1

Коридоры, снова коридоры и опять коридоры — они извиваются, как змеи, уползают глубоко под землю, теряются в кромешной тьме. Выбравшись из потайного хода Верховного Прихода, мы оказались в канализационном коллекторе. Вокруг не было видно ни зги, и освещать дорогу было нечем.

Тем не менее Миррон уверенно повел нас куда-то через смрадные кучи отходов человеческой жизнедеятельности и заполненные вонючей жижей водостоки. Как он ориентируется в полной темноте? Мы шли долго, пробираясь на ощупь, периодически кто-то из нас падал, и тогда подземелье получало в свой адрес добрую порцию ругательств и проклятий. Я вымок наполовину, порвал куртку, зацепившись за остатки какой-то решетки, а потом неожиданно споткнулся обо что-то мягкое и визжащее и, падая, звезданулся лбом о бронированный зад капитана Фрая.

Наконец мы уткнулись в дверь, сквозь щели которой пробивались лучи света. Сержант долго нащупывал на полу то место, где хранился ключ, — с фантазией у Миррона было туговато, так что вы уже догадались, в чем ключ был спрятан. Войдя в дверь, мы оказались все в том же загаженном колодце «Люксовых услуг», но уже с другой стороны. Только теперь здесь произошли некоторые изменения — противоположная дверь была помята, словно по ней колотили молотом, а ее верхний край был отогнут так, что в образовавшуюся щель мог пролезть, скажем, ребенок. Оттуда, из глубин канализации, доносился приглушенный грубый солдатский мат — кто-то кому-то отдавил ногу.

И еще в колодце стоял резкий запах, от которого свербило в носу и на глаза наворачивались слезы, — так пахла травка слезогонка, которой в быту вытравливали крыс из подвалов. Мы поспешили подняться наверх. Миррон, первым высунувший голову наружу, остолбенел и смог сказать только: «Оу!»

— Ах, это вы, мои дорогие! — раздался певучий голосок Люкса. — А я-то подумал — прорвались враги. Но не пройдет полчаса, и тогда путь под землей пропадет навсегда!

Поднявшись, я ахнул от удивления: колодец был окружен плотным кольцом Люксовых амбалов в доспехах и с копьями, на крыше засели стрелки, а во двор въезжали тяжелые телеги с камнем.

— Что здесь случилось? — спросил я.

— Часом пораньше какой-то отряд принялся двери в колодце ломать. Кабы я на них ведерко слезогонки не вальнул, супостат не отступил бы и назад не повернул. Как запах ослабнет и тати вернутся, то за дверями на камни наткнутся.

Итак, самый безопасный путь к отступлению для нас был отрезан — тюремная охрана проникла в коллектор через дыру в камере пыток. Через городские ворота нам не прорваться, даже имея отряд в несколько сотен бойцов. Травинкалис превратился в огромную ловушку, где смерть идет за нами по пятам. Выхода нет…

— Будем прорываться к проходу под рекой, — заявил Штырь. — Люкс, живо тащи сюда наши сидоры.

— Ты в своем уме! Там же нас возьмут тепленькими — пяток опытных бойцов сумеет перекрыть любой коридор до прихода подкрепления.

— Когда мы войдем внутрь, там все будут в лежку лежать, — Уверенно произнес Штырь, достав из своего «чудесного мешка» ларчик, в котором обнаружилась маленькая бутылка с мутной бурой жидкостью.

— Это что еще за отстой? — спросил Миррон с подозрением.

— Газовая граната — сам изобрел! — похвастался Штырь и уже собрался забросить свое изобретение в колодец, но Миррон поспешно перехватил его руку.

— Совсем сдурел, алхимик хренов, — нам же потом самим лезть в эту дыру!

— А что, есть другие предложения? — осклабился Штырь но сержант, большой специалист по части пресечения самовольства личного состава, больно наступил ему на ногу и продолжал давить, пока у маленького вора на глазах не выступили слезы.

— Есть, — спокойно ответил Миррон, вытащив из-за пазухи стальной футляр, развинтил его и с большой осторожностью достал стеклянную колбу с какой-то белесой взвесью, в которой плавало нечто прозрачно-студенистое, похожее на червяка с глазами улитки.

— Зародыш маринованный… — с сомнением высказался Таниус. — Что это за личинка?

— Дух Стихии называется, я ее сп.. э-э… позаимствовал у Лорриниана. Тот хоть и уничтожил все свои магические примочки, но эту штуку все-таки оставил. Не знаю, как она действует, но экс-колдун говорил, что это — вещь убойная.

— Ее также называют «последнее оружие», — встрял в разговор уже успокоившийся Штырь. — Последнее — потому что применить какое-либо другое будет уже некому. Такая фенечка была у каждого из Небесных магов и давала им относительную уверенность, что их коллеги не нанесут удар в спину.

— Ладно, ладно, умник. Ты скажи только, ее можно просто разбить или еще надо волшебное слово сказать?

— Стекло наверняка магическое, — глубокомысленно изрек Штырь, с видом знатока разглядывая колбу. — Мастер Фрай, дайте-ка сюда ваш кристалл-индикатор. Ага, так оно и есть. Тогда ее ни мечом, ни кирпичом не разбить, только нужным заклинанием. А ты его знаешь?

— Не-е-ет…

— Так я и думал. Опять мне придется работать.

Штырь выдернул колбу из рук огорченного Миррона, что-то пробурчал себе под нос и пощелкал ногтем по стеклу, отчего червячок внутри задергался, как живой. Наконец он решился, нагнулся над колодцем, зашвырнул колбу прямо в щель над исковерканной дверью, затем отскочил как ужаленный и заорал: «Ложись!»

Все, кто был во дворе, разом припали к брусчатке и закрыли головы, ожидая по меньшей мере, что сейчас небо рухнет им на голову. Ничего не произошло. Я поднял глаза и увидел донельзя довольную мордочку маленького пакостника, от души наслаждавшегося своей глупой выходкой.

— Ну, что делать, не получилось с первого раза. А с реакцией у вас все в порядке. Попробуем еще раз: Дух Стихии, выходи! Аи, молодцы, как дружно падаете! Ну, попробуем еще раз…

Прошло десять минут. Все устали, уже никто не падал, обитатели таверны хмуро смотрели на разошедшегося Штыря, а особо нетерпеливые уже начали злобно ворчать, что, мол, какой-то недоношенный недомерок решил над ними поиздеваться и что пора бы намять бока самопальному колдуну.

И тут наш доморощенный «чародей», судя по всему, изначально знавший нужное заклинание, подмигнул мне и, даже не глядя в колодец, громко и отчетливо произнес: «Имя твое — свобода!» Сказав это, он резво нырнул под ближайшую телегу, а я недолго думая полез вслед за ним.

Тут та-а-а-ак рвану-уло! Земля подпрыгнула, как необъезженный конь, и ударила мне по спине телегой. Из колодца ударил фонтан из мусора, грязи и дерьма, которые накапливались там десятилетиями. Дубовая бадейка птицей взмыла в голубое небо и исчезла вдали за горизонтом. Колодезный ворот оторвало, словно палочку, и забросило на крышу таверны, которая немедленно проломилась и осыпала черепицей расползающихся в ужасе обитателей таверны. Между тем волна разрушения устремилась дальше под землей — в тюрьме раздался мощный взрыв, от которого не только повсюду повышибало стекла, но и вся черепица с тюремной крыши взметнулась в небеса и обрушилась сокрушительным градом на соседние улицы и дома. А еще дальше — там, где коллектор проходил под дорогой, — уже взлетали в воздух тучи булыжников и целые куски мостовой. Тюремные стены, имевшие мощные контрфорсы, устояли, зато развалились несколько зданий по соседству. Облако густой коричневой пыли накрыло целый квартал.

— Святые Небеса, я ж не думал… — сказал потрясенный Миррон, сидя на камнях в груде мусора и ожесточенно почесывая затылок.

— А стоило бы! — ехидно подкольнул сержанта чистенький и жизнерадостный Штырь, вылезший из-под повозки. — Ты же нас всех чуть не похоронил в этой куче дерьма! — окончательно свалил он всю вину на Миррона, который даже и не пытался оправдываться. Зато вспомнил, кто он есть такой по натуре, что на таких, как он, армия держится, и, выхватив меч, взревел, как разъяренный кабан:

— Запомни, солдат! Сержант всегда прав! А если он не прав, то у тебя — куриные мозги и лишние зубы! — И, разойдясь, заорал вдвое громче прежнего: — Отряд, подъем! Мешки на плечо! Клинки наголо! Вперед, на прорыв!

Миррон первым ринулся туда, где когда-то был колодец, а ныне зияла аккуратная воронка. Мы последовали за ним. Сзади раздался срывающийся, отнюдь не рифмованный визг Люкса:

— Чего разлеглись, дармоеды! Ну-ка заваливайте эту дыру!

Камни с грохотом посыпались в колодец. Теперь нам некуда отступать — только вперед. Очевидно, Дух Стихии буйствовал лишь там, где он смог вырваться на пространство, потому что стенки колодца и коллектор не пострадали. Но все же его разрушительная сила была велика — испорченную дверь не просто вырвало, что называется, «с мясом», но она вышибла собой и вторую дверь напротив. Что сталось с теми, кто находился в тот момент в подземном ходе, — неизвестно, но под ногами у нас то и дело что-то чмокало, побрякивало и похрустывало.

Добежав до тюрьмы, мы остановились. Как я уже говорил, мощные стены казематов, построенные еще имперцами, выдержали страшный удар освобожденной стихии, но все перегородки и потолки были разнесены вдребезги.

Собственно, подземный ход здесь и заканчивался — там, где когда-то были тюремные подвалы, теперь раскинулась ямища от стены до стены, наполовину заваленная остатками внутренних перегородок и тлеющими обломками перекрытий. Дальше нам предстояло пробраться через эти завалы к огромному пролому на противоположной стороне. По руинам уже начало расползаться пламя, а с полуразрушенной крыши то и дело падали камни, доски и балки, каждая из которых могла запросто зашибить быка.

— Каски — надеть! — скомандовал Миррон, застегивая свой легионерский шишак.

Таниус и так был в своем рыцарском шлеме, а Штырь уверенно напялил собственный походный котелок. Судя по тому, как удачно посудина села по месту, наш маленький авантюрист не в первый раз использовал его таким способом. А я как же?

Не успел я пожаловаться, как мне на голову нахлобучили круглую медную каску, в которой я опознал ночной горшок колдуна Аргхаша. Ах так!.. Но возмущаться некогда, дорог каждый миг. И мы побежали что было сил. Вокруг что-то падало, горело, рушилось, но мы упрямо рвались вперед, к пролому, к свету. Мимо меня просвистел крупный камень, и тут же второй ударил прямо по моей медной «башке». Откуда-то сверху донесся уже знакомый визгливый дребезжащий голосок:

— Они здесь! Все сюда, все сюда! Десять тысяч цехинов тому, кто принесет мне их головы!

Я осторожно поднял голову и увидел судью Чарнока в грязной и изодранной мантии, метавшегося на углу уцелевшего перекрытия и вопившего так, что его было слышно и на улице. Везучий, гад, — ему за сегодня второй раз удалось вывернуться из объятий смерти. Эх, мне бы сейчас самострел заряженный, уж тут я бы не промахнулся, всадил бы ему болт прямо в смрадную пасть. Но нет времени, счет уже идет на секунды.

Мы выскочили в пролом — сзади нас рухнула крыша. Там, где раньше был подземный ход, теперь дымилась широкая траншея вплоть до разбитого отверстия в основании крепостной стены. Чарнок не напрасно рвал глотку — из клубящегося облака пыли один за другим выныривали солдаты когорты, на ходу разряжая арбалеты и выхватывая мечи.

Миррон успел проскочить в траншею, а вот мы попали под обстрел. В мой горшок попал арбалетный болт — к счастью, он шел на излете, и ночная ваза выдержала удар, но чувство было такое, что по моей «каске» с размаху врезали молотком. Бегущему за мной Штырю стрела угодила в заплечный мешок. Таниус успел перекинуть свой огромный рюкзак на плечо, прикрывшись им, как щитом, и сразу несколько стрел вспороли толстую кожу мешка и исчезли в нем целиком.

Обломки мостовой образовали своеобразный бруствер, скрывавший нас с головой. А солдаты были уже близко — на насыпь взлетел лихой стражник-кавалерист с пикой наперевес и уже занес руку для удара, но тут его конь споткнулся на вывернутой брусчатке и сбросил своего седока прямо под ноги Миррону. Сержант с разбегу пнул неумелого наездника тяжелым подкованным армейским башмаком, а потом шесть пар ног втоптали незадачливого вояку в грязь.

Дыра в стене уже близко, в нескольких шагах, но топот солдат еще ближе. Впереди на край траншеи выскочили два ражих мужика в рогатых касках — лесняки. Ближний сорвал с пояса франциску и с короткого размаха метнул ее в нас. Но мы, диверсанты, тоже кое-чему обучены — Миррон отбил смертоносное лезвие на лету, а я на бегу подхватил булыжник и швырнул его во врага.

Таежный воин пригнулся, камень пролетел над ним, зато угодил в плечо второму, уже раскрутившему свой «летающий» топор. Задний боец упал, а первый, собиравшийся схватиться с нами в рукопашном бою и уже вытащивший из-за спины секиру, увидел что-то позади нас, сдавленно вскрикнул, выронил оружие и опрометью рванулся в сторону, за ним, спотыкаясь и крича, рванулся второй.

Я оглянулся, но лучше бы я этого не делал. Медленно-медленно, словно во сне, на нас падала тюремная стена. Почему же так тихо бегут ноги? Может быть, так и ощущаются последние мгновения жизни перед смертью? Сокрушительный удар обрушился мне на спину и бросил в объятия темноты. Кажется, все…

— Уберите эти смердящие башмаки с моей головы! Эй, ты не то тянешь, болван, — мои ноги на моей голове лежать не могут! Ну и вонища здесь, прямо отстойник какой-то! Райен, очнись! Райен, ты живой? О горе нам, этот бронированный слоняра раздавил его своей тушей! Миррон, у тебя факелы есть? Так чего же ты ждешь, тут господин сыскарь подыхать изволят!

— Штырь, заткнись, у меня и так в голове звенит!

— Смотри-ка, ожил! Это у тебя не в голове звенит, а в том, что на ней надето. Вот сейчас мы снимем эту фичу с ручками! Хм… Кажется, он застрял. Надо дернуть посильнее…

— Уй-а! Пусти, ты мне голову оторвешь! Я лучше так пойду, только вытащите меня из-под камней.

— Это не камни, это мастер Фрай на тебе лежит. Сейчас я ему мой носок в забрало суну — разом очухается.

— Только попробуй, вонючка сточная, — я тебе этот носок в пасть запихну!

— Ладно-ладно, как-нибудь в другой раз.

— Даже и не думай! Чей мешок подо мной?

— Я не мешок!!!

— Ой, кажется, я схожу с ума, мешок разговаривает! Извини, Валиен, нервы сдают. Я тебе ничего не сломал?

— Вы на пару с этим мелкарусом мне жизнь сломали! Вместо того чтобы отдыхать дома в теплой кровати, я лежу в канализации, по уши в дерьме, с ночным горшком на голове! Разве это справедливо?

— Увы, жизнь — штука несправедливая…

— Святые Небеса, что за люди меня окружают! Один — философ с повадками носорога, другой — пошляк и клептоман. Миррон, ну хоть ты скажи что-нибудь хорошее!

— Заткнись, без тебя воняет!

— Какие вы все…

Безумная стихия добралась и до хода под руслом Стремглавы, потревожив и без того слабый свод. Воды было уже по колено, и с каждой минутой она прибывала. Некоторое время мы брели по пояс в воде, но благополучно миновали низкое место.

Когда мы выбрались на свет, выяснилось, что уже за полдень. Солнце припекало, Огненное Око безуспешно пыталось с ним конкурировать. Но два светила были уже рядом, очень близко. Создавалось впечатление, что с небес на мир взирает вселенское диво с подбитым глазом.

Наши лошадки мирно паслись на полянке в густой, изрезанной глубокими оврагами дубовой рощице вблизи тракта, находясь под присмотром веснушчатого чумазого сорванца лет шести, чем-то похожего на Миррона. Но к нашим зверушкам добавилась еще одна каурая кобылка с клеймом полка вспомогательных войск Коалиции на крупе.

— Мой трофей! — похвастался Миррон. — После битвы на броде их отряды шарят по окрестностям. Один из патрулей вчера на меня наткнулся, когда в рощу полез. Зря они так усердствовали. Ну, доложили бы: мол, так и так, искали весь день, никого не нашли, а сами бы в это время раздавили бутылочку за победу да за то, что в живых остались. А так… Четыре трупа на поляне дополнят утренний пейзаж. Последний из них, младший офицер, в панике ломанулся в подлесок, не разбирая пути-дороги, залетел в овраг, скатился в кусты вместе с конем и сломал себе ногу. Лошадку я вытащил, а калеку пришлось добить, чтобы не мучился. Правда, перед этим он мне выложил все, что знал, вплоть до того, какого цвета подштанники у ихнего полковника. События развивались так: вчера утром к Травинкалису подошел пресловутый «авангард армии Света». Данийцы, согнавшие на битву всех, кого смогли, были несказанно удивлены численностью противника — армия Света состояла всего лишь из королевского легиона Фацении. Стоя друг против друга на поле перед городскими воротами, обе армии орали непристойности и поносили супостатов на чем свет стоит, а самые пылкие бойцы для пущей убедительности снимали штаны, поворачивались к противнику задом и наглядно выказывали свое презрение. Но в основном с обеих сторон на поле боя были южане, а сражаться со своими братьями по вере особенно никто не хотел. И, может быть, все бы и обошлось, если б во главе армии Света не оказалась некая особа с большим хвостом волос, еще более большим мечом и непомерно большим самомнением. Пока распаленные мужики показывали друг другу задницы, она еще как-то терпела, но когда какой-то мудозвон вздумал обнажить свое достоинство и демонстративно облегчиться в сторону защитников веры, уязвленная женская гордость обнаружила свой предел, и наглец получил то, чего, собственно, и заслуживал, — стрелу в причинное место. Но сколь бы наказание ни было справедливым, это все же была первая кровь. А кровь требует отмщения. Началась яростная перестрелка, и тогда ваш легион пошел на прорыв, выстроившись клином, на острие которого шли рыцари Храма. Несмотря на почти пятикратное превосходство противника, фаценцы прорвали вражеский строй, и какой-то их части удалось пересечь Стремную и уйти по Северному тракту в сторону данийской крепости Сестерниц. Их отступление прикрывали храмовники, полчаса удерживая брод от яростного натиска войск противника. Но около двух тысяч легионеров так и не добрались до реки — они были окружены в чистом поле и приняли свой смертный бой. Большая половина войск Коалиции полегла в той битве, а уцелели в основном полки «титульной нации», стоявшие в последних рядах. Сейчас диспозиция театра военных действий выглядит следующим образом: армия Коалиции частью разбилась на сотни и расползлась по окрестностям, прочесывая леса и болота в поисках исчезнувшего отряда храмовников, а частью — преследует прорвавшихся легионеров. Но даже если легиону удастся от них оторваться, им все равно не спастись, потому что еще одна армия Коалиции, не успевшая на битву, развернулась где-то в районе Елового Хвоста. Фактически мы с вами сейчас находимся в плотном вражеском окружении — войска Коалиции перекрыли все дороги и тропинки на север, а на озерах и протоках к востоку отсюда денно и нощно курсируют данийские боевые яхты. На юге, вдоль Эштринского тракта, по которому прошла армия Света, ныне свирепствует Контрразведка, а мародерствующие наемники победившей стороны расползлись по всей Травинате. Если верить доносам Люксовых громил, то в самом Травинкалисе остались лишь когорта городской стражи и пара сотен наемников из Зеленодолья, опоздавших к началу битвы, а потому и уцелевших. Через час-другой вся эта толпа, с Бледной Тенью на подхвате, сядет нам на хвост.

— Если судья Чарнок погребен под руинами тюрьмы, они еще не скоро вспомнят про нас, — возразил Штырь.

— Чарнок — кусачая мошка, но его личные амбиции никого не волнуют. А вы, похоже, сильно зацепили Контрразведку, сломав ее тщательно разработанные планы покорения свободных южных стран. Такого удара вам не простят, это — Высший Приказ в квадрате, и уже очень скоро все силы этой страхолюдной клики будут брошены против нас. Они будут преследовать нас везде, днем и ночью, пока не загонят в угол…

— Мы и так понимаем, насколько плохи наши дела, — резко оборвал сержанта Таниус. — Ты тут каждый кустик знаешь, так что лучше посоветуй, как выбраться из окружения и что нам делать вообще.

— Первым делом надо уходить от города, в леса. Северный тракт далеко просматривается с дозорных башен Травинкалиса, поэтому мы можем пересечь его только в сумерках — так же, как и неделю назад. А потом мы спрячемся в горах на западе — у меня там есть пара укромных местечек.

— От Тени можно убежать, но нельзя спрятаться, и ты знаешь это не хуже меня!

— Знаю… Но пока мы недвижимы — она нас не обнаружит. Шансов на спасение мало, и все же они есть. Первый из них — сбить погоню со следа, убив Бледную Тень. Знаю, что такого до сих пор никому не удавалось, но она — из плоти и крови, поэтому уязвима, как любой из нас. Однако это лишь отдалит неизбежное, поскольку Контрразведка может задействовать другую, третью, — никто не знает, сколько этих тварей на самом деле. Второй вариант я считаю невозможным, но, по сути, это единственный выход. Надо уничтожить штаб тайной организации вместе с ее руководством.

— Ты не слишком ли размечтался? Вся мощь и сила Империи не помогла ей справиться с Контрразведкой — куда уж нам, всеми гонимым доходягам. Мы не знаем, ни кто возглавляет эту вездесущую паучью сеть, ни где у них главное логово.

— Это проще, чем ты думаешь. В Контрразведке — строгая иерархия «троек», там нет совещательных групп, все решения спускаются сверху или принимаются на местах, но тоже авторитарно, как в армии. И это хорошо, потому что всегда есть с кого спросить, а в случае, если агент среднего звена попадет в руки врага — чего, кстати, на моей памяти не случалось ни разу, — он сможет выдать только трех своих подчиненных. Если эту систему свести к логическому концу, получается, что всей огромной шпионской армадой руководит один человек.

— И этот человек не может быть у всех на виду, — продолжил я, почуяв свою стезю. — Скорее всего он прячется где-то в глухом лесу, в секретной подземной крепости с множеством выходов. Или в мрачном, затерянном замке высоко в горах.

— Возможно. Но со своими тремя подчиненными, разбросанными по городам и странам, он может общаться только с помощью специальных посланников, которые должны обладать абсолютной памятью и передавать сообщение дословно.

— Постой-ка, утром в храме судья Чарнок обмолвился, что он руководит Контрразведкой на Юге. Значит, выше него стоит только самый набольший! Нам надо найти гонца судьи и вывернуть его наизнанку.

— Ну-ну. Проще найти иголку в стоге сена — у гонца же не написано на лбу, кто он есть такой. Чтобы выйти на гонца, для начала нам придется вывернуть наизнанку самого судью, если он еще жив.

— А он все-таки жив, мерзавец! — пробормотал Штырь, залезший на нижнюю ветку огромного дуба и наблюдавший за дорогой. — К броду скачет большой конный отряд, человек двести, а этот хмырь в своих малиновых лохмотьях жарит впереди всех. Рядом с ним — продажная волшебница с зеленым шлейфом и… чудом выживший карлик-палачик. А Тени среди них нет — значит, они пока не знают точно, где нас искать.

— Здесь, прямо под носом у дозорных, они нас искать не будут. Кроме того, используя маленькие военные хитрости, Мы их завлечем туда, где они будут искать нас до скончания веков. Смотрите на дорогу.

Отряд городской когорты уже пересек брод и стремительно несся в нашу сторону. В это время в паре сотен шагов от Нас на дорогу вышел уже знакомый нам мальчуган, ведя на привязи тощую облезлую козу. От отряда отделилась группа во главе с судьей и направилась к нему. Чарнок что-то у него спросил, мальчик кивнул в сторону соснового леса по ту сторону тракта. Судья нахмурился, спросил еще раз и внезапно с размаху влепил мальчику оплеуху. Тот немедленно распустил нюни, вытащил из кармана золотую монету и ткнул пальцем в сторону полузаросшего проселка на востоке. Судья махнул рукой, и двое всадников ускакали туда.

— Эти паскуды считают, что предательство — обычная вещь для человека, пойманного на лжи, — прошептал Миррон, объясняя происходящее. — Конечно, Чарнок знал, что мы не пересекали тракт. А теперь он узнал, что мы уходим в сторону ундотских болот.

— Солгавший единожды — солжет и второй раз. Судья на этом поприще не то что собаку — целого быка съел. Так что твоя затея без толку — мальчонку жалко.

— Валиен, ну не держи ты меня за дурачка. Вчера, после стычки с данийским разъездом, я полдня гнал четверку коней с трупами в седлах на восток, по старой дороге на Гарт, а потом полдня возвращался назад через те самые гати на болотах, по которым во время войны мы с тобой делали рейды во вражеский тыл. Голову дам на отсечение — ни один чурбан из когорты не сможет отличить сегодняшний конский след от вчерашнего. А определить то, что это именно ваши следы, большого труда не составит: только в горной Фацении коней подковывают особыми когтистыми подковами.

Пока сержант втолковывал прописные, по его мнению, истины нам, недалеким городским «заседальцам», разведка когорты вернулась и сделала доклад. Даже отсюда было видно, как просиял Чарнок. Довольный судья погладил мальчика по голове и дал еще одну монетку. Что ж, такова его низменная сущность: предатель искренне хочет верить, что он не один такой гад на белом свете, поэтому ценит и уважает предательство других, так всегда было, есть и будет. Но неужели Игрок, чей леденящий взгляд просматривает душу насквозь, не почуял подвоха? Это очень странно…

Когорта с лязгом и визгом унеслась на восток, а мальчишка, отвесив пинка жалобно заблеявшей козе, нырнул в зеленый шатер подлеска и через минуту был здесь.

— Молодец, пацан, все сделал правильно, не испугался, — похвалил его Миррон. — Достойная смена вырастает.

— Так это твой, что ли?

— Мой. . Будущий защитник Травинаты и борец за ее свободу. Миррон-младший, от имени травянского Сопротивления и от имени Империи, объявляю тебе благодарность.

— Служу Родине и Империи, мой сержант!

У меня слезы навернулись на глаза. Шестнадцать лет назад, после моего первого рейда, первого убитого врага, первого боевого крещения, я произнес эти слова, стоя перед парадным строем диверсионного легиона. И наш престарелый, убеленный сединами легат, которого мы за глаза величали Дедушкой, торжественно вручил мне нашивку с черной летучей мышью — символом ночных рейдеров — в знак того, что я стал одним из них. Эти слова — навсегда в моем сердце. И ют она, наша молодая смена, еще помнящая вкус материнского молока, но глаза уже горят, а худенькие ручонки восторженно и осторожно тянутся к мечу. Когда-то и мы были такими же…

Мы сидели в роще до вечера. За неимением иных занятий все как один лузгали горелые тыквенные семечки, поминутно отплевываясь и поминая недобрым словом «высококачественные» Акжсовы услуги. Таниус и Штырь играли друг с другом на деньги, которых у них не было. Естественно, капитан Фрай проигрался в пух и прах, обозвал своего бывшего подчиненного жуликом, шулером и проходимцем и даже хотел разжаловать за обман старшего по званию, но с запозданием сообразил, что ниже рядового звания не бывает. Миррон-младший убежал в свою деревню, Миррон-старший битый час пытался стащить с моей головы ночной горшок, потом плюнул и со злости так саданул по нему кулаком, что распроклятая посудина съехала мне на переносицу.

Полной темноты дожидаться не стоило, в начале июня Дни в этих краях длинные. Миррон предположил, что Чарнок Увел с собой всю когорту городской стражи, оставив для охраны ворот Травинкалиса лишь несколько бойцов. Так что имело смысл рискнуть и перейти тракт в сумерках, пока какой-нибудь вражеский отряд не вернулся в город. Форму Контрразведки мы сняли и закопали под ближайшей осиной — теперь она нас уже не прикрывала, а при встрече с уцелевшими бойцами армии Света нас в таком виде расстреляли бы без лишних разговоров.

Как только светила одно за другим нырнули за горизонт, мы покинули спасительную зелень и погнали коней через тракт, луга и редкую березовую поросль — туда, где сплошной стеной чернел сосновый бор.

Все-таки нас заметили — в Травинкалисе надрывно затрубил, захлебываясь, сигнальный рожок дозорного. Но спасительный лес был уже близок.

Рядом враг, берегись! Я пригнулся, отчаянно натягивая узду, но было поздно: в кустах перед нами раздалась короткая команда, и дружно щелкнули арбалеты.

«Кавалерийские…» — промелькнула в голове обрывочная мысль, и в следующий миг лошадь подо мной рухнула на полном скаку. Я вылетел из седла, как камень из пращи, и последнее, что я увидел, был огромный, заросший лишайником сосновый ствол, несущийся на меня…

Дон-н-г, дон-н-г, до-н-г! Что это, тюремный гонг? Я опять в тюрьме? Но тюрьмы больше нет. Тогда почему так темно и что это грохает у меня в голове? Вспоминай, Валиен, вспоминай, допрашивай свою измочаленную память! Скачка с горшком на голове, подстреленная лошадь, дерево… После удара о него моя голова полностью ушла в горшок, но это все же лучше, если бы она провалилась по уши в грудную клетку. Теперь понятно, почему так болит нос. Да что за урод колотит мне по голове?! Интересно, о чем спорят эти недоумки…

— …надо в нем дырки пробить на уровне глаз и рта, У меня где-то костыль завалялся. (Штырь)

— Болван, так ты ему череп продырявишь! Нет, надо его мечом раскроить! (Таниус)

— Ага, вместе с головой! Надо пилить! (Миррон)

— Ну, это вообще будет зверство! Да и пилы у нас нет… (снова Таниус, задумчиво)

— Тогда уж лучше топором тюкнуть, чтобы долго не мучился, ежели чего. (Штырь — смешно ему, мерзавцу!)

— Мой походный подойдет? (Таниус, с явным сомнением)

— Только он и подойдет! А вот, кстати, и пенек поблизости имеется, тащите-ка его туда. (Штырь, командным тоном. Кажется, пора и мне голос подать)

— А-а-а!!! Пустите, изверги! Таниус, ты же умный и порядочный, не слушай этих идиотов! Стойте! Остановите-е-сь!!!

Донышко горшка отвалилось, разрубленное двумя ударами, вместе с изрядным клоком моих волос. Оскальпировали-таки… Далее Миррон обрезал все стенки, кроме горлышка: оно было толстым, а у сержанта все-таки достало ума не рубить с размаху по моей шее. Остатки горшка сползли до плеч, получилось что-то наподобие обруча.

— Хороший ошейник для сыскной ищейки! — не преминул поиздеваться Штырь.

А если бы хоть раз рука дрогнула? Так эти морды стоят и ржут, им весело, Штырю — в особенности! Ну, я тебе сейчас за все отплачу — сыщик Райен страшен в гневе!

Я глубоко вдохнул свежий лесной воздух, подобрал увесистую березовую палку и уже на полном серьезе собирался обломать ее о бока маленького негодяя. Но, только раз взглянув на него, я тотчас перевел взгляд еще дальше, и мой боевой запал моментально потух — на Овечий Брод, взметая тучи брызг, влетел крупный кавалерийский отряд — клинков двадцать или тридцать. Это была погоня за нами — всадники даже не замедлили ход на перекатах, хотя на скользких валунах их кони запросто могли переломать ноги.

В минувшей короткой стычке с данийским патрулем мои ребята оказались на высоте — двоих наши боевые фаценские скакуны попросту раздавили своими шипованными подковами, третьего Таниус разрубил чуть ли не надвое, четвертый валялся чуть поодаль с разорванным горлом — это работа Штыря. У нас, если не считать мой разбитый нос, никто не получил и царапины, но мы потеряли двух коней — каурую Миррона тоже подстрелили. Зато в зарослях можжевельника обнаружилась четверка тонконогих данийских рысаков бездарно погибшего отряда. Они, конечно, повозмущались, пофыркали, даже лягнулись пару раз, но права выбора хозяина им никто не давал: почувствовав каблуки у себя на ребрах строптивые зверюги быстро сообразили, кто тут главный.

Теперь все решит скорость. После захода солнца лес выглядит совсем по-другому — сумерки сгустились, черный лес обступил нас со всех сторон. Я не был в этих краях полтора десятка лет, но Миррон уверенно гнал наш маленький отряд по заросшим тропинкам в молодом березняке. Его уверенность вызывала у меня некоторые сомнения — диверсанты, следопыты по роду своей службы, привыкли двигаться на своих двоих, но верхами раз от разу терялись даже во вдоль и поперек исхоженных краях.

Так или иначе, лучшего проводника у нас не было. Где-то позади в подлесок с большим шумом и треском ввалилась погоня. Мы еще прибавили ходу и оказались в какой-то теснине. Кажется, это место мы не проходили. Впрочем, дорога вела на подъем, а значит, мы приближались к ущелью Стремглавы.

Нас заметили снизу — сзади раздались крики, высоко над головой свистнула одинокая стрела. Дорога внезапно кончилась — мы стояли на голом каменном выступе, а под нами черной лентой петляла река. Это была Стремглава — другой столь крупной реки в здешних краях не было. Вместо того чтобы увести в предгорья, коварная лесная тропа вывела нас прямо к реке. На востоке россыпями огней светился Травинкалис. Я вдруг понял, куда мы попали.

— Лысая Круча… — ответил за меня Миррон. — Видно, сама судьба меня сюда привела.

— Уходим отсюда, пока нас тут не поймали, как лису в курятнике! — воскликнул разгоряченный Штырь.

— Поздно. Мы попали в тот же капкан, что и мой отряд пятнадцать лет назад. Но теперь у нас есть время, пока погоня ищет дорогу к вершине. Там, внизу, было узкое место, проход между каменными глыбами, где может проехать только один человек. Вдвоем этот проход можно напрочь перекрыть — тогда противнику остается лезть в обход через кусты по крутому склону.

— Кони останутся здесь, — быстро решил Таниус. — Я и Сток возьмем на себя теснину. Миррон, прикроешь нас с тыла.

— Но самое главное — охраняй Райена, враг охотится именно за ним. Пойдем, боец-удалец, — нас ждет славная драчка!

— Это — конец, — упавшим голосом произнес Миррон, как только мои «хранители» убежали вниз по тропе. — Они слишком быстро взяли наш след. Бледная Тень с ними. Всегда ждал этого момента, а теперь, когда смерть распахнула свои объятия, почему-то совсем не хочется умирать. В голову так и прут какие-то незавершенные дела, недосказанные слова.

— Да ты что! Брось, перестань отпевать нас заживо!

— Э-эх, ну и… с ним! Мы с тобой — солдаты, а солдат должен умирать на поле боя, на груде поверженных врагов, в разбитых доспехах, со сломанным мечом и с крепким словом на устах. Что-то меня мандраж берет, на трезвак в смертельный бой идти не стоит. Вал иен, у тебя выпить есть?

Мое «жидкое золото», облеченное в плетеные корзинки с соломенной подкладкой, благополучно перенесло дорожные передряги и дождалось-таки своего часа. Я открыл бутылку с «Голубым огоньком», отхлебнул самую малость и скривился.

— Из горла даже с похмелья негоже! — заворчал сержант. — Посуда есть? О, а это что такое у тебя из седельной сумки торчит — никак рог? А ну-ка давай его сюда, выпьем за нашу удачу.

Меня с одного глотка перекосило, а сержант вылил в рог сразу полбутылки чистейшего перегона и выпил одним залпом.

— Давно такого зелья не пил! Ух, как забирает, сразу в голову ударило. Валиен, глянь-ка на город. Мне спьяну кажется, или ты это тоже видишь?

