Утро было просто замечательным. Солнце наливным яблочком висело в чистом небе, издалека протягивая к Илье шаловливые лучи. Несколько минут он лежал в постели, зажмурившись, и прислушивался к дому. Тот вел себя смирно, только слегка покряхтывал ставнями на чердаке.
Зевая, Илья протопал в ванную и пока чистил зубы, с интересом разглядывал висящее на веревке платье.
Стало быть, давешняя гостья еще не уехала. Он толком не знал, нравится ему это или нет. Настроение, впрочем, было отменным, и потому Илья благодушно решил, что просто не будет обращать внимания на ее присутствие. В огромном доме это несложно. Пусть себе гостит сколько влезет, вдруг у девчонки действительно проблемы с родителями, и здесь она на некоторое время от них спряталась.
Растрогавшись от собственного благородства, Илья взялся за бритву. Несмотря на то, что щетина была совсем юной, а в город он не собирался, и вообще, когда оставался дома, плевать хотел на свой внешний вид.
А вдруг придется срочно уехать в офис, подумалось ему, словно кто-то поинтересовался, зачем он бреется.
К тому же Илья надел новые светло-голубые джинсы вместо привычных, удобных до невозможности, свободных шортов. Ну да, да, не мог же он ходить, как расхлябанный подросток, если в доме чужие. Это же невоспитанно, в конце концов. Да и надоели ему эти шорты, право слово! В джинсах гораздо лучше.
Объясняясь с самим собой таким образом, он спустился на первый этаж. Дом по-прежнему казался притихшим, словно разморенный на солнце большой, добродушный пес. Илья особенно ценил это утреннее спокойствие, когда все уже позавтракали, мама перемыла посуду и теперь дремлет в гамаке, дедушка лениво перебирает в гараже свои драгоценные железки, бабушка играет с Данькой или совершает марш-бросок по магазинам, а малая бродит по двору, задумчиво хрумкая морковкой.
Можно усесться в одиночестве за столом в гостиной и поглядывать в окно на свое семейство. Можно прокричать что-нибудь бодренькое, утреннее, и в ответ услышать привычные радостные вопли. Можно выйти на веранду и попить кофейку, щурясь на солнышко.
Хорошо…
Интересно, а девица ударенная встала или нет еще?
Впрочем, что ему за дело? Надо поесть, вот что главное. Он зашел в кухню, и сразу из распахнутого настежь окна ударило по глазам спелое, июньское солнце.
Уф! Как же хорошо!
— У меня привычка в завтрак съесть яичко! — басом пропел Илья, раскрывая холодильник.
Слева от него за столом кто-то сдавленно хрюкнул.
— До-доброе утро, — сказала Женька, когда Илья обернулся и уставился на нее веселыми темными глазами, где нежились в солнечных лучах маленькие загорелые черти.
— Доброе! — воодушевлено согласился он, щурясь, словно Чеширский Кот. — А вы что здесь? Завтракаете?
— Молоко пью, — доложила Женя.
Илья чуть подвинулся в сторону, уклоняясь от яркого света. Перед глазами плыли разноцветные круги, и среди них выделялся один — золотистый, колючий, со вздернутым носиком и четкой линией рта.
Губы у нее, наверное, твердые и прохладные. Почему он так решил, непонятно.
— Будете со мной яичницу? — вежливо спросил Илья.
— Нет, нет, спасибо. Я уже поела. Это вот ваш дедушка мне молока принес, только что молочница приходила. Кажется, тетя Маруся, да? Очень вкусное у нее молоко! И сладкое, и такое…мм…
— Прохладное?
— Что?!
— Я говорю, оно теплое или наоборот?
— Наоборот. Вроде парное, только из-под коровы, а вот — холодненькое. Приятное такое, жуть!
— Так жуть или приятное?
