О горы, я вновь смятеньем объят. Предчувствуя вас, ликует душа. Очнулись мечты, раздольем дыша, К вам, гордые, к вам влюбленно летят. Грустишь в небесах, родная краса! На кручах, как скорбь, темны облака. Как туча, тяжка на сердце тоска. К вершинам летят души голоса! Ты вновь предо мной, отчизны печаль. Младенческих дней наставница ты. Смущала покой, будила мечты И властно звала в заветную даль. Вы чудитесь мне, родные края: То голос тоски на сотни ладов. К тебе я, к тебе на горестный зов Всем сердцем стремлюсь, отчизна моя! Не песен весны живую красу Иль свежий цветок — родная страна. Лишь стоны мои тебе принесу, Ущелья твои заполню до дна. Вы, бездны, темны и ночью и днем. Как раны страны на сердце моем. И вас поразил громовой удар. Вам песни несу, примите мой дар. Откликнитесь мне, померьтесь со мной Бездонных теснин глухой глубиной. О! правда ли так они глубоки, Как бездны моей бессонной тоски?!

Там, под орешником, развесившим листву, На корточках, по старшинству В кругу почетном восседая, Обычай соблюдая, Смеялись, пили И шутили, Вели беседы длинные за чашей Хозяева села — отцы и деды наши. Мы — трое школьников — стояли тут же рядом, Сняв шапки, с любопытным взглядом, Сложивши руки на груди покорно. Ребячески задорно Мы пели песни, громок был их звук, Отцов и дедов радовался круг. Но вот мы кончили. Тогда, Крутя усы, поднялся тамада, За ним, поднявши чаши налитые, Все остальные. Сказали нам: «Благословен ваш час! Живите, дети, но счастливей нас…» Прошли года. Не сосчитать потерь… И песни наши горестней теперь. И, настоящее слезами орошая, Я понял, почему, благословляя, Нам говорили старшие в тот час: «Живите, дети, но счастливей нас…» О вы, давно почившие! Мир вам! Все ваши горести близки теперь и нам, И ныне, скорби час иль радости встречая. Детей своих в дорогу провожая, Как вы, мы говорим: «Благословен ваш час! Живите, дети, но счастливей нас…»

Наши, мой плуг, — до темноты Должны мы пашню побороть, Паши, сворачивай пласты, Благослови тебя господь! Тяни же, вол, пришел твой срок, Паши, трудись, мой верный вол. Эй, подхлестни кнутом, сынок, Чтоб черный день от нас ушел! Заимодавец вгонит в гроб, И староста грозит избить, Молебен отслужил нам поп, Сказал, что мы должны платить. Вчера за податью пришли, А чем платить? Ведь я сам-друг… Что снять могу с клочка земли? Паши, паши, мой верный плуг! Уходят силы день за днем. Здоров ли, нет, — трудись, как вол, А малолеток полон дом, И каждый голоден и гол… Паши, мой плуг, — до темноты Должны мы пашню побороть, Паши, сворачивай пласты, Благослови тебя господь!

Блаженство обещала мне надежда. Но не нашел его я до сих пор, И, ободренный обещаньем тщетным, Вступил напрасно с трудной жизнью в спор Казалось мне — ждут люди с нетерпеньем Прихода моего, ждут слов моих, идей. Что встречу я любовь и вдохновенье, Что совесть, честь живут в сердцах людей. Мгновенная мечта рассеялась так скоро, Подобно быстрому, пустому ветерку, И вот повержена, как челн, что, бросив море. Плыть захотел по зыбкому песку. Да, ты пришел. Но правит этим светом. Как прежде, свой, незыблемый закон. Под маской лжи великий благодетель Оружьем тайным вновь вооружен. Вот не́дугом смертельным пораженный, Плащом невинности и святости покрыт. Толпа приверженцев его неугомонно Делам позорным фимиам кадит. Здесь тысячи невинных душ гонимы По воле необузданных страстей. Здесь, с разумом людским несовместимо, Прав навсегда сильнейший из людей. Злорадствуя, ликуя, пресмыкаясь, Ватага жадная без сердца, без основ Кишит, шумит, трибуны занимая Как предводитель мыслей и умов. Вот голоса́ и крики ликованья, Как эхо злобных, яростных речей, Какое выразить хотят они желанье, Бичи народа, горе всех людей? Чего вы жаждете? Чтоб пал, погиб достойный? Хотите лучшего нещадно растоптать? Всё для того, чтоб свой кусок спокойно Имели хлеба вы. Хотя, как знать, Быть может, мрак возвел вас в сан высокий Тиранов разума, губителей умов, И мните вы в безумии глубоком, Что обратили всех в своих рабов? Несчастные! Смотрите — перед вами, Не посягая, нет, на ваш кусок, Дитя простое разума и знанья Рассвета ждет. Желанный близок срок. Блаженство обещала мне надежда, Но пусть ко мне блаженство не придет, Я не грущу. Одна мечта, как прежде. Еще ведет меня всегда вперед. Вперед, борясь! Я знаю — день настанет И настоящее падет, как черный сон, А на обломках горделиво встанет Грядущее в сиянии знамен.