Я пригляделся к Травинкалису, и увиденное мною было столь странным, что первым делом подумалось — мне тоже кажется. Но когда я понял, что это мне все же не кажется, просто оторопел. Над вечерним сумеречным городом проглядывалась огромная черная туча — плотная и по своей форме похожая то ли на отощавшего кашалота, то ли на исполинский болт с опухшей шляпкой. Попытка осмыслить сей факт к успеху не привела — при взгляде на странную тучу мысли Начинали заплетаться так, словно я действительно перебрал Лишнего и начинаю воспринимать всерьез то, чего на самом деле и нет.

— Морок какой-то, — глухо высказался Миррон, вытащив мой разум из путаницы бессмысленности. — Не бери в голову, перед боем чего только не кажется… Ого, слышал? Твои парни уже в деле. Заряжай стрелялку, сейчас начнется. Жаль, иноземный доспешек тонковат, стрелу не выдержит.

Внизу снова громко щелкнул арбалет Таниуса, сразу же жалобно заржала лошадь, раздался лязг мечей и предсмертные крики солдат когорты. Там какое-то время продолжалась ожесточенная схватка, потом все резко стихло, раздался победный вопль уцелевшего вражеского бойца. Нет больше блистательного Таниуса, нет забавного Штыря. Мы остались вдвоем, настал наш черед. С тропы на площадку выскочили два солдата когорты, столкнулись с сержантом нос к носу и осели с булькающим хрипом из глоток, пронзенных ножами Миррона.

Больше никого не было, лишь ветер вяло перебирал листья на раскидистых кустах жимолости. С другого края площадки донеслось слабое шуршание. Однако туда, по почти отвесному склону, так быстро залезть никто не мог. Может быть, это ежик на ночную охоту вышел?

Наши «звоночки» отмолчались, но Миррон, с двумя ножами наготове, все же пошел проверять. До кустов он не дошел совсем чуть-чуть — что-то тонко свистнуло, раздался глухой удар, и сержант, отлетев на пару шагов, грянулся о камни и остался недвижим. Из его груди торчали пять тонких трехгранных спиц-лезвий.

Тут же из темноты проявился дистрофичный силуэт Бледной Тени, в руках ее блеснула сталь. Я разрядил свой арбалет — болт ударил Тень и отбросил ее назад, во мрак.

Неужели я ее убил? Дрожащими руками я вновь начал натягивать трос, но тут меня что-то сбило с ног. Арбалет отлетел куда-то, резким движением я перекинулся на спину и выхватил клинок, готовясь отразить удар. Тень отчего-то не торопилась напасть на меня, медленно вытягивала стрелу из-за плеча и ждала, пока я не встану на ноги.

— Ф-фот и сф-фиделис-сь ф-фноф-фь, гос-сподин рас-следоф-фатель. Теперь уш-ше ф-ф пос-следний рас-с, — прошипела Тень, буравя меня мелкими колючими глазками.

— Ты — Игрок?

— Угадал, молодетс-с. Удобное тело, проч-чное, нас-сто-ящ-щая боеф-фая маш-шина, ни малейш-шего прис-снака душ-ши. К с-сош-шалению, по этой ш-ше притщ-щине не с-смогу долго ф-ф нем продерш-шаться. Но на тебя хф-фатит.

— А как же Чарнок?

— С-судья не опраф-фдал доф-ферия, к тому ш-ше ес-сть кое-кто поф-фыш-ше его, он меня даф-фно ш-шдет.

— И кто же это?

— Я бы тебе с-сказал, но мертф-фым с-снания не нуш-шны. Ты мне порядком надоел, с-сыс-скарь, с-сейтш-шас я даш-ше с-с тобой играть не буду. Ты отпраф-фиш-шься фс-след с-са сф-фоими тоф-фарисш-шами, ф-ф мир иной.

Я даже не увидел, как Тень метнулась во второй раз, зато почувствовал, как немеет рука, из которой был выбит меч. Третий бросок, удар в грудь, и я отлетаю, как пушинка.

— С-слабак! — со зловещей ухмылкой прошипела Тень. — Ш-шалкий тщ-щеловетш-шиш-шка! Я задуш-шу тебя голыми руками.

Отбросив кинжал, Тень нарочито показно начала шаг за шагом приближаться ко мне. Из оружия у меня оставался только засапожный нож. Где же у нее уязвимое место? Может быть, шея? Нож по рукоятку вонзился туда, где у нормального человека — гортань.

— Глупетс-с! С-сталью меня не убить! — вытащив нож, злорадно прошипела Тень, хотя после такого удара у нее должны были быть разорваны голосовые связки.

Но раз ее не берет сталь, то, может быть, возьмет дерево? Я, вспомнив, какТаниус намедни пробил «железную защиту» колдуна обычным табуретом, подхватил увесистую корягу и вдарил наотмашь бездушной твари по шее. Палка переломилась, а Тень всего лишь поправила смятый воротничок.

— Тош-ше неф-ферно! Даю еш-ше одну попытку.

С этими словами обломком моей же коряги я сам получил по шее, сделал кульбит в воздухе и плюхнулся на собственный рюкзак, что-то острое порвало мне куртку и, сдирая кожу, проехалось по ребрам. Затуманенными глазами, в которых мерцали разноцветные круги, я обнаружил, что едва не напоролся на окованное острие рога неизвестной горной животины, из которого покойный Миррон выпил свой последний глоток перегона. Может, эту нечисть кость возьмет?

Собрав последние силы и сосредоточившись, я нанес сокрушительный удар по лбу зловещего создания. К сожалению, надежда оказалась тщетной — рог разлетелся на кусочки, а Тень лишь покачнулась и прошипела:

— Игра оконтш-шена.

Костлявые гибкие руки подняли меня за воротник, встряхнули, перетряхнули, и я почувствовал себя тряпичной игрушкой в лапах молодого тигренка. Тень приблизила свое «лицо» к моему, взглянула в лучших традициях Игрока и внезапно рявкнула и щелкнула зубами. Меня прошиб холодный пот, внутри все опустилось, я громко икнул со страху. Тень, учуяв запах перегара, резко отдернула голову, поморщилась и прошипела:

— Ф-фу, алкоголик нес-счас-стный! Я буду с-смотреть тебе в глас-са, когда ты будеш-шь умирать. Когда ты ис-спус-стиш-шь пос-следний фс-сдох, я с-саберу тф-фою душ-шу и обреку ее на ф-фетш-шные с-страдания ф-фо Тьме. Да будет так!

Длинные пальцы Тени скользнули на мое горло. То есть не на горло, а на горлышко от медного горшка, которое до сих пор болталось на моей шее. Я с ужасом ощутил, как податливая медь начинает гнуться и ломаться в тисках стального захвата.

А! А-а-а… Спасите, я же сейчас умру! Спасите, помогите!!!

Не ори попусту, никто тебе уже не поможет — все погибли. Так что помогай сам себе, глупый сыскарь, работай головой, пока тебе ее не оторвали. Кажется, Тень не любит алкоголь. Влить бы в нее оставшуюся половинку «Голубого огонька». Но до рюкзака уже не достать. А это что у тебя зажато в руке? Навершие разбитого рога, еще не просохшее от перегона. Это мой последний шанс. Получай, тварь!

Бледная Тень настолько увлеклась моим удушением, что даже не заметила движения моей руки. Обломок рога с чмоканьем воткнулся Тени прямо в глаз, утонув в нем почти наполовину. Хватка не ослабла — Тень еще не поняла, что с ней случилось, второй глаз презрительно смотрел на меня.

Но вот руки, вдавливавшие искореженную медь в мое горло, дрогнули. Затем смертоносное создание вздрогнуло уже всем телом. Оно еще держало руки на моей шее, не догадываясь о том, что капля за каплей перегон растворяется в ее крови. А когда Тень с большим запозданием сообразила, что является причиной столь странного состояния, было уже поздно: жестокая ломка скрутила члены бледного человечка, не позволяя ему выдернуть гибельный рог. С хриплым то ли шипением, то ли кваканьем Тень корчилась и извивалась на камнях, постепенно сползая к обрыву над рекой. Изогнувшись в очередной раз, она свалилась с кручи, снизу раздался глухой удар тела о камни на берегу реки.

Наступила тишина. Даже ветер утих. Я сидел и тупо смотрел в темноту, окутавшую мир. Я сделал это. Я сразил зло. Но никогда еще смерть не подходила так близко, не дышала мне прямо в лицо. Я победил, но я остался один: безликая дама в сером саване забрала за грань всех моих друзей.

Впрочем, не всех. В стороне раздался слабый хрип — Миррон был еще жив. Его надо было спасать, но, увы, я — не лекарь, разве что сумею кровь остановить да повязку на рану наложить. Первым делом надо вытащить эти спицы из груди сержанта.

— Не трогай, не поможет… — слабее шелеста опавшего листа прошептал Миррон. — Яд уже в крови, я ничего не чувствую. Я думал, умирать больно. Нет же, просто сознание затуманивается… Жаль, кольчужную броню утопил, она бы меня сейчас выручила… Без меня вам в горах не скрыться. Уходите на запад, в пустыню, найдите наш рейдерский путь, что пролегает через мертвую голову, мертвый город, врата мертвых и… дар смерти. Пройдя этот путь, вы выйдете в тыл врага и нанесете ему точный и смертельный удар. Вспомни золотые слова нашего старого легата: «Диверсанты — кость имперской армии, и пока жив хотя бы один из них — Империя будет стоять». Теперь ты — последний из «Летучих Мышей». Теперь только ты сможешь спасти Империю. А я ухожу, пришел конец старому служаке… Мои мальчики… Они стоят на восходе, в лучах алого солнца… Они простили меня, они протягивают мне руки… Они зовут меня… Прощай…

Прощай. Я закрыл навсегда остановившиеся глаза, машинально посмотрел на свои ободранные о каменную крошку руки, и внезапная мысль-догадка взрезала мой оцепеневший разум. Неразъемные Браслеты по-прежнему на моих руках. Мои друзья живы!

Пошатываясь, как тростинка на ветру, я побрел вниз по тропе. За вторым или третьим поворотом мне открылась панорама минувшего боя. Проход между двумя огромными валунами был завален трупами коней и людей, а по эту сторону камней лежали Таниус и Штырь, оба без видимых повреждений, забрызганные кровью с головы до пят и при этом мирно посапывали, словно были не на поле боя, а в какой-нибудь таверне. Ребята, видно, до того умаялись мечами махать, что заснули прямо в процессе сражения. Причем не они одни — из-за валуна доносился раскатистый храп.

«Команда, подъем!» — с этими словами я пнул капитана Фрая в бронированный бок, рискуя получить травму ноги. Хоть бы пошевелился, увалень. Ну уж этой-то малокалиберной сопелке я сейчас точно ребра пересчитаю!

Я примерился, отвел ногу и от души врезал ребром башмака туда, где, по моему предположению, у Штыря должен был быть бок. Однако моя нога не нашла намеченной цели, рванулась в небеса и предательски повалила меня на травку — маленький хитрец услышал, каким способом я пытался поднять Таниуса, и был готов к такой же «побудке». Поэтому в последний момент Штырь просто перевалился на другой бок, издевательски смотря на меня прищуренными сонными глазками.

«Пока вы тут дрыхли, Миррон погиб!» — хотел крикнуть я, но голос внезапно задрожал.

— Это все он! — прогудел из-под забрала проснувшийся Таниус, — В самый разгар боя нашему rope-алхимику вздумалось метнуть во врагов свою газовую гранату! Не спорю, вещь оказалась на редкость убойной — с той стороны камня всех как косой скосило. Но этот раздолбай-гранатометчик не сообразил, что ветер дует в нашу сторону, так что сонной дури и на нас хватило.

— Что было — то прошло, а что прошло — то забыто, — сделав умное лицо, заявил Штырь. — А сейчас надо повязать солдат, пока они еще спят, и с рассветом уходить от Кручи. Долго здесь задерживаться нельзя — хотя бы один боец должен был остаться сторожить коней когорты, и этот счастливчик теперь наверняка чешет без оглядки в сторону Травинка-лиса. Если он предупредит контрразведчиков, и Бледная Тень заявится сюда сейчас…

— Тень уже сдохла, но нам от этого стало не намного легче, — ответил я, поднимая слезящиеся от газовых испарений глаза в сторону вершины. — Чарнок будет землю носом рыть и камни грызть, но нас достанет, ведь он узнает, в какой стороне нас искать. Все дороги в Травинате перекрыты уже сейчас, а теперь, после смерти Миррона, скрыться в пригорных лесах мы уже не сможем: не пройдет и дня, как агенты Контрразведки возьмут наш след. Фактически нам остается только одно: уходить ущельем Стремглавы в горы и дальше — в пустыню Хиггии.

— Тебе виднее, — ответил Таниус, связывая очередного бесчувственного стражника. — Я в этих местах не был, Сток — тоже…

— И мне не довелось. Но во время войны диверсионный отряд, в котором служил Миррон, тогда еще рядовой солдат, сделал невозможное: пройдя через пустыню и горы, они вышли в глубокий тыл армии Коалиции, где навели такого шороху, что данийцы были вынуждены немедленно прекратить военные действия и заключить перемирие. Именно за этот поход Миррон был награжден высшей наградой Империи — Золотым Лотосом.

— Уж если они прошли этот путь на своих двоих, то верхом нам это большого труда не составит, — откликнулся Штырь, наскоро потрошивший карманы солдат. Конечно, кроме оторванных пуговиц и тряпиц для чистки сапог, он там ничего не нашел, но свое неуемное любопытство удовлетворил.

— Как знать… В горах нет надежнее фаценского барана, в пустыне — хиггийского верблюда, но никакой зверь не сравнится с человеком по части воли. А лошадь — существо избалованное, может ногу сломать, животом зачахнуть и вообще околеть без какой-либо ведомой причины.

Я не стал оглашать одну странную деталь знаменитого диверсионного рейда — никто из его участников не помнил совершенно ничего из происшедшего с ними. Миррон всячески избегал разговоров на эту тему и лишь однажды, во время разговора по душам, признался, что всех уцелевших «спасителей Империи» сразу же после вручения наград загнали в темный подвал близлежащей сельской церквушки. Там служители Храма посредством настойчивого убеждения начисто «промыли» рейдерские мозги, причем до такой степени, что некоторые воины потом не могли вспомнить даже своего имени.

Самого Миррона от помутнения рассудка спасло только то, что по возвращении он от переизбытка чувств опорожнил бутыль с перегоном, и в злополучный подвал его тащили на руках. Что там с ним сотворили, он не помнил, но все его воспоминания о минувшем рейде смешались и перепутались настолько, что любая попытка реконструировать происходившие события вызывала лишь головную боль. Осталось лишь чувство того, что имперские диверсанты нашли в пустыне что-то чрезвычайно необыкновенное и важное и это «что-то» способно было совершенно изменить мир. Но что именно это было, Миррон так и не вспомнил, хотя с той поры минуло четверть века. К тому же он совершенно позабыл путь своего отряда — в его памяти уцелели лишь обрывочные «мертвые» моменты.

Стало быть, дорогу нам придется искать самим — поутру; затемно же отправляться в путь по лесным тропам было опасно из-за большой вероятности заблудиться в незнакомых местах без проводника. А проводника у нас больше не было…

Миррон был похоронен на вершине Лысой Кручи, под насыпью, — всю ночь мы таскали камни на его могилу. Также мы хотели привлечь к этому делу и пленных, но снотворное зелье Штыря оказалось на редкость крепким — ни один солдат когорты не проснулся самостоятельно. Одного мы попытались растормошить для допроса, но он лишь тупо смотрел на нас и снова впадал в забытье.

Каждый раз, глядя на восход солнца, чувствуешь восторженность в душе. Где бы ты ни был, кем бы ты ни был, кем бы ты себя ни считал — солнце встает для всех людей на свете, но его сияние даровано лично тебе. Это — твое ощущение причастности к рождению нового дня. Этот прекрасный рассвет — для тебя, это розовое сияние — для тебя, этот рассекающий тьму сияющий поток направлен прямо в твое сердце.

Она, идущая по первому лучу Света… Ее ты узнаешь сразу, и тогда твоя жизнь изменится раз и навсегда. Не нужно храмовых зеркал, чтобы увидеть Ее. Построй Храм в своем сердце, открой в нем настежь все двери и окна, чтобы свет не встретил преград. И когда Она войдет в твою обитель, ты станешь самым счастливым человеком мира. Поймай этот луч в глаза — зеркало твоей души. Когда ты закроешь глаза, Ее образ останется. Запомни его и храни его в своей памяти. Это — твой маяк в жизни. Это — частичка Света, она навсегда останется с тобой.

С первым лучом солнца мы двинулись по едва заметным лесным тропам в сторону ущелья Стремглавы, не отходя далеко от речного русла. Эти дикие безлюдные места сохранили свою первозданную прелесть — каскады шумящих порогов, могучий сосновый лес, нетронутый рукой человека, многочисленные зверюшки, чьи любопытные глаза смотрели на нас из подлеска. Как хотелось задержаться здесь на денек, приобщиться к этой красоте, искупаться в кристально чистой ледяной воде, поваляться на пригревающем солнышке, выловить пару жирных форелей, гуляющих по дну…

Но нам было не до того — я нутром чуял погоню. Мы гнали лошадей весь день, практически не останавливаясь и лишь в короткие ночные часы давая отдых измученным животным. Мои опасения насчет лошадей подтвердились самым худшим образом: изнеженные данийские скакуны оказались непригодны для перехода по каменистым тропам ущелья — одна из лошадей ни— с того ни с сего пала в первый же день пути. После второго дня, когда ущелье резко пошло вверх, а тропа стала каменистой, захромали еще две, и их пришлось бросить.

А преследователи были все ближе — по вечерам на горизонте поднимались в небо дымные столбы их костров. Расстояние между нами сокращалось каждый день и теперь составляло полдня пути.

Но вот ущелье закончилось. Река с узким гремящим каньоном осталась позади, а перед нами открылось еще одно ущелье. Тысячу лет назад Стремглава была большой рекой и несла свои бурные воды с Хиггийского плато. Но после того как Хиггия превратилась в пустыню, Стремглава уменьшилась чуть ли не втрое, оставив в память о своем былом величии крутые обрывистые берега в своем нижнем течении и пересохшее русло в верховьях, заполненное песком.

Как раз оно и простиралось сейчас перед нами. В этой пустоши, защищенной горами от горячих пустынных ветров, ухитрялись произрастать какие-то чахлые деревца и жесткая бурая травка, которую даже кони отказывались есть. Но горячее дыхание знойной пустыни ощущалось уже и здесь.

Мы разбили лагерь между песчаными холмами, под большим скальным выступом, закрывавшим нас от постоянных порывов ветра со стороны пустыни. Таниус, раскопавший ямку для костра, присвистнул от удивления и позвал нас. Под слоем песка обнаружилось старое кострище, в котором, помимо головешек, отыскалась очень знакомая мне вещь — сломанный метательный кинжал со стилизованной летучей мышью на лезвии. Оказалось, мы остановились на ночевку точно в том месте, где много лет назад стояли лагерем имперские диверсанты. По крайней мере мы идем верной дорогой, хотя другой здесь, похоже, и вовсе нет.

— В этом ущелье был кто-то еще, — заявил Штырь, вернувшись после сбора дров. — Совсем свежие порубки, дня три или четыре назад.

— Может, кого-то из прорвавшихся фаценцев занесло в эту глушь? — предположил я, хотя подумал совсем о другом.

Ущелье могло быть под наблюдением агентов Контрразведки. Впереди, высоко над нами, чернели окна, прорубленные прямо в скале, — там были жилища древних людей и возможные наблюдательные пункты врага. По преданиям, в доисторические времена в скалах Хиггийских гор были вырублены целые города, а впоследствии через это ущелье проходил путь из Хиггии в Южные Земли. Даже теперь, спустя века, грубо обтесанные дорожные плиты кое-где проглядывают из-под песчаных холмов.

Но нас больше тревожил не какой-то неизвестный враг впереди, а тот, который шел вослед за нами. Завтра мы войдем в пустыню — только там было возможно сбить погоню со следа, хотя при этом мы сами рисковали потеряться в безбрежном песчаном океане.

Горная ночь наступила внезапно, словно небо задвинули черным занавесом. С наступлением темноты пустыня ожила: зашуршали жуки-навозники, затрещали кузнечики, забегали скорпионы и фаланги, какие-то упитанные зверьки, похожие на мышь и зайца одновременно. Проснулась и живность покрупнее: раскатисто ухнул пустынный сычик, вылетевший из своего скального гнезда поохотиться, вдалеке обиженно затявкал шакал. Под покровом ночи кто-то кого-то изловил и теперь поедал с утробным урчанием и рычанием.

Из крупных хищников в этих местах водились лишь осторожные пустынные рыси и барсы, но последние — высоко в горах. Гораздо больше стоило опасаться происков со стороны двуногих хищников, поэтому ночь мы распределили на три дежурные смены. Мне досталась последняя — «петушиная», но это было все же лучше, чем средняя — «собачья».

Сутки, проведенные в седле, давали о себе знать: та важная часть моего тела, которую весь день «массировало» жесткое армейское седло, онемела до состояния деревянной чурки, а ноги, искривившиеся колесом «под коня», просто отказывались меня держать. Ну что поделать — я все-таки городской житель, уважающий удобные стулья и мягкие подушки, и к тяготам и лишениям походной жизни я не привыкну еще долго, если такое вообще возможно. Наскоро похлебав горлодерный супчик «от Штыря», сваренный из филейных частей подстреленного им же варана, я отполз под тент и моментально отключился.

Сны редко посещают меня. Может быть, потому, что человек я достаточно прагматичный, а может быть, потому, что я не пытаюсь понять их скрытый смысл. Как правило, мои сны являются отражением уже произошедших событий. Вот и сейчас я обнаружил себя в компании Таниуса и Штыря блуждающим по коридорам замка Лусар. Я знаю, что ничего нужного для следствия здесь мы не найдем, но все же мы что-то упорно ищем. Вот и кафедральный чертог, только он почему-то очень большой, больше даже, чем зал Верховного Прихода.

Таниус и Штырь отстали, теперь я в одиночестве иду между рядами колонн к блестящему алтарю-«сундуку». Но одиночество мнимо. Я чувствую, вижу боковым зрением, что чуть позади меня по левой галерее шаг в шаг, нога в ногу, двигается человек в черном. Если это Игрок, то почему я его совсем не боюсь? По правую руку от меня, мелькая светлым пятном в полумраке колонн, идет некто в бело-серебристом развевающемся платье, явно женского пола. Может быть, это Лусани? Я не могу повернуть голову, чтобы рассмотреть их. Даже не так — я не могу отвести взгляд от алтаря, который с каждым моим шагом блистает все ярче, словно золото начинает светиться изнутри. Это разгорается пламя жизни, оно влечет меня, оно зовет меня. За высокими стрельчатыми окнами розовым заревом разгорается заря, стены храма мелко содрогаются. Сейчас свершится чудо, алтарь раскроется, словно огромная золотая ракушка, и в потоке ослепительного света миру явится Мессия. Я буду первым человеком, кого она увидит. Даже неловко как-то — посланницу Небес, воплощенную красоту и чистоту, встречает какой-то грязный оборванец в шутовских клетчатых штанах.

Солнце встает. Я спешу дойти до алтаря, но успеваю пройти лишь несколько шагов — слепящий луч ударил мне в глаза, я вновь увидел Ее. Она пришла ко мне, Она позвала меня по имени. Только не закрывать глаза — пусть они ослепнут, но я должен запомнить Ее образ!

— Валиен. Валиен, проснись.

— Таниус?.. Убери факел!

— Бедненький, как же ты вымотался, даже заснул с открытыми глазами. Я тебя будил минут пять.

— А зачем?

— Твоя очередь в ночных сторожах. Не забудь костер поддерживать, да и сам в полудреме в него не свались.

Таниус, как есть в доспехах, неуклюже заполз под тент, и уже вскоре оттуда раздавался богатырский храп, распугивавший мелких хищников, чьи глаза изредка поблескивали в темноте в отсвете костра. Да за кого меня тут держат — обращаются, как с дитем неразумным! Я, между прочим, ветеран войны, получивший ранение в бою. Более того, я не просто бывалый солдат, я — диверсант, ночной рейдер, черная летучая мышь. Сейчас вы все увидите, на что я способен…

Лагерь мы разбили наспех — единственным защитным средством была веревка, которой окольцевали палатки. Представим, что где-то рядом, под покровом тьмы таится враг. Он нас видит, мы его — нет. Как предупредить нападение?

Первым делом на наиболее вероятных путях подхода противника ставим сигнальные нити-растяжки, причем на таком расстоянии, чтобы их не было видно в свете костра, но при этом было понятно, в каком месте прозвучит сигнал тревоги. Впрочем, на растяжки я особо не надеялся — этот нехитрый прием эффективен только там, где есть тропы, а в этой пустоши их нет ни одной.

Итак, удачно миновав мою примитивную сигнализацию, вражеский лазутчик подходит к костру на расстояние броска метательного ножа. И кого он там видит? Конечно же, меня — нерадивого сторожа, беспечно прикорнувшего у огонька. В потемках метнуть нож в спящего охранника сподобится только новичок — слишком высока вероятность, что жертва будет всего лишь ранена и поднимет своим истошным воплем не только весь лагерь, но даже и птиц, спящих в гнездах на скалах. Нет, опытный рейдер бесшумно подкрадется сзади и даже не будет пачкать оружие кровью — просто и без затей свернет соне шею.

Но мы тоже не вчера родились, знаем все диверсионные хитрости и заморочки. Вместо меня у костра будет маячить… скажем, Таниусов рюкзак, увенчанный его же шлемом и накрытый плащом. А я набью карманы семечками, заползу на холмик, сольюсь с темнотой и буду наблюдать оттуда, держа под рукой пару арбалетов.

Откуда-то донесся приглушенный лошадиный топот, потом снова, но уже тише. Все-таки к нам пожаловали гости. Ну что ж, милости просим, господа лазутчики, — наши стрелы давно ждут вашей кровушки. Хотя подкованные кони на

камнях издают совсем другой звук, более резкий и звонкий Скорее всего это шакалы вспугнули спящих газелей. Наверное, я слишком накрутил себя. Но как говорит диверсантская поговорка: «Лучше перебдеть, чем недобдеть».

Время шло. Лежка под кустиком оказалась не очень удобной — мелкие камушки впивались в бок, а колючие побеги безымянного растения больно царапали лицо и руки. Костер догорал, небо на востоке начало синеть. Вот уже и семечки кончились… Никто к нам не придет, зря я бегал тут в потемках.

Кажется, я отключился на минутку, но проснулся от первого же шороха. Осторожно поднял голову и оторопел — прямо перед моим носом, на расстоянии вытянутой руки, сердито зашипела небольшая угольно-черная змея, свернувшаяся клубком между корнями. Если мне память не изменяет, это — пустынная гадюка. Ее укус смертелен даже для верблюда. Только этого мне не хватало.

И пока я так лежал, медленно покрываясь холодным потом, и думал, что же предпринять, сзади послышались крадущиеся шаги. Двое. Они прошли по гребню холма и едва не споткнулись об меня. Просто чудо, что задергавшаяся гадюка не вцепилась мне прямо в лицо, зато зашипела она так громко, что темные фигуры поспешно отскочили, при этом один из них наступил своим окованным сапожищем мне на ладонь, даже не заметив этого. Уй-й-й, больно-то как! Ну, сейчас ты заплатишь за эту дерзость…

А лазутчики действовали слаженно, умно и расчетливо — один из них бесшумно зарядил два маленьких самострела и встал на пригорке в пяти шагах ниже меня — с его позиции простреливалась вся ложбина. Другой, держа нож в зубах, начал спускаться вниз, к тлеющему костру.

Итак, господин диверсант, настала пора показать, чего же вы стоите на самом деле. Арбалеты я зарядить не успею, остаются нож и меч, причем и то, и другое необходимо применить «на расстоянии», чтобы ни один из врагов не успел обернуться. Метанию ножа в упор я более-менее обучен — одного из лазутчиков можно смело вычеркнуть из списка противников. А вот с метанием меча у меня большие проблемы. Не хотелось бы уповать на случай, но придется.

Я вытащил из сапога нож и зажал зубами, затем потихоньку начал вытягивать меч. Просчитывая ходы в предстоящей схватке, я совершенно забыл о гадюке, а она тут же напомнила о себе, когда мой клинок мелькнул перед ее подслеповатыми глазами. К этому времени было уже достаточно светло, чтобы я разглядел блеснувшие на лезвии капельки яда. Какая злобная тварь, даже сталь кусает. Тебя бы на этих лиходеев натравить, А что, попытаться стоит…

Я осторожно подцепил гадюку клинком и запустил ее в того лазутчика с самострелами, что стоял ближе ко мне. Змея, видимо, не ожидала от меня такой наглости, но уже в полете она развернулась, как упругая пружина, чей острый конец жалит насмерть.

Лазутчик слабо вскрикнул, выронил самострелы и сорвал смертоносную черную ленту со своей шеи, но было уже поздно — через несколько секунд он издал предсмертный хрип и осел, уткнувшись лицом в песок.

А я уже отводил руку с зажатым ножом. Второй убийца, которому оставалось дойти до костра лишь пару шагов, отреагировал молниеносно — один его кинжал полетел в меня, другой воткнулся в «спину» моей обманки. Он промахнулся, я попал ему прямо в грудь, но без видимых результатов — видимо, он имел кольчугу под одеждой. Мой охотничий нож упал рядом с костром, и враг рванулся к нему. Придется кидать меч, пока меня не прибили моим же собственным оружием.

Как я и опасался, меч полетел не острием вперед, а вращаясь, зато — точно в цель. Когда лазутчик распрямился Для броска, крутящийся меч ударил ему по голове, отчего враг свалился прямо в костер и полежал там некоторое время. Потом в ущелье раздался отчаянный вопль горящего заживо — объятая огнем фигура заметалась по песку, пытаясь сбить пламя.

Эти ужасные крики, наверное, распугали всю живность в окрестностях. Из одной палатки, уже с мечом наголо, вылетел Таниус, готовый рубить и колоть все, что подвернется под Руку. Из другой нехотя выполз, протирая заспанные глазки, Штырь.

— Этот неудачник все-таки заснул и свалился в костер! — воскликнул Таниус и бросился тушить «меня», объятого пламенем.

— Райен, спишь, что ли? — спросил Штырь, увидев «меня», сидящего у костра. — О горе нам, нашему сыскарю кто-то нож в спину воткнул! Райен, ты жив? Ой, у него голова отвалилась, как же он без головы-то…

— У меня запасная есть, — мрачно пошутил я, волоча жертву змеиного укуса к костру для опознания. — Пока вы тут дрыхли, я в одиночку отражал нападение превосходящих сил врага.

— Да ты у нас настоящий герой, — усмехнулся Таниус, прекративший тушить уже бездыханного «обгорельца». — Этого душегуба ты заживо поджарил.

— Да-а, воистину герой, цельный отряд практически голыми руками завалил! — съёрничал Штырь, осматривая труп второго лазутчика. — А этот аж посинел, пена у рта, глаза навыкате — налицо все признаки отравления. Случаем, не ты его укусил?

— Все может быть… — уклончиво ответил я, внимательно осматривая труп.

Эти парни были агентами Контрразведки — на рукаве у одного тускло поблескивала эмблема зловещей организации — две сплетенные руны «К», изображавшие паука на паутине, точно такой же знак был вытатуирован на запястье второго. Но не это взволновало меня. Одежда убитых была запылена и местами заляпана грязью. В пустыне грязи нет, но ее достаточно в ущелье…

— Быстро сворачиваемся! — крикнул я. — Штырь, слазай на скалу.

Малек побежал к ближайшему скальному выступу, с которого просматривалось нижнее ущелье, второпях запнулся, покатился кубарем и возмущенно заорал:

— Какой криворукий урод растянул здесь веревку? И это называется сигнальной нитью?! Да я чуть шею себе не сломал!

Я скромно промолчал — ну не было у меня под рукой ничего, кроме веревки. А Штырь проворно, словно обезьянка на пальму, вскарабкался на останец, сразу же спрыгнул вниз Я стрелой рванулся в нашу сторону.

— Они входят на перевал! — крикнул он, взлетая на Белоснежку.

Враг продвигался всю ночь и сократил расстояние между нами от полудня до получаса, а то и меньше. Побросав все, что не успели свернуть, мы погнали коней в сторону пустыни. Мой резвый данийсккй жеребец сразу вырвался вперед, свернул в ложбину между песчаными холмами и споткнулся о мою же веревочную растяжку, выдернув ее вместе с опорами. Хорошо, что я ночью поторопился, колья неглубоко вбил, а то бы мы оба тут и завершили свое путешествие.

От перевала донеслись крики и визг — нас заметили. Теперь начинается гонка на выживание. У нас свежие лошади, но у противника наверняка есть конная смена.

Пустыня приближалась — теплый сухой ветер овевал лицо и свистел в ушах. Но враг не отставал — пять или шесть самых умелых всадников вырвались вперед и держались за нами. Мой конь, похоже, все-таки повредил ногу о веревку, поскольку он начал прихрамывать с каждой минутой все сильнее и сильнее. Теперь он уже не успевал за Вороным и Белоснежкой, Таниус и Штырь были вынуждены придерживать коней, и потому расстояние между нами и преследователями начало сокращаться. Все-таки сражения не избежать…

Там, где кончалось ущелье и начинались песчаные барханы, из песка торчали руины какой-то древней крепости. Если уж и придется принимать неравный бой, то только в ее стенах.

Давай, коняга, жми из последних сил! Я слегка кольнул конский круп кинжалом, отчего несчастное, замученное животное отчаянно заржало и резко рванулось вперед. До арки крепостных ворот было уже подать рукой, но в этот момент конь споткнулся, жалобно заржал и грузно завалился на бок, придавив меня.

Конь не подавал признаков жизни, нога застряла намертво, а враги были уже рядом — настолько близко, что я мог Разглядеть их красноносые бородатые лица под рогатыми касками. Двое лесняков раскручивали франциски, двое — держали на изготовку топоры. Последний, самый крупный и злобный, по всей видимости, их командир, чей шлем был украшен таким количеством рогов, что смахивал на корону, тянул из-за спины двуручную секиру.

Конечно, Таниус и Штырь не бросили меня. В унисон ударили арбалеты, и оба топорометателя вылетели из седел, Но лесные наемники оказались храбрыми бойцами — они, прикрываясь щитами, поскакали прямо на моих хранителей и сшиблись с ними с лязгом и треском. Удар, сталь звенит о сталь, и на песке остаются лежать окровавленные рыжебородые трупы. Двое. Третий, «лесной король», до того державшийся позади, обогнул стычку сбоку и теперь во весь опор несся прямо на меня.

Положение у меня было совершенно безнадежное — Таниус и Штырь еще только разворачивали своих коней и явно не успевали мне на помощь. Мой метательный нож остался в голенище башмака придавленной ноги, а моим коротким строевым мечом секиру не отбить. Вот и закончились твои странствия, горе-расследователь Райен.

Очевидно, лесняк не умел бить на скаку — за пару шагов до меня он соскочил на землю, криво усмехнулся, крякнул и взметнул свое сокрушительное оружие над головой.

Время замерло. Я явственно почувствовал Грань — незримую черту между жизнью и смертью. Сейчас она пролегала по острому лезвию секиры, на расстоянии трех локтей от моей души, и звенела тонко, почти неслышимо, словно перетянутая стальная струна, готовая порваться в любой момент. Почему он медлит, почему не бьется мое сердце? Может быть, я уже умер?

Откуда-то доносится легкий свист. Медленно-медленно, как во сне, в грудь лесняка, пробивая кольчугу двойного плетения, впивается стрела с белым опереньем. Я смотрю в его изумленные глаза и чувствую, что ощущает человек, перешедший Грань. Незримая струна, связывающая тело и душу, оборвалась… навсегда.

Значит, мое время еще не пришло. Позади меня, в полуразрушенной арке, стояли, купаясь в лучах восходящего солнца и сверкая зеркальными доспехами, девять всадников в белых плащах и на белоснежных конях, точных копиях Белоснежки Штыря.

Рыцари Единого Храма. Хранители веры. Борцы за справедливость. Охотники за моей головой.