Она растерянно замерла, вцепившись пальцами в край стола. Чего хочет от нее этот странный тип? За завтраком его не было, и Женька уж было подумала с облегчением, что он уехал на работу. Уточнить она стеснялась. Тем более что Ирина Федоровна снова завела речь о недельной вакации в их доме, так что Жене пришлось отбивать атаку и вяло искать причины, по которым она не может остаться. Причины бабушку и всех остальных не удовлетворили, семейство вообще готово было обидеться, и Женька принялась их успокаивать. И, в конце концов, радостно осознала, что плевали они на всякие расшаркивания, и ее ложная скромность никому не нужна. Можно вздохнуть, расслабиться и несколько дней пожить, как белый человек. Чужой жизнью, получается, ну и что?! Попробовать хоть кусочек изумительного, волшебного пирога счастья.
Вот только про хозяина дома она все-таки спросить не решилась.
Выходит, зря. Ни на какую работу он не уехал, и вот стоит перед ней в распахнутой рубашке и простецких джинсах, сверкает глазами и задает дурацкие вопросы.
— Я пойду, — выпалила Женька и пояснила развернуто, — пойду во двор, поиграю с Мариной в шахматы, она предлагала.
Он смотрел на нее с непонятным ожиданием.
— Бабушка с Данькой ушли на речку, — продолжила отчет Женя, — ваша мама вяжет на террасе, Виктор Прокопьевич, кажется, чинит машину.
— Он всегда ее чинит, — кивнул Илья.
Над верхней губой у девицы белели молочные усики. Он только сейчас заметил. А заметив, никак не мог отвести глаз. Неужели она не чувствует? Может, надо сказать?
— У вас…
— Что? — нервно вскрикнула Женя, не дав ему договорить, и лихорадочно ощупала халат.
Илья, рассмеявшись, махнул ладонью на уровне ее подбородка.
— Молоко осталось. Чуть-чуть, но видно.
Она машинально провела языком по губе. Он вздрогнул и отвернулся, мысленно чертыхаясь. Что, блин, за мысли с утра пораньше?! Это же не эротическая сцена с Памелой Андерсон, чтобы вот так бешено колотиться сердцу! Да никакие Памелы его не волновали сроду!
И мыслей-то в общем не было, вот в чем парадокс! Ни единой внятной, по крайней мере. Просто что-то промчалось в голове, обдавая нестерпимым жаром.
— Все? — завороженно спросила Женя.
Ей бы смыться отсюда по-быстрому. Или медленно и с достоинством. Но в любом случае, удалиться. Каждый разговор с этим мужчиной заканчивался неудачно. Мягко говоря — неудачно.
— Кажется, все, — с усмешкой констатировал Илья и вдруг, неожиданно для самого себя предложил, — подождите меня, пойдем играть в шахматы вместе.
— А… А Марина?
— Малая? Ей лучше удается футбол. Она с Герой мячик погоняет. Ну как?
— Что как?
— Пойдемте?
— Вы же еще не завтракали. Вы собирались яичницу жарить.
Он снова полез в холодильник, бесцеремонно повернувшись к ней спиной и загородив проход. Достал яйца, масло, сыр.
— Может, и вы со мной все-таки? — обернулся и снова уставился на нее, не мигая.
Женька обескураженно молчала.
— Вы мне сегодня нравитесь, — удивил сам себя Илья.
Ее не удивил. Ей просто некогда было удивляться. Она смотрела в немыслимую сверкающую темноту его глаз и не могла насмотреться.
В этой тьме была вселенная, и Женя с отчетливой ясностью поняла, что никогда и никому не заманить ее в другую. Никакая другая, кроме этой ей не понадобится.
Вот и все, подумала она. Никаких других объяснений тоже не надо.
Даже не вспомнилось, что еще сутки назад она понятия не имела о человеке, чей взгляд заменил ей целый мир.
