Угроза с юга

Пока Миклухо-Маклай путешествовал по джунглям Малакки, тучи колониальной агрессии начали сгущаться над восточной частью Новой Гвинеи. В 1870-х годах наибольшая угроза его обитателям исходила из английских самоуправляющихся колоний в Австралии. Там в переселенческой среде быстро набирала силу буржуазия, которая видела в Новой Гвинее поле для выгодного приложения своих капиталов, включая создание плантаций тропических культур, а также источник дешевой полурабской рабочей силы для сахарных плантаций в самой Австралии. Выросшая и окрепшая в немалой степени благодаря «золотой лихорадке», которая потрясла в 1851 — 1861 годах пятый континент, эта буржуазия рассчитывала, кроме того, найти на огромном острове, расположенном на северных подступах к Австралии, новое эльдорадо.

«Из того весьма немногого, что я знаю сам, и из того, что смог узнать от других, — заявил, например, М. Хенран, один из наиболее активных сторонников захвата этого острова, — можно предполагать, что она (Новая Гвинея. — Д. Т.) превратится в богатое поле для плантаторов. <…> Великолепный сахарный тростник и другие тропические растения, выращиваемые туземцами, — приманка, которая привлечет внимание тех, кто пожелает начать и усовершенствовать выращивание риса, сахарного тростника и других продуктов. Наибольшее затруднение, с которым плантатору придется столкнуться в этой стране, будет состоять в подыскании рабочей силы для подъема целины. Для этого могут подойти островитяне Южных морей <…> и уж, конечно, новогвинейские туземцы. Хорошо известно, что на Новой Гвинее имеются золотоносные породы». Аргументы Хенрана напоминали доводы двух немецких колонистов, которые привел в 1869 году Аугуст Петерман в уже знакомой нам статье «Новая Гвинея. Немецкие призывы из антиподов».

Как сообщал в Лондон британский верховный комиссар в западной части Тихого океана сэр Артур Гордон, среди австралийских бизнесменов имелись влиятельные группы, непосредственно заинтересованные в аннексии восточной Новой Гвинеи. «Я имею в виду, — указывал Гордон, — сахаропроизводителей Севера и судовладельцев, занятых в так называемой островной торговле». Сахарные плантаторы Квинсленда и судовладельцы, обосновавшиеся главным образом в Сиднее и других портах колонии Новый Южный Уэльс, оказывали большое влияние на местное правительство и более широкие слои европейских поселенцев, особенно многие тысячи золотоискателей, оставшиеся не у дел после окончания «золотой лихорадки» (добыча золота продолжалась, но не в россыпях, а в глубоких шурфах и шахтах, что было под силу только крупным компаниям, владевшим специальными машинами и механизмами). «Даешь Новую Гвинею!» — этот призыв звучал на митингах, устраиваемых в прибрежных городах и поселках золотоискателей, излагался в петициях, подаваемых правительствам Квинсленда, Виктории и Нового Южного Уэльса. Представление о том, что Новая Гвинея — богатая кладовая полезных ископаемых, особенно золота, крепко засело в сознании многих австралийских любителей легкой наживы.

Попытки организовать колонизационную экспедицию на Новую Гвинею начались в Австралии еще в середине 1860-х годов. В январе 1872 года из Сиднея к новогвинейским берегам отправился бриг «Мэри» с большой группой золотоискателей, но этот корабль потерпел крушение на Большом Барьерном рифе. В следующем году английский капитан Джон Морсби, совершавший на военном судне «Бэзилиск» рекогносцировочные плавания вдоль берегов Новой Гвинеи, обнаружил на ее юго-восточном побережье и назвал именем своего отца, адмирала Ф. Морсби, удобную гавань с большим папуасским селением (ныне Порт-Морсби). Уже в следующем году здесь начали действовать английские миссионеры.

Новый этап в истории англо-австралийского проникновения на Новую Гвинею начался в 1874 году, когда притязания австралийских экспансионистов были поддержаны в Лондоне Королевским колониальным институтом — рупором и орудием наиболее агрессивных кругов британской буржуазии. Получив от одного из основателей института письмо с призывом аннексировать восточную часть Новой Гвинеи, министр колоний лорд Карнарвон отправил копии губернаторам английских колоний в Австралии с предписанием сообщить мнения местных правительств по этому вопросу. Все колонии высказались за аннексию.