Пока Таниус и Штырь вытаскивали меня из-под павшей лошади, белые плащи совещались, кивая на строй наемников, разворачивавшийся на ходу в боевой порядок. К нам подъехал один из храмовников, с белым командирским султаном на шлеме, точная копия которого венчала голову его коня. По длинному, развевающемуся пучку волос на затылке было понятно, что это женщина — видимо, та самая особа, что своей уязвленной гордостью спровоцировала битву под Травинкалисом. В результате от ее армии осталась лишь горстка людей, но этой гордячке все неймется — она снова рвется в бой, а белый конь под ней так и приплясывает.

— Вас преследуют слуги Тьмы, — произнесла всадница низким, но редкостно глубоким и звонким голосом, откидывая забрало. — Я, Региста Каштановая Прядь, командор ордена Храма, предлагаю вам защиту и покровительство.

Какая встреча! А я ведь тебя узнал — та самая загадочная особа из приемной короля Владимекса. Тот же рост, тот же хвост… Интересно, что ты там делала? Однако командор Храма — женщина?! И это при том, что в свои ряды Храм принимает только мужчин! Видать, точно конец света на носу. Ну да ладно, хочешь сражаться на нашей стороне — милости просим. А если вы из этой схватки живыми не выйдете — всё мне меньше проблем…

— Мы рады принять вашу помощь! — льстиво ответил я и подобострастно поклонился.

Когда я поднял голову, командорши уже и след простыл, лишь длинный, развевающийся по ветру хвост волос выделял ее среди остальных храмовников, — белая девятка, подняв длинные, сверкающие на солнце клинки, мчалась навстречу стремительно приближавшейся черной вражеской лаве.

Девять против двух сотен. Фанатики-самоубийцы, что тут еще скажешь. А мы засядем в крепости — там хоть немного продержимся.

Взобравшись на стену, я стал наблюдать за ходом сражения. А проходило оно очень странно и интересно — пока мы лезли на стену, храмовники прорвали строй противника точно посередине, потерь не понесли, зато наемники потеряли человек двадцать. Крылья лавы сомкнулись, разворачивая строй в обратную сторону. На этот раз вражеский эскадрон даже не успел набрать ход — маленький белый отряд вновь атаковал его по центру.

Но как они сражались! За движением их мечей совершенно невозможно было уследить — это был просто какой-то стальной вихрь, косящий врагов направо и налево, вдоль и поперек. Пройдя сквозь вражеский строй, как раскаленный нож сквозь масло, они развернулись и вновь проделали тот же самый смертоносный маневр, после чего численность вражеского отряда сократилась наполовину.

Армия противника оказалась разбитой на два отряда и сменила тактику — при следующей атаке рыцарей Храма основные силы расступились перед ними, а небольшая группа, человек пятнадцать — двадцать, начала заходить в тыл воинам Света. Но отступавшие оказались спиной к храмовникам, чем те не замедлили воспользоваться, обстреляв врага из луков на полном скаку и нанеся ему этим большой урон.

Битва в пустыне стихала — около полусотни уцелевших наемников, ожесточенно пришпоривая коней, спасались бегством вниз по ущелью, а храмовники, окончательно раздробив силы врага, отстреливали их одного за другим. Тем временем «обходной» отряд, завершая свой маневр, вышел к руинам. Сообразив, что битва проиграна, а путь к отступлению отрезан, наемники пришли к той же идее, что и мы часом раньше, — занять оборону в крепостных стенах.

Полтора десятка всадников устремились к воротам, защитить которые мы были не в состоянии. Одного подстрелил Штырь, еще одного сшиб камнем Таниус, но остальные ворвались во двор и сразу же полезли на стены. Я, не раздумывая, разрядил свой арбалет в озверевшего коренастого бородача, ошибочно посчитавшего, что он тут всех голыми руками порвет. Времени на перезарядку не было — на меня навалились сразу двое солдат из данийской конницы и оттеснили в полуразрушенную башню.

В тесноте стен короткий клинок имеет преимущество перед кавалерийскими палашами, да и вообще всадники плохо сражаются в пешем порядке. Одного я ранил в руку, другому заехал эфесом в ухо, но продолжал отступать и оказался на самом краю.

Тут обнаружилось, что растрескавшиеся и выветрившиеся крепостные стены держались, что называется, «на соплях» и начали разваливаться прямо у нас под ногами. Огромный кусок кладки, не выдержав моего веса, качнулся и оторвался от стены, сползая по контрфорсу. Лишившееся опоры перекрытие обвалилось в колодец башни, увлекая за собой орущих солдат врага. Впрочем, орали они недолго.

Я же, совершенно не желая разделить их участь, спрыгнул вниз с высоты в пять моих ростов, рискуя сломать ноги. И я бы их сломал, если бы внизу оказался хотя бы один камень и если бы я не применил приземление с перекатом — единственно верный способ убрать нагрузку с костей ног при падении с высоты.

Со стен доносились частые удары мечей и обрывистые выкрики боя — мои хранители еще продолжали сражаться. Сейчас я вернусь в крепость через арку и нападу на врага сзади. И это принесет нам успех, потому что внезапный удар в тыл — самый эффективный военный маневр всех времен и народов. По крайней мере так нас учили.

Правда, на моем пути возникло препятствие — из арки выехал одинокий всадник, невзирая на жару и зной, закутанный в черный плащ, и неспешно направился в мою сторону. Против таких самоуверенных героев у диверсанта всегда нож под рукой, а в случае, если супостат закован в панцирь, аки броненосец, и поразить его некуда, кроме как в узкую щель забрала, то можно сблизиться и, увернувшись от вражеского меча, бросить коню песком в глаза. Жестоко, конечно, но уж тогда наезднику будет не до меня — только бы в седле удержаться.

Так, сжимая нож в одной руке и горсть песка — в другой, я вышел навстречу врагу, насвистывая веселый мотивчик.

Когда между нами оставалось два десятка шагов, он резко сорвал капюшон с головы и проскрипел:

— Ты с-сам приш-шел нафс-стретш-шу сф-фоей с-судь-бе. Тф-фой путь с-саконтш-шен!

Вы уже поняли, кто это был. И я понял. На меня пялилась до боли знакомая унылая серая физиономия с тусклыми водянистыми глазками, впалыми щеками и тонкими бескровными губами. Но леденящего поветрия, так свойственного Игроку, сейчас не чувствовалось — искуситель душ все-таки покинул эту искалеченную оболочку, оставив ей напоследок задание добраться до меня.

Своим теперешним видом Бледная Тень смахивала на искрученный жарой и ветрами пустынный саксаул — судя по тому, как криво она держалась в седле, у твари был поврежден позвоночник. Из правой глазницы до сих пор торчало навершие турьего рога, придававшее ей схожесть со сказочным зверем однорогом. Видимо, «огненная вода» нанесла серьезный удар по координации Тени — издалека было заметно, как тряслась ее рука, не способная теперь к точному броску кинжала, но все еще крепко сжимавшая длинную кавалерийскую саблю.

Даже в таком разбитом состоянии Тень оставалась смертельно опасным врагом, от которого так просто не сбежать. Тут я вдруг понял, что бежать-то некуда: позади меня до горизонта расстилались пески, а арка крепостных ворот, бывшая единственным путем к спасению, находилась за спиной у неотвратимого убийцы.

Тем временем Тень пустила в галоп нервничающего и фыркающего коня, видимо, так и не привыкшего к такому страшному наезднику. Ближе, еще ближе… Бросок-нырок! Сабля Тени достала меня у самой земли, вспоров рукав куртки и слегка зацепив правое предплечье. Ни в чем не повинный конь получил песком в глаза, дико заржал и взлягнул, сбросив своего ненавистного седока, после чего поспешил поскорее удрать, пока снова не оседлали.

Я, придерживая раненую руку, побежал в ворота. Тень заковыляла следом, не отставая. Я уже был в арке, когда мощный удар в спину сбил меня с ног — проклятое создание метнуло свою саблю и с нескольких шагов не промахнулось. Кольчуга-плетенка выдержала удар, но правое плечо сразу онемело, словно по нему приложили кузнечным молотом, а в рукаве уже расползалась липкая влажность.

Дело приобретало скверный оборот. Конечно, уроки диверсионной школы не забыты, и я умею драться обеими руками, но все же одной левой мне не отбиться. Поднявшись и выплюнув песок, я выхватил свой меч, решив уйти в глухую защиту и продержаться как можно дольше.

Какое там! Первым же ударом Тень вышибла клинок из руки, едва не вывихнув мне кисть. Я бросился поднимать его, но судорожно отшатнулся, когда перед носом с протяжным свистом рассекла воздух сталь.

Крик о помощи потерялся в пересохшем горле. Все происходило так стремительно, что я даже и не думал о страхе, едва успевая увертываться от мелькающего клинка. Несколькими расчетливыми взмахами Тень оттеснила меня в угол, где я замер, затаив дыхание, отчетливо осознавая свое беспомощное положение. Неужели конец? Я даже помолиться перед смертью не успею. Впрочем, я сейчас ни единой молитвы не вспомню…

Почему-то тварь медлила — Бледная Тень держала оружие наготове и медленно крутила головой, словно внезапно ослепла. Получается, что, глядя на меня в упор, она меня не видит? А почему?

И в этот пронзительный момент за спиной Тени словно из ниоткуда возникла блистательно-белая фигура, дугой взметнулся длинный каштановый хвост, и в воздухе мелькнула серебряная молния. В крошку разлетелся подвернувшийся под удар камень, жалобно звякнула разрубленная сабля, голова с рогом вместо глаза скатилась на песок, рядом осело обезглавленное тело. Историческое событие произошло на моих глазах — впервые была убита Бледная Тень.

— Презренное бездушное создание, оно получило то, чего заслуживало, — тяжело дыша, сказала Региста, сняв шлем. — Но в нем была одна странность — на сознании Тени сохранился четкий черный отпечаток, словно в нее некогда поспешно вселилась какая-то могущественная сущность из Тьмы.

А потом столь же поспешно выселилась. Хотелось бы мне знать, зачем ты понадобился этому человечку…

Затихавшая схватка на стене завершилась предсмертным хрипом и глухим звуком упавшего на песок тела. Откуда-то сверху донесся ликующий голос Штыря:

— Райен, мы их всех перебили!

— Значит, Райен — это ты? — с нехорошим прищуром карих глаз уставилась на меня Региста.

— Нет, что вы! Это какая-то ошибка… — попытался оправдаться я, но получилось вяло и неубедительно.

— Райен, поднимайся наверх, здесь имеется кое-что по твоей части! — продолжал «закладывать» меня неугомонный Штырь.

А я не мог не то что подняться на стену, но даже пошевелиться — в мое горло уперлось острие длинного изогнутого клинка Регисты. Командорша даже не пыталась скрыть свою злобу, шипя, как разъяренная кошка:

— Райен. Мельвалиен Райен! Ты постоянно ускользал от нас, но сколь веревочке ни виться — все равно придет конец. Сейчас ты почувствуешь ненависть Серебристой Луны! Теперь я поняла, чей черный отпечаток остался на сознании Бледной Тени! Твой! Ты — апостол Тьмы!

— Я — кто? Леди, сдается мне, вы нынче перегрелись на солнышке, а ваши мозги и вовсе сварились в этой жестяной кастрюле! Да кто вы вообще такая, чтобы бросаться такими тяжкими обвинениями?

— Я — Региста Гористок, и я говорю от имени Света!

— Неправда ваша! Я всех Гористоков знаю в лицо, а вот вашу симпатичную мордашку что-то не припоминаю…

— Она действительно из Гористоков, младшая сестра Альдана, — донесся из-за моей спины голос Таниуса. — Региста, сейчас ты можешь совершить самую главную ошибку в своей жизни. Отпусти его. Я тебя прошу, в первый раз между нами. Отпусти.

— Спрячь ножичек, дура хвостатая, с пяти шагов я не промахнусь, прямо промеж гляделок болт засажу, — четко проговаривая, точно штампуя слова, произнес Штырь, взводя арбалет.

— Умолкни, конокрад презренный! К моему огромному сожалению, я предложила этому ничтожеству свою защиту — только это удерживает меня от того, чтобы не прикончить его прямо сейчас. Но теперь, будьте уверены, я и другие воины Света не отойдем от него ни на шаг. И если я удостоверюсь в том, что Райен несет в себе Тьму, то, не колеблясь, преступлю через свою честь.

С явной неохотой Региста вернула меч в ножны, презрительно фыркнула, взмахнула своим длиннющим хвостом и гордо удалилась, покачивая крутыми бедрами, которые даже в латах выглядели ну очень соблазнительно.

— Бой-баба, не приведи судьба такую в жены! — проворчал Штырь, перевязывая мою руку. — Мастер Фрай, а вы-то с ней каким местом столкнулись? Передним, что ли?

— Прикуси язычок, охальник. Не твоего ума дело.

— Молодец, капитан, добрую кобылку объездил: ядреная, в самом соку! На мой взгляд, она несколько крупновата, но я б, конечно, тоже не… — Пошлые разглагольствования Штыря прервал звучный подзатыльник.

— Так что вы там нашли наверху, зачем меня звали? — поспешил прервать я зарождающуюся склоку.

— Какой-то знак с летучей мышью. Вот мы и решили, что тебе как бывалому вояке такие вещи знакомы.

Внутри крепости, прямо напротив арки ворот, высился огромный, зияющий множеством бойниц и пробоин бастион, чьей задачей было держать ворота под обстрелом. Его внутренние лестницы давно обвалились, но на верхнюю площадку можно было попасть по разрушенным галереям на стенах, рискуя свалиться во двор с высоты нескольких этажей. Этой возможностью не преминули воспользоваться несколько наемников, чьи тела теперь распростерлись на камнях внизу. Как Штырь проскочил по разваливающемуся карнизу, по ходу Дела отбиваясь от наседавших лесняков, того он и сам не понял, но назад тем же путем малек пройти не решился, поэтому спускался сверху уже по веревке.

Из-за раненой руки сам я на бастион залезть не мог, поэтому Штырь и Таниус соорудили нечто вроде блока, чем и Подняли меня наверх. Вид отсюда был достоин кисти живописца. Крепость стояла на границе пустыни — здесь горы расступались, открывая бескрайнее песчаное море, похожее на гигантскую стиральную доску, — золотистые, изборожденные ветрами барханы тысячами извилистых гребней уходили вдаль, стремясь к горизонту. Пески резко контрастировали с ярко-голубым небом, в котором не было ни единого облачка и ослепительно полыхало палящее солнце. Огненное Око приблизилось к солнечному диску уже очень близко и устроилось под боком своего пламенеющего соседа, скрываясь под его роскошной короной.

В центре башни лежал плоский камень, покрытый многочисленными трещинами, возникшими от влияния дневной жары и ночного холода. На щербатой плите было начерчено весьма отдаленное подобие летучей мыши, заключенной в круг и держащей в лапках стрелу. Это была метка диверсанта — тайный символ, предназначавшийся другому диверсанту. Скорее всего знак оставили разведчики, и предназначался он для указания направления основному отряду. Но самого направления не было — стрела показывала куда-то в скалы.

Тут не все так просто. Этот знак не должен понять никто, кроме диверсанта. Как же жарит солнце — чувствуешь себя пирогом в раскаленной печке. Похоже, придется лезть вниз ни с чем. Но… стоп. Конечно, круг, солнце, восход — на имперском языке эти понятия обозначаются одним словом. Но горы отклоняются к юго-востоку, а на востоке — пустыня, которой не видно конца. Кстати, вполне возможно, что это — кратчайший путь, поскольку на картах ущелье Стремглавы постепенно изгибалось к северу, и ближайшие обитаемые земли теперь находились к востоку от нас. Значит, нам нужно идти туда.

Интересно, что Миррон имел в виду под «мертвым городом», — может быть, это такая же разрушенная крепость, что и та, в которой мы сейчас стоим? А если это как раз и есть тот самый город, принимая во внимание дома, вырубленные в скалах? Но тогда где же мертвая голова и мертвые врата? Загадки, кругом одни загадки. Но ведь я-то как раз единственный специалист по разгадкам, так что спрашивать больше и не с кого.

Передвижение в пустыне возможно лишь ночью, а также в предрассветные и предзакатные часы. Днем невозможно идти из-за удушающей жары — в это время пески превращаются в раскаленную сковородку. А пока мы отсиживались в тени под крепостной стеной, ожидая захода солнца, неутомимые храмовники изловили одного из уцелевших противников и на аркане приволокли его в крепость для допроса. Странно, что они его сразу не прибили, с них станется без суда и следствия…

С первого взгляда стало ясно, что пленный отнюдь не боец: холеные руки с короткими пальцами-сосисками, усаженными дорогими перстнями, объемистое брюшко под расписным шелковым камзолом и брыластая расплывшаяся морда с маленькими щурящимися глазками характеризовали его как представителя правящего сословия.

Подождав, пока сановник очухается после катания по пескам, я приступил к дознанию:

— Кто ж ты такой будешь, мордастик?

— Я — Хуба Фуфырь, голова Эштры и хозяин всея Зеленодолья! Я настаиваю…

Ой какие мы настоятельные. Придется тебя «ломать».

— Здесь ты не хозяин. Штырь, сделай одолжение, отрежь этому жирному борову ухо.

— Вы не можете! — возмущенно и испуганно взвыл толстяк. — Я — наперсник герцога Сторса!

— Опять не то. Таниус, а отруби-ка голове голову — может, он хоть тогда осознает всю неустойчивость своего положения,

— Сей момент, — откликнулся капитан Фрай, с лязгом вытаскивая свое могучее оружие. — Как рубить — наотмашь или с оттяжкой?

— Не-е-ет! Пощадите, милостивый господарь! — завизжал Фуфырь, словно резаный поросенок. Тут же он распростерся ниц и принялся старательно слизывать пыль с моих башмаков. — Виноватый, каюсь, не замайте! Не по своей воле, а по принуждению бесовского отродья…

— Слушай меня внимательно, жирдяй. Из-за твоего подлого предательства Эштра умылась кровью. И сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь о заговоре и планах Контрразведки. Если почую хотя бы тень подвоха и лжи — лично забью тебе вот этот меч в глотку по самый эфес. Понял?!

— Д-д-да… — только и смог выдавить трясущийся Фуфырь. Кажется, я «пережал» его.

Знал эштринский мэр немногое. За день до бандитского нападения к нему в ратушу заявились агенты Контрразведки, бухнули на стол мешок с золотом и велели убираться из города вместе с наемниками из городской стражи. Что Фуфырь и сделал немедленно, совершенно обоснованно опасаясь за свою драгоценную шкурку, но не опустил руки, а отправился жаловаться по высшим инстанциям — сначала в Травинкалис, к генерал-губернатору Травинаты, а затем и в Сторс, к своему патрону герцогу Сторса. И там, и там властители, едва услыхав роковое слово «Контрразведка», лишь разводили руки, сочувственно похлопывали по плечу и предлагали какую-нибудь скромненькую чиновничью должность вроде первого заместителя последнего руководителя.

Тогда расстроенный Фуфырь решился на отчаянный шаг — отправиться искать правду прямиком в Паучью Цитадель, расположенную где-то в Чессинии. Это было единственное известное ему место, где Контрразведка действовала открыто: судя по достоверным слухам, там вербовались и проходили обучение сотни будущих агентов.

Но на тракте в Южной Травинате отряд Фуфыря был остановлен двумя мрачными и злыми агентами, предъявившими приказ о всеобщей мобилизации на битву с армией Света. С той поры эта парочка постоянно держалась вблизи бывшего головы, держа быстрые руки на кинжалах и прозрачно намекая, кто тут правит бал. Конечно, ни сам Фуфырь, ни его таежные наемники не горели желанием полечь животом во славу Данидана. Поэтому к Травинкалису они возвращались короткой дорогой через леса и болота, где успешно заплутали и вышли на поле боя как раз вовремя, спустя полчаса после окончания сражения, когда победители уже гонялись за прорвавшимися легионерами, а трофейные команды еще только собирались заняться своим презренным ремеслом. Тут-то лесные воины и выказали свою необычайную доблесть, подобрав все мало-мальски ценное, а на возроптавших было инвалидов-трофейщиков рявкнули так, что те сразу поняли, кто есть кто.

Дочиста обобрав всех мертвых и даже некоторых живых, таежная дружина расползлась по кабакам Травинкалиса, усердно пропивая добычу и устраивая потасовки с солдатами когорты. А самого Фуфыря контрразведчики волоком притащили пред несветлые очи судьи Чарнока, но Игрок, уставший после вынесения нескольких десятков приговоров, приказал гнать в шею трясущегося толстяка.

Только на следующий день, сменив тело, разбившись на камнях под Лысой Кручей и оставшись практически без войска, Игрок вспомнил про бывшего зеленодольского наместника, ввалился к нему ночью в спальню, напугал своим жутким искалеченным видом до полусмерти и приказал срочно собрать отряд. Струхнувший Фуфырь уже готов был бросить все и сбежать куда глаза глядят, но во время гонки преследования контрразведчики не отходили от него ни на шаг, вплоть до нынешнего утра. Перед боем в пустыне Фуфырь все же сумел улизнуть. Но, заблудившись в горных отрогах, он был вынужден вернуться в ущелье, наткнулся на рыцаря Храма и продолжил свой путь по пескам юзом на брюхе.

История фуфырянских приключений была интересной и поучительной, но практически бесполезной для нашего следствия. Кроме одного факта — про Паучью Цитадель и массовую вербовку агентов я слышал впервые. Даже во время войны такого не случалось, потому как и смысла в этом не было — от наспех обученного агента пользы немного, если только…

Если только Контрразведка не формирует собственную армию. А если ей это позволено, значит, власть в Данидане и Коалиции полностью перешла в ее руки. Теперь становится понятным, почему судье Чарноку как главе Контрразведки Юга, по его собственным словам, подчинялись и полководцы Коалиции, и правители Травинаты.

Но насильственный захват власти Контрразведкой исключался, слишком уж скромными были ее возможности на фоне многочисленного и сплоченного данийского дворянства. Следовательно, Регулаторий Данидана добровольно отдал бразды правления страной и армией в руки шпионской организации Либо то же самое произошло в принудительном порядке под давлением той скрытой силы, что желает изменить наш мир, Все чаще и чаще в своих размышлениях я прихожу к выводу: вся Южная Земля напоминает мне огромный театр кукол, и люди на этой сцене являются марионетками, которых дергают те, кто стоит над ними. Те, кто выше, считают себя настоящими управителями, но их самих дергают ниточки, исходящие с более высокого уровня, а тех — с еще более вышестоящего. И так далее. Чем выше уровень, тем меньше остается возможности выбора.

Но где-то там, во мраке кулис, скрываются истинные кукловоды, и свобода их действий не ограничена ничем, кроме задуманного ими же сценария. Но в этом сложном и запутанном проекте по переустройству мира нашелся маленький неучтенный элемент. Это — я. Я никем не управляюсь, я действую по собственному разумению, и поэтому я рано или поздно доберусь до таинственных небожителей — ведь нити, ведущие во тьму, обязательно где-то заканчиваются.

Однако это — планы на перспективу, а пока что мы будем разбираться с врагами явными, а именно — с Контрразведкой Коалиции. Спору нет, паучья организация хорошо прячется, как заяц под елочкой, — ни видно, ни слышно. Но хоть зайчик и серенький, а хвостик-то беленький — издалека видать. Вот за тот хвостик мы и дернем контрразведчиков. Итак, у нас появилась еще одна цель — Паучья Цитадель. Правда, до того мне надо пройти через пустыню и при этом избежать необоснованного убиения защитниками светлых идеалов — все это тоже потребует изрядных усилий.

Храмовники отловили несколько десятков лошадей погибшего отряда. Конечно, тащить такую свору с собой не было смысла, но на каждом из трофейных коней был приторочен бурдюк с водой, без чего в иссушенные пески соваться не стоит. Каждый взял себе по запасной лошади, задача которой была лишь в том, чтобы нести водный запас.

А вот с продовольствием у нас было совсем плохо — во время гонки по ущелью мы съели почти все, что взяли из Травинкалиса. В наших мешках остались только сухари да набившие оскомину пережаренные тыквенные семечки. У храмовников вообще ничего не было — они уже четвертый день питались тем, что Небеса пошлют.

И лишь в седельных сумках погибших наемников обнаружился кое-какой провиант. Фуфырь сдуру ляпнул — дескать, это он настоял запастись продовольствием. После чего ему пришлось долго оправдываться, что, мол, темно было, торопились очень и вообще взяли что дали — позеленевший от времени и основательно подпорченный грызунами военный походный паек, на котором до сих пор держался сладковато-затхлый запах армейских складов.

Как только солнечная пара стала клониться к горизонту, мы двинулись в путь. Тропу прокладывали храмовники, в арьергарде отряда шли мы, а замыкал шествие безутешный зеленодолец, которого отдали нам «на поруки» и предупредили, что первая же его глупость будет и последней. Так что Фуфырь вел себя тише мыши, стараясь держаться подальше от «белых злыдней».

Уже на первом бархане я понял, что переход затянется: лошади вязли в рыхлом сыпучем песке и с большим трудом карабкались вверх по дюнам. В конце концов нам пришлось вести их в поводу, но к закату на горизонте все еще чернели крепостные руины — далеко уйти не удалось.

Ночью в пустыне всегда чистое небо цвета черного бархата, а звезды сияют здесь так ярко, как нигде более. Звезды совершают свой вековечный круговорот, они бесстрастны, холодны и непостоянны. Но не все — черный небосклон опоясывает цепь из девяти крупных огоньков, и эта цепь, называемая Звездным Путем, всегда указывает на север. С ним связаны взоры тех, кто покидает теплый свет родного очага и, бросая вызов ночи, уходит в темноту.

А где-то там, за горизонтом, на оси мира, последней вехой

В а Звездном Пути сияет самая яркая звезда неба, имя ей — надежда. Никто из обитателей Южной Земли не видел ее, но все знают, что она есть. Доверься свету звезд, стремись к своей надежде, и ты пройдешь сквозь мрак, не сбившись с верного пути.

Ближе к полуночи на небосвод выползает луна, и ее свет дрожащей, ускользающей дорожкой бежит по гребням барханов, словно бы указывая нам дорогу. Луна, ночное солнце Лусани. Голубоглазая девчушка с косами цвета льна — куда ты идешь, что за странные ножницы в твоих худеньких детских руках? Сначала они — ржавые, но уже пробивающие дубовые доски, потом — стальные, сокрушающие камень, и наконец — золотые, сияющие солнечным светом, разрушающие все и вся. И всякий раз льется кровь, и с каждым разом ее проливается больше и больше. Что же будет дальше? Кто ты, девочка, — колдунья или святая?

Может быть, спросить об этом храмовников? А заодно и выяснить, зачем Гористоки бросили на данийские клинки целый легион. Региста вряд ли выложит мне свои секреты по собственной воле, но я все равно их выведаю, не спрашивая напрямую.

Утром, когда над пустыней распустился розовый бутон зари, отряд разбил лагерь в ложбине промеж дюн. Храмовники развернули белоснежные шатры, куда, после недолгого колебания, впустили и нас, оставшихся без палаток ввиду недавних событий.

Для командорши раскинули отдельный тент с пологом. Региста скрылась внутри и добрый час снимала латы, переодевалась и совершала прочие действия, которые кажутся незначительными для мужчин, но которые так важны для женщин. Вышла она, когда завтрак уже был готов. Без прикрытия брони, одетая во все белое, Региста имела еще более сногсшибательный вид, а об ее воинственной сути напоминала лишь Серебристая Луна, пристегнутая к поясу и волочащаяся сзади по песку.

— Вот это но-ожки… — грустно выдохнул Штырь, когда длиннющие, стройные, обтянутые лосинами ноги прошествовали мимо него. — Вот это за… — подняв глаза еще выше, прицокнул малек, но при этом его взгляд столкнулся с нахмурившимся взором Таниуса.

— Я хотел сказать, это замечательно. — поправился Штырь. — В том смысле, что замечается, то есть в глаза бросается. Все-все, молчу…

Храмовники ели молча. Уже потом я понял, что среди них представители разных народов. Не то чтобы они вообще не общались словами, но предпочитали изъясняться понятными лишь друг другу жестами — видимо, внутренним языком ордена. От нас они держались поодаль и на любые вопросы отвечали молчанием.

Иное дело — их предводительница. Поначалу я ожидал, что она будет резка и подозрительна. Но странное дело — вместе с доспехами Региста словно бы сняла и жесткость, и высокомерие, на какое-то время став обычной женщиной. Хотя и чересчур самоуверенной — может быть, благодаря мечу на поясе.

Самое время втереться к ней в доверие — сытый и отдыхающий человек всегда благодушней голодного и уставшего. В конце трапезы я как бы невзначай присел у ног Регисты так, что моя голова оказалась на уровне ее груди: глядящий на собеседника свысока склонен к снисходительности. Если, конечно, означенный собеседник мало-мальски уважает себя и не валяется в ногах, выражая покорность, — так можно заслужить лишь презрение и пренебрежение. По движению ее головы, по выражению лица я почувствовал, что воительница склонна к разговору.

— Как дела на родине? — как бы между прочим, спросил я.

— На чьей? Откуда мне знать, в каком захолустье ты рожден?

— В Фацении, конечно, — поспешил успокоить я храмовницу. — Что там сейчас происходит?

— Ничего хорошего. Какое-то безумие охватило наш край — раздор, насилие и смерть повсюду. В Эйсе власть монарха держится лишь на клинках королевской стражи и только в пределах замка, а в самом городе — повальное пьянство, кровавые стычки и ежедневные пожары. Их никто не тушит — пожарная команда устроила себе аутодафе в собственной каланче. Бандиты рыщут по улицам, вламываются в Дома, и их никто не остановит, — городская когорта ударилась в разгул и разбой, ни в чем не уступая ворью. Мертвые тела валяются на улицах, их никто не хоронит — все могильщики спьяну заживо сгорели в одном из домов на Хмельной улице. А по ночам в Эйсе творятся и вовсе жуткие вещи — над городом висит непроглядная темная туча (уж не ее ли родственницу я видел над Травинкалисом?), которая одним своим присутствием заставляет собак вжиматься в землю от страха, а людей — забиваться в самые укромные уголки. Но этот небесный ужас даже в какой-то мере спасает столицу от полного самоистребления, потому что в долинах ситуация еще хуже. Феодальные бароны бесчинствуют, словно сорвавшиеся с цепи озверевшие голодные псы, — их наемные отряды грабят и сжигают дотла соседские деревни, вырезая всех, кто не успел или не смог убежать. В части жестокости им не уступают и многочисленные разбойные шайки, Повсюду царит голод, по дорогам на север тянутся нескончаемые вереницы изморенных, голодных и отчаявшихся беженцев, обочины трактов сплошь устланы разлагающимися трупами, а в придорожных селах уже начался мор. Если верить слухам, столь же кровавые события происходят и в Рантии. И в таежных княжествах, под сенью вековых сосен, полыхает яростная и кровавая свара между князьями. А Чессиния и Сасмарен вновь пошли войной друг на друга. В Зеленодолье и Травинате пока относительно тихо, но это затишье перед бурей, которая придет вместе с первыми колоннами беженцев. Что-то страшное творится с нашим миром. Даже в спокойном, зажиточном Зеленодолье раздуваются какие-то мелкие споры, всплывают старые обиды, люди убивают друг друга не то что за кусок хлеба, а и за косой взгляд, за неосторожное слово. Мы совсем не так представляли Конец Света. Думали, будет нечто сверхъестественное, космическое. А происходит все совершенно банально: те, кто не перебьет друг друга этим летом, вымрут от голода следующей зимой.

— Но вы и сами поддались всеобщему кошмару, послав целую армию на убой. Зачем вы вообще прорывались через Травинату?

— Не путай причину со следствием! Я и Ронни — посланники Альдана Гористока, а Альдан знает, что делает. Он был в чародейской башне Эйса, он нашел записную книгу мертвого колдуна, и после прочтения той книги на него снизошло истинное озарение. Мы верим Альдану, потому что больше верить некому. Он поручил нам ответственное задание…

— И какое же?

— Найти и схватить тебя. А если живым тебя взять не удастся, то уничтожить тебя! (Ой, как же мне это напоминает Высший Приказ Контрразведки!) Темный дух искушал Альдана силой и властью, но брат не поддался на уговоры Тьмы. А после него в башне побывал только ты. Альдан знал, что ты собой представляешь, знал, что ты, Райен, слаб духом, не веришь в силу Света и привык полагаться только на себя. Более удачной кандидатуры для апостола Тьмы не найти. В дни, когда наступит светопреставление и Тьма наденет человеческую личину, мы не должны допустить, чтобы темный вестник разгуливал по земле, ибо там, где пройдет апостол Тьмы — жизнь умирает. Остановить апостола — это главная цель ордена священного Храма, завещанная нам его основателями — теми служителями Храма, кто еще столетия назад предвидел грядущее Вознесение и описал его в виде Десятого Апокрифа.

— А ваши основатели не добавили, как отличить апостола Тьмы от нормального человека? Или вы будете рубить головы всем, кого хотя бы заподозрите? — попытался съехидничать я, но Региста сразу взъерепенилась и показала, каким тоном с ней разговаривать не стоит.

— Ну и что! Мы пойдем на любые жертвы и сломим любое сопротивление! Если понадобится, то во имя спасения мира мы без колебаний пожертвуем и своими жизнями, ибо нет такой преграды, которую не сокрушил бы священный меч Храма, окропленный кровью его хозяина! А твоя жалкая жизнь вообще ничего не стоит! Понял?! — С этими словами она выразительно положила руку на эфес.

Как тут не понять… Я повнимательнее пригляделся к Серебристой Луне. Форма клинка была неудобной для боя — лезвие расширялось в середине, сужалось к острию и основанию и было изогнуто, подобно сабельному, но этот изгиб был равномерным по всей длине, отчего меч и в самом деле чем-то напоминал молодую луну.

Гарда эфеса также имела причудливый вид — два изящных, похожих на когти полумесяца с длиной острия чуть более ладони перекрещивались между собой на эфесе, а в их перекрестье было сквозное отверстие, будто бы под болт. По идее, такое длинное лезвие должен был бы уравновешивать хороший баланс, но его-то как раз и не было — в торце ребристой двуручной рукояти тоскливо зияла черная дырка, я бы назвал меч ритуальным, если бы вчера не видел его в действии.

— Что, нравится? — едко усмехнулась Региста, видя, как я пялюсь на Серебристую Луну, — Можешь посмотреть и даже подержать… если сумеешь.

Она отстегнула клинок и небрежно бросила его мне под ноги. Внезапная смена тона и последние слова показались мне очень подозрительными. Осторожно, словно опасаясь удара молнии, я прикоснулся к идеально гладкому лезвию, Ничего не произошло. Но когда я, осмелев, прикоснулся к эфесу, когтистые полумесяцы вздрогнули, хищно выгнулись в обратную сторону и звучно клацнули в то место, где секунду назад были мои пальцы.

— А ты везунчик… Ну что же, живи пока… — насмешливо улыбнулась Региста.

— А если бы… — вырвалось у меня.

— Тогда бы одним любопытным на земле стало меньше. Эти коготки, равно как и сам клинок, способны напрочь отделять душу от тела, — назидательно произнесла коварная командорша, потянув на себя меч за лезвие(!) и с легкостью подкинув вверх. — Как видишь, мне он не может причинить никакого вреда. Когда мы выйдем из пустыни, я решу, что сделать с тобой. А пока можешь отдыхать.

Меч, упавший точно лезвием вниз и ушедший в песок по рукоять, вернулся на свое место — у ноги хозяйки, а я, уязвленный, — в свою палатку. Если она и дальше будет меня так проверять, то… А ведь Региста совершенно не уверена. Имей она хоть малейшее подтверждение моей «темноапостольской натуры», я бы давно уже распрощался с головой, И насчет задания она ловко увильнула от темы — если бы не резкая смена тона, то даже я ничего бы не заподозрил. Скорее всего задание у них и впрямь серьезное — если бы храмовники просто искали меня, то для этого им не требовалось привлекать целый легион, а вполне достаточно было бы нанять небольшой отряд из опытных следопытов и рейдеров.