Это был его, только его мир, с понятной лишь ему болью и радостью, вопросами и ответами, с масками и откровенностью. С затаенными детскими комплексами, с ненужными мыслями, с уверенностью в каждом дне, с яичницей по утрам и чувством вины на ужин. Но Женька знала, что теперь этот мир принадлежит ей. Знала также точно, как то, что у нее две ноги, две руки и только одно сердце.
Сердце, с которого вдруг с легким треском отвалилась короста суетливых, пустых дней, придуманных страхов, неоправданных ожиданий, тоски по желтым цветам от кого-то, чей образ был также смутен, как собственная тень.
Оказывается, все просто. Бог ты мой, как же все просто! Наверное, она знала об этом с того самого момента, когда увидела рядом с Шушиком ноги в безупречных костюмных брюках. Ну или чуть позже, когда совсем близко, напротив ее глаз оказалось лицо с припухшими от усталости веками, узкой ухмылкой и растерянными чертями в сумрачном взгляде.
Точно, знала. Только еще не понимала, что знает. А теперь поняла. Все просто.
И нет никаких цветов, и образ совсем не прояснился. Это совсем ни к чему, вот в чем дело.
Она видела, как он улыбается, как он двигается, как он хмурит брови. Она слышала его ярость и его смех. Она знала, что в джинсах ему удобней, зато в костюме он чувствует себя победителем. Она знала, что он храпит по ночам и стесняется этого.
Когда он злился, речь его становилась богаче, словно вдохновленная бьющим изнутри гневом.
Когда он удивлялся, ему изменяло чувство юмора, и серьезность наползала на лоб, истаптывая его крупными морщинами.
Когда он веселился, циничный изгиб рта разглаживала широкая улыбка, и невозможно было не улыбнуться в ответ.
Вот, пожалуй, и все.
Вот и все, вот и все, вот и все — билось в висках.
Будто случайная, неровная тропинка, на которую шагнула по глупости, вдруг привела к родному дому — единственным верным путем.
А что если там никого?! Или не ждут ее вовсе?!
Женя отвела взгляд, улыбнулась тихонько и, потуже затянув пояс на халате, села за стол.
Не так уж важно — ждут или нет, когда впервые в жизни точно знаешь, чего хочешь. Знаешь и точка.
— Вы соблазнились все-таки яичницей? — проговорил Илья хрипло, сбитый с толку ее долгим взглядом.
Секунду назад она смотрела на него, не отрываясь, и что-то удивительное творилось у нее с лицом. В ее взоре за несколько мгновений будто прошелестел календарь — осенняя усталость, зимний холод отчужденности, весенние сомнения и летняя, жаркая, страстная жажда счастья.
Елки-палки, неужели он все это выдумал?! С каких пор романтические бредни лезут в голову так настойчиво и бесцеремонно, словно имеют на это право?
Илья опустился на стул, недоверчиво поглядывая на Женьку.
— Яичницу я не буду, но кофе с вами попью, — спокойно ответила она на его вопрос.
— Отлично, — буркнул он.
Только сейчас Илья осознал, что несколько мгновений назад признался ей в… Кстати, в чем? «Вы мне нравитесь». Вырвалось будто самой собой, он даже не успел понять, почему, собственно. Из-за необъяснимого смущения в ее крыжовенных глазах? Из-за молочных усиков? Из-за утренней неги, сонной припухлости ее лица?
Или из-за того, что вчера ночью у нее распахнулся халат, и мир вдруг сузился до размеров тонкой полоски кожи, золотистой и гладкой?!
Или потому что минуту спустя его сын не ревел, как обычно, белугой, стараясь удержать папочку рядом, а смеялся и шалил, как обычный ребенок, вместе с этой незнакомкой?!
Или потому что двадцать четыре часа назад она посадила его в машину, и в ответ на его хамство вполне умело защищалась и лихо выписывала кренделя на дороге. При этом он видел, как двигаются худые, мозолистые пальцы, как подрагивает от смеха упрямый, гордо выдвинутый подбородок, как напрягается профиль, и ноздри начинают ходить ходуном, словно у норовистой кобылицы.
