, помочиться, плюнуть и растереть, причем все это сразу? Да куда ты лезешь, наивный! — тут до тебя целая армия магов расписалась в полном бессилии.

Возможно, это яйцо открывается только для тех, кто ему нужен. Может быть, оно открылось и перед Лусани, чей поспешный отъезд из родной деревни наводит на такую мысль. К сожалению, свидетелей ее хождения по роще не было, а опросить девочку не представлялось возможным ввиду отсутствия самой девочки. Так что пора мне вплотную заняться выяснением ее судьбы — похоже, что от этого «звездного отщепенца» я уже ничего не добьюсь. А жаль!

С досады пнув неподатливый валун каблуком, я уже собрался выбираться из воронки, но тут мой взгляд упал на моих спутников — все трое стояли с открытыми ртами и смотрели мне за спину. Что… Ну и дела…

Это было непонятно, это было невероятно, но это все же случилось. Очевидно, своим последним ударом я попал именно в ту ключевую точку. Это было настолько невозможное везение, что даже становилось немного страшновато: действительно ли это всего лишь везение, или за этим стоит чья-то направленная воля?

Так или иначе, ларчик открылся: валун распахнулся передо мной, словно цветочный бутон, явив моему взору свое содержимое. Затаив дыхание, я засунул голову внутрь и… Там меня ждало лишь разочарование. Внутри не было никаких сокровищ, никаких магических артефактов, там вообще ничего не было, кроме каких-то поломанных пустотелых обручей-торов той же природы, что и хранивший эту загадку небесный камушек.

— И как же это понимать? — выразил я вслух свое разочарование. — Кто-нибудь может мне объяснить, что это?

— Что бы это ни было, магической энергией оно не обладает, — поводив кристаллом сверху, заявил Таниус, чем убил во мне последнюю надежду.

— Может статься, то есть кости нерожденного божества, — задумчиво изрек Трейсин, крутя в руках «божественную» косточку. — Ибо сказано в святом писании: «Усе сущее явилось из яйца».

— Какие же, однако, у богов яйца твердые, — тут же опошлил все возвышенное Штырь. — А что, внутри больше совсем-совсем ничего нет?

— Нет, тут еще лежит бумажка с надписью: «Поздравляем, вы выиграли бесплатную поездку на Небеса — в один конец», — съязвил я, методично вороша палкой на дне. — Увы, больше ни…

У меня перехватило дыхание, когда я понял, на что наткнулся. Осторожно смахнув труху, истлевшие волокна и какие-то мелкие чешуйки, я расчистил четкий вплавленный отпечаток. Это было похоже… Это могло бы быть… Это казалось невероятным, но когда-то в упавшем с неба ковчеге лежали… ножницы!

Да-да, обыкновенные портновские ножницы, ни больше ни меньше. В нашем горном краю такие массивные ножницы грубой выделки во множестве изготавливают деревенские кузнецы. Их используют, чтобы резать толстое домотканое шерстяное сукно, и для стрижки блеющих поставщиков этой шерсти их тоже можно употребить.

Но в отличие от обыкновенных ножниц у «небесного дара» были заостренные концы, что делало их похожими на небольшой кинжал. При некотором желании и умении таким стригунком можно человека насмерть заколоть. Может быть, это все же не совсем ножницы?

В любом случае это я узнаю только у того, кто эти ножницы взял. А я уже догадываюсь кто. Тот непонятный предмет, завернутый в платок, бывший в руках Лусани по выходе из рощи, — это не могло быть не чем иным, как искомыми ножницами.

Тогда дело об исчезновении Лусани вместе с Трейсином может приобрести совершенно иной оборот. Если девочка по широте душевной, да по болтливости природной рассказала алчному торговцу про артефакт, то я даже представить боюсь… — Вечером будем в Донатте, там у мене хата есть. Токмо ежели ее еще злыдни-кредиторы не оттяпали, — прервал мои размышления Трейсин, словно затылком уловивший мой тяжелый пристальный взгляд.

Я на правильном пути — Трейсин действительно из этих краев. На людной дороге этот трусливый слизняк не посмел бы сделать свое грязное дело. Скорее всего он отвез Лусани к себе домой и… Там уже не только и не столько ножницами можно разжиться. Мне сразу вспомнилась та похотливая улыбочка, с которой мерзавец смотрел на девочку того же возраста в таверне «Купец». Тогда разборки откладываются до вечера, заодно и осмотрим место. Надеюсь, не преступления.

С наступлением темноты мы подъехали к небольшому городку на крутом берегу Вераны. Охрана здесь, равно как и в других поселениях Зеленодолья, была настороже, а внутрь впустили нас лишь потому, что какой-то стражник, измученный похмельем и бездельем, вроде бы узнал Трейсина. А окончательно убедиться в своей правоте ему помогла золотая фаценская марка. Его соратники, впрочем, немедленно потребовали по такой же для каждого за тяжкие усилия по открыванию городских ворот.

Плата за вход была просто грабительской, но я бы долго ломаться не стал, очень уж хотелось закончить все поскорее. Однако со стражей разговаривал скряга Трейсин, поэтому переговоры получились долгими и трудными, так что до трейсинского дома мы добрались только ближе к полуночи.

К нашему счастью, кредиторов дом не заинтересовал, но к несчастью хозяина, он заинтересовал воров — дверь была взломана и распахнута настежь. Растопив камин и запалив факелы, мы стали осматривать распотрошенные купеческие владения. Жильцы давно покинули этот дом — на голом полу накопился толстый слой пыли. Не то чтобы сюда вовсе никто не ходил после взлома, еще как ходили: соседи понемногу разбирали на дрова переборки, зал использовался в качестве общественного туалета, а в саду стихийно возникла общегородская мусорная свалка.

Трейсин бегал по комнатам и стенал, заламывая руки и проклиная тех известных пакостников, которые загадили все вокруг, и тех неизвестных лихоимцев, которые вынесли все, что не было прибито, и испоганили все, что вынести не смогли. Из мебели в доме остался лишь тяжелый резной стол, который просто не пролез в двери и к тому же был попорчен — столешница треснула от сильного удара чем-то острым, а вокруг пробоины бурели засохшие пятна крови. Более ничего необычного я в доме не нашел, хотя и облазил его сверху донизу.

Хозяин к тому времени уже успокоился и с подозрением посматривал на мои поиски, хотя я и намекнул ему, что ищу следы воров. Но когда я начал простукивать пол в подвале, торговец сообразил, что ищу я что-то другое, и занервничал.

— Господарь Райен, чево вы там стучите себе? Нету там ничево!

И то правда, зачем? Пора приступать к допросу главного свидетеля и подозреваемого по совместительству. Мы поднялись в зал, Таниус встал во внешних дверях, а Штырь — позади меня. Окна зарешечены, бежать ему некуда. Тут Трейсин занервничал еще больше.

— Вы… вы чево?! Чево вы от мене хочете?

— Почтенный Гумо Трейсин, мы с вами недолго были в одной команде, и я еще не успел узнать вас в полной мере. Но за это короткое время у меня накопилось несколько очень неприятных вопросов, ответить на которые вам так или иначе придется. Поэтому сейчас вы расскажете нам все. Возможно, вы не захотите говорить по доброй воле. Но в таком случае тот коллега, который стоит сзади, развяжет вам язык посредством каленого железа, а тот, который в дверях, — будет отмечать каждый ложный ответ вашим пальцем… отрубленным.

Вообще-то я не предполагал заходить так далеко. Но Трейсин воспринял это за чистую монету, поскольку с визгом рванулся к двери черного хода. Он, правда, не видел, как я ее закрывал на засов, поэтому, с разгону впечатавшись в дверь, отлетел назад на пару шагов и сел, потирая разбитый нос. Я не спеша подошел к нему, он тупо взглянул на меня, затем за меня и истошно заверещал, ползая у меня в ногах:

— Не-е-ет!!! Я усе скажу, усе! Токмо пущай они мене не тронут!

Я взглянул через плечо и, несмотря на всю серьезность ситуации, не смог удержаться от усмешки. Мои помощники буквально поняли произнесенные слова, очевидно, для них подобное было не в диковинку, — Штырь держал в руках дымящуюся кочергу, а Таниус весело помахивал походным топориком.

— Не тронут, пока я не скомандую. Итак, начнем. Прошлой весной ты был в этих местах?

— Б-был, истино так, товар развозил. А вы как проведали?

— Вопросы здесь задаю я! Той весной ты привез к себе домой девочку четырнадцати лет по имени Лусани. Так?!

— Я ни… — Тут Трейсин осекся, услышав, как походный топорик с хрустом вонзается в дверной косяк. — Да…

— Не слышу! Штырь, ко мне! — За спиной зашипела кочерга, опущенная на ветошь, запахло паленым, и тут Трейсин сломался.

— Я ничево ей не сделал! Я ж токмо позабавиться хотел, и она вроде бы тоже. А опосля эта масенькая сучка как тяпнула меня! — длань вона к тому столу пригвоздила своими ржавыми ножницами (Вот, вот он, звездный артефакт!). Такая худенькая, хрупкая, и откуда токмо этакая могучесть в ней явилась? А опосля… Опосля мой собственный охранитель, пес неблагодарный, подбил мене оба ока и высадил три зуба. Они ушли вдвоем, затем я их боле и не зрил.

— Куда они могли пойти? Скажем так, куда вы со своим товаром и своим охранником собирались отправляться?

— На ярмарку до Эштры. В гостинице «Полумесяц» у мене две койки были заказаны. Во время ярмарки в городе нету свободных комнат, токмо под заказ и то, ежели опоздаешь на пару часов, твое место продадут втридорога.

Поняв, что пытать его все же не будут, Трейсин осмелел, глаза его заблестели и забегали, что означало — теперь он будет думать, прежде чем отвечать. Но я рискнул и задал еще один вопрос:

— Это ты отравил Лусу? Если да, то зачем? Можешь не торопиться с ответом, в случае правдивого ответа мы тебя ни пытать, ни тем более убивать не будем. Но учти, у меня есть некоторые доказательства: достаточно проверить сумку Штыря, в которой имеется целый арсенал всяческой отравы.

— Гадом буду, не я! — возопил Трейсин. — Каюсь, стырил в том селе барана и пяток куриц, а ваше злато присвоил. Там оно, в суме моей. Виноватый я, зело виноватый…

Золото действительно было там, где он указал. И вот что вызвало во мне сомнения: хотя серебряные марки уже не чеканились несколько десятков лет, но в странах Юга они все еще были в ходу наравне с золотыми и достаточно часто оказывались в кошельках. Но в этом кожаном мешочке было только золото.

Тут я вспомнил и про то, как Трейсин не пожелал есть с серебра в Эсвистранне, и про сгоревший серебряный флакон в мешке Штыря, в котором вороватый торговец в отсутствие хозяина вполне мог покопаться, и про то, что из моего окружения только Трейсин не держал в руках мою марку-талисман.

— Протяни ладонь! — решительно сказал я, вытаскивая серебряную денежку из каблука. — Если монета хотя бы задымится, ты — покойник.

Трейсин недоуменно посмотрел на меня, потом осторожно выставил свою искалеченную лапку, на которую я возложил марку. Минуты две я пристально смотрел ему в глаза пытаясь заметить следы тревоги. Но, увы, увидел я там только усталую и снисходительную усмешку.

Монета не изменилась. Я промахнулся, Трейсин устоял. Продолжать допрос не имело смысла. На ночь Штырь сделал из него кокон с помощью веревок, одна голова торчала. Счастливо избегнувший расправы и оттого воодушевленный торговец еще попробовал блеснуть красноречием, но Штырь заткнул неугомонный рот Трейсина его же собственным смердящим носком.

Засыпая, я вновь утвердился в своем убеждении: этот записной пройдоха совершенно не тянет на убийцу. Надругаться над беззащитной девчушкой, обчистить ближнего своего, спереть, что плохо лежит, — это для него. Но если сунуть в эти трясущиеся лапки нож, то он его выронит с перепугу.

А девчонка-то — молодец. Другая бы на ее месте нюни распустила, а эта только хвать! — и шаловливая рука уже к столу прибита. И все-таки насчет упавших с неба ножниц я не ошибся, они действительно у Лусани. И если в отношении себя я еще могу допустить чудесную случайность раскрытия «небесного яйца», то в отношении «первооткрывательницы» это исключается, ибо случайность, повторившаяся дважды, неизбежно становится закономерностью. А закономерность и чудесность — две взаимоисключающие вещи.

Значит, взять ножницы могла и должна была именно Лусани. И что же в этой девочке такого особенного, если артефакт, до которого в течение двух столетий не могли добраться все колдуны Южной Земли, чуть ли не сам прыгнул к ней в руки, после чего повел свою новую владелицу невесть куда?

Ох неспроста это, мое сыскарское чутье трепещет, как та гончая, что, учуяв добычу, делает стойку. А эта добыча еще та — заурядное дело об исчезновении деревенской девчушки может вылиться в нечто столь грандиозное, что даже представить себе" невозможно. И сдается мне, я в этом грандиозном буду участвовать не на последних ролях…

Постойте, да о чем это я? Я в это самое грандиозное уже влип с головой, как не в меру любопытная оса — в мед, и с каждым следующим днем я погружаюсь в вязкую глубину все глубже и глубже. Так что выбор у меня невелик: либо манящая сласть поглотит меня, либо я сам всю ее съем-

Так что дерзайте, любители вкусного меда и захватывающих приключений! Сегодня утром мы отправляемся в Эштру, следуя путем юной Лусани и… зову моего сердца.

Три дня пути до зеленодольской столицы прошли без происшествий. Уровень тревожности местного населения возрос до предела — тракт был малолюден, города и посады закрылись на все замки и засовы и ощетинились копьями стражи и дрекольем ополченцев. Попытки разговорить встречных не увенчались успехом — в лучшем случае путники обходили нас сторонкой, искоса поглядывая и пряча лица, а иные, издали завидев наш отряд, бросали все и улепетывали в ближайшие кусты. Трейсин вел себя как обычно, сбежать не пытался, но на ночь мы его все-таки связывали.

Вечером третьего дня Эштра вынырнула из-за холмов. В багровых лучах заката мрачный город выглядел как большая куча углей с редкими проблесками рдеющих огоньков. Черной лентой обвилась вокруг него неподвижная Верана. Вокруг, сколько хватал глаз, не было видно ни души, лишь облезлый бродячий пес-помоечник уныло трусил по дороге.

И тишина. Так не бывает в большом городе даже ночью, если только… Мы въехали в пригород. Улицы пусты, дома глядят на нас черными оконными проемами, вечерний полумрак рассеивают лишь наши факелы.

Кажется, мы заблудились в безлюдном темном городе. Проезд становился все уже, стены придвинулись и загородили небо. Впереди тупик и…

— Стой, это западня! — воскликнул я, подняв лошадь на дыбы, но опоздал — огромная сеть накрыла всех сразу.

Вокруг сразу замелькали черные фигуры, появились факелы. Трейсин неуклюже свалился под ноги лошадям и дико заорал, когда на его спине отпечатались шипованные подковы Вороного, бронированный Таниус зацепился за сеть всеми местами сразу и теперь дергался, спеленатый с головы до пят, Штырь вспорол сеть одним ударом, но замер, когда у его горла заплясали наконечники копий.

— Живьем брать лазутчиков! — пробасил кто-то сверху. — Щас узрим, каких птах мы туточки отловили!

Знакомый голос, я его слышал совсем недавно. Прорезав в сети дырку, я высунул голову наружу и нос к носу столкнулся с Портавелем, тем самым купцом-богатырем, коего так лихо отделал Таниус в Эсвистранне. Он вроде бы тоже узнал мое лицо и усердно заработал мозгами, вспоминая, где меня видел, когда и в какой степени трезвости.

— Таверна «Купец», Райен и компания, — помог ему я.

— О! О-о-о!!! Робята, размотайте их! То есть передовые борцы с бандитизьмом — свои люди. А у нас така беда стряслася, господари! Матку родну, Эштру стольную, третьего дня лиходеи-бубаевцы захватили! Голова наш, Хуба Фуфырь, пес смердящий, смылся отсель совместно с наемниками и зеленодольской казной, свою шкуру спасал, зюзюка подколодная, а град без единого меча остался. Туточки лесной сброд отыгрался на горожанах сполна: весь чиновный люд из ратуши на площадных светильниках поразвесили сушиться, имения передовых богатеев разграбили подчистую, а тем, кто не успел ноги унести, их и поотрывали. Люд зеленодольский на ярмарку было сбирался, так те ж супостаты торговые ряды погромили, товар потырили да над купеческой братией поглумились. Вот тобе, батюшка, ярмарка, вот тобе и праздник! До окраин захватчики покамест носа не казали — ведают, злыдни, что люд здеся живет бывалый и навостренный топор в чулане оперечь хранит. Но, вестимо, вору награбленного завсегда мало, так что ждем гостей непрошеных. Собрали тут невеликий отрядик, а я, стало быть, у них за головного. Эй, живоглоты, чево вы там разоряетесь! — заорал он в другой конец переулка, откуда раздавался галдеж, щедро нашпигованный отборным матом городских окраин.

— Пойма-али! Шпиёна, понимаешь, поймали! — донеслось из темноты. — Аи! Кусается, заррза!

— Так волоките его досель, да не зашибите ненароком, с вас станется!

Другим отрядом командовал небезызвестный хозяин «Красна Солнышка». Шестеро здоровенных мужиков в поварских халатах притащили нечто, укутанное в сеть, дергающееся и вопящее.

— Мне к Райену, расследователю! Выпустите меня, оглоеды, для вас же стараюсь!

— Райен — то есть навроде бы ты, — метко заметил Портавель. — А енто кто ж? Соглядатай твой, что ли?

Из сети на свет факелов вытряхнули… кого бы вы думали? — Бубая-младшего! Вид у него был крайне помятый — еще бы, ведь он ведь так и заявился в пригород в бандитской серо-зеленой униформе, которая ограбленному горожанину — как красная тряпка для быка. Я показал за спиной кулак в адрес своей команды, которая не смогла сдержать возгласов. Троица сразу притихла и сделала вид, будто видит парнишку впервые.

— Пару слов наедине, — прохрипел парнишка, сплевывая кровавую слюну, видимо, били его долго и зло. Я вопросительно взглянул на Портавеля, тот фыркнул и пожал плечами, как бы говоря: «Твой крысеныш — ты с ним и разбирайся».

— Я вам не враг! — заявил Ласка, как только мы отошли в сторонку. — Я… я помогу вам спасти город.

— Каким же это образом? Что, пойдешь и скажешь папаше, чтобы он увел своих головорезов от такой добычи? Поздно, мальчик, — бандиты уже опьянели от золота, крови и безнаказанности, теперь им никто не указ.

— Вы правы. Но дело не только и не столько в том. Отец собирается сжечь город. Странно, в него как будто бес вселился, он никогда не был таким кровожадным. Вы ведь его не убьете, правда? Скажите, вы ведь его не убьете?!

— Я… постараюсь, но за других не отвечаю.

— Запомните, какой бы он ни был, он мой отец! Он — единственный близкий мне человек в этом мире. И если ваши друзья нападут на него, я встану у них на пути.

— Глупыш! Как мы нападем, когда у твоего батяни под рукой целая армия, за сто шагов не подойдешь. Так что ты говорил насчет спасения города?

— Эштра приговорена к сожжению. Когда на колокольне вспыхнет большой костер, это будет сигналом для лесных стрелков, которые подожгут город со всех сторон. Другим сигналом будет звон Отца-Колокола — это означает то, что город уже горит и банды должны выйти из него.

— Значит, нам надо сделать то же, но в обратном порядке: изобразить сильный пожар, незаметно попасть в колокольню и ударить в колокол.

— В общем, да. Только в колокольне три дня подряд, вплоть до сегодняшней ночи, творилось что-то страшное — оттуда постоянно доносились ужасные вопли, словно с кого-то заживо сдирали кожу. Внутрь меня охранники не пустили, а отец запретил даже и близко подходить. Наверное, там пытали городских богачей, дознаваясь, где те запрятали свои сокровища, — подобные методы обычны для разбойного люда. Правда, когда я час назад проходил мимо, там уже все затихло и двери были заперты. Надеюсь, вы меня отпустите теперь. И так уже некоторые главари на меня зуб точат, особливо этот, Кривой. Кстати, сторонитесь его, отец поручил ему изловить вас живыми или мертвыми.

— Да уж, сначала отпустил, а теперь вон как повернулось!

— Я же говорю, он совершенно изменился после захвата города… Вроде все. Я пойду тогда, прощайте. Может, еще свидимся.

Ласка юркнул в подворотню и исчез. Я поймал себя на мысли, что этот молодой человек мог обойти любую засаду, тем более такую примитивную, в какую попались мы. Но он ждал нашего приезда, проследил наш путь и пошел в открытую, рискуя в темноте нарваться на копье или арбалетный болт, — и все это только для того, чтобы предупредить нас, а скорее всего именно меня. Я изложил Портавелю план юного следопыта, но тот, внимательно выслушав, грустно усмехнулся:

— Вперворядь, в колокольню невозможно пролезть скрытно. В ней нету ни единого окна, а вход — с площади, рядом с ратушей, но там кованая дверь и огроменный замок. А в ратуше расположена ставка бубаевцев, там засели несколько сотен лесных стрелков, бьющих со ста шагов в беличье око. Вдругорядь, вы совсем не разумеете, чево стоит сообразить обманный пожар в граде, возведенном из дерева! Усе догады вашего лазутчика — глупые и скоропалительные.

— Втретьерядь, свободные граждане Эштры могли бы и не отсиживаться по переулкам, ожидая нападения, а сами атаковать захватчиков. Только в пригороде наберется не одна тысяча опытных бойцов, прошедших сквозь военные горнила. Сколько у вас сейчас людей?

— Сотен шесть, и усе рассеяны по граду, обороняют свои улицы. А иных как повелите с насеста стаскивать?! Мы для них — чужаки, нас зараз только и пошлют подале. К тому же очень многие приняли злато, кое щедро раздавалось бандитскими прихвостнями взамен на поддержку. По правде, то злато на поверку оказалось свинцом, так от того же на совести не легче. Они не пойдут воевать. Жители Эштры — простые люди, им боязно и… стыдно.

— Есть другой способ поднять народ, — ответил Таниус. — Четырнадцать лет назад, когда имперский отряд захватил сердце Эйса — городскую цитадель, то повстанцев, готовых умереть за свободу родной страны, тоже было сотни три или четыре. Но каждый из них пошел к своим родственникам, к своим лучшим друзьям и объяснил им простыми и емкими словами, кто как умел, что если они сегодня отсидятся по углам, то завтра беда постучится к ним в дверь. К утру у стен замка стояла многотысячная армия, и враг был разбит силой народного гнева.

— Хороша задумка, стоит и нам так попытаться. А как быть с пожаром?

— Изобразить пожар можно и без помощи огня. Поняли, о чем я говорю? — сказал Штырь.

— О колдовстве, звестимо. Так с тем дело еще хужее — мало-мальски умелые чародеи обитали на приплощадных улицах, а там вырезали усех поголовно. А на окраине живут токмо шарлатаны, кои не сподобились заработать даже на добрую хату.

— Как минимум одного достойного я знаю. — Я назвал улицу и дом, где жил уже знакомый мне престарелый «смотритель судьбы». — Только не забудьте про щедрую оплату и тащите его прямиком на рабочее место — крышу городского Прихода, что на площади, — оттуда весь город как на ладони. Вы там с ним полегче! поосторожнее, старичок-то того и гляди рассыплется по дороге. Портавель, собирайте отрады на Звездной улице, главный удар будет нанесен по ратуше, а в это время Штырь вскроет замок, и мы проскользнем в колокольню.

— Разумею, ваш почин сработает, хоть, звиняйте мене за скудоумие, я в него не очень-то верю. Но мы сделаем усе, чего вы замолвили. Эй, робяты, чево носы повесили, айда заварушку готовить! — гаркнул своим Портавель, и его отряд с топотом унесся в темень переулков.

— Не забывайте, у нас есть дело поважнее, чем драться с бандами на улицах, — сказал я, обращаясь к своей команде. — Пока все относительно спокойно, мы заглянем в «Полумесяц».

— Там же сейчас одни бандиты, — заметил Таниус. — Может быть, стоит подождать, пока они не уйдут из Эштры.

— Теперь, когда эти горе-воители ушли, могу сказать прямо: я не уверен в том, что они найдут много людей, готовых голой грудью идти под бандитские стрелы. Но даже если наберется достаточно сорвиголов, я видел, как стреляют эти парни из леса. Половина атакующих останется лежать на площади, а другая половина попросту разбежится, в момент утратив боевой пыл. А теперь о главном: если верить в то, что Ласка сказал про своего отца, Бубай прикажет поджечь город сразу после неудачного штурма, в отместку горожанам, и уж тогда утлый «Полумесяц» наверняка сгорит. Именно поэтому мы должны идти туда сейчас.

— Между прочим, мы не сильно отличаемся от бандитов, — подметил Штырь. — У них нет никаких отличительных знаков или паролей, люди из разных отрядов не знают друг друга, в их рядах много новичков. Наконец, в любой армии после трех дней грабежей и беспрерывной пьянки дисциплина отсутствует по определению, и на нас просто никто не обратит внимания. Более того, я проверю путь и зайду в «Полумесяц» с черного хода. Если что-то вдруг пойдет не так, дам вам знать.

— Тебя уж там точно за своего примут. И все равно риск слишком велик, — упрямо возразил Таниус, но он был в меньшинстве, поэтому, тяжело вздохнув, поехал вслед за нами.

Выбравшись из переулков на Звездную, мы сбавили шаг и старались держаться как настоящие захватчики. Главная улица Эштры была сплошь застроена роскошными особняками городской знати, сюда бандиты устремились в первую очередь. Здесь не осталось ни одного здания с целыми дверями и стеклами, кое-где до сих пор лежали посиневшие трупы местных обитателей, встретивших смерть на пороге своего дома. Очевидно, все ценное здесь все выбрали уже в первый день нападения, а за второй день мародеры вынесли все то, чем пренебрегли захватчики. На всем пути к площади нам повстречалась лишь парочка престарелых алкашей, с пыхтением тащившая огородную тачку с тяжелым бронзовым львом, снятым с фонтана на площади. Вариантов его использования я придумал лишь два: либо на могилу одному из старичков в дар от любимого супруга, либо в пригородную лавку приема бронзового утиля, причем второй вариант выглядел явно предпочтительнее. В нескольких шагах от площади мы встретили первого бандита. Точнее сказать, нашли: он валялся в канаве, держа в каждой руке по бутылке, упитый до такой степени, что мы поначалу приняли его за труп. Но от «трупа» так круто разило перегаром, даже лошади зафыркали, а мы дружно зажали носы. Да-а, если дисциплина у них упала настолько, то у повстанцев есть нехилые шансы на успех.

От «Красна Солнышка» доносился неумолкающий гвалт — там третий день продолжалась грандиозная попойка. Двери таверны были распахнуты настежь, отчего зверские благоухания расползались по всей округе. На террасе второго этажа засел какой-то поддатый бандюга с зачатками музыкальных способностей — он, изрядно приняв на грудь, вдруг обнаружил, что умеет играть на трубе. Причем трубу для своего убийственного соло злодей подобрал самую большую и уже битый час истязал несчастный инструмент и уши горожан — эти душераздирающие звуки было слышно аж в пригороде.

Впрочем, творческие позывы бандитского концертмейстера были, что называется, «по барабану» его сотоварищам по кутежу—из открытых окон таверны доносились нестройные бравады, а их исполнители были в таком завернутом состоянии, когда уже не соображаешь, что поешь, но петь хочется — душа просит. Под этот трубно-орущий аккомпанемент кто-то кого-то крыл по матушке, и по батюшке, и по козлу драному, для убедительности подкрепляя слова смачными ударами, звонкими или глухими — в зависимости от того, чем попало и по чему. Снаружи, на площадной брусчатке, громоздилась куча пустых бутылок и бутылей, бочонков и бочек — в ней отдыхали те, кто не выдержал беспрестанного возлияния и был вынесен наружу, чтобы дать место другим, алчущим необузданного веселья.

Главный храм Зеленодолья — Эштринский Приход — также был разграблен и теперь исполнял роль конюшни, для злодеев не было ничего святого. Там не наблюдалось никого, кроме коней, конечно, и двух пьяных сторожей, мирно спавших на паперти. Но, продлив взгляд чуть подальше, я, даже невзирая на темноту, заметил подозрительную вещь: над колокольней сгустилось какое-то марево, сквозь которое едва-едва просвечивали звезды. Весьма похоже на столб дыма.

Уж не собираются ли бандиты подать сигнал? Но дыма без огня, как известно, не бывает, а в ратуше, расположенной по соседству, было темно и спокойно — вообще с той стороны площади не доносилось ни звука. Возможно, где-то за колокольней догорает сарай. В таком случае у нас еще есть время для осмотра места происшествия — вот этой самой таверны, на которой луна блестит в свете луны.

По сравнению с разгулом в «Солнышке» расположенный напротив «Полумесяц» выглядел бедным родственником — несколько унылых типов сидели за столиками перед заведением, потягивали пиво и грустно смотрели на своих загулявших товарищей. Это могло означать лишь одно — бандиты были на посту. С их позиции просматривалась вся площадь и вся Звездная, сколько хватало света от редких уцелевших фонарей. А на этих самых фонарях покачивались на ветру «ярмарочные украшения»: ответственный за стрижку газонов, заведующий сушкой белья, контролер кошачьей рождаемости и многие, многие другие…

На нас действительно никто не обращал внимания. Спешившись и оставив лошадей у коновязи, мы вошли в полутемный зал таверны, который освещался лишь жарким огнем в большом камине. Штыря не было, здесь вообще не было ни одного посетителя. Только хозяин, точная копия владельца «Солнышка», уныло крутил вертел с насаженным поросенком, а повар в белом колпаке сидел рядышком на табурете и поливал мясо уксусом.

— Приветствую вас, расследователь Райен, — проговорил повар, продолжая обрызгивать мясо. — Мы уже третий час вас ждем. Свиненок до костей прожарился, а вас все нет и нет. Думали, уж не случилось ли чего? Ну, вот и дождались…

Он резко крутанулся на табурете. Это был Кривой, но… какой-то совсем другой Кривой — и голос у него был не тот, и манеры, и очень знакомые интонации речи. Кого-то он мне напоминал…

Время на размышление мне не дали — сзади с шумом захлопнулась дверь, лязгнул засов, щелкнул замок. Таниус молниеносно выхватил меч, но в это время дверь второго этажа распахнулась от удара ноги, и на балкончик над стойкой высыпало с десяток лесных стрелков с взведенными арбалетами. Очевидно, хлипкий балкон не мог держать такую толпу, он заскрипел и зашатался, но мощный опорный столб выдержал возложенную на него тяжесть.

— Капитан Фрай, верните меч в ножны, пожалуйста, — невозмутимо произнес одноглазый бандит. — Вы же знаете, что мои стрелки попадают в цель в девяти случаях из десяти, тем более стреляя в упор. А арбалетные болты с расстояния нескольких шагов прошьют любую броню. Одно резкое движение, и вы оба — покойники.

Таниус колебался несколько секунд, потом спокойно вернул клинок на место, осматривая диспозицию и решая, что делать в таком беспомощном положении. Я взмок холодным потом, явственно ощущая звенящее напряжение тросов и стальные стрелы на лотках, нетерпеливо трепещущие в ожидании крови моего сердца.

Что означает — оба? Трейсин ведь тоже вошел и стоял сзади меня. Я осторожно повернул голову — торговец осторожно пробирался по стеночке подальше от нас. Вот кто нас сюда заманил, змееныш! А я еще надеялся, что для него не все потеряно. Видимо, зря. Похоже, что это для нас все потеряно. Я судорожно осматривал мрачное помещение. Окна слишком высоко, маленькие и зарешечены. За стойкой была еще одна дверь, вероятно, ведущая на кухню. Добраться бы до нее.

— И не пытайтесь, — проследив мой взгляд, предупредил Кривой. — Дверь все равно заперта. Никуда вам не сбежать. Садитесь-ка лучше на лавочку, выпейте пива и расслабьтесь. Сейчас мы сыграем с вами в очень интересную игру, она называется «Три вопроса». А правила ее таковы: каждый из нас может задать другому три вопроса, и тот, кто первым не сможет правильно ответить, проиграет и получит утешительный приз — в данном случае это будет арбалетная стрела. Если будут даны ответы на все вопросы — все равно проигрываете вы. Я, со своей стороны, обещаю говорить только правду, и вам того же советую — мне о вас уже многое известно, и к тому же ложь я почувствую сразу. Итак, вы согласны?

Вопреки его словам дверь за стойкой не была заперта! Кривой со своей табуретки этого не видел, но я отчетливо различал щель между дверным полотном и косяком. Проследив еще ниже, я в отсвете камина увидел блестящие глаза, таящиеся за стойкой. Там сидел Штырь, его чудо-плащ прекрасно маскировал своего хозяина под окружающую темноту, но незаметно вылезти из-под стойки он не мог.

Что ж, теперь у меня есть туз в рукаве против десяти стальных козырей у противника. Игра неравная, но выбора нет. А пока что выпьем местного пива и послушаем речь того, кто пока правит бал на этой сцене.