Нет, я для них — второстепенная цель. Но ведь куда-то же они идут, пускай и окольной дорогой. Идут упрямо, истекая потом и кровью, невзирая на потери. И солнце указывает им путь…

А солнце, просвечивавшее через тонкую ткань шатра, жарило нещадно, словно выплескивая свое недовольство близким соседством с Огненным Оком. Если события будут развиваться своим чередом, то соединение светил произойдет где-то дней через пять — скажем, числа двадцать второго.

А это — День Света. Что-то мне не нравится такое совпадение, Я могу прямо сказать — таких совпадений не бывает, Тогда, получается, в День Света произойдет Конец Света? Слишком уж гладко для природного явления, зато для изощренного человеческого разума, обожающего символизм, — в самый раз. Итак, похоже, что некая особо продвинутая личность научилась зажигать звезды или управлять временем по своему усмотрению. И теперь эта особа вздумала устроить светопреставление, чтобы радикально изменить мир и начать летопись истории заново, с чистого листа. Красиво и страшно. Теперь подумаем, кто способен на такой космический дебют. Храм? Символизм — их любимый конек. Храмовые священники запросто убедят самого закоренелого волка в том, что он — невинная овечка и питается исключительно травкой. Рыцари Храма способны сражаться со стократно превосходящим врагом и победить. Да что там рыцари, вы посмотрите на Серебристую Луну — ею же можно из гранитной скалы опилки настругать и закаленную сталь на щепки расколоть.

Но все же я думаю, это предел их возможностей и предел весьма приземленный. Если элитные воины Храма в панике ищут, кого бы призвать к ответственности за все происходящее, то это явно не их рук дело.

Что касается апостола Тьмы… Не очень-то верится мне в существование подобного образа. Однако Конец Света среди здравомыслящих людей тоже считался безумным бредом церковного сторожа, упившегося до белой горячки. До поры до времени — пока запасное солнышко в небесах не появилось. Пока не начали сбываться пророчества из Десятого Апокрифа.

Уж коли речь зашла о святых писаниях и пророчествах, то вкратце поясню, что они собой представляют. Священные Каноны — девять тяжелых, обтянутых красной кожей и облицованных позолоченными накладками старинных книг имелись в каждом Храме, городском ли, сельском ли. Каноны были везде, где проводились службы, и они являлись в своем роде краеугольным камнем религии. Они наставляли правоверных на путь истинный, поясняли на простых примерах, как достичь совершенства души и тела, По сути же, церковные книги советовали простым людям, как им существовать в мире несправедливости и бесправия, а самим духовным пастырям эти объемистые тома служили в качестве справочников на все случаи жизни,

Но с древних времен до нас дошла еще одна книжица из той же серии, в Каноны не вошедшая по причине ее весьма мрачного содержания, — там детально прописывался Конец Света. Ее, конечно, тоже старательно переписывали вместе с остальными текстами (все ж таки святое писание), но читать прихожанам настоятельно не рекомендовали. Поэтому настоятели запрятывали свой Десятый Апокриф в самый неприметный уголок — от греха подальше.

Но запретный плод, как известно, сладок. Поэтому я, в младые года клевавший носом под монотонное нытье батюшки, описывавшего достославные деяния очередного святого подвижника, загорелся идеей прочитать то, что от нас так тщательно укрывали. Не буду вдаваться в детали, каким образом я раздобыл заветную книжку, но прочитал я ее с большим интересом, причем раза два или три. Тогда я воспринял ее содержимое как сказку, фантазию неизвестных авторов — слишком уж все в ней было неправдоподобно, оторвано от настоящей, земной жизни. И только сейчас, на фоне всего того, что творится в мире, те полузабытые строки начинают обретать реальный смысл.

Итак, если мне не изменяет память, в Десятом Апокрифе написано следующее: «…и явится вестник Тьмы в образе, неотличимом от человечьего. Сам он никого не убивает, но там, где он пройдет, — жизнь иссякнет…» Занятно, кто же это может быть? Да кто угодно, но только не я. Конечно, я грешен, но не до такой же степени, чтобы за моей спиной оставалась безжизненная пустыня.

Если насчет себя я еще могу быть уверен, то насчет других людей… Кто бы это мог быть? Да кто угодно — мир большой, и сотни жизней не хватит, чтобы каждому его обитателю в душу залезть. Но если метод исключения неприменим, значит, надо выбирать кого-то из тех, кого я уже знаю и кто вызывает наибольшие подозрения.

В таком случае главный подозреваемый уже имеется. Региста вскользь упомянула о злобном духе в башне — это был, без сомнения, Игрок заблудших душ. Прямо так и просится на роль апостола: порождение Бездны, исчадие Тьмы и все такое. И убивать сам он не в состоянии, за него это делают те, в кого он вселился.

Но, несмотря на свою невообразимую силу, Игрок — не человек, а бесплотный дух, лишенный собственных желаний и собственной воли, Посланный Тьмой, он пытается впустить темные силы в наш мир, В своих скитаниях он меняет обличия, как перчатки, он ищет черные и черствые сердца… стоп! Он ищет! Он ищет самое черное сердце на свете, обладатель которого и есть апостол Тьмы. То есть он им станет, когда Тьма поселится в его душе.

Какое же преступление может совершить подобный человек? Какой грех считается самым страшным? Убийство? Так это у нас сплошь и рядом. Убийство близкого человека? Самоубийство? Все не то. Убийство всех людей на свете? Кажется, это сейчас и происходит. Я снова наталкиваюсь на «зажигателя звезд». Если он все-таки людского рода-племени, то без использования запредельных колдовских сил ему не обойтись, причем в этой области он должен быть одним из лучших. Вот мы и сузили число подозреваемых до нескольких сведущих в высокой магии человек.

До нескольких очень опасных человек. Вообще я затронул неприятную тему — неприязнь к чародеям у меня с детства. Как сейчас помню надрывно-дребезжащий голос бабушки: «Валиен, если ты будешь безобразничать, придет колдун-ведьмун и заберет тебя». Речь шла о старом знахаре, что жил на отшибе нашей деревни, — он был хромоват, сутул, черен лицом и всегда угрюм. Деревенская ребятня до смерти боялась колдуна, а его хибару обходили далеко стороной,

Уже потом, когда я вырос, то понял, что бояться нужно не того, кто ликом страшен, а того, кто душою убог, Моя первая встреча с настоящим магом произошла во время армейской муштры в военном лагере под Травинкалисом и оставила горький осадок на всю жизнь. Однажды ночью мы с земляком-приятелем рванули в самоволку. И дернуло же тогда нас полезть за яблоками в поместье одного из имперских чародеев — ну не будет же сам хозяин сад по ночам охранять? Увы, мы, молодые и неопытные новобранцы, еще не знали, что маги опутывают свои владения сетью невидимых сигнальных нитей, не знали, что имперские колдуны постоянно ожидали нападения Бледных Теней, не знали, насколько опасен таинственный колдовской мир… Я лишь краем глаза успел увидеть черную фигуру между деревьями и яркую вспышку. Тут же, на моих глазах, огненная стрела навылет пробила грудь моего товарища, и он превратился в живой факел, Как я тогда добрался до ограды, сам не помню, но предсмертный крик объятого пламенем рекрута до сих пор звенит у меня в ушах, И яблоки-то были зеленые…

Что-то я отвлекся — устал, наверное. Вернемся к нашим баранам, то бишь к чародеям, а еще точнее — к тому единственному, который решил разрушить наш мир и на его обломках построить новый, уже по своему собственному проекту.

Так вот этот супермаг может прятаться где угодно. Он может жить с тобой в одном доме, жрать в твоей кухне и гадить в твоем сортире, а ты об этом даже не будешь догадываться — элементарный отвод глаз в мастерском исполнении, Однако о таком матером колдунище должны быть наслышаны его же коллеги по ремеслу. Для ихнего брата волшебство — оно как шило, в кармане не утаишь, и чем крупнее, тем виднее. А самые сильные из известных магов — Небесные, победители минувшей войны. Если верить Лорриниану, то из обоймы Тайной Седмицы один «перегорел», двое — пропали без вести, двое — умерли. Остаются двое: архимаг Данидана Эргрот и архимагесса Чессинии Беллиана. Все, что сейчас происходит в мире, делается с их ведома и, возможно, согласия.

Вот бы кого допросить… Но боюсь, подобный допрос может закончиться для меня летальным исходом. А знаете… Я, кажется, догадался, что за задание поручил двум своим родственникам генерал Гористок. Завтра, госпожа Региста, я использую на вас другую тактику дознания. Она называется так: «Я все знаю о вас».

Проснувшись вечером того же дня, я не обнаружил рядом Штыря. Может быть, малек решил времени даром не терять и подкатиться к Регисте — занять опустевшую нишу в ее сердце? А кстати, его можно на это дело подбить, заодно он и ее вещички пощупает — в интересах следствия, конечно. Только Таниусу об этом знать не следует — неправильно поймет.

Маленькие и неглубокие следы Штыря уходили куда-то за бархан. Ясное дело, облегчиться пошел. В таком случае нам по пути — там, за общим делом, мы с ним и договоримся насчет соблазнения командорши.

Светила уже клонились к горизонту, отбрасывая длинные черные тени. Едва завидев склонившуюся фигурку, я понял: Штырь пошел не по той же нужде, что и я, а по какой-то другой. Хоть он и присел в правильной позе, но в его руках что-то голубовато светилось — явно не салфетка. А рядом стоял раскрытым тот самый сундучок, который маленький вор прятал на самом дне своего мешка.

В пустыне звук распространяется быстро и далеко, так что я, удовлетворенно присев на корточки (куда деваться, природа берет свое) за песчаным гребнем в полета шагах от Штыря, понял, что он что-то говорит. Причем не сам с собой, а с кем-то еще.

Я, знаете ли, человек любопытный и подозрительный — профессия обязывает. Теперь под подозрение вновь попал Штырь, а точнее — его «голова любимой матушки» из светящегося стекла. Я просто обязан узнать, что маленький вор на самом деле хранит в секретном сундучке и что он скрывает от нас. В это время в лагере просигналили сбор — предстояла еще одна ночь пути.

И вновь мы идем по звездам. Впереди и позади — безбрежное песчаное море от горизонта до горизонта. На дорожных картах Хиггская пустыня обозначается сплошным белым пятном. Здесь никто не ходит, здесь ничего нет, жизнь иссякла здесь тысячу лет назад, и с тех пор здесь не выросло ни травинки. Мертвая зона.

Но когда-то здесь была жизнь. Сказания народов мира повествуют о былых временах, когда на заре цивилизации над Южной Землей владычествовали две могущественные страны — Хиггия и Мрстр. Это были две совершенно разные культуры, зародившиеся в обособленных горных долинах запада и востока. В то время как наши дикие предки еще только бегали под густыми кронами первобытных лесов, время от времени проламывая друг другу головы обожженными на кострах дубинами, у древних народов уже были в ходу письменность и денежное обращение. И, конечно, магия — куда же без нее!

Шли годы, тянулись столетия. Страны развивались, крепчали, потом начали расширять свои владения, спустившись с гор в речные долины Приозерья. Экспансия проходила по-разному: Мрстр закладывал города и осваивал земли вокруг них — так были основаны Сасмарсоник, Уорен, Дамеан. Хиггия строила могучие цитадели на границах и прокладывала к ним мощенные камнем дороги сквозь лесные дебри — до настоящего времени сохранилось шесть крепостей, в том числе и Данидан. Толщина и твердость их фортификаций была поразительной — чтобы пробить современными осадными орудиями стены Гарта, войскам Коалиции потребовалось десять лет.

Рано или поздно метрополии должны были столкнуться и выяснить, кто сильнее. Так оно и произошло, По-видимому, древние цивилизации обладали разрушительным магическим оружием, которое не замедлили применить друг против друга. В той войне не было победителей. Что случилось с Мрстром, и по сей день не знает никто, а Хиггия в одночасье превратилась в сплошную пустыню с руинами крепостей в горных отрогах. Отсюда исчезла вода, а вслед за нею и жизнь.

Но жизнь исчезла, а смерть — осталась. Одна из хиггийских легенд гласит, что некий правивший страной колдун так не хотел умирать, что попросил у злых богов бессмертия в обмен на что угодно. И силы зла откликнулись, ниспослав просителю нечто, дарующее бессмертие, а взамен взяли его жизнь. Таким образом, колдун стал бессмертным, но мертвым. И тогда его подданные в ужасе отвернулись от него, изгнав ходячий труп в пустыню. Проклятый всеми живой мертвец, названный Черным Человеком, возненавидел людей и заточил сам себя в черной могиле посреди затерянного в горах некрополя — с тем, чтобы накопить силы разрушения и, восстав через тысячу лет, уничтожить всех живых и стать повелителем мира мертвых,

Видимо, злобный колдунчик так и не выполнил взятых обязательств, сгинув вместе со своей погибшей страной. Но с тех стародавних времен до нас дошло выражение «мертв по-черному» — оно означает, что усопший беспокоится в своей могиле и требует, чтобы его уважили. А уважать предков у нас умеют — иной раз так «науважаются», что прямо на могилке и заснут. Да, поспать у нас любят…

К чему это я? Да глаза смыкаются — привык, знаете ли, по ночам спать. А вот днем не могу спать, хоть убей. Но теперь придется — кто его знает, сколько продлится наш пустынный поход?

Поутру храмовники вновь разбили лагерь. Костер разводить не стали — дрова кончились еще вчера. Равно как и нормальные продукты — на завтрак нам выдали по горсти опротивевших тыквенных семечек, по окаменевшему сухарю и по усохшему заплесневелому ломтю вяленой баранины. Штырь, пощелкав ногтем о свой кусок, возмущенно предположил, что бедный барашек провел жизнь в голоде и страданиях и умер своей смертью, но на него зыркнули так, что остряк тут же умолк и принялся ножом остругивать мясо, словно деревяшку. То же делали и мы — иначе об этот паек, по моему мнению, хранившийся на складе со времен последней войны, запросто можно было обломать зубы.

А команда в белых одеждах энергично работала челюстями, не выражая никаких эмоций. Я вспомнил, что аскеты-храмовники добровольно обрекают себя на всяческие лишения, чтобы поддерживать свой боевой дух. Они могут голодать сутками, неделями не вылезать из седла, месяцами спать на голой земле, ходить босыми по снегу и горячим углям без какого-либо вреда для здоровья и при всем этом не терять своих невероятных боевых способностей.

Нам-то до них ой как далеко… И Регисте тоже — я краем глаза заметил, как куксится Каштановая Прядь, пережевывая свой безвкусный завтрак. Но командорша держалась уверенно, не давая забыть ни на миг, кто здесь главный. Что ж, эта самоуверенность ее и выдаст.

— Да благословят Небеса вашу трапезу, — произнес я, подсаживаясь к Регисте. — Вам нужно хорошо кушать… чтобы добраться до Гелленополиса и предстать перед волшебницей Беллианой в достойном виде.

— Что… — пораженно прохрипела Региста, поперхнувшись не дожеванной бараниной. — Кто?! — яростно возопила она, откашлявшись, через пару минут. — Кто тебе это сказал?!!

— Я знаю про вас все, — ответил я с грустной усмешкой, — Несчастный Ронни… мы сидели с ним в одной камере в тюрьме Травинкалиса. Накануне суда он, осознавая неизбежность гибели, исповедовался передо мной. Его казнили усекновением…

— Нет! Он не имел права сдаться! Он должен был прорваться или погибнуть! Ты — апостол Тьмы, правда в твоих устах искажена, и я тебе не верю! Ронни не выдал бы наш план даже под пытками! Этого не может быть. Но это… правда? — Сейчас Региста была похожа на лебедку, подстреленную на взлете и сломавшую свои прекрасные сильные крылья о землю.

— Это — правда, — подтвердил я, не уточняя, какая часть моих слов была ею.

— Бедный мальчик. Он был таким горячим и отважным. Из него мог бы получиться настоящий рыцарь Храма — как он рвался в бой во имя торжества Света! Знал бы он, кому доверился…

— А вас-то как занесло в эту пустыню? И где же ваш собственный храмовый легион?

— Легион там, где и должен быть в преддверии Вознесения, — на пути к Аверкорду. Наша же задача требует скрытности и осторожности, поэтому мы последовали тем путем, где нас искать не будут.

— Хороша скрытность — вышли на поле боя и заявили: «Мы не хотим жертв, пропустите нас, пожалуйста!» Я одного не пойму — зачем вообще понадобился весь этот прорыв? Зачем нужно было губить тысячи человек, когда вы вдевятером могли бы добраться до своей цели, даже не вынимая мечей из ножен?

— До Беллианы — да. До Эргрота — нет, — все подходы к окрестностям Данидана опутаны сетью сигнальных нитей эфира, через которые данийские маги чувствуют наши мечи, как паук — муху, угодившую в паутину. Поэтому задача Ронни основывалась на внезапности нападения — его легион должен был прорваться и дойти до Данидана быстрее, чем весть о его появлении.

— К сожалению, вы недооценили способности Контрразведки Коалиции. Но зачем вам понадобилось убивать Небесных магов? Кто еще, кроме них, может разобраться в том, что творится сейчас в мире?

— Потому что кто-то из них и устроил светопреставление! Больше некому. И это не пустые слова, это записано и доказано в колдовской книге Аргхаша.

— А про Мессию там ничего не было написано? Слово «Лусани» вам ни о чем не говорит?

Зря я отошел от темы — Региста с запозданием, но сообразила, что я допрашиваю ее.

— Нет никакой Мессии! — сказала она словно отрезала. — И ведь предупреждали же меня, что Райен — большой умелец по части разнюхивания чужих секретов. Еще раз сунешься со своими вопросами — заимеешь серьезные проблемы.

Командорша выразительно похлопала по серебристому клинку и нервно мотнула рукой, гоня меня прочь.

Ох какие мы грозные — слова нам не скажи! Ничего, следствие может использовать и другие методы, Штырь, дружок, иди-ка за мной, для тебя есть работа по профилю.

Поняв, что от него требуется не только прошерстить вещи Регисты, но и очаровать ее саму, малек задорно подмигнул мне, как бы говоря: «Уж мы-то знаем в этом толк!» И выскочил из палатки с такой прытью, что я сильно засомневался в его успехе — все-таки крепость женской доверчивости редко сдается без сопротивления.

Где-то за полдень, когда Таниус и Фуфырь досматривали третий сон, а маленький ловелас продолжал подбирать ключи к сердцу Регисты, я попытался вскрыть его сундучок. К сожалению, взломщик из меня вышел никудышный — я даже не обнаружил никакого подобия замочной скважины. Спустя полчаса бесплодных простукиваний и нажатий на выступы я со злостью врезал кулаком по крышке.

Чудеса! Мне опять повезло — сундучок вывернулся наизнанку, раскрыв бархатные внутренности, словно ракушка. Только вместо жемчужины внутри лежал голубоватый хрустальный шар величиной с детскую голову. Я сразу понял, что это. Точную копию этого шара я видел в подземном коридоре Лусара. Только тот был тусклым и холодным, а этот мягко светился изнутри.

Наш воришка не обирал серебро с мертвого Аргхаша, а всего лишь прихватил его волшебную Сферу. А зачем? Он же не маг и не умеет с ней обращаться. Или умеет? Жаль, Лорриниан не уточнил, как его компаньоны пользовались этими штучками. Надо будет спросить у кого-то из архимагов, если доведется с ними встретиться. А может, самому попробовать?..

Господа, никогда не трогайте незнакомые и тем более волшебные вещи — вы даже не можете себе представить, как они опасны! Наступите на горло своему любопытству, задушите на корню свой интерес к таинственному предмету и вообще забудьте про него! Учитесь на чужих ошибках!

Я очнулся, когда солнце уже клонилось к закату. Рука, которая дотронулась до шара, онемела, как будто я на ней спал, а пальцев я вообще не чувствовал. Как же меня шваркнуло… Хорошо еще, что вообще жив остался. Здоровой рукой я пригладил вставшие дыбом волосы и поспешил захлопнуть и вернуть на место злосчастный сундучок — тем более что снаружи уже раздавался веселый голосок Штыря.

— Просыпайтесь, сони, — нас ждет дорога! Капитан Фрай, команда «подъем»! Фуфырь, жирный лежебока, а ну хватит дрыхнуть! Райен, вставай, ты же опух от спанья, голова на воронье гнездо похожа!

— Рассказывай, чем ты там занимался, — улучив момент, спросил я Штыря.

— Не тем, о чем ты подумал. Пришлось весь день байки да анекдоты травить — грехи свои искупать.

— Так она что же, знает тебя?

— Еще как! Два года назад я пробрался в горную крепость ордена под видом бродячего артиста. Такое представление им устроил, что меня потом чуть ли не на руках носили. Заодно и разузнал все, что Синдикату требовалось. Тогда-то я у них Белоснежку и увел… Кстати, она велела передать: если на следующий день ты зашлешь к ней Фуфыря, она без лишних слов снесет голову ему, а если отправишь Таниуса, то — тебе.

Ну и характер — кремень, а не девка! Как же к ней подступиться?

Закат окрасился насыщенным багрянцем, отчего вся пустыня казалась залитой кровью. Это зловещее предзнаменование вызвало у меня нехорошие предчувствия, а предчувствиям я привык доверять. И уже довольно скоро мои опасения начали воплощаться в явь — хотя ночь перехода и прошла нормально, но утром третьего дня погода начала портиться. На западе небо сгущалось темными тучами — там начиналась большая песчаная буря.

Все выглядели уставшими и мрачными. Я и сам чуть не валился с ног, но грядущая «разборка» с командоршей вынуждала меня действовать безотлагательно. Капитан Фрай, которому была назначена встреча за барханом, поначалу совсем не хотел говорить о Регисте, И только когда я намекнул, что его неуступчивость может стоить мне жизни, Таниус горестно вздохнул и поведал мне историю своей несчастной любви.

После своего знаменитого подвига — спасения короля Владимекса от рук наемного убийцы — молодой Фрай, получивший стрелу в грудь, полмесяца валялся в горячечном бреду на грани жизни и смерти. Время от времени перед его воспаленным взором возникало прекрасное женское лицо, и нежный голос убеждал его держаться на этом свете. И Таниус удержался из чистого любопытства — чтобы узнать, кто же эта таинственная незнакомка.

И вот спустя несколько месяцев оправившийся от ранения, отмеченный милостью Его Величества и получивший чин главного королевского телохранителя Фрай был приглашен на званый ужин в имение Гористоков. Там он и повстречал Регисту — высокую и нескладную, но симпатичную восемнадцатилетнюю девушку, мечтавшую о подвигах, о героях, о воинской славе и о служении Свету, но не молитвами, а мечом.

Он узнал в ней ту самую, о которой думал все это время. И сердце забилось, затрепетало, как листок на ветру. То был ветер любви, и любовь эта была взаимной. Вскоре была назначена свадьба.

Но не прошло и года, как положение изменилось. Региста любила доблестного героя, который прикрыл своей грудью короля, а не вечно пропадающего во дворце личного королевского охранника, которому приходится быть тенью венценосной особы, а по этой причине — есть когда придется, спать когда получится и до-олго терпеть в случае возникновения естественных необходимостей. В сонме будничных дел свадьба все откладывалась и откладывалась, а девичья мечта звала все сильнее…

Однажды Региста попросту исчезла, оставив записку с просьбой не искать ее. Вернулась она лишь спустя восемь с небольшим лет, заметно окрепшая, постройневшая и преисполненная достоинства. Она въехала в королевский замок на белоснежном коне, облаченная в сверкающие доспехи и белую мантию рыцаря Храма, и Таниус поначалу даже не узнал ее. Но этот совершенно не изменившийся нежный и глубокий голос воскресил давно забытое чувство. Увы, Региста прошла мимо, даже не взглянув на него. Годы изнурительного обучения в Гранселинге не прошли даром — она стала совсем другой: жесткой, самоуверенной, непреклонной. И тогда Таниус понял, что Региста отвергла путь любящей женщины и встала на стезю бесстрастного воина, потому надеяться ему больше было не на что.

«Какие же странные существа — эти женщины. Казалось бы, чего еще надо в жизни? Их любят, превозносят, в их честь слагают песни и ломают копья на турнирах. А они отвергают все и упрямо идут за своей заветной мечтой», — думал я, проваливаясь в забытье.

И вновь я на Эштринской дороге. Вновь жирная грязь чавкает под моими ногами, как наяву. Снова ноет раненое плечо, и настойчиво подползают мрачные мысли о бессмысленности пути, которому нет конца.

В этот раз я иду рядом с колонной черных закрытых фургонов, ревностно охраняемых черными всадниками. Внутри одной из повозок тонкий и усталый девичий голосок поет колыбельную — ту самую, которую мне пела в детстве мама:

И вдруг я понимаю, что это и есть мамин голос. Мама, я здесь! Я подныриваю под брюхо коня, ловко увертываюсь от потянувшейся ко мне черной руки, прыгаю на подножку фур. гона, срываю полог, и оттуда, из темноты, на меня бросается какая-то тень…

Я проснулся и вздрогнул, поняв, что на мне лежит что-то тяжелое. Оказалось, что Фуфырь, сладко посапывавший рядом, лягнулся во сне и опрокинул на меня здоровенный рюкзак Таниуса.

Ах так! Раз ты мне сон не дал досмотреть, то я и тебе спать не дам. А заодно и проясним кое-какие темные моменты твоей биографии. Я растолкал недовольно ворчащего толстяка, выгнал из палатки, отвесил затрещину для проформы и погнал на соседний бархан. Сначала на морде экс-мэра промелькнуло недоумение, а когда я вернулся за мечом, его аж перекосило от страха.

— Что было в той повозке? — спросил я, с запозданием сообразив, что Фуфырь-то мой сон не видел. — В той, которую твоя банда ограбила четырнадцать лет назад на Эштринской дороге?

— А, токмо-то! — обрадовался струхнувший было Фуфырь, ожидавший чего-то более худшего для себя. — Золотые слитки с имперским клеймом, Львиную долю пришлось отдать Контрразведке,

— Это — все?

— Нет… Нет, мене нельзя то говорить! Он запретил!

— Кто — он?

— Набольший контрразведчик.

Вот так удача! И кто бы мог подумать, что это ничтожество окажется ключевым звеном в цепочке следствия!

— При встрече ты его сможешь опознать?

— Навряд ли, столько годин минуло. Разве что по говору — противный такой, ровно и нелюдской вовсе.

— Как он выглядит, как его зовут, есть особые приметы?

— Я… не помню. Он был высок и облачен в долгополый черный клобук. Дивно, я зрил ему прямо в очи, но лика его я не помню. Помню токмо, что глава у него велика, более моей раза в два… Еще помню руки — длинные, сероватые, бескровные… четырехпалые. Вспамятовал! Кто-то из его людин втихомолку обозвал набольшего Бледной Поганкой. Он и забрал то, что было в повозке.

— Что там было?

— Нельзя… Он мене порешит!

— Мы в пустыне, болван, вокруг нас на несколько дней пути никого нет! Но если ты сейчас же не скажешь, обещаю, что оставшуюся жизнь ты проведешь здесь, зарытый в песок по уши!

— Там было… вмершее дитя — дивчина с образом священного Лотоса на челе.

— Кто-кто? — переспросил я, но вместо ответа Фуфырь неожиданно толкнул меня в грудь, да так сильно, что я упал на спину и поехал вниз по песчаному склону бархана. В руке у зеленодольского головы что-то блеснуло. Нож?! Но откуда? Ведь мы же тебя с ног до головы обыскали!

— Ах ты, свин недорезанный! — разозленно воскликнул я, вскакивая и выхватывая меч. — Это большая глупость с твоей стороны, и ты за нее поплатишься!

Но события развивались совершенно непредсказуемым образом. Фуфырь, чье лицо превратилось в маску смертельного ужаса, медленно развернул лезвие острием к себе и, отчаянно и пронзительно завопив, трясущейся рукой воткнул нож себе в горло и одним движением вспорол его от уха до уха.

Безжизненное тело грузно упало на мертвый песок, который теперь жадно впитывал в себя вязкую красную жидкость. Но почему?! Зачем, зачем ты это сделал, жирный безмозглый дурак? О Небеса, как же мне не везет… Какая черная несправедливость — столько времени потрачено в поисках. И вот теперь, когда в деле о Конце Света начало хоть что-то проясняться, самому важному свидетелю вздумалось наложить на себя руки!

А предсмертный вопль самоубийцы поднял на ноги лагерь. Через минуту все уже стояли вокруг и молча смотрели то на меня, то на труп.

— Это не я. Он сам себя убил, — попытался оправдаться я, но голос предательски дрогнул, и слова прозвучали настолько фальшиво, что будь я — не я, то для меня насчет личности убийцы было бы все совершенно ясно.

— Никогда не слышала, чтобы люди убивали себя ни с того ни с сего. Тем более такие жалкие и трусливые негодяи, как этот, — сурово и подозрительно произнесла Региста, внимательно смотря мне в глаза. — У вас, кажется, был разговор, и, судя по мечу в твоей руке, проходил он не слишком гладко. Может быть, ты его и не убивал. Скорее всего ты просто вынудил его к самоубийству.

— Но право же, зачем мне это надо?

— Я не знаю, что произошло между вами, не знаю, за что ты лишил его жизни, мне неведомы замыслы апостола Тьмы. Зато теперь мы будем начеку — за тобой будут постоянно наблюдать. Одно подозрительное действие, и ты покинешь этот мир!

— Опять взялась за старое… — заворчал я, но тут Штырь, осматривавший тело, взял меня под локоток и отвел в сторонку со словами.

— Не спорь с бабой — уважай себя. Никто не знает, что у нее на уме. Ты действительно его не убивал?

— Нет, конечно! Он сам себя зарезал, уж не знаю почему.

— Действительно, странно. Хотя этот студень с его жалкой и предательской душонкой вполне заслуживал подобной участи. Но мой тебе совет — никогда не оставайся ждать свидетелей рядом с еще теплым трупом, да еще и с обнаженным мечом. Держи себя в руках, Райен, — храмовники только и ждут твоей ошибки. Не давай им повода убить тебя.

— Я буду осторожен. Что-то нынче погода портится — не к добру.

Если прошлым вечером закат был багровым, то теперь он потемнел — в глубине пустыни зарождался ураган огромных размеров. После захода солнца подул слабый западный ветер, а на северном горизонте появился одинокий тощий смерч — предвестник грядущего ненастья, которое собиралось обрушиться на нас. Всю ночь мы шли без остановки, и утром на горизонте показались горы, но до них было еще далеко. А страшная буря, увенчанная поверху россыпями грозовых разрядов, медленно и неотвратимо надвигалась сплошной черной стеной.

Региста отдала приказ — идти днем. Она понимала, на какие муки обрекает нас, мы понимали, что это — во имя нашего спасения. На четвертый день в песках под яростным палящим солнцем издохли все трофейные лошади, не выдержав изнуряющей жары. В любом случае воды бы на них не хватило. Крепкие кони храмовников держались то ли благодаря своей выносливой горной породе, то ли из-за того, что были закрыты от солнечных лучей белыми попонами.

Небо сплошь затянуло тучами, и, как только солнце спряталось в песок, мир окутала кромешная тьма, которую рассеивал лишь слабый свет магического кристалла в руке Таниуса, выдвинутого во главу колонны в качестве маяка для остальных, Теперь мы шли на восток по наитию и по слуху — с запада доносился грозный рокот разбушевавшейся стихии. Время от времени темноту вспарывал глухой и басовитый рев смерчей, несущихся впереди урагана. Просто чудо, что ни один из них не зацепил наш отряд.

И вот наступил долгожданный рассвет. Горы восточной Хиггии неприступной стеной перекрыли горизонт, до них было уже недалеко, но буря уже висела над нами, закрывая почти треть небосвода. Порывы ветра стегали нас песчаными плетями со всех сторон, воздух был насыщен пылью так густо, что дышать можно было лишь через ткань, а гул стоял такой, что докричаться до кого-либо вообще не представлялось возможным.

Я вздрогнул, на секунду представив, что творится внутри черной пелены. Так наступал новый день — двадцать второе июня. Священный день — День Света. Может быть, последний день этого многострадального мира.

Несмотря на угрозу с запада, с первым солнечным лучом храмовники спешились и преклонили колени в краткой молитве. После чего Региста приказала гнать коней без остановки. Разверстое бурое ущелье было видно издалека, однако вблизи оно оказалось завалено глыбами размером с коня, и неизвестно, что было дальше, за поворотом. При большом желании и должной сноровке там можно было пробраться, но это заняло бы у нас не меньше дня, а в нашем распоряжении не оставалось и часа. Едва начавшийся день на глазах превращался в ночь, а ветер разогнался до такой степени, что сбивал людей с ног, и теперь дул только в одну сторону — туда, где бушевало черное безумие.

Это не тот путь. Краем глаза я заметил нечто более интересное. Скала по соседству своими очертаниями удивительно походила на череп, наполовину утонувший в песке и смотрящий на белый свет черными провалами пещер-глазниц. В памяти всплыли слова Миррона: «Мертвая голова, мертвый город, мертвые врата, дар мертвых». Так это и есть, наверное, мертвая голова — ее при всем желании невозможно не заметить.

— Мы не знаем, что там! Если твои догадки ошибочны, вернуться назад мы уже не успеем! — крикнула Региста, выслушав мои доводы.

— Но коней же туда не затащить! — воскликнули Таниус и Штырь, сообразившие, что входы в пещеры находятся на уровне крыши трехэтажного дома.

— Какие еще кони, людей надо спасать! У нас нет другого пути! Если мы полезем в ущелье, то там нас и похоронит! — возразил я, и этот довод был неотразим.

— Если ты решил погубить нас в буре, то не надейся спастись сам, — закончила Региста, всегда оставлявшая за собой последнее слово.

Прощайте, наши верные друзья. Простите нас за то, что мы приручили вас. Вот они, глупые, несчастные создания — они смотрят на нас и не знают, что осталось им всего ничего. Они верят людям, они верят, что хозяева не бросят их, не дадут в обиду. И вера их столь чиста и беззаветна, что многим людям в этом отношении далеко до наших меньших собратьев. Таниус, Штырь, рыцари Храма — все они прощались со своими верными друзьями, снимая седла и уздечки. Таков наш горский обычай, завещанный предками. Каждый должен умирать свободным.

Когда мы, рискуя сломать шеи, карабкались к черным провалам, кони вдруг поняли, что их предали, что это — все. Горестное ржание, похожее на плач, заглушило на миг рев бури. Словно по команде лошадиный табун развернулся и устремился в песчаную мглу.

Мы же, скрепя сердце и скрипя песком на зубах, спешно спускались по узкой и извилистой пещере, уходящей внутрь скального черепа. Оттуда, из глубины, порывы ветра хлестали с такой силой, что устоять на ногах было совершенно невозможно. Сначала на четвереньках, потом — на пузе, но мы успели отползти внутрь скалы на сотню шагов, прежде чем направление ветра сменилось. Буря добралась до гор.

Ощущение было такое, будто гигантский космический великан дунул в пещеру. Нас потащило внутрь, кидая от стенки к стенке. Напор воздуха все усиливался, и первым это почувствовал Штырь, с жалобным воплем пролетевший надо мной. Вскоре и я ощутил чувство свободного полета, однако длилось оно недолго — я приземлился в заполненную песком расщелину, слегка кого-то придавив, а потом на меня сверзился еще кто-то, а на него — еще кто-то.

Ураган набрал силу, шквальные порывы песчаной пурги ревели и стонали над нашими головами, но в яме это почти не ощущалось. Мало-помалу все пристроились поудобнее, ощупывая свои синяки и шишки. Отдышавшись и перевернувшись на грудь, я зацепился рукавом за длинную спутанную прядь и обнаружил, что подо мной лежит леди командор собственной персоной.

— Слезь с меня, — глухо проворчала очнувшаяся Региста, однако я и ухом не повел, притворяясь оглохшим. Ее пальцы осторожно ощупали мое лицо, волосы. — Райен? Ты меня слышишь? Слезай сейчас же! Значит, не слышишь…

— Слышу, но не слезу. — С этими словами я вывернул полы своей куртки так, что они покрыли наши головы, и пыльно-песчаная круговерть осталась снаружи.