Причин можно придумать великое множество. Или же это только поводы?
И что это за слово такое — нравитесь?!
Илья понимал только одно — ответов на вопросы у него нет, и где их искать, он не знает, и если бы знал, то не стал бы. Потому что она снова взглянула на него. В изумрудном блеске ее глаз таилась спокойная сила, словно могучий подводный источник даровал ей неведомую доселе уверенность.
Но уверенность в чем?
Ему стало не по себе.
Он — тридцатишестилетний, опытный мужчина, давно приспособившийся оберегать свою независимость, — внезапно стушевался под взглядом сопливой девчонки!
Быть может, все ему только кажется? Быть может, немое до сих пор воображение сейчас вдруг разоралось в полный голос, грозя оглушить на веки вечные неожиданными откровениями?!
Пожалуй, он мог размышлять над этим до самого апокалипсиса. Но — благодарение небесам! — Женя нарушила тишину.
— Подайте мне, пожалуйста, сахар, — мягко попросила она, все еще не отводя глаз от его лица.
— Да. Да, конечно.
Он вскочил и бестолково засуетился, бегая по кухне.
— Сахар? Где же сахар?
Он постучал дверцами шкафов, заглянул в раковину, залез в холодильник и чинно прошелся вдоль подоконника. Он не помнил, как выглядит эта штуковина, которую положено добавлять в кофе. Или в чай. А еще в варенье и, должно быть, во всякие там торты и пирожки.
Наверное, так вот приходит маразм, мелькнула в голове дурацкая шутка.
— Есть мед. И карамельки.
Женя, улыбаясь, наблюдала за ним и не спешила помочь. Сахарница, между тем, мирно существовала на кухонной стойке, прямо у него под носом.
— Может быть, хотите шоколадку? — с отчаянием простонал Илья. — Кажется, где-то был сникерс.
— Нет, — веселилась Женька, — не хочу. Мне больше нравится Маркес.
Илья оторопело моргнул. Это она сейчас пошутила или что?
— Послушайте, — он в изнеможении уселся на стул, — я не знаю, где сахар. И забыл, что такое Маркес. Я вообще сейчас не соображаю ничего. Наверное, солнце слишком яркое, у меня голова прямо-таки раскалывается… Опять же похмелье. Пардон. Возраст и все такое…
— Илья, — перебила она, — просто протяни руку и подай мне сахарницу. Пожалуйста.
Он не смущался так с тех пор, когда в пятом классе Галка Прохорова случайно обнаружила в его тетради страницу, изрисованную сердечками с ее именем.
Сейчас он, кажется, покраснел еще ярче. Если это было возможно.
Во всяком случае, уши горели нестерпимо.
Да что же это за ерунда?! Или, действительно, дело в похмелье, преклонном возрасте и нагрянувшем исподтишка маразме? В тридцать шесть лет, ага!
— Держи свой сахар! — провозгласил он сердито, чуть не опрокинув злосчастную вазочку.
— Ты жалеешь, что я осталась? — быстро спросила Женька.
— Что? — изумился он.
— Ты злишься, потому что хотел позавтракать в одиночестве, да? И предложил мне остаться только из вежливости, так?
Он мгновенно овладел собой.
— Не так.
— Тогда давай, жарь свою яичницу и развлекай даму светской беседой.
Она не узнавала себя. Ей было страшно и весело одновременно, и еще невыносимо хотелось дотронуться до него.
Илья хмыкнул, покачал головой и решительно спросил:
— Мне кажется, или вы со мной флиртуете?
Она несколько смутилась под его насмешливым взглядом.