— Мудрое решение, — одобрительно сказал Кривой, когда я развалился на лавке и громко щелкнул пальцами. — Эй, хозяин, ты что застыл, как истукан! Не видишь, посетитель ждет! Да и я что-то проголодался, пора поросеночка под нож!

Эти слова он произнес, глядя на меня и ожидая моей реакции. Не дождался. Трактирщик наполнял кружки из пузатого бочонка на стойке, резал поросенка и раскладывал мясо по тарелкам. За стойку он не заходил, не заметил ни Штыря, ни приоткрытую дверь — видно, не до того ему было. А может, и заметил, но промолчал, определив себя вне игры.

— Первый ход — за вами, господин Райен. Спрашивайте, и я отвечу… может быть.

Сейчас мы проверим, насколько он правдив: в теме, которую я затрону, мне известно многое, но еще больше остается под вопросом.

— Что здесь происходит? Я имею в виду все то, что связано с вашей бандитской армией, запершимися городами Зеленодолья и столицей, отданной вам на растерзание.

— Хороший вопрос. И главное, заданный точно по адресу, полный ответ на него знаю лишь я. Года два назад я, известный разбойник и душегуб, объявленный вне закона в Фацении, Травинате и Зеленодолье, оказался в цепких паучьих лапах Контрразведки данийской Коалиции — самой секретной и опасной организации в нашем мире. Безмерно уставший годами скитаться по городам и странам, скрываться в лесах от облав, я был готов к пыткам, к смерти и вообще к чему угодно. Но только не к тому, что мне самому предложат стать тайным агентом. Конечно, я согласился, мне было просто интересно, что будет дальше. Видишь татуировку на моем запястье? Каждый из агентов носит такого паука, а паутина Контрразведки затянула всю Южную Землю. Стать агентом непросто — новобранцев ждут долгие и тяжелые месяцы обучения и опасных испытаний, причем выживает в них далеко не каждый. Но я прошел через все, и тогда мне дали несколько мелких заданий в качестве проверки — кого-то похитить, кого-то устранить и еще кое-что из того же ряда. Я успешно справился и с этим. Тогда меня назначили командиром маленького отряда из тех же контрразведчиков и дали то самое задание: уничтожить всяческую власть в Зеленодолье, для чего организовать мятежи, восстания и перевороты. В общем, сделать все, чтобы последующее вторжение армии данийской Коалиции в Зеленодолье и дальнейшее установление здесь жесткого порядка было воспринято народом исключительно с облегчением. Насколько я знаю, примерно то же планировалось в Рантии, где Контрразведка организовывала феодальный мятеж, и в Фацении, где ее агенты тайно внедрялись в армейские подразделения. Там и там удар наносился по опоре государства, но в этом краю осуществить нечто похожее не представлялось возможным как раз из-за отсутствия подобной опоры. Зеленодолье — крестьянская страна, местный правящий класс являет собой трусоватых спекулянтов, сколотивших себе состояние во время войны, а здешние военные формирования немногочисленны и поголовно состоят из наемников. Прибыв в долину и тщательно изучив обстановку, я решил присоединиться к народной армии Бубая. В то время она представляла собой лишь необученную толпу крестьян с командиром-идеалистом, мечтавшим о всеобщем восстании и о Зеленодолье, свободном от данийского засилья. Тем не менее это уже тогда была грозная сила, которую побаивались в Эштре и принимали в расчет в Травинкалисе. Я вправил мозги Бубаю и обучил его армию всему, что умели мои ребята. В результате уже через год мы фактически правили половиной Зеленодолья. На правление в городах и селах были продвинуты наши люди, платившие дань не Эштре, а в нашу казну, и в нужный момент они запирались в своих селениях, делая вид, что ничего не происходит. И тогда мы наконец решились пощупать столицу за брюшко. Акция планировалась и осуществлялась в течение года, хотя до последнего момента о ней знали лишь двое. Огромные суммы были выделены на подкуп высших городских сановников и командиров наемной армии, охранявшей столицу. Сначала речь шла о дерзком налете, но потом, когда людей у Бубая стало намного больше, возникла идея свержения так называемой «законной» власти и восхождении разбойного короля на зеленодольский престол. До чего же глупой она оказалась — никто не вышел на улицы встречать триумфаторов, занявших столицу без боя, никто их не осыпал цветами, никто не кричал: «Да здравствует народный правитель свободного Зеленодолья Бубай Первый!», хотя на все эти мелочи были выделены немалые деньги. Тогда и сам Бубай понял, что в людских глазах бандит даже в мантии и короне так и останется бандитом и врагом. И он возненавидел горожан, которые, получив аванс, не отработали его. Поэтому он дал своим людям три дня на разграбление города. Эштра в любом случае будет подожжена сегодня утром — это и будет поводом к вторжению в Зеленодолье войск Коалиции, которые уже стоят в Травинате в полной походной и боевой готовности. Так что свое задание я почти выполнил.

В таком случае мы не зря торопились с нападением — до рассвета остается несколько часов. А Кривой и в самом деле захотел сыграть по-честному — все, что он сейчас сказал, точно укладывалось на пробелы в моих знаниях. И тогда…

— Забыл сказать, — вдруг спохватился Кривой, по ходу своего рассказа успевавший обгрызать поросячью ножку и опорожнять кружку с молоком (удивительно, но бандит оказался трезвенником, то бишь язвенником). — В истории с вашим пленением на лесной дороге имеется некоторая странность. За полдня до того, как вы пересекли границу, в нашу ловушку на тракте угодил небольшой отряд Контрразведки. Их офицер предупредил меня о вашем появлении и довел до моего сведения Высший Приказ Контрразведки: взять живыми или мертвыми двух фаценцев — генерала Альдана Гористока и частного расследователя Мельвалиена Райена.

— Как я понимаю, приказ выполнен не был.

— Но тогда я не знал, кто ты есть такой, — ухмыльнулся одноглазый бандит, резко меняя спокойный тон разговора на зловещий и переходя на личности. — Зато сейчас…

— То, что я сейчас спрошу, не будет являться очередным вопросом, поскольку ответ не даст мне никакой полезной информации. Тебе не претит с такой легкостью выкладывать мне все свои планы?

— Ха! Ты небось думаешь, с чего бы этот бандюга и шпион вдруг стал перед тобой распинаться? Неужто он решил покаяться и встать на путь истинный? Вот видишь, тебе самому смешно стало… А подоплека здесь такова: во-первых, я рассказал тебе лишь то, что уже свершилось или свершится так или иначе. Во-вторых, это вовсе не мои планы, а Контрразведки, а узнать о моих собственных замыслах тебе все равно не удастся. А в-третьих, у меня есть огромная уверенность, что все, что здесь было сказано и будет сказано, останется при мне, а ты покинешь этот зал ногами вперед. Теперь мой вопрос. Что ты видел в Лусаре?

Об этом он мог узнать только от Трейсина. Я посмотрел на торговца-предателя — тот закатил глазки, ковырял ногтем стол и нагло посвистывал. Когда он только успел настучать? — ведь с тех пор, как я в его присутствии рассказал о своих приключениях в замке, Трейсин постоянно был у нас на глазах! В таком случае мне тоже стоит вести честную игру. Не утаив ничего, я рассказал Кривому, что случилось со мной в Лусаре и в его костяном подземелье.

Наверное, из меня получился бы неплохой балагур — к концу рассказа Кривой, забыв про поросенка, ржал, как сумасшедшая лошадь, чуть не падая с табуретки. Трейсин и Таниус впервые слышали мою историю в такой интерпретации, поэтому тоже не смогли сдержать усмешек.

— Да ты, оказывается, комик! — прокаркал заметно подобревший Кривой, давясь от смеха. — Какой талант потеряла сцена! Какая буйная фантазия! Ну ладно, верю, верю. Задавай свой второй вопрос.

Сосредоточив внимание на концовке, он забыл про главный элемент, рассказанный вначале — про видение в имперском Храме. Ну и ладно, нашим легче. Зато теперь, когда Кривой в таком приподнятом расположении духа, он с легкостью даст ответ на мой главный вопрос.

— Я бы хотел спросить хозяина, не останавливалась ли год назад в «Полумесяце» девочка лет четырнадцати по имени Лусани, в сопровождении мужчины по имени… Трейсин, как звали твоего бывшего охранника?

— Сволочь, в натуре! — прошипел Трейсин, приложив ладонь туда, где когда-то были зубы. — Васюком его звали, — опомнился он, вздрогнув под недоуменным взглядом Кривого.

— На заданный вопрос могу ответить и я. Вообще-то ты не должен был выйти на «Полумесяц». И не вышел бы, если бы Трейсин не проболтался со страху. С другой стороны, признаюсь, что я не предполагал такого исхода: расследователь Райен оказался настоящим мастером допроса, и в какой-то момент страх этой заячьей души перед немедленной карой пересилил страх перед грядущими муками. Признаюсь, тут я тебя недооценил…

— Из чего следует, что все им сказанное — правда, — подытожил я. — Но я так и не услышал внятного ответа.

— Терпение и еще раз терпение, уже недолго осталось. Так вот, в начале мая прошлого года я, тогда еще именовавшийся Остроглазым, и двое моих бойцов жили в трактире

«Полумесяц» и изучали обстановку в Эштре на предмет возможного нападения на город. И все у нас было спокойно, пока однажды вечером сюда не явилась упомянутая тобой парочка. Неприятности начались сразу же — пока мужчина стоял у стойки и говорил с хозяином, кто-то срезал у него кошелек. Девчонка сразу показала на нас, и в принципе она была права. Тогда этот Васюк сделал большую глупость — он вытащил меч, врезал плашмя промеж глаз одному из моих людей и приставил лезвие к горлу второго. Но я для моих ребят — как отец родной, и я не могу допустить, чтобы над ними так издевались! Я вежливо попросил буяна успокоиться, а когда он послушался и убрал меч, легонько ткнул перышком под ребро. Вот и все — никаких проблем! Только почему-то девчонка этого не поняла — она откуда-то вытащила здоровенные стальные ножницы и кинула ими в меня. Вроде обыкновенные ножницы, а полетели быстрее любого метательного ножа! Я дернулся в последний миг, потому и жив остался, — лезвие сломало мне нос, лицевую кость и выбило глаз. Вон до сих пор след от них на камине остался — словно кувалдой приложились.

Эту выбоину размером с детскую голову сделали ножницы?! Я посмотрел на хозяина, и тот утвердительно кивнул.

— Тогда мои мальчики набросились на гадкую девчонку, — продолжал Кривой, обгрызая поросячье ребрышко, его щека под выбитым глазом нервно задергалась. — Они бы ее на ремни порезали, да, на ее счастье, заступники нашлись — один из наших же агентов, шпионивший в Эштре под видом наемника, и еще какой-то полоумный священник из храма напротив. Они моих ребят, того… порешили. Меня не тронули — я мертвым притворился, да и выглядел убедительно — весь в крови. А та троица сразу же покинула «Полумесяц» и скрылась из города, и об их дальнейшей судьбе мне более ничего не известно.

Мое чутье меня не обмануло — вокруг Лусани все плотнее и плотнее закручивается занятный и интригующий сюжет. Девочка с чудесными ножницами, идущая неведомо куда, таинственные спасители, поверженные злодеи. Прямо как в приключенческом романе!

— Теперь мой вопрос. Что ты нарыл в колдовской башне в Эйсе перед тем, как она развалилась?

Про то, что я был там именно в момент разрушения, знал только Таниус, собственно, и спасший меня от верной смерти. Ну и еще…

— Ничего полезного я там не нашел, кроме ахинеи из уст сумасшедшего слуги, которую я сейчас припомнить не в состоянии, медного горшка, о предназначении коего я гадаю до сих пор, стальной пластинки, рассеивающей магию, и надписи «ЛУСА…» на письменном столе, которая, вероятно, является обрывком слова «Лусар». Но ты никак не мог знать о том, что я был в башне тогда! Поэтому сам собой возникает мой третий вопрос. Кто ты?!

Вместо ответа он взглянул мне в глаза. Нет, не в глаза, глубже — прямо в душу. Это был Он. Тот самый маньяк-убийца, проклятие рода Гористоков, который вернулся из-за грани, чтобы отомстить мне; тот, кто был Тьмой в разгромленной башне Аргхаша; тот, который был волком-призраком в мерзлой пустыне Волчьего Плато.

— Да, изначально я — тот, о ком ты подумал, — с легкой усмешкой кивнул одноглазый бандит. — Я действительно вернулся оттуда, откуда никто и никогда не возвращался, и на то у меня была очень веская причина — добраться до тебя. К сожалению, бродячему духу оказалось очень непросто найти себе подходящее вместилище в этом мире, поэтому два моих первых воплощения были неудачными. Сначала я попытался вселиться в слаборазвитый мозг чародейского служки, но выяснилось, что вторжение в человеческий разум без согласия его хозяина вызывает раздвоение сознания и последующее безумие. И все же кратких мгновений просветления мне хватило, чтобы проследить за тобой и благодаря памяти и знаниям чародейского прислужника найти наилучшую форму для того, чтобы вновь и как можно скорее встать на твоем пути. Я выбрал, как мне казалось, самый опасный экземпляр — мертвого волка с человеческой душой, способного убивать одним лишь взглядом. Однако здесь я снова просчитался — оказалось, что это ужасное чудовище действительно некогда было человеком, и человеком великим для своего времени, но за сотни лет пребывания в облике волка этот несчастный деградировал до такой степени, что его разум уже немногим отличался от волчьего. Поэтому, заделавшись волком, пусть даже и сверхъестественным, я оказался сильно ограничен в умственных способностях, и именно эта слабость не позволила мне разобраться с тобой в схватке на Волчьем Плато. Поэтому я даже был рад, что безмозглую тварь упокоили, поскольку в недрах ее призрачной памяти я уже приметил кое-кого, кто согласился бы на сотрудничество со мной и мог бы изучить тебя, так сказать, вблизи.

— И этот «кое-кто» является… — Тут я взглянул на Трейсина, занявшего столик в углу и тщетно ожидавшего, что и ему принесут чего-нибудь поесть.

— Молодец, сообразил! — слегка поаплодировав, воскликнул одноглазый. — Кстати, хвалю и за то, как скоро ты догадался о том, что серебро сгорает именно в моих руках. Только ты немного опоздал с проверкой — я вовремя успел покинуть это тщедушное создание, и уже в мое отсутствие этот пес с перепугу наболтал лишнего. Ну и бес с ним — волкодава из шавки все равно не сделать… Апорт, предатель! — азартно крикнул Кривой, запустив в купца мослом. Тот ловко поймал его на лету и принялся обгрызать, услужливо поглядывая на своего «духовного» покровителя. — Хорошая собачка, только трусливая, а стало быть, ненадежная. Пустим ее на мясо… штурмовое!

Трейсин весь затрясся, выронил кость, жалобно заскулил и заплакал. Сейчас он и в самом деле очень был похож на забитого пса, ожидающего очередной удар сапогом под дых.

— Да шучу я! Шучу! Хватит ныть, ты мне еще пригодишься. Кто же я есть такой? Я играю заблудшими душами — теми, кто жаждет власти, богатства, славы и готов ради этого пойти на многое. Я предлагаю им силу и решимость для достижения цели. Если они принимают предложение, то я и они становятся единым целым, а наша память, равно как и наши желания, также становятся общими. Думаю, что я ответил на твой вопрос.

— Думаю, что нет. Я хотел услышать про твое внутреннее содержание, а не про то, как ловко ты перекидываешься из тела в тело. Кто ты есть по сути своей?

— Ох и глубоко же ты копнул, копая себе могилу… Твой последний вопрос — очень важный. Даже можно сказать, ключевой. Но сейчас я не могу ответить на него, поэтому… Поэтому ты — проиграл.

— Стоп, минуточку! Согласно правилам, ты не ответил, значит, ты. — проиграл!

— Правила в этой игре устанавливаю я! Я же их и меняю, когда захочу. Вы, проиграли, Райен, умрите с миром! Стрелки!..

Последнее слово он выкрикнул с надрывом — следуя моей беззвучной команде, в этот миг на него из-под стойки молнией бросился Штырь. И стрелки среагировали моментально — десять арбалетных болтов ударили в спину маленького вора, этот удар бросил его на Кривого, успевшего вскочить, но не успевшего выхватить оружие. Оба, зацепившись за табуретку, рухнули в бушующее пламя в камине.

Последующие события менялись посекундно: моя мысль еще не оформилась в слова, а серебристые браслеты уже передали ее — Таниус, вновь выхвативший свой двуручный тесак, рванулся к стойке и с раскрутки ударил по столбу, на котором держался балкон, прорубив бревно больше чем наполовину. Меч намертво застрял, Таниус не мог вытащить его, а наверху арбалетчики уже вновь взводили свое оружие. И тогда капитан Фрай применил такой же прием, каким он вышиб дверь моего дома, — он разбежался, подпрыгнул и врезался плечом в поврежденное место.

Столб не вынес удара бронированной туши и с треском переломился, а Таниус на ходу пролетел еще дальше и с грохотом врезался в стойку, сломав ее и обрушив на себя полки с бутылками. Поверх всего этого рухнул балкон, лесные стрелки посыпались сверху, как горох, а на них, в свою очередь, упала лестница, которая верхним концом держалась на балконе. В довершение всего в эту же кучу обрушился дверной косяк второго этажа вместе с куском стены. Было совершенно непонятно, что происходит в завале и туче известковой пыли, но, судя по стонам и воплям, кто-то там еще был живой.

В зале остались только я и Трейсин. Не спеша я достал арбалет, взвел его, положил на стол, то же проделал со вторым.

— И что мы теперь будем делать? — тихо спросил я его. — Может, исповедуешься перед смертью?

— И не надейся, я тобе не страшусь! Я тобя ненавижу! — прошипел Трейсин, пробираясь к входной двери. — Да, то я потравил Лусу! То есть идея та была не моя, то решил Он, удостоивший мой ничтожный разум своим явлением. Но я не противился, я ненавидел их усех, моих родичей: дядек и теток, сестер и братовьев, они были усе таки правильные, благопристойные — аж до тошноты. Они погнали мене из деревни токмо лишь за то, что я, младой двадцатилетний парнишка, чуток побаловался с масенькой дивчиной. Они обрекли мене на пожизненные скитания и страдания. Однако ноне они усе мертвы — Он подсказал мене, что вытяжка упокой-травы сходна с водой и ничуть не пахнет, а ежели ее выпить, так через день станется страшная смерть. И я сделал то! Я стал могучим! А ты, ничтожество, ты усе испоганил! Ты вынудил мене предать Его, и засим я обречен на вечные муки. А может статься, и нет, Он же сам сказал, что я ему еще пригожусь! Может быть, я убью тобя, и тогда он мене простит?.. О нет, ни теперича! — поправился Трейсин, когда я навел на него арбалет. — Опосля когда-нибудь. А теперича я повернусь и уйду, а ты не станешь стрелять мене в спину, потому как ты — хороший герой! Бывай, борец за добро и справедливость! Эй, там, отоприте, тут уже усе свершилось! — затарабанил он в дверь. — Да что ж там творится?

А снаружи и в самом деле что-то творилось. Уже минут пять из-за входной двери раздавался гомон, словно там стояла целая толпа. Внезапно все утихло, раздался тяжелый топот двух десятков ног и звучное: «Йэ-э-эх!» От могучего удара дверь вылетела вместе с косяком и частью стены и рухнула на пол, весь зал заволокло белой пылью. Тут я ощутил чувство глубокой благодарности к строителям-халтурщикам, строившим этот хлипкий домик. Спасение пришло, хоть и не совсем вовремя.

Людская река хлынула в кабак. Бригада, вынесшая дверь настоящим штурмовым тараном со стальной головой барана на оголовке, тщетно пыталась развернуться и вынести бревно — через минуту здесь было уже не протолкнуться. Сквозь пеструю галдящую толпу пробился Портавель, который теперь, в гравированном панцире и с пучком страусовых перьев на каске, гораздо более походил на командарма.

— Успели, успели! — завопил он радостно. — Наши люди узрели, как вас споймали в «Полумесяце», так мы и ломанулись досель, что было мочи. Ну как, все живы? А где твои друзья: здоровяк в броне, масенький в чудной накидке и хитрый с покоцанной рукой?

Таниуса откопали под завалом и привели в чувство.

— Кости целы, стало быть, оклемается! — заявил Портавель, ощупавший раненое плечо.

Латы спасли капитана Фрая, но наплечник, сломавший столб, был смят, и рука висела плетью, что вызывало некоторые сомнения в его боеспособности. Впрочем, Таниус достаточно быстро пришел в себя — через пяток минут он уже твердо стоял на ногах, очищая свой широкий меч от винно-известковой грязи. Конечно, теперь про использование двуручника и речи не могло быть, поэтому капитан выбрал себе новое оружие — короткий пехотный клинок, позаимствованный у одного из поверженных бандитов.

А как же Штырь? Оказалось, он из последних сил успел выползти из камина — чудо-плащ спас его от огня, сгорев почти полностью. Один болт пробил ему руку, другой — зацепил ногу, семь торчали… нет, не в спине! Находчивый малек привязал ремнями к спине толстую дубовую доску от стойки — все болты застряли в ней. Раны были не опасны, но, конечно, ни в каком прорыве в колокольню он теперь участвовать не мог. Значит, замок на колокольне нам придется ломать самим и с помощью подручных средств.

Я осторожно подошел к потухшему камину, где лежал Он, а точнее, то, что от Него осталось после принятия огненной ванны. Трудно сказать, что именно в этот раз убило моего Врага: то ли огонь, вцепившийся в своего исконного врага мертвой хваткой, то ли кинжалы Штыря в его груди, то ли одинокая арбалетная стрела, торчавшая изо лба обгоревшего черепа. Может быть, все сразу. Так или иначе, он получил свой утешительный приз, а я — остался победителем. Надолго ли?

В это время сквозь толпу протолкался хозяин «Красна Солнышка», облаченный в кольчугу и державший в руке окровавленную двуручную секиру.

— Левое кррло выполнило свою боевую задачу, понимаешь! — доложился он Портавелю. — Мы перрбили всех урр-дов, засевших в соборре и в моем заведении! А где этот недоносок, что по недоррзумению Небес стал моим брртом?! — заорал он.

— Я зде-е-есь! — донесся жалобный голосок из темного угла, а затем оттуда на четвереньках выполз и его обладатель.

— Иди-ка, иди сюда, сейчас твой бррт научит тебя уму-ррзуму, понимаешь! Вот тебе пустой ррстворр, вот тебе ррзбав-ленное пиво, вот тебе «дешево и серрдито», а вот тебе за то, что обслуживал бандитов, покуда твой бррт с ними воевал! — С этими словами воинствующий толстячок отвешивал звучные оплеухи неразумному родственнику.

— Я больше не буду-у-у! — заныл побитый трактирщик.

— Теперрь уж, конечно, не будешь! Надевай доспех, бер-ри в ррки меч и вперрд — Ррдину спасать, понимаешь!

На войну, как на войну: перед выходом я навьючил на себя все свое оружие — шестопер за поясом, данийский кинжал — в голенище сапога, один арбалет — в руках, второй — за спиной. Кстати, я забыл про Трейсина! Он остался где-то там, под грудами кирпича и упавшей дверью, по которой потом прошлись десятки ног. Теперь, наверное, в блин превратился, хотя с этого змееныша станется в щель промеж досок забиться. Дай-ка я проверю…

Но в этот момент звонко треснула потерявшая опору балка притолоки, и я поспешил выскочить из разваливающегося кабака. Оказалось, вовремя — через минуту внутри что-то загрохотало и обрушилось.

Снаружи было множество людей — тысячи три или четыре, и народ продолжал прибывать. Шли все, кто мог держать оружие: и закаленные в боях ветераны прошлой кампании в кольчугах и латах, заботливо хранившихся в промасленных тряпках на случай новой войны; и крепкие дедки, убеленные сединами, но уверенно сжимавшие в узловатых, мозолистых руках боевые топоры; и необстрелянная молодежь с луками и охотничьими ножами за поясом. Были даже женщины — чтобы оттаскивать раненых с поля боя. Кто-то принес старый имперский штандарт с солнечным Лотосом. И еще я заметил одну необычную вещь — практически каждый нес с собой плоскую плетеную корзину из ивовых прутьев, в каких местные хозяйки сушат бобы и фасоль по осени.

— Моя догада! — похвастался Портавель. — Эти корзинки ихние стрелы не могут пробить, стало быть, потерь на площади у нас случится немного. А еще мы сыскали единственного уцелевшего обитателя ратуши, он разумеет там усе ходы и выходы. Вот он.

Из-за богатырской спины Портавеля вылез уже знакомый мне распорядитель по распространению книг. Вид у него был воинственный и забавный — маленький, худенький, в очках с толстыми линзами, чиновник был одет в плетеную кольчугу, доходившую ему чуть ли не до колен, и нес на плече тяжелую металлическую линейку, которой вполне реально было проломить голову.

— На мене светильника недостало, вот бандюки мене и пустили, дав пенделя под зад! — воскликнул очкастый книжник, воинственно размахивая линейкой. — Но я им жестоко отомщу, те злыдни спалили градские архивы и дедулю архивариуса заедино! Сбоку ратуши, супротив колокольни, имеется второй выход — запасный. Там хоть и усе завалено древним хламом, но несколько людин могут пролезть. Засим — поглядывайте туда!

— Держи, вояка! — Я отдал очкарику «Имперскую историю Южной Земли», которую таскал с собой все это время, но так и не удосужился дочитать. — Первая книга для нового архива.

— О, то есть весьма редкая и дорогая книга! Благодарствую! — воскликнул он и долго жал мне руку.

— А вот и колдуна влекут! — закричали в толпе.

Старый кудесник, наверное, впервые в жизни удостаивался такой почести — его несли в шелковом, расшитом золотыми птицами паланкине городского головы. Спустя четверть часа «смотритель судеб» появился на площадке под куполом храма и начал нараспев читать заклинания. Тотчас со всех сторон озарилось небо, а над кварталами за ратушей появились языки пламени.

— Во здорово колдует, совсем как настоящее! — прицокнул языком Портавель. — Теперича и нам пора. Токмо вот еще что. Посредь нас нету ни единого благородного, усе отряды — разноплеменные и слушают токмо своих старшин. Нас некому вести на приступ, у нас нету единого знака, а без него люди могут дрогнуть в тяжкий миг. Вы разумеете, о чем я? — Он кивнул на Таниуса, который уже вполне отошел от удара, хотя и держал руку на перевязи.

Таниус задумался, но потом согласно кивнул. Он пошел туда, где стояли передовые отряды, взял по дороге имперское знамя и залез на барельеф фонтана.

— Ти-ихо! — заорал что было мочи Портавель. — Пускай все услышат!

— Граждане Эштры, слушайте меня! — крикнул капитан Фрай, размахивая штандартом. — Здесь собрались самые разные люди: фаценцы и зеленодольцы, хигги и ундоты, ранийцы и травяне . Пусть мы — дети разных народов, но нас объединяет одно — единая вера! И общий враг, притаившийся там, под покровом ночи. У каждого народа есть свой боевой клич, с которым они идут в смертельный бой, но есть один, общий, который знают все. Пусть давно нет Империи и никто не хочет ее возрождения, но ее слава и доблесть наших предков поведут нас к победе. И я призываю: Пламенем Солнца, Именем Света, Империя!..

— Вперед!— грохнуло тысячекратное эхо.

Мостовая содрогнулась от мерной поступи отрядов, плотным строем двинувшихся в другой конец площади, откуда сквозь черные оконные проемы ратуши на нас смотрела смерть. Я пристроился на фланге, поближе к колокольне, подальше от первых рядов. Рядом со мной семенил специалист по книгам, прижимая мой подарок к груди, словно это был любимый ребенок. Таниус, примерившийся к своему новому мечу и уже исполнявший им сложные фехтовальные приемы, быстро вошел в роль заводилы и уже хотел пойти перед строем, но я его одернул и показал на место впереди меня.

У нас была другая цель — теперь, в свете искусственного огня, в городском небе высветилось нечто совсем невообразимое: над башней колокольни, качаясь и подергиваясь, кружился узкий черный смерч, воронка которого терялась в темноте звездного неба. При каждом взгляде на этот странный хобот замирало сердце, а по спине неизбежно пробегала дрожь. И нам предстояло идти именно туда…

Сзади раздался страшный грохот — это окончательно рухнул «Полумесяц». Ветер дул с запада, и едкая известковая пыль густым облаком накрыла площадь, спрятав повстанцев от зоркого вражеского глаза под плотной белесой пеленой. Это нам тоже на руку.

Три сотни шагов до ратуши. Седоусый ветеран, шагавший в первом ряду, затянул «Щит к щиту» — песню, с которой ходили в атаку наши отцы и деды:

Две сотни шагов до ратуши. В темноте одиноко щелкнул лук. Стрелок еще не мог видеть нас, потому ориентировался по слуху и все равно попал — ветеран рухнул на брусчатку, сжимая стрелу в груди, но песню подхватили сотни других.

Полторы сотни шагов до ратуши. Воздух вспорол вой стрел, некоторые из них нашли свои жертвы. Имперский штандарт впереди покачнулся и упал, но тут же вновь вознесся над толпой.

Сто шагов до ратуши. Повстанцы перешли на бег. Стрелы бьют все точнее, павших все больше. Одна из них пробила плечо хозяина «Солнышка», он осел в пыли на мостовой, но «трусливый» брат подхватил выпавшую секиру и встал в строй на освободившееся место — пламя мести мерцало в его глазах.

* То, что в книге называется песнями, песнями и является, и мелодия к этим текстам тоже имеется. — Примеч. авт.

Два десятка шагов до ратуши. Строй сломался, пропуская таранную бригаду, и та с разбега врезалась в окованные медью решетчатые ворота. Двери устояли. Стрелки с верхних этажей продолжали осыпать толпу стрелами, но наиболее рьяные повстанцы, побросав щиты-корзины, уже полезли в высокие стрельчатые окна первого этажа, прямо на бандитские клинки. Рогатый таран гулко грохал по трещавшим воротам — его направляли уже человек тридцать. Каждые несколько секунд кто-то из них падал, пронзенный стрелой, но таранную команду прикрывали корзинами со всех сторон, и она продолжала свой нелегкий труд. Наконец толпа радостно взревела — одна из створок сорвалась с петли, и в образовавшийся проем хлынули десятки храбрецов.

— Таниус, к колокольне! — взвизгнул я, заметив, как от боковой стены ратуши отделилось несколько теней. — Лови арбалет!

Приходилось рисковать, подставляя спины под вражеские стрелы, но из окон по нам так никто и не выстрелил — схватка шла уже внутри ратуши. Четверо открывали замок, двое бросились нам наперерез, стреляя на ходу. Их стрелы отскочили от нагрудника Таниуса, оба наших выстрела нашли цель. В привратном зале колокольни еще двое бандитов, выхватив клинки, преградили нам путь. Таниус атаковал сразу обоих и разделался с ними несколькими ударами, а я оказался в нескольких шагах от Бубая, который держал в руке факел и неуклюже карабкался по лестнице. Если он доберется до костра наверху — город погиб.

Три секунды — трос натянут, две секунды — болт уложен, одна секунда — прицел наведен. Выстрел! Но в эту последнюю секунду впереди что-то метнулось, заслонив цель. Бубай скрылся за строительными лесами, а у лестницы остался лежать… Ласка?!

Этого не должно было случиться. Мальчик, ты не должен был этого делать!

— Вот мы и встретились снова, теперь уже в последний раз… Вы же обещали, что не будете его убивать… — прошептал он. — Сегодня, часа три назад, на отца снизошло просветление, и он рассказал мне, что им управлял темный дух. Это он убедил его разграбить и разрушить город и в ореоле боли и страданий принесенных в жертву людей открыть врата в Бездну Тьмы. Злой дух отправился на расправу с вами, Райен, но пообещал вернуться. И вернулся. Теперь отец обезумел — второй раз его рассудок не вынес вторжения. А со мной все кончено — рана смертельна… Я понимаю… вы должны спасти город и весь этот мир, но… пожалуйста, не убивайте папу, если сможете…

Где-то наверху, на лесах, Таниус рубился с Бубаем, а я сидел и смотрел в широко раскрытые глаза Ласки. Этот по-детски наивный взгляд, устремленный в вечность, я запомню навсегда. Я не могу побыть с тобой дольше — мне нужно идти наверх, ударить в Отец-Колокол, спасти город и… защитить мир.

В колокольной шахте не было ни одного окна, поэтому мне приходилось подниматься на ощупь, лелея слабую надежду, что очередная ступенька окажется на месте. В воздухе, и без того спертом от свежей краски на стенах, витал густой сладковатый трупный смрад, от которого постепенно начинало мутить. Время от времени мои ладони касались липких и влажных пятен еще не присохшей крови, и чем выше я поднимался, тем больше ее было на ступеньках и перилах.

Жертвы принимали смерть наверху, а потом их сбрасывали вниз — к этому заключению я пришел после того, когда холодная рука, свисавшая с лесов, «обласкала» мое лицо, а минутой спустя я едва не скатился с лестницы, оступившись о мертвое тело.