Двумя месяцами позднее Карнарвон отправил в Австралию новый циркуляр, запрашивая, согласны ли местные правительства финансировать британскую экспансию в Океании. Ответы были уклончивые или отрицательные: австралийские политики предпочитали, чтобы имперское правительство само несло все издержки. Но еще до того, как эти ответы были получены в Лондоне, британский кабинет в декабре 1875 года принял решение повременить с аннексией Восточной Новой Гвинеи, поскольку ей в то время не угрожали другие державы. Правительство Дизраэли, занятое европейскими делами и проводившее активную колониальную политику в других регионах мира, не желало форсировать дальнейшую экспансию в южных морях. Заместитель министра колоний Р. Херберт так комментировал политику своего правительства в Океании: «Дальнейшие аннексии произойдут в надлежащее время; но сообщать миру (Германии, Соединенным Штатам, Франции и др.), что мы уже теперь это замышляем, значило бы погубить все дело и помешать спокойному приобретению господствующего влияния на островах».

Однако распространение слухов о богатствах Новой Гвинеи привело к тому, что отдельные авантюристы все чаще планировали «освоить» остров на свой страх и риск. В 1876 году в Лондоне была создана Новогвинейская колонизационная ассоциация, которая намеревалась отправить на остров большую вооруженную экспедицию. Ее руководитель лейтенант Роберт Армит выпустил брошюру, в которой, ссылаясь на воззрения антропологов-расистов, объявил обитателей Новой Гвинеи ответвлением негроидной расы, неспособной к самостоятельному развитию, и этим обосновал «право» созданной им ассоциации хозяйничать в краю папуасов. Бравый лейтенант утверждал, что у него много высокопоставленных сторонников. Однако проект Армита не был осуществлен, так как английское правительство отказалось санкционировать его. Примечательно, что этот искатель удачи намеревался обосноваться на северо-восточном побережье, в районе залива Астролябия, где климат и рельеф, по его словам, наиболее благоприятны для европейских колонистов. Не называя по имени русского путешественника, Армит намекал, что Россия имеет виды на эту часть Новой Гвинеи. Проект Армита — пусть неосуществленный — показывает, что Николай Николаевич не зря беспокоился о судьбе папуасов Берега Маклая.

 

Путешественник начинает борьбу

Когда Миклухо-Маклай вернулся в Сингапур из своего первого путешествия по Малакке, газеты широко обсуждали новогвинейскую проблему, причем казалось, что лондонское правительство склоняется к аннексии. Газетные сообщения встревожили ученого. 24 мая 1875 года он отправил письмо П.П. Семенову, фактически руководившему деятельностью РГО. По косвенным данным, в этом не дошедшем до нас письме исследователь сообщил о своем намерении сплотить «в одно целое» обитателей Берега Маклая, чтобы противостоять британской аннексии, а также просил выяснить, поддержит ли русское правительство его начинание. Не получив ответа, Миклухо-Маклай по возвращении из второго путешествия по Малакке послал 28 октября новое письмо Семенову.

«Известие о намерении Англии занять ½ Новой Гвинеи и вместе с тем, вероятно, Берег Маклая, — писал ученый, — не позволяет мне остаться спокойным зрителем этой аннексии. <…> Вследствие настойчивой просьбы людей этого Берега я обещал им вернуться, когда они будут в беде; теперь, зная, что это время наступило и что им угрожает большая опасность (так как я убежден, что колонизация Англии кончится истреблением папуасов), я хочу и должен сдержать слово. <…> Не как русский, а как Тамо-боро-боро (наивысший начальник) папуасов Берега Маклая я хочу обратиться к Его Императорскому Величеству с просьбой в покровительстве моей страны и моих людей и поддержать мой протест против Англии. <…> Будучи неопытен во всех этих делах, т. е. официальных вопросах, я решаюсь обратиться к Вашему Превосходительству и, надеюсь, не получу отказ».