То чувство выжжено дотла. Которым ты пренебрегла. Оно со вздохом улетело. Теперь то место опустело Уж не взывай, не плачь, мой друг, — От слез твоих проснутся вдруг Печальные воспоминанья, Но поздно воскрешать желанья.

С горных высей стремится ручей; Ниспадая, о камни он бьется, И журчит, и ворчит, и смеется, И звенит под сияньем лучей. Сочетанию радостных звуков Лес кругом слабый отзвук дает, — Так старик еле внятно поет. Слыша звонкое пение внуков. Но безмолвствует вечный утес; Наклонившись громадой угрюмой, Он охвачен загадочной думой. Он исполнен неведомых грез…

Ущелье это в грозной красоте Изобразил ты живо на холсте. Поистине, душою исполин Ты, охвативший мощь родных вершин. Задумчиво застывших под луной, И блеск реки, вскипающей волной. И звездное сияние небес, И сонный сумрак, скрывший всё окрест. Гляжу — немым покоем ночь полна… В моей душе такая ж тишина. Но что это? В ущелье, одинок, В глубокой мгле мерцает огонек, — Там хижина стоит среди камней. Ты знаешь ли, кто обитает в ней? О нет, не знаешь ты! Когда б, на миг Ты в душу заглянув к нему, постиг, Какая буря затаилась там, — Тогда б покоя не дал ты сердцам!

Звезды, звезды! Вы Очи синевы. Ярок средь ночей Светлый смех лучей. Под улыбкой звезд Я ребенком рос; Я скакал, резвясь, Как и вы, смеясь. Так же в вышине Светите вы мне В час, когда теперь Плачу от потерь. Над моей простой Гробовой плитой Так же с синевы Улыбнетесь вы.

Любуюсь бледных роз игрою, Что на щеках твоих зажглась, И меланхолией покоя Двух черных и глубоких глаз. Глубинам сердца лишь известно О тайне той — любви моей, И никогда в стихе и песне Я миру не скажу о ней. Но и хранить ее не властен, В себе носить ее нет сил,— Как не сказать об этом счастье, Не рассказать, как я любил!

Не проси меня, не воспою Я печаль безмерную свою, — Отшатнется прочь твоя душа, Увидав до дна всю боль мою… Милый друг, ты не проси меня, — Не спою тебе про это я! Раз в горах пропел я те слова — И завяли розы и трава! Голая пустыня там легла, Вздохами иссушена, мертва… И в горах, где серый пепел лег, Уж теперь не расцветет цветок! Ветерки и аромат земли, Зори золотистые вдали Мне нужны, — ведь песню для тебя Я сплету из них, а ты внемли… Только не поется! В сердце — ночь. Пламень скорби гонит радость прочь.

Грусть свою я принес из родимой страны, Ею песни мои неизменно полны. Ею лира моя и сегодня горда, В ней одной обретаю я крылья всегда. И никак вам понять и постичь не дано. Что с любовью ту боль я встречаю давно… И в часы ваших шумных пиров, за столом Поднимая заздравную чашу с вином, Я рыдаю, но слезы не льются из глаз, Плачет сердце мое незаметно для вас, Ну, а песня… Не слышите вы, как она Стонет, скорби полна: «О, родная страна…»

Утешься, Грузия! В заветный этот миг Что омрачило так твой мужественный лик? То, что безмолвный прах увидела ты вновь Певца, снискавшего в душе твоей любовь? Иль тьма глубокая могилы дорогой Смутила тяжко дух осиротелый твой? Да, своего певца вновь похоронишь ты, Но им зажженные все чувства и мечты Гореть останутся, — для них кончины нет. Покуда над землей сияет солнца свет. И, верь мне, некогда в их пламени сгорит Всё бремя мук твоих и горестных обид. Тебе же, родины-страдалицы певец. Обретший вечную могилу наконец, За всё, что вынес ты мятежною душой. Пусть небо ниспошлет заслуженный покой.