Наконец я все-таки дополз до звонницы. Огромная поленница, залитая смолой, так и не дождалась своего поджигателя. Факел Бубая, разрубленный и потухший, валялся в стороне — в последний момент капитан все же успел преградить путь врагу. И теперь поединок был в самом разгаре. Бандитский атаман ревел и рычал, как бешеный зверь, ожесточенно размахивая тяжелым убойным топором, при этом разнося вдребезги хлипкую ограду шахты и выбивая снопы искр из каменных стен. Капитан Фрай успевал лишь уклоняться от смертоносного оружия и постепенно отступал, по-видимому, пытаясь измотать могучего противника.

Я благоразумно обошел побоище гигантов (ведь затопчут и не заметят) и, искоса поглядывая на схватку, принялся изучать странные и страшные вещи, открывшиеся моему взору. Здесь, на высоте птичьего полета, в отблесках иллюзорного пожара, свет и мрак в агонии метались из стороны в сторону, не давая зрению приспособиться и подробно рассмотреть что-либо. Но в стремительной пляске теней мне все же удалось отметить некоторые детали. Вся площадка колокольни была залита кровью, а к ее стенам гвоздями были прибиты отрубленные ладони и вырванные языки. А еще на камнях кровью же были нарисованы угловатые зловещие символы, образовывавшие колючие узоры и уродливые кособокие гексаграммы, — все это безумное художество сплеталось в сплошное кольцо, идущее вдоль внутренней стены звонницы. Это и есть Врата Бездны? Тогда…

Я поднял глаза к крыше. Крыши не было. Звезд не было. Неба не было. Я стоял на дне бесконечной трубы, раскручивавшей свои колышущиеся границы ввысь — туда, где тоскливо мерцало черное пятно. И этот кусочек сплошного мрака медленно опускался ко мне. А может, это я поднимался к нему? В сознании опавшей листвой зашелестели отзвуки чьих-то голосов, обрывки фраз…

Нет, наверное, не стоит мне глядеть туда. Я опустил голову, но приближающаяся и растущая Тьма осталась перед глазами, и я отчетливо услышал стук своего сердца, и с каждым ударом он становился громче и реже. Отзвуки голосов наложились друг на друга и слились в единый, навязчивый призыв:

«…Сюда… иди ко мне… я жду тебя… я люблю тебя… ты на верном пути…»

Ах ты, напасть какая! И тогда я закрыл глаза, но с ужасом понял, что все еще продолжаю лететь по призрачному коридору прямо в распахнутые объятия Тьмы, навстречу этому сладкому, неодолимому зову. Непроглядная черная пелена расползлась уже на половину моего взора. Сердце колоколом ударило в последний раз, и время прекратило свой вечный бег…

— Не смотри-и туда! — резануло по ушам пронзительным визгливым диссонансом, Свет и Тьма одновременно метнулись мне в глаза, и, летя в никуда, я почувствовал: только что мне ощутимо заехали в ухо.

— Спасибо тебе, конечно, что прямо из Бездны меня вытащил, но зачем же по голове-то бить?! — тут же придя в себя, обратился я к Таниусу.

Но в этот миг на нас обрушился ураган под названием «разъяренный Бубай». Лезвие его ужасного оружия устремилось прямо ко мне, и тогда капитан Фрай, отбрасывая меня свободной рукой, другой был вынужден отражать удар, отразить который был не в силах. Огромный топор, с размаху столкнувшись с лезвием меча, выбил из него искры, срубил кусок гарды и ударил Таниуса по здоровому плечу, смяв и изогнув стальной наплечник, словно листок бумаги.

От такого сокрушительного удара правая рука капитана совершенно вышла из строя. Теперь поединок медленно превращался в убийство — Таниус, перехватив меч в левую, пока более-менее действующую руку, поспешно отступал, едва успевая увертываться от ударов озверевшего громилы. Кажется, пора и мне вмешаться. Извини, Ласка, теперь у меня нет выбора, иначе твой бывший отец, а ныне исчадие Тьмы, загоняет моего друга до смерти.

Вытащив из-за пояса шестопер, я осторожно подкрался с тыла и, улучив момент, изо всей силы врезал Бубаю по затылку. Нормальный человек от такого удара свалился бы как подкошенный. А у этого то ли череп толстый, то ли живучесть повышенная — Бубай только мотнул головой и отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. От такой отмашки я отлетел в сторону шагов на шесть и крепко приложился головой об стену, аж звездочки в глазах замелькали. Таниус успел воспользоваться моментом и проткнул противнику плечо, несколько уравняв шансы. Но, оказалось, этим он только разозлил Бубая — его удары стали еще размашистей.

Ну да, ведь эту нечисть просто так не убьешь. Только сталью и огнем сразу. Или… сталью и магией. Зачарованный кинжал — им, что ли, попробовать?

Опять мне не дали времени на размышление — Таниус споткнулся и вынужден был блокировать топор своим иззубренным мечом. В этот раз клинок сломался, как тростинка, но лезвие топора отклонилось и, оставив глубокую вмятину на боку капитанского доспеха, воткнулось в пол.

Пока Бубай размахивался для последнего удара, я в прыжке всадил данийский кинжал ему промеж лопаток. По самую рукоятку. Может быть, кодекс чести хорошего героя и запрещает наносить удары исподтишка, в спину, но в тот момент мне на это было глубоко наплевать.

До чего же живуч этот монстр — его проткнули кинжалом чуть ли не насквозь, а он вновь поднял свой топор и бросился на меня, но, на мое счастье, запутался ногами в колокольных веревках и растянулся во весь рост. Топор падал как раз мне голову, я вовремя успел отмахнуться шестопером, с которого срезало маковку словно бритвой. Топор отлетел на леса, а я едва не последовал за ним.

Бубай, хрипя и обливаясь кровью, поднялся и в этот раз. Что-то странное происходило с ним — с зачарованного клинка волнами стекало синее пламя и охватывало могучий торс языками волшебного огня. Трубя, как раненый слон, Бубай попытался дотянуться до спины, на которой разгорелся настоящий костер. И не смог — руки оказались коротки!

Наш час настал! Таниус, собравшись с последними силами, вновь применил свой знаменитый «удар на лету», с разбегу опрокинув бандитского главаря в колокольную шахту. «Живой факел», издав предсмертный вой, проломил ограждение, сверзился вниз и долго падал, рассеивая темноту, сшибая и ломая леса по пути, пока его полет не остановила веревка. По иронии судьбы, Бубай зацепился за канат Отца-Колокола, и теперь тот гулко бухал, звоня набат и возвещая отступление банды из города.

С первым же ударом что-то дрогнуло в воздухе над колокольней. Осторожно, готовый тут же отскочить и треснуться лбом о стену, я поднял глаза вверх. Надо мною раскинулось чистое звездное небо, заметно полинявшее в преддверии восхода.

Это была моя победа. Сандра, Таниус, Штырь — все они раз за разом спасали сыщика-неумеху от смерти, побеждая Его, но Он воскресал и с каждым разом становился сильнее. Теперь я сам нанес смертельный удар врагу, и это должно отправить его в небытие — от сраженного разбойного атамана не осталось вообще ничего. Тело, одежда и даже зачарованный кинжал — все сгорело дотла синим пламенем.

Путь в Бездну исчез, словно его и не было никогда, — вероятно, после гибели Игрока оборвались какие-то важные связи, без которых врата во Тьму не могли существовать. Вот, оказывается, каковы были истинные планы духа, вернувшегося из-за грани, — выпустить силы Тьмы в наш мир и превратить его в преисподнюю. Конечно, это страшно, но… ничего загадочного в этом уже нет, намерения темного засланца на деле оказались совершенно предсказуемыми и до скуки банальными.

Спустившись с колокольни, я сразу же окунулся в бурлящую толпу ликующих горожан. Вместе с непрестанным шумом, исходящим из сотен галдящих и вопящих глоток, на меня нахлынуло какое-то благодушное отупение, словно бы перегруженный мозг отказался осознавать все то, что ему предлагают. Поэтому события последующих нескольких часов отразились в моем сознании обрывочно и статично, словно картинки из книжки.

Водруженный над взятой штурмом ратушей, вновь над столицей, как и четырнадцать лет назад, реял имперский флаг — символ победы. Солнце на его полотне освещали лучи настоящего солнца, взошедшего над свободным городом.

Банды, лишившись предводителей, под колокольный звон незаметно исчезли из города, не пытаясь его поджечь. Их не преследовали — весь народ стекался на центральную площадь, которая к полудню была уже полностью заполнена: люди смеялись, плакали и чествовали победителей. Портавеля принародно избрали новым мэром — хоть и туповат малость, зато честен, сметлив и по части мздоимства знает меру.

Старый маг-пожарник за свои подвиги получил лучший дом в Эштре, но особенно он радовался тем колдовским причиндалам, которые ему натащили со всего города восторженные почитатели его судьбоносного таланта. Братья-трактирщики решили работать сообща в «Красном Солнышке», а на руинах «Полумесяца» установить памятник спасителям Эшт-ры. То есть и мне в том числе!

Я встретил и распорядителя по книгам, назначенного главой администрации Эштры, который тут же заключил меня в цепкие объятия. Воинственный очкарик успел поучаствовать в бою — на его чертежной линейке запеклась вражеская кровь, а в подаренной мной книге, которую он использовал вместо Щита, застряла бандитская стрела. Приятно, когда твои подарки спасают людям жизнь…

Широко улыбаясь и пожимая руки каждому встречному, мыслями я вновь и вновь возвращался к моему многоликому и бестелесному врагу. Наверное, Игрок еще тогда, в колдовской башне Эйса, понял, кто может стать препятствием к осуществлению его замыслов (здесь я скромно намекаю на себя). Потому он, с одной стороны, так настойчиво старался меня убить, а с другой — осторожно пытался выяснить, с кем имеет дело. Возможно, сам Игрок в некотором роде и являлся ключом, способным отомкнуть врата Бездны с этой стороны, а вся его жертвенная магия — всего лишь энергия, открывшая их створки. Возможно, притянуть порождения Тьмы в наш мир должна была еще большая жертва — заживо сожженный город. Возможно, Враг тщил надежду столкнуть силы Света и Тьмы в битве и таким образом устроить Светопреставление. Возможно…

Да кто его знает, возможно все что угодно! Нам ли, смертным, рассуждать о возможностях мироздания? Какие сюрпризы готовит нам грядущее? — это нам тоже неведомо. Мы не можем догадываться, что ожидает нас даже завтра, но сегодня — наш день, и сегодня мы празднуем победу. Враг повержен, и Конец Света отменяется. И хочется верить, что навсегда.

 

2

Дождь. Весь мир — сплошной дождь. Вода льет с неба, вода хлюпает под ногами, вода на тебе, вода в тебе. Некий гениальный мыслитель сделал научное открытие, что тело человека больше чем на три четверти состоит из воды. Правда, для этого ему потребовалось иссушить в пыль дюжину подопытных, но это уже мелочи: наука, как известно, требует жертв. Так что, побыв несколько дней под ливнем, начинаешь относиться к вездесущей воде по-философски и чувствуешь себя рыбой. Или выдрой. Или выдрой, ловящей рыбу. Кому как нравится. Мне не нравится никак, но меня никто и не спрашивает.

Что-то я отвлекся от дела — погода способствует. А дело обстоит так: уже четвертый день мы ползем на восток, вдоль тракта между городами Эштра и Травинкалис. Я не обмолвился, сказав «вдоль тракта», потому что сама дорога напоминает траншею, доверху заполненную водой, которая уже не успевает просачиваться в землю. Еще во времена войны дорога на Эштру была разбита вдрызг, и с той поры в нее вряд ли добавили хотя бы один камень.

После нашей первой большой победы я предоставил своей потрепанной команде три дня заслуженного отпуска. За это время Таниус и Штырь с помощью целой рати городских лекарей, знахарей и целителей вполне излечились от мелких ран и ушибов, полученных во время битвы за Эштру. Три дня мы просто отдыхали, напрочь забыв обо всех следственных перипетиях, едва не стоивших нам жизни. Три дня я жил размеренной, спокойной жизнью, состоящей из плотных завтраков, неспешных прогулок по зеленым весенним бульварам и послеобеденного потягивания бесплатного пивка на террасе таверны. Идиллия, что и говорить…

Но, как известно, долго отдыхать — вредно для здоровья. Следствие зовет нас в дорогу, и вот уже мы вновь отмеряем версты отпечатками конских подков. Мы идем за Лусани — маленькой девочкой с большими ножницами. Что нас ждет на этом пути — тайна сия велика есть. Пока до конца не дойдешь — не узнаешь. Пока что мы направляемся на восток, в столицу Травинаты — город-крепость Травинкалис. Один из спутников Лусани — священник из эштринского Прихода по имени Эвель — оказался оттуда родом. Там же находится Верховный Приход — резиденция патриархов Единого Храма, самый большой и богатый собор на Юге.

Мои рассуждения просты и логичны — поп, узрев чудо наяву, решил представить девочку своим духовным руководителям. Что ж, святоши готовы увидеть чудесное воплощение Света — Мессию. Они все как один молятся на его появление, а на худой конец, они сделают сами из подручного материала. В любом случае иных версий по развитию следствия у меня нет.

Мессия… Эта легенда — краеугольный камень Храма. Согласно ей, имперцы пришли на Южную Землю не просто так, но чтобы встретить Мессию Света — будущего спасителя поглощенного Тьмой мира. Имперская столица со звучным именем Звездное Сияние была построена на том месте, где Мессия должен был появиться на свет. Увы, легенда так и осталась легендой — Звездное Сияние погибло, Мессии как нет, так и нет, а злой рок уже подвесил огнистый сюрприз над нашими головами.

Ну а если он вдруг все же появится, причем так, как и было предсказано, — в облике, неотличимом от человечьего, то дальше дело за церковниками. У Храма имелись явные и тайные способы «опознания» истинного светоносного спасителя. Так, например, насчет его Образа существует четкое убеждение — Мессия женского пола и неопределенного возраста.

Может быть, не меня одного посещали видения в рассветный час? Я ведь тоже сразу понял, что это никак не он, а именно Она. Да и возраст неопределенный… В том смысле, что я его определить не смог. Отсюда вывод: я — точно не Мессия и спасать мир от Тьмы мне не придется. Невеликое утешение, но кто ж меня еще утешит, кроме меня самого.

Кстати, руины бывшей имперской столицы должны вот-вот показаться по правую руку — там, у подножия холмов, полноводная Верана, покинув лесные чащобы, делала крутой поворот, упираясь в гряду водораздела — границу Зеленодолья. Судьба Звездного Сияния прекрасна и трагична. Десятки лет столица Империи процветала — все самое лучшее строилось, творилось и сочинялось здесь. Здесь жили лучшие поэты и скульпторы, ученые и философы, здесь культура достигла расцвета, здесь струя созидательной мысли била неиссякаемым фонтаном. Здесь собиралось все самое великое и самое прекрасное на планете, чтобы ниспосланный Небесами Мессия, увидев воочию всю эту красоту, понял: этот мир заслуживает спасения.

Но этот мир рухнул в один день. В день двухсотлетия Империи в Сияние ворвались данийские варвары. Они уже выиграли войну, но были одержимы злобой, ненавистью и местью. Столица была залита кровью поэтов и скульпторов, ученых и философов. Что горело — было сожжено, что не горело — раскатано по камешку. Руины были засажены колючим кустарником, чтобы со временем город навсегда исчез с лица земли. А чтобы он стерся из памяти людской, его название запрещалось произносить под страхом каторжных работ.

Теперь, спустя четырнадцать лет, разросшиеся кусты стояли непроходимой стеной вдоль тракта. Насквозь промокшее Зеленодолье осталось позади, и погода наконец-то смилостивилась над нами. Опостылевший дождь прекратился, тут же ожил ветер и погнал прочь низкие тучи, шелестя молодой листвой в терновнике и играя свою монотонную незамысловатую музыку на колючих ветвях.

Проехав чуть дальше в поисках удобного местечка для привала, мы выяснили, что играл отнюдь не ветер. В глубине кустарника кто-то старательно настраивал гитару, оттуда же пахло дымом и чем-то вкусно-съестным.

Вообще-то во времена лихолетья внезапные встречи на большой дороге иногда имеют печальный исход. Может, там, в зарослях, притаилась целая шайка, приманивающая путников-простачков к костерку да к котелку. А потом — оп-паньки! — и ножички к горлу. Ну-ка, ну-ка, что там у вас в котомках лежит? Было ваше — стало наше! Вы чем-то недовольны? Ах, с вас сняли новые сапожки! Ай-ай-ай, нельзя же человечку босым по травке гулять — простудится еще! Вот вам онучи — они, конечно, вида ужасного, зато их прочность проверена годами. Есть еще недовольства? Нет? Вот видите, все в ажуре, расстаемся друзьями. Улыбайтесь и радуйтесь жизни — поверьте, она стоит много больше, чем вы сегодня заплатили за нее…

Держа руки на рукоятях клинков, мы въехали в заросли через малозаметный узкий проход. Через полсотни шагов кусты расступились, открывая небольшую полянку. Нет, это не засада, тут что-то другое. В терновнике раскинулся маленький лагерь: две одноместные палатки, костерок с бурлящим котелком и сушащимися носками, а рядом — каменная плита, на которой громоздились заполненные водой грязные плошки. С виду — ничего необычного, если бы обыкновенный походный пейзаж не разнообразили два раскладных стульчика. Не иначе, проснувшиеся от зимней спячки горожане решили выбраться на природу — подальше от городской суеты и женской чистоплотности. На одном из стульчиков сидел мужчина средних лет, в пестрой одежде всех цветов радуги, с павлиньими и фазаньими перьями на шляпе, с камертоном на шее и гитарой в руках — последняя являла собой изящный инструмент с костяными накладками, фривольными инкрустациями и росписью в стиле «праздник в сумасшедшем доме».

Как правило, бродячие труверы разукрашивают еще и свои жизнерадостные мордочки — под боевой выход дикаря из джунглей. Столкнешься с таким пугалом ночью в переулке и на всю жизнь заикой станешь. Молодой музыкант, видимо, еще не пропитался до конца головокружительным артистическим духом, и лицо его пребывало в нормальном виде: высокий лоб, широкие скулы, гладко выбритый узкий подбородок, длинные, вьющиеся каштановые волосы, забранные в хвост. Крупные серые глаза с капелькой грусти внимательно изучают нас, но в них не мелькает настороженность. Определенно, нас здесь ждали.

— Мир вам, люди добры, пожалуйте к трапезе. Рыбка свежая, самолично удил поутру, — сказал, а точнее, пропел гитарист.

— Ваша щедрость не знает границ, — подпел я ему в тон. — Но, сдается, мы не только вас объедим, но и сами голодными останемся.

— Не останетесь, господа горцы. Ухи на всех хватит, не впервой гостей с утра принимать, — возразил «повар», моментально перейдя с зеленодольского на фаценский. — Пока же ваши рты жуют, а желудки — переваривают, я заполню тишину песней собственного сочинения.

Я предполагал, что артист сейчас начнет исполнять скабрезные куплеты, до которых его собратья весьма охочи, но он сыграл несколько нот для пробы, прочистил горло и запел. Такого страстного пения я никогда в жизни не слышал, — казалось, бард вкладывал душу в каждую строчку, вновь и вновь переживая события, словно он сам был их непосредственным свидетелем и участником:

Уже стихли последние аккорды звенящих струн, а я все сидел, забыв про рыбу (компанейская парочка была настроена более прозаично и, слушая вполуха, молотила ложками с бешеной скоростью). Подобной трактовки битвы на Багряной мне еще слышать не доводилось. Это была песня другой стороны, враждебная идеология, но настолько прекрасная, что хотелось верить всему услышанному,

— В имперских книгах те события описывались совсем иначе, — сказал я, внимательно вглядываясь в глубины серых глаз. — Все то, что в песне, — действительно правда?

— Почти… Не все герои скалы погибли — после битвы в долину опустили шестьдесят пять мертвых тел и семь обугленных, сожженных чуть ли не до костей, но упорно цеплявшихся за жизненную нить. Чудо, что из небесного отряда вообще кто-то выжил под ударами молний, ведь они были весьма далеки от высокой магии — уличные воришки, деревенские знахари, цирковые фокусники, ну и им подобные. Благословенные Небеса даровали тем, кто уцелел, невероятные способности. Но, обретя силу и вечность, каждый что-то потерял: Кико стал паралитиком, наездником инвалидной коляски, Аракхас лишился всех чувств — обоняния, осязания, вкуса и ощущения, кроме зрения — его потеряла Беллиана. Ардон, бывший четырнадцатилетним мальчиком, за одну ночь превратился в древнего старца. Калинта получила постоянную боль, а Лорриниан — чувство вины и сострадания за весь род людской. Среди героев скалы только Эргрот был настоящим мастером — он вступил в дуэль с Грандмагом Империи и победил. Благодаря своей защите, отражавшей удары молний, он пострадал меньше всех и, как считают, в обмен на силу не лишился ничего.

— Так это и была Тайная Седмица?

— Да, их называли и так. Они возглавили антиимперское сопротивление и сплотили Данийскую Коалицию, они бросили вызов чародеям Империи и взяли над ними верх. Если бы не эти семеро — никогда бы Коалиции не одолеть Империю. Каждый из них досконально изучил одну из семи сфер стихийной магии и внес свой вклад в общую победу: Кико Каменный — магические посохи, Аракхас Эфирный — волшебные книги, Беллиана Огненная — закаленные доспехи, Эргрот Стальной — сокрушительное оружие, Калинта Природная — живые плащи, Ардон Водный — шары-палантиры.

Лорриниан Ледяной… как он вдохновлял остальных! После войны победители поделили Южную Землю между собой, став архимагами целых стран: Кико — в Рантии, Аракхас — в Фа-цении, Беллиана — в Чессинии, Эргрот — в Данидане, Калинта — в Зеленодолье, Ардон — в Аржасе, Лорриниан — в Травинате. А потом… Для них не было потом.

Еще один миф времен войны оказался правдой. Теперь я понимаю отцов-командиров, которые во всех своих неудачах винили колдовскую Тайную Седмицу, ставшую притчей во языцех. По большому счету они были правы, хотя для нас, рядовых бойцов Империи, высокая магия была лишь избитой темой для анекдотов. В такой же мере, как и еще одна известная нам особа.

— Аракхас, архимаг Фацении, — что-то уж очень знакомо звучит. У нас его называли по-другому. Я и не знал, что главный колдун Эйса был такой знаменитостью.

— Был? Значит, слухи о его развоплощении оказались правдой… Жаль беднягу, надежный был товарищ, хотя и странный, даже по магическим меркам. Еще бы, в эфире можно такого насмотреться, что крышу напрочь снесет.

— Минуточку! Что означает — «развоплощение»? Он что, не умер?! Но я же собственными глазами видел его окоченевший труп с дырой в голове!

— Фу, какая неприятная картина, даже в дрожь бросает. Конечно, он умер — в физическом смысле этого слова. Но его освобожденный дух, при таких-то недюжинных способностях к эфирному анализу, мог вселиться во что угодно, находящееся поблизости, — скажем, в животное, в камень, в оружие, да хотя бы даже и в свежеиспеченный пирог на кухне.

Я бы поостерегся есть тот пирог. Но в любом случае, пребывая в таком виде, Аргхаш нам уже ничем не поможет, придется до всего дознаваться самому.

— И кто же мог его развоплотить? — задумался Лорриниан вслух, предвосхищая мой следующий вопрос.

— Даже и не знаю. Ведь Аракхас был одним из самых сильных магических операторов нашего мира, а в битве на Багряной он в одиночку сдерживал натиск всех имперских чародеев, пытавшихся отрезать нас от энергии астрала.

— Я догадываюсь насчет принадлежности руки, поразившей колдуна, но пока я сам не допрошу это бесплотную сущность — обстоятельства гибели Аргхаша так и останутся загадкой. Но если вы имели честь лично знать фаценского аргимага, то, может быть, расскажете о нем что-нибудь? Например, фраза «Хашш, аргхоррхе ашун хе сипон» вам ни о чем не говорит?

— Как это ни удивительно, но, зная Аракхаса почти сто лет, я почти ничего о нем не знаю, — он всегда был скрытным и молчаливым, а из Тайной Седмицы он общался только с Ардоном — своим приемным сыном. Мне известно об Аракхасе только то, что родом он аж из самой Империи, из какого-то дикого северного племени — не то росиков, не то мосиков, но оттуда он сбежал еще в детстве и попал на последний имперский корабль, уходивший через океан к Южной Земле. Зачем он совершил столь безрассудный поступок? — того он и сам не знал. Оказавшись в совершенно чужом мире, Аракхас прибился к бродячему цирку, где постепенно выучил местные языки и стал развлекать публику ясновидением — большой умелец был по этой части. Когда собиралась армия для битвы на Багряной, он пришел одним из первых. Вот, пожалуй, и все. А что касается ваших загадочных слов, то это — родной язык Аракхаса, и вряд ли на Южной Земле найдется тот, кто подскажет вам их смысл.

— Знать, на север мне дорога, — пробормотал я, вспомнив пророчество «смотрителя судьбы» из Эштры.

Может, так оно и случится, не знаю. А что касается таинственной личности покойного Аргхаша, то у меня сам собой появился логичный вопрос. Битва в Багряной долине случилась столетие назад, а наш главный и общенародный чернокнижник, активный участник этого исторического действа, даже в замороженном виде выглядел от силы лет на сорок. Что-то тут не вяжется…

— Вы вскользь упомянули, что под ударами молний маги Тайной Седмицы обрели вечность. Это значит — бессмертие и вечную молодость?

— В миг слияния с вечностью их собственное время остановилось, поэтому все семеро сохранили тот возраст, что был у них перед битвой. Вы же не скажете, что мне пошел тридцатый десяток?

— Так вы?..

— Ах да, забыл представиться: Дар Лорриниан, архимаг Травинаты… бывший. Теперь — просто Лорриниан.

— Ну и дела, первый раз в жизни вижу бессмертного человека. Так каково это — править миром и жить вечно?

— Скучно и одиноко — смысл существования потерялся.

Однако ж и умирать тоже не хочется. Не знаю, как у других, но мне порядком надоело. Поэтому и бросил все.

— А остальные? Что сталось с Седмицей, когда кончилась война?

— Разбежались… Империя зла была уничтожена, все то, о чем мы мечтали десятилетиями, к чему постоянно стремились, — свершилось. Враг был побежден, другого не сыскалось, а Тайная Седмица не могла существовать без общей цели. Первым ушел Ардон: мальчик-старик всегда стремился к неведомому, к неизвестному, обожал все таинственное и загадочное и все время порывался уйти на закат, вслед за имперскими галерами. Насмерть разругавшись с Аракхасом, он отплыл в безбрежный океан на собственном паруснике. Путешествие предполагалось на несколько лет, а оказалось — навсегда. Следующей весной обломки его корабля нашли на фаценском побережье. Аракхас поначалу не подавал виду, но вскоре замкнулся, отдалился от нас, уйдя с головой в придворные интриги Эйса. Последний раз мы собрались вместе для разгадки тайн замка Лусар и упавшего с неба камня в его окрестностях…

— Постойте, так это вашу компанию называли Небесными магами?

— Почему же называли? Все те, кто выстоял на Грозовой под небесным огнем, имеют полное право именоваться так. Правда, на сей счет существует и другое расхожее мнение: Небеса не могли полюбить сразу семерых, и настоящим Небесным магом стал только один — тот, кто останется последним в игре, имя которой — жизнь.

— Какая-то небесная рулетка, право слово. И как же сложилась судьба ее участников?

— Тот поход в Лусар стал лебединой песней для Небесных. Экспедицию организовал последний лидер Седмицы — Кико Каменный. Наш инвалид-идеалист всю жизнь стремился найти способ улучшить этот мир, и своей безграничной верой в светлое будущее он сумел объединить нас. Кико купил и снарядил караван, Беллиана предоставила лучших взломщиков, Эргрот — колдунов, Калинта — карты и проводников, а я… я тоже активно поучаствовал. Кико считал, что Лусар — это место, где истина ближе всего, где сходятся миры и сбываются мечты и где можно найти выход туда, где, как в песне, тебя ждет твое счастье. Увы, свое счастье он так и не нашел и не смог вернуться из сводящего с ума подземелья Лусара — звезда нашего друга затерялась во времени и пространстве и погасла навсегда. Его гибель стала крахом и наших надежд. Эргрот и Беллиана обвинили в случившемся несчастье друг друга и разругались насмерть. После того похода минуло уже десять лет, а они до сих пор на ножах — выясняют, кто из них теперь главнее и кому надлежит стать последним и истинным Небесным. Калинта, моя радость, не выдержала жестоких терзаний и, потеряв последнюю надежду на избавление от непрестанной боли, покончила с собой. Этого страдания я не смог вынести. Здесь, на могиле любимой, я отрекся от дарованной мне силы, сломал жезл, разбил шар, сжег волшебную книгу. И стал таким же, как сто лет назад, бродячим музыкантом. Я знаю, на самом деле сила никуда не ушла. Она всегда где-то рядом, всегда наготове, но вместе с ней — страдание. Стоит лишь прикоснуться к магии, как в голове грянет стон всех страждущих, кого я видел за всю свою жизнь. А во главе колонны плача — она, моя любимая. Вы никогда не поймете, что после десятилетий варки в магическом котле так прекрасно чувствовать себя обыкновенным смертным человеком, видеть мир в простых вещах, не думать о твоей ответственности за судьбы мирские, жить сегодняшним днем и радовать людей своими песнями.

— А кто занял ваши места? Я в прошлом месяце встречался с архимагессой Калинтой, живой и здравствующей.

— Думаете, на такую должность желающих не найдется? Выстроятся в очередь аж до городских ворот! Вот и нашлись несколько способных авантюристов из наших же учеников — так называемое новое поколение. Они и имена наши присвоили, и даже одеваться так же стали…

— А что же вы? Неужели вы ничего не предприняли, когда у вас украли ваше имя?

— Совершенно ничего. Мне теперь все равно, я уже давно отошел от их пошлых интрижек и непрестанной грызни за власть. Зимой мне приходится жить в Травинкалисе, но, как только тают снега, я сразу ухожу из города отшельничать — сочинять новые песни, вспоминать прекрасные моменты жизни и купаться в мечтах нереальности. В нынешнем году у меня квартирант появился, тоже, кстати, ваш соотечественник. Он в холмы за дровами ушел — на терновых ветках каши не сваришь. А вот, между прочим, и он — сам сюда ползет и дрова с собой несет.

В терновнике раздался такой мощный треск, словно в кусты с ходу вломился матерый вепрь-секач.

— Говорил я ему: кусты сами откроются, если зайти правильно. Нет ведь, лезет напролом, дурная башка, исколется весь, изворчится и мне потом настроение испортит и вдохновение отобьет, — скорбно вздохнул Лорриниан и, склонив голову, укоризненно уставился в сторону приближающегося треска.

На полянку вывалился коренастый, широкоплечий «лесоруб», тащивший поленницу размером больше себя самого. Выглядел он по меньшей мере странно — ну кто в здравом уме пойдет рубить дрова, надев кольчугу, шлем и увешавшись оружием с головы до пят. Я за всю свою жизнь встречал лишь одного такого любителя оружия. Других таких фанатиков в природе нет. Это был он — сержант Миррон, мой сержант.

В памятное военное время толпу фаценских рекрутов, и меня среди прочих, пригнали в учебный лагерь под Травинкалисом, где формировались новые отряды. Нас выстроили в неровную шеренгу, и сержант Миррон, которому предстояло пополнить свой поредевший отряд новобранцами, прохаживался вдоль строя и ворчал что-то про дохляков и недокормышей. Когда он проходил мимо меня, я сдуру спросил, как скоро мы попадем на фронт. Ответом был мощный удар в ухо, сбивший меня с ног.

«Запомните, недоноски! Правило номер один: при обращении к старшему по чину испрашивать разрешение на обращение! А теперь правило номер два!.. — С этими словами последовал удар в другое ухо, но я ухитрился уклониться, и кулак впечатался в скулу хихикающего соседа справа. — …Умереть вы всегда успеете! Вопрос в другом — будет ли кому-то от этого польза?!»

Так или иначе, меня Миррон запомнил, и когда молодняк распределяли по отрядам, выбрал меня первым. Целый месяц он нас гонял до седьмого пота, до последних сил, жестоко пресекая попытки недовольства. Потом дотошно обучал диверсионному делу и рейдерскому духу. Все соки из нас выжал, но затем, во время вылазок во вражеский тыл, наш отряд практически не нес потерь, тогда как многие другие и вовсе не возвращались. Для нас, молодых солдат, вырванных из родительского дома, Миррон стал вторым отцом, а для кого-то даже заменил его. Во время ночевок в темном лесу, без костра, под холодным моросящим дождем, когда остальные бойцы дрыхли без задних ног от усталости, мы с сержантом сидели в кустах и под шелест листвы тихо разговаривали — просто так, ни о чем, чтобы снять постоянное боевое напряжение. Иногда беседы сводились к теме жизни и смерти, и тогда Миррон заканчивал разговор словами: «Все мы умрем, кто-то раньше, кто-то позже. Вопрос в другом — насколько достойна будет твоя смерть для тебя самого?»

На этот вопрос я не могу ответить до сих пор. Фактически пятнадцать лет я считал себя единственным уцелевшим бойцом отряда. За неделю до прорыва фронта на Овечьем броде, во время нападения на данийский обоз, я получил стрелу в предплечье — за несколько секунд до рейдерского налета встревоженный обозный возница, такой же молодой сопляк, как и я, разрядил свой арбалет в ближайшие кусты, наверняка не зная, есть ли там вообще кто-нибудь.