— Спасибо. Можешь оставаться, если тебе удобно.

— А тебе удобно? Мое колено лежит на твоем животе, моя рука — на твоей груди, мои губы осторожно касаются твоего уха. Положение довольно пикантное, если учесть, что я — мужчина, а ты — женщина.

— А-а, вот ты о чем… Мне все равно, я уже давно перестала быть женщиной. Я — воин, а душа воина сродни мечу — три локтя бесстрастной закаленной стали. Ты, наверное, думаешь, что я так же холодна и бессердечна. Поверь, это не так. То, что ты видишь, это броня, имя которой — долг. Чтобы пройти все испытания и стать истинным храмовым бойцом, я должна была поступиться своими чувствами, загнать их глубоко-глубоко, на самое дно души.

— Во имя чего такая жертва? Ведь именно чувства и делают людей людьми.

— Храбрость и страх, гордость и презрение, любовь и ненависть — они вынуждают людей поступать опрометчиво, необдуманно и безрассудно, что делает их податливыми влиянию зла. Я же — рыцарь Света, я должна защитить этот мир от происков Тьмы, и в моих доспехах не должно быть уязвимого места. Ведь злу достаточно неприметной лазейки, чтобы посеять семена сомнения в человеческой душе. А в боевом строю Гранселинга не должно быть слабого бойца — если дрогнет хотя бы один, то поражение неизбежно. Но нам нужна только победа, пусть даже ценой собственной жизни. В этом — мое призвание, это — моя судьба, это — моя стезя. Я выбрала ее сама.

— Но разве ты стала счастливее от этого?

— Счастье — это чувство преходящее. То, что вчера было счастьем, сегодня — уже нечто само собой разумеющееся, а завтра может вообще опостылеть. Не в том смысл жизни воина, чтобы исполнить свои мечты, а в том, чтобы те, кого он защищает, имели такую возможность. И, выйдя на поле Аверкорда, встав в первом ряду армии Света, приняв удар Тьмы на себя, ты должен помнить, что за твоей спиной — обычные люди. От тебя зависят их жизни, их судьбы. И если ты сумеешь их спасти, в этом и будет твое счастье, и оно останется с тобой навсегда.

— Постой, разве не Мессия спасет наш мир?

— Какой ты наивный… Мессия — это идеал, мечта, красивая сказка для добрых прихожан. Может быть, она придет, а может — и нет. А твари из Бездны время от времени прорываются в наш мир вполне реально, и если их не низвергнуть обратно, они натворят немало бед. К тому же ты неправильно истолковал священное писание (каюсь, я вообще-то и не читал его ни разу). Ниспосланная Небесами спасет души рода человечьего, но свою жизнь люди должны защитить сами.

— А у тебя не возникает ощущение, что вы, воины Света, слишком много на себя берете? Кто вы есть на самом деле? Горстка людей, далеких от мира и его чаяний, группа отчаявшихся фанатиков, бросающих вызов Тьме — эфемерному противнику, о сущности и природе которого вы не имеете ни малейшего понятия?

— К сожалению, ты прав, и прав во многом. Несмотря на кажущуюся силу, мы — простые смертные. Нас можно ранить и убить, нас можно сломить духовно. Наша вера совсем не отрицает разумное начало, и, взглянув на нашу борьбу с этой стороны, мы не видим в ней ни цели, ни смысла, ни конца. Иногда мы страдаем от одиночества и от безысходности, но только когда никто не видит. Нельзя показывать свою слабость своим друзьям и соратникам — это породит в их душах сочувствие и сомнение насчет твоей абсолютной боеготовности. А вот врагу можно пожаловаться и даже поплакаться — тогда он будет считать тебя уязвимее, чем ты есть на самом деле.

— Значит, я…

— Да. Ты скорее враг, чем друг. Мы, воины Света, интуитивно способны чувствовать темное поветрие и тех, от кого оно исходит. Так что я всеми фибрами души ощущаю, что ты каким-то образом причастен к Тьме, но в то же время ты не несешь на себе печать зла. Я не знаю, что мне делать с тобой. Поверь, я не хочу тебя убивать, но…

Но если не будет другого выбора, то… Эх, кто же защитит спасителей человечества от глупости других его спасителей? Да-да, я ведь в чем-то похож на нее. Тащусь в неведомые дали, попутно воюя с темными силами. Пытаюсь выявить источник мирового зла, периодически рискуя жизнью. Правда, и то, и другое — по принуждению. Но по большому счету следствие по делу о Конце Света держится только на мне.

В таком случае, наверное, не так надо было начинать. Возможно, я не совсем готов был идти по этому пути — собрался бороться за мир во всем мире, а в собственной душе сплошные прорехи. Ее бы подлатать… Только у Регисты было девять лет для достижения внутреннего совершенства, а меня на «священную войну» в буквальном смысле слова из кровати вытащили. Так что моя неуязвимость обретается в процессе дела — «духовная броня» утолщается и твердеет точно шкура у крокодила — со временем.

Часа через три ураган поумерил свою ярость, и мы, откопав в пещерной песочнице друг друга и свои вещи, запалили сделанные на скорую руку факелы и продолжили путь под скалой. Подземная тропа, петляя, спускалась вниз, развилок и ответвлений не было, так что очень скоро мы вышли на свет, и перед нами открылась зажатая отвесными скалами серая и унылая долина. Мертвая долина.

 

2

В расщелинах скал заупокойно стенал ветер — последок того урагана, что бушевал еще недавно. Небо затянуло серым пыльно-песчаным саваном, сквозь который проглядывал тусклый диск солнца. При взгляде на него в моей душе родилось нехорошее предчувствие — Огненного Ока не было видно совсем, в четвертый светлый час солнце налилось закатно-багровым цветом, к тому же ореол вокруг него был каким-то темным. Что-то происходит в небесах, и это «что-то» мне очень не нравится.

Такая же безрадостная картина была и на земле. Перед нами раскинулся мертвый город — город склепов. Все дно долины занимали тысячи усыпальниц, между которыми были проложены улицы, как в настоящем городе. Горькая насмешка судьбы: все живые города Хиггии погибли, а мертвый — уцелел, чтобы стать последним памятником великой цивилизации. То ущелье, по которому мы поначалу предполагали пройти, с этой стороны было наглухо перекрыто рухнувшими скалами. Мы не ошиблись в выборе пути. Но теперь нам предстояло пройти через некрополь и попасть на дорогу с другой стороны.

Неприятное это было место. На обычных сельских и городских кладбищах царят покой и умиротворенность; здесь же отвесные скалы давили на сознание, а нестройные ряды мрачных гробниц хмуро таращились на нас черными проемами. Подспудно возникало такое чувство, что ты стоишь в серой безликой толпе, где каждый глядит на тебя и шепчет:

«Этот — не наш…»

Очевидно, Региста тоже почувствовала неприязнь мертвого города, потому что отдала приказ идти в боевом порядке Ни в полном вооружении. Храмовники, облачившись в латы, выстроились в двойную колонну и, держа руки на мечах, осторожно вступили на песчаную улицу. Нашей троице доверили прикрывать отряд с тыла, при этом идти как можно тише и держаться как можно дальше, чтоб в случае чего не попасть под храмовый клинок.

Так мы и пошли, одним глазом косясь на белый отряд, другим — рассматривая особенности доисторической архитектуры. В мире живых нет двух одинаковых людей, а в этом мире мертвых не было двух одинаковых гробниц. Вдоль улицы беспорядочно выстроились маленькие могилки и гигантские мавзолеи, высокие стелы и утопающие в песке могильные надгробия, плиты со странными угловатыми рисунками, густо расписанные древнехиггийской вязью, и простые, грубо обтесанные каменные блоки. Одни могильники выглядели как новенькие, у других что-то отвалилось, третьи представляли собою груды обломков.

На пыльно-песчаных улицах не было ни единого следа, лишь вечные странники — усушенные клубки перекати-поля — неторопливо сновали туда-сюда. Люди ушли из этих мест тысячу лет назад, оставив покойников в покое. И теперь мы — нарушители этого покоя. Если в гробницы не врываться и тем более их не грабить, то могильные духи нас не тронут. Хотя кто его знает, как там у древних с этим дело обстояло.

По мере продвижения в глубь мертвого города склепы становились меньше, проще, роспись на их стенах — скуднее. Но теперь я уже отчетливо чувствовал давящее враждебное присутствие. Оно было всюду: веяло из глубин склепов, давило сверху невидимым сводом, просачивалось из-под земли. Казалось, даже воздух уплотнился и жал на виски до звона в ушах.

Так мы подошли к центру некрополя — площади, где радиально сходились все улицы. Посреди этого песчаного пятачка чернела небольшая круглая плита, от которой просто-таки разило злобной ненавистью, и с каждым шагом все сильнее и сильнее. Неужели это и есть та самая могила, где покоится легендарный Черный Человек?

Как только отряд храмовников вступил на площадь, беззвучный, пронзительный удар резанул по ушам. Тотчас земля содрогнулась и выскочила из-под ног — разом просела вся улица, а прямо перед нами раскрылся провал.

Я упал, вскочил, снова упал и кубарем покатился в черную разверстую пасть, зияющую зубастыми обломками. Такое уже было со мной — в колдовской башне «Жезл». Вновь, как и в тот раз, Бездна приветливо распахнула свои объятия навстречу мне, ласково скользнув по сознанию: «Привет. Я долго тебя ждала. Вот и встретились…» Темнота метнулась в глаза и ударила — жестко, неотвратимо. Звезды гроздьями разлетелись в стороны и погасли в вездесущей и бесконечной Тьме.

— Э-э-й… Есть тут кто живой? — донесся откуда-то слабый стон.

Откуда? Кажется, отовсюду сразу и даже изнутри, из головы… Уй, как голова-то болит! Ну, раз болит — значит жив пока. Руки, ноги вроде бы целы, вот только голова… Ан нет, тоже цела, крепка горянская косточка. Правда, шишку здоровенную набил, но это мне не впервой, дело привычное.

— Валиен живой, только контуженный слегка, — простонал я, поднимаясь с песчаного пола и выясняя, что же тут сейчас случилось.

А случилось следующее: бревна наката, иссохшие за тысячу лет до прочности бумаги, треснули и обрушились от подземного толчка, и мы провалились в склеп, который скрывался прямо под улицей. Оказывается, гробницы были не только на земле, но и под землей. Кроме того, я чувствовал, что этот ярус по меньшей мере был не последним — песчаный пол под ногами подозрительно подрагивал.

Я запалил факел и огляделся вокруг. Собственно, склеп был небольшим — шагов десять в ширину, как и улица сверху, в два раза больше — в длину. В стенах чернели ниши с деревянными гробами, а посредине, на ступенчатом постаменте, возвышался каменный склеп, тоже размером ненамного больше гроба. Никакой росписи на стенах или резьбы на гробнице — все просто, серо и тоскливо.

Из-за саркофага, потирая ушибленную руку, вышел Штырь.

— Куда же провалился наш бравый капитан? С той стороны его нет и здесь тоже… А где храмовники? Ты слышишь тишину, Райен? А мне она просто режет слух. Мне это не нравится…

В этот момент в звенящей гробовой тишине раздался тихий скрежет. Я вздрогнул, когда сообразил, откуда он доносится. Что-то шевелилось в склепе.

Штырь судорожно сглотнул и скрестил руки на груди, изображая символ защиты от нежити.

— Мертвяка пробудили…

Все в той же зловещей тишине из упокоища вывалилась разбитая крышка, грянув о ступени гробницы. Я вздрогнул вновь, да так, что выронил факел. Над стенкой склепа появилась костлявая рука, внутри раздался протяжный, глухой стон. Мое сердце замерло, остановилось…

Внезапно в гробнице раздался молодецкий чих.

— Вы что, скелет никогда не видели? — с издевкой произнес «замогильный голос», который, как вы уже могли догадаться, принадлежал капитану Фраю.

— Ах ты, броненосец ржавый, паяц недобитый! Угораздило прямо в могилу свалиться! Ты же нас чуть до смерти не напутал! — обрушился я на Таниуса.

Штырь вторил мне, но в гораздо более изощренных и непристойных выражениях. Таниус только посмеивался, вылезая из саркофага. К его латам прицепились ветхие тряпки — остатки погребального савана, а на забрале криво сидящего шлема болтался костяной венец, украшенный крупными рубинами и изображавший встревоженную кобру с развернутым клобуком.

— Я, кажется, кого-то внутри слегка придавил, — сказал капитан, снимая корону и разглядывая ее в свете факела, — О, посмотрите, какая выделка! Какие камушки!

— Таниус! Верни ее на место! — взвизгнул я, вспомнив о неприятных последствиях для грабителей могил, каковые нам однажды уже пришлось испытать на собственной шкуре.

Еще прежде, чем я облек свою мысль в слова, корона полетела обратно в саркофаг.

— Может быть, все обойдется… — начал было Штырь, но замолчал, тупо глядя мне за спину.

Оборачиваясь, я уже знал, что там увижу. Из ближайшей ниши, безмолвно и зловеще, выплыл Страж, точно такой же, как тот, встреченный нами в подвале заброшенного языческого храма в Эштре. Пустые глазницы призрака вперились в нас, взметнулись прозрачные когтистые руки. Шаг за шагом мы отступали к разбитому саркофагу, а я отчаянно пытался вспомнить, куда засунул спасительный стальной талисман. Этот дух не бросался на нас в припадке призрачной ярости, а скорее оттеснял нас к центру склепа. То ли он был умнее своего эштринского собрата, то ли чего-то ждал.

— Райен. Он не один.

Призраки выползали и из других ниш. Всего я насчитал около дюжины. Решили всем скопом навалиться. Выдержит ли поглощающий энергию талисман такой натиск? Не расплавится ли?

Стражи вели себя несколько странно. Окружив нас кольцом, они взяли друг друга за руки и начали кружиться хороводом. Сначала тихо, потом быстрее, еще быстрее. Вскоре вокруг нас возникла мутная, колышущаяся стена. И эта стена начала медленно сжиматься.

Мы со Штырем немедленно полезли в склеп, подальше от смертоносного кольца. Внутри покоилась небольшая мумия, а точнее то, что от нее осталось после того, как, проломив крышку захорона, в него сверзился наш тяжеловесный друг. В это время Таниус неторопливо вытащил свой двуручный тесак, подошел к бешено вращающемуся грязно-белому вихрю, примерился и рубанул сплеча.

Никакого эффекта. Тогда Таниус рассек кольцо Стражей «двойной петлей». Результат отсутствовал — с тем же успехом он мог рубить воздух. Наконец капитан Фрай не выдержал и просто махнул латной ладонью через призрачное марево. В следующее мгновение он уже трясся на песке в жестоком апоплексическом припадке.

— Н-н-н… Н-не… Не прикасайтесь к ним… — промычал он спустя полминуты. — К-как меня стрекануло! Жуть могильная, безумный ужас до печенки продрал.

Я нашел-таки талисман в подкладе куртки, куда он провалился через дыру в кармане. Но сталь его была совершенно холодна. Не действует, хотя до призрачной стены — рукой подать.

— У кого-нибудь есть зачарованные предметы? — безнадежным голосом спросил я.

— Только магический кристалл-индикатор, — ответил Таниус, поднимаясь на дрожащих ногах.

— В нем столько же магии, как в твоем пустом котелке. Куда сунулся? Жить надоело?!

— Сюда бы храмовников с их чудо-мечом…

— Забудь. Сверху не доносится ни звука. Это может значить лишь одно — все они мертвы, и нам придется рассчитывать только на себя.

— И еще на кое-кого, — тихо добавил Штырь.

Малек развязал свой мешок и достал свой секретный сундучок. Я изобразил удивленный вид, когда он открыл голубой шар и слегка пробежался по нему пальцами. Но уже неподдельное удивление вызвали его слова, произнесенные прямо в сферу:

— Белли, быстрее подойди к шару! Белли, отзовись, мы в беде! Белли!

— Что еще за Белли?

— Белли!.. Есть! Белли, мы в мертвом городе, в могиле! Нас окружает кольцо Стражей, рассеивающий талисман на них не реагирует!

— Может быть, ты соизволишь объяснить?

— Да… так… понял… запомнил… попробуем… Но почему?!. Я же ничего не чувствовал!.. Хорошо, это мы потом проверим. Пожелай нам удачи.

— С кем ты сейчас разговаривал?! — возопил я. — Это что еще за хрустальная справочная?!

— Потом объясню. К сожалению, ты вновь оказался прав сейчас нам придется полагаться на собственные силы и знания. Насколько я понял, сила здесь не поможет, чары можно рассеять только чарами. А первое правило магии гласит: «Действуй по аналогии». Применительно к нашему случаю это означает следующее: чтобы разорвать волшебное кольцо, надо разорвать другое волшебное кольцо. А у нас его нет.

— Вообще-то есть. — Я потряс своими серебристыми браслетами.

— Ты думаешь, я о них не вспомнил? Эти обручи даже покойный архимаг Аргхаш не смог сломать, а уж он-то был докой по волшебной части.

— Не о том думал твой архимаг, когда их ломать пытался, Только чистые и честные сердца, бьющиеся в такт друг другу, могут сомкнуть Неразъемные Браслеты безо всякой магии. Ну и разомкнуть, наверное, тоже…

— Если бы все так было просто… — вздохнул Штырь. — Давай попробуем, все равно другого выхода у нас нет. Повторяй заклинание вслед за мной: «Рву я малое кольцо на похожее лицо, как оно порвется, так и то отмкнется!»

— И этого достаточно? Ты же не маг, не колдун.

— А кто такой маг, по-твоему? Это такой же человек, как я и ты, — разница в том, что он может нащупать незримые нити высокой энергии и использовать их в своих целях. А в этом мертвом городе тысячи лет проводились колдовские погребальные обряды, здесь магия прямо из земли прет, с закрытыми глазами не промахнешься.

— Тогда почему браслеты целы?

— Райен! Иногда ты становишься таким тупым, что обух топора поострее тебя будет. Ты заклинание не сказал — это раз. Мы пока не решили, какой именно из твоих браслетов разъять, — это два. И самое главное — необходимо измененное состояние души.

— Ладно-ладно. Испортим тот браслет, который ты мне нацепил.

— Но учти, когда мой браслет разомкнётся, то наша связь исчезнет, и в нужный момент я не услышу твой призыв.

— Если мы все здесь сейчас загнемся, твоя помощь мне уже вряд ли понадобится.

— Эй, колдуны-самоучки, сделайте же что-нибудь! — заорал снизу Таниус, отползая еще на ступеньку выше.

— Насчет измененного состояния. Как это?

— Со мной проблем не будет, а вот с тобой-то что делать… Ага, кажется, я знаю — что. Капитан Фрай, дайте сюда свою латную рукавицу — сейчас мы будем изменять сознание Райену. Господин сыскарь, взгляните на эту перчатку, обратите внимание на кольчужные кольца. Они образуют причудливый узор. Хорошенько запомните его. А теперь закройте глаза и представьте этот рисунок, вглядитесь в каждое колечко, ощутите их безупречное совершенство, почувствуйте себя кольцом без начала и конца, без времени и пространства, катящимся в бесконечность… бесконечность…

Бесконечность нанесла мне сокрушительный удар в челюсть. От такого нежданного пространственного тычка я опрокинулся на спину и крепко приложился затылком о стенку саркофага. В глазах все поплыло — какие-то мерцающие круги, кольца веером… Штырь, снимающий перчатку с руки…

— Райен, говори заклинание, немедленно!

— Рву я малое кольцо на похожее лицо, как оно порвется, так и то отмкнется! Чтоб ты сдох тут, пес смердящий! Это, что ли, твое измененное состояние?! Да, оно меня заметно изменило — добавились синяк на подбородке и шишка на затылке!

— Эй, маги недоделанные, быстрее, треклятые бестии меня уже к гробу прижали! — доносился снизу голос Таниуса.

— Чего-то не хватает… — задумчиво прошептал Штырь, осматривая целехонький браслет.

— Так он сам по себе и порвался! Может, твоя магия и рабочая, да только эту загогулину никакой напильник не берет!

— Молодец, Райен, в корень зришь! — вдруг взбодрился Штырь, залезая в глубины своего необъятного мешка. — Вот она, разрыв-трава, нет такого предмета, какого она бы не разбила!

Пред мои затуманенные очи был предъявлен какой-то хилый шнурок, похожий на стебель плюша или лютика. Штырь обмотал травкой браслет на моей руке. Потом снова потянулся за перчаткой.

— Стой!!! Я еще не вышел из состояния измененного состояния! На счет «три» — говорим заклинание. Раз, два, три!

— Рву я малое кольцо на похожее лицо, как оно порвется, так и то отмкнется!!!

В мертвой тишине послышалось слабое «дзинь» и громкий треск разрываемой ткани. Распрямившийся браслет, вырвав кусок рукава, взмыл под потолок, описал высокую дугу и, блеснув серебряной рыбкой, с легким хлопком пробил призрачную стену. Белое марево задрожало и начало распадаться на куски, которые поплыли в мою сторону, истончаясь и исчезая.

— Получилось, получилось! — восторженно заорал Штырь и радостно запрыгал, давя кости ног мумии. Но почему же его браслет не лопнул вместе с моим?

— Прекрати плясать на могиле, имей уважение к покойнику! — вяло возмутился я.

В следующую секунду на мне вспыхнула куртка. А я, еще будучи в прострации, сидел и отрешенно смотрел, как языки пламени медленно взбираются вверх по одежде. Человек любит смотреть на огонь — есть в этом что-то притягательное, завораживающее…

— Райен! Ты горишь! — закричал Штырь и замер, увидев мое лицо.

— Да. Горю. И это очень красиво.

— Кажется, я переборщил с ударом, последние мозги из тебя выбил, — заворчал Штырь, неуловимым движением ножа срезая пуговицы на моей куртке.

Как быстрее всего стащить с человека горящую одежду? Теперь я знаю этот нехитрый способ — Штырь ткнул меня лицом в гроб, наступил ногой на шею и дернул за ворот. Откуда в этом шибздике такие силы взялись — он мне чуть руки не вывихнул. От подобного бесцеремонного обращения я окончательно вышел из измененного состояния.

— Пусти меня, живодер! — прохрипел я, чувствуя, как хрустят позвонки на шее.

— Скажи спасибо, что не дал тебе сгореть заживо, — обиженно ответил Штырь, но ногу убрал чуть позже, чем следовало.

— Спасибо, господин костолом! — мрачно ответил я, выплевывая могильный прах. — Методы у вас зверские…

— Так обучали… — пожал плечами Штырь, но по его веселым глазкам было заметно, что он об этом совершенно не сожалеет.

Раскалившийся добела талисман выпал на песок, а добрая старая кожаная куртка, служившая мне верой и правдой со времени начала моей сыскной карьеры, сгорела наполовину. Рано или поздно всему хорошему приходит конец.

Штырь, порывшись в своем мешке, торжественно вручил мне черную труверскую куртку, украшенную длинной бахромой и бисером и расшитую кичливыми серебристыми птицами и глупыми ухмыляющимися масками. — Очень подходит к твоим аляповатым штанишкам, — довольно ухмыльнулся малек. — Красавец расписной, хоть сейчас на подмостки! Спешите видеть! С сегодняшнего дня начинает свои выступления любимец публики, сыскной клоун Мельвалиен Райен!

— А шутовского колпака у тебя случайно нет? — хмуро буркнул я, отлаживая петли застежек.

— А надо?

— Засунь его себе в задницу, которая у тебя вместо рта.

— Ну и ладно… — обиделся Штырь и уже собрался вылезти из склепа по упавшему бревну наката, но вдруг ойкнул и прошептал: — Нет… Райен… Солнце… Это — все… Я взглянул в небо, затянутое пыльной пеленой, и почувствовал, как у меня на голове встают волосы. Солнце было на месте, оно подошло к полуденной отметке. Но Огненное Око окончательно скрылось за светилом, и теперь вокруг багрового солнца лучилась огромная черная корона. Ужасное зрелище. Вот он какой, Конец Света…

Что-то стремительно изменялось в мире. Я чувствовал это так же, как Штырь, как любое живое существо. Невидимая нить мироздания, проходящая через душу, натянулась до предела. И тогда раздался беззвучный, неслышимый треск, словно в голове оборвался самый главный нерв. Хотелось закричать, заплакать, но в то же время было ясно, что уже ничего не изменить. Не было боли, но ощущение такое, словно тебе сломали позвоночник. И ты понимаешь, что это — навсегда, это — конец. Простите меня. Я не успел…

Вот так. Все просто. Все великие космические события происходят внезапно. Жил себе человек и жил, чем-то занимался, с кем-то воевал, кого-то любил, на что-то надеялся. И вдруг все, что было раньше, в один момент перестает иметь значение. Удобрял крестьянин тыкву на поле, а тут вдруг — раз, и удобрением для тыквы становится он сам. Стругал плотник свою деревяшку, а тут — раз, и между ним и той деревяшкой ставится знак равенства.

— Что теперь? Куда идти, что искать и вообще — зачем? — спросил я Штыря, но тот не ответил, зато прижал палец к губам, призывая меня помолчать.

Со стороны гробницы доносился странный шорох — словно пустынная змейка ползет по песку.

— Таниус, прекрати, это уже глупо и неуместно, — раздраженно крикнул я капитану Фраю, еще не отошедшему от призрачного шока и отдыхавшему на ступенях по ту сторону гробницы.

Но тут над саркофагом появилась голова. Нет, не голова, а череп, в пустых глазницах которого мерцали зеленые огоньки. Вслед за черепом появился и костяной торс, который обвивали текущие струйки песка там, где у человека должны были быть мускулы и сухожилия.

Мне отчего-то совсем не было страшно, а наоборот, любопытно. Первый раз в жизни вижу оживший труп. Более того, я даже ожидал от города мертвых чего-то в этом роде. «И склонится над вмершим миром траурное солнце горя. И мертвые восстанут…» — промелькнула в моей голове строка из Десятого Апокрифа.

Но поскольку я от высоких идей далек, то следующая мысль оказалась весьма прозаичной: «Они что же, жрать нас будут?»

— Будем, будем… — зашелестел в моем сознании песчаный ветерок.

— Что там у вас еще? — раздался недовольный голос Таниуса, почувствовавшего мою тревогу.

Встав и повернувшись к нам, Таниус столкнулся лицом к «лицу» с покойником тысячелетней выдержки. Не знаю, кто из них заорал сильнее, — мои уши заложило мгновенно.

Но лучший боец Фацении не зря занимал самую ответственную должность страны — реакция у него была великолепной. В следующее мгновение двуручный меч, вылетевший из-за спины, врезался в «шею» мертвяка, вспорол песчаную плоть и вышиб позвонок. При этом голова осталась на месте, только шея стала чуть короче.

— Бесполезно, — прошуршало в сознании. — Мертвого не умертвить…

Капитан Фрай не внял замогильному нашептыванию и размахнулся во второй раз, намереваясь раскроить неугомонную нежить надвое. Но тут воздух вокруг песчаной мумии дрогнул и зазвенел металлом — мертвец оказался сведущ по части магии и наколдовал все ту же Стальную Защиту.

В исполнении настоящего мага, пусть даже и мертвого, мощность Стальной Защиты порядком превосходила диадемные ухищрения всяких недоучек. Таниус, которого в доспехах не выдерживала обычная лошадь, отлетел от саркофага, как пушинка, грянулся о затрещавший пол в другом конце склепа, проехался по нему несколько шагов, оставляя глубокую борозду в песке, вкатился в нишу, пробил головой стенку гроба и остался лежать без движения.

Мы со Штырем осторожно, по стеночке, обошли мертвяка-колдуна, то бишь лича в простонародии. Тот зыркал на нас зелеными огоньками и продолжал колдовать, даже не снисходя до произнесения заклинаний. Собственно, ему и нечем было их произносить, поскольку нижняя челюсть отсутствовала — ее Таниус оторвал заодно с короной.

Но из-за отсутствия челюсти у колдуна его колдовство не стало сколь-либо менее опасным — песок вокруг гробницы завихрился, свился в жгуты, приобретая форму и вид змей. Спустя минуту в нашу сторону, угрожающе шипя, ползли три десятка натурально живых королевских кобр.

— Не верь тому, что видишь, — прошептал Штырь. — Это всего лишь иллюзия, песчаная магия древних хиггов. Но если ты поверишь хотя бы на мгновение — они станут настоящими.

Я вжался в стену и замер, едва дыша. Как же тут не верить — змеи клубились у наших ног, было отчетливо видно, как бесстрастно-зловеще блестят их маленькие глаза и с клыков сочатся янтарно-желтые капельки яда. Одна кобра заползла мне в штанину, и прикосновение ее холодных и шершавых чешуек было вполне реальным. Другая поднялась по ноге, одежде, обвилась вокруг шеи, щекотнула мой нос своим раздвоенным жалом, раздула капюшон и выдвинула клыки, готовясь нанести удар.

Но я уже получил доказательство, что кобра ненастоящая. У настоящей змеи гладкое брюхо, и она может ползать, извиваясь, но взобраться таким же способом вверх по мне — совершенно немыслимо. Так, преисполнившись наглости, я сунул руку прямо в разверстое горло змеюки.

Магия рассеялась — змея осыпалась песчаным дождиком, то же произошло и с остальными тварями.

Повернувшись к Штырю, я успел увидеть потрясающее зрелище: малек прильнул к одной из обвивавших его змей и нежно поцеловал ее в рот. Такой фривольности гадина не выдержала и рассыпалась от переизбытка чувств.

— Валиен, тут какой-то свербящий голосок уверяет, что на моей груди пригрелся целый змеиный выводок, — раздался приглушенный голос пришедшего в себя Таниуса. — Это действительно так?

— Не бери в голову, на тебе всего лишь крутятся песчаные струи, — ответил я, хотя «струи» выглядели вполне по-змеиному.

— Я тебе верю, а не какой-то там облезлой мумии, — уверенно произнес Таниус, стряхивая с себя развоплощающихся гадов.

— Эй ты, костяк-перестарок, обломчик-с у тебя вышел! — издевательски крикнул Штырь и показал личу унизительный жест.

Мумия никак не отреагировала на оскорбление, но, покопавшись в могиле, выудила оттуда и напялила на голый череп свою змееобразную корону. Ясно, что корона была не простой: костяная кобра тут же ожила, ее рубиновые глаза сверкнули и брызнули тонкими, едва видимыми лучами во все стороны. И сразу же вокруг нас раздался тяжкий и грустный вздох великого множества бесплотных глоток неприкаянных душ, обреченных на вечные страдания. Крутом зашелестело, словно весь песок мертвой долины потек куда-то.

— Братцы, вытащите, ко мне кто-то в забрало скребется! — заорал Таниус, отчаянно вдарив кулаком по крышке гроба, в котором наглухо застрял его шлем.

Мы со Штырем ухватили дрыгавшегося капитана за ноги и дернули так, что сами на ногах не удержались. Крышка домовины треснула, и вслед за освободившейся головой Таниуса изнутри вытянулась долговязая скелетина, накрепко вцепившаяся костлявыми пальцами в забрало.

— Это что еще за дрянь прицепилась? — удивленно воскликнул Штырь, наблюдая, как скелет натужно и безуспешно пытается прокусить сталь шлема. — Знаете, капитан, а мертвец-то у вас весь плюмаж отгрыз!

— Да я ему сейчас голову оторву! — взорвался Таниус и сжал своими латными рукавицами запястья скелета.

Далее он уже давил хрупкие кости некстати ожившего покойника. А в это время в склепе происходили очень неприятные события: в нишах одна за другой начали лопаться крышки гробов, и откуда полезли скелеты, на ходу втягивая в себя струйки песка в качестве заменителя плоти. Самый ближний к нам решил ускорить процесс формирования тела, взломал себе грудину и плюхнулся в песок, зачерпнув его ребрами, словно землеройным ковшом.

В тот же миг его разорвало на тысячи осколков и разметало по всему склепу — неудачливый костяк умудрился загрести в себя противомагический талисман, который теперь отлетел мне под ноги.

А может, он и лича разнесет на кусочки? Я, изобразив до смерти перепуганного простачка (что, кстати, не составило никакого труда), осел на песок, пригнулся и воровато цапнул талисман. Нестерпимая боль пронзила ладонь, словно я выхватил уголь из костра, но я все же кинул раскаленную пластинку прямо в саркофаг.

Я, наивный глупец, забыл, что на колдуне до сих пор висит Стальная Защита. А пластинка-то тоже стальная — она, спружинив о магическую броню, отлетела назад с удесятеренной скоростью, просвистела у моего виска и, дымящаяся, воткнулась в бревенчатую стену.

Десяток скелетов, оплетенных бугристыми песчаными жилами, медленно двинулся на нас плотным строем, похрустывая усохшими пальцами и клацая редкими зубами. Таниус рубанул одного сплеча, но клинок не встретил сопротивления — упругие струйки песка не давали распасться разрубленным костям.

Драться с марионетками бесполезно — надо сразу заваливать их управителя, чью Стальную Защиту смог бы пробить, скажем, добрый деревянный кол, исстари надежное средство успокоения нежити. Интересно, из какого дерева сделана крышка развалившегося гроба — кол-то должен быть осиновым.

Таниус услышал мой призыв, прекратил рубить неуязвимых мертвецов, зато раскроил черную доску вдоль и обтесал ее наподобие кола, а Штырь, насажав себе в ладони уйму заноз, вырезал на неподатливом дереве руну «О» и торжественно произнес:

— Нарекаю тебя осиной!

Для верности Штырь облил наконечник противомертвецкого орудия какой-то вонючей черной жидкостью, зашипевшей на воздухе, и бросился в атаку на лича с колом наперевес и с криком: «Смерть бессмертным!» Попавшийся ему на пути пескоскелет схлопотал торцом доски по черепу и от такого удара в прямом смысле слова потерял голову. Штырь все точно просчитал — он не стал нарываться на магический барьер и, не добегая пары шагов до защитного поля, метнул доску, как копье.

Черный кол с хрустом воткнулся в грудь лича, вышиб ему пару ребер и вышел с другой стороны. Костяной колдун склонил голову, пытаясь понять, что же с ним такое сделали, да так и замер. Сразу же рассеялось и все сотворенное им колдовство: песчаные струи прекратили свой ток, все скелеты осели бесформенными кучами костей и песка, а воздух вокруг сраженного лича затрещал и замерцал белыми искорками — это исчезло заклятие Стальной Защиты.

— Мы его сделали! — победно воскликнул Штырь, высоко подпрыгнув и сделав неплохое сальто. Видно, он и взаправду в свое время цирковым акробатом поработал.

И только я подумал, что уже все и что покойники к нам больше приставать не будут, как гнетущая тишина некрополя взорвалась леденящим душу стоном, от которого вновь вздрогнула земля, а на другой стороне склепа обрушился свод.

А замогильный стон не только не стихал, но лишь усиливался, и я с тихим ужасом понял, какой гадючник мы сейчас разворошили. Один потревоженный лич, конечно, не мог поднять всех усопших мертвого города, но он разбудил другого мертвого колдуна, тот — третьего и так далее. И теперь восстал весь некрополь, Сквозь пролом было видно, как в стоявшем рядом мавзолее замерцали оранжевые сполохи и затем оттуда гурьбой полезли пескоструйные скелеты. На нас они не обратили совершенно никакого внимания и направились куда-то в сторону площади.

Тут вдруг зашевелился и наш поверженный противник с доской в груди. Но в его движениях было что-то неправильное — он поднимался, словно кукла на веревочках, выворачивая руки из локтей и качая головой, как маятником. Это не была песчаная магия — мертвяком кто-то управлял, и этот кто-то был явно не из местных покойников.

«Подходящая прелюдия к Концу Света, ты не находишь, Райен?» — прозвучало у меня в мозгу. Игрок? Но как он… «Конечно, ты всегда был догадлив. Сейчас я очень далеко от тебя, но теперь расстояние для меня не имеет значения. Я много раз пытался тебя победить, но каждый раз ты выворачивался. Теперь я знаю твое уязвимое место. Это — твои друзья, твоя сила — в них. Я буду убивать их одного за другим, пока вокруг тебя не останется пустота. И начну я прямо сейчас…»

— Недобрый день, господа авантюристы! — Сейчас Игрок обратился ко всем сразу. Таниус и Штырь одновременно повернулись в мою сторону, определенно заподозрив, что во мне вдобавок к вороху иных полезных способностей проснулся еще и талант чревовещателя. — Эй-эй, вы не в ту сторону смотрите, ментальная речь не по силам этому слаборазвитому мозгу!