Восстав, в океане неистовость вод Тяжелыми всплесками бьет до высот. Под яростный рев строит призраки гор, И буря безбрежный, безгранный простор Одевает, как в дым, Дуновеньем своим. «Ни с места!» — воскликнул — палитра в руках — Старик чародей, и взмутившийся прах Покорен, заслышавши гения зов; И, в бурю, безмолвно громады валов Вот стоят, как во сне, На его полотне.

С зеленого трона спокойной вершины, Поднявшись тревожно в темнеющий свод, Гонимые бурен, по краю стремнины Две тучки печальные мчались вперед. Но даже и буря, в порыве жестоком. Одну от другой оторвать не могла, Хоть злобой дышала и в небе широком Их, с места на место бросая, гнала. И вместе, всё дальше, по темной лазури, Прижавшись друг к другу, в безбрежную высь, Гонимые злобным дыханием бури, Две тучки, две грустные тучки неслись.

Если время придет и ты Этот холм посетишь, мой друг, Хорошенько всмотрись в цветы, Распустившиеся вокруг. Не ветрами и не дождем Семена их занесены, И не щедрой рукой весны Разукрашен мой новый дом. То — неспетые песни, друг, Что я в сердце с собой унес. Славословья любви, что вслух, Умирая, не произнес. Поцелуи мои, что я Шлю из горнего мира той, Для которой в мои края Путь закрыт гробовой плитой.

Ночь избавление дарит От слез, мучений и тоски. И горы изменили вид И стали призрачно легки. Все охватил глубокий сон, Спят люди, звери. Тишина. И, освещая небосклон, Плывет торжественно луна. И над Сипаном [6] диск повис, Мерцая светлым серебром, И он глядит безмолвно вниз На грустный мир, объятый сном. Сереброкудрою струей Лучи прохладные текут И, распыляясь над землей, Дремоту сладкую несут. Но край несчастный мой лишен Отдохновения и сна, И полон ужасами он: Скрывает муки тишина. Кто будит сумрак гробовой. Не устает рыдать, стонать? Чей вопль мешается с мольбой? Увы, всего не рассказать! Там путник занемог в пути, Прихода смерти в муках ждет; Отцу покоя не найти, — Он дочь умершую зовет. И старца стон в тюрьме сырой, И стон страдалицы во мгле. И гибнет юноша-герой. Отдавший жизнь родной земле. Ночь над Арменией темна, Вокруг необорима тень. Когда ж рассеется она И засияет новый день?

Моя прошлая жизнь, с нею прошлый мой год — Два седых старика, ослабевших, недужных, — К дальней вечности путь свой держали вперед, В задушевном раздумье, в беседах содружных «Я взрастил благовонный, сияющий сад,— Первый вымолвил так, обращаясь к второму, — Животворный струили цветы аромат, — Все цветы расточил я по миру людскому». И ответил второй: «Много чувств, много сил, Много было во мне вдохновенья святого. Как и ты, я всё отдал и всё расточил В песнопеньи любви, в светлой щедрости слова». Первый снова сказал: «Но в долине людской Я оставил и холод, и сумрак, как прежде». — «Я оттуда ушел, — так ответил другой, — И тоскуя душой и не веря надежде». Первый громко сказал: «Вновь настанет расцвет, И покроется снова долина цветами!» Но другой ничего не промолвил в ответ. И к дороге своей он поникнул глазами Так вся прошлая жизнь, так и прошлый мой год — Два седых старика, ослабевших, недужных,— К близкой вечности путь свой держали вперед В задушевном раздумьи, в беседах содружных.

Бессонница томит меня в постели, Лежу и тщетно жду прихода сна, И мысли мрачные мной овладели, И эта ночь особенно длинна. Ах, были дни, еще совсем недавно, Мир нежно, точно мать, меня ласкал, Познал тогда я дни восторга явно И мрак ночной меня не угнетал. Любовь прошла, развеялись мечтанья. Нет бодрости и силы прежних дней. Настали дни глубокого страданья, И ночи кажутся теперь длинней. Бессонница теперь меня терзает, В своей постели мучаюсь без сна. Ночь бесконечна, всё не рассветает, — Как долго, долго тянется она!