Обоз впоследствии был уничтожен, при этом более никто из наших даже царапины не получил. Меня такая досада взяла, да и рука висела как плеть — видимо, нерв задело. Она и по сию пору, бывает, начинает неметь ни с того ни с сего — может, из-за сырости или плохой погоды… Помню, тогда я, отправляясь с госпиталем в тыл, был сильно уязвлен, что лавры победителя мне не достанутся. Да-да, я на полном серьезе верил в нашу победу и только потом, наслушавшись рассказов от других раненых, понял, насколько плохи были наши дела. Империя доживала последние дни.

А Миррона я считал погибшим — по достоверным слухам, в ночь данийского прорыва через брод его отряд не успел отступить за реку, был окружен на берегу и перебит весь, до единого бойца. Значит, не весь, если только не свершилось чудо и сержант не восстал из мертвых. Сейчас он стоял, смотрел на меня и усердно ворочал мозгами, пытаясь вспомнить, где и когда он видел это лицо.

— Валиен? — тихо прошептал он, еще не веря до конца в свою догадку. Я улыбнулся и утвердительно кивнул в ответ. — Ва-алиен!!! — заорал осчастливленный Миррон, бросил все и стиснул меня в медвежьих объятиях. — Живой, и рука на месте! А морда-то как расползлась, ого-го! Ах да, тебе сколько лет-то сейчас, тридцать? Больше?

— Тридцать два.

— Совсем взрослый мальчик! А я, грешным делом, думал — ты давно уже на Небесах! Данийцы после прорыва большой госпитальный обоз разгромили, а всех раненых в расход пустили. Стало быть, тебя там не было. Ну, именем Света, есть кому за славное дело постоять, два диверсанта — страшная сила супротив врага!

— Миррон… Война кончилась четырнадцать лет назад. Империи больше нет. Я не понимаю тебя.

— Ты в корне неправ. Империя существует, пока ее последний солдат не погибнет в бою. Война продолжается — война до победного конца!

— Ты… Ты воевал все это время? В одиночку?! — Были и другие, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше. Последние два года мой диверсионный отряд состоит из одного человека — меня самого. — Зачем тебе это? Настолько бессмысленно и бесполезно…

— Моя семья — мой отряд — все погибли в неравном бою с врагами. Я бросился с обрыва, надеясь сломать себе шею, но упал в воду и выплыл — жить захотелось. Лучше бы я умер тогда, вместе со своей душой. Внутри меня осталась только пустота, пронизанная местью, и потому я буду мстить убийцам, пока жив. И еще: я хоть фаценец по происхождению, но родился в Травинате, и эта страна стала моей родиной. Сейчас моя родина стонет под удушающим гнетом оккупантов. Города и села в руинах, поля зарастают сорняком, полтора десятка лет захватчики творят беспредел на этой земле, но рано или поздно всему приходит конец.

— Так при чем же тут Империя? Что, под имперским владычеством лучше жилось?! Забыл про охоту на иноверцев?! Забыл про продразверстку и всеобщую мобилизацию? Забыл, как имперцы гнали необученную молодежь гуртом на врага, чтобы продержаться еще месяц-другой?! Нет, ты и в самом деле свихнувшийся фанатик!

— Нет, я ничего не забыл… Но Империя — это не люди, творящие зло ее именем. Империя — это идея. Я был в Звездном Сиянии до войны. Я видел эту идею. Поверь мне, мой мальчик, в нее хочется верить, за нее стоит сражаться… и умереть, если твоя смерть не будет напрасной.

Я ничего не могу возразить. Я не был в Звездном Сиянии. Я не верю ни в какие идеи. Наверное, даже в Нее не поверю, покуда наяву не увижу.

— Кстати о Звездном Сиянии, — нарушил затянувшуюся тишину Лорриниан. — Да будет вам известно, что я, помимо своей творческой деятельности, являюсь еще и летописцем современных мировых событий. И судя по тому, что мои очерки издаются даже в самом Данидане, — хроники у меня получаются неплохие. В них я описываю всяческие подробности истории и в особенности ее загадки, странности и необычности. Так вот, падение Звездного Сияния и есть одна сплошная странность. Собирая сведения, я говорил со многими участниками того сражения. У вас, южан, сложилось превратное мнение о том, что, дескать, данийцы ворвались в беззащитный город, всех тут поубивали и все порушили. По сути, так оно и получилось, но если взглянуть на события с другой стороны, можно обнаружить некоторые странные вещи. Так уж получилось, что штурм Звездного Сияния был назначен на День Света — день двухсотлетия Империи, — данийское командование обожало символичность. Штурма могло и не быть, если бы город не отказался сдаваться, а горожане, все как один, не вышли бы, вооруженные, на защиту своей столицы. На окраинных баррикадах были только женщины и дети. Данийцы попытались расчистить завалы, но когда на солдат набрасываются разъяренные домохозяйки с кухонными ножами, ни о каком «мирном вступлении» не может быть и речи. Вторую линию обороны составило мужское население города, третью, вокруг храмового комплекса, — солдаты Империи. Ни одного фаценца, зеленодольца или еще кого-нибудь — только имперцы. И дрались они отчаянно, до последнего вздоха. Бой продолжался с утра до полудня, а как известно, в полдень в День Света на алтарь в каждом храме опускается световой столб, несущий исцеление. Учитывая, что имперцы готовились именно к этому дню минимум две сотни лет, — произошло событие и в самом деле наиважнейшее. После полудня вся имперская кавалерия покинула город, прорвав окружение, после чего битва превратилась в бойню — защитники города побросали оружие, встали на колени и пели молитву счастья со слезами радости на глазах, пока свист данийского клинка не прерывал их. Зверства данийских солдат нельзя оправдать, но можно понять. То же самое происходило сто лет назад, когда имперцы вторглись в данийские земли. А мы вернемся к отступающим имперцам — они прикрывали отход девяти повозок. Что в них было — не знает никто. Но заметим, что на храмовом холме в Звездном Сиянии было девять церквей…

— И девять Мессий явились миру в тот день! Не к этому ли вы клоните, друг-поэт? Я знаю эту легенду гораздо лучше, чем вы, потому что я родился и вырос в этом краю, а вы заявились сюда в качестве… исследователя, хотя это еще слишком мягко сказано. И вот что я вам скажу. Я собственными глазами видел этот караван, мчащийся к побережью, сметавший все и вся на своем пути. Знаете, что там было, искатель возвышенных идей? Золото! Да-да, обыкновенное золото. Вы спросите, откуда я это знаю? Одна из тех повозок не доехала Даже до Эштры — ее бросили прямо на дороге. Так за нее случилась натуральная битва — вокруг валялось не меньше сотни голодранцев из числа дезертиров, мародеров и прочей швали, которая из-за монетки перережет горло своему же собрату. Тогда в Эштре ходили слухи, что новый городской голова самолично возглавлял победившую партию, а в этом году похожая история утверждала, что означенный головастый прохиндей попросту купил себе должность за имперское золото.

— Ну не ради же золота имперцы затеяли всю эту суету! — взвился обиженный Лорриниан, но придумать что-либо в опровержение не смог и надулся. Зато история с разграбленной повозкой вдохновила его на сочинение новой песни об имперском золоте, несущем смерть его обладателям.

Я и сам понимал, что не в этом дело: вспомнился «забытый» алтарь в Лусаре. Скорее всего золото было лишь прикрытием, но для чего?

Пока я и Миррон хлебали остывшую уху, уже позавтракавшие Таниус и Штырь рассказывали возбужденному Лорриниану о последних событиях в Эштре. Миррон, как услышал про имперский флаг над ратушей, аж ложку выронил и поперхнулся — мне пришлось долго бить его по спине. У бедняги чуть ли не припадок от радости случился.

— Значит, эштринский голова сбежал вместе с наемниками! — усмехнулся Лорриниан, довольно прищелкнув пальцами: у новой песни появилось неожиданное продолжение. — А я видел, как они по дороге проскакали. Пара сотен клинков, не меньше. Сейчас они, наверное, уже гуляют в кабаках Травинкалиса, пропивают бандитские денежки.

— А не проезжала ли здесь годом ранее девочка четырнадцати лет, с двумя спутниками — монахом и наемником. Вы должны были заметить эту странную компанию — отсюда дорога видна как на ладони.

— Ой, ну мало ли кто здесь проезжает! Я что, всех помнить обязан? А по ночам, кстати, дорога не видна, да и я сплю. Вот, кстати, как раз прошлым летом мне такой сон жуткий приснился — как будто по дороге едет само воплощенное Зло на огромном коне-ночи, а в глазах у коня звезды горят. Проснулся со страха, оказалось — весь сырой, словно в речке искупался. Я даже по этому случаю песню попытался сочинить, но одумался вовремя — я ж человек впечатлительный, а вдруг мне этот сон опять приснится.

— Нам нужно попасть в Травинкалис, — сказал я и посмотрел поочередно на Лорриниана и Миррона.

Поэт-песенник только пожал плечами и вяло махнул рукой, как бы говоря: кто ж вам мешает, дорога — там, вот и поезжайте по ней. Сержант, закончив с ухой, неторопливо облизал ложку, засунул ее в сапог, расправил усы, встал, потянулся и, наконец, «родил» ответ:

— С тех пор, как проклятое солнышко появилось, в город никого чужого не пускают. Я, конечно, могу и так вас туда провести, скрытыми ходами, но за мою голову объявлена большая награда, а ваш необычный вид обязательно заинтересует патрули на городских улицах. Вам действительно нужно быть там?

— Кажется, у нас другого пути нет. Нам не просто нужно попасть в город, но и побыть там некоторое время, завербовать осведомителей, опросить свидетелей…

— Валиен! Ты вообще соображаешь, что говоришь? Травинкалис на военном положении! Там сейчас хозяйничает Контрразведка Коалиции — это такие крутые ребята, что даже я стараюсь не заигрывать с ними! Не пройдет и нескольких часов, как вас выследят, задержат, допросят, запытают и вынесут «справедливый» приговор.

— Меня они и так уже приговорили, причем — заочно. Слыхал когда-нибудь о Высшем Приказе Контрразведки?

— Тебя упомянули в Высшем Приказе?! Невероятно!!! Что ж ты такое сотворил, что заделался главным врагом Коалиции?

— Я и сам бы это хотел понять. Но это может быть связано только с сыскной работой. Иногда мои клиенты скрывают не только свое имя, но даже и лицо, так что порой я и сам не знаю, на кого работаю. Может, я таким образом посодействовал пропаже секретных документов у наивысшего босса Контрразведки? А вдруг я раскрыл любовные похождения инкогнито самого данийского Регулатора?

— В любом случае я тебе не завидую и соваться в Травинату настоятельно не советую — слежка там повсюду, и тебя Может кто-нибудь опознать.

— Миррон, кого ты учишь! Я все ж таки десятый год в сыскном котле варюсь — кое-что знаю, замечаю и понимаю. Травинкалис — город большой и людный, а со времени моего последнего рейда по тамошним кабакам миновало уже полтора десятка лет. Кроме того, если даже ты узнал меня с большим трудом, то там мою неприметную мордашку вряд ли кто вспомнит. Поэтому, если я не буду орать свое имя на каждом углу, все пройдет как по маслу. Кроме того, у нас действительно нет другого пути. Огненное Око горит в небесах, Тьма рвется из Бездны, и Конец Света не кажется таким уж нереальным событием. А я впутался в это дело накрепко. Все нити следствия, которое я веду и от решения которого зависит судьба мира, направлены в этот злосчастный город.

— Кажется, теперь я понял. Я рад за тебя, Валиен, — ты готов рискнуть своей жизнью, чтобы спасти человечество и осуществить великую идею! Все мои силы — к твоим услугам!

Ну зачем же так-то передергивать! Я совсем не горю желанием положить живот за какую-либо идею, тем более за ту, которой у меня и нет. Но все равно спасибо за помощь — без тебя, Миррон, мы там и шагу не сделаем.

— А как же он? — кивнул я в сторону Лорриниана. — Он с нами не поедет?

— А на кой он нам? — искренне удивился сержант. — Он свое отвоевал, пусть хоть теперь поживет, как сам хочет.

Лорриниан не возражал, бренча гитарой и что-то напевая себе под нос. Лишь когда мы отъезжали, он вдруг встрепенулся, вскочил и закричал:

— Когда будете возвращаться из своей экспедиции, обязательно заезжайте ко мне! Я про вас такую песнь сложу — через века пронесет ваши великие деяния! Прощайте, славные герои!

— Так кто из вас двоих рыбу ловил да уху варил? — спросил я Миррона, когда терновник скрылся из виду.

— Я, конечно! Разве от этого хлыща может быть какая-то польза? Правда, поет здорово, шельмец, — прямо за душу берет! В этом мире — каждому свое. Ему — бренчать на гитаре, мне — мечом о вражьи латы. Тебе — вести следствие, а им (он показал на Таниуса и Штыря) — тебя, чтоб с пути не сбился.

Как все просто, оказывается. Может быть, зря я копаюсь в глубинах подсознания. Может быть, решение настолько элементарно, что я постоянно прохожу мимо него. Увы, даже сейчас, изменив подход к делу, я не могу ничего понять. Кто там говорил, что у меня мозг закручен в другую сторону? Ах да, это я сам себе сказал в Лусаре… Но я же при этом не уточнял — хорошо это или плохо! Может быть, у меня — потенциал сверхчеловека, только он дремлет в ожидании подходящего момента. Уж четвертый десяток размениваю, а он все дремлет и дремлет, экий соня! А может, чтобы его встряхнуть, надо меня по голове как следует стукнуть? Но понятие «как следует» — очень емкое, к тому же меня за всю жизнь столько раз по голове били — счет потерял. Но череп при этом не проламывали ни разу — крепкая косточка у рода Райенов! Так, может… Нет, вы только подумайте, до чего может довести дедуктивный метод: следствие раскроет свои тайны, если мне раскроят котелок! Жуть!

Травянскую границу, проходившую по гряде холмов водораздела, никто не охранял. На самом деле она и не была линией разделения государственных владений — ни разобщенное Зеленодолье, условно считавшееся вотчиной герцога Сторса, ни тем более Травината, находящаяся под патронатом Коалиции, не были государствами в полной мере и не имели собственных воинских подразделений. Тем не менее с этого момента следовало удвоить бдительность — в условиях военного времени подозрительных путников первым делом хватают и сажают за решетку, а уж только потом разбираются, кто они такие и в какой степени являются врагами режима.

Тракт был пуст сколько хватал глаз. Снова наблюдается та же картина, что и в Фацении, и в Зеленодолье, — возникало ощущение, что все живое в предчувствии надвигающейся грозы забилось в самые глубокие норки. Купцы — дети дороги — и те предпочли понести убытки, но сохранить свою жизнь. Свинцовые тучи вновь заволокли небо, роняя редкие тяжелые капли воды. Мир завернулся серым саваном, и его призрачные полы накрыли душу покровом тоски и усталости.

Спустя несколько часов мне показалось, что за нами кто-то следит. Я вопросительно взглянул на Миррона — тот тоже хмурил бровь и скашивал взгляд в кустарник на обочине. За очередным поворотом, где кусты дикого шиповника тесно переплелись, скрывая нас от постороннего глаза, сержант ткнул пальцем себе за спину и изобразил жестами петлю, что на языке жестов диверсантов означало: «Берем преследователя в кольцо».

Таниус как совершенно непригодный к бесшумному передвижению повел наш «караван» дальше. Я, Миррон и Штырь скользнули под кусты, расползаясь «широким захватом». Я только сейчас сообразил, что иду на преследующего нас врага с голыми руками — фактически без оружия, с одним только охотничьим ножичком в башмаке.

Небеса словно ждали, пока мы залезем в заросли поглубже, — с запада набежали черные тучи, и вскоре хлынул такой ливень, что я вымок до нитки в течение минуты. Но проливной дождь — верный товарищ для диверсанта, под его шумовым прикрытием можно подползти к вражескому бойцу вплотную, на расстояние броска ножа. Правда, есть небольшой нюанс: враг может сделать то же в отношении тебя. Поэтому всегда должен быть кто-то, прикрывающий твою задницу.

Сейчас меня никто не прикрывал. Елозя брюхом по жидкой грязи, я сжимал зубами рукоять ножа и искренне желал, чтобы наши предчувствия так предчувствиями и оставались. Но нет — впереди слабо шевельнулись кусты, мелькнул темный силуэт. Замри, останови время. Нож скользнул в руку, рука отведена для броска. У меня только один шанс — попасть в горло. Раз! Два!.. Три! Рука в полете, но локтевой сустав свело судорогой, и кисть не разжалась. Злополучное последствие ранения — сырость и нервная встряска превратили руку в бесчувственную деревяшку. Я плюхнулся лицом в коричневую кашицу и замер, тая слабую надежду, что, искупавшись в грязи, не слишком отличаюсь от окружающего ландшафта. Кто-то подходит. Чмок. Чмок. Чмок…

— Валиен, кончай валяться тут, как свинья в луже, — яйца простудишь. Ничего мы не нашли — дождь смыл все следы, если таковые вообще были, — ворчливо изрек Миррон, поднимая меня на ноги. — А ты, оказывается, еще не забыл наше дело: я-то тебя поначалу за бревно принял, только потом сообразил, что тут в округе ни единого дерева нет.

— Неужели мы оба обманулись? Так не бывает!

— На войне всякое бывает. В одном из рейдов вокруг нашей ночевки всю ночь кто-то бродил. Никто не спал, думали — враг рядом. А поутру выяснилось, что весь отряд в боевой готовности держал маленький голодный медвежонок. Проколы бывают у каждого, но лучше каждый раз все проверять, чем однажды пропустить и получить удар из темноты. Даже если кто-то наблюдал за нами, а потом вышел из кольца, ничем не обнаружив свое присутствие, то он — истинный мастер-диверсант. Я таких неуловимых людей не знаю.

А я знаю. Но лучше бы не знал. Это даже не человек. Это Бледная Тень, может быть, даже та самая, что устроила налет на ставку королевского легиона в Эйсе. Вообще в военное время об этих неуловимых серых человечках мало что слышали. Их и видели-то мельком, и тем более их никогда не удавалось схватить хотя бы мертвыми. Пожалуй, единственное, что о Тенях знали наверняка, так это то, что они никогда не промахиваются: молниеносный бросок, один точный удар, немедленное исчезновение.

Миррон был наслышан про неотвратимых убийц гораздо больше меня — звание обязывало, но, видимо, запугивать нас понапрасну не хотел. К тому же мы были до сих пор живы, именно это меня и смущало. Поэтому если за нами и в самом деле идет Бледная Тень, то ее задание ограничивается слежкой для ее хозяев — людей с паучьими татуировками на запястьях, которые, как мы уже выяснили, являлись агентами Контрразведки.

Кстати, про последнюю мы упоминали уже несколько раз, поэтому пора объяснить, что такое Контрразведка Коалиции и почему я, человек вроде бы неглупый, даже и не помышлял об ее причастности к нашему делу.

Представьте себе для сравнения значимость короля Владимекса и начальника городской стражи Зарны. Осмелится ли последний играть в собственную игру на королевском уровне? Вряд ли, поскольку у Его Величества имеется много инструментов для ограничения амбиций своих подчиненных, среди которых дыба и плаха занимают почетные места в первом ряду. Но если тот же шеф городской когорты все-таки участвует в означенной игре, то сами понимаете, кто дал на это гласное или негласное разрешение.

Примерно такая же ситуация была и с Контрразведкой Коалиции — во время войны Контрразведкой называлось небольшое подразделение в департаменте Фронтовой Разведки Коалиции, а в их обязанности вменялось вычислять имперских шпионов. После войны понятие «имперский шпион» несколько расширилось, и агенты этой службы стали неотъемлемой составляющей карательных рейдерских отрядов, которые выискивали сочувствующих Империи, а потом и просто недовольных.

Именно тогда появились знаменитые «тройки», одно упоминание о которых заставляло людей переходить на шепот, а появление их в деревнях считалось страшнее холеры. Если принимать во внимание последствия — то, по сути, оно так и было. Только в моей родной деревне по сомнительным приговорам были казнены более десятка семей, а несколько соседних поселений, встретивших «черных злыдней» кольями и дубинами, карательные войска вообще сровняли с землей. И такая участь постигла всех тех, кто ценил собственную свободу и не лизал пятки победителям.

Но при всей своей зловещей репутации Контрразведка была лишь орудием в руках командования данийской Коалиции и не более того. Поэтому все попытки ее агентов захватить власть в Фацении, Зеленодолье и Рантии не могли не быть одобрены командованием Коалиции. А такого рода акция, как коалиционное вторжение с целью усмирения возникших беспорядков, могла быть спланирована исключительно данийским Регулаторием, чья политика предполагала любыми средствами поддерживать стабильность в странах, союзных Данидану, — вплоть до военной интервенции.

.Однако тут же возникает закономерный вопрос — зачем? Союзники Коалиции и так прогибаются перед своим «большим братом» — дальше некуда, а львиная часть доходов южных стран течет широкой рекой в данийскую казну в виде податей и налогов. Но вторжение на условно независимые земли враз лишит властителей Южной Земли и того, и другого, а подавление народных и условно народных восстаний вкупе с содержанием оккупационных войск потребует таких огромных расходов, что всей Коалиции придется основательно затянуть пояса. Спрашивается — кому все это надо?

Да кому угодно, только не расчетливым данийским правителям: они ни в коем случае не будут резать свое «дойное стадо» без должной на то необходимости. Отсюда следует одно из двух: или Регулаторию «закрыли глаза» на происходящее, или же на него надавили, и надавили основательно. Тогда в чью пользу на самом деле действует Контрразведка? Кто хочет передела власти на Южной Земле? Ответ пока неизвестен, но я приблизился к нему еще на один шаг. Сколько их, этих шагов, еще будет на пути к истине? Не узнаешь, пока не дойдешь.

И мы шли дальше, изредка отходя с дороги и устраивая засады на нашего предполагаемого преследователя. Однако ощущение слежки более не появлялось. Да что там слежка — вплоть до Онна нам не повстречалось вообще ни души.

Странно, такого не бывало даже во время войны. В свое время по этим местам саранчой пронеслась армия Коалиции, разграбив и разорив все окрест. Крупные города Травинаты уцелели и потом еще как-то перебивались за счет ремесла и торговли, а вот села до сих пор брошены — к родным очагам не вернулась ни одна община.

Небольшой городок Онн как будто вымер — двери были наглухо заперты, окна заколочены, а сквозь щели в ставнях нас буравили настороженные и испуганные взгляды. На улицах встречались лишь самые бесстрашные пропойцы, которые, случись хоть всемирное побоище, хоть даже и светопреставление, взойдут на Небеса твердой зигзагообразной поступью с бутылкой наперевес. Как говорится, война войной, но стакан пустовать не должен.

Сосредоточение пьяниц увеличивалось по мере продвижения к главному кабаку города, на котором красовалась гордая надпись: «Выпил сам — налей соседу!»

— Не советую вам здесь оставаться, — сказал угрюмый и бородатый трактирщик-рантиец с типичной бандитской рожей, подавая наш ужин. — Пррпадете, понимаешь, как пить дать.

— А как же городская стража. Кто у вас за порядком следит?

— А никто, понимаешь! Вся стрржа, до единого человека, вчерра покинула горрд в неизвестном напррвлении. Защитнички, называется! Коалиция, понимаешь, Данидан, все такое… Тьфу на них! Кинули нас на ррстеррзание ррзоррителям, тррсы поганые!

— Каким еще разорителям? Кто, будучи в здравом уме, нападет на Коалицию? Э-э, дядя, что-то ты завираешь!

— Святая Аррмия Света, понимаешь, стррмится с заката на Последнюю Битву — Аверркоррд. А легион блистательных ррцаррей Хррма скачет в авангаррде! Они сметают все на своем пути и скорро будут здесь, понимаешь! Они несут смеррть неверрным! Они…

— Что-о-о?! Да кто ж сболтнул тебе этакую чушь?

— Так… слухами земля полнится… Соррка на хвосте принесла, понимаешь.

— Сорока, говоришь… А вот мне отчего-то кажется, что ты сам эти слухи распространяешь, чтобы пойло у тебя скупали побыстрее.

— Я, не я, какая ррзница? Власти-то в горрде никакой, понимаешь! Черрз час-дрргой наступит ночь беспррдела. Кто не гррбит, да огррблен будет! Бегите отсель, люди прршлые, не вводите во искушение, понимаешь!

При этом он украдкой скосил глаза на шипастую орясину, стоявшую в уголке за стойкой. А ведь не шутит, дай ему отмашку — и ринется черепа крушить направо и налево. Только сейчас я обратил внимание, что каждый из немногочисленных посетителей был во всеоружии и осторожно посматривал на нас, как медведь на корову, прикидывая, с какой стороны начать разделку. Мы, пожалуй, пойдем, покуда у вас аппетит не проснулся.

Давясь недоеденным ужином, я уверенно, с чувством достоинства двинулся на выход. Никто бы и внимания не обратил, выйди мы спокойно по одному, но моя ретивая команда, повинуясь незримому импульсу, повскакивала со скамеек, с грохотом опрокидывая их, и двинулась вослед, прикрывая мою спину и держа руки на эфесах клинков. Тут же парочка темных личностей, сидевшая у дверей, выскочила из кабака как ошпаренная, а по мордам тех, кто остался, забегала нехорошая ухмылка.

— Не иначе, за подмогой понеслись. Бегом к лошадям! — зашикали Таниус и Миррон, перебивая друг друга.

У конюшни нас ждал неприятный сюрприз — в сумрачном переулке дорогу преградили семь-восемь черных фигур. По двое на каждого, но лихоимцы даже и предположить не могли, насколько такой расклад был не в их пользу. Сомкнув строй впереди меня, «хранители» рванулись на врага. Еще до того, как мы добежали до грабителей, половина из них уже оценила вкус стали наших арбалетных болтов и метательных ножей Миррона и удовлетворенно дергалась в грязи. Еще двое распрощались с конечностями, повстречавшись с двуручным мечом Таниуса. «Мою» пару Миррон и Штырь по-свойски поделили промеж себя. Я тоже поучаствовал в сражении, с разбегу запнувшись о чью-то голову, так некстати высунувшуюся из лужи, при этом чуть сам туда не влетел. Путь был свободен, сзади затихали стоны тех, кто более-менее счастливо отделался.

Наша кавалькада вихрем пронеслась по городским улицам и растворилась за околицей в ночи. Позади запоздало тренькали луки, и раздавалась раздосадованная ругань незадачливых охотников за головами, упустивших добычу. И такой разгул преступности — в стране, где без разрешения оккупационных властей и пукнуть нельзя! Что же тогда в остальном мире творится!

Наше дальнейшее продвижение замедлилось — где-то поблизости расположилась та самая армия Коалиции, которая сначала готовилась к вторжению в Зеленодолье, а теперь, по всей видимости, перешла к обороне и мобилизовала все вооруженные силы в Травинате на битву с авангардом мифической армии Света. Миррон уходил далеко вперед, проверяя дорогу, но каждый раз возвращался без новостей. В очередной раз он вернулся и объявил:

— Армия стоит под стенами Травинкалиса. Огромный лагерь — около тысячи шатров, восемь-девять тысяч клинков, не считая тех, кто в городских казармах. Овечий Брод перекрыт рогатками и кольями. Вдоль тракта сплошь понатыканы дозоры и засады, но в них большей частью сидят новобранцы и ополченцы — я проползал у них прямо под носом, и хоть бы один встрепенулся. Кстати, я подслушал их треп: оказывается, они и сами не знают, кого ждут, не знают, когда появится противник, и даже не знают, что им делать в случае появления оного. Все это похоже на огромный бедлам. Так или иначе, сейчас вокруг Травинкалиса ошивается такая тьма народу, что к городу не подойти и на выстрел из лука. Но в этом же имеется и одно важное преимущество — сам город переполнен разношерстной солдатней, которую повытаскивали со всей округи: разгульные бойцы регулярной армии, растленные городские стражники, волчары-наемники, ополченцы-невольники, военная полиция, маркитанты, снабженцы, инженеры и прочая, прочая, прочая. Весь этот военный винегрет бродит и закисает в городских кабаках, томясь в преддверии схватки и выплескиваясь на улицы пьяными дебошами и кровавыми драками. Голову даю на отсечение: там сейчас такой хаос творится, что на нас никто и внимания не обратит, хоть бы мы и голяком на соборной площади отплясывали, — лишь бы на причинном месте данийский вымпел болтался.

— Маленькая проблема. В город надо попасть для начала.

— Вот это как раз не проблема. Северный берег реки не охраняется вполне обоснованно — нападения с тыла не ждут. А в Травинкалисе хотя и одни ворота, но выходов немного больше — один из них проходит под рекой и открывается в неприметной балочке. Только переправляться через реку нужно уже здесь, прямо на стремнине. Опасно, но вот тут уж выбора действительно нет.

Река, стекающая с гор Хиггии и впадающая в озеро Танен там, где стоял Травинкалис, по праву называлась Стремглавой, а в простонародии — Стремной. Скорость водного потока здесь местами была просто неимоверной — с ног сбивало уже в трех шагах от берега. Перейти же реку можно было лишь в одном месте, расположенном в двух минутах езды от ворот Травинкалиса и именуемом Овечий Брод, — издали белые буруны на перекатах создавали впечатление огромного овечьего стада, зашедшего попить студеной водички. Во время войны там стояла наша последняя линия обороны. Тогда данийцы попросту выдавили наши войска, неся огромные потери, — брод был завален трупами так густо, что река вышла из берегов и затопила окрестные поля почерневшей водой с розовой пеной.

А нам как бы и здесь не потопнуть. Хорошо, что весеннее половодье уже миновало, оставив на отмелях вывороченные с корнем деревья и устлав пойму липкой грязью, — ощущение такое, будто лезешь в болотную трясину.

Болото кончилось внезапно — шедший впереди Миррон резко ушел в воду, скрывшись с головой, и утянул за собой мою резервную кобылу, отчаянно ржущую от страха. Сержант вынырнул уже посреди течения, лошадь так и не появилась.

— Вот так проводник! Сгубил коняжку, живьем утопил! Еще бы бедной скотине не потонуть — ведь господин партизан все свое железо на нее взвалил, а кобылка и так-то его с трудом волокла, — разошелся Штырь, успокаивая нервно трясущуюся Белоснежку, видевшую трагедию воочию.

— Миррон не виноват. Он всю свою жизнь путь пехом измерял. Лошадь для диверсанта — большая обуза, — вступился я за боевого товарища.

Но Штырь уже не слушал меня. Он осторожно, каждым шагом проверяя дно, обошел гибельный омут и вошел в стремнину, ведя в поводу все еще дрожащую лошадку. Мутные воды на мгновение скрыли их обоих, но вот они уже плывут к другому берегу, относимые бурным потоком.

Таниус связал что-то вроде плотика и прикрутил к нему свою амуницию, весившую даже поболее, чем у Миррона. А я… Как бы это сказать… Ну, в общем, я, как настоящий горец, могу плыть только в одну сторону. Вниз. Поэтому к тому Же плотику я прицепился всеми конечностями. В таком виде Таниус и начал меня сплавлять.

И темные воды сошлись надо мной. И глаза сомкнулись. И дыхание замерло. И в голове кто-то истошно завизжал:

«Тону-у-у!!!» Но утонуть мне не дадут — не положено главному герою банально утопать в грязной речке. Спустя какое-то время я почувствовал, что голова вроде бы на поверхности. Теперь можно и глаза открыть, и выдохнуть.

И в это время что-то вцепилось мне в ногу. Рядом взбурлило воду толстенькое бурое бревнышко. Сом-убийца! — как хлыстом, ударило в сознание. Мой резонирующий визг так оглушил опешившего Таниуса, что он булькнулся в воду с головой, выпустил плот из рук и поплыл далее. А я остался на месте, брошенный всеми посреди реки чудовищу на съедение.

Когда вернулась способность разумно мыслить, я уяснил две вещи. Во-первых, кушать меня никто не собирается, а тот пугающий силуэт под водой оказался обычным топляком, подцепившим меня за штаны. Во-вторых, я был здесь не совсем один — моя худосочная кляча и могучий конь Таниуса объединенными усилиями тащили меня из подводной ловушки. Но поскольку руки мои намертво вцепились в плот, а нога застряла в коряге, то вскоре я почувствовал, что меня раздирают пополам. Только не отпускать плот! Держать! Дер-жа-а-ать!!!

Под водой что-то дернулось, затрещало, порвалось, и я почувствовал свободу. Ноги вроде бы целы, только замерзли — не простудиться бы… На излучине плот прибило к берегу. Гадкие лошади, почуяв твердь под ногами, рванулись на пляж, потащив меня волоком по камням и кореньям. Вот так всегда — сначала спасут, а потом поглумятся! Хорошо еще, что моя троица болталась поблизости и остановила проклятых тварей.

Я только сейчас отодрал онемевшие пальцы от плота и встал на столь же онемевшие, негнущиеся ноги. И услышал дружный истерический смех. Я медленно-медленно опустил глаза и… залился краской. Все исподнее, что уцелело после реки, ободрало на берегу. К счастью, некоторые жизненно важные органы не пострадали, но вид снизу у меня был отнюдь не благопристойный.

— Господин расследователь, из вас получится недурной натурист! — ухмыльнулся Таниус.