— Вот это — Игрок, — уныло кивнул я в сторону костяного паяца, который, стараясь привлечь к себе всеобщее внимание, так резво замахал руками, что одна из них попросту оторвалась и упала в нескольких шагах от нас. — И он только что изъявил желание всех нас поубивать.

— А мне кажется, что я сейчас этого неугомонного покойничка по косточкам разнесу! — рявкнул Таниус, разозленный собственными неудачами на поприще борьбы с восставшими мертвецами.

Капитан немедленно рванулся к саркофагу, занося меч для удара, но тут же ему под ноги юркой змеей скользнула недвижимая дотоле отпавшая мертвая рука. Таниус, чей обзор был ограничен узкой щелью забрала, руку просто не увидел, с разбегу споткнулся и растянулся во весь немаленький рост.

А костяшка встала торчком, громко щелкнула пальцами, и все, что лежало вокруг нее, включая песок на полу, кучки костей и поднимавшегося на четвереньки капитана Фрая, — отъехало на десяток шагов во все стороны. После этого рука издевательски помахала нам, показала козу и резво упрыгала в саркофаг, прикрепившись на свое законное место.

— Пора заканчивать эти детские забавы, — зловещим голосом произнес Игрок, выстукивая на все еще сидевшей в его ребрах доске замысловатую дробь, похожую на похоронную музыку. — Какая занятная руна здесь нарисована! Кто автор?

— Ну я… — неохотно признался Штырь, напряженно думавший, что же делать дальше.

— Вы думаете, что это просто буква, а буква — это несколько изогнутых линий и не более того. Отнюдь нет, вы даже и не подозреваете, что в вашем горском узелковом письме до сих пор используются знаки древнехиггского алфавита, где каждая руна была магическим символом. В том числе и эта, «осиновая». Как известно, из осины делают гробы. Не просто так, по традиции, — руна «О» означает смерть. Смерть тому, кто ее начертал.

Пока Игрок толкал речь, руна на доске наливалась багровым светом. С последним словом она отделилась от основы, вспыхнула призрачным огнем и устремилась к Штырю. Малек отчаянно кувыркнулся в сторону, но руна тоже изменила направление полета и вошла ему в спину.

Маленький вор вздрогнул всем телом, замер на вздохе, судорожно рванул клапан на поясной сумке, выхватил маленький медный цилиндр, закупоренный пробкой, но открыть его не успел. Флакон выпал из ослабевших рук, а малек медленно осел, уткнувшись лицом в песок. Я успел взглянуть в глаза Штырю перед тем, как он упал, но не увидел там ничего, кроме пустоты.

— Один готов! — злорадно произнес Игрок. — Играем дальше. Какой криворукий плотник вытесал этот кол?

— Я, — мрачно ответил Таниус, нагибая голову и поднимая меч на изготовку.

— Бездарность! Глаза б мои не смотрели! А твои уже больше ничего не увидят!

Черная доска сама собой выскочила из ребер мертвеца, разломилась вдоль на две длинные и узкие щепы, которые развернулись в воздухе и рванулись к Таниусу. Капитан даже не успел увернуться — два черных копья ударили в забрало и два окровавленных конца, пробив шлем, вышли из затылка. Упругая воздушная волна отбросила Таниуса прямо в нишу, в освободившийся гроб.

— Второй готов! И хорошо лег, даже хоронить не надо! — злорадно усмехнулся Игрок. — Играем дальше?

А что дальше? Как мне биться с этой нечистью? Не мечом же его убивать, он и так мертвее некуда. Мне нужен волшебный предмет. Я уныло посмотрел на почерневший талисман, торчащий из стенки. Вот и все, чем я располагаю. Стальная пластинка уже остыла и легко вышла из обуглившейся стены. В моем мозгу промелькнула ироничная усмешка Игрока, который соорудил вокруг себя дымчатую сферу, мерцавшую всеми цветами радуги.

— Даже и не пытайся — моя защита отразит любой магический удар в того, кто его направил!

Интересно, где это он так колдовать насобачился? Мертвый хиггийский колдун, возможно, и был в свое время одним из сильнейших магов, но это было тысячу лет назад, на заре цивилизации. В наши дни подобные фокусы может выделывать даже самый ленивый аколит.

А тут задействована большая сила и явственно чувствуется рука мастера. И колдовать на огромном расстоянии сумеет далеко не каждый маг — слишком большая трата энергии. Сейчас проверим.

Я вынул из поясной сумки Таниуса магический кристалл и чуть не ослеп — стекляшка светилась ярко-белым светом, как маленькое солнышко. Игрок заволновался — он не смог определить, что за неведомый артефакт появился у меня в руках, но отреагировал немедленно. В углу склепа задрожал и сгустился воздух, проявилось колышущееся черное пятно, потянувшее к кристаллу размытые, еще не материализовавшиеся щупальца.

Святые Небеса! Сейчас эта дрянь кристалл заглотает и мною закусит! Я отскочил на несколько шагов и метнул сияющую вещицу в мертвый остов, таращившийся на меня из саркофага. Индикатор-кристалл хотя и назывался магическим, но волшебной энергии в нем не было ни грана. Само собой, он свободно миновал радужный барьер, попал скелету в грудь и застрял между ребер как раз там, где еще недавно торчала черная доска.

А вслед за кристаллом черной молнией метнулась омерзительная тварь, явившаяся прямиком из ночного кошмара обитателя сумасшедшего дома. Насколько я успел рассмотреть, внешне она походила на треугольный кусок склизкой черной кожи с тремя гибкими развернутыми щупальцами, усаженными присосками и оканчивающимися крупными изогнутыми когтями длиной примерно с мою ладонь. А количеству клыков в пасти, зиявшей провалом промеж щупалец, позавидовала бы самая зубастая акула.

Это жуткое создание, без сомнения, было вызвано Игроком прямиком из Бездны — от твари исходила та же волна леденящего ужаса. Но и различие их природы было ощутимо — примерно настолько, если бы в первом случае вам в темном переулке преградил дорогу бандит с ножом, а во втором случае — в темном лесу повстречался бы оголодавший волк.

А это создание было голодно — чувство голода преследовало его всегда, было естественным и обыденным. Но, несмотря на зубасто-когтистый облик, темная бестия питалась исключительно тонкой энергией. И сейчас сторожевой пес Тьмы, второпях призванный Игроком для уничтожения моего «артефакта», не обнаружил ничего подходящего для еды и потому набросился на своего хозяина — очень даже лакомого в энергетическом смысле.

— Оп-с-с. Неувязочка вышла. Но мы еще встретимся. Ты сам найдешь меня, — прошелестело в голове.

Все заклинания Игрока были «съедены» моментально. С треском разорванной ткани лопнула переливчатая защита, кости скелета распались и осыпались в каменный гроб, навсегда потускнели рубиновые глаза костяной кобры на мертвой голове, скатившейся по ступеням саркофага. Порвалась и та магическая нить, что удерживала самого монстра в чужом для него мире, — темное создание растаяло в воздухе прямо на глазах.

Может быть, мои друзья еще живы? Я бросился к Штырю и осторожно откупорил сосуд, который малек выбрал для своего спасения, но не успел им воспользоваться. Внутри оказалась мелкая красноватая пыль, заклубившаяся над флаконом легким облачком, отчего я немедленно чихнул.

А как же ее использовать? Недолго думая я натолкал Штырю целительное зелье везде: в рот, в нос, в уши, в волосы, за шиворот и даже в штаны — ну так, на всякий случай. Результат лечения не замедлил себя ждать — пациент вздрогнул, затрясся в хриплом кашле и ожесточенно начал чесаться, беспрерывно чихая и перхая, а из покрасневших глаз рекою лились слезы.

— Валиен, ты же его… перцем обсыпал… — раздался сзади голос Таниуса, прерывающийся истерическим смехом.

То, что Таниус был жив, я знал и так — мой браслет оставался целым. Но я не предполагал, что он будет жив до такой степени. Макушку капитана «украшали» две кровавые полосы, а в остальном он был очень даже ничего.

— Откуда я знал? Вообще он сам его вытащил. А этот… перец… он что, большую силу имеет?

— Убойную, особенно если его в нос засунуть. Постой, ты что, никогда не пробовал перец?

— Это что, можно есть? Таниус, ты шутишь, конечно. Этот порошок при осаде города можно мешками со стен на врага сыпать — любой штурм враз захлебнется.

— Ох, горянская темнота, нет темноты тебя темнее! На один такой мешок можно всю Фацению купить и еще пару княжеств в придачу. Перец самому королю подают к обеду в ма-аленькой фарфоровой чашечке.

— Так ведь мы — народ простой, во дворцах не живем, перцы не пользуем. Хватит уже об этом, ты лучше скажи, каким чудом вывернулся из когтей смерти.

— Твоей милостью, господин расследователь, додумавшийся поставить капкан в прихожей. Меня потом полчаса из собственного шлема оружейными ножницами вырезали. С той поры подъяремного ремня в моем шлеме нет — крепить некуда, зато теперь могу голову ниже забрала опускать. А тут меня даже предупредили, куда бить будут, так что…

— Какой…………это сделал! — завопил прокашлявшийся и продравший глаза Штырь. — Этот экстракт из перца, мяты и куриной слепоты предназначен для того, чтобы ослабить чары подчинения, а не для того, чтобы мне его во все дыры понапихали!

— Я подумал…

— Нет, вы слышали, он еще и думать умеет! Я тебе сейчас этим средством задницу намажу — посмотрим, о чем ты тогда будешь думать!

Собирался ли Штырь на самом деле исполнить свою угрозу, или же просто выражал так свое негодование — выяснить не удалось: на площади что-то грянуло, засверкало, песчаное облако накрыло склеп, заставив нас припасть к полу. И вдруг, заглушая грохот, сверху полилась странная, звенящая песня-мелодия. Она была и музыкой, и песней, и гимном, и молитвой, и вообще чем угодно, в зависимости от состояния души:

Чудесная песня звучала снова и снова, и в такт ей пульсировали световые вспышки, озарявшие мрачное небо над мертвым городом. Видимо, храмовники все же были живы и теперь приняли на себя всю силу удара восставшего некрополя. В третий раз задрожала земля, отчего под нами опасно затрещал пол, за стенкой что-то обвалилось с протяжным гулом, а у ближайшей гробницы отвалилась стена, и оттуда хлынула толпа мертвецов.

Конечно, рано или поздно мы все на кладбище окажемся, но помирать все же лучше в другом месте. Мы похватали свои котомки и выползли наверх по обвалившимся бревнам наката. Оказалось, очень вовремя — не успели мы отойти и нескольких шагов, как вторая половина перекрытия склепа обрушилась вниз, проламывая пол и сметая стены.

Выбравшись из пыльной ямы по обломкам стены, мы поднялись на террасу стоявшей рядом усыпальницы и оттуда воочию увидели ужасную и грандиозную картину происходящего в некрополе.

Эта картина была достойна называться Концом Света. Заполонив улицы мертвого города, к его центру рвались полчища пескоскелетов. Под ногами у них бесновалось живое песчаное море, над их головами проносились мерцающие искры и огненные шары, а в небе над некрополем свирепствовала песчаная пурга и закручивались черные воронки смерчей, искрящиеся разрядами молний.

И все это валом обрушивалось на центральную площадь — туда, где в мрачно-песчаной круговерти еще мелькали белые одежды и блистали стремительные клинки. Восемь рыцарей Храма окружали Регисту, стоявшую прямо на могильной плите черной гробницы и устремившую сверкающую дугу в небо. Это ее лунный меч исполнял пронзительную и чарующую песнь — он звенел и дрожал от напряжения, он вспомнил древнего противника, против которого был выкован. Пульсирующие волны белого света срывались с Серебристой Луны. Попадая в такой световой всплеск, скелетные орды превращались в пыль, а жалкая доисторическая магия мертвых колдунов рассеивалась, как дым на ветру.

Но главный враг скрывался там, под плитой. Тяжелый черный монолит дрожал и трясся, а по сознанию шипастой плетью хлестал тягучий призывный стон: «О-осво-обо-оди-ите-е…» Несколько раз Региста пыталась нанести удар прямо в плиту, но серебристый меч, режущий обычный камень, как масло, бессильно отскакивал — настолько крепка была незримая броня, защищавшая проклятую могилу.

Несмотря на выкашивающие их ряды светоносные удары, большая часть оживших мертвецов все же успевала добраться до кольца храмовников, однако их мечи были тоже отнюдь не просто кусками железа. В священное оружие была вложена частица силы Храма — от каждого удара по три-четыре костяка разлетались на кусочки.

Но враг давил количеством. Все выше громоздилась куча поверженных костяков вокруг доблестных рыцарей, все реже взлетали клинки — рыцари Храма, несмотря на их феноменальные способности, все же не были выкованы из железа. Свет, срывавшийся с лунного клинка Регисты, также потускнел и стал более прерывистым — видимо, и небесная поддержка леди командора тоже не была бесконечной.

Нас восставшая из могил армия поначалу игнорировала, не считая достойной целью. Однако когда мы опрометчиво попытались спуститься вниз и оказать посильную помощь выдыхающимся храмовникам, какой-то хилый костячок в красных штанах, восседавший на руинах соседней усыпальницы и с сомнительным успехом исполнявший роль воеводы мертвого войска, оживленно запрыгал и замахал руками в нашу сторону. Тотчас с полсотни ближайших пескоскелетов рванулись на крыльцо освоенной нами гробницы и заставили нас поспешно ретироваться на ее крышу, благо скелетоиды были схожи с живыми людьми в том, что по стенам они лазать не умели.

А что мы могли сделать? Обычные мечи эту нежить не брали, а некромантов, способных одним взмахом руки уложить беспокойных мертвецов, или боевых магов, способных другим взмахом руки уложить вообще всех, кто еще не лежит, — в наших рядах отчего-то не оказалось. Да о чем тут было спорить? Спустись мы сейчас вниз, и мертвые толпы попросту втоптали бы нас в песок по макушку.

Поэтому мы, сжав зубы, сидели на карнизе гробницы и смотрели, как из последних сил сражаются наши воины. А храмовники уже стояли на дне воронки из песка и костей, с краев которой пескоскелеты прыгали им прямо на головы. Натиск начал ослабевать — в рядах наступающих мертвецов появились просветы. Но теперь враг бросил в бой свои лучшие войска — мертвых воинов. Какое-то время храмовники еще держались, но вот малорослый покойник в ржавой дырявой кольчуге поднырнул под меч одного из рыцарей и ударил его кривым ножом в забрало. В следующую секунду череп в крылатой каске разлетелся вдребезги, а тот, кто отвлекся, чтобы отомстить за гибель товарища, был подцеплен крюком за ногу, упал и исчез под грудой костяков. Остальные продержались недолго…

Ни один пескоскелет не посмел ступить на черную плиту, Не обращая никакого внимания на вступившую в неравный бой Регисту, разметывавшую десятки остовов одним ударом, множество мертвых рук уперлись в могильный камень и под торжествующий вой обитателя проклятого упокоища со скрежетом стали сдвигать надгробие. Сейчас это вырвется на свободу, и тогда…

Даже страшно подумать, что случится. Если повелитель мертвых восстанет из могилы, в которой он был запечатан в течение последней тысячи лет, то все покойники мира зашевелятся в своих гробах. Это и будет приходом апостола Тьмы — там, где пройдет Черный Человек, мертвые восстанут. И так будет продолжаться, пока на планете не останется ничего живого.

Это не я придумал, это давным-давно предсказали церковники Храма, и теперь их предсказания начали с пугающей точностью вписываться в происходящие события. Знали ли древние мудрецы, что останавливать рвущееся в мир зло придется последнему из их воинов? Видимо, знали. Но могли ли они предполагать, что этому воину просто не хватит сил, чтобы одолеть страшного противника? Конечно, Серебристая Луна обладала невообразимой мощью и могла одним ударом высвободить душу из тела и убить любого врага. Однако, как ни старайся, нельзя освободить душу, которой нет и нельзя убить того, кто и так уже мертв.

С опозданием, но леди командор все же поняла, что одной безграничной веры в торжество Света оказалось недостаточно для спасения мира. Чтобы пробить заклятие могильной плиты, требовалось нечто большее. И тогда Региста решилась на отчаянный, последний шаг — использовать силу, что дана от рождения каждому живому человеку и совершенно недоступна мертвецу. Силу средоточия жизни — магию крови.

Магия есть везде. Магия была всегда. Испокон веков люди постигали способы опосредованного воздействия на окружающий их мир. Многие из тех, кто отважился идти вперед по этому опасному пути, погибали страшной смертью, но на их место становились другие — человек любопытен по своей природе, а любопытство — двигатель прогресса.

Таким образом, путем опытов и ошибок означенная тайная наука и развивалась — от первобытных наскальных рисунков до современных стихийных школ. Но сквозь тысячелетия красной нитью проходила одна колдовская истина-аксиома, самая проверенная и самая жестокая. Нет магии сильнее, чем та, что замешена на жертвенной крови, и нет жертвы весомее, чем собственная жизнь.

Региста преклонила колени в краткой молитве, поцеловала Серебристую Луну, подбросила ее высоко, сколько хватало сил, и упала на плиту, устремив руки в небеса. Меч Вознесения падал всегда лезвием вниз…

Белая молния пронзила грудь прекрасной воительницы Храма, черный камень под ней треснул, и слепящая струя белого пламени хлынула внутрь гробницы. Раздался отчаянный посмертный могильный стон, и вдруг как-то разом все стихло. Рассеялась песчаная метель, прояснилось небо, замерли костяные орды. Струйки песка стекали из пустых глазниц, оплакивавших гибель того, кто познал бессмертие ценой своей жизни и получил смерть ценой жизни человека, добровольно убившего себя во имя спасения мира. Жертва была принесена, и она не была напрасной. «И ниспадет на землю ущербная луна. И мертвые заплачут…» — вспомнилась еще одна строка из Десятого Апокрифа.

Когда мы подошли к надгробию, ставшему жертвенным алтарем, Региста еще была жива. Зеркальные доспехи потемнели от пыли, роскошные каштановые волосы разметались, смешавшись с песком и могильным прахом. Запавшие, обведенные темными кругами, открытые до предела карие глаза пронзали небосвод, а с бледных губ, беззвучным шепотом читавших молитву, стекала тонкая красная струйка.

При виде нас леди командор попыталась выдернуть Серебристую Луну. Но то ли Региста была настолько слаба, то ли сила зачарованной плиты цепко держала меч — он даже не шелохнулся, и тонкие длинные пальцы, забранные в кольчужную чешую, бессильно сползли по лезвию.

— Таниус… освободи меч из камня… Я разрешаю… Он не тронет… пока я его держу, — еле слышно произнесла Региста.

Капитан Фрай взялся за эфес, потянул сначала осторожно, потом сильнее, потом изо всех сил. Меч изогнулся, но не выдвинулся и на палец, а Региста от страшной боли прокусила губы насквозь, слезы брызнули из ее глаз, а по вискам потекли капли пота, смешиваясь с кровью. Она не издала ни стона, ни звука.

Таниус отошел, опустив голову и закрыв глаза рукой. Несокрушимый капитан королевской стражи заплакал навзрыд, как маленький ребенок, страдая от собственного бессилия при виде жестоких мук той, которую, несмотря ни на что, все еще любил.

Штырь полез было в свою сумку, но передумал и со вздохом пожал плечами: конечно, никакая разрыв-трава не могла расколоть такой камень.

— Райен… ты попробуй, — тяжело вздохнула Региста, и новая струйка крови сбежала по подбородку. А я-то что тут сделаю? — этот меч, поди, табуном лошадей не вытянуть. Но если дело тут в другом, если командор Каштановая Прядь задумала до конца исполнить свое предназначение, то получается, что тогда я сам суну голову в капкан? И если на последнем дыхании она все же решилась убить меня, то… Не верится, нет… Или все же — да?

— Может, не надо? Я — человечек слабый, еще надорвусь от перенапряжения… — участливо проблеял я, пытаясь отгородиться выставленными ладонями от непосильной и опасной задачи.

— Тащи!

Ну уж так и быть, если женщина требует…

Я, опасливо косясь на когтистые полумесяцы, положил руки на гарду, готовый отдернуть их в любую секунду. Ничего не произошло. Тогда я легонько потянул вверх, и эфес, откликнувшись биением моего пульса, пошел следом. Региста слабо вскрикнула и обмякла, а Серебристая Луна вышла из камня и тела без малейшего сопротивления — ни кусочка грязи, ни капли крови не прилипло к идеально ровному и гладкому лезвию.

Я торопливо вложил меч в руки доблестной воительницы, а Штырь уже вливал ей в рот целительно-отвратительный эликсир, который только одним своим запашком мог поднять и покойника с посмертного одра. Леди командор вздрогнула всем телом, зашлась в кровавом кашле, но пришла в себя и даже сумела сесть — в нее словно бы влилась новая жизненная энергия.

«Ненадолго…» — прошептал наш народный целитель, а может, он и не сказал ничего, но я как-то понял его мысль.

— Райен, на колени! Склони голову перед силой Единого Храма в моем образе! — вдруг резко и отрывисто произнесла Региста, вставая и поднимая меч в боевую позицию. — Здесь и сейчас решится все. Если ты — апостол Тьмы, то Серебристая Луна низвергнет тебя обратно в Бездну, если же нет…

«То сумасбродная фанатичка попросту снесет мне голову», — додумал я за нее. Какой глупый и бессмысленный конец. Впрочем, сейчас или потом — какая разница? А так хоть мучиться не буду, даже боли не успею почувствовать. Таниус, Штырь, что ж вы не броситесь на нее, как отчаянно бросается волчица на охотника, поймавшего ее волчонка…

— Именем Света…

Вот и все. Прощайте, люди добрые, и простите, если что не так…

— …я, Региста Гористок, командор ордена Единого Храма, властью, дарованной мне Храмом, посвящаю тебя, Мельвалиен Райен, в храмовые рыцари и вручаю тебе священный меч Вознесения — Серебристую Луну. Не как самому достойному, но как последнему, оставшемуся в живых. Последнему Рыцарю.

Лунный клинок лег мне на плечо, от него исходило странное, но приятное веяние, словно тысячи невидимых ниточек связывали меня с приятной прохладной и вместе с тем живой сталью меча.

— А как же проверка насчет принадлежности к Тьме?

— Ты ее уже прошел. Никогда Тьма не склонит голову перед Светом в смиренном ожидании своего поражения.

— Хм, как все просто. А что означает — «Последний Рыцарь»? И почему им назначен я? Ведь Таниус и Штырь много достойнее меня.

— Так гласят древние предсказания первых служителей Храма, так записано и в Уставе нашего Ордена. Последний из рыцарей Храма в роковой час Аверкорда примет бой против Тьмы. На его деснице будет рдеть кровавым цветком Священный Лотос.

Я взглянул на ладонь и присвистнул от удивления — ожог, полученный от раскаленного талисмана, и в самом деле напоминал соцветие лотоса. Тогда я вытащил из кармана саму стальную пластинку. С ее лицевой стороны был все тот же оттиснутый замок с башенками, а обратная сторона не была обработана, и выступавший контур оттиска оказался точь-в-точь таким, каким отпечатался на моей руке, — грубоватым и стилизованным, но очень похожим на распятие Священного Лотоса.

— Когда моя сила иссякла, Серебристая Луна сама выбрала тебя, став частичкой твоей души, — сказала Региста слабеющим голосом, вкладывая блестящее лезвие в мои ладони.

Нехотя выпустив меч из рук, воительница опустилась на холодный камень, из-под ее спины растеклась темно-бурая лужица.

— Я знаю, рана смертельна, мне уже недолго осталось… — тихо и печально прошептала Региста. — Прощай, маленький плутишка, с тобой было очень весело. Я рада, что наши сердца оказались сродни. Прощай, мой дорогой друг, самый честный и ласковый человек в моей суетной жизни. Не унывай, мы с тобой скоро встретимся и больше не расстанемся никогда. Теперь идите, не смотрите, как я умираю. Райен, задержись на минутку…

Региста, взяв мою руку и смотря мне прямо в глаза, продолжила, уже с трудом выговаривая слова:

— Путь Последнего Рыцаря — это тропа скорби, дорога горя, стезя одиночества. Никто не скажет тебе ободряющее слово, никто не поддержит тебя в трудную минуту, никто не прикроет твою спину во время Аверкорда, в последнем бою с Тьмой. Не будет никого и ничего, только ты и священный клинок… Ты не лучший, но ты — избранный, и я почему-то верю, что ты дойдешь до конца и победишь. Именем Света… — …да будет так, — склонил я голову в прощальном поклоне, прикрыл веками принявшие небо глаза и отсалютовал вверенным мне оружием, как провожают в последний путь героев, погибших за правое дело.

Все умирают — кто раньше, кто позже, славу сниская людскою молвой. Вечная память тем, кто не дожил, долгие лета — тем, кто живой. Наш нелегкий путь продолжается, и наше большое дело все еще ждет своих героев.

Дорога, выведшая нас из некрополя, обогнула скальные выступы, повернула на восток и исчезла в гигантском тоннеле, прорубленном в горе. Это и были легендарные Врата Мертвых, и свое зловещее название они носили по праву — их своды были выложены десятками тысяч человеческих черепов. Вверху, на месте арочного замка, красовался рогатый череп доисторического ящера размером с небольшой домик. Я невольно вздрогнул, живо представив его прижизненные размеры.

Нам — туда. По старинным преданиям, через Врата Мертвых души умерших уходят из нашего мира на восход, где ими обретается вечное счастье и вечный покой. В тоннеле — сплошная темнота, непроглядная тьма, и лишь где-то там, вдали, горит слабая искорка света. Нам — туда. Нам надо дойти, рассеяв всю тьму, что встанет стеной на нашем пути. И мы дойдем. Мы обязательно дойдем. Это — наш путь.

Рано или поздно все тоннели кончаются, и этот проход под горами тоже не оказался исключением из правил. Хотя в конце древняя дорога и была завалена, но шла под уклон, поэтому вода из высокогорных ледников постепенно пробила себе путь, источив неприступный базальт. Коридор, постепенно сужаясь в высоту и ширину, заканчивался крутым скатом — пересохшим подземным водостоком.

Лихо прокатившись по выглаженному подземной рекой каменному желобу, мы вылетели в узкую, заросшую сталактитами пещеру — самое настоящее звериное логово. Наше появление «из ниоткуда», да еще и с факелами в руках, ввергло местных обитателей, не то шакалов, не то лисиц, в неописуемую панику — ослепленное и перепуганное зверье, истошно и отчаянно визжа, полезло во все щели и закоулки расталкивая друг друга и порою застревая в узких лазах. Еще бы, если поздней ночью к вам в дом через каминную трубу ввалится незнамо кто, весь черный с головы до пят — не то бес, не то грабитель, не то поддатый трубочист, — вы еще и не так заорете и забегаете.

Наконец хищники «утрамбовались» в отнорках и теперь тихо таращились оттуда немигающими красными огоньками глаз. А мы тем временем осмотрелись по сторонам и нашли кое-что интересное. Оказывается, шакалы здесь жили не всегда — бывший владелец пещеры, огромных размеров пещерный медведь, давным-давно упокоился в дальнем углу, будучи нашпигован арбалетными болтами. Судя по тому, что тело почившего хозяина было обглодано до костей, пустовала освобожденная «квартира» недолго.

Приглядевшись еще внимательнее, мы поняли, что та часть подземелья, куда мы так удачно выпали, являла собой нечто вроде храма — фантасмагорические рисунки людей и животных в изобилии украшали стены пещеры, а в ее центре около десятка грубо обтесанных каменных истуканов окружали массивную каменную плиту на постаменте. Судя по скверному качеству отделки и по стершимся очертаниям фигур, это было очень древнее капище, даже, наверное, не доисторических хиггов, а их первобытных прародителей.

Подойдя поближе, мы наткнулись на истлевшие человеческие останки — я, пробираясь между бесчисленных колонн сталагмитов, наступил на каменную глыбу, которая развалилась ошметками известкового наплыва и хрупкими пожелтевшими костями. Поверх всего этого в свете факелов тускло блеснул массивный, грубой выделки золотой браслет.

— Ух ты! Я первый увидел! — возбужденно воскликнул Штырь, тут же потянул к браслету свои загребущие ручонки и выразил бурное негодование, когда я оттащил его от «законной» добычи. — Э! Ты чего, в натуре? Кто цацку нашел, тот ей и хозяин!

— А ты не задумался, почему ее прежнего хозяина падальщики не тронули, хотя он и упокоился прямо у них в логове? — возразил я, осторожно пошарив в куче праха сталактитовой сосулькой и выудив оттуда потускневший армейский жестяной медальон — развернувшую крылья и острые когти черную летучую мышь. — Похоже, наш брат-диверсант, которому для приобретения стойкости к отравлениям приходится съесть уйму всякой дряни, к концу своей карьеры становится совершенно несъедобным. Шутки шутками, но дело здесь нечисто…

— Чуть подальше, у стены, мертвецы штабелями лежат, там их с полсотни и даже более, — сообщил Таниус, обойдя капище кругом. — И все — нетронуты хищниками.

Что же их убило? Скорее всего какая-то опасная и заразная болезнь, потому что соратники их не похоронили, даже не засыпали камнями, а просто оставили здесь умирать. Один из окаменевших трупов покоился прямо на алтаре, который, по-видимому, был жертвенным, с наклонными желобками-кровостоками. Этот покойник сжимал в одной руке огарок факела, а в другой — почти полностью исписанное угольное стило.

— Если есть стило, значит, где-то поблизости есть и то, на чем им писали, — предположил я, проверяя каждую впадину между известковыми столбиками. — Ищите надписи.

— Но здесь нет даже следов пергамента или бумаги, — разочарованно пробормотал Штырь, смахивая с плиты огарь, падавшую с факелов. — А если что и было, то в этой сырости все давно уж сгнило — у жмурика даже кожаные сапоги до дыр прохудились.

— К сожалению, ты прав, у него от воды целый панцирь на спине нарос — как у черепахи. Но надпись можно сделать на чем угодно, и в связи с этим у меня возникла занятная догадка. Я могу с уверенностью сказать, что настоящие диверсанты даже в самых ответственных случаях не пользовались бумагой (надеюсь, вы совершенно правильно поняли, что я имел в виду), поэтому писать будущий покойник мог только на камне. Судя по золотистому оттенку значка, который, испуская дух, зажал в зубах наш писатель, — это не просто диверсант, но еще и имперский офицер. Стало быть, писать он мог не иначе как по-имперски, то есть снизу вверх. А значит, своим телом он мог прикрыть часть написанного…

Как всегда, Таниус и Штырь поняли меня с полуслова. Я еще не успел завершить цепочку своих логических измышлений, а они, надев перчатки и обвязав лица платками, уже с осторожностью отрывали старые кости, местами вросшие в плиту. Ура, наш мозговитый расследователь Райен вновь оказался на высоте! Под заизвесткованным трупом обнаружились нечеткие и расплывшиеся, но еще читаемые руны:

«…Я достал его из черной могилы в центре некрополя, сняв с головы живого мертвеца. Оказавшись на мне, он пообещал бессмертие мне и моим людям, и я согласился, даже не подозревая, насколько страшной будет расплата. Я сдвинул его кольца так, как он просил, и с того часа зов мертвых преследовал нас во сне и наяву. Мы стали умирать заживо, наши боевые товарищи прокляли нас и покинули нас. Теперь те, кто грабил запретную могилу, и даже те, кто просто стоял рядом и не нашел в себе сил возмутиться этому позору, — все они лежат вокруг меня. Я, их безумный командир, осмелившийся использовать это, познал, какую страшную силу мы высвободили из плена тысячелетий, и понял, что, возжелав вечной жизни и абсолютной власти, я поставил все сущее на грань уничтожения. Может быть, сила веры и могущество Храма сумеют спасти наш мир от этого дара смерти. А я — не сумел, и в наказание за свое преступление против человечества я умираю последним, всеми проклятый и забытый…»

Что они нашли в могиле Черного Человека и о чем их потом заставили забыть? Что за артефакт, способный погубить мир? Понятие «дар смерти» — совершенно непонятное, его можно применить к чему угодно. Что здесь к чему? И я-то совсем ничего не пойму, да и наши «первопроходцы», наверное, вряд ли понимали, что именно попало к ним в руки. Нда-а-а, объяснил немой глухому…

Вечером того же дня мы наконец выбрались из-под земли. Пещера открывалась в узкое, зажатое скалами и сплошь заросшее терновником, барбарисом и акациями ущелье. Колючие кусты стояли непроходимой стеной — Таниус, отважно попытавшись продраться сквозь них, наглухо застрял уже на третьем шагу, и вытащить капитана удалось только с помощью веревки и ручной тяги.

Определенно, после наших диверсантов в эти дебри никто не хаживал, но искать ту тропу, которую они когда-то прорубили, не было никакого смысла — с той поры прошло немало времени, и та дорожка уже давно заросла. Были, конечно, здесь и звериные тропы, однако передвигаться по ним можно было только на четвереньках или ползком. Штырь попробовал пролезть этим путем, но вскоре вернулся в самом дурном расположении духа, весь исколотый и перемазанный глиной,

— Отсель мы не меньше недели брюхом по грязи проелозим, — хмуро заявил он. — Так не пойдет. Только прорубаться! Райен, расчехляй храмовую газонокосилку!

Какое жестокое оскорбление для боевого меча. Хотя что ему, железо есть железо, знай себе руби, и нет никакой разницы, что подвернется под лезвие.

Так оно и получилось — разницы не оказалось совсем никакой. Вытаскивая Серебристую Луну, я одним неловким движением ухитрился напрочь распороть ножны и прорезать носок своего башмака. Был бы это обычный клинок, я бы сейчас калекой стал. Но, с другой стороны, обычный меч и не разрезал бы стальные кольца стяжек ножен, как заточенный кухонный нож — свежие бублики.

Ну что ж, возьмемся за дело… Примерившись, я рубанул по ближайшему пучку акации, и клинок не встретил совершенно никакого сопротивления. А поскольку я еще и замахивался, аки дровосек топором, да и силушки в удар вложил прилично, меч пролетел намного дальше, походя рассек подвернувшуюся каменную глыбу и ушел в землю чуть ли не по рукоять. Пару секунд спустя мне на спину упала срезанная акация.

Хорошо еще, что это не дерево, а то бы тут и закончились мои приключения… Но какая невероятная сила, какая сокрушительная мощь заключена в тонкой полоске серебристой полированной стали! Пожалуй, с этой штуковиной надо обращаться поосторожнее — так ведь и окружающим невзначай можно руки-ноги поотсечь.

— Поутру двинемся дальше, — тяжело вздохнул я, окинув взглядом ущелье и прикинув, какая титаническая работа мне завтра предстоит. И ведь больше некому — этот клыкастый тесак в чужие руки не вложишь, враз оттяпает. — Отдохнуть надо как следует — день нынче был тяжелый.

«Не просто тяжелый — последний. Странно, что мы вообще живы. Да и живы ли? — думал я, отрешенно смотря, как на фоне алого безоблачного неба зловещий багровый диск с черной короной скрывается за горой. — А если светопреставление уже случилось и во всем мире мертвые восстали, а живые — вознеслись? Вдруг на всем белом свете в живых только мы и остались, и то по воле случая, поскольку при окончательном наступлении Конца Света оказались там, где дозволено быть лишь мертвым? А может?.. Нет, хватит себя накручивать, за сегодняшний день уже столько испытал, что иным и за всю жизнь не претерпеть. Вот же — бегают жучки, скачут кузнечики, какое им дело до „траурного солнца“? Вон — над горами орел парит, а там, в кустах, лиса мышей промышляет. И все — вполне живые. Так что и мы поживем пока, а там видно будет».