В печальном сумраке ночном Бессонны я и скорбь моя. Хотим припомнить мы вдвоем. Как с нею повстречался я. «Скажи мне, скорбь, моя родня, Товарищ неразлучный мой, Из-за чего, с какого дня И как связалась ты со мной?..» И, вспоминая в тишине. Она рассказывает мне: «Давным-давно, коль хочешь знать, Смотря на колыбель твою И тихо плача, пела мать Уныло „баюшки-баю“. И в сердце детское твое Вошла я с песенкой ее. Ты был когда-то очень мал — Не больше сына своего — И с хилым сверстником играл. Он сиротою был. Его Все колотили, не любя. С тех пор узнала я тебя. Однажды, дверь загородив. Хозяин должнику грозил. Бедняк, отчаявшись, чуть жив, У неба помощи просил: „Спаси, о боже! Нет житья!“ С тех пор я спутница твоя. Пришел раз человек с сумой, Держа ребенка под тряпьем: „Нас гонят прочь с земли родной. Так пожалей, молю Христом! Дай нам погреться у огня“. С тех пор и знаешь ты меня. Теперь уже не вспомню я, Кто это был: твой верный друг. Возлюбленная ли твоя, Которой ты любим, — но вдруг Надежда навсегда ушла. С тех пор тебя я обрела. Увянув от забот и дел, Угасла милая, бледна… Сквозь слезы долго ты глядел На гроб любимой, но она Навеки скрылась под землей. С тех пор сдружилась я с тобой». В печальном сумраке ночном Бессонны я и скорбь моя. Хотим припомнить мы вдвоем, Как с нею повстречался я. И долго речь ее течет, И бедствиям потерян счет.

Прошла, о боже, дымом жизнь моя! Иссохли кости — сжег их полдень жгучий. Иссякло сердце. Пал, подкошен, я, Свой путь забыл от скорби неминучей. Мой хлеб — укор людей чужих; Мой отдых — на путях изгнаний; День полон злых вестей и криков злых; Ночь до утра полна глухих рыданий. Томился я, как филин средь руин. Как воробей на крыше — одиноко. О боже! Я бессилен, я один… Ужели час спасения далеко?

Земля армян, наш край родной, Землею бедствий был века. Сравнил бы их с Масис [8] -горой, Горой, ушедшей в облака. Писал в мучительной тоске О ранах родины поэт [9] , — И сорок лет с пером в руке Всегда ты шел ему вослед. К крестьянам ты входил как друг. Ты знал их горестный удел, О бедах хижин и лачуг Поведать людям ты сумел. Заслужен твой венец! И вот Посланцы родины идут — Тебя благодарит народ За твой большой, священный труд. Певец, твое бессмертье в нем. Твой дар — могучий дар творца, Который трепетным огнем Воспламеняет нам сердца.

«Ты почему меня забыл?» — Я слышу девушки укор. «Ты почему про нас забыл?» — Пожаловались кручи гор. Ах, вы не сетуйте, друзья, Что я вас больше не пою. Душою изменился я, Боль истомила грудь мою. «Мы исцеление найдем», — Сказала девушка, любя. Сказали горы: «Мы снесем Твое страданье за тебя». О нет, красавица, любви Уж больше сердца не спасти. Вам, горы милые мои, Моих страданий не снести. Ах, боль таю, но как мне быть, Чтоб эту боль другой постиг? Глубоко сердце — не открыть. Глубоко сердце. Нем язык.

Дни тянутся мои грустны, бесплодны, И с рокотом мятежных чувств моих Иду среди рядов могил холодных Друзей любимых и надежд былых. Я их похоронил. О, путь жестокий! Я стал чужим в родной стране моей. Иду, томясь, как путник одинокий, Без крова, теплой ласки и друзей. Те, кто вокруг, меня не понимают, Им чужд язык мой, скорбь моя тяжка, О лучшем дне они и не мечтают, Им по нему неведома тоска. Ничтожная толпа, тупое стадо, Трусливые лжецы и торгаши, От вашего всё увядает взгляда: Улыбка, вера и полет души. Так перед кем же сердце я открою, Кому спою о горечи моей? И для кого пожертвую собою? Возможно ль жить на свете без друзей? Дни тянутся мои грустны, бесплодны, И с рокотом мятежных чувств моих Иду среди рядов могил холодных Друзей любимых и надежд былых.