— Райен, а у тебя внизу все — чики-пики! — тут же подиздевнулся Штырь.

— Ну и е… — по-солдатски емко и кратко подвел итог Миррон.

— И вам спасибо на «добром» слове. Но может быть, все-таки кто-нибудь принесет мне наконец подштанники! — взорвался я. — Мне тут все чуть не поотрывало, а эти мудозвоны зубы скалят! Разжалую! Уволю! Расстреляю, к едреной бабушке!

На солнышке, даже на двойном, в этих краях не высохнешь. По идее, костер можно было разжигать только с наступлением темноты, чтобы дым не увидели из лагеря под Травинкалисом. Но поскольку в прибрежной роще было много молодого сушняка ольхи, который при горении практически не дымит, — рискнули и так. Таниус и Штырь пошли на добычу топлива, а мы с Мирроном сели потрошить рыбу. Сержант был отменным рыболовом — пока я с горем пополам переправлялся через Стремглаву, он уже успел обшарить притопленные коряги на мелководье и добыть голыми руками пяток угрей и два десятка крупных раков.

— Эх, жалко, сеть утопла, а то б я вас рыбой до отвала закормил. Здесь такие форели водятся — во! — Для наглядности Миррон развел руки — размер непойманных форелей впечатлял.

— Хватит зубы заговаривать. Ты зачем мою лошадь утопил?

— Я думал, там мелко — по пояс. Ну, облажался… С кем не бывает. Сказать по правде, коняга твоя была упрямой и гадкой — укусила меня пару раз прямо через сапог. Была бы она человеком — пустил бы в расход без разговоров. Мне не ее жалко — вся снаряга ушла на дно, все оружие, кольчуга Двойного плетения. Эх, хорошая была кольчужка, ни одна стрела ее пробить не могла, там мне она несколько раз жизнь спасла.

Миррон кивнул в сторону большого холма, стоящего особняком на берегу реки и закрывавшего вид на Овечий Брод. Холм сплошь зарос кустарником и ивняком, а его серая каменистая вершина, голая, как колено, нависала над бурлящими водами Стремглавы отвесным обрывом.

— Лысая Круча… — вздохнул Миррон, проследив мой взгляд. — Там мои ребята остались. Непогребенными… А меня как копьями приперли, так я сиганул с обрыва — терять-то было нечего. Хорошо еще, что тогда было весеннее половодье, а то бы головой в дно воткнулся. Кольчугу ухитрился под водой стянуть — потом ее внизу нашел, когда вода спала. А наверх так и не сходил — духа не хватило.

— Так, может…

— Не надо. Сейчас там уже ничего не осталось — горные стервятники свое дело знают. Как-то тяжко на душе, словно что-то тянет меня туда, назад, через годы. Это — зов мертвых. Мои мальчики иногда приходят ко мне во снах. Они ничего не говорят, только слегка улыбаются с легкой грустинкой в уголках глаз. Они обрели свой покой и счастливы, а я… Я упорно тащу свой тяжкий груз, имя которому — жизнь.

Наши лесорубы вскоре вернулись с огромными охапками дров. Вскоре мы уже сушились у огня, жадно внюхиваясь в аромат варящейся рыбы, а Штырь замазывал мои царапины целебным бальзамчиком, отдающим падалью. Тот же ингредиент, растворенный в кипятке, я принял внутрь для дезинфекции. Все трое с большим трудом удерживались от высказываний в связи с тухлым запашком зелья.

— Мастер лекарь, из чего сварено такое редкостное амбре? — задал я упреждающий вопрос.

— Если я скажу об этом перед обедом, твой желудок откажется от еды. Если я скажу после обеда — все равно откажется, только процесс будет более живописным. Ты действительно хочешь знать, из чего сделано снадобье?

— Пожалуй… нет, — решил я, посматривая голодным взором на бурлящий котелок.

— А у меня — луженый желудок, любую гадость переварит, — подключился Миррон. — Ну-ка, малой, шепни мне на ушко!.. О! О-о-о! Забористо! Не думал, что от слоновьего дерьма может быть такая польза!

— Штырь!!! Ты ме-е-э-ээ…

— Да ладно, чего уж там, все свои, с кем не бывает… Пока я боролся с внезапно закапризничавшим желудком,

Штырь улизнул в кусты, прихватив свой заветный сундучок.

Назад он вернулся минут через пять, в довольно приподнятом настроении, и сразу схватился за ложку.

— Не иначе, Сток ходил свои сокровища проверять — не подмокли ли, не заржавели, — колко усмехнулся Таниус. — Признавайся, что у тебя там запрятано.

— Если скажу, вы совсем есть не сможете.

— Я — не Валиен, внутренним недержанием не страдаю. Ну?

— Там у меня… голова любимой матушки. Я ее в качестве оберега с собой таскаю — ни разу не подвела.

— Фу, гадость какая! Сток, ты настоящий горец — темный, дикий и суеверный до безобразия. И аппетит ты мне тоже сумел испортить.

Долго расхолаживаться у костерка было нельзя — в окрестностях могли шастать голодные данийские дозоры, за версту чующие запах еды. Поскольку ни угри, ни раки в силу своей природы не могут отомстить за свою безвременную кончину, всадив косточку в горло едока, — уничтожены они были моментально. Как только одежда подсохла, все засобирались в дорогу. А у меня была еще одна проблема: негоже сыщику, от следствия которого зависит судьба мира, прилюдно щеголять в одних подштанниках.

Дорогой товарищ авантюрист! Отправляясь в долгий и опасный поход, не забудь захватить с собой запасные штаны. Ты можешь ни разу не вытащить свой неутомимый меч из ножен, не натянуть тетиву своего верного лука, не использовать свой прославленный боевой топор иначе, как для рубки веток для костра, но запасными штанами ты воспользуешься обязательно. Поскольку те, что ты постоянно носишь на себе, запросто могут порваться о сучья, пока ты будешь продираться сквозь лесные дебри, промокнуть в речке, куда ты обязательно упадешь, если попытаешься перейти в узком месте по бревнышку, и сгореть у костра, когда ты их потом будешь сушить. Даже если тебе каким-то чудом удастся всего этого избежать, помни — ночи обычно бывают холодными, а спишь ты обычно на земле. Посему лишняя пара штанов будет всегда кстати.

Ну а ваш покорный слуга пренебрег этим правилом, и вот теперь пришла расплата. Миррон мне предложить ничего не мог, поскольку благополучно утопил все, что у него было. В необъятных шароварах Таниуса я просто утонул — ходить в них было совершенно невозможно. Штырь протянул мне свои портки, загадочно улыбаясь, а когда я с большим трудом натянул их, не выдержал и заржал:

— Сегодня впервые на арене цирковой клоун Райен!

Клетчатые штанишки, сшитые из кожаных лоскутков сумасбродных расцветок, сидели на мне в обтяжку, едва не трескаясь по швам, а в длину доходили лишь до края башмаков. Именно в таких пестрых и куцых лосинах-маломерках обожают выступать балаганные лицедеи, теперь и я таким же шутом заделался на людскую потеху. Ну что ж, смейтесь надо мною, развлекайтесь, господа обыватели, но не забывайте известную поговорку: «Всё ж лучше выглядеть придурком, чем оставаться в дураках».

Поздним вечером того же дня мы стояли у потайного хода. Миррон пользовался им часто, потому так тщательно маскировал, что девяносто девять человек из ста, пройдя по этому месту, ничего бы не заметили. В сущности, снаружи была лишь палка-рычаг, которая открывала узкий лаз под слоем дерна.

— Лошадь туда не пролезет… — сострил я, глядя на Таниуса. Неудачно. Капитан отчего-то решил, что я его имел в виду, и надулся.

— Кто-то должен будет вернуться, закрыть вход и сторожить коней, — сказал Миррон, потупив взгляд. — Никто не возражает? Мне ни к чему показываться в городе, где мои приметы впечатаны в память любой ищейки Контрразведки. Но если надо…

— Не надо, — оборвал его я. — Только проводи нас под землей и сразу возвращайся. Если дозорные Коалиции обнаружат лошадей, то найдут ход и устроят облаву в городе. Ты будешь нашим засадным полком. В смысле, засядешь здесь и будешь ждать нас.

В низком тоннеле стояли лужи, сверху капала вода.

— Протекает… — пробурчал Миррон, осматривая потолок. — Скоро совсем затопит. Не сразу, конечно, — поправился он, взглянув на наши напряженные лица.

Травинкалис строили имперцы, которые при этом зачем-то выкопали под городом целую сеть тоннелей со странным названием «канализация». Мотивировалось это необходимостью стока нечистот, хотя, по-моему, все это — мартышкин труд. У нас, в Эйсе, нечистоты неплохо стекают и по сточным канавам в реку, ну а то, что запах при этом неприятный, — так не во дворцах живем, духи не пользуем.

Зато для лазутчиков тоннели под Травинкалисом — самое то. Можно нанести удар в любом месте города и тут же безнаказанно скрыться — преследователи поймают под землей все что угодно, от одичавших кошек до насморка, но только не того, кого они ищут. В мою армейскую бытность из уст в уста ходила байка о том, как некий поддатый вояка по глупости или от переизбытка храбрости полез погулять по подземному лабиринту и повстречал там бесенка в спецовке и с лопатой, разгребающего кучу фекалий. Оно, может, конечно, и не бесенок был, но все равно как-то боязно лазить здесь в вечном мраке.

Прямо над головой раздался нарастающий гул, стены задрожали.

— Улица прямо над нами — небось телега проехала, — сказал Миррон, наблюдая, как мы дружно присели. — Здорово отдается под землей, да? Это еще мелочь. Как-то раз сверху проскакал кавалерийский отряд, так я думал — голова взорвется.

— Ты уверен, что здесь нет данийских доглядчиков?

— Да кто ж сюда полезет без нужды! Оккупанты поначалу попытались засыпать ходы, опасаясь вылазок уцелевших диверсантов, — вспоминал Миррон, ориентируясь по ему одному ведомым меткам. — Но когда по весне все дерьмо из-под земли хлынуло на улицы — быстро восстановили все как было. Впрочем, своего они добились — повстанцы выползли из-под земли, как суслики из залитых нор. А камер у данийцев хватало на всех — расход заключенных был большой… Вот сейчас, кстати, мы проходим через подвал тюрьмы. Попрошу не шуметь.

Снаружи явственно раздавались стоны и вопли дежурной жертвы тоталитарного режима.

— Прямо за стеной — камера пыток. Сколько мимо ни прохожу — каждый раз там кого-то мучают. Здесь работа палачу не переведется, — грустно вздохнул Миррон. — Был бы пойман человек, а статья найдется…

— Сам сочинил?

— Да куда мне… Есть тут один народный поэт, мы с ним встретимся через пару минут. Зовут его Люкс Золотой Язычок, но не потому, что стихами говорит, а потому, что после общения с ним ваше золото как корова языком слизала. Люкс хоть и наш человек, но все равно будьте с ним повнимательнее, а то без штанов останетесь и еще должны будете. Передам ему вас на постой и пойду обратно — лошадок пасти.

Вскоре ход уперся в небольшую окованную дверь, которую Миррон открыл ключом, хитро спрятанным тут же, в кучке засохших кошачьих экскрементов. Войдя, мы оказались на дне давным-давно пересохшего, заваленного мусором и отбросами колодца, на вороте которого до сих пор болталась веревка с бадейкой. Прямо напротив была еще одна такая же дверь, а стенки колодца опоясывали узкие лестничные ступеньки. Поднявшись наверх, мы оказались во внутреннем дворике большого дома, по всем признакам — таверны. Сержант исполнил замысловатую дробь на дверях, и в зарешеченном окошке появилась заспанная морда полового.

— Ну кто ж еще в такой час приперся? Ну чаво вам надоть? — простонал слуга зевающим голосом. — За полночь мы никого не обслуживаем. А хотите семечек?

— Какие еще семечки, тюфяк краснорожий? Поднимай Люкса и тащи его сюда. Скажешь — Миррон пришел.

— Ой, хозяин шибко не любит, когда мы его будим, у него в изголовье та-ака тяжелая палка стоит… — опять заныл половой. — А тыквенные семечки — замечательная вещь. Они полезны для пищеварения и просто необходимы в случае запора, поноса, заворота кишок и лечебного голодания. Так вы семечки купите? Если купите, тогда я, так и быть, схожу…

— Купим, купим, все купим, — нетерпеливо проворчал я. — Ты только хозяина сюда приведи.

Слуга неторопливо побрел в глубь дома, и наступила тишина. Минут через пять за дверью раздался многочисленный топот, перекрываемый звонким медовым голоском:

— Кто стучится ночью в дверь, что за изверг, что за зверь?

— Открывай, стихоплет толстозадый, Миррон пришел.

— Узнаю старого охальника! Чего надо?

— Выпить, закусить и отоспаться — три раза. В смысле — на троих. То есть — для троих.

— Сто цехинов за постой. У гостей карман пустой?

— Не пустой. Ты что в дверях застрял? Открывай, кому говорят!

Дверь медленно приоткрылась, в образовавшуюся щель высунулась большая кожаная кружка с надписью «для денег».

— На паперти твое место, сквалыга, — простонал я, однако монетки кинул.

— Гостю — почет, денежке — счет! — торжественно провозгласил хозяин, распахивая дверь и приглашая нас внутрь.

Теперь я смог разглядеть Люкса вблизи. Собственно, видел я его лишь второй раз в жизни — однажды, во время войны, после очередного диверсионного рейда, мне случилось здорово надраться в его заведении и тесно пообщаться с Люксовыми мордоворотами, которые отчего-то не захотели поверить в мою платежеспособность. В результате наутро после злополучной гулянки я очнулся не в мягкой постели в обнимку со смазливой девицей, а в сточной канаве на пару с дохлой кошкой.

Тогда, пятнадцать лет назад, Золотой Язычок был коренастым и мускулистым крепышом и с помощью стихотворной строки управлял выносом моего бесчувственного тела на свежий воздух. Но полтора десятилетия сытой жизни заметно сказались на облике хозяина — его так разнесло вширь, что шутка насчет застревания в узких дверях таверны уже могла быть воспринята всерьез.

— Враги в доме есть? — напрямую спросил Миррон, заглядывая Люксу через плечо.

— На моем гостиничном предприятии слово «враг» имеет иное понятие. За еду и за кровати люди платят. Или не платят. Враги — те, кто не платит, им по ребрам прокатят. Все очень просто…

«Просто» объяснялось просто — за спиной Люкса стояла целая шеренга дюжих здоровяков с дубинками наготове. Сержант хотел что-то возразить, но, смекнув, что с поэтом спорить бесполезно, лишь махнул рукой и, быстро попрощавшись с нами, полез обратно в колодец.

— Хозяин, они обещались у меня все семечки купить… — проводив сержанта трагическим взглядом, обиженно заскулил слуга, притащивший здоровую, плотно набитую суму.

— Слово крепче договора, словом мы всегда горды, — велеречиво изрек Люкс, обращаясь к нам. — Заплатите человеку за посильные труды. Уважайте предпринимательство и забудьте про обстоятельства…

Ну и дела! — еще войти не успели, а нас уже начинают обирать. Что ж дальше-то будет?

Расплатившись с ушлым половым и получив полмешка горелых тыквенных семечек, мы углубились в темные коридоры гостиного двора, который был просто огромен и со всеми своими пристройками, конюшнями и складами занимал целый квартал. Несмотря на такой размах, выглядело все это довольно убого — внутренняя отделка подсобных помещений отсутствовала как таковая. Пронырливый хозяин этого вертепа, чуя запах золота, ужом вертелся вокруг нас, предлагая всевозможные услуги, от которых я, памятуя слова Миррона, немедленно отказывался, чтобы мое молчание не было истолковано как знак согласия. И тогда Люкс нашел ко мне абсолютно неожиданный подход:

— …Надеюсь, что я вас ничем не обидел? А знаете, где-то я вас уже видел… Да! Вы были в таверне во время войны и были по случаю сильно пьяны. Тогда вы случайно в канаву упали, и, кажется, звать вас, э-э… просто…

— Давно исчезли в памяти былые времена, веками стерты надписи, забыты имена, — поспешно прервал я Люкса строками из стихотворения нашего народного поэта по имени МР. — А нам нужно в город…

Все-таки хитрюга Люкс нашел брешь в моей защите. Сразу все уяснив, он потянул меня за рукав, затащив в какой-то пыльный чулан, где заговорщицки подмигнул и зашептал мне на ухо:

— Раз так, то нужны вам значки Коалиции — чтоб не попасться армейской полиции. Сейчас в Травинкалисе — военное положение, но мы имеем нужное снаряжение: нашивки и банты, шевроны и аксельбанты, в общем, все, что нужно любому солдату. Естественно, за отдельную плату. Вот в этих шкафах много разных мундиров… — Люкс затащил нас в другую маленькую комнатку и отомкнул здоровенный платяной шкаф, весь забитый одеждой. — Представляю наряд данийского командира: накидка лиловая сатиновая, шляпа черная, габардиновая… й-э-эх, моль поела, обидно… Но ничего, издалека не видно. К форме приложены шарф семипрядный, лента, перчатки и вымпел отрядный. Все вместе стоит… четыре тысячи цехинов, а если еще и с орденами — полтысячи скину…

— Короче, болтун, — оборвал его я. — Что здесь самое дешевое?

— Предлагаю регалии таежных воителей — ленты, гербы и амулеты-хранители. Нынче в каждом кабаке видишь их грязные рожи, и с ними никто не связывается — себе же дороже.

Теперь мы — отвязные и полудикие лесные бойцы. Я и Штырь обошлись ленточками рядовых, а Таниус прицепил себе капитанскую розетту. За какие-то цветные тряпки и невзрачные гербы клана Дубового Листа, которые так и подмывало обозвать «гербариями», Люкс содрал с нас по десять марок (за такие деньги можно было пошить себе неплохой костюм), заявив при этом, что «лучшим друзьям лучшего друга» скинул цену вдвое.

— М-м-м… — промолвил Люкс, критически осматривая нас и задумчиво почесывая редкую бороденку. — Все это слишком ненадежно — вид у вас совсем не таежный. Лесняк в латах, что камзол в заплатах, — вид имеет весьма сумнительный, необычный и подозрительный. А малец ваш всем хорош, но на жулика похож. А ваши шутовские штанишки в глаза бросаются слишком. В такой одежде идти не стоит — первый же патруль остановит. Что я могу предложить? Для успеха вам жизненно необходимы доспехи. Пожалуйте за мной, щедрые господа…

Вот так да! Купили ключик, так уж теперь и дверь для него купите. У торгаша-спекулянта в подвалах обреталось немерено доспехов и оружия, кои доблестные вояки с похмелья позакладывали ему за гроши. Нам выдали тяжелые деревянные щиты, окованные полосами позеленевшей меди, ржавые старинные шлемы-бахтерцы, еще более ржавые железные кольчуги для меня и Штыря (для Таниуса не нашлось подходящего размера, к тому же у него имелась своя тельная плетенка из проволоки).

На вооружение нам были поставлены увесистые короткие секиры лесняков, в умелых руках бывшие очень опасным орудием — наилучшим для боя в густом непролазном лесу. Надев все предложенное снаряжение, я почувствовал себя вьючным осликом купца-эксплуататора. Меня шатало под тяжким гнетом доспехов, но мысль о том, что еще несколько дней мне предстоит ходить в них, а может быть (о ужас!), даже бегать, давила еще сильнее.

— Тэ-э-кс, теперь мы прикинем расходы проекта… Всего лишь пятнадцать тысяч цехинов — за три военных комплекта. Но…

— У нас таких денег нет! — возмущенно оборвал его я. — А если бы и были — на кой ляд сдалось нам это ржавое железо! Да в Фацении за такие деньги можно целый отряд вооружить!

— У вас, в заснеженных горах, все дешево обходится, поскольку денег и ума ни у кого не водится. А здесь вот-вот бои начнутся, и цены в поднебесье рвутся. В военное время, поверьте мне, любые доспехи всегда в цене. Но этих денег я с вас не возьму — к чему вам такие затраты? — я предлагаю оставить в залог ваше оружие и латы. По сотне в день, как и за жилье, — не будем бросаться в крайности, а после каждый вернет свое в целости и сохранности. Справедливо, как всегда. Вы со мной согласны?

— Да, но…

— Как известно, при обмене — договор дороже денег! Так ударим по рукам — слава добрым… господам! — не в рифму поправился Люкс, схватил мою руку и энергично потряс ее, затем заключил меня в крепкие объятия, дружески похлопывая по спине, потом собрался и дальше продолжить в духе исконных купеческих традиций, но облобызать себя я уже не позволил.

«Что-то нечисто в этой сделке», — подумал я, но было уже поздно — наши мечи и латы исчезли в необъятных подвалах таверны. Поздно было и в другом смысле — за окнами уже давно стемнело. Как я и подозревал, ужин в стоимость проживания не вошел. Люкс и тут ухитрился нас ловко ободрать, даже несмотря на странные особенности местного меню: поджаренные в масле кролики сильно смахивали на кошек, кошками же они и пахли; поданная в качестве гарнира жареная капуста, еда уже и в таком виде гадкая, до своей поджарки побывала еще в двух промежуточных состояниях — квашеном и протухшем; караваем хлеба можно было смело пробивать крепостные стены, а о некоем животном происхождении пива я даже не рискнул размышлять. Я, конечно, все понимаю — разруха, голод, неурожай, зверства сборщиков налогов. Но ты бы хоть честно признался, чем кормишь постояльцев. Хотя… если бы я узнал, чем сейчас набил свой желудок, спокойно спать не смог бы. А сейчас меня ждет кроватка… Святые Небеса, как же я по тебе истосковался! Подушечки, одеяльце, матрасик, смирные клопы — какая радость, какое счастье, какое облегчение для моей измученной души…

Месяц июнь. Раннее утро. Травинкалис. Следствие продолжается в направлении Верховного Прихода, куда Лусани могла прийти, дабы испросить патриархов Храма о своей вероятной чудесности. Над городом рваными клочьями реял пахнущий рыбой туман, набежавший с озера ночью и еще не Рассеянный лучами восходящего солнца.

Кстати, забыл сообщить интересную деталь: если весной настоящее солнце всходило часа через три после Огненного Ока, то теперь они восходят одно за другим, при этом горизонт окрашивается кровью. Наш хозяин Люкс, нимало не смущаясь, заявил, что недельки через две, когда светила взойдут одновременно, Око затмит солнце, и тогда наступит так всеми ожидаемый Конец Света.

Смысл его слов был примерно следующим: ешьте до отвала, пейте до упада, развлекайтесь до полного одурения — жить-то вам осталось всего лишь полмесяца. А где приятнее всего это делать? Конечно же, в «Услугах Люкса» — лучшем заведении города, где есть все то, чего вы желаете, то, о чем вы мечтаете, и даже то самое — запретное, о чем вы только догадываетесь.

В городе стоит тишина — ночные загулы пьяной солдатни уже выдохлись, нормальные горожане еще спят, купцы только-только продирают глаза и готовятся открыть лавки. Но Храм открыт всегда — связь людей с Небесами не должна прерываться ни на минуту. Добрые служители Церкви всегда готовы донести твою просьбу до Небес, но и ты будь добр с ними. И щедр. А иначе там, наверху, не поймут…

Огромный собор Верховного Прихода подавлял своими размерами и великолепием. Сотни узких стрельчатых арок и окон, тысячи беломраморных резных колонн взметали ввысь девять золотых куполов: восемь малых над приделами и большой центральный, увенчанный высоким шпилем, который некогда венчало солнечное распятие Священного Лотоса — главный символ Единого Храма. Но поскольку Лотос был также и символом имперской власти, то данийцы после победы приказали удалить его изображение из храмов. Что и было сделано повсеместно и в дальнейшем трактовалось церковниками как «малая жертва».

Девять белокаменных ступеней ведут в Храм, и каждая из них обозначает определенный этап развития человека. Четыре этапа — жизненные, четыре — духовные, пятая ступень из красного гранита, расположенная в середине между ними, означает единство тела и души, границу между миром деяний и миром идей.

Вообще-то есть еще и десятая ступень — сам порог Храма. Тот, кто вступил за него, встает на сторону Света телом и душой. Но для этого нужна самая малость — чтобы врата Храма открылись перед тобой…

Я постучал в узорчатые бронзовые ворота. Впервые я прихожу в Храм по своей воле, и где-то внутри сознания маленький встревоженный бесенок кричит: «Не входи! Здесь, снаружи, ты — личность! Там, за порогом, ты станешь одним из многих, крохотной песчинкой, лишенной права выбора и права ответственности за свой выбор!»

Поздно. Внутри щелкает затвор, со скрежетом опускается противовес, врата распахиваются.

— Утро доброе, господа фаценцы. Не ждали такой встречи?

Посреди арки стоит смиренный служитель Света, со святым писанием в одной руке и красными четками — в другой. Позади него — строй арбалетчиков. Позади них — строй копейщиков. Позади… нас звякнула крышка люка на мостовой, и оттуда вылезло оно. Белое, как покойник, худое, костлявое, гибкое, в блеклом кафтанчике, с длинными полусогнутыми руками.

— Прикас-сано вс-сять ш-шивыми или мертф-фыми, — прошипела Бледная Тень, не спуская с нас серых водянистых глаз, а обе ее руки ощетинились десятком тонких лезвий.

— Не дергаться! — прошептал я Штырю и остановил руку Таниуса, потянувшуюся к секире. — Она не промахнется.

Из-за ворот вынырнул смуглый крепыш с коротко стриженными густыми черными волосами, блеклыми раскосыми глазами и тонкими усиками на широком лице — типичная данийская внешность. А одет он был в длинный черный плащ грубой выделки, скрывавший его почти целиком, — было лишь заметно, что руки лежат на эфесах оружия.

— Контрразведка Коалиции, особый агент Удавка, — прошипел коротышка, не сводя с нас маленьких черных глаз. — Моя ваша арестовывать — до выяснение обстоятельства ваше преступление.

— Позвольте мене! — прозвучал в глубине Прихода пронзительный женский голос. — Вы же не зря мене досюда позвали?

Удавка торопливо отстранился, пропуская вперед… зеленодольскую архимагессу Калинту! Так вот, оказывается, на кого она работает! Оно и неудивительно — больше, чем Коалиция, ей вряд ли кто заплатит.

— Ах, это вы, господарь Райен! — удивленно воскликнула волшебница, узнав меня. — Я ж говорила вам, что цели моих и ваших наемщиков разнятся до противности. Так оно и случилось. Посему не обессудьте — я токмо лишь выполняю свою работу. Но чтоб вы ведали, мене она нравится!

Не дойдя до нас нескольких шагов, госпожа Зеленка что-то воскликнула и взмахнула руками. Однако ничего не случилось — по рядам солдат пробежала усмешка, а контрразведчик мрачно уставился на заклинательницу, его плоское лицо выражало явное недовольство. Возникло некоторое замешательство, а я заметил, как руки Таниуса и Штыря медленно двигаются к оружию. Сейчас…

Но «сейчас» не случилось — просто колдовство сработало с задержкой. Упругие гибкие лианы взметнулись из-под земли, стремительно опутывая наши ноги и руки. Выхваченная Таниусом секира, разрубив несколько побегов, отлетела в сторону, вырванная из рук десятками извивающихся стеблей. Отчаянный прыжок Штыря закончился звучным грохотом о мостовую — зеленые петли обвили его ноги уже в воздухе. Через полминуты никто из нас не мог пошевельнуть и пальцем.

— И за сих ротозеев — столь весомая награда? — презрительно и торжествующе произнесла Калинта, похлопывая стеком по нашим щекам. — Сами пришли, сами встали на поле элементарного заклинания «Путы Джунглей», мене оставалось токмо его запустить. Право слово, даже малость досадно, что мене нанимают на такие пустяки. Но так или иначе, я свою работу выполнила, можете их забирать. Ах, Райен, видать, не судьба мне на вас работать.

Кандалы защелкнулись на наших руках, ногах и шеях, и только тогда зеленые путы прямо на глазах высохли и отвалились, а зеленоглазая волшебница, помахав ручкой на прощание, торопливо удалилась к воротам особняка, стоявшего напротив Прихода.

А нас под конвоем отвели туда, где никто и никогда не желает оказаться. Но многие так или иначе туда попадают и лишь немногие из них оттуда выходят. Это зловещее и тоскливое место — тюрьма.

Надрывно заскрежетал засов на воротах. В грязном закутке потные, волосатые руки старательно ощупали тело — вывернули каждый карман, прощупали каждую складочку одежды, даже зачем-то в рот залезли. Лязгнула дверь подземелья, щелкнул замок камеры, забренчали снятые оковы. Темнота всюду, только чадящий факел у входа мерцает одиноко и тоскливо.

Не помогли нам жалкие уловки со значками, да и не могли помочь. Если на твоей спине позванивает призрачный колокольчик, серому охотнику нет дела до того, что ты на себя нацепил, — каждый наш шаг был отслежен от зеленодольской границы до Травинкалиса. В сущности, мы облегчили задачу для Бледной Тени — сами сунулись в капкан.

Как же они перестраховались — даже магию в ход пустили. Но почему священник был с ними заодно? Почему Храм и Контрразведка действуют рука об руку? Неужели я настолько опасен для них, что два смертельных врага объединились против меня? Совсем не сходится. Не понимаю.

Так или иначе, мы попали впросак, а контрразведчики оказалась на высоте. Теперь наша судьба — в их руках. А как же судьба мира? Например, что происходит в этом городе и вокруг него? Ведь войска под стенами не для нашей поимки собраны, им предстоит серьезная битва.

Что это может быть? Аверкорд во время Солнцеслияния? Армия Света против армии Тьмы? В данийской религии Свет и Тьма не фигурируют — там есть добрые и злые божества, но обостренного противостояния между ними нет. В войсках Коалиции тоже обычные люди — на стороне злых сил и тем более Тьмы они сражаться не захотят. Опять не сходится.

Тогда зайдем к непонятному вопросу с другого конца: кто может собрать армию, достойную противостоять Коалиции? Имперцы вернулись? Маловероятно. Зеленодолье и Фацения? Там сейчас только один боеспособный легион — тот, который за мной охотится — под командованием генерала Гористока и под покровительством Единого Храма.

Храма, содействовавшего моему пленению и сотрудничающего с оккупационными властями. Получается, Храм — тут, и Храм — там. Если церковники осмелились на двойную игру,

то я не понимаю ее смысла — хоть наши земляки и храбры до безумства, но в одиночку фаценский легион будет разбит армией Коалиции в пух и прах. А если они не одни? Если легион рыцарей Храма тоже вышел на тропу войны? Но тогда это опять же Аверкорд! А Аверкорда быть не может, поскольку армии Тьмы не существует в природе. Получается замкнутый круг, в который мне никак не удается пробиться.

В сводчатом подвале было сыро и пахло прелой соломой. Помимо нашей, здесь были еще две клетки, но они пустовали. Видимо, не всегда — в этом я убедился, разглядев в одной из них высохший человеческий скелет.

И безмолвная тишина. Здесь ее царство. Даже произнесенные слова глохнут прямо у рта, словно обрезанные невидимым клинком.

— Что делать-то теперь? — спустя полчаса задал я глупый вопрос, оставшийся без ответа.

Зато после этих слов из темноты камер раздался осторожный шорох. Я попытался определить, что же его издает, и почувствовал неприятные ощущения, — что-то скреблось там, где лежал усохший костяк.

— Крысы, наверное… — предположил Штырь, но тут мы ясно увидели, как у скелета дернулась кисть.

Тут все мои переживания и страдания бурным потоком хлынули наружу. В следующий момент я уже в исступлении тряс решетку и вопил, словно на допросе с пристрастием. Через минуту в камеру неспешно спустился пьяный и небритый обрюзгший тюремщик.

— Эй, ты! Ты че орешь, мать твою так?! Сапогом по мордасам желаешь схлопотать?

— Там… скелет… живой!

— Ну, дык, ты реши впервой — скелет али живой. Оно вместе зараз быть никак не могет!

— Но…

— Еще орать будешь — усех без ужина оставлю! Сам сьим! — гыкнул тюремщик, довольный своей плоской шуткой и моей озадаченно-глупой мордой, после чего так же неспешно, вразвалочку, удалился, залезая вверх по лестнице с тем преисполненным глубины достоинством, с каким поднимается старый морской капитан на свой мостик.

В это время Штырь тихо зацокал языком и слегка поскреб по полу. В неверном свете факела высветились маленькие красные глазки, и раздался тихий писк. Все-таки крыса. А я что говорил?

Рыжая крыса оказалась не похожа на своих злобных тюремных товарок, которые питаются «отходами» из камеры пыток. У этой были домашние предки, от которых ей досталось белое пятно на лбу. Кроме того, предыдущие заключенные научили ее не бояться людей — крыса смело подбежала к Штырю и, обнюхав его пальцы, снова пискнула, позволив взять себя в руки.

— Нарекаю тебя Белли, — торжественно произнес Штырь, и крыса согласно пискнула. — Теперь твоей главной жизненной задачей будет стащить ключи у нашего сторожа. Ты согласна?

Естественно, возразить крыса не могла. Но когда Штырь ее отпустил, Белли, посекундно оглядываясь, проворно вскарабкалась вверх по лестнице.