Тем временем неразлучная парочка обустраивала лагерь. Впрочем, теперь от лагеря осталось одно название, поскольку из походного снаряжения уцелели только одеяла, топор да котелок, все остальное мы порастеряли в пустыне или бросили в мертвом городе, набив заплечные мешки оставшимися у храмовников флягами с водой и провизией.

Что оказалось очень кстати: раздобыть и то, и другое в этом бесплодном ущелье было весьма проблематично. Одну лисицу мы все же подстрелили, но ее мясо даже в поджаренном виде оказалось настолько вонючим и отвратительным на вкус, что мы, не сговариваясь, выплюнули его и забросили тушку в кусты, где его с удовольствием доели сородичи.

А нам пришлось утолять голод все тем же опостылевшим лежалым армейским пайком и последними горстями горелых семечек. Святые писания Храма утверждают, что священники в древности, стремясь познать сущность бытия, уходили на месяц в горы и питались одними тыквенными семечками. Может, те писания и не врут, только в наше время таких героев-подвижников отчего-то не встречается — наверное, познавать уже больше нечего. Посмотрел бы я на нынешних святош — продержать бы их на этой оскомине эдак с недельку и посмотреть, как они потом взвоют от снизошедшей на них благодати…

Но это как-нибудь в другой раз, а пока что мы вернемся к делам сугубо мирским. Когда люди сыты, отдыхают, расслабились телом и мозгами, наступает самое подходящее время для их тактичного допроса. Медленно потягивая травяной отвар, изготовленный Штырем, я решил, что называется, сразу «взять щенка за шкирку»:

— Ну-с-с, молодой человек, выкладывайте, как, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с магессой Беллианой?

Малек явно не ожидал настолько прямого и бескомпромиссного вопроса и уж точно не был готов на него ответить и тем более с ходу придумать какую-нибудь внятную отговорку. А я продолжал безжалостно «добивать» его.

— И не надо делать изумленные глазки, я прекрасно понял, с кем ты разговаривал сегодня, держа шар в руках. Привет, дружок, Белли на связи… Но ведь волшебные сферы есть только у Небесных магов, не так ли? Вот теперь мне стало ясно, для чего они нужны. А ту, что лежит у тебя в сундучке, ты наверняка стащил из разоренной чародейской башни Аргхаша. Интересно, как ты сумел снять защиту, сам догадался или Белли научила? Впрочем, не важно. Однако если ты хочешь, чтобы следствие шло в правильном направлении и чтобы наши отношения не основывались на подозрениях, то в твоих же интересах рассказать мне все. Как ты понимаешь, я многое про тебя знаю, а по части дознания я даже не собаку съел — медведя цельного, так что настоятельно советую не дурить меня — вранье чую за версту.

Наш развенчанный «шпион» помялся, почесал в затылке, затем осторожно покосился на Таниуса. Но тот после трагичной гибели Регисты словно бы отстал от нас во времени на несколько секунд, а теперь тихо сидел, смотря в никуда, и не обращал на наш разговор совершенно никакого внимания. Откреститься от всего разом Штырь уже не мог — слишком много неоспоримых фактов я вывалил на его маленький измученный разум. С другой стороны, его схемы-отговоркирухнули все разом — я начал дознание «с изнанки», и теперь Штырь просто не знал, что же такое мне известно помимо уже сказанного. Набитый желудок и полусонное состояние тоже не способствовали работе его уставшего мозга. В результате я добился своего — прикинув и так и сяк и ничего не придумав, малек решился-таки облегчить душу:

— С помощью Сферы я действительно разговаривал с архимагессой Чессинии Беллианой Огненной. Но это еще не значит, что я служу ей. — За свою недолгую, но изобилующую приключениями жизнь я сменил немало хозяев, но всегда работал только на фаценский Синдикат, сделавший меня тем, кто я есть, и давший мне возможность жить так, как я живу сейчас. Отделения Синдиката есть во всех крупных городах Южной Земли, где говорят на фаценском и родственных ему языках. Есть такое отделение и в столице Чессинии — Гелленополисе, и мне в свое время довелось там побывать. Мы провернули немало скользких делишек, сотрудничая со многими местными и иноземными магами, в том числе и с самой чессинской архимагессой. И до чего же эти колдуны наивная порода! Мы помогали господам кудесникам возвыситься и утереть нос конкурентам, а они взамен щедро расплачивались с нами результатами собственного производства. Хотите Сферы мысленной связи? Пожалуйста, получите наборчик! Зачарованное оружие? Сколько угодно, причем все новенькое и прямо со склада! Магические кристаллы? Да хоть телегами отгружайте! Вот мы и отгружали, готовясь к предстоящей войне, пока чародеи нашими руками друг друга за бороды дергали. Правда, сама Беллиана никому козни не строила, да и против нее никто не отважился пакость учинить. Побаивались изрядно — как-никак, а она из Тайной Седмицы, видит все и всех насквозь, с духами стихий на короткой ноге, и по части огненных заклинаний равных ей вряд ли сыщется. Выполняя приказ Синдиката, желавшего заполучить себе в союзники самых могущественных магов Южной Земли, мне удалось внедриться в ближайшее окружение Белли и войти к ней в полное доверие, а уж потом с ее помощью подбить клинья к чересчур подозрительному Аргхашу.

— Ой-ой, сдается мне, доверие было не просто полным. Белли, ах, Белли! Иной за подобную фамильярность удостоился бы файербола промеж глаз. А у меня прямо так и стоит перед глазами: великая волшебница по первому же призыву звучно выпадает из астрала на пол, в порыве страсти отбрасывает ставший вдруг ненужным магический жезл и, мгновенно забыв про все свои колдовские дела, длинными скачками несется к заветной Сфере и сбивчиво, задыхаясь, шепчет нежные слова…

— Райен, я ведь за такие слова кому угодно пасть порву на крестоносный флаг! Так что не искушай меня, любому терпению есть граница.

— Ладно уж, какие там меж вами отношения, про то мне знать необязательно. Как Синдикат стал тем, чем он стал, — долгая история, и ты по этой части вряд ли многое знаешь. Да и твои похождения интересуют меня как расследователя лишь их общим смыслом и причиной. Но кто же вынудил вашу тайную организацию, по сути дела, предназначенную для того, чтобы облегчать кошельки сограждан, выйти на тропу войны? Светская власть куплена вами на корню, а церковники делают вид, что вас вообще не существует. Неужели Контрразведка? Так эти-то как раз и предпочитают использовать людей вашего сословия в своих целях. Какая же сила заставила воровской альянс сплотиться в боевой порядок задолго до того, как начались все эти небесные заморочки?

— Райен, ты меня разочаровываешь. На этот вопрос нет определенного ответа, потому что в ответе на него как раз и заключается суть нашего расследования. Я лишь могу предположить, что это — та самая сила, что стоит за действиями Контрразведки Коалиции, та самая, что сокрушила Империю на Южной Земле и, по-видимому, за океаном, а теперь катит мир прямиком в Бездну. Многие годы мы пытались выйти на этого невидимого врага, но все впустую, даже колдуны-всезнайки оказались не в состоянии помочь нам. Иногда действия противника оказываются продуманными и изощренными планами, иногда — грубы и прямолинейны. Иногда они затрагивают судьбы народов, иногда — жизни конкретных людей. Увы, Синдикат не смог подобрать отмычку к этой потайной двери, с досады побился о нее лбом, после чего расписался в собственном бессилии — до сих пор мы не знаем, что это или кто это. Может быть, это безликая Тьма, может — воплощенное Зло, а может — дурная блажь какого-то свихнувшегося бога. Но мы ведь тебя и наняли для того, чтобы ты размотал этот запутанный клубок и добрался до катушки-сердцевины, не так ли?

— Ну да, уж который месяц мотаю, а конца все не видать. И хоть бы помог кто…

— Вот доберешься до Беллианы, она тебе многое порасскажет. А мы — люди маленькие, посему и знаем немного. И вообще давай-ка укладываться на боковую — поздно уже…

Сон наступил внезапно — словно бесплотная занавеска продернулась по сознанию. Черное звездное небо рассекает тонкий и ослепительный луч света, а по нему идет человек в белых ниспадающих одеждах, с длинными вьющимися волосами, которые стягивает венок из колючей стальной проволоки. Еще мгновение назад он был где-то там, в невообразимой дали, а сейчас он уже стоит передо мной и смотрит прямо в душу. На его светозарных серо-карих глазах — печать упрека, печали и безмерной усталости. Его тонкие бледные губы недвижимы, но я отчетливо слышу мягкую, льющуюся речь, и каждое слово отпечатывается светящимся оттиском в моем сознании. Девяносто девять ударов пульса — девяносто девять слов, что запомнятся навсегда:

«Дитя мира. В час скорби Небеса обращаются к тебе. Черное Солнце Горя опалило душу нашей планиды, и теперь она умирает. Крылья Тьмы опускаются на землю. Близится светопреставление, начат последний отсчет. Дитя мира. Спасение человечества — в твоих руках. Если ты стоек духом и способен держать в руках оружие — следуй на север. Там, в роковой битве армий Света и Тьмы, решится судьба мира и твоя судьба. Помни: если ты дрогнешь, погибнут все. Дитя мира. Если ты слаб духом и телом — денно и нощно молись за тех, кому предстоит выйти на смертельный бой против Тьмы. Пламенем Солнца и именем Света, проснись!»

Луч света хлестнул по глазам, и звездное небо вновь раскинулось передо мной. Вдруг я понял, что не сплю. Что это было? Может быть, это как-то связано с событиями минувшего дня? Специальное послание храмовникам от их непосредственного начальства на Небесах? Действительно, вчера я был посвящен в рыцари Храма, и Серебристая Луна теперь у меня. Поэтому со стороны высших сил мне теперь уделяется особое внимание — даже во сне на последнюю битву призывают.

С другой стороны, в словах белого посланника не было ни единого упоминания не только о Гранселинге и его воинах, но и вообще о Храме. Более того, создавалось такое ощущение, что, говоря лично с тобой, он обращался ко всем сразу. И еще мне показалось, что я хорошо знаю этого человека, раньше его видел, но почему-то забыл. Имя, мне бы только вспомнить его имя…

— Мастер Фрай, вы спите? — раздался откуда-то сбоку тихий шепот Штыря. — Мне сейчас такой сон странный приснился. Вроде бы и сон, и не сон…

— Белый Странник, идущий по лучу света? Чудно, я это же видел. А сказал он следующее…

Вот это да! Оказывается, все мы видели одно и то же, причем сны совпадали вплоть до малейших деталей! А я-то себе возомнил… И ведь сразу же ясно было, что это — послание всему человечеству. По крайней мере лучшим его представителям.

И что нам теперь делать? Идти на север? Но если долго-долго идти на север — Южная Земля кончится, уткнешься в океан. Где-то далеко за океаном находится Северная Земля — там Империя. Еще севернее — холодные моря и полярные льды. Насколько далеко нужно идти на север? В послании этого сказано не было. Так, может быть, следует подождать уточнения? В любом случае в ближайшие несколько дней у нас одна дорога—к выходу из ущелья. Надо бы еще поспать — сегодня мне придется натуральным трелевщиком поработать.

И почему ночи в конце июня такие короткие? Еще глаз сомкнуть не успел, ан вот уже и утро. Завтрак, конечно, никто не приготовил, а вот работа — ждет… «С первым отблеском зари вышли в поле косари. С их нелегкого труда начинается страда», — всплыли в памяти детские стихи.

Когда-то и мне приходилось участвовать в сем занимательном, но уж больно утомительном процессе. Да и то — куда ж денешься, если вся родная деревня, наточив косы и клинки, к первому дню июля-косаря спешно выходит походом на сенокос в изобилующие высокими и сочными травами поймы речной долины, чтобы запастись на зиму едой для скотины.

И медлить было нельзя — таких, как наша, деревень в горах было немало, и охотников за сеном в долину стекалось предостаточно. А пойма была маленькая, места на всех не хватало, так что, как говорится, кто не успел — тот опоздал. И про клинки я не зря упомянул — горцы, как известно, народ горячий и упертый, потому время от времени случались стычки за лучший травостой. В таком случае приходилось, отложив косу, браться за меч.

Как и мне сейчас, только совсем по другому назначению. Сначала я, наивный, попробовал сообразить световую волну и проложить всю дорогу одним махом. Сотоварищи потом долго потешались над моими прыжками и уханьями — столь же усердными, сколь и безрезультатными. Потом я и сам понял — для того, чтобы заставить лунный меч хотя бы засветиться, нужно иметь высокий душевный подъем. То есть, простыми словами говоря, нужно накрутить себя до такой степени, чтоб от благородной ярости пар из ноздрей повалил и искры из глаз посыпались.

А подобную благородную ярость сложно обеспечить без достойного противника — противостоящие мне кусты, увы, таковым не являлись. Поэтому мне на время пришлось забыть про все прелести небесной поддержки и вспомнить про былые подвиги на ниве косьбы.

Засучив рукава и надвинув шляпу на глаза, я с молодецким гаком врубился в заросли. Серебристая дуга просто-таки летала, не находя серьезной преграды. Проблема заключалась лишь в том, что поверху кусты сплелись между собой, и мне приходилось вырубать их «кусками».

Рабочие условия, конечно, были неважные. Земля под ногами оказалась глинистой и склизкой, я то и дело оскальзывался и падал в кусты, а те не упускали случая отыграться за потери своего племени, всаживая мне острые иглы в самые чувствительные места. Более того, пакостная растительность натравила на меня целую тучу мелкой, но кусачей мошки, от которой не было никакого спасения.

Минут через двадцать я остановился передохнуть, стереть пот со лба, отмахаться от назойливых мух, а заодно и посмотреть на результаты. А они впечатляли — вслед за мной тянулась настоящая просека. Пребывая в трудовом экстазе, я даже раскроил две плоские базальтовые плиты, выступавшие из-под земли.

— Кажется, это остатки древней дороги. Но почему их так мало? — задался вопросом Таниус, который вышел на косьбу, облачившись с головы до пят в бронированную спецодежду, — ему, по причине практически полной неуязвимости от колючек, я поручил оттаскивать подальше «накошенное» мною.

— А вы шагов десять вверх прорубитесь! — крикнул с пригорка кашеваривший, то бишь бездельничавший Штырь. — Там какие-то прогалы видны! Не смотрите на меня такими обреченными глазами и не опускайте рук, господа трудяги, — работа любит упорных!

— И не совестно тебе с верхотуры наблюдать, лодырь ты разэтакий?! Мы тут вкалываем, себя не жалея, а тебя небось там и мошкара не кусает, и ветерок обдувает! — возмущенно заорал я. Терпеть ненавижу такой расклад, когда я честно тружусь, а кто-нибудь на это снисходительно смотрит и вдобавок пристает со своими умными советами.

— Так ведь кушать вы все любите! А из вас кто-нибудь готовить умеет? Вот то-то же, — легко парировал мою эскападу Штырь, и мне на это было совершенно нечего возразить.

Малек оказался прав и в другом — если бы не его указания, то остатков забытого тракта мы бы никогда не нашли, он был проложен несколько выше ручья, вдоль которого мы прорубались сначала, и плиты скатились оттуда по склону. Произраставший прямо на оплывшей и изломанной дороге кустарник ничем не отличался от того, что был внизу, но теснился заметно реже, да и насекомые здесь от нас отстали. А вскоре мой зоркий глаз отметил трухлявые пеньки некогда срубленных акаций. Это и было знаком, ясно говорящим о том, что мы по-прежнему идем по следу мирроновского диверсионного отряда.

Два дня мы, используя пробивную мощь Серебристой Луны, от рассвета до заката прорубались через заросли к выходу из ущелья. Работа была изнурительной — я натер себе мозоли на руках, Таниус — на ногах, а Штырь, наверное, на языке, но все мы стойко держались, не подавая виду. Спал я как убитый, но просыпался все таким же уставшим, разбитым и вдобавок с больной головой и слабой, но постоянной тошнотой. Может быть, сказывалась дневная жара, может — гнилые испарения раскинувшегося внизу болота, а может — излучение багрово-черного светила, все так же размеренно и спокойно ползавшего по небу, как будто бы с ним ничего и не происходило.

Загадочный сон с Белым Странником был явлен нам еще дважды, но в обоих случаях это было всего лишь точное повторение первого послания. Каждый из нас определенно что-то решил для себя, а вслух соглашались, что действовать придется по обстоятельствам. И еще одно. Никто этого не говорил вслух, но все понимали: в этом мире от нас уже ничего не зависит, и единственное, что еще в нашей воле, — достойно умереть. У меня иногда возникало ощущение щепки, унесенной бурным водным потоком. Как может щепка повлиять на течение реки? Единственным образом — утонуть.

Грядущее выглядело достаточно мрачно, и обсуждать эту тему никому не хотелось. Наоборот — мы старались держаться бодро и сохранять присутствие духа. Даже мне, большому любителю разгадывать всяческие тайны, вскоре надоело ломать голову над происхождением сна — на первый план вылезала повседневная рутина.

Так, например, клинку Вознесения срочно требовался какой-то чехол — таскать его просто на плече было чрезвычайно опасно как для окружающих, так и для собственной одежды. Внимательно осмотрев старые ножны Регисты, я понял, почему раньше меч их не резал, — внутри ножны были выложены ее длинными каштановыми волосами, являвшимися для меча частью хозяина.

К сожалению, для меня такой вариант являлся неприемлемым — мои собственные космы были не длиннее пальца, а усы и бороду, согласно старому армейскому уставу, но вопреки древнему горскому укладу, я начисто сбривал. Естественно, все сожаления по поводу собственной чистоплотности оказались сильно запоздавшими.

Тем не менее нужно было что-то придумать. Какие еще части человеческого тела можно оторвать от него без видимого ущерба? Ногти? Маловаты будут. Зубы? Э-э нет, так не пойдет! Может быть, слюна?

Поплевав на обрывок ткани, я попробовал его на лезвии. Увы, тряпочка была разрезана, хотя и с некоторым трудом, но это означало, что мыслю я в правильном направлении. Может, попробовать кое-что другое…

Но все остальные попытки так же не увенчались успехом.

Оставалась последняя попытка — моя жизненная сила (я имею в виду кровь, а вы что подумали?). В народе бытует устойчивое мнение, что человеческая душа живет именно в кровушке. Уж если это не поможет, тогда придется пару лет не стричься…

Ура! Пропитанную моей кровью ниточку от перчатки клинок не разрезал, хотя в пальцах она порвалась с легкостью. Итак, решение найдено, и материал для внутреннего чехла уже имеется. Как вы помните, неделю назад в последней схватке с Бледной Тенью в пустынной крепости я был ранен в руку. Благодаря плотной перевязке и целебным мазям Штыря та царапина быстро зажила, и сейчас на мне уже другая рубашка, а предыдущая, порванная на бинты и залитая кровью, стоически ожидала своей окончательной кончины на самом дне моего мешка. Но судьба ее сложилась совершенно невероятно — и вот уже простая горская рубашка, ожидавшая раскроя на тряпочки для повседневных надобностей, становится вместилищем величайшего в мире артефакта.

А с внешней оболочкой было еще проще. В годы последней военной кампании, когда в лагере для новобранцев меня натаскивали по диверсионной части, то, помимо всего прочего, научили плести ножны из обычной веревки. Они всегда прилегают плотно к клинку и не издают ни единого звука при его вынимании, что при проведении вылазок во вражеский стан имеет немаловажное значение.

Конечно, одно дело — сделать оплетку для прямого, как линейка, короткого строевого меча, и совсем другое — для моей длиннющей загогулины. Тем не менее за несколько часов кропотливой работы у вечернего костра я соорудил нечто неказистое, похожее на коромысло, но все же удобное для ношения на спине.

Вот так, в тяжелых трудах и еще более тяжелых сомнениях, незаметно пролетели два дня. На третий кусты резко кончились, далее вниз полого уходила каменистая осыпь — мы вышли на приозерные равнины. Прямо перед нами широко распростерлись заливные луга, перемежаемые черными торфяными болотами и изборожденные многочисленными ручейками и речками, стремившими свои тихие воды к озерам, чья неподвижная гладь тускло блестела вдали. Там же, у горизонта, черной точкой маячила данийская крепость Сестерниц — главный форпост сил Коалиции во время войны с Империей.

Когда-то в этих краях жили ундоты. Но это было очень давно — во время войны здесь, на границе, десятилетиями шли бои. Все, кому посчастливилось уцелеть в лихолетье, ушли на юг — там были леса и было где прятаться от разорителей. Туда же укатился огненный каток войны, оставив за собой сплошные руины и пепелища.

Сестерниц остался единственным обитаемым местом в округе, но крепость возводилась в спешке, на островке посреди гнилого болота, где мухи, слепни, комары и прочие кровососы водились в неимоверных количествах. Естественно, по своей воле жить там никто не хотел, и теперь, когда война давно закончилась и крепость утеряла свое стратегическое значение, в ней устроили армейский острог для нарушителей военной дисциплины и тюрьму для дезертиров.

Слева от нас, ответвляясь от гор и далеко врезаясь в озеро Большую Ауру, проходила холмистая гряда, сплошь поросшая ельником. Называлась она Еловый Хвост и в самом деле издали походила на длинный хвост ящера, застрявшего между двумя горными вершинами. По холмам проходила граница между Травинатой и Даниданом. Условная, конечно, но тем не менее где граница, там и пограничники, пусть даже и годные лишь для того, чтобы стрясти денежку с беспечных странников, не догадавшихся обойти их пост стороной.

И еще где-то там, ближе к тракту и крепости, должна была стоять армия Коалиции, не успевшая на битву под Травинкалисом. Если войска и в самом деле там, то прорваться через их дозоры и патрули будет практически невозможно.

Прорваться в какую сторону? И вообще, с какой целью? Вопрос явки на последнюю битву оставался по-прежнему непроясненным, и к тому же я уже определил для себя приоритеты. В том, что мое личное участие в судьбоносном сражении не принесет никакой пользы для армии Света, я не сомневался ни секунды. А вот кто, кроме меня, раскроет тайну чудесной девочки Лусани? Никто. И я почему-то чувствую, что мне обязательно надо ее найти. Все идет к тому, что мне придется ослушаться воли Небес. Чем-то это для меня аукнется?..

Не будем о грустном, давайте-ка лучше подумаем, в каких краях искать Лусани. Раньше следствие давало нам хоть какие-то намеки в плане того, где случится ее очередное сверхъестественное деяние. Ныне ее след теряется у ворот Верховного Прихода в Травинкалисе — городе наших злоключений, от которого волею судьбы мы теперь отброшены далеко.

Нить расследования порвалась, и ее конец затерялся во времени и пространстве. И я был бы вынужден признать свое поражение, если бы в ходе следствия не выяснилась незаметная, но важная деталь. У меня давно возникло подозрение, что Лусани не выбирает свой путь сама, за нее это делает кто-то другой — тот, кто путешествует рядом с ней. Сначала это был развратник Трейсин, потом — его мордобоец Васюк, потом — святоша Эвель. Теперь в провожатых у девочки ходят храмовник Азенвур и контрразведчик Таежник. Так что у меня есть все основания искать ее либо в крепости Гранселинг, что на границе Фацении и Рантии, либо в той самой Паучьей Цитадели — форпосте Контрразведки, который еще предстоит найти.

А пока мы направим свои стопы в Гелленополис, к волшебнице Беллиане Огненной. От нее в нашей истории тоже многое зависит. Может быть, и не она устроила всю эту катавасию со светопреставлением, но для того, чтобы разобраться в магической подоплеке происходящих событий, лучшего эксперта мне все равно не найти. Да и подход у нас к ней имеется, причем прямо к сердцу…

Тут я скосил глаза на Штыря, который присел на камень и задумчиво смотрел куда-то вдаль, к горизонту. Что, не терпится с ней свидеться? Понимаю… Ох как я тебя понимаю. Но не стоит унывать — не время и не место.

— Итак, намечаю наш дальнейший план действий, — начал я доклад, для солидности откашлявшись и сделав серьезное лицо. — Про сон и про все, что с ним связано, приказываю пока забыть. Наша первоочередная задача — добраться до архимагессы Беллианы. Мы последуем в Гелленополис самой короткой дорогой — через озеро. Сейчас мы идем к Еловому Хвосту и, прикрываясь за его холмами и деревьями, осторожно продвигаемся к Большой Ауре. Потом, дойдя до кончика «хвоста», мы вызываем Беллиану через Сферу. Она присылает за нами лодку, которая придет на свет костра, разожженного нами на берегу. По-моему, план простой и понятный. Вопросы имеются?

— Как мы пройдем сквозь расположение данийской армии? Если нас увидят хотя бы на одном посту, нашу миссию можно будет считать завершенной, — высказался Таниус.

— Если там и есть какие-то военные отряды, то их лагерь мы увидим издалека, вряд ли они засели прямо в ельнике. Кроме того, они не должны ждать нападения со своей территории. В крайнем случае пойдем ночью. И не забывайте, что я — диверсант со стажем, поэтому смогу провести вас прямо под носом у дозорных так, что те даже ухом не поведут.

— Ну-ну… — скептически поморщился Таниус, но дальше развивать эту тему не стал. А Штырь достал свой заветный ларчик, грустно вздохнул и сообщил:

— Белли запретила мне пользоваться Сферой. Еще тогда, в пустыне, во время разговора она почувствовала чье-то воздействие, а в мертвом городе это проявилось еще четче. Так что…

— Глупости все это, — недовольно фыркнул я. — На тебе это эфемерное воздействие как-то сказалось?

— Да… нет, пожалуй, — как-то вяло выдавил Штырь.

— Так «нет» или все-таки «пожалуй»? Ты уж определись.

— Нет.

— Вот видишь! А Беллиане и подавно никакое воздействие не страшно. И чего же мы тогда боимся?

— Но Белли…

— Запомни хорошенько, дружок. Женщины по природе своей существа нервные, чувствительные и пугливые, они боятся мышей, лягушек, темноты и много чего еще. Но в первую очередь женщины боятся потерять тех, кто им дорог. И поэтому они будут предохранять объект их любви от всех бед — возможных и, казалось бы, невозможных в равной степени, начиная от грязи на немытых руках и вплоть до падающей с неба звезды. Если бы женщинам дали волю, все мужчины сидели бы дома и вышивали крестиком.

— Да уж, жизнь тогда была бы совершенно мирная, — наконец-то согласился со мной Штырь.

— Но и невероятно скучная, — продолжал я свою речь. — Ты бы хотел так жить, без странствий, без азарта, без подвигов и без игры со смертью?

— Нет, конечно, — слегка удивленно ответил Штырь, уже более внятно определяя свою позицию. — Я всю свою сознательную жизнь провел в опасных приключениях и рискованных авантюрах и, если бы мне была дана возможность начать все заново — прожил бы ее так же. Я не боюсь никого и ничего, и пока я верю в себя, удача меня не покинет.

— Значит, ты готов рискнуть снова и выйти на связь со своей волшебницей?

— М-да, пожалуй, Белли будет сильно сердиться…

— Ты готов?!

— Да. Но под твою ответственность.

— Это как же? (Тут я мысленно представил, как разозленная магесса гоняется за мной с возмущенными воплями и пуляет в меня файерболами.) Т-ты н-не вздумай!

— Да успокойся ты. Ничего я ей не скажу…

Действуя согласно моему продуманному плану, то есть замаскировавшись под елочки и продвигаясь от холма к холму мелкими перебежками, к полудню следующего дня мы подошли к тому распадку, где Северный тракт проходил через Еловый Хвост. Сестерниц был уже близко, но присутствие людей никак не обозначалось, и я уже вновь начал подумывать о том, что на прошлой неделе человечество поголовно вымерло.

На подходах к тракту обнаружились следы давней битвы — все близлежащие холмы были усыпаны посеревшими от времени костяками коней и людей в рассыпающихся ржавой пылью доспехах. В одной из ложбинок мы наткнулись на утопавший во мху скелет слона, и тут до меня наконец дошло, что это за странный могильник под открытым небом. Я все доходчиво объяснил своим необразованным товарищам, которые не то что историю не изучали, но, как мне кажется, и книжек-то никогда в руки не брали.

В давние времена по этой гряде проходила граница Империи и Данидана. Два самых крупных и сильных государства Южной Земли, дотоле одержавшие множество побед над врагами, рано или поздно должны были выяснить отношения и выявить самого-самого. Кто из них кого спровоцировал, кто перешел границу первым? Это до сих пор остается тайной, поскольку впоследствии обе стороны настойчиво утверждали, что они всего лишь защищались.

Так или иначе, сто лет назад здесь, на Еловом Хвосту, великие державы впервые сошлись в бою. У данийцев было численное преимущество, у них была многочисленная тяжелая кавалерия и даже боевые слоны из Сьерны. Тем не менее имперская пехота, заняв выгодную позицию в густом ельнике, отбила все атаки, а потом внезапными ударами с флангов имперская кавалерия нанесла противнику сокрушительное поражение. Это была славная победа, но по большому счету для имперцев она была последней — уже в следующем году случилась легендарная битва на Багряной, ставшая началом падения Империи.

А тем временем мы подобрались к распадку Северного тракта. Песчаная дорога выглядела так, словно по ней прошлась целая армия, причем на данийскую сторону. А чуть подальше, как я и предполагал, обнаружился военный пост — несколько палаток на холме, окруженном рвом и насыпью. Но там все выглядело подозрительно безлюдно. Штырь, отправленный в разведку по придорожным зарослям, вернулся через час и доложил, что во всей округе, кроме нас, нет ни души.

Уж так повелось, что нам, рядовым сыскным работягам, приходится искать улики в самых непотребных местах. Поэтому я без малейшего колебания первым делом полез в выгребную яму, куда стражи границы сбрасывали объедки, и по их «свежести» определил, что пост был оставлен хозяевами дня три-четыре назад. Причем не просто оставлен, а брошен второпях, с собой были взяты только продукты, а вся амуниция, походное снаряжение и даже кой-какое оружие валялись где попало, что совершенно не соответствовало армейскому духу вездесущего порядка.

Ведь не почерневшее солнышко так их напугало? Если войска Коалиции уходят на свою землю в такой спешке, это может означать только одно: над Даниданом и его союзниками нависла настолько серьезная угроза, что теперь у них каждый боец на счету.

Что это, начинающееся вторжение Тьмы? Даже если это и не так, то Контрразведка про нас все равно должна позабыть — найдутся дела поважнее, чем охотиться за тремя неуловимыми вредителями.

Несмотря на все выкладки в нашу пользу, дальше мы продвигались по еловому лесу по-прежнему осторожно, так как в Сестернице мог оставаться гарнизон — тюремную охрану на войну обычно не отправляют. Уже к вечеру мы подошли к крепости, а с наступлением сумерек, не боясь быть замеченными с дозорных башен, выползли на ближайший к ней холм. С высот Елового Хвоста Сестерниц предстал перед нами как на ладони.

Когда-то здесь был завершен рейд нашего прославленного диверсионного отряда. Пробравшись во вражеский тыл, «черные летучие мыши» ночью проникли в Сестерниц, перебили крепостной гарнизон и захватили в плен все данийское командование, включая одного из Регулаторов. После этого наши герои выдержали несколько штурмов и, ежедневно вывешивая над воротами по генералу, облаченному в пеньковый галстук, в конце концов вынудили «обезглавленного» противника в обмен на своих лидеров заключить договор о прекращении войны.

Расстилавшаяся перед нами панорама идеально воскрешала события тех лет. Сколько хватал глаз — повсюду виднелись следы осады: сотни шатров в опустевшем военном лагере у дороги, стрелковые фашины вдоль стен, связки бревен во рву, разбитые штурмовые лестницы, развалившийся и обгоревший таран. В ближайшей балочке упокоились слегка присыпанные землей тела осаждавших.

Подъемный мост был опущен, и решетка ворот — тоже, но во время штурма ее перекосило от ударов тарана, и теперь она закрылась не до конца, так что между нижним краем и мостовой оставалось достаточно места, чтобы пролезть человеку.

Вокруг по-прежнему не было видно ни одного живого человека, крепость выглядела темной, опустевшей и заброшенной. Возможно, побывав внутри, мы смогли бы пролить свет на то, что происходило здесь. К тому же была и еще одна веская причина заглянуть туда — наши мешки с едой заметно отощали, а до Гелленополиса было еще далеко. Поэтому стоило устроить ревизию крепостным кладовым и складам.

Когда стемнело настолько, что со стен нас разглядеть не смогли бы, мы, прикрываясь за фашинами, подобрались к воротам и проникли внутрь. Я уже прикидывал, где здесь можно разжиться продовольствием, когда Штырь резко остановился и показал разжатую ладонь — сигнал тревоги.

— Здесь кто-то есть, — прошептал он. — Чуете запах?

Воздух слегка попахивал паленой тканью — где-то горел факел. Через какое-то время в ночи раздался протяжный скрип несмазанных петель и бряканье чего-то железного.

Тихо-тихо, прижимаясь к стенам построек, мы стали продвигаться к центру крепости, где на маленькой площади темнела колоннада данийского языческого храма. Звук доносился с той стороны, но теперь он был уже иным, — кто-то с кряхтением крутил колодезный ворот. Подкравшись к площади и обогнув храм, мы различили темную согбенную фигуру с факелом в одной руке и с ведром в другой, бредущую через площадь.

«Берем тихо», — показал я знаком своим товарищам, но, выхватывая Серебристую Луну, с содроганием понял: я что-то ею зацепил, и теперь это «что-то» со скрежетом валится на меня. В последний миг я успел отскочить назад, и прямо перед моим носом о мостовую грянулась здоровенная мраморная статуя, которой я случайно подрубил ноги. Ах, Валиен, поросенок неуклюжий, опять ты все испортил! В следующий раз надо быть осторожнее и не забывать, что держишь в руках самое разрушительное оружие в мире.

Темная фигура от такой неожиданности выронила ведро и испуганно воскликнула по-фаценски:

— Кто здесь?! Выходите из темноты, нечестивцы! Кто вы?!

— Трое твоих соплеменников. А ты кто такой и что здесь делаешь? — подался вперед Таниус, обнажая меч и одновременно прикрывая меня собою.

— Я — капеллан королевского легиона Фацении Алантер Лино…

— А я — капитан королевской стражи Таниус Фрай, выполняю тайный приказ Его Величества, — ответил мой «хранитель» и вышел из тени колоннады. — Узнаешь меня?

— Пожалуй, да… — осторожно согласился Алантер, в дрожащем свете факела пристально осмотрев Таниуса. — А с вами кто?

— Этот — Сток, мой бывший подчиненный, а это…

— Личный королевский расследователь Авергранд, — спешно представился я первым пришедшим в голову именем и тут же спохватился, какую глупость ляпнул.

— Авергранд? Последний Рыцарь?!

— Ну да… Я же не виноват, что все мои пращуры Аверграндами именовались.

— А-а… Извините, мне кое-что другое показалось.

— Да ничего, многим так кажется.

— А вы?.. Ах да, тайный приказ… Но я вижу у вас за спиной клинок Вознесения, а это означает, что командор ордена Храма Региста…

— Уже покинула наш мир вместе с остальными храмовниками, — закончил я его мысль. — Но мы продолжаем ее дело, и вы должны нам помочь — пришествие Тьмы уже близко. Объясните, что здесь творилось, пока мы со товарищи по пустыне шастали.

— Да, да, конечно. Вот только воду в казарму отнесу — у меня на попечении около десятка тяжелораненых, и не все из них доживут до утра. Пусть хотя бы от жажды не страдают.

Вскоре Алантер вернулся, присел на ступени и начал рассказывать. Монахи любят говорить красиво и долго, если бы рассказ Алантера представить в рукописном виде — получилась бы объемистая книжка. Поэтому я изложу здесь лишь ее последнюю часть, о которой мы пока ничего не знали.

После прорыва на Овечьем Броде королевский легион потерял своего командира, храмовников и две трети личного состава, но по-прежнему рвался к намеченной генералом Гористоком цели — Данидану. Стремительно продвигаясь на север по тракту, легионеры достигли Елового Хвоста, где натолкнулись на передовой отряд огромной армии Коалиции, идущей им навстречу. А сзади уже подходили преследователи.