— Просто хочу разрядить атмосферу, вот и все, — пояснила Женька, — понимаете, ваша бабушка любезно предложила мне погостить у вас пару дней. Точнее, неделю. В общем, пока у меня нога не заживет. И если вы не против, если я вам не помешаю…
— Постой-ка! Ты же только что говорила мне «ты»! — перебил он с досадой, не особо вслушиваясь в смысл сказанного.
Неожиданное возвращение к деловому тону рассердило его невероятно.
Она смутилась еще больше. А Илья удовлетворенно хмыкнул, обретая почву под ногами.
— Извините, — пролепетала Женя, — я не должна была… гм… фамильярничать.
Боже, как же ей было стыдно! С чего это она вдруг решила, что с ним можно так разговаривать?! Если у нее случился сдвиг по фазе, еще не значит, что и ему также повезло. Они на разных волнах, как были, так и остаются. Куда ее понесло?!
Это все папашино воспитание, сказала бы мама. Никакого понятия о девичьей скромности! Никаких запретов, вот и результат. Полное моральное разложение.
Наверняка, Ираида Матвеевна присоединилась бы к этому мнению.
А папа кивнул бы горделиво. Смелей, малая! Правила созданы, чтобы их нарушать! И добавил бы серьезно: «Только не на дорогах!»
Нет, нет, нет, папа что-то перепутал. Правила есть правила. Нельзя играть с огнем, даже если очень хочется. И невозможно прыгнуть выше головы. И еще вот это: параллельные прямые никогда не пересекаются.
Ну да, прописные истины. Куда там Женьке с ее открытием! С этим ее знанием, обрушившимся на голову, проскользнувшим по капиллярам и выдавившим из сердца залежи безнадеги.
Нашлась тоже Знайка! И раньше доводилось врезаться в пространство чужих глаз, и ничем хорошим это не заканчивалось. Почему сейчас она безоговорочно поверила? И кому поверила?
Самой себе, обретшей новую планету и с восторженностью первоклашки готовой начать новое летоисчисление.
Просто потрясающая балда!
Пока она посыпала голову пеплом, Илья совершенно овладел собой.
— Так что же? Кажется, ты хотела спросить у меня о чем-то.
— Я?
Она залпом допила молоко. Он молчал, выжидая.
— Спросить у вас? — уточнила еще раз Женя.
— У нас, у нас, — подтвердил Илья и уселся рядом с ней, наплевав на яичницу, яркое солнце и погожий денек, в который еще пять минут назад тянуло окунуться с головой.
Женя рассматривала собственные пальцы и старалась сохранять независимый вид. Она снова ничего не понимала в этой жизни. И очень боялась встретиться с ним глазами.
Он — та самая прямая, которая всегда будет идти другим путем.
Тогда почему она до сих пор сидит здесь, вместо того чтобы спрятаться во дворе, где полным-полно родственников, хорошенько забаррикадироваться и на безопасном расстоянии от него провести с самой собой воспитательную работу?!
Чтобы никаких иллюзий. Никакой надежды.
Параллельные прямые не пересекаются. Надо бы повторить это еще раз двести, вдруг поможет?
Илья заговорил, не выдержав ее смущенного сопения:
— Ты остановилась на том, что пыталась разрядить обстановку. Надо заметить, у тебя получилось не слишком хорошо.
Черт его знает, что он хотел этим сказать! А главное — какого ответа ожидал!
— Я пойду, ладно? Приятного аппетита. У двери она обернулась.
— Вы не против, если я останусь на пару дней? Мне очень неловко, но я не могу сейчас уехать. Ваша бабушка… Впрочем, я говорила уже об этом. Кроме вас, никто не возражает. Но ведь вы работаете… То есть, вы человек деловой, может, я вам помешаю или чем-то раздражать стану. Вы скажите сразу, пожалуйста. Честное слово, я постараюсь не попадаться вам на глаза и…
— Честное слово?! — вдруг психанул он и шарахнул кулаком по столу. — Да плевать я хотел на твое честное слово! Если ты еще хоть раз скажешь мне «вы», я тебя в ясли отведу, понятно?!