— Уж не у Аргхаша ли ты научился со зверьем разговаривать? — хитро спросил Таниус. — А Белли — это твоя подружка? Может быть, она тоже колдунья?

Штырь насупил брови и фыркнул. Капитан Фрай тоже не нашел темы для разговора, а мне уж и подавно не до того было. В томительном ожидании неизвестно чего закончился День. Крыса Белли не только не оправдала возложенных на нее обязательств, но и вообще не вернулась.

Зато вечером, а может быть, уже и ночью, пред наши очи явилась интересная парочка. Первым заявился маленький, ростом мне по грудь, коренастый карлик с льстивым, забавным личиком, весь в черной коже, покрытой густым слоем Дорожной пыли, в красном муаровом шарфе, плотно облегавшем шею, и в ярко-красной круглой шапочке, покрывавшей гладко выбритую тонзуру, — этот забавный головной убор определял его как урожденного чессинца. Карлик обратил на нас большое внимание, правда, это внимание было несколько странным — он обнюхал каждого и скривился, словно укусил лимон:

— Нет, таки зря вас посадили в камеру для благородных. Плебей — он как был вонючкой, так им на всю жизнь и останется, хоть его замочи в благовониях. Из вас троих разве что вот этот, масенький, сносно пахнет! — Недомерок ласково улыбнулся Штырю. Слишком ласково.

— А ты вообще что за хмырь?! — огрызнулся Штырь, которого даже передернуло от такой улыбки.

— Я — ба-альшой специалист по донесениям. И еще — дознаватель по совместительству. Потому вы, господа хорошие, со мной таки еще встретитесь. А с тобой, моя лапушка, мы отдельно поворкуем… — Тут карлик чуть ли не облизнулся, раздевая Штыря глазами.

— Ах ты, падла похотливая! — В карлика полетела миска, но тот ловко увернулся.

— Люблю игривых мальчиков! До встречи, дружок! — противно захихикал карлик и резво ускакал по лестнице.

— Похоже, ты ему понравился, — сказал Таниус и многозначительно пощелкал языком.

— Таких, как он, у нас расписывают ножом по лбу, — хмуро ответил Штырь.

— Смотри, как бы он сам тебя не расписал, и не ножом, а чем-нибудь помягче…

А к нам уже пожаловал новый гость — уже знакомый высокий сухопарый священник, столь «приветливо» встретивший жаждущих приобщиться к Храму, Церковник подозвал нас жестом, внимательно осмотрел, наигранно скорбно вздохнул и изрек:

— Мир вам, люди. Не желаете ли исповедоваться?

— Перед смертью, что ли? — грустно усмехнулся Таниус.

— Нет. Перед всевидящими Небесами,

— Если они всевидящие, то и докладывать им ни к чему, — возразил я.

— Не в этом дело. Суть — в твоей грешной душе. Покайся, смири гордыню и спасешь ее.

— Как вас именовать изволите? — попробовал я сменить тему.

— Андарион Травинский, настоятель Верховного Прихода. Но обращайтесь ко мне просто — святой отец, ибо имя человеческое ничто по сравнению с тем, что Он собою являет.

— Хорошо, святой отец. Покажите-ка поближе ваши четочки. Да-а, красный коралл, ручная работа! Думается мне, что пару месяцев назад, в Эсвистранне, именно вы способствовали покушению на жизнь моего друга,

— И я сразу узнал вашу троицу. Что касается вашего товарища… Сожалею, что тогда не получилось.

— И это говорит служитель Церкви, который не имеет права поднять руку на человека — небесное творение?!

— Зато обязан поднять руку на сеятеля смерти — Апостола Тьмы!

— Это я, что ли, Апостол Тьмы?! — сдавленно воскликнул Таниус.

— Вы, вы, даже если вы этого и сами не знаете, господин Гористок!

— Я! Кто?! Я не… — возмущенно воскликнул Таниус, но я вовремя зажал ему рот.

— Правильно. Не дозволяйте исчадию мрака сквернословить! Хотя… Может быть, это тонкая уловка. Может быть, Гористок — это вы! — Тут он ткнул пальцем в Штыря, который от внезапности и нелепости такого предположения вздрогнул, поперхнулся и зашелся кашлем. — Или даже вы! — С этими словами палец был наведен на меня. — Может быть, вас несколько. Много. Сотни. Но Храм выжжет эту заразу святым словом и каленым железом!

— Так за чем же дело стало?! — не выдержал Таниус, отпихнув мою руку. — Вот мы, полностью в вашей власти! Жгите! Убивайте!

— Ну-у, мы же не бандиты с большой дороги. Вы предстанете перед церковным судом, который проверит вас на предмет причастности к Тьме. Если вы сумеете доказать свою невиновность, то будете целиком и полностью оправданы. Если же темная сущность все-таки будет выявлена в вас, вам будет вынесен справедливый приговор.

— А вы уверены, что он будет справедливым? — язвительно спросил я.

— Абсолютно! Итак, желает ли кто-нибудь из вас покаяться в пособничестве Тьме?

— Нет!!! — хором ответили мы.

— Я так и думал. Вы, создания Тьмы, всегда так говорите. Но мы, поборники Света, обязаны дать вам шанс на спасение. Суд состоится через неделю, когда в город вернется наш Созерцатель. Если кто-то изменит свое мнение — передайте весточку охране, и я приду, днем или ночью. Если же нет — суд вправе использовать любые методы для получения признания. До встречи, заблудшие дети мои.

Андарион ушел, первым решился высказаться Таниус:

— Все, что сейчас изрек этот святой папаша, смахивает на бред перетрудившегося инквизитора. Со своей стороны могу сказать, что ни одного Гористока в моем роду не было, стало быть, я им быть никак не могу. Но догадываюсь, почему святоша принял меня за него, — генерал такого же сложения, как и я, у него такие же длинные черные волосы, светлые глаза. И главное, тогда, в Эсвистранне, я говорил от имени короля и намозолил всем глаза своим золотым кулоном, а таких бляшек в Фацении всего три — у меня, у шефа когорты Зарны и у командира легиона Гористока. Причем я и Зарна никогда не носили их на виду — род занятий не позволял.

— Но тогда его слова идут вразрез с фактами — Гористок не может быть Апостолом Тьмы, потому что действует заодно с Храмом и его рыцарями, и это вы видели своими глазами в Лусаре. А в Эсвистранне его ждал не какой-нибудь рядовой монах, а травинский приор собственной персоной, То, что Гористок туда не добрался — не его вина, но прием для «вестника Тьмы» предполагался радушный — зачарованным кинжалом в сердце. Самый вероятный вывод — в Храме раскол, и раскол этот случился из-за разных взглядов на личность Гористока. Впрочем, причина конфликта может быть и другой — Лусани. Вполне вероятно, что иерархи Храма все-таки признали ее чудесность, а догматики из Ордена Света в пику сексотам из Патриархата объявили девочку Антимессией со всеми вытекающими последствиями. Тогда Гористок, являющийся главной ударной силой догматиков, в свою очередь, объявляется иерархами слугой Тьмы. Ситуация с двуличием Храма вроде бы проясняется. Но пока непонятно, зачем те и другие церковники гоняются за мной. За кого же они меня принимают?

— На Гористока ты не тянешь, на девчонку — тем более, — хмыкнул Штырь, критически осмотрев меня. — Могу предположить, что в силу своей духовной аморфности (и где только таких слов набрался?) ты со своими недюжинными сыскными способностями являешься абсолютным оружием для любого, на чьей стороне задействован. На двух клиентов ты уже работаешь. Что мешает тебе работать еще на двух?

— Типун тебе на язык! Я не настолько беспринципен, чтобы работать на всех сразу.

— Однако тебя хотят именно все сразу — так дети дерутся из-за самой красивой игрушки. Однако, выясняя отношения, они могут невзначай оторвать игрушке голову…

— Есть одно создание, которое уж точно желает моей головы, — Игрок заблудших душ, Если кто-то и может называться посланником Тьмы, то это он.

— Но он же был уничтожен! Я собственными глазами видел, как ты сразил его на колокольне в Эштре! Как он ревел! Это его бесовская сущность горела огнем.

— До того эта же бесовская сущность горела еще дважды, без какого-либо ущерба для себя. Я не вполне уверен, что она сгинула в небытие. Может быть, она оклемалась, стала умнее, хитрее и действует издалека?

— Уж не клонишь ли к тому, что этот ужастик имеет отношение к тому, что происходит здесь?

— Может быть…

— А может и не быть, — закончил за меня Штырь. — Пора нам выбраться отсюда. Охрана тут никудышная. Наше оружие свалили где-то в караулке, петли на клетке хлипкие, а Дверь из подвала распахнута настежь. Тюремщик принял на грудь и дрыхнет в коридоре, связка с ключами висит у него на поясе. Просто-таки грех не сбежать.

— Нас охраняют не решетки, не замки и не сторож-пропойца. Нас стережет сама смерть. Тень всегда наготове — она не ест, не спит, ей не надо ходить до ветра. Мы сможем выйти только через ее труп и только ногами вперед, Даже Миррон не сможет нам ничем помочь. Остается лишь призрачная надежда на справедливость церковного суда.

Если считать, что кормят нас два раза в день, — прошло шесть дней с момента нашего пленения. За это время, кроме унылой рожи охранника, никто не удостоил нас своим вниманием. Я уж начал подумывать, что про нас все забыли.

Когда сутками напролет томишься в ожидании, просто необходимо чем-нибудь заняться, иначе запросто сойдешь с ума. Я вспомнил про наскальную живопись наших предков и решил изобразить нечто подобное на стене камеры. Но поскольку художник из меня был не ахти какой, то все мои картины оказались сродни творчеству озабоченной обезьяны (так деликатно выразился Таниус, а что при этом добавил Штырь, я здесь приводить не стану, дабы не вгонять в краску юных читательниц).

В это же время в Таниусе неожиданно проснулся талант к рукоделию — он, изнывая от безделья, начал плести из тюремной подстилки лошадей, собак, людей. Даже всех нас изобразил в соломе. Куколки получились еще те — на людей не похожи никаким местом, но для энвольтования — в самый раз.

Штырь основательно подружился с тюремной крысой Белли, оказавшейся на редкость умной и смышленой. Малек кормил ее кусочками хлеба и дрессировал, в результате она научилась ходить на задних лапках, прыгать через подставленную руку и танцевать, по-крысиному, конечно. Последние дни наша сокамерница даже спала у Штыря за пазухой. Мне показалось, что он общается с Белли, словно с настоящей девушкой, — согласитесь, несколько странное имя для крысы. Так мы и коротали долгие тюремные дни,

На седьмой день события начали разворачиваться стремительно — тюрьма проснулась от спячки, приняв новую партию арестантов. Многоголосие нарушило тишину подземелий, мастера заплечных дел зашуршали по коридорам, из соседних подвалов доносились отчаянные вопли и сладковатый запах паленой плоти. Битва, которую все ждали, состоялась,

В нашу камеру зашли тюремщик, карлик-дознатчик и угрюмый офицер Контрразведки в черном мундире, черном же плаще, плетеном пурпурном шарфе, скрепленном серебристой брошью в виде паука с длинным жалом-заколкой — символом этой таинственной и могущественной организации, Вслед за ними ввалилась четверка солдат-данийцев, пыльных и грязных, видимо, прямо с поля боя. Они осторожно тащили раненого человека, завернутого в обрывки плаща. Бедняга был ранен в ногу, плечо и голову — его повязки были пропитаны кровью.

— Тэ-кс-с, господари арестократы, вашего полку прибыло! — засопел наш испитый сторож, пытаясь открыть замок методом подбора ключа на ощупь. — Ваших ноне так рядно отметелили на броде, все окрест завалено мертвяками. Полоненных, право, чей-то маловато — десятка три, а охфицер и вовсе один. Но, видать, ба-альшая шишка — вона скоко снурков на плаще, А исподнее-то, гляди-кось, — все шелка да кружава! А мне аккурат энти подштанники сойдуть! — залыбился он, довольный своей шутке.

— Разве что в качестве носков, — злобно ухмыльнулся начальник конвоя. — Смотри, если он вдруг околеет под твоим надзором, эти подштанники тебе древком копья в глотку забьют. Помирать заключенным у нас положено только с разрешения военного суда. А ну живее возись, быдло запойное!

— Дык… — Тюремщик замялся, но в этот момент он все-таки попал нужным ключом в замочную скважину.

С каких это пор в головке Контрразведки завелись травяне? Этот франт говорил по-фаценски с жутким местным акцентом. Насколько мне было известно, гордые и заносчивые данийцы вообще не допускали представителей других народов к управлению — сама мысль, что данийцем будет командовать какой-то инородец, приводила их в буйное негодование. Но эти доблестные бойцы-рубаки, не просто уцелевшие в схватке, но даже не получившие ран, влет ловят каждое его слово. Точнее, каждый жест, поскольку иначе, как на своем перхающем языке, они изъясняться не умеют, да и не хотят, что вполне естественно для «народа-победителя». Это как же их надо было низвести до такого состояния?

— Эй, горная элита! Позаботьтесь о сородиче! — надменно пролаял офицер, когда клетку вновь запирали. — Завтра будет заседание военного суда, и вы все должны до него дожить.

— Но нас должен судить церковный суд!

— В такие дни армия — наша религия, а непосредственный командир — верховный бог. Судить будут всех подряд, согласно единому Судебнику, — закон у нас един для всех. А обвинять вас буду лично я как главный дознатчик Травинаты.

Вот так влипли! Судебник являлся торжеством данийского законотворчества и представлял собой огромный перечень всех видов преступлений и наказаний. Дотошные писаки предусмотрели в сем труде все возможное и невозможное. Так, например, за кражу пирожков в иноземной лавке данийский дворянин получал «легкое порицание», а за попытку разрушения данийского государства безродный чужестранец приговаривался к пожизненной пытке и мучительной смерти.

Все уже ушли, но маленький дознатчик задержался, внимательно присматриваясь к нашему раненому сородичу.

— Благородный… Я люблю дворян, у них такие чистенькие, ухоженные руки, а как они сладко кричат, когда им загоняют иглы под ногти. А какая нежная и гладкая у них кожа, особенно сзади…

— Эй, извращенец, вали отсюда, а то… — прервал мерзостные мечтания коротышки Штырь.

— А то что, конфетка моя? Таки зубами решетку перекусишь? — возразил карлик и затрясся в беззвучном смехе. — Ну достань меня, достань!

— Я тебе сейчас кое-что другое перекушу… — тихо сказал Штырь, достал из-за пазухи свою серую хвостатую подружку, что-то неслышно прошептал ей и кивнул в сторону ухохатывающегося палачика.

Мне показалось, что Белли кивнула в ответ? Так или иначе, она спрыгнула с ладони Штыря, резво скользнула под решетку и шмыгнула прямо в штанину карлика. Тот поначалу не сообразил, что же это такое у него зашевелилось в штанах, но через пару секунд изменился в лице до неузнаваемости и дико заорал. Этот отчаянный вопль, ручаюсь, слышала вся тюрьма. Не переставая орать, он одним движением руки разорвал ширинку и вытащил оттуда окровавленный, дергающийся комок, который не преминул тут же впиться ему в палец.

— Убью! Таки всех убью!!! Вот так!!! — С этими словами палачик, держась рукою за пострадавшее достоинство, откусил доблестной крысе голову. Но даже на последнем издыхании та успела цапнуть его за язык. Новый, теперь уже нечленораздельный вой потряс подземные своды.

А в коридоре уже раздавался грохот десятка ног. Первым в камеру заскочил тюремщик. Узрев мычащего и истекающего кровью карлика, он остолбенел и выпучил глаза, силясь что-то сказать. И в этот момент внутрь со всего ходу влетел караульный отряд. Старый пропойца и так-то нетвердо стоял на своих двоих, а когда в его спину врезался стальной шквал, он сделал лишнюю пару неуверенных шагов, споткнулся, упал на лестницу, пересчитал носом все ступеньки и в конце своего полета сшиб стенающего коротышку с ног. Тот отлетел к нашей клетке, приложился головой прямо о тяжелый висячий замок и сполз —по решетке без чувств. Вот теперь он на мгновение оказался в пределах досягаемости Штыря, и наш маленький мститель это мгновение не упустил, поколдовав над мордашкой павшего карлика его же собственным заостренным ногтем.

А мы что? А мы — ничего. А мы никого и не трогали. Обозленные стражи уже хотели испытать на нас крепость древков своих алебард, но мы вовремя отползли в глубь клетки. Уже потом, когда из камеры выносили тела, кто-то из солдат попристальнее вгляделся в лицо карлика и загоготал, вскоре ему вторили остальные расслабившиеся охранники.

Пока мы так вот развлекались, наш раненый земляк пришел в чувство и застонал. Штырь, который ко всем своим прочим талантам оказался еще и умелым врачом, внимательно его осмотрел и авторитетно заявил:

— Раны у молодого человека легкие, но по голове его ударили сильно, потому в плен и попал. Обычно наш брат фаценец бьется до последнего вздоха, а когда оружие сломано и нет больше сил подняться, он кусает врага за ноги.

Тем временем раненый окончательно убедился, что он еще не помер. Его затуманенный взгляд, привыкая к полутьме подземелья, остановился на нас, пытаясь осознать происходящее.

— Где я? Вы… кто? — наконец простонал он, приподнявшись на здоровом локте.

— Тюрьма неславного града Травинкалиса — к вашим услугам.

— А мы — здешние постояльцы.

— А вы, собственно, кто?

— Я — командующий королевским легионом Фацении генерал Альдан Гористок.

— Кто-о-о?!

— Э-э-э… Еще один кандидат в Гористоки… Молодой человек, вы не очень-то на него похожи… — жалостливо затянул Штырь. — По-моему, у вас от такого удара мозги малость отъехали.

— Подожди-ка, дружок… Ты знаешь, это действительно Гористок, только не тот, о котором речь зашла, не Альдан, — осторожно высказался я, осматривая черты лица юноши. — Я всю их семейку в лицо знаю.

— Я Альдан Гористок, генерал! У меня даже королевский кулон есть… Был… Отобрали, наверное.

— Да ну? А ты не маловат для службы в армии? Тебе лет-то сколько?

— Восемнадцать…

— Надо же, восемнадцатилетний генерал! А я тебя знаю — видел прошлой зимой. Кажется, тебя зовут Ронни, а Альдану ты приходишься племянником по отцовской линии. Помнишь Проклятие Гористоков? Я — тот самый сыскарь.

— Вы… Райен? — с недоверием прошептал мальчишка, в его голосе появились дрожащие нотки. — Тогда… у меня для вас есть сообщение от дяди, нагнитесь, я шепну вам на ухо.

Все это было сказано настолько фальшиво, что я сразу посмотрел на его руки. Тут же к моему уху метнулся хрупкий кулак с маленьким ножичком. Плохо тебя обыскивали, торопились, что ли? Я перехватил руку и отобрал лезвие, с трудом разжав побелевшие пальцы.

— И что же вы хотели этим сказать? — с напускной злостью спросил я, проводя Ронни ножичком по шее, губам, векам, в то время как Штырь и Таниус держали дергающегося сопляка за руки и ноги. Бедолага затрясся, как осиновый лист, но духом не дрогнул.

— Вы! Вы! Вы — враг всего живого, причина страдания людей. Вы должны умереть, и тогда мир будет спасен. Армия Света обрушит карающий меч на исчадие зла! Песня серебристой луны рассеет Тьму именем Света…

— И где теперь твоя армия возмездия?! Полегла на поле брани!

— Нет, они прорвались на север! Рыцари Храма — с ними! Они вас… — Тут он осекся, запоздало сообразив, что проболтался. — Это все подстроено вами, чтобы разговорить меня! Коварная уловка Тьмы, и я на нее поддался. Вы — порождение Вселенской Бездны! Будьте вы прокляты!..

С этими словами он потерял сознание.

Перед нами — очередной фанатик с «промытыми мозгами». Кто-то еще будет оспаривать факт вредности религии для доверчивого человеческого сознания? Тем не менее легион Храма прорвался и обретается где-то неподалеку. Если они узнают, где я сижу, с них станется проникнуть в город, вытащить меня из застенков и распять серебряными гвоздями прямо на мостовой. Какие глупые мысли лезут в голову. Я, может, и до завтра не доживу…

Дон-н-г-г, дон-н-г-г, дон-н-г-г — прорывается сквозь сон. Где-то наверху звонко гремит гигантский гонг. Настал судный день. Сегодня наши судьбы будут брошены на чашу весов всевластного Закона, Заключенных из других камер одного за другим уводили наверх, но назад возвращался только конвой. Быстро. Слишком быстро. У всех наших земляков, попавших в плен, одна статья — плаха. Молодого Гористока в бессознательном состоянии утащили тюремщики, Ему вынесут отдельный приговор. Вражеской элите не голову отсекают — кое-что другое…

Нас оставили «на десерт». Тюрьма опустела, навалилась звенящая, гнетущая тишина. Ожидание неопределенности — тоже пытка, хотя и душевная, Наконец по мрачным коридорам прокатилось нестройное лязгающее эхо подкованных сапог конвоиров. Снова на руках и ногах оковы, нас тащат в темноту. К горлу подкатывается какой-то комок, а к душе — чувство обреченности.

И вот мы — в Судебном Чертоге. Несмотря на подвешенное состояние, я не мог оторвать глаз от этого архитектурного чуда. Ряды тонких витых колонн тремя ярусами вздымали ввысь огромный стеклянный купол из многих сотен ажурных стальных переплетов. Здесь нет свечных канделябров и люстр, также нет какого-либо подобия очага или камина. Здесь никогда не зажигают огонь руками человека. Чертог освещается только лучами солнца, и только в его свете человек может быть осужден или прощен. Когда-то здесь именем Света и властью Империи вершилась справедливость, а центр свода украшал блистающий золотой лотос в круге. Теперь там зияет большой пролом, наспех забитый почерневшими досками. Надежда навсегда покинула храм Правосудия, и теперь он превратился в храм Осуждения. Первая статья Судебника гласит: «Кто разумен — тот виновен, ибо никто не безгрешен в замыслах своих».

Вот они, вершители судеб людских, — судная «тройка», сидящая за высокой кафедрой. Слева сидит уже знакомый нам офицер Контрразведки. Теперь, на свету, я узнал его лицо — именно он пытался убить Таниуса в Эсвистранне и впоследствии предупредил бандитскую шайку Кривого о нашем появлении. Кем бы он ни был за пределами этого зала, какое бы имя ни носил, теперь не имеет никакого значения. Сейчас и отныне он — господин обвинитель. Его работа — опросить свидетелей и заявителей и объявить суть преступления.

В кресле справа — господин толкователь, древний плешивый старичок с козлиной бородкой. Его задача — облечь животрепещущие обвинения в сухую оболочку таблиц Судебника. В центре, на резном кресле, — его честь Верховный судья, определяющий соответствие обвинения букве закона. Вы, наверное, спросите, а где же защита? Ну так ведь вам-то рот никто не затыкает — оправдывайтесь, сколько душе угодно, но избави вас Небеса даже заикнуться о том, что вы не виновны вообще!

На скамейке заявителей одиноко восседал наш знакомый прелат — Андарион Травинский. После нашей с ним встречи прошла всего лишь неделя, но за это время со священником произошли разительные перемены, он словно постарел лет на десять. Морщины накрыли его лицо мелкой сеткой, губы сжались в тонкую черту, глаза потухли и скользили по полу, словно пытаясь найти там что-то важное, потерянное. Изредка он поглядывал на «тройку», и в те моменты на его лицо опускалась печать мрака. Весь день он просидел здесь, выслушивая штампованные приговоры суда, отправлявшего людей под топор, и, видимо, понял, что здесь не ищут справедливости, не пытаются вникать в суть обвинения. Здесь просто выносят приговор.

— Его честь Верховный судья Травинаты Чарнок рода Джурок, Регулаторием уполномоченный вершить закон и блюсти порядок, — против троих подданных фаценской Короны, — невыразительно провозгласил также уставший герольд.

— Слово обвинению, — бодрым старческим голоском прозвенел Чарнок, не сводя с нас колючего, но любопытного взгляда из-под кустистых бровей, что сделали бы честь сове средних размеров. И нос у него был как у совы — эдаким крючком.

По-моему, Верховный судья разменивал уже седьмой десяток, но энергии в нем было еще предостаточно — эдакий переросший гриб-сморчок, вонючий, заплесневелый, но твердый. Таких вот крепких стариканов обычно и называют отцами нации. Роскошная судейская мантия из малинового данийского бархата с соболиным подбоем была ему несколько великовата — он часто вытягивал из ее складок сухие костлявые руки и длинную шею, словно гусь из мешка на ярмарке. Фамилия у него была фаценская, наверное, он и сам родом из южных стран, В этом как раз ничего странного нет — суд ведется на языке обвиняемых, поэтому все участники процесса должны разбираться в тонкостях означенного языка.

Все-таки где-то я его видел. Или слышал? Не помню. Но одна тревожная вещь резанула мне глаза — на запястье правой руки у судьи виднелась татуировка со стилизованным пауком, точно таким же, как у бандита Кривого, бывшего тайным агентом Контрразведки. У судьи наручный паук был больше и золотистого цвета. Наверное, его честь — тоже из Контрразведки, и должность у него немаленькая. Кто же он такой?

Но продолжить эту мысль мне не удалось — суд шел своим чередом.

— Андарион, первосвященник Травинский, имеет слово! — надсадно прокричал обвинитель.

— Храм Единый в моем лице обвиняет сих нечестивых в темных намерениях, противных всему сущему и вящему… — начал было Андарион, но Чарнок бесцеремонно прервал его:

— Святой отец, вы не в церкви! Здесь военный суд, поэтому излагайте жалобу коротко и ясно.

— Альдан Гористок угрожает существованию Храма…

— Альдан Гористок был только что приговорен судом к усекновению органов.

— Тогда — кто это? — показал ладонью Андарион на Таниуса,

— Вы только что указали на капитана фаценской королевской стражи благородного Таниуса Фрая. Рядом с ним стоит некий безродный воришка с двумя мерзкими кличками: Сток и Штырь. А вот этот…

С этими словами Чарнок Дар Ландок обратил торжествующий взгляд на меня. Острые зрачки, как призрачные мечи, ударили в душу, мир зазвенел разбитым зеркалом и обрушился тысячами осколков, пронзающими сердце.

— Не забыл еще меня? Вижу, вижу, узнал! Ишь побледнел весь, как есть покойник! Наверное, ты думал, что со мной уже все кончено? Нет, дружок, хоть и крепко ты меня подпалил синим пламенем, но сбежать-то мне никто не помешал. И вот я снова оказался на твоем пути, и теперь так просто ты от меня не отделаешься, для осуществления моих далекоидущих замыслов мне необходимы твои знания и твоя душа. Так или иначе я их получу, поскольку сейчас ты целиком и полностью в моей власти. Поверь мне, я найду способы сломить твое упорство, но для нас обоих было бы лучше, если бы ты добровольно впустил меня в свой разум. Ты согласен? Отвечай, когда спрашивают! Что же ты молчишь… Ах вот оно что, ты думаешь, что в суде все сказанное тобою может быть использовано против тебя, и поэтому ты решил вообще ничего не говорить? Что ж, это неплохая тактика, но не для этого суда и не для этого Закона. Андарион, вы сказали все, что хотели?

Травинский настоятель потупил очи и промолчал, вновь вернувшись к разглядыванию завитков на полу.

— Райен! — вновь обратился ко мне Чарнок. — Вы виновны в оскорблении суда, так как отказываетесь отвечать на вопросы Верховного судьи. Господин толкователь, огласите статью.

Услышав мое имя, Андарион встрепенулся и взглянул на меня недоуменно-неверящим взглядом, словно перед ним открылись врата в иное измерение. Как же, ревностный поборник Света во всех видел каких-то злобных гористоков, а наиопаснейшего врага человечества — самого Мельвалиена Райена, в упор не заметил. Позор, да и только!

— За оскорбление Верховного судьи простолюдина Мельвалиена Райена надлежит приговорить к двум месяцам тюремного заключения.

— Этого срока мне вполне достаточно, приговор утверждается, — удовлетворенно зачмокал Чарнок, прищелкнув пальцами. — Следующий!

— Сток, он же Штырь, вы виновны в убийстве ценного агента Контрразведки по кличке Кривой, совершенном в городе Эштра в таверне «Полумесяц», — продолжил обвинитель. — Есть возражения?

— Я не знал, что он — ценный шпион.

— От факта вашего незнания ущерб Контрразведке меньшим не стал.

— Но если бы я это знал, разве б я его хоть пальцем тронул?!

— Сослагательные заявления в суде не имеют значения, — остановил его Чарнок. — Еще оправдания будут?

— Признаю себя виновным в убийстве злобного зверя, — остался верен себе Штырь.

— Этот зверь был единственным в своем роде, — парировал обвинитель.

— Достаточно! — остановил перепалку Чарнок. — Толкователь, ваша очередь.

— За браконьерство и убиение редких зверей…

— Ты что, старый маразматик! Какие еще звери?

— Но он же сам признался…

— С кем приходится работать, кошмар сущий! Повелеваю учитывать лишь основное обвинение.

— За убийство должностного представителя государственных служб Коалиции простолюдина Стока надлежит подвергнуть водной пытке с последующим утоплением.

— Приговор утверждается! — ухмыльнулся Чарнок и подмигнул мне. — Следующий!

— Таниус Фрай! — заголосил обвинитель. — Вы виновны в организации проимперского мятежа в Эштре. Вы прилюдно подняли имперский флаг и подстрекали народ к бунту.

— Кто это видел? — возразил Таниус.

— Я лично допрашивал свидетелей в Эштре, — ответил обвинитель. — Целую неделю жил в «солнечном» клоповнике, пока вы тут прохлаждались. Пара сотен человек указали на вас как на главного зачинщика. Еще будут оправдания?

— Есть один вопрос. Новая власть в Эштре поддерживает идею Империи?

— Новый мэр хоть и дуб дубом, но все же сообразил заключить союз с Даниданом.

— А предыдущая власть, продержавшаяся три дня, стала союзником Данидана?

— Не успела. И вообще к вашему делу это не относится. Имперский штандарт подняли? Подняли! Призыв во имя Империи произнесли? Произнесли, да так четко и ясно, что даже тугоухие все поняли! А все то, что за этим последовало, — это восстановление Империи в отдельно взятом городе!

— Требую справедливости. — С этими словами капитан обратился к зевающему Чарноку, который, услышав опасное слово, вздрогнул и вперся своими ужасными бездонными зрачками в Таниуса.

Я понимал, какого труда стоило моему товарищу выдержать этот взгляд, ломающий людскую сущность. Но он выстоял, не отвел глаза. Судье, видимо, надоело играть в гляделки, он внезапно чихнул, шумно высморкался и раздраженно ответил:

— В данийском суде этот призыв не имеет значения. Толкователь, заканчивайте.

— За попытку реставрации Империи благородного Таниуса Фрая надлежит…

— Маленькая поправка, — прервал его Таниус. — Я — не дворянин.

— Тогда… Тогда… — Толкователь начал торопливо копаться в Судебнике. — Ой!..

— Что значит «Ой!»? — раздраженно фыркнул Чарнок,

— Такой статьи здесь вообще нет. Вот если бы он был благородный, то его бы пытали в течение года, отрезая от него по кусочку, пока не испустит дух.

— А ну дай сюда этот талмуд! Гм… Действительно, казус… А мы его очень даже просто решим — сначала дадим ему титул, а затем — приговорим. Если же делать все согласно букве закона, на чем безмолвно настаивает осужденный Мельвалиен Райен, то по канонам Единого Храма посвящение в первых лучах солнца может провести дворянин, каковым имею честь быть я, а благословляет посвященного прелат, коим является присутствующий здесь Андарион Травинский. Так что подождем до рассвета, я никуда не тороплюсь.

Игрок заблудших душ снова подмигнул мне, затем внезапно соскочил с высокого трона, подбежал ко мне, схватил за пуговицу и, глядя снизу вверх, впившись своим леденящим взором прямо в мой оцепеневший разум, ядовито зашипел:

— Глаза! Смотри мне в глаза! Думаешь, ты победил меня тогда, в Эштре? Нет! Это всего лишь передышка для тебя и твоего жалкого мирка! Тоже мне народный герой выискался! Да никакой ты не герой, ты — вошь сыскная, червяк навозный, тряпка мусорная. Может быть, ты и мнишь себя стойким и несгибаемым, но я-то так не считаю. Когда я начну пытать твоих друзей у тебя на глазах, ты скажешь мне многое, Потом ты будешь умолять меня прервать их страдания и расскажешь мне все, что знаешь и о чем догадываешься. И тогда я предложу, чтобы взамен на их быструю смерть ты сам себе выколол глаза. Хотя нет, глаза тебе еще понадобятся, чтобы видеть до последнего момента все то, что я буду делать с тобой. Глаза, смотри в глаза, не пытайся отводить взгляд! Никуда ты от меня не денешься — от судьбы не убежишь. Поверь мне, я знаю такие изощренные пытки, рядом с которыми дыба покажется детской забавой. Я предоставлю право выбора пытки тебе самому для себя, и каждый раз пытка будет новой. Но нет ничего страшнее для смертного, чем неизвестность. И нет ничего приятнее ее — для меня. Поэтому я выношу тебе твой окончательный приговор — вечное ожидание неопределенности. Приговор привести в исполнение немедленно — будешь ждать своей участи в камере. А я что-то устал. На сегодня — всё! — огласил он во всеуслышание, взглянул на меня с ухмылкой и заковылял к выходу.