Разъясняя смысл этого обращения к царю в письме Семенову, написанном в январе 1878 года, ученый подчеркивал, что отнюдь не помышлял о русской колонизации Берега Маклая.

«Что мне казалось (и кажется) желательным, — писал он, — был "протекторат" части Новой Гвинеи, которой жители через мое посредство подчинятся некоторым международным обязательствам и которые, в случае насилий со стороны белых, имели бы законного могущественного покровителя». Отсюда видно, что Миклухо-Маклай, прослушавший курс международного права в Гейдельбергском университете, понимал протекторат как особое отношение между сильным и слабым государствами, заключающееся в том, что первое должно защищать последнее, а последнее, даже оказывая определенные услуги первому, остается суверенным, то есть независимым. Однако в последней трети XIX века, по мере усиления колониальной экспансии европейских держав, под протекторатом стали все чаще понимать господство, даже «особый род завладения территорией». Вероятно, именно так истолковали в Петербурге предложение Миклухо-Маклая. Пройдет немного времени, и Николай Николаевич освоится с таким пониманием термина «протекторат».

О реакции в РГО и российском МИДе на письмо ученого от 24 мая никаких данных найти не удалось. Но, как свидетельствуют архивные материалы, Семенов, получив письмо от 28 октября, переслал его в МИД. В сопроводительном письме он просил указаний, как отвечать путешественнику на его запрос, продиктованный известием «о намерении Англии занять часть Новой Гвинеи» и желанием «предотвратить от папуасов пагубное для них влияние английской колонизации».

В связи с этим запросом в департаменте внутренних сношений МИДа, только что возглавленном Ф.Р. Остен-Сакеном, была подготовлена обстоятельная записка «О русском путешественнике Миклухо-Маклае». Документ, предназначенный для доклада царю, готовился очень тщательно; в его редактировании участвовал сам канцлер — престарелый князь А.М. Горчаков. В записке отмечалось, что «благодаря необыкновенной силе воли, прямоте характера и умению обращаться с дикарями» путешественник сумел в 1871 — 1872 годах приобрести огромное влияние на папуасов Берега Маклая. В дальнейшем он «часто имел случай наблюдать пагубное влияние европейской цивилизации, когда она приходит в соприкосновение с первобытными порядками диких островитян». В документе отдавалось должное «бескорыстным, истинно человеческим стремлениям» Миклухо-Маклая, но предлагалось отклонить его просьбу о протекторате. Ознакомившись с запиской, Александр II одобрил содержащийся в ней вывод. Такое решение было предсказуемым: отвергнув в 1870 году колонизационный проект барона Каульбарса, русское правительство предпочитало и дальше воздерживаться от колониальной экспансии в далеких южных морях. Что же касается Остен-Сакена, то, став директором департамента, он неукоснительно придерживался политического курса верховной власти и, сохраняя благожелательное отношение к Миклухо-Маклаю, скептически относился к его проектам.

24 декабря 1875 года товарищ (заместитель) министра иностранных дел Н.К. Гире направил Семенову «доверительное» письмо, в котором говорилось: «Ввиду отдаленности этой страны и совершенном отсутствии там русских интересов предложение Миклухо-Маклая не может быть никоим образом принято нашим правительством. Такое решение подлежит еще тем соображениям, что участь Новой Гвинеи решится в ближайшем будущем, так как не только Англия, но и Голландия заявляют притязания на этот остров».

Предупредив в письме от 29 октября о своем намерении вскоре отправиться на Новую Гвинею, Миклухо-Маклай попросил Семенова безотлагательно прислать телеграмму с намеком, «на что я могу надеяться со стороны русского правительства». Однако вице-президент РГО, возможно не без умысла, предпочел сообщить о решении правительства письмом. Оно было отправлено в феврале 1876 года, но получено исследователем почти два года спустя, уже по его возвращении с Берега Маклая. Помимо изложения позиции «Высшей Инстанции», Семенов выразил в письме сожаление, что путешественник, по-видимому, переходит «с почвы научной на почву чисто практическую». Рассказывая впоследствии о научной и общественной деятельности Миклухо-Маклая, Семенов назвал нашего героя «трибуном диких папуасов».

