И погнал пастух-великан свой скот В несравненный край Сасунских высот. «Эй, горы, джан! Родные, джан! Как сладок склон Нагорных стран!» Как он залился, окликать пошел, Оглушил раскат и гору и дол. Пустилось зверье из нор, из берлог, — Разбрелись в горах, покинули лог, По следу искать их начал Давид, Он в горы бежит, он в долы бежит. Волков, медведей, львов, тигров словил, Их в стадо одно с коровами сбил, Ввечеру погнал их в Сасун, домой. Тут и шум и крик, тут и визг и вой. Перетрусил вновь сасунский народ — Тьмой-тьмущей зверье на город ползет: «Дела бросай! — Себя спасай!» Тут, рад не рад, И стар и млад Скорей утекать: кто в лавку, кто в храм, Заперлись в домах, сидят по дворам, Явился Давид, на майдан идет: «И рано же тут ложится народ! Коров встречай! Волов встречай! Эй, кто хозяин? Отворяй! За одного — все десять на! За десять — двадцать на сполна! Скорей вставай, сюда иди, Коров-волов в хлева веди!» Глядит — не идут; что ни дом — замкнут. Разлегся и сам на майдане тут. Уснул — головой на камне, — устал; До самой зари сладким сном проспал, Наутро чем свет поднялись князья, К Огану пришли, все — одна семья: «Эй; Оган-Горлан, возьми тебя прах! К чему дурачка держать в пастухах! Где овца, где волк — ему невдомек, Весь Сасун зверьем набил пастушок. Бога ради, дай другой ему труд, Не то люди все со страху помрут».