— А как же насчет их темной сущности? — воскликнул ему вослед вскочивший со скамейки Андарион, — Неужели вы ничего не замечаете?

— Как же, конечно! — встрепенулся Чарнок, резво крутанувшись на каблуках. — Я вижу эти черные сердца, Я знаю, что перед казнью они должны раскаяться в своих грехах и заблуждениях. Эта ночь — ваша, прелат! Все мастера дознания — в вашем распоряжении, Только Райена сильно не допрашивайте, утром я сам с ним побеседую… приватно. Обвинитель, проследите за исполнением дознания. Все, заседание суда закончено, судья пошел спать!

Проклятый инквизитор все-таки добился своего — конвоиры потащили нас прямиком в камеру пыток. В маленьком подвале было настоящее пекло — на огнедышащей жаровне уже калились железные прутья и разогревалось масло. С нас сняли оковы и тут же передали четверке палачей с рук на руки. Какие они все плечистые — наверное, специально подобраны, чтобы сутками без устали колесо на дыбе вращать и винты на «венце» закручивать.

Сопровождал мастеров заплечного дела наш знакомый карлик, злобный донельзя, — его низкий лоб усилиями Штыря украшала кровавая надпись «Отдамся!». В присутствии прелата и дознатчика он лишь льстиво раскланивался и заискивал, но, обращаясь к нам, недобро щурил глазки, гримасничал и коварно ухмылялся, как бы говоря: «Только дайте мне волю, уж я вам всем в задницу раскаленные гвозди забью!»

Только бы не дыба. Только не дыба! Только не… Изверги! Пустите! Не-е-ет!!!

Бригада палачей привязала меня к огромному колесу с четырьмя воротами. Затем та же команда приковала Таниуса к «венцу правосудия» — стулу с металлическим обручем, снабженным винтами и приспособленным для сжатия головы. Штыря привязали к толстому брусу над чаном с водой, куда его время от времени будут окунать. С каждым разом время погружения будет все дольше и так — до конца.

— Господин обвинитель, отпустите конвой, солдаты со вчерашнего дня не спали, да и ни к чему им выслушивать все то, что будет сказано здесь, — обратился Андарион к контрразведчику, возбужденно расхаживающему от одного орудия пытки к другому. — Эти-то все равно до утра никуда не денутся. Да вы бы и сами шли почивать, уж стемнело давно.

Обвинитель почесал затылок, подумал и решил:

— Конвой свободен, любопытные уши и длинные языки нам здесь ни к чему. А я должен остаться, чтобы записывать показания. Начинайте допрос, святой отец.

— Ну что, нечестивцы, теперь-то вы по-другому заговорите! — обращаясь к нам, произнес Андарион высоким, срывающимся голосом. — Я предполагаю, что внутренне вы готовы к физической боли, поэтому допрос с пристрастием может не дать нужных результатов. Но у матери-церкви есть более тонкие и более верные способы добиться истины. Здесь жарко, не правда ли? Вы тоже чувствуете жару? Да, она вездесуща, она скручивает ваши жилы и пронзает ваши кости. Ваш Мозг пылает, объятый стрекающим пламенем. Но это не огонь. Это — боль. Это кричит и корчится ваша темная душа.

Вот оно, главное оружие Храма, — слово веры. Так, наверное, священники промывают мозги прихожанам, дерзнувшим усомниться во всесилии Небес. Меня действительно крутило и ломало, жидкий огонь струился по венам, бил барабаном в распухший мозг и вырывался наружу с безумным животным воплем. Конечно, я отчетливо понимал: все, что со мной происходит, — лишь игра воображения, но мне от этого было не легче.

Рядом точно так же захлебывались криком Таниус и Штырь. Палачи, раскладывавшие свои ужасные инструменты, смотрели на Андариона с недоумением и страхом — они тоже почувствовали наши муки. Обвинитель нахмурился и уже хотел что-то возразить, но, натолкнувшись на огненный взгляд прелата, тут же смягчился и тихо, почти неслышно прошептал:

— Умерьте свои силы и сосредоточьтесь на допрашиваемых.

Огонь перестал жечь мои внутренности — это Андарион сменил метод допроса,

— Да, в камере и в самом деле жарко. И еще здесь очень сухо. Поэтому тело быстро теряет влагу, и телу нестерпимо хочется пить. — С этими словами священник-инквизитор зачерпнул кружкой воду из чана и пронес ее прямо перед носом Штыря. Бедняга отчаянно дернулся, тщетно пытаясь ухватить кружку зубами. — Безусловно, я дам вам напиться, если вы признаетесь в своей темной сущности.

Я уже готов был признаться в чем угодно. Чары подействовали и на палачей — они дружно бросились черпать ковшами спасительную воду, а карлик-палачик, не достававший до края, резво вскарабкался по «журавлю» и свесился с него прямо в чан. Обвинитель стоял в сторонке, довольно ухмыляясь, — он уже догадался, что проще всего заткнуть уши и вообще не слышать этой словесной пытки. Но у нас-то руки были повязаны!

— Каюсь в грехах своих! — завопил я. — Когда мне было пять лет, я положил в церковную купель для омовения рук мышеловку. Когда мне было шесть, я натолкал в кадило слезогон-траву. Когда мне было семь, я прямо на заутрене запустил попу за шиворот дикого кота. В восемь лет я подвесил на колокольне вязанку дров, обмотанную веревкой, другой конец которой незаметно привязал к ноге священника. Когда он закончил проповедь и служки ударили в колокола, дрова сорвались в колокольную шахту, а батюшка — воспарил к небесам.

— Ты… ты… — только и смог вымолвить обалдевший от такого признания Андарион. Наваждение как рукой сняло.

Тут я услышал три мягких стука и один громкий всплеск. Приподняв голову, я увидел, что пыточная команда мирно лежит вокруг чана, все еще сжимая ковши в руках, а их растленному подельнику представился редкостный шанс упиться до смерти. Обвинитель тоже увидел эту картину, замер на пару секунд, осмысливая происшедшее, и потянулся к шпаге, заорав: «Измена!»

То есть он собирался крикнуть, но не успел: Андарион небрежно взмахнул рукой, в отсвете огня блеснула гибкая стальная нить-пружина, и свинцовый шарик на ее конце ударил промеж глаз контрразведчику. Тот как стоял, так и упал, словно молодое деревце под отточенным ударом опытного лесоруба. А прелат, подхватив деревянный молоток, предназначенный для забивания клиньев промеж пальцев жертвы, подошел к стене и трижды ударил в нее. Потом еще раз. На третий раз стена отозвалась троекратным эхом.

— Что, собственно, тут происходит? — задал я банальный, но очень уместный вопрос.

— За сегодняшний день многие вещи встали с головы обратно на ноги. Вся эта ахинея с порождениями Тьмы — до меня наконец дошло, кто ее придумал. Они, — священник кивнул в сторону лежащего пластом обвинителя. — А поскольку и его бесчестие судья Чарнок из той же обоймы, то я предполагал возможность некорректного исхода суда над вами и поэтому слегка подстраховался, заранее подготовив наш побег, а сейчас подсыпал сонное зелье в воду. Кстати, ваш друг с армейской выправкой и повадками дикого кабанчика сильно облегчил мне задачу, рассказав про коллектор, — нервно ответил Андарион, разматывая мои руки. В это время стену н ачали усердно долбить.

Когда мои руки освободились, я с размаху залепил приору звучную пощечину.

— Это — за Эсвистранн, за Таниуса.

— Спасибо, что высказались. Теперь вам станет легче на душе, — невозмутимо ответил Андарион, продолжая распутывать веревки.

Штырь и Таниус желали накостылять по шее священнику-перебежчику не меньше моего, но я отрицательно покачал головой — смирение святого отца не могло быть безграничным. Капитан Фрай принялся кувалдой ломать стену с этой стороны, а мы со Штырем (свято место пусто не бывает!) взамен меня на дыбе раскатали обвинителя, забив ему в рот грязную половую тряпку. Судя по степени истертости и тошнотворному запаху, ею драили полы еще в имперские времена. Наконец увенчались успехом усилия по долблению стены — после очередного удара кладка в углу провалилась, и из пролома выглянула всколоченная и усыпанная известкой голова, — Эй, харизма долговязая, ты куда бьешь! Ты же вместе со стеной и мне чуть голову не проломил! Все живы, никто не помер под пыткой? — деловито осведомился Миррон, протиснувшись в камеру. — Я сквалыге Люксу за кирки и руки его вышибал столько денег отвалил, что он теперь себе сможет хороший ремонт заказать.

— А где ты золото взял?! — в один голос воскликнули Таниус и Штырь.

— Как где?! В ваших седельных сумках, конечно. Выскреб все, что там было, всю мелочь.

— Мелочь, говоришь?! Фаценская марка чеканится из чистого золота и ценится раз в двадцать дороже наполовину железной данийской кроны. На эти деньги твой дружок себе хороший дворец построит!

— Ой! Ё… что ж я сделал-то! — Миррон, подсчитав сумму, побледнел, схватился за голову и начал рвать на себе волосы. — Семьдесят тысяч марок отдал этому прохиндею! Да на такие деньжищи можно было целую армию нанять! Нет мне прощения…

Сержант, прекратив рвать волосы, начал биться головой о стену и тихо выть. Утешать его никто не стал, поскольку все были заняты другой проблемой — в проломе при попытке вылезти в канализацию застрял Таниус.

— И где только откармливают таких лосей! — раздраженно пробормотал Андарион, меряя шагами камеру и прислушиваясь к бряцающей поступи караульных в коридоре. — Смена идет. Вы двое (он показал на меня и Штыря), вопите что есть сил, поскольку тишина в камере пыток подозрительна. А на этого плесните маслом. Горячо, но придется потерпеть.

Я и малек переглянулись и заорали в унисон. Но наши жалкие потуги напрочь перекрыл трубный рев Таниуса, которого мы облили почти кипящим маслом. Люксовы молодчики, поднатужившись, вытащили ошпаренного капитана в подземный ход, Миррон уполз следом, не прекращая проклинать себя. Я собрался последовать за ними, но в этот момент шаги в коридоре стихли, дверь тихонько отворилась, и в щель осторожно просунулось угловатое лицо охранника простоватой деревенской наружности — видимо, из новичков.

— А чаво ето вы туточки делаете? — осторожно поинтересовался он, с любопытством осматривая полутемную камеру.

— Правду из людей вытягиваем! Вот этим! — Я подхватил здоровенные клещи и для убедительности поклацал ими перед носом стража, а Штырь упал, задрыгал ногами и очень убедительно застонал, изображая жертву пыток.

Лицо тюремщика окрасилось в молочный цвет, а когда он узрел распятое на дыбе бесчувственное тело обвинителя, то затрясся всем телом, как осиновый лист.

— Мене… того… на пост надо… — еле слышно пролепетал охранник, осторожно прикрыв дверь.

В следующий миг мы услышали быстро удаляющийся топот, частоте которого позавидовала бы лошадь.

— Теперь он мимо этой камеры с молитвой ходить будет, — усмехнулся Андарион, неуклюже заползая в коллектор. — Признаться, я ничего подобного не ожидал, растерялся. А вы молодцы, удачно сыграли…

Штырь уже хотел полезть вослед, но я задержал его:

— Эти недоумки из стражи, может, и до полудня нас не хватятся, но Бледная Тень сразу почувствует наше исчезновение и пойдет по следу. Ключ нам искать некогда, но…

— Дверь запереть надо, — уловил мою мысль Штырь.

— Не просто запереть — в караулке наверняка есть запасной ключ, — а еще и замок сломать. Это как раз по твоей части.

— Без проблем! — откликнулся маленький специалист по большому взлому, доставая из башмака тот самый ножик-крохотульку, который я вчера изъял у младшего Гористока, да упокоится он с миром.

Сравнивая размеры ножичка и отверстия для ключа, я сильно засомневался в результате, но передо мной работал настоящий профессионал. Штырь осторожно, под углом ввел лезвие в замочную скважину и около минуты ковырялся там, что-то нащупывая. Наконец его напряженное лицо расслабилось, он резко нажал на ножик и повернул. Сначала тихо щелкнул замок, в следующую секунду хрустнуло лезвие ножа.

— Заклинил. Теперь его не открыть никогда, только ломать, — произнес малек самодовольно.

Для верности мы еще забили под дверь пыточные клинья и забаррикадировали ее всем, что под руку подвернулось, включая жаровню, а потом облили все вокруг торфяным маслом. Когда будут дверь вышибать, жаровню обязательно опрокинут, тогда тут такой знатный пожар случится. Теперь пора выбираться наверх и после недельного пребывания в затхлых подвалах вдохнуть полной грудью свежий воздух — воздух свободы.

Месяц июнь. Раннее утро. Травинкалис. Следствие продолжается в направлении Верховного Прихода. Снова…

Теперь нас ведет Андарион Травинский, настоятель Прихода. До сих пор он отказывался отвечать на все мои вопросы, пока мы не придем в Храм. Должен признаться, что у Андариона была веская причина не любить нас: выяснилось, что сержант Миррон, вернувшийся в Травинкалис два дня назад и не обнаруживший нас в Люксовых хоромах, зато будучи наслышан о подробностях нашего ареста, вломился ночью в дом к прелату и сгоряча чуть не зарезал того в собственной постели. Но священник, стоически выдержав часовую беседу с ножом у горла, сумел-таки убедить упертого сержанта в своей абсолютной невиновности и привлечь его к плану нашего спасения из тюремных застенков.

Безусловно, Андарион и сейчас что-то задумал, но что именно — я понять не могу. Но для того, чтобы святоше даже и в голову не пришла мысль снова заманить нас в ловушку, в двух локтях от его шеи раскачивается двуручный меч капитана Фрая, в локте от поясницы «дежурит» короткий строевой меч Миррона, а сзади идем я и Штырь с взведенными арбалетами наперевес.

Когда около четырех часов назад мы, грязные, обросшие, голодные и злые, ворвались в «Услуги Люкса», господин Люкс, отчего-то (и мы знаем отчего!) внезапно подобревший, с ходу предложил нам шикарный завтрак, в меню которого числились: бараний бок, цыплята в собственном соку, утка по-травянски, омлет с копченостями, осетр фаршированный, рисовый пудинг и много чего еще — огромный стол был заставлен полностью. Видимо, хозяин рассчитывал, что мы не съедим и половины предложенного. Но мы после недели на тюремной баланде постарались не оправдать хозяйские расчеты и съели почти все, а что не съели — то основательно распробовали.

Кроме того, все содержимое винных погребов Люкса было выставлено перед нами, здесь были даже такие сорта, о которых мы раньше знали только понаслышке и уж точно не рассчитывали их попробовать в этой жизни. А тут мы пили их все подряд, открывая покрытые пылью веков бутылки одним ударом клинка.

Далее к нашим услугам были: цирюльник, банщик, знахарь-костоправ и девушки определенного поведения, по две штуки на каждого. После банно-целительно-увеселительных процедур нас, чистеньких, пьяненьких и довольных, ждало снежно-белое, накрахмаленное, отутюженное белье, новенькая офицерская форма Контрразведки(!), наше вычищенное и наточенное оружие, три проволочные кольчуги-тельники, легионерская каска для «лучшего друга» Миррона и надраенные до зеркального блеска капитанские латы с тщательно выправленными вмятинами. И все это — совершенно бесплатно! Золотой Язычок знал свое дело, теперь бы мне даже совесть не позволила затребовать отданное Мирроном-простофилей золото обратно. А если бы вдруг она позволила, то не позволили бы Люксовы громилы, на всякий случай стоявшие стройными шеренгами вдоль стен.

И теперь мы во всем чистом, слегка навеселе, с полными желудками и пустыми карманами идем к разрешению тайны загадочной девочки Лусани. Немногочисленные прохожие, завидев наши черно-красные одежды, немедленно сигают в подворотни, даже конный армейский патруль, разглядев серебристые паутинки в петлицах, предпочел обойти нас стороной. Все кажется столь просто и легко, что закрадываются сомнения: так уже было один раз. Времени у нас в обрез, из Травинкалиса надо убраться еще до полудня, иначе его зловещая честь судья Чарнок весь город на уши поставит, но до нас доберется.

Вот и Храм. За две недели он ничуть не изменился. Не изменится он и через год, и через десять лет, и через сто. Люди смертны, религия — вечна.

Надеюсь, что внутри нас не ждут сюрпризы по примеру недельной давности. Но даже если и случится нечто подобное, то без боя мы уже не сдадимся. Андарион вытащил из-под полы своей одежды связку ключей и принялся терзать замочную скважину — ключ упорно не хотел поворачиваться и издавал такой скрежет, словно замок никогда не смазывали.

— Один я здесь, на все времени не хватает, — как бы оправдываясь, пробормотал прелат, берясь за неподатливый ключ обеими руками. — Все служки перебрались в особняк напротив, и я им не препятствовал: там их хотя бы кормят.

— А кто живет в этом особняке? — поинтересовался я у священника, вспомнив, как туда зашла пленившая нас зеленодольская волшебница,

— Чета архимагов. Оба — беспринципные авантюристы и мошенники, работают на любого, кто им золота отсыплет, — ответил Андарион, наконец справившись с замком и широко распахивая тяжелые ворота своей обители — огромные створки приводились в движение легким толчком руки благодаря хитрой системе противовесов. — Добро пожаловать в Дом Света! — торжественно провозгласил прелат, слегка склонившись перед нами и приложив руку к сердцу.

Какие удивительные люди эти церковники! Все у них имеет особый скрытый смысл — каждое движение, каждый поворот головы, каждая умиротворенная улыбка. И так — всю жизнь! 0 для них это нормально! Вроде бы пустяк, всего ничего, а ты уже получаешь приподнятое настроение и возвышенные чувства. Тебе это нравится и хочется ощутить еще раз и еще. И ты это получишь, причем в таких объемах, что для своих, доморощенных чувств у тебя может и места-то не остаться. А кончается все это тем, что тысячи фанатиков со слезами радости на глазах поют акафисты в унисон своему пастырю и исступленно клянутся в верности. Кровью. Своей, а если понадобится, то и чужой.

У религиозной веры есть одно достоинство, оно же являются и недостатком. Вера не имеет границ и предела, поэтому любой человек может обозначить его сам для себя. Но некоторые не могут остановиться. Поймите меня правильно, я не противник религии вообще и Храма в частности. Просто смотришь иногда на этих несчастных, отбивающих бессчетные поклоны разбитым об пол лбом, и жалко их становится. Безусловно, в вере своей они обрели многое, но все же что-то при этом и потеряли. Таниус и Штырь, истинные правоверные прихожане-горцы, высморкались и спокойно зашли внутрь. А я? Для меня не все так просто. Что же я обрету, перешагнув этот порог? Помощь Единого Храма? Едва ли мне кто-то сможет помочь, кроме меня самого. Сочувствие? А зачем оно мне без помощи? Моральную поддержку? Уже близко, но еще не то. Я по сию пору без напутственного слова и святого осенения как-то обходился, обойдусь и впредь. Сведения?! Да, это как раз то, что мне нужно. Вперед!

Андарион внимательно смотрел, как я колебался, поставив ногу на порог. Ни единого чувства не отражалось на его лице, но когда я все-таки переступил незримую черту, он облегченно вздохнул:

— Вот и все. Церковный суд состоялся. Вы — невиновны.

— И в чем же заключался этот незаметный суд? — недоуменно спросил я.

— Истинное, первородное Зло не может переступить порог Храма, пока святой дух пребывает в нем.

— То есть…

— Если бы вы сейчас не решились войти, — продолжил за меня Андарион, — то я бы снес вам голову. Вот так.

Стальная нить-пружина просвистела над моими волосами, причем это произошло так молниеносно, что даже Штырь не успел дернуться на мою защиту.

— Успокойтесь. Здесь, под сводами Храма, вы в безопасности.

— Больше так не делайте, а то мои товарищи могут неправильно вас понять. Теперь о том, ради чего мы здесь — в Верховном Приходе, в негостеприимном городе Травинкалисе и вообще в Травинате. Девочка по имени Лусани. Что вы знаете о ней? Что с ней связано? Кто она такая? Почему вы молчите? Я чувствую, я знаю, она была здесь! Вы же настоятель Прихода, вы же не можете не знать ничего об этом! Отвечайте! Пожалуйста…

— Пройдемте во внутренний храм. По пути я вам все расскажу, — спокойно, не в пример мне, ответил прелат.

Верховный Приход своей архитектурой и отделкой был похож на любой другой имперский собор — те же девять стрельчатых окон на восходе, те же зеркала, те же багровые занавеси, та же блестящая лепнина, в отличие от замковой церкви Лусара — из настоящего сусального золота.

Но если снаружи Приход впечатлял размерами, то внутри он ими просто подавлял. Колонны были такой толщины, что лишь вшестером можно было обхватить их. Светильники, состоявшие из сотен свеч, поднимались к потолку с помощью лебедок. Чаши треног для благовоний не уступали размером походному котлу, а из одной портьеры можно было пошить одежду для целой деревни. Всюду — изящные резные табуреты из красного дерева для тех, кто не может стоять из-за больных ног или просто устал. В скромных деревенских храмах эту роль выполняют простые скамеечки.

Самым же необычным здесь было наличие маленького внутреннего храма на том возвышении, где в обычных храмах стоит алтарь. По сути, этот храм-малютка и являлся алтарем, только очень большим, он был сплошь отделан золотыми панелями, а наверху выступала площадка с перилами для проповедника. Вход внутрь преграждала двустворчатая дверь красного дерева, сплошь украшенная золотыми завитушками и имперскими рунами. На золотых петлях, исполненных в форме рук, воздетых к небу, лежал золотой же замок в виде сердца.

— Сердце, отданное Небесам, — это суть Единого Храма. — Не знаю, почему я вам доверяю и почему я собираюсь рассказать вам эту тайну, которую собирался унести с собой в могилу. Может быть, это из-за Созерцателя, предавшего Храм. Впрочем, начнем. В незапамятные времена Храму было дано пророчество, что Мессия явится в облике, неотличимом от обычного человеческого. Как гласит легенда, посланница Небес должна была родиться в День Света, день двухсотлетия Империи, который стал ее последним днем. Все, что происходило в этот день в столице, известно нам лишь со слов тех, кто ее погубил. Мы не знаем, что произошло на храмовой горе в Час Света, — эта тайна покрыта мраком до сих пор. Возможно, имперцы могли бы пролить на это свет, но они ушли. Они оставили нас, своих верных слуг, соратников и друзей, на поругание язычникам, как пугливая олениха, спасаясь от стаи голодных волков, бросает им на растерзание своего маленького неокрепшего олененка. Это было бесчестно с их стороны, и после Вознесения им это зачтется. То, что Храм перестал быть имперским, это еще полбеды. Но он вопреки своему названию также перестал быть и единым — Патриархат, смиренно склонившийся перед окровавленными клинками захватчиков и поцеловавший стальную перчатку данийского Регулатора, потерял лицо, а затем и власть. Как и рассчитывали данийцы, в церковных кругах начались склоки — каждый епископат, предоставленный самому себе, стремился занять главенствующее положение, каждый стал трактовать святые писания по-своему. Одни считали, что Мессия покинула Южную Землю на имперском корабле, другие — что она погибла во время бойни в столице. Третьи же, оказавшиеся в большинстве после того, как к ним примкнул Гранселинг — орден рыцарей Храма, — утверждали, что она вообще никогда не рождалась. А сам Патриархат занял выжидательную позицию, исходя из того, что после падения Звездного Сияния главным собором Южной Земли стал возглавляемый мною Верховный Приход, и уж если Мессия действительно появилась в нашем мире, то она придет сюда рано или поздно. Как отличить ее от обычных людей, не знал никто, лишь избранным суждено разглядеть в ней небесную сущность. В частности, такими являлись патриархи — девять самых достойных чад церкви, способных распознать настоящее чудо в сонме грешного колдовства. Так за прошедшие годы мы проверили не один десяток всевозможных претенденток — от грудных младенцев до развратных девиц из местных борделей. После того как во время очередной безрезультатной проверки из собора пропали двадцать золотых подсвечников, во всеуслышание было объявлено, что каждый, кто безосновательно представит очередную «посланницу свыше», будет объявлен возмутителем порядка и передан в ведение светского суда. Больше кандидаток в Мессии у нас не объявлялось вплоть до прошлого года. Тогда, в середине июня, в Верховный Приход прибыл святой брат Эвель Эштринский и привел с собой двух человек — рыжего бородатого лесняка-наемника по прозвищу Таежник и беленькую девочку с редким именем Лусани. Уже само ее имя наводит на некоторые размышления. Вообще южные народы называют так Луну, но на зеленодольском языке это звучит как «ночное солнце», а на фаценско-рантийском еще неприятнее — «темное солнце». И в данийской речи, принцип построения которой совершенно иной, это сочетание звуков имеет смысл что-то вроде «глаз коня». При этом отметим, что в мифах Данидана ночь и день выступают в виде крылатых небесных коней черного и голубого цвета, с начала времен сражающихся за мир и заливающих кровью друг друга рассветный и закатный небосклон. Наконец, в имперском языке это слово также имеет смысл, да еще какой! «Лу» — Верховная, Наивысшая, «Сани» — Властительница, Военачальница, а вместе Лусани — «священная любовь». Почти что Мессия — «Льсэна». Так утверждал Эвель — он бил себя в грудь и с пеной у рта требовал созыва патриархов. Он, так же как любой святой брат, имел на это право, и я, старый мечтатель, поверил ему. И вот в тот роковой день, день летнего солнцестояния, День Света, священный Конклав в полном составе — девять патриархов и его священство Созерцатель — собрался здесь, в Златом Притворе, чтобы взглянуть на девочку. задать ей необходимые вопросы и вынести вердикт. На заседании Конклава никто не может присутствовать, поэтому я, Таежник и доблестный рыцарь Храма милорд Азенвур, бывший тогда постоянным представителем Гранселинга при Патриархате, ожидали решения здесь, на ступенях Притвора.

С этими словами Андарион сел на пыльные ступеньки, склонил голову и долго молчал, заново переживая события годичной давности. Когда он наконец собрался с мыслями, глаза его блестели влагой. Первая заповедь служителя Храма — никогда не показывать своей слабости, как бы ни было тяжело на душе, ибо его задача — вселять надежду в сердца паствы. И вот сейчас человеческие чувства на мгновение перебороли церковный устав. Но только на мгновение. Настоятель грустно вздохнул и продолжил свой рассказ.

— Настал Час Света. Собор озарился солнечным сиянием, и в этот миг в Притворе раздался странный, ни на что не похожий то ли звон, то ли треск, закончившийся легким хлопком, словно затворилась большая и тяжелая дверь. От этого хлопка дрогнул пол, треснули зеркала, а со стен Притвора отвалились несколько изразцов. Затем дверь распахнулась. В алтарь Притвора бил яркий световой столб, вокруг все мерцало, блистало и переливалось. В потоке солнечных лучей из Притвора вышла Лусани, на нее было невозможно смотреть из-за нестерпимого сияния, который испускали золотые ножницы в ее руках. Все происходило как во сне: девочка медленно шла к выходу, золотой свет ослабевал, потом исчез совсем. Вслед за ней шаг в шаг уходили Таежник и Азенвур. Для меня время словно замерло — я не мог идти с ними, но в последний момент взглянул в огромные голубые глаза Лусани, которые были полны боли и торжества одновременно. А вслед за ней по полу тянулась цепочка капель крови. Они ушли… навсегда. Я очнулся, лишь когда у меня за спиной Раздались медленные шаги. Из Притвора, держась одной рукой за стенку, вышел Эвель. Другой рукой он зажимал страшную рваную рану на груди, его ряса сделалась бурой от крови. «Жертва принесена, Она пришла», — взглянув на меня, тихо сказал Эвель и упал, скатившись со ступенек. Когда я подошел к нему, он уже не дышал. Тогда я на дрожащих ногах поднялся в Притвор. То, что я там увидал, увидите и вы сейчас, с того дня туда больше никто не входил.

Андарион положил руку на замок-сердце, и тот, повинуясь беззвучному приказу прелата, открылся сам по себе, без всякого ключа. Внутри Притвор выглядел еще меньше, чем казался снаружи, но был также отделан зеркалами, белым мрамором и золотом. Я не зря упомянул слово «был» — все здесь было повалено, расколото и разбито, даже плиты пола покрылись сеткой мелких трещин. Впечатление было такое, словно в маленькой комнате бушевал ураган. И еще я отметил одну странность: отсюда словно выжали красоту — целиком, без остатка. Все казалось серым и безжизненным, даже золото потускнело и покрылось мутным патиновым налетом. — Вот здесь, перед алтарем, лежали в ряд девять патриархов. Ни единой царапины не было на их телах. Из них просто вынули жизнь. А за алтарем ползал на четвереньках его святейшество Созерцатель с глазами навыкате, совершенно лишенными разума.

Я быстро осмотрел место происшествия. Как я и предполагал, наиболее примечательные «улики» были похоронены еще год назад, но все же кое-что я обнаружил. Цепочка кровавых капель, о которой упомянул Андарион, начиналась от большого пятна засохшей крови на алтаре. Жертвоприношение. От этого слова веяло дремучей древностью, дикими и жестокими обрядами язычников. Ни одна религия себе этого не позволяет, даже в данийских храмах-пантеонах людей не приносят в жертву уже лет триста. В наши дни нечто подобное имеет место лишь в отсталых племенах Сьерны, где еще жив каннибализм и рогатые шаманы даруют своему деревянному богу-тотему печень плененных чужеземцев как самую «вкусную» часть тела. Казалось, в цивилизованном мире это давно ушло и забыто. Как выяснилось, не всеми…

Тут мой взгляд зацепился за Штыря, с невинным видом мальчика-паиньки поправлявшего ремень, под которым виднелись контуры какого-то круглого предмета. Кольчугу, значит, не захотел надевать — мол, тесно в ней и ходить мешает. А золотое блюдо, значит, не мешает? Вот после таких-то любителей тащить все, что плохо лежит, и разрушаются возвышенные идеалы о неизбежном торжестве справедливости. Пора нам уходить отсюда, а то этот воришка еще и в штаны себе подсвечник засунет и на чистом глазу заявит, что, мол, это он перевозбудился от окружающей его красоты.

— А что стало с Созерцателем? И вообще что это за шишка, если ему дозволено присутствовать на заседании Конклава? — спросил я прелата, когда мы покидали разгромленный приход.

— Созерцатель отвечает за мирскую деятельность Храма, в его ведении находятся все связи, все сведения и даже казна, ныне пустая. Это, в сущности, начальник разведки, завхоз и казначей в одном лице — должность чрезвычайно ответственная и строго подотчетная Патриархату. Была, пока существовал Патриархат. Я думал, Созерцатель отправится на Небеса вслед за ними. Ан нет, оклемался через пару дней, и выяснилось, что он ничего не помнит. Может быть, он солгал, а может, и нет… Так или иначе, после гибели патриархов он стал главным в церковной иерархии и ловко воспользовался этим, узурпировав власть. Верховный Приход был закрыт для прихожан, и в его стенах устроили военный продовольственный склад. Затем он начал использовать наших братьев в своих интересах. В частности, это он дал мне зачарованный кинжал и убедил меня отправляться в Фацению и убить «темных вестников» — генерала Гористока и вас. Для моей охраны в пути был выделен отряд Контрразведки — уже тогда из-за спины Созерцателя выглядывали ее длинные уши. Четыре дня мы скакали без отдыха, сменяя лошадей, и добрались бы до Эйса, если бы случайно не наткнулись на вас, а какой-то местный пьяница не узнал в вашем друге «молодого генерала». Возьмись я сам за его устранение, господин Фрай обретался бы сейчас в Небесах, но эти молодчики в черном не доверяли Мне и решили сделать все по-своему, потому у них ничего и Не получилось. Конечно же, по возвращении в Травинкалис всю вину они свалили на меня. Пока они кляузничали Созерцателю, я устроил внезапную проверку в Приходе. И тут обнаружилось, что Созерцатель использовал собор как перевалочную базу для оружия и фальшивых денег, которые в огромных количествах приходили откуда-то с севера и потом караванами переправлялись в Зеленодолье, Рантию и Фацению для подрыва их экономики, а также для создания отрядов местных повстанцев и обыкновенных банд. Тогда, поняв глубину падения бывшего «брата», большинство братьев отвернулось от него и покинуло Травинкалис. Мы опрометчиво решили, что всеобщее презрение уничтожит его и что без Церкви он — никто. Однако Созерцатель и тут не пал духом, пробравшись в самые верха местной элиты. В последнее время он у них в большом фаворе. Ложь, стяжательство и предательство насквозь пронизали его душу.

— Так вот кто главный виновник всех наших бед! Уже сейчас руки чешутся — добраться бы до его горла. Но в первую очередь — допросить с пристрастием, вывернуть его наизнанку. Где мы можем его встретить?

— Именно вам этого делать не стоит, поскольку исход такой встречи будет смертельным для вас. Мирское имя Созерцателя — Чарнок рода Джурок.

— Как?!

— Чарнок рода Джурок! — звонким дребезжащим голосом отозвалось эхо. — Попались, беглецы!