Певцы былые! Чуть блеснул рассвет, Счастливые, вы песнь свою слагали, Вы видели предел армянских бед, Живой мечтой народ свой утешали. О благородной родине своей Вы пели, хоть она томилась пленной, Но радостью грядущих славных дней Звенели ваши струны вдохновенно. А вот сейчас растерзана страна И с нею сердца нашего святыни. Мечта — мираж. Рассеялась она И не обманет больше нас в пустыне. Чуть возмужав, мы головы клоним, Увяли мы, умолкли в сердце звуки. Ни божества, ни песен не храним, И лиру выронили руки.

Нелегок был путь, полночный наш путь… Но выжили мы Средь горя и тьмы: К вершинам идем, чтоб вольно вздохнуть В армянских горах, В суровых горах. Сокровище мы издревле несем: Глубокой оно Душой рождено, Народной душой в пути вековом В армянских горах, В высоких горах. Из светлых пустынь кидались на нас Орда за ордой; Разили бедой, Весь наш караван терзая не раз В армянских горах, В кровавых горах. Ограблен, разбит был наш караван… Разрознен средь скал, Дорогу искал, Считая рубцы бесчисленных ран, В армянских горах, В печальных горах. И наши глаза взирают с тоской На сумрак земли, На звезды вдали: О, скоро ли утро вспыхнет зарей В армянских горах, В зеленых горах?!

Я странник, сестра, простой пилигрим, В неведомый край ищу я дорог; Оторван от жизни, судьбою гоним.               Бреду одинок. Преследуют душу прошедшие дни, Не знаю покоя, хоть всеми забыт, Изранены ноги, устали они,               И сердце болит. Но дальше бреду я, усталый, в пыли. Всё дальше от счастья бегу, что ни день. От отчего дома, родимой земли,               Как дикий олень… Тебя повстречал я, и я не солгу,— Ты мне говоришь, что рассеялся мрак, Что счастье мне дашь, что напрасно бегу               И жалуюсь так… Наивная! Небо свидетелем мне, Ужель я так низок, бесчестен, жесток. Чтоб в этой тюрьме, в этой мрачной стране.               Счастливым быть мог!

Идем, идем с далекого Востока, От синих гор, где дальний небосклон; Давно, давно идем мы издалека — Из тьмы веков, из сумрака времен… Лилася кровь, как волны океана, Текла рекой из наших тяжких ран, Страдали мы от зноя, от тумана, Дышал в лицо угрюмый ураган… Погибла ты, отчизна дорогая, И знамя всё истерзано в куски,— Покоя нет, и нет родного края, И бродим мы средь мрака и тоски… Но мы идем, надеждою согреты, Идем вперед, гонимы роком злым, Святой огонь священного завета В своей груди упорно мы храним… Идем, идем… Нам путь лежит далеко. Нас не страшат удары злой судьбы, Идем, идем с далекого Востока Мы, не боясь ни бури, ни борьбы.

Армянское горе — безбрежное море. Пучина огромная вод; На этом огромном и черном просторе Душа моя скорбно плывет. Встает на дыбы иногда разъяренно И ищет, где брег голубой; Спускается вглубь иногда утомленно, В бездонный, глубокий покой… Но дна не достигнет она в этом море И брега вовек не найдет. В армянских страданьях на черном просторе Душа моя скорбью живет.

Мы поклялись стремиться к свету, И нас с дороги не свернуть. Туманом сумрачным одетый, Безвестен наш далекий путь. Мы шли, изранив грудь и ноги. Сквозь ветры, пламя и клинки, Но не свернули мы с дороги, Мечам и бурям вопреки. И пусть разорваны знамена, И мы скитаемся в пыли, И нет нам права и закона, И горек хлеб чужой земли, — Но мы бороться не устали, И не забыли мы завет, И ловит взор в небесной дали Священной клятвы горний свет.

Паши, мой плуг, пашня ждет, Тяжелый выпал нам год. Стоит пред старостой дед: «Плати налог, дармоед!» — «Нет денег, беден мой дом…» — «Тогда вола отберем!» — «Убей, мне жизнь не мила, Оставь для плуга вола, — Весной посеем, даст бог, Тогда отдадим налог…» И снова весна пришла. Мы в плуг запрягли вола: Паши, мой плуг, чернозем, Пшеницу мы соберем. Налог отдадим тотчас, Останется вол у нас.

Ты вертись, веретено, Не ленись, веретено, Для сирот, веретено, Ты оплот, веретено. Лунный свет в окно упал, На веретено упал. Ночь я целую пряду, Пряжу белую пряду. Я пряду сквозь слезы нить, Чтобы сирых прокормить. Ты вертись, веретено, Не ленись, веретено, Для сирот, веретено, Ты оплот, веретено.