Женя испуганно отшатнулась.
— Понятно тебе? — остервенело переспросил он. Она кивнула, ни черта не соображая.
— Свободна! — рявкнул Илья и, отвернувшись, грохнул сковородку на плиту с такой силой, что с потолка посыпалась побелка.
* * *
Не жуя, он глотал пересоленный омлет и очень внимательно разглядывал стену напротив. Там, на стене, была известна каждая трещинка.
Может, лучше повернуть стул и в окно любоваться?!
Все-таки не часто ему выпадает такая возможность. Позавтракать в тишине, глядя во двор, где развлекается семья.
И чужая девица в придачу.
Он едва не набросился на нее. Ему хотелось, очень хотелось наброситься. Сграбастать одной рукой узкие загорелые плечи, другой вжаться в хрупкие позвонки и очутиться совсем рядом с ней. Так рядом, чтобы между ними ничего не было.
Нет. Как раз наоборот. Чтобы между ними оказалось все.
Это утро, и тысячи других. Прошлая ночь, и ее повторения. И то, чего еще не было, но что так отчетливо и неизгладимо представилось ему минуту назад.
Он некоторое время возил вилкой по тарелке, пока не обнаружил, что там пусто.
Заварил кофе, выпил с отвращением и налил себе молока.
С чего он так завелся, спрашивается?
Она ведь даже не в его вкусе. Илья хмыкнул, застигнутый врасплох этой мыслью. А кто в его вкусе? Рита? Или, может быть, бывшая жена? Та, которая от скуки стала бегать налево, да направо не стеснялась, и зигзагами научилась передвигаться. Чтобы и вашим, и нашим.
И, в общем-то, была права. Не с Ильей же ей в офисе сидеть или дома вышивать гладью. Справедливо.
Он это еще тогда понял, давно. Так что развод прошел, как принято выражаться, безболезненно. Но с последствиями. Эти самые последствия засели в печенках и оттуда управляли его жизнью. И ему это нравилось, черт побери! Потому что так легче, и не надо бояться и думать, как бы сказать, чтобы не обидеть, как бы поцеловать, чтобы с продолжением, как бы сохранить то, что успел завоевать, и при этом самому оставаться целым. Вернее, свободным.
Он вполне обжился в этой своей новой роли циника, скептика и бог еще знает кого.
И усилий особых не прикладывал, ни к чему усилия, если и так все внутри надежно заперто на тысячу замков, все окаменевшее — никакой штурм, никакой шторм не страшен. Ни длинные ноги, ни упругие груди, ни голубиное воркование, ни концептуальные беседы, ни смех, ни запах, ни звук шагов — ничто не имело значения.
Как-то он упустил из виду, что на свете может быть безмятежность улыбки и горячая сила взгляда блестящих малахитовых, бездонных и очень опасных глаз.
Броня крепка, и танки наши быстры? Вот и нет, не так уж крепка, не так уж быстры.
Девочка развлекалась, от нечего делать заигрывая со взрослым дядей. А потом решила, что лишку хватила. Как бы не того… как бы с дядей хлопот не вышло… Спохватилась, встрепенулась, даже испугалась. Он видел.
Он был взбешен.
И когда она заговорила с ним, как с полоумным, который маниакально оберегает свое жизненное пространство и абсолютно не умеет общаться с нормальными людьми, ему еще сильней захотелось сгрести ее в охапку. Быть может, чтобы доказать, что насчет общения он всегда запросто.
Но ее осторожный тон, ее почтительное «вы», ее взгляд, секунду назад еще жаркий, взбесили его боязливой учтивостью.
Ах, ах, трепетная лань, заигравшись, едва не угодила в лапы коварному охотнику.
Смешно, честное слово! Кого она из себя корчила, эта соплячка?
Он с ней переспит, вот и все. И нечего мудрить.