Мы остановились в двух десятках шагов от арки ворот, посредине которой стоял его нечестивость травинский судья собственной персоной. Миррон, шедший впереди нас, потянулся за ножом, но его остановил упреждающий окрик:

— Эй-эй! И думать забудь! Храм окружен двумя сотнями бойцов городской когорты! Если с моей головы упадет хотя бы волосок, вас без лишних слов порубят в капусту. Поэтому…

— Замолчи, порождение Бездны, ты находишься в святом месте. С изменниками Церковь расправляется сама. А ты, падший честолюбец, — предатель вдвойне. Мало того что ты продался оккупантам, это еще можно понять, ибо слаб человече духом и грешен в помыслах своих. Но ты впустил в свою душу Тьму. Думаешь, я не увидел этого? Увидел и ждал этого момента, когда ты придешь в Храм. Именем Света, сокрушающего Тьму, я отправлю тебя туда, откуда ты выполз в наш мир, — в Бездну!

С этими словами прелат направился в сторону Чарнока. Андарион совершенно преобразился — от него исходило веяние силы и справедливости, над головой возникло слабое голубоватое сияние, а руки светились, будто намазанные фосфором. Судья дернулся к выходу, но тут же замер, словно загипнотизированный, и неуверенно пошел навстречу настоятелю. Шаг за шагом приближался Андарион к судье, лицо которого исказилось маской ужаса. Трясущийся и воющий Чарнок рухнул на колени перед прелатом, пытаясь облобызать его сандалии.

— Дитя Тьмы, гори синим пламенем! — воскликнул Андарион и возложил мерцающие руки на чело судьи, отчего тот взвыл бесовским предсмертным воплем и…

Андарион вздрогнул всем телом и медленно осел на пол, а Чарнок вскочил с торжествующим воплем, сжимая в руках окровавленный кинжал.

— Как я сыграл! Вы видели! Вы поверили?! Даже я поверил! И он, мастер очковтирания, всю свою жизнь дуривший людей, тоже поверил. А когда понял свою роковую ошибку — было уже поздно! Что мне какая-то жалкая церковная магия, вся суть которой заключается в том, чтобы ты поверил в чудо. Признайтесь, вы верили всей душой, что я тут осыплюсь кучкой пепла! А я знал, что этого не может быть. И я победил, а Храм — проиграл!

— И тебе не стыдно? Вы же с ним братья по вере, с младых лет один хлеб ели!

— Все это чушь и вздор, этот церковный сухарь давно под меня копал, грешки мои пытался на белый свет вытащить. Вот и выкопал себе могилку, глупый старый идеалист, — всю жизнь посвятил поискам Мессии, ничего не нашел, а все ж таки помер с ее именем на устах.

— С каким именем?

— С тем самым. Лусани — посланница Небес. Его околевшее преосвященство, наверное, наплел тут тебе с три короба, только на заседании Конклава его не было. А я там был, я все видел, я сам ее допрашивал, а уж в этом-то деле мне Равных нет! Лусани — не Мессия, и это подтвердили патриархи единогласно, без обсуждения. Упрямая девчонка не только не соизволила показать нам чудо, но даже не захотела повторить свои фокусы с ножницами.

— И что же решил священный Конклав?

— Священника-недоумку отлучить от церкви и сослать в тундру, чтоб другим неповадно было. А бездарную девицу — обрить наголо, искупать в дегте, вывалять в перьях и выгнать взашей из города.

— А дальше что?

— Тут-то девчонка и явила свою ведьмину сущность. Она совершенно преобразилась в лице и прошипела, как дикая кошка: «Вы преклонились перед злом! Ваши души мертвы!» Патриархи, хотя люди и достойные, такой обиды стерпеть не могли и дружно воскликнули: «На костер ее!» Но как недостойно повел себя брат Эвель! Очевидно, эта фурия крепко его околдовала. Он жестоко оскорбил Конклав, отвесил мне пощечину и затащил Лусани на алтарь. Когда я пытался стянуть нечестивцев со святого места, он пнул меня, почтенного Созерцателя, прямо в лицо! Я никак не ожидал от священнослужителя такой низости, потому упал, скатился со ступенек. Когда же я попытался подняться, в алтарь ударил солнечный свет, и мир вокруг меня взорвался.

— Но ты же этого не помнил! Или все-таки наврал настоятелю?

— Наврал?! Да я чуть на Небеса не отправился по ее милости! Солнечный свет должен лечить и исцелять, а она погубила их всех! Она забрала силу Света, она осквернила храм, она собственноручно зарезала несчастного Эвеля, чтобы на крови, освященной небесным светом, обрести могущество. Она — ведьма и убийца! Ты слышишь меня, Райен! Она — убийца!

— Какая пламенная речь, какие точные, бьющие прямо в сердце слова! Вот только я не привык принимать все на веру, предпочитаю доверять фактам. Откуда вам все это знать? Вы, ваша честь судья Чарнок рода Джурок! Вы слышите меня?! Это не ваши слова — вы же потеряли память и ничего не помнили! Это Игрок заблудших душ! Он влез в ваш разум и говорит от вашего имени!

— Зря распаляешься, Райен, никто в мой разум не влезал. Я, Чарнок рода Джурок, и в самом деле ничего не помнил, пока великая Сила не снизошла на меня. Мое «Я» осталось прежним, только памяти прибавилось, и характер стал авантюрным, но это даже к лучшему. Всю жизнь я чего-то боялся: наставников, конкурентов, шпионов, врагов. Постоянный страх ответственности за свои поступки не давал мне жить в свое удовольствие, но теперь он ушел, растворился, исчез. Мне все равно, что стоит за этой мощью — Тьма или Свет. Да какая мне, в сущности, разница! Теперь я знаю все, я вижу все, я могу все! Если дотоле данийские шпионы просто использовали меня, самого Созерцателя, как заурядного содержателя их секретного склада, то теперь вся Контрразведка Юга под моим началом. Видишь золотого паука на моем запястье? Это знак Главного агента, полномочия которого не ограничены никем и ничем. Теперь заносчивые чиновники Травинаты кланяются мне в пояс, бравые данийские генералы стоят передо мной в струнку, жалкие просители валяются у моих ног, а все дотоле недоступные женщины — в моем распоряжении! Я получаю все, что хочу! Я счастлив, как никогда!

— Не обольщайся, счастливчик. Мы пока что не в твоей власти.

— Вот именно «пока что»! Собор окружен, бежать тебе некуда. Райен, ты меня слышишь? Я тебя имею в виду! Остальные меня не интересуют, они — всего лишь куклы-марионетки в руках изменчивой госпожи Судьбы. Но ты, ищейка сопливая, меня уже до печенок достал своей везучестью и живучестью! Здесь и сейчас ты пройдешь последнюю проверку. Я предлагаю тебе сыграть в интересную игру, ставка в которой — твоя жизнь. У тебя есть три карты, стоящие у тебя за спиной и сжимающие мечи в руках. Они готовы умереть за тебя. Что ж, предоставим им такую возможность. Твои карты против моих, карта против карты — схватка один на один, без стрелкового и метательного оружия, до смерти. Если хотя бы одна твоя карта будет бита — ты проиграл и умрешь на алебардах солдат когорты. Но если вдруг ты победишь — я Дарую тебе жизнь и свободу! Итак, ты согласен сыграть?

— А если я откажусь?

— Тогда никто из твоих друзей не выйдет отсюда живым. Ты же не откажешься рискнуть их жизнями ради своего спасения?

— Их жизнями я не распоряжаюсь!

— Валиен, не спорь с ним, — сказал Таниус, положив мне руку на плечо. — К сожалению, он прав, в этой безумной игре мы — всего лишь карты, хотя и не самые последние. К тому же нам, горцам, не к лицу отказываться от поединка. Мы будем сражаться, пока есть хоть один шанс на твое спасение. А ты не имеешь права потерять свою жизнь, так как на тебе лежит ответственность за судьбу нашего мира.

— Ноя…

— Не спорь, так надо. И… прощай, если что. Эй ты, филин крючконосый, — мы готовы!

— Я не слышу голоса Райена.

— Мы… готовы.

— Отлично. Первый ход — за мной. Валет Контрразведки и мастер допроса выходит на арену!

В проеме арки появилась фигура обвинителя. Контрразведчик был одет так же, как и мы, в парадную форму своей тайной службы, лишь шарф у него был не как обычно, на поясе, а повязан на левом запястье, что согласно кодексу чести офицера означало: бой будет без правил, без жалости, до смерти. В другой руке блистала граненым лезвием длинная шпага с витой гардой, полностью защищающей кисть. Таниус наклонился, чтобы шагнуть навстречу, но сержант упредил его движение.

— Этот — мой, — глухо сказал Миррон и со скрежетом провел своим коротким строевым мечом по мрамору колонны. — Он — предатель нашего народа. После падения Травинкалиса, когда мы готовились бить врага из-под земли, эта падаль провела захватчиков в городской коллектор. Многие достойные воины погибли тогда в бою, еще больше было замучено в тюремных застенках. Теперь пришел час расплаты…

— Против Валета Контрразведки выступает Десятник Мечей — сержант несуществующей армии! — подхватил в духе Игрока обвинитель, разминая руку и со свистом рассекая воздух шпагой.

— Я видел тебя тогда, зловонную крысу, несущую гибель своим боевым товарищам. Я запомнил тебя в лицо, сволочь. Я чудом остался в живых, на твою погибель. Умри, гадина!

Миррон, с мечом на отлете и с обратно направленным кинжалом в другой руке, яростно напал на врага, но тот оказался вовсе не новичком по части владения оружием.

— Ой какие мы прыткие! — ядовито усмехнулся обвинитель, увертываясь от размашистых ударов Миррона. — Мне все равно, кому служить, Империи или Коалиции, — лишь бы платили побольше!

— Умри, златолюбец!

— Зря стараешься! Я проворнее тебя, мой клинок длиннее твоего, меня обучали лучшие фехтовальщики Данидана, — отвечал обвинитель, тяжело дыша.

Он уже не отпрыгивал, просто отступал под яростным натиском сержанта, но длина шпаги все же давала контрразведчику определенное преимущество — накидка на Мирроне была рассечена в нескольких местах. Сержантская кольчуга останавливала удары, но не все: колющий удар в левое плечо проткнул плетенку. Правая рука Миррона багровела длинным разрезом, но и обвинитель получил легкую рану в колено, не успев убрать ногу от обманного удара кинжалом. Он уже не ухмылялся, а был полностью сосредоточен на схватке.

— Ничто тебя не спасет, потому что за мной стоит справедливость! — Пустые слова имперской идеологии… — произнес обвинитель на выдохе.

Очевидно, рана на ноге стала беспокоить продажного агента, поэтому он резко перешел в атаку. Понимая, что никакая шпага не устоит перед прямым ударом кованого легионерского меча, он решил завершить схватку поскорее. Блокировав кинжал шпагой и отклоняясь от сержантского меча, мелькнувшего перед носом, контрразведчик внезапно хлестнул ткано-проволочными кисточками шарфа прямо по глазам Миррона. Мой боевой товарищ совершенно не ожидал такой подлой выходки. Он отскочил на пару шагов, слезы застили его глаза, и в этот миг обвинитель перешел в решительную атаку — смертоносная шпага устремилась прямо к открытому и незащищенному горлу Миррона.

Сержанта спасло чудо — сквозь затуманенный взор он, видимо, все-таки заметил черную фигуру, метнувшуюся к нему, попытался отступить и в этот момент наткнулся спиной на треножник и упал на спину, в отчаянии выбрасывая вперед и вверх руку с кинжалом. Острие шпаги, вместо того чтобы вспороть горло Миррона, лишь скользнуло по его каске. Исполняя такой выпад, обвинитель уже не мог остановиться и, сделав лишний шаг вперед, напоролся бедром на лезвие сержантского кинжала.

Контрразведчик опустился на пол, с ужасом смотря на кровавый фонтанчик, бивший из развороченной ноги. Он был в шоке и все же поднял шпагу, тщетно пытаясь заслониться от размашистого удара Миррона. Но его звезда закатилась — тяжелый легионерский меч, выкованный из нескольких полос металла, закаленный в белом огне имперского горна, испытанный годами и проверенный в боях, срубил тонкое лезвие шпаги у самого основания, а вслед за этим снес голову тому, кто предал благородную сталь Империи ради презренного данийского железа.

— Первый раунд — за тобой, — провозгласил Чарнок с издевкой. — Признаюсь, это была разменная карта. Но следующую тебе так легко не одолеть. На арену выходит Король магии, архимаг Травинаты, мастер Лорриниан.

— Кто?! Не может быть! Он ведь…

В проем привратной арки шагнул высокий худой мужчина с пронзительными голубыми глазами, напомаженными иссиня-черными волосами, аккуратной черной бородкой и длинными усами-стрелками, торчащими неестественно параллельно земле, явно не без помощи колдовства. Самозваный Лорриниан был одет в шелковый синий долгополый кафтан со стоячим воротником, густо расшитый серебристыми звездами, лунами, какими-то значками и символами, а голову его венчала хрустальная диадема, отчего чародей сильно смахивал на победителя какого-нибудь конкурса красоты. Вообще от мага-красавца прямо-таки веяло напыщенностью и самодовольством — он даже вышагивал так вальяжно, словно его пригласили не на сражение, а на костюмированный бал в высшем обществе.

— Это ученик и преемник настоящего Лорриниана, такая же франтоватая бездарность, как и его наставник, — прошептал переводящий дыхание Миррон. — Он даже имя учителя присвоил, чтобы свою значимость показать. Но все же он не какой-нибудь деревенский колдун, а самый настоящий маг и, если верить слухам, специалист по заморозке отнюдь не освежеванных свиных туш, а людей, причем — заживо.

Тем временем колдун вышел в центр зала, лихо прищелкнул пальцами, и тотчас на нем заискрились голубые искорки наподобие инея.

— Защита от собственного холода, — тоном эксперта заявил Штырь. — Судя по скорости появления, создана талисманом.

— И все-то ты знаешь! — одернул его Таниус. — А ты, часом, сам не колдун? Может, подскажешь, как мне этого Деда Мороза завалить?

— Так я сам хотел…

— И не думай! Ты к нему даже подойти не успеешь, как в ледышку превратишься. А мои латы выкованы в заснеженных горах Фацении, они вобрали в себя их холод и несокрушимость. Я выдержу, дойду до расстояния удара меча, а там ему никакая защита не поможет! Я пошел…

— Стой! Возьми это! — воскликнул Штырь и вытащил из поясной сумки маленький граненый флакон. — Вытяжка дурман-травы — напрочь затуманивает мозги через четверть минуты после принятия вовнутрь. Выпьешь, если тебя заморозит наполовину, — не только боли чувствовать не будешь, но и вообще думать не сможешь.

— У меня карманов в латах нет, — вздохнул капитан Фрай, но, подумав, открыл забрало и засунул флакон туда. — Не помню, чтобы против мага кто-то с обычным оружием и в одиночку выходил. Может, я первым буду…

— Против Короля магии выступает Рыцарь фаценской Короны, однако не являющийся рыцарем, — торжественно объявил Чарнок, которому очень понравилась роль герольда. — Объявляю второй раунд!

В ту же секунду Лорриниан «выстрелил» искрящимися белыми сгустками с обеих рук, в которых сжимал короткие жезлы. Но, видимо, с меткостью у него было слабовато, а «пристреляться» колдун еще не успел, — оба клубящихся холодом комка пронеслись высоко над нашими головами и разбились ледяными брызгами о стену Златого Притвора. Но это же…

— Протестую! Применено метательное оружие! — громко заявил я в адрес Чарнока, сидевшего поодаль на табурете и умиленно смотревшего на поединок.

— Протест отклонен — магическая энергия не является оружием! Продолжайте поединок.

Надо отдать должное Таниусу — он не побежал сломя голову с мечом наперевес, чтобы побыстрее сократить расстояние. Наоборот, он двинулся перебежками, укрываясь за колоннами, удачно увертываясь от беспорядочной пальбы колдуна. Наконец после пары десятков выстрелов у того просто закончились заряды сначала в одном, а потом и в другом жезле.

Но Лорриниан, похоже, предполагал и такую тактику противника, потому что, когда капитан Фрай приблизился на расстоянии десяти шагов, маг неожиданно кинул в его сторону небольшой бело-голубой шар. Волшебная сфера, описав дугу, громко брякнула о пол, раскололась и исторгла из себя белое плотное дымящееся облако, стремительно расползающееся по полу. В зале заметно похолодало, на полу и стенах выступила влага. Насколько сильна была заморозка внутри самой белой пелены, даже страшно было представить: один из тяжелых золотых треножников, попав в волну холода, попросту раскололся пополам.

Таниус успел вскочить на один из табуретов и оказался в относительной безопасности, потому что облако холода не доставало до его ног, а дерево табурета, в силу своей структуры, выдерживало холод лучше, чем металл, и не теряло прочность. Но слезть оттуда, не рискуя напрочь отморозить ноги, Таниус уже не мог и маячил прямо перед магом, являя собой отличную мишень.

Лорриниан тоже понял это, усмехнулся, довольно потер руки и похрустел пальцами, разминая их перед «работой». И в священных стенах Прихода прозвучало то, что никогда не должно было звучать здесь, — магическое заклинание:

— Влага небесная холод взяла, им рождена ледяная стрела!

Как все просто, согласитесь! Однако тысячи людей, продекламировав с выражением эти слова, не создадут даже крохотной льдинки. Значит, помимо слов, нужно что-то еще. Но это «что-то» и есть главная тайна магии, скрытая для простого смертного.

А над головой Лорриниана прямо из воздуха выросла здоровенная сосулька, но не простая, какие во множестве свисают с крыш по весне, а похожая на лезвие меча с гладкими ровными гранями и острыми ребрами. Но все же это обычный лед, прозрачный и хрупкий, — он не сможет пробить доспехи! Или сможет?

— Дух мирозданья, свой горн раскали, твердостью стали стрелу надели!

Вот оно, значит, как… Если все это не пустые слова балаганного фокусника, то Таниус попал в переплет. А «переплетать» его будут иглами размером с руку. Для того чтобы запустить «стрелу» в цель, заклинания не потребовалось, колдун просто махнул рукой, и ледяной клинок рванулся прямо в грудь неподвижно стоящего Таниуса. Но то ли с прицелом у Лорриниана было не все в порядке, то ли Таниус успел вовремя присесть, — сосулька лишь зацепила его наплечник и разбилась о колонну на сотни осколков.

Во второй раз ледяных дел мастер взялся за дело с размахом, наколдовав сразу пять стрел. И тогда Таниус, быстро сообразивший, что сейчас-то из него точно решето сделают, решился на отчаянный шаг. Капитан Фрай присел и потом резко прыгнул в сторону мага, используя свой длинный меч в качестве шеста, и все же наступил одной ногой в облако холода. Оказывается, при очень сильном охлаждении сталь может приобрести прочность бумаги — половина латного башмака на правой ноге попросту оторвалась, примерзнув к полу. Лишившись оружия, оставшегося в белом облаке, и припадая на окоченевшую ногу, отважный Таниус решительно пошел на растерявшегося мага, отводя руку для удара. Пять ледяных стрел одна за другой разбились о его грудь, но наш доблестный воин даже не пошатнулся. Вот сейчас он дойдет до красавца-чародея и так двинет ему бронированным кулаком в челюсть, что у врага не только все заклинания в голове перепутаются, но и дар речи пропадет. Шаг, еще только один шаг!

Но этот шаг не был сделан. Лорриниан прикоснулся к своей диадеме — тотчас же воздух вокруг него дрогнул, зазвенел и пошел волнами, заключая мага в невидимую сферу. Таниус, также оказавшийся в пределах этой сферы, был отброшен от мага на несколько шагов и с грохотом упал на каменный пол.

— Это — Стальная Защита, установленная с помощью магической диадемы, — сказал Штырь, единственный из нас немного сведущий в магии. — Заклинание самое простенькое, но пока диадема сидит на отмороженной башке этого чистоплюя, железом до него никак не добраться. Капитану сейчас нужно что-нибудь неметаллическое, вроде палки, чтобы сбить с головы колдуна волшебную цацку.

«Ну же, услышь меня! На твоем запястье Неразъемный Браслет, поэтому ты чувствуешь то же, что и я. Возьми какой-нибудь камень и брось в диадему!»

Таниус услышал. А сделал он не совсем то, что я впопыхах придумал, — откуда бы взяться камню в соборе? Лорриниан, сосредоточившись и закрыв глаза, уже начал творить какое-то сложное заклинание, и в этот момент ему прямо в лицо со свистом врезался тяжелый деревянный табурет.

Волшебная диадема оказалась действительно хрустальной — от могучего табуретного удара она разлетелась на несколько частей, враз утратив всю свою волшебность и лишив своего обладателя последних шансов на победу. Таниус уверенно доковылял до очумело трясущего разбитой головой колдуна, засадил ему пару раз промеж ног, пару раз — промеж глаз, а затем достал флакончик Штыря и вылил в глотку Лорриниану, несмотря на его жалкое, но отчаянное сопротивление.

На высокомудрый колдовской разум дурман-травка подействовала просто-таки с удручающим эффектом. Побитый маг встал на четвереньки, почесался и заблеял дурным голосом, после чего подполз к ногам Чарнока и попытался что-то ему сказать. Но вместо слов из его рта вырывалось лишь истошное блеяние, перемежаемое горестным мычанием.

Судья хмуро посмотрел на архимага, в одночасье превратившегося в тупую скотину, злобно сплюнул и вдруг резко ударил несчастного окованным носком сапога в висок, отчего тот пискнул, как мышка, угодившая в мышеловку, обмяк и затих.

— Ненавижу пораженцев! — неожиданно мягким и зловещим тоном произнес Чарнок. — Второй раунд — за вами. Но третий вам не выиграть никогда! На арену выходит мой козырной Туз — Бледная Тень!

В воротах Верховного Прихода тотчас появилась маленькая серая фигурка, причем произошло это настолько быстро и неожиданно, что мне показалось, будто она выросла прямо из мраморных плит крыльца. Да, если Бледная Тень и в самом деле настолько проворна, как ее описывают фронтовые сводки минувшей войны, то в единоборстве с нею даже у такого первоклассного бойца, как Штырь, будет очень немного шансов на успех.

— Это будет славная битва, о которой потом сложат легенды, — грустно сказал Штырь. — Я пошел…

— Против Туза выступает… подзаборная Шестерка! — воскликнул Чарнок и захихикал, довольный своей шуткой.

— За шестерку ответишь! — очень серьезно сказал Штырь, шагавший к выходу.

— Объявляю третий раунд! — ответил Чарнок. — Ату его, мой серенький, ату!

Бледная Тень подошла к порогу собора и вдруг остановилась, словно натолкнувшись на невидимую стену. Чарнок недовольно заворчал и прикрикнул на нее, а я внезапно понял, в чем тут дело. Истинное Зло, каковым, без сомнения, являлась Тень, не могло войти под священные своды храма. Есть только одна карта, которая может побить козырного туза сил зла. Имя ей — Судьба.

А Штырь был уже в нескольких шагах от озадаченного судьи.

— Сейчас ты сам будешь драться! — тихо сказал Штырь, но услышали его все.

Маленький вор сжался, как пружина, и прыгнул, в полете сверкнули два острых клинка. Чарнок рванулся к выходу не хуже зайца, спасающего свою линялую шкурку от голодной лисы. Штырь был быстрее, но удача расправила свои крылья за спиной улепетывающего судьи: на последнем шаге малек поскользнулся в крови, и его кинжалы, вместо того чтобы воткнуться в спину судье, распороли его длинную мантию от пояса до пят.

Если бы не мешало тяжелое золотое блюдо за поясом, Штырь, безусловно, догнал бы разменявшего седьмой десяток судью, но теперь расстояние между ними лишь увеличивалось. Кроме того, он оказался слишком близко к воротам, где, веером растопырив свои стальные лезвия-спицы, напряженно застыла Тень.

— Бросай! — надрывно закричал Чарнок, но пока он загораживал собою Штыря. А Штырь был вынужден бежать вслед за судьей, поскольку другого прикрытия у него не было. И лишь подбегая к последней колонне, малек все же рискнул, упал на бок и откатился в сторону. Тут же в основание колонны, за которой он скрылся, ударила, выбивая крошки мрамора, стальная очередь.

Именно в этот драматический момент на дальний конец ведущей к собору улицы влетел кавалерийский отряд. И тут-то я понял, для чего Чарнок устроил весь этот цирк с единоборствами. Никто Верховный Приход не окружал, у судьи не было ни единого солдата, он попросту блефовал. Он пошел в собор наобум, не особенно надеясь, что застанет нас там, — ну кто, будучи в здравом уме, сунется в эту ловушку во второй раз! Наверное, никто, кроме нас, упертых и твердолобых горцев. Судья взял с собой лишь тех, кто реально мог помочь ему найти нас: обвинителя — в роли сыщика и Бледную Тень — в качестве ищейки. Покойному Лорриниану беззаботное житие в особняке прямо напротив храма обернулось срочной «мобилизацией» и последующей бесславной гибелью. А тем временем кто-то из его слуг сбегал в казармы когорты за подмогой, и теперь она, блистая доспехами под лучами утреннего солнца, несется прямо на нас.

— Штырь! Закрой ворота! — заорал я, забыв про нашу «браслетную связь».

Рычаг, которым закрывались ворота, торчал из выступавшей плиты в полу, но она была немного в стороне от Штыря. Как пройти эти несколько шагов и остаться в живых, не попасть под смертоносный обстрел? А всадники когорты уже посредине улицы…

— Сюда, сюда! — вопил на всю улицу Чарнок, спрятавшийся за косяк ворот. — Они здесь!

Периодически судья заглядывал в зал Прихода, словно проверяя, здесь они или вдруг опять каким-то чудом сбежали. Действительно, сбежать нам в этот раз поможет только чудо.

Все-таки есть в нас, горцах, одно важное качество, отличающее нас от прочих народов. Это — смекалка. И мои «хранители» обладали ею в должном объеме. Штырь вытащил из-за пазухи умыкнутый им золотой поднос, несколькими ударами о пол выгнул ручки вовнутрь и, выставив его в качестве щита, шустро покатился к поворотному рычагу. Как только он показался из-за колонны, полдесятка спиц ударили в блюдо, затем последовал еще один залп и еще один. И все же малек успешно докатился до рычага, зацепив его ногой, — тотчас над воротами заскрежетал противовес, и их створки начали медленно, но неуклонно смыкаться.

Чарнок стоял в закрывающихся воротах и злобно смотрел на меня, но сейчас его смертоносный взгляд таял в солнечных лучах, бивших из стрельчатых окон храма прямо в глаза судье. Оказывается, ты не всезнающ и не всесилен, Игрок. Возможно, есть способ тебя победить.

— Ты нарушил правила игры, применив метательное оружие. Ты проиграл! — крикнул я, глядя в лицо Игроку.

— Наша игра не окончена — она будет продолжаться вечно! — с вызовом ответил Чарнок, и створки ворот захлопнулись перед ним.

Наступила тишина. Для вышибания огромных врат Верховного Прихода понадобился бы настоящий боевой таран, так что солдатам когорты будет гораздо проще соорудить лестницы и добраться до соборных окон, а уж оттуда расстрелять нас из арбалетов. Поэтому в запасе у нас полчаса, не больше и за эти полчаса нам нужно найти какой-то путь к спасению. К нам подошел лучащийся самодовольством малек — его одежда вся была в пыли, а золотой поднос в его руках был покрыт мелкими, но глубокими вмятинами от стальных спиц. Удивительно, что ни один снаряд не пробил золотую посудину. Тревожно, что ни один не прошел мимо самодельного щита. Эта серая нечисть и вправду никогда не промахивается.

— Занятная штучка, — произнес Штырь, рассматривая подобранную им спицу. — Сделана из кованой стали, но внутри полая и частично заполнена отравленной ртутью, которая при броске перетекает в наконечник и усиливает удар, после чего яд проникает в тело жертвы через тонкий канал под острием.

— И надо тебе всякую дрянь подбирать… — недовольно проворчал я, наблюдая, как малек прячет трофей за пазуху. — Лучше ключи у прелата забери. Пока до нас не добрались солдаты Чарнока, нам надо найти потайной ход. Он наверняка здесь есть, поскольку сама религия Единого Храма допускает организованное отступление в случае, если церковь окажется в окружении врагов истинной веры. А уж если этот собор являлся резиденцией Патриархата, то подобных путей к отступлению тут должно быть не менее десятка — по одному на каждого «столпа веры».

— А знаете, наш настоятель еще не совсем помер! — вдруг заявил Штырь, обшаривая лежащее в луже крови тело священника. — Сейчас мы его напоим экстрактом здравницы и слегка оживим. А ну-ка, откроем наш ротик. Ах, ты не хочешь? Так я тебе, осел упрямый, сейчас зубы кинжалом разожму!

Андарион и в самом деле был еще жив, хотя и потерял сознание от сильной кровопотери. Он откашлялся и, увидев меня, слабо прохрипел:

— Вы убили его?

— Нет, не успели, к огромному сожалению.

— Это нужно сделать, потому что за ним стоит Тьма.

— Как нам отсюда выбраться? В храме есть потайной ход?

— Здесь их даже два. Один из них — в алькове, про него знает Чарнок. Про другой, за алтарем в Притворе, знаю только я. Я покажу, только осторожнее меня несите. А то вдруг не донесете…

Скрытую панель альковного хода мы открыли настежь для отвлечения вражеского внимания. Когда мы зашли в Притвор, Андарион попросил закрыть дверь и прикоснулся к ней. Снаружи отчетливо щелкнул замок-сердце. Но как возможно без применения магии закрыть замок с этой стороны?!

— Чудо. Обыкновенное чудо, — ответил на мой немой вопрос Андарион. — Надо просто верить в чудо, и тогда оно случится. Таким же образом закроется замок на тайной двери. Теперь положите меня на алтарь. Я хочу уйти с лучом солнца, держа Ее за руку. Райен, останьтесь ненадолго.

Этот миг запомнится мне навсегда. Я стою у золотого алтаря, на который падают солнечные лучи. Настоятель Андарион сжимает мою руку. С его губ срываются слабые, но звонкие слова, я знаю, что он из последних сил пытается посеять целительные семена веры в моем иссушенном и измученном сердце. И я не противлюсь этому. Сегодня я видел немало необъяснимых, воистину чудесных вещей. Я искренне хочу в них верить. Потому что даже самый закоренелый циник и прагматик в глубине души остается ребенком, верящим, что мир полон чудес и что сам он — часть этого чудесного мира.

— Помнишь, как в камере пыток ты со страха выложил про все свои детские шалости в отношении Храма?

— Да, конечно. Мне тогда стало немножко стыдно за свои поступки.

— Но именно в тот момент покаяния ты был искренен. Хорошо, когда есть в чем каяться. Я тоже открою тебе свою маленькую тайну, в сравнении с которой меркнут все твои проделки. Когда мне было семь или восемь лет, накануне Дня Света и торжественной процессии Храма меня в наказание за какую-то мелкую шалость отправили в прачечную простирывать убранство для всего выхода. Я недолго думая решил в отместку основательно напакостить и обсыпал свежевыстиранное белье порошком магнезии. То-то было потехи, когда под жаркими солнечными лучами на глазах у всего честного народа дородные бородатые попы принялись ожесточенно чесаться, как блохастые обезьяны, а потом и вовсе посбрасывали и накидки, и рясы, и даже исподнее. Какая живописная была картина — более двух сотен священников в тиарах, с хоругвями, с кадилами, и все — в чем мать родила. Никто так и не догадался, чьих это рук дело…

— Да и кто бы мог подумать…

— Все мы люди, и все мы грешили. И я — не менее, чем ты. Но только тот встает на путь Света, кто признается в своих грехах, очистится от скверны и впредь никогда не повторит былых ошибок.

— Если бы все было так просто…

— Это проще, чем ты думаешь. Я знаю, твое сердце наполнено сомнениями. Но помни, сомнения — это главное оружие Тьмы. Не поддавайся ей. Найди Мессию, Райен. Следуй путем Лусани. Я верю — она идет к Свету, к Ней. Ты видел Ее?

— Да.

— Она идет по первому солнечному лучу. Она — это суть Света, которую нам, смертным, не дано разглядеть и тем более понять. Но мы верим в Нее, и этого права у нас не отнять. И ты должен верить, несмотря на ту искаженную правду, что тебе нашептывает Тьма, потому что только с верой в сердце ты найдешь свой путь.

— Я верю в Нее.

— Вот и славно. Но, пройдя свой путь до конца и встретившись с Ней, ты будешь уже другим человеком. И тогда ты должен вспомнить себя таким, каким ты был раньше. А еще ты должен оглянуться назад, чтобы увидеть нас — всех тех, кто когда-то шел за тобой… и верил в тебя.

— Как это?

— Поймешь… потом. Сейчас возьми мои четки и передай их первому же священнику, которого ты повстречаешь. Можешь даже ничего не говорить при этом — настоящий служитель Света все поймет и без слов. А теперь иди — стоять у изголовья уходящего в мир иной вредно для тех, кто туда пока не собирается. Прощай…

Потайная дверь Златого Притвора медленно затворилась за мной, сам собой закрылся «сердечный» замок. И то ли мне показалось, то ли это в самом деле произошло, но в последний миг, в какую-то долю секунды я успел увидеть, как золотой алтарь осенило ярким лучом света. Наверное, старый священник все же был прав: если верить в чудо — оно свершится.