С младенчества тропою вверх прямой Я неуклонно Иду на лоно Святынь, — хоть их не знает разум мой. С младенчества обрывистой тропой По круче горной Иду, упорный, — И вот нашел на высотах покой. Покинул я внизу, в глубокой мгле, Почет, богатство, Зависть, злорадство — Всё, что гнетет свободный дух к земле. И вижу я (прозрачна даль в горах) С моей вершины — На дне долины Как просто всё и пусто! Душный прах! Легка сума: в пути я не устал. Песней и смехом Играю с эхом — И весело схожу за перевал.

Ты мою родину видел? Скажи! Видел ли ты те холмы небольшие В роскоши яркой весенних лучей, Где расхищают свои и чужие, Слез окровавленных льется ручей? Видел ли ты, как, росою омыты. Грезили, в гроздьях алмазных, сады; Как озлобле́нной толпой паразиты Грабили тяжких усилий плоды? Видел ли ты, как угрюмо нависли Скалы над бешенством вспененных вод? Не пробудили ль печальные мысли Сломанный мост и разрушенный свод? Видел ли ты в одиноких селеньях Грязь, нищету — результаты оков? Видел ли дикие распри, гоненья, Суд беспощадный старшин и попов? Видел ли клад, под лохмотьями скрытый? Юга цветущего жалкую дочь? Губы печатью молчанья покрыты, В сердце измученном вечная ночь? Ты мою родину видел? Скажи!

Зеленой весны Наступила пора. Ты видишь, мой друг, Зацветает гора. Взберемся на гребень вершины с тобой, — Там солнце и неба простор голубой! Весна расцветает, Долина пестра. Мой друг, пробудись, — Ожидает гора. О, сколько на склонах цветов расцвело! И ветром дыхание их донесло… И птицы весну Выкликают с утра. Пойдем, милый друг, — Зеленеет гора. Поднявшись на солнечную крутизну, Мы с птицами вместе прославим весну!..

С пеньем пришел, Тенью ушел Саят Нова. Любя пришел, Скорбя ушел Саят Нова. С лучом пришел, С мечом ушел Саят Нова. И всё ж нашел Любви слова Саят Нова.

На странствия нас судьба обрекла, Лишила навек родного угла. По миру скитальцами мы брели, Прошли все моря, все страны земли. И всё же, свидетель тому весь свет, Не сломлен наш дух годинами бед, Живет он везде, куда б ни проник И где б ни звучал армянский язык. И наше потомство из рода в род С горячей надеждой идет вперед. И наши напевы еще гремят, Развалины наши еще дымят… И снова встает из праха руин Могучий народ, народ-исполин. Печатью страданий мечены лбы, Во взглядах — тайна большой судьбы. О древний Масис, родной Алагез [12] , Двуглавый гигант, двугорбый колосс, И вы, чьих мыслей орлиный взлет Царит над вечным снегом высот, — Месроп и Саак [13] , а с вами все те, Что не дали нам блуждать в темноте, Открыли родник умов и сердец, Ваш лоб венчает алмазный венец! Пока существуют подобные вам, Внимая призыва горячим словам, Всё вверх, всё вперед неуклонно пойдем, Как ни был бы крут и тяже́л подъем И праздник настанет, награда близка. И мир узнает, что сквозь века В писаньях и в песнях из рода в род Свой светоч пронес армянский народ.

Из тех великих и бессмертных дум, Что создает в союзе с сердцем ум, Из тех глубин душа взвилась в эфир, Чтоб с высоты взглянуть на божий мир. И вот моей души струится свет Там, где ни лжи, ни сплетен, ни клевет, Где нет в помине ни теней, ни туч. Где никогда не меркнет солнца луч. Высокое сродни душе моей. Без злобы, без печалей, без страстей Душа, сияя, в небесах парит, С надзвездной высоты на мир глядит. Огромен мир, широк — но всюду он На части рубежами разделен, Что ни страна — то свой суровый бог И сонм святых, пристрастен и жесток. И видно с высоты моей душе: Мир утонул в нужде и грабеже. И злобный бог мученья людям шлет, И жизнь везде — страданье, тяжкий гнет. И в целом мире нет страны такой, Где б труд царил и творческий покой, И где могла бы человека грудь Любви чудесным воздухом вздохнуть… Душа моя смущенно смотрит вниз: Нет сердцу ни пределов, ни границ — Всегда любовь находит в нем приют, Всегда все чувства песню в нем поют. С моих высот я нисхожу душой, Чтоб в светлых думах обрести покой. Опять она в мою вернулась грудь. Чтоб чистым воздухом любви вздохнуть.