Оказавшись в роли куска железа между молотом и наковальней, фаценцы выбрали самый рискованный и, как оказалось впоследствии, наиболее удачный вариант — упасть с наковальни на ногу кузнецу. В реалии это выразилось в том, что легион с налета захватил близлежащий Сестерниц. Местная тюремная охрана не оказала совершенно никакого сопротивления, сложив оружие, а несколько десятков изъеденных мошкарой узников с радостью присоединились к освободителям.

За две недели последовавшей осады легионеры отбили несколько атак — они могли продержаться и дольше, поскольку еды на складах хватило бы на пару месяцев. Но в День Света, спустя несколько часов после того, как помрачнело солнце, в лагере противника прозвучал сигнал «срочное отступление», и к вечеру того же дня под стенами Сестерница уже не было ни одного солдата Коалиции. Утром следующего дня легион тоже покинул крепость, оставив здесь тех, кто не мог вынести дальнейший путь на север. А капеллана Лино оставили для ухода за ранеными. Опустить-то помятую решетку он сумел, а вот поднять уже не смог. С тех пор Лино много раз поднимался на дозорную башню, однако тракт оставался в запустении.

И это траурное солнце… Как и мы, Алантер остро почувствовал — что-то изменилось в поднебесном мире. И Белый Странник также приходил к нему во сне. Старый священник чувствовал надвигающуюся беду и порывался идти на север, но на его руках были раненые солдаты. Капеллан не мог бросить их, и вскоре в его исстрадавшейся душе свила гнездо печальная птица-тоска.

Тем временем Таниус и Штырь вернулись из похода по складам безмерно уставшие, зато с набитыми до отказа мешками и новенькой командирской палаткой, и сообщили, что нашли домик коменданта, где можно было поспать. Время было позднее, все уже зевали, потому мы, пожелав священнику спокойной ночи, отправились по кроватям.

Войдя в предоставленную мне комендантскую спальню, я обнаружил нечто прекрасное: огромная кровать, увенчанная роскошным кружевным балдахином, была застелена мягчайшими пуховыми перинами под белоснежными простынями, поверх которых покоились расшитые тонкими шелковыми узорами легкие, но теплые одеяла, а таких же расшитых подушек насчиталось с десяток.

«Наверное, у здешнего начальника весь смысл жизни заключался или в том, чтобы хорошенько выспаться, или в том, что делают в постели, когда не спят», — подумал я, с разбегу ныряя в пуховые глубины. Жалко, нельзя все это великолепие с собой прихватить. Наверное, на такой кровати должны сниться потрясающие сны…

Кажется, это со мной уже когда-то было. Я, Таниус и Штырь идем по узким мрачным улочкам Травинкалиса к Верховному Приходу. В принципе я знаю, что в храме нас ждет засада, но мы будем пробиваться через любые преграды, потому что мы должны найти Мессию. И к тому же это всего лишь сон, не так ли?

Внезапно дома расступаются, и, озаренная лучами восходящего солнца, перед нами возникает несокрушимая белая скала, испещренная взлетающими ввысь мраморными арками и увенчанная теряющимися в небесах шапками золотых куполов. Медленно и бесшумно раскрываются тяжелые врата, но внутри нет не только засады, там вообще никого нет. А где же священники — связные между небом и землей? Куда вы все подевались?! Я стремился сюда изо всех сил, а теперь, оказывается, мне даже не с кем поговорить!

«Так поговори со мной», — этот нежный и спокойный голос звучит в моем сознании, но его источник находится там, в Златом Притворе, из приоткрытой двери которого выбиваются лучики света.

Я неуверенно иду на этот свет, и стук моих же подкованных башмаков, отражаясь рикошетом от стен, бьет по ушам глухими ударами пульса. Неужели я сейчас увижу Ее? О, только бы не проснуться, святые Небеса, только бы сейчас не проснуться!

Вот и дверь, я открываю ее, и тотчас в глаза бьет волна слепящего света. Больно, очень больно, но ни в коем случае нельзя закрывать глаза, иначе все враз исчезнет.

Но постепенно боль затихает, а зрение проясняется. На играющей бликами плите алтаря ко мне спиной сидит девушка с длинными вьющимися прядями светящихся волос. Правда, я вижу ее не глазами, а как бы непосредственно сознанием, потому как глаза мои отнюдь не ослепли и на том же месте видят лишь пустой золотой алтарь.

«Ты — Мессия?» — спрашиваю я, уже зная ответ.

«Я — воплощение Света. А ты — Последний Рыцарь?»

«Возможно. Я и сам начинаю в это верить. Клинок Вознесения — со мной».

Я протягиваю руку за спину — Серебристая Луна и в самом деле там.

«Ты будешь меня защищать?»

«Если это нужно… Где тебя найти?»

«Я там, где надежда. Всегда стремись к своей надежде, и тогда ты найдешь меня».

«Как я узнаю тебя? Ты на самом деле настоящая? Можно до тебя дотронуться? Можно увидеть твое лицо?»

Я подхожу к Мессии. Вот тот миг, которого я так ждал!

«Еще не время… Остановись! Во мне — душа сгорающих звезд!»

«Я только краем глаза…»

Поток обжигающего пламени хлынул мне в лицо, сбил с ног и низверг в пропасть. Чувство падения хлестнуло по сжавшемуся сердцу и…

И тут я проснулся. Щеки горели, будто я приложился к раскаленной печке, горло саднило так, словно я ужинал металлической стружкой, а в ушах гулко гремел строевой армейский барабан. Обидно, я так и не разглядел ее лица…

— Райен, ты заболел, — поставил диагноз наш полевой лекарь доктор Штырь. — Либо у тебя обычная простуда, либо несварение желудка, осложненное запором, либо начинается болотная лихорадка. Так что лечить будем от всего сразу.

— Мне нельзя болеть! Необходимо поскорее добраться до Беллианы.

— Пожалуй, ты прав, она лучший целитель во всей округе. Но в таком состоянии ты далеко не уйдешь. Тогда мы тебя повезем, у капеллана есть лошадь. А пока выпей вот это.

— Вот это? Ты меня решил окончательно прикончить? Насколько помню, два твоих последних пациента, выпив это зелье, довольно быстро отправились на тот свет.

— Зато какими бодренькими они туда отправились! Пей, говорю!

Я выпил пресловутый настой с большим трудом и с еще большим трудом удержал эту тошнотворную вонючесть в себе. Сам же лекарь при виде моих страданий не удержался от нескольких метких и пошлых выражений, так что мне захотелось влить остатки флакона в его маленький пакостный рот. Ему бы уж точно не повредило — мне показалось, что Штырь тоже выглядел не совсем нормально. Но уж кому, как не ему самому, следить за собственным состоянием.

А со мною что случилось? Я же отродясь ничем не болел! Мы, горцы, вообще народ здоровый и крепкий, и хворь к нам не прилипает хотя бы уже потому, что горские организмы основательно пропитаны самым надежным и самым доступным лекарством — перегоном. По той же причине единственной распространенной болезнью в нашем горном краю является алкоголизм. Как говорится, чем лечим, тем и калечим.

Исходя из вышесказанного, в случае неудачи со штыревским снадобьем я уже был готов заняться самолечением, тем более что «народное» целебное средство под названием «Голубой огонек» у меня при себе имелось. Но «здравница» все же помогла — к утру я почувствовал себя достаточно сносно, чтобы прогуляться по двору, с аппетитом позавтракать и даже пошутить над перетрудившимся Таниусом, который в одиночку решил поднять ворота, но потерпел неудачу: решетку заклинило намертво.

И в ту самую узкую дыру под ней, где и человек-то пролезет с трудом, мы впоследствии решили пропихнуть лошадь. С помощью Алантера уложив строптивую скотину на бок, что само по себе оказалось нелегкой задачей, мои товарищи принялись вязать ей ноги. Тут-то лошадка и показала свой звериный норов. Укусив меня за руку и лягнув Таниуса и Штыря так, что те отлетели в разные стороны, лошадь вскочила и галопом унеслась прочь по крепостным улочкам.

Спустя час непослушная тварь была найдена и вновь доставлена к воротам. Однако, едва их завидев, она принялась так брыкаться, что я понял: живой ее на ту сторону не протолкнуть. Штырь, видимо, подумал так же, вытащил из мешка флакончик с бурой жидкостью, сильно напоминавшей внутренности приснопамятной газовой гранаты.

Я и слова не успел сказать, как маленький пакостник сорвал пробку и с размаху всадил зашипевший пузырек в лошадиную ноздрю. Как она взметнулась! Никогда бы не подумал, что лошади умеют прыгать так высоко. И вот с этой-то высоты она и грянулась прямо на нас — тех, кто удерживал ее за поводья…

На вас никогда лошадь не падала? Я вам искренне завидую и очень советую не перенимать мой опыт. Страшный удар сбил меня с ног, и тяжелая черная тьма навалилась на лицо и грудь — ни охнуть, ни вздохнуть.

«Какая глупая, нелепая смерть…» — успел подумать я, с головой окунаясь в густые и тягучие воды реки забвения.

На мое счастье, лошадь оказалась живучее, чем люди. Поднявшись на подкашивающихся ногах, она сделала несколько неуверенных шагов в сторону и там рухнула окончательно.

«Вроде жив… — прикинул я, осторожно ощупав себя. — Руки-ноги на месте, голова как будто тоже. Сейчас я этому недомерку отвешу таких кренделей, что он навек заречется выкидывать подобные штучки».

Встав и отряхнувшись, я обернулся к Штырю и не смог сдержать усмешки. Возмездие свершилось — наш горе-алхимик отчаянно дергался и крыл нехорошими словами все и вся на чем свет стоит, будучи прижат павшей лошадью к стене. Похоже, с ним было все в порядке, но снаружи виднелась одна лишь голова — вылезти из-под огромной туши малек был явно не в состоянии.

Осталось только мне руку приложить. Я с кривой ухмылкой подошел к Штырю. Пришел час расплаты!

— А может, не надо? — жалобно заныл Штырь, быстро сообразивший, что я собираюсь с ним сделать.

— Надо, чадо, надо, — сказал я тоном папаши, собирающегося наказать провинившееся дитя. — Давно уже надо.

И с этими словами я пребольно щелкнул Штыря по носу, так что у него потекли слезы.

— Теперь — моя очередь! — вымолвил подошедший Таниус, возбужденно потирая кулак. — Давно хотел это сделать. Знаешь, что такое — горский щелбан? Вижу, знаешь. Ну-ка, дружок, подставляй лоб!

Горскому щелбану, и без того вещи достаточно обидной и болезненной, тяжелой рукой капитана Фрая была придана такая мощь, что голова Штыря отлетела назад и с той же силой треснулась о стену.

— За что!!! — возопил побитый и униженный Штырь. — Да как вы посмели поднять руку на беззащитного! Небеса вам никогда не простят такой подлости!

— В данном случае Небеса прощают все, — возразил ему капеллан Лино, с ворчанием стирая отпечатки копыт со своей рясы. — Примите их благословение и пров… то есть ступайте отсюда с миром!

— Постойте, святой отец! Чуть не забыл. Это — для вас. — Я вытащил из кармана штанов и передал капеллану коралловые четки Андариона. Если не учитывать погибших рыцарей Храма, которые все-таки были не совсем священниками, то именно Алантер оказался первым служителем Храма, встреченным мною после бегства из Травинкалиса, и именно ему я должен был отдать четки покойного травинского настоятеля.

— И за что мне такая честь? — грустно вздохнул капеллан, принимая нежданный дар. — Всю жизнь в чернецах ходил, и вот на тебе… Что ж, на все воля Небес, да благословят они мой нелегкий путь. И вам того же желаю. Если судьба соизволит, то еще когда-нибудь свидимся.

Я проснулся рано утром, разбуженный пронзительными криками голодных чаек, ловивших рыбу на затянутом легкой дымкой тумана озере, которое лениво плескалось у наших ног. Впервые за последние дни я чувствовал себя превосходно, все болезни и болячки остались во вчера. А нынче — наступает прекрасный новый день. Сегодня — двадцать восьмое, последний день июня . Возможно, сегодня закончится наше путешествие — на горизонте маячат белые башни Гелленополиса, и этим вечером мы уже должны быть в доме волшебницы Беллианы. И там определится если не все, то многое. Но не это главное.

Сегодня — мой день рождения. У нас, в Фацении, он отмечается с большим размахом. Да и то, посудите сами, какие самые значительные моменты имеются в мимолетной человеческой жизни — появление на свет да исчезновение со свету оного. Понятное дело, на собственных похоронах погулять вряд ли кому удастся, так что тот день, когда ты пришел в этот мир, — событие наиважнейшее.

И отмечается это событие с ба-альшим размахом и с такими же возлияниями. Конечно, никому не хочется видеть вдрабадан пьяного виновника торжества, но, согласно старинной горской традиции, он просто обязан поднять чарку за здоровье каждого из родителей — непосредственных организаторов его существования. Ну а за свое здоровье просто грех не выпить. Причем мера для именинника строго выверена наперстками — по одному за каждый прожитый год.

Таким образом, годовалый младенец обязан употребить (то есть, конечно, сделать вид, что употребил) три наперстка, молодой человек моих лет — сотню наперстков, то есть полтора стакана чистого перегона, а дед-сто-лет — в три раза больше. А коли он не осилит такую дозу и преставится, выпивая за свое здоровье, тогда ему — всеобщее почтение и добрая память, а именины плавно перетекут в поминки. Вы, конечно же, уже поняли, что я немножко привираю, — в каждой шутке есть доля шутки.

Если бы я был сейчас дома, то тетушка Кларисса испекла бы мне именинный пирог с тридцатью тремя завитушками и, пока бы я его уплетал за обе щеки, спела бы мне веселую песенку о звездочке с ленточками — моем небесном подарке, упавшем в прошедшую ночь где-то за околицей. А потом мы пошли бы его искать — в сады на городской окраине или на берег речки. Перевязанная ленточками коробочка с сюрпризом внутри обязательно найдется. И не важно, что все это — просто игра, что тетушка все время несла ее с собой в корзине. В тот миг, когда ты разворачиваешь звездный подарок, то чувствуешь себя самым счастливым человеком в мире…

— Господа, что ж мы сегодня жрать-то будем? — беззастенчиво вклинился в мои розовые мечты продиравший глаза Штырь, который, проснувшись, первым делом полез в сумку с продуктами. — Здесь же, окромя хлеба да яблок, ничего не осталось.

— Не ной. У меня мешок данийскими консервами забит под завязку, — сквозь сон ответил ему Таниус, перевертываясь на другой бок.

Затем последовали продолжительное шуршание развязываемых петель, бряцанье котелка и стук железных банок. Малек пошел к кострищу — готовить завтрак, а я к озеру — умываться.

Спустя минут пять, когда я еще вычищал свою физиономию, за моей спиной грянул взрыв. Это было настолько неожиданно, что я дернулся вперед и плюхнулся в воду. Весь сырой, я медленно поднялся и повернулся к Штырю. Тот сидел у разметанного костра застывший, словно изваяние, с расширенными до предела глазами, весь черный от копоти, с недонесенной до рта ложкой, из которой курился черный же дымок.

— А! Что случилось? — прервал тишину Таниус, тотчас вылетевший из палатки хоть и в исподнем, но уже с двуручным мечом наготове. Он переводил взгляд с меня на Штыря и обратно, силясь понять, в чем дело.

— Мастер Фрай. Что у вас за консервы? — тихим убитым голосом спросил все еще недвижимый Штырь.

— Мясные. Из баранины. Вот же — на них баранья голова изображена, — недоуменно ответил Таниус, взяв одну из банок.

— А что в них содержится на самом деле? — все так же безжизненно произнес наш невезучий повар, понемногу начавший отходить от шока.

— Баран, наверное… — упавшим голосом сказал Таниус, вскрывая банку острием меча. — Нет, какая-то вонючая гадость.

— Это — горючая смесь для осадных машин, — сразу определил я, понюхав липкую черную массу.

— А ведь, помнится, тогда, в Сестернице, я говорил вам, капитан, — если на дверях склада написано: «Осторожно, с огнем не входить», пускай даже и по-данийски, то склад продуктовым быть никак не может! — с каждым словом все жизненнее и злее проговаривал пришедший в себя Штырь. — А вы мне: «Если на складе лежат мясные консервы, то он однозначно — продуктовый».

— М-м-да-а… — только и произнес крепко озадаченный Таниус, а Штырь на глазах распалялся, нет, даже раскалялся добела, если только такое выражение вообще применимо к человеку, покрытому чернейшей сажей с головы до пят.

— И я ел эту дрянь! А потом эта гадская кормежка меня чуть на куски не разорвала! Так кто из нас баран?! Сейчас я тебе все рога пообломаю, а еще забью в задницу эту банку, запалю и посмотрю, как ты взлетишь в облака! Сейчас я тебе…

Я не ожидал, что Штырь бросится с голыми руками на капитана Фрая, который был выше его чуть ли не вдвое, многократно сильнее, да еще и с огромным мечом в руках. Таниус, видимо, тоже этого не ожидал, потому что отреагировал на нападение, лишь когда клинок отлетел в сторону, выбитый из рук ударом ноги в прыжке, а сам он уже лежал лицом в песок с вывернутой за спину рукой.

А мне отчего-то стало грустно и тоскливо. Я повернулся и пошел прочь по песчаному пляжу, пиная далеко разлетевшиеся обломки взорвавшейся «консервы». Пронзительные вопли и звуки борьбы постепенно отдалились и вскоре затихли. Вот такой день рождения: нет никакого подарка, вместо именинного пирога на завтрак — рагу из горючей смеси, а лучшие друзья — подрались. Обидно…

Через час, позавтракав черствым хлебом и сушеными яблоками, мы тронулись в путь. Шли молча. Штырь попеременно прикладывал тряпку с целебным бальзамом к разбитой брови и порванному уху, у Таниуса были разбиты губы, а оба глаза наливались густой синевой. Помимо этого, у каждого на лице красовалась еще пара-тройка приличных ссадин.

И еще одно показалось мне странным: оба шли с заметным трудом, то и дело останавливались отдыхать, и с каждым разом минуты отдыха становились все дольше и дольше. Что-то с ними было неладно, и это было заметно уже не первый день. На мои наводящие вопросы об их здоровье тот и другой лишь слабо улыбались, но ничего не отвечали. В конце концов я заставил их взвалить собственную поклажу на лошадь, а сам пошел пешком.

Так миновал день. Уже в сумерках мы добрались до прибрежного обрывчика над длинной песчаной косой, которой заканчивался Еловый Хвост. Расположенный прямо напротив нас, за озером, Гелленополис уверенно напоминал о своем существовании сотнями огней и россыпями световых бликов, отражавшихся на черной озерной воде. Чуть отдельно от них мерцала яркая красная звездочка.

— Это пламенный маяк на шпиле башни Беллианы, — сказал Штырь с облегчением. — Если он горит — значит волшебница находится там. Нам совсем немного осталось.

— Дальше не пойдем — топливо для костра далеко таскать будет, — сказал я, объявляя привал.

Мои спутники с облегчением рухнули на траву. Нет, все же с ними что-то происходит. У того и у другого лица бледные, как есть покойники. Ничего, ребята, совсем чуть-чуть осталось — до берега и идти-то почти и не придется. Лодкой на ту сторону, а там, на руках у Беллианы, вы уже не пропадете — она всех исцелит.

Вскоре Таниус и Штырь пришли в себя и начали сооружать костерок, несколько смущаясь своей внезапной слабости. В конце концов они вежливо вручили мне лошадь и отправили в холмы на лесозаготовительные работы — чтобы костер был виден с того берега, в него надо подкладывать не ветки и сучки, а целые бревна.

Пока я их рубил и потом таскал к берегу, уже стемнело. Последнюю пару ходок я проделал уже вслепую, рискуя скатиться по склону и сломать себе шею. Но вот сигнальный костер был сооружен. Не просто костер — кострище, на котором без проблем можно было бы поджарить целого быка. В основание пирамиды из бревен были вылиты те самые банки с горючкой. Ох и зарево будет — не то что в Гелленополисе, на небесах заметят.

Усталый и довольный проделанной работой, я вернулся к нашей стоянке, откуда пахло чем-то заманчиво вкусным. Что бы это могло быть? — ведь с утра в наших котомках не водилось ничего, кроме хлеба и яблок.

Таниус и Штырь сидели у костра, искоса щурясь на меня и осторожно улыбаясь. Сейчас они были похожи на нашкодивших котят, одновременно осознающих и свою вину, и то, что их все равно не накажут.

— Что случилось? — тихо спросил я, мысленно перебирая все возможные и невозможные варианты.

Но они продолжали молчать и хитро улыбаться. В конце концов Штырь, чья куртка была запятнана чем-то белым, полез за бревно и достал оттуда…

— Именинный пирог! С тридцатью тремя завитушками! Но откуда вы взяли муку? И ведь я же ни разу не сказал вам, что у меня сегодня — день рождения!

— Но мы и так все поняли, — усмехнулся Таниус. — Не забывай, что я связан с тобой Неразъемным Браслетом, а он — соединяет наши души.

— Спасибо. Спасибо вам за все. У меня никогда не было таких друзей.

— Да ладно, чего уж там… — опустил глаза Штырь. — Давайте-ка есть пирог, пока он не остыл. А потом я вызову Белли, и мы зажжем большой костер. Праздничный костер в твою честь, Мельвалиен Райен.

— Хватит-хватит. — Я и так уже покраснел от смущения. — Эй-эй, малой, тебе такой кусок не великоват будет? А кто у нас нынче именинник? Ну, то-то же…

Но вот пирог съеден, Таниус занялся поджигательным факелом, Штырь отправился за ближайший взгорок — связываться со своей ненаглядной, а я — на берег, прогуляться после вкусного ужина.

Уже близилась полночь, но холода совершенно не чувствовалось — в конце июня ночи в этих краях всегда теплые. Я спустился на пляж и медленно пошел по песчаной косе, уходящей далеко в озеро. Ветер, постоянно дувший днем с Большой Ауры, к вечеру постепенно утих, и теперь вокруг меня была полная тишина, лишь изредка нарушаемая всплесками то ли рыб, то ли тех, кто на них охотился.

Надо мной раскинулось чистое, усыпанное звездами летнее небо, украшенное ярко сияющей полной луной. За озером, несмотря на позднее время, все так же ярко горели огни Гелленополиса. Узкая полоса омытого озерными волнами песка мерцала под моими ногами и убегала вдаль белой тропой, пролегающей сквозь бескрайнее черное поле и терявшейся где-то там, в непроглядной дали, — не то в озере, не то в небе.

Может быть, так и выглядит мифическая Лунная Дорожка, по которой на землю спускается Светлянка? Ведь сказки тоже не просто так придуманы — они что-то символизируют, на чем-то основываются. А вдруг, если я дойду по этому светящемуся пути до конца, то окажусь не в озерной воде, а на луне? И тогда сама лунная богиня предстанет передо мною, сделает реверанс и, сжимая нежными хрупкими ладонями свои бесконечные серебристые косы, смущенно и ласково взглянет на меня огромными голубыми глазами и тихо-тихо промолвит: «Мой дорогой Валиен, я так долго тебя ждала…»

Вы, конечно, можете сказать, что подобного чуда произойти никак не может даже в моей невероятной истории. И, пожалуй, я соглашусь с вами — разумом, но не душой. Потому что рано или поздно все невозможное становится возможным. И к тому же если искренне поверить в чудо, то оно произойдет, не так ли?

Ладно, загулялся я тут, размечтался, пора возвращаться к друзьям. Они, наверное, уже заждались меня — «новорожденного», которому предстоит поджечь праздничный ночной костер. Это тоже одна из наших старинных горских традиций. Она до сих пор жива в деревнях, но, конечно, была запрещена в Эйсе — неровен час подвыпившая разудалая толпа в порыве безудержного веселья подпалит город. Впрочем, роль костра успешно исполняло пламя в камине гостиной, вокруг которого вечером собиралась вся родня именинника. Именно такие встречи «у огонька» и объединяют наших близких людей и вообще наш народ…

— Эй, народ, куда вы все подевались? — крикнул я, проходя мимо угасавшего костерка. — На сегодня сюрпризов уже достаточно!

Вокруг было подозрительно тихо. Подойдя к сигнальному костру, я зацепил ногой валявшийся в траве факел Таниуса. Что-то больно екнуло у меня в груди. Внимательно осмотревшись вокруг, я заметил, что кусты у откоса смяты и сломаны, будто сквозь них кто-то полз. С каждым шагом к обрыву скверное предчувствие постепенно заполняло мою душу.

Вот я подошел к краю, взглянул туда и, несмотря на теплую ночь, похолодел: внизу, у самой кромки воды, неподвижно лежала фигура в доспехах, на которых блекло и печально отражался лунный свет. Это не мог быть не кто иной, как…

— Таниус!!! Ты жив?! Что случилось?! Ответь же мне, прошу тебя, ответь! Нет, я не верю, ты не мог вот просто так взять и умереть! Ни одной царапины, ни одной вмятины на латах. А где твой меч? Ты же должен был сжимать его в руках до конца! Как же тогда тебя сразили, почему? Что здесь произошло?

— Последнее выяснение отношений. — Слабый голос Таниуса прозвучал из-под закрытого забрала невнятно и глухо, словно из могилы.

— Кого с кем? — Я сдернул шлем с головы капитана Фрая. Его лицо напоминало белоснежную простыню, пронизанную темными нитями. Черными нитями вен на бескровно белом лице.

— Меня и Стока.

— Но почему?! Зачем вам это понадобилось?! Кто мог победить в этой бессмысленной схватке?

— Ты. Мы жили ради тебя. Мы погибаем во имя тебя. Чтобы ты мог идти дальше и четко знал, куда идти.

— Ради меня?! Но ведь ты и Сток — мои лучшие друзья! Разве, поубивав друг друга, вы принесли мне какую-то пользу?

Да я чувствую себя так, словно мне отрубили руки по самые плечи!

— Увы, Валиен, мы умерли бы сегодня так или иначе — взгляни на мое лицо и сразу все поймешь. Это — яд черного анчара, иссушающий кровь. От него нет противоядия. Помнишь черные доски гробов в склепе под мертвым городом? Я и Сток тогда поранились ими.

— Так вы уже тогда знали?

— Нет, явные признаки проявились только сегодня утром, и Сток сразу все понял. Однако мы, превозмогая боль, держались из последних сил, чтобы не испортить тебе день рождения. Но нам предложили сделку — устроить междоусобицу в обмен на ценные для тебя сведения. И мы решили принести тебе последнюю пользу.

— Какие же сведения могут быть для меня ценнее ваших жизней?

— Имя твоего врага. Его знает Сток, так что поспеши к нему, пока он еще держится на этом свете. Хотя ему сейчас много хуже, чем мне. Я хотя бы боли не чувствую — можешь взглянуть на мою ступню.

Нижняя часть латного ботинка Таниуса оторвалась, примерзнув к полу во время его поединка с колдуном в соборе Травинкалиса, и с той поры капитан Фрай носил на этой ноге обычный солдатский сапог. Сейчас из пятки этого сапога торчала длинная стальная спица, одна из тех, что тогда были в руках у Бледной Тени. Серая тварь давно уже уничтожена, но ее смертельно ядовитое оружие, подобранное Штырем в том же соборе, все-таки нашло свою жертву.

— Это была славная битва, на пределе. Сила — против ловкости, мощь — против увертливости. Маленький хитрец все же нашел мое единственное уязвимое место. Впрочем, я ответил Стоку более чем достойно — с поля битвы он уйти уже не смог. Знаешь, я не жалею, что пал в бою с достойным противником, а не загнулся в корчах от странной болячки. И на этой торжественной ноте мой жизненный путь завершается… Ах да, чуть не забыл, возьми магический кристалл. Это мой тебе подарок на день рождения. Вот теперь, кажется, все… Прощай, Валиен, и до встречи в мире ином…

Звонко щелкнув, порвался серебристый браслет, и маленькая искорка, сверкнув напоследок, навсегда исчезла во мраке ночи. Прощай, мой самый верный друг. Да примут Небеса твою освобожденную душу…

Я торопливо поднялся по откосу и пошел обратно — по четкому следу, оставленному покойным Таниусом. Штыря я увидел издалека. Малек неподвижно лежал на травянистом пригорке, в его руках слабо светился стеклянный шар, а в животе тускло блистал, осененный лунным светом, капитанский двуручный меч, воткнутый почти по рукоять.

— Штырь! Ты жив? Лучше бы ты был еще жив, иначе я тебе этого ни за что не прощу!

— Лучше бы я был мертв, чем такие муки принимать. Кровь прямо в жилах засыхает, и вдобавок в брюхе этот ножичек торчит. Я всегда предполагал, что в силу особенности моей работы рано или поздно меня на стальное перо насадят. Но это перо — всем перьям перо. Сейчас только снадобьем и держусь — оно у меня уже в мозгу бродит. И где ж ты бегаешь, Райен? Я тут тебя уже целую вечность жду. С капитаном говорил?

— Да. Его уже нет с нами.

— Тогда я, пока еще в сознании, сразу скажу самое главное для тебя. Когда я вызывал Беллиану, на меня через Сферу вышел твой бесплотный перебежчик и предложил мне сделку. Суть ее тебе уже ясна, последствия — тоже. А полученные в обмен сведения таковы: нашего убийцу и нынешнего твоего главного врага зовут Эргрот Стальной, он самый сильный и опасный колдун в Тайной Седмице и, по-видимому, на всей Южной Земле.

— Он что, прямо так и сказал про себя?

— Слово в слово. Не перебивай. Еще опасайся Верховного Контрразведчика — этот урод мысленно умеет так воздействовать на людей, что те выполняют любые его приказы. Сам Эргрот вынужден ходить у него в подручных, в частности, помогая обращаться с волшебной Сферой.

— И где же мне искать этих злодеев? — грустно вздохнул я.

— Где их искать, как их достать, это — твои проблемы. Ты как-никак сыщик — вот и ищи. А когда будешь уходить, прихвати мою Сферу — вдруг да пригодится. Беллиана объяснит, как ее включать, она также поможет тебе по колдовской части, а вот по боевой… Что ж, теперь самому придется управляться. Но ведь у тебя в руках такое оружие, о котором лучшие бойцы мира могут только мечтать!

— Какой прок от оружия, если им не владеешь?

— Научишься… А знаешь, оказывается, над твоей головой колышется темный нимб, Может, ты и в самом деле — апостол Тьмы?

— Как?!

— Да успокойся ты, это у меня уже видения от наркоты начались. Значит — скоро конец… И, значит, пора открыть тебе мою сокровенную тайну. Не хочу, чтобы в этом мире меня поминали глупыми воровскими кличками. У меня есть настоящее имя и знаменитая родовая фамилия. И ты сразу поймешь, почему я держал их в тайне. Ты и без того, наверное, подозревал меня во всех смертных грехах, и, признаюсь, некоторые подозрения были небеспочвенны. Но если бы я открылся, как меня зовут на самом деле, это коренным образом изменило бы ход нашего… теперь твоего следствия, к которому моя фамильная принадлежность не имеет совершенно никакого отношения. Так уж судьба распорядилась… Короче. Меня зовут Лоран Гористок, а Альдан и Региста — мои старшие брат и сестра. Назвали же меня в честь постоянно отсутствовавшего отца, который еще не являлся национальным героем Фацении, а был заурядным бедным дворянином, проводившим почти все время на войне, но имевшим на руках разваливающийся замок с дырявой крышей и жену с тремя детьми. Из наследства мне тогда явно ничего не светило, а полуголодная жизнь в вечно темных и холодных комнатах, продуваемых злыми сквозняками, меня совершенно не прельщала. Поэтому в восемь лет я окончательно сбежал из дома и подался в Эйс, где был принят, взращен и обучен Синдикатом. Так что, как я уже говорил, к любым достижениям моей семьи я не имею ровным счетом никакого отношения…

— Наверное, тяжело видеть, как твои родственники чуть ли не купаются в золоте и почестях, а самому при этом думать, как завтра добывать хлеб насущный. И всю жизнь скрывать свое настоящее имя…

— Вот только не надо меня жалеть! Я сделал себя сам, я жил так, как пожелал, и получил от жизни то, что хотел, — сплошные приключения. Жаль, последнее, самое интересное, завершить не удалось… Надеюсь, что когда-нибудь потом, там, наверху, ты расскажешь мне финал этой истории?

— Конечно, расскажу. Во всех подробностях. А пока — спасибо за то, что ты был со мной в самые опасные минуты.

— Тебе спасибо — за то, что эти минуты у меня были… Извини, я почти уже тебя не слышу… Прощай.

Вот и все. Остался я один-одинешенек, с двумя мертвыми друзьями на руках. У меня даже заступа нет, чтобы их похоронить. Но есть костер — мой праздничный вечерний костер. Теперь он станет погребальным. Так заканчивают свой путь лишь великие герои.

Штыря… нет, Лорана, я донес легко, а вот с Таниусом возникли проблемы — каждый шаг вверх по откосу давался мне с большим трудом. Когда я все-таки добрался до костра, в глазах мерцали россыпи разноцветных кругов. Опять мне нездоровится, причем болезнь навалилась как-то внезапно — с каждой минутой лицо наливалось огнем. Увы, лечить меня было уже нечем и некому — флакон со спасительной «здравницей», зажатый в холодной руке Лорана, был совершенно пуст.

Мощный столб пламени выплеснулся из самодельного крематория и устремился в небеса. Ночь, луна, я провожаю в последний путь своих друзей. Так завершается день моего рождения — проклятый, ненавистный день, на исходе которого умерла душа Мельвалиена Райена. Хочется плакать, но слез нет. Хочется выть на эту глупую луну, но в горле пересохло, а вода — только в озере. Хотя что мне сейчас вода — где-то у меня было полбутылки лекарства от горя. Миррон ее не допил тогда…

Дрожащими руками я сорвал оплетку, выдернул пробку и одним захлебывающимся судорожным глотком выпил все, что было внутри, не почувствовав ни вкуса, ни запаха. Потом широко размахнулся и забросил пустую бутылку далеко в озеро. Она описала высокую дугу, вспыхнула в лунном свете и падающей звездой упала в воду.

Тупо наблюдая за ее стремительным полетом и падением, я наткнулся на темное пятно, медленно приближающееся к берегу. Что это… А, точно, это лодка Беллианы. Похоронный костер стал для нее сигналом. Только что я ей теперь скажу?

Забросив свой мешок на плечо, я сделал шаг к берегу и тут же упал навзничь. Еле-еле поднявшись, я почувствовал, как меня шатает, словно былинку на ветру. Перед глазами все поплыло, и я с трудом удержался на ногах.

«Надо дойти до берега, Валиен. Надо дойти. Ты должен дойти. Твои друзья отдали свои жизни для того, чтобы ты дошел…» — повторял я себе, словно заклинание, шаг за шагом переставляя ставшие непослушными ноги.

Вот она, кромка воды — тонкая грань между узкой полоской света и великой темнотой. На ней стоит лодка-плоскодонка. Черная, похожая на… гроб? А в лодке стоит высокая неподвижная фигура в черном. Беллиана? Нет, кто-то другой…

— Мне надо на тот берег, — вымолвил я онемевшими губами и заплетающимся языком. — Мне очень надо…

— Плата за перевоз — сто монет, — прошелестел в моей голове тихий бесстрастный шепот.

— У меня нет денег.

— Нет денег — нет перевоза. Прощай.

У меня есть одна монета — серебряный пятак, подаренный Клариссой на счастье и спрятанный в моем каблуке. Это — мой талисман, моя удача, моя связь с родиной. Но выбора у меня нет.

— Подожди! Пять марок равны ста цехинам. Возьми их и быстрее вези меня к архимагессе Беллиане, пока еще есть кого везти.

— Если бы ты знал, чем расплачиваешься… — прошуршало в моем мозгу.

Я перевалился в лодку, вынул монету и протянул фигуре в черном, одновременно пытаясь увидеть ее лицо. Но в этот момент силы окончательно оставили меня. Ноги подкосились, звездное небо метнулось в глаза, и я упал лицом вперед, прямо в темноту. Мимо меня проносились секунды, годы, тысячелетия, а я все падал и падал, и это падение в никуда продолжалось вечно — потому что у бесконечности не бывает дна…

Йошкар-Ола, 2000—2002 гг.