Он решил напиться. Вот так банально — напиться и забыться хоть ненадолго. Но когда принесли заказ, раздался звонок, и Морозов, напуганный ее странным голосом, предложил встретиться в ресторане у Китай-города. На людях она вряд ли кинется его убивать. А именно это желание услышал он в ее яростном шепоте.
Он пошел пешком, взвинчивая себя догадками.
Она подумала, что он намерен преследовать ее всю жизнь, и потому решила избавиться от него радикальным образом.
Она подумала, что он сдал билет из-за внезапного помрачения рассудка, и теперь его легче убить, чем вылечить.
Она подумала, что у него другой интерес в Москве, и от ревности сама сошла с ума.
Она…
«Может, хватит?» — взмолился он, обращаясь к собственным мыслям. Они упорно бились в голове, и тогда, чтоб отвлечься, Морозов стал разглядывать витрины. Ничего хорошего из этого не вышло.
«Вот это платье ей бы пошло». «Вот этот сыр она любит». «Вот эти цветы ей бы понравились». «Вот эти серьги она бы стала носить, не снимая».
Последнее замечание привело его в экстаз. Представилась Тина в серьгах. Только в серьгах. И, подтрунивая над собственной подростковой впечатлительностью, он зашел в магазин. А потом еще в два. И став счастливым обладателем цветов, куска сыра и пары серег в бархатной тривиальной коробочке сердечком, Олег явился в ресторан.
Официант ничего не имел против, чтобы выполнить просьбу прилично одетого клиента. Нарезал сыр и подал вместе с кофе. Все бы в жизни решалось так просто, подумал Олег с ухмылкой. Вряд ли Тина так же легко согласится принять серьги. Да и цветы она не сможет, наверное, отнести домой. Там же муж!
Хорошо хоть от покупки платья воздержался, похвалил себя Олег.
— Я все знаю! — раздался вдруг рядом свистящий шепот.
И как это он пропустил ее появление? Тяжело дыша, Тина возвышалась над ним.
— Ты что, стометровку бежала? — Олег приподнял брови. — Сядь, отдышись.
— Ты — болван, Морозов! Ты чертов идиот и садюга!
— Что?!
— Я все знаю! — повторила она. — Все!
Если она так сердится из-за того, что подсмотрела, как он покупал серьги, дело — швах. Точно не возьмет.
Или ее взбесил сыр? Решила, что Морозов экономит, вот и приволок еду с собой!
Никак, никак не мог он сосредоточиться, и в голове все крутилась эта бесподобная чушь, а Тина, между прочим, выглядела ужасно.
Вот-вот! Шутки шутками, но могут быть и дети, как говаривал сатирик.
Тем временем Тина нервно глотнула кофе из его чашки и приказала:
— Закажи мне чего-нибудь покрепче, я не могу говорить об этом на трезвую голову!
— О чем? — тихо спросил Морозов.
— Я же говорю, что не могу, — отчаянно простонала она, — мне тебя убить хочется!
Значит, это он угадал правильно. И что же дальше?
После бокала мартини, выпитого залпом, Тина взяла сигарету и, некоторое время покрутив в пальцах, сломала. Следующую постигла та же участь.
— Боюсь, что сейчас ты думаешь обо мне, — попытался сострить Олег, косясь опасливо на выпотрошенный «Честерфилд».
Она не ответила, испепелив его взглядом. Он начинал терять терпение.
— Ты скажешь мне что-нибудь или будешь продолжать сидеть здесь с лицом матери-игуменьи, узнавшей, что монашки по ночам бегают в военную часть?
— Я все знаю, — прищурилась она.
— Эту песню я уже слышал, — прищурился он, — а поточней?
— Ты — благородный рыцарь, да, Морозов?
Он смотрел исподлобья, ожидая продолжения.
— Ты, черт тебя подери, спасатель обиженных и оскорбленных, да, Морозов? Воспользовался ситуацией, да? И девушку спас, и от невесты избавился! Одним махом, так сказать. Молодец!
Со смутным чувством вины и удовлетворения Тина заметила, как Морозов переменился в лице.
— Мать тебе рассказала?..
— Да, — кивнула она и хотела было продолжить выступление, но Морозов заговорил первым.
— При чем тут тогда избавление от невесты, я не понял.
— Ах ты не понял?! — заорала она на весь ресторан. — Ты вроде не дурак, Морозов, и из меня дуру делать не надо! Я понимаю, ты не хотел мне рассказывать об отце, тебе было бы не уговорить меня уехать, если бы я узнала правду, ты много чего не мог, да? Но потом, после… Морозов, я ждала, понимаешь?
Она уже не кричала, она сипела, приблизив свое лицо к его глазам, чтобы там, в глазах увидеть отражение своего гнева и боли. Боли, черт подери, которая посмела вернуться!
— Ты мог бы приехать, Морозов, год спустя, два, три, четыре. Не знаю точно, когда я перестала ждать, но верить — о, господи! — я верила все это время, понимаешь? Я не могла простить тебя, но постоянно придумывала какие-то оправдания, каких-то злых дядек, которые заставили тебя от меня отказаться, какие-то долги, которые ты должен был отдать, а денег у тебя не было, и поэтому ты согласился на ультиматум отца и выкинул меня из своей жизни! Но потом ты же мог приехать, ты мог выбраться из этого дерьма, Морозов! Или что? Ты решил, что уже поздно?
По щекам ее текла соленая ночь. Тонкие пальцы прижимались к лицу, но остановить черный поток не могли. Не могли, будь все проклято!
Он смотрел, а сердце скрипело в ребрах. Будто бы ноготь по стеклу.
— …Как ты мог решить за нас? Как ты мог?!
— Тина, — шевельнулись его пересохшие губы, — я приезжал. Мать не сказала тебе?
— Что?!
— Мы решили, что тебе ни к чему эта нервотрепка.
— Что?!
— Значит, об этом Катерина Андреевна не вспомнила, — вздохнул он. — Все равно, не имеет значения… Ты все верно сказала.
— Олег, когда ты приезжал? Зачем? Ты врешь!
— Это тогда я врал. Врал самому себе, что так будет лучше.
Он вытер ее слезы, она сидела неподвижно, как послушная девочка. Олег положил на стол цветы и достал из кармана бархатную коробочку. Кажется, все. Ничего не забыл. Долгие проводы — лишние слезы. Хотя, все слезы уже выплаканы, не о чем больше плакать. Ничего нет, ничего!
— Прости меня, — сказал он.
— И ты меня прости.