Итак, признаюсь вам, друзья, С моею музой в ссоре я, Теперь по собственной вине Писать экспромты трудно мне. Да, да, почтенные друзья, Давно в разлуке с музой я. Теперь я выезжаю в свет, Тут заседанье, там обед, Уж я политик, тамада, А муза скрылась без следа… Мне говорили, что она Теперь в горах живет одна, Что часто плачет в тишине, Что не забыла обо мне… Но кровью залиты пути, И трудно ей назад прийти. Когда б не груды мертвецов, — Благоухание цветов Живило б мирные поля!.. Когда вздохнет моя земля, Когда, отчизны вольный сын, Запросит песен армянин, Она придет — и тут, друзья, С экспромтом не замедлю я!

Я с юности направил взор в неведомый простор, Мой ум и сердце всё парят над бездной с давних пор; Но каждый раз, родимый край, тоска мне душит грудь, Когда я оглянусь на твой многострадальный путь, На молчаливые ряды изгнанников-сынов, На горе разоренных сел, сожженных городов,                    О, милый мой край,                    Унылый мой край! Я вижу; топчет лютый враг тебя, моя земля, Твое прекрасное лицо, цветущие поля; Я слышу стоны городов и разоренных сел И крики тех, кто нам принес кровавый произвол, Кто превратил в долину слез родимые края, И в песнях жалобных твоих осталась боль твоя.                    О, горный мой край,                    О, скорбный мой край! Ты вся изранена, земля, и всё же ты жива, Стоишь готовая сказать заветные слова. И веришь ты, что на твоем таинственном пути Тебе сама судьба, сам бог поможет их найти. Мы ждем великих слов твоих, мы напрягаем слух, Ты станешь той страной, куда стремится вольный дух.                    Священный мой край,                    Бесценный мой край! И верим мы — взойдет заря, настанет тьме конец, И воссияет яркий свет ликующих сердец, Блеснут вершины гор твоих, и, выглянув из туч, Впервые старый Арарат улыбкой встретит луч! И воспоет твою судьбу словами новых лет Не осквернивший уст своих проклятьями поэт,                    Грядущий мой край,                    Встающий мой край!

Ты явился к нам из страны снегов Вестником любви, правды, красоты. В жаждущих сердцах пробудились вновь О счастливых днях светлые мечты. Пусть же зов летит из страны в страну Тех, кто будит ум и сердца людей, И свои мечты пусть сольют в одно Люди разных стран в эти дни скорбей. Пусть сердца любовь верная скрепит. Пусть союз их ввек будет нерушим, И дыханье их пусть одно живит, И сердца горят пламенем святым. Об одном пусть спор будет у людей И одно всегда им волнует грудь: В чьей душе любовь крепче и светлей, Кто к добру верней пролагает путь. Пусть, поэт, мечты оживут твои, Если правда то, а не звук пустой, Что на свете есть место для любви, Что мы можем жить все одной семьей.

Когда мне люди говорят, Что злобой Грузия кипит,— Я, изумлением объят, Испытываю боль и стыд. Неправда! Даже враг, и тот Признает, что на белый свет Тепло глядит ее народ, Что хлебосольней края нет. Она покрыта сотней ран И претерпела сотни мук, Но ни убийство, ни обман Ее не оскверняли рук. Не в преступлений мглу и муть, А к блеску зорь грядущих дней Она указывает путь Рукой приветливой своей. Кому не ясно, что ведет Ее всё выше твердый шаг? Кто может утверждать, что вот — Ее окутал смертный мрак? Недаром перед ней стеной Казбек возносится в лазурь, Чтоб охранять ее от злой Напасти полуночных бурь. Недаром Понт к ее садам Свое дыхание струит, Чтоб каждый куст был вечно там Цветами свежими покрыт. И кто же не слыхал из нас, Как всюду в Грузии народ, Над бедами судьбы смеясь, Беспечно, весело поет? Когда мне злобно говорят: «Над бездной Грузия стоит»,— Я, изумлением объят, Испытываю боль и стыд.

Резвился в Кошакаре [14] я, С косулей бегая, Ануш, На изумрудный склон взойдя, Увидел дивный сон, Ануш. Ту гору ветер тучей скрыл, Свет солнца моего затмил, И к богу я воззвал, но был К моим словам он глух, Ануш. Моя мечта была светла: Чтоб жизнь вокруг, как рай, цвела, Чтоб вечно длиться песнь могла И светел был весь мир, Ануш. Но быстро рвется жизни нить, Кто умер — тех не возвратить, Уйду и я, — недолго жить. Как быстротечна жизнь, Ануш!

Как дитя, придя в этот мир, я был Послушным всему, наивным, простым, — Что в руках держал, что в сердце таил, Роздал людям всё, холодным и злым. Лишь ребенком был я всегда для всех, Обмануть меня каждый мог шутя. И косились все на детский мой смех, И обиды я терпел, как дитя. Обращались все так грубо со мной — И брат, и жена, и ближний, и друг, И, сердцем скорбя, с глубокой тоской, Как ребенок, всех я оставил вдруг. И усталым стал, и бездомным стал, А бездомным став, томясь и скорбя, К вам иду теперь, — я от всех бежал, — Вы тоже, увы, младенцы, как я!

Владею я бездонным кладом И морем радостей и чар, И, точно высшую награду, Я получил прекрасный дар. Сокровищ бесконечных бездна В просторе сердца моего, Их раздаю я безвозмездно, Но нескончаемо добро. Я не боюсь, не опасаюсь Злоде́ев низких и воров, Иду по свету, рассыпая, Как солнце, блеск своих даров. Богат я, счастлив с дня рожденья, Вновь не вернусь я в этот мир, И отдаю без сожаленья Всё, чем меня он наградил.

С дальних северных сторон, Где бушует вьюги стон, Вы примчались, нимфа, к нам, В наш беспечный, светлый рай, В наш могучий, тихий край, К нашим солнечным лучам. Но других стихий разгул Здесь вас встретил. Обманул Вас приветливый наш юг: В час недобрый, грозовой Тучи черные толпой Собираются вокруг. И у нас теперь — увы! — Не найдете солнца вы, Ни весны, ни тишины, Ни такого уголка, Где б вам жизнь была легка, Дни уютны и ясны. Есть один лишь уголок, Где нет бури и тревог, — В наших он сердцах. И там Вы могли бы отдохнуть: Ведь извилистый к ним путь Хорошо известен вам. Сердце — лучший наш дворец. Наших солнечных сердец Гостьей будьте вы сейчас! Ведь на всем земном пути Вам приюта не найти. Где бы так любили вас!

Ты раскрыл мне взор, он стремится ввысь, К солнцу в горний рай я мечтой лечу, Ты мне разум дал, рвется в небо мысль, Твой безмерный мир я смерить хочу. Ты меня привлек к своей вышине И моей душе ты дал торжество, Озарил лицо ты улыбкой мне, Блеском солнца ты нарядил его. Всё дело твое, весь мир мне знаком. Я взором души и зорких очей Взираю на них и солнечным днем, И сквозь жуткий мрак роскошных ночей. И весел мой дух, он высью влеком, Нет ему преград, границ и дорог, Вселенная вся — мой родимый дом, Где свободный я, равнодушный бог.

Шота! [16] Огонь твоих стихов Поныне не потух! Неукротимый гнет веков Не сокрушил тот дух. Та лира славная гремит Под новою рукой, И новых песен звон разлит По Грузии родной. О мужественные друзья, Вам всем поклон и честь! Несу от Арарата я Вам братской песни весть! Над рубежом былых годин — Заря грядущих дней! Споем же вместе, как один, Гимн ликованья ей! Да будет песня та светла, Пускай гремит вдали — Да заглушает голос зла Во всех углах земли. И пусть, Кавказ, твои сыны На голос наших лир Справлять сойдутся с вышины Многоязычный пир! Эй, брат и друг, сестра и мать И с нами кяманча [17] , Сзывайте всех — и стар и млад — Тот новый день встречать! Да, много, много слез текло, — Будь каждая урок, Что на земле отныне зло Уж не найдет дорог! Что ноешь, умник, заносясь? Мечте не в небе цвесть! Мы люди, мы живем, для нас Жизнь — это то, что есть. Под лиру славного Шота Мы песнь свою споем, И всем понятна песня та — Достойным воздаем. Гремит напевами страна, Предела песням нет; Тех песен тысяча одна — И в них его завет! Привет вам, новые друзья, Былым поклон и честь. Несу от Арарата я Вам братской песни весть!