Но как добраться до Берега Маклая? На русское военное судно на сей раз рассчитывать не приходилось. Оставалась одна возможность: найти торговую шхуну, совершающую плавание на острова северо-западной Меланезии, владелец или фрахтователь которой согласится за плату доставить путешественника в залив Астролябия. У Николая Николаевича, как обычно, не было денег на оплату проезда и закупку снаряжения для новой экспедиции. X. Я. Алкерсмит, глава батавской фирмы «Дюммлер и К0», все более настойчиво напоминал о возврате долгов, по которым набегали значительные проценты. Но друзья познакомили русского путешественника с другим голландским коммерсантом — банкиром, купцом и судовладельцем К. Шомбургком, обосновавшимся в Сингапуре. Этот негоциант согласился — разумеется, небескорыстно — отправить Миклухо-Маклая на зафрахтованной шхуне «Си берд» и ссудить средствами для закупки необходимых припасов. Шхуна должна была уйти в очередной «островной» рейс из яванского порта Черибон в феврале 1876 года. Место и время отправки устраивали Миклухо-Маклая. Покинув Сингапур, где он «боялся невольно, мимоходными замечаниями даже, повредить делу малайцев», Николай Николаевич получил три месяца, чтобы отдохнуть на Яве, по возможности поправить свое здоровье перед новой экспедицией и подготовить несколько публикаций.

Новый генерал-губернатор Нидерландской Ост-Индии ван Лансберге любезно принял в Батавии именитого путешественника, дал указание помочь ему приобрести земельный участок для создания зоологической станции, но не пригласил — в отличие от Лаудона — погостить в своей резиденции в Бейтензорге. Николая Николаевича привлекали туда романтические воспоминания, освежающий, хотя и коварный, микроклимат этого города-парка. Стесненный в деньгах, он снял просторный, но ветхий домик в кампонге (деревне) Эмпанг близ Бейтензорга.

Тишина и спокойствие, а также прогулки в тенистом парке и по окрестным холмам восстановили душевное равновесие и способствовали научному творчеству. Ученый продолжил разработку собранных материалов об аборигенах Малаккского полуострова. Его две статьи по этим вопросам, появившиеся на немецком языке в батавских научных журналах, как и опубликованное там ранее сообщение о путешествии по Джохору, были перепечатаны в переводе на английский язык в Сингапуре в журнале местного отделения Королевского азиатского общества.

Прежде чем покинуть полюбившуюся ему Яву, Миклухо-Маклай позаботился также о том, чтобы пополнить корпус публикаций о двух своих новогвинейских экспедициях. Николай Николаевич наконец полностью завершил и передал в журнал Королевского общества естествоиспытателей Нидерландской Индии вторую часть «Этнологических заметок о папуасах Берега Маклая» — труда, которому суждено было остаться самым крупным его исследованием по этнографии Северо-Восточной Новой Гвинеи. В другом батавском научном издании появилось его сообщение о языках ковиайцев. Кроме того, Николай Николаевич отправил выдающемуся французскому врачу и антропологу Полю Брока статью о начатках искусства у папуасов Берега Маклая. Эта любопытная, хорошо иллюстрированная статья была напечатана в журнале Парижского антропологического общества.

Тогда же Миклухо-Маклай послал Вирхову для публикации в его журнале три небольших сообщения. Два из них были посвящены сексуальным обычаям даяков острова Борнео (ныне Калимантан). В них описывались ампаланги — палочки с шариками на обоих концах, которые вставляются через специально проделанные отверстия в мужской половой член, чтобы увеличить сексуальное возбуждение женщины. «Что половое влечение способно на многое — это старый, многократно доказанный факт, — писал Николай Николаевич в сопроводительном письме, имея, очевидно, в виду и собственный опыт, — но то, что оно заставляет мужчину делать такие вещи, превосходит все, о чем я раньше слышал и читал».

Из писем и газет, посылаемых ему из России, Миклухо-Маклай узнал, что некоторые «патриотически вдохновленные мужи» упрекают его за то, что большинство статей он публикует на иностранных языках, и просил Остен-Сакена и секретаря РГО защитить его от этих нападок. Путешественник объяснил, что с юности предпочитает не писать, а диктовать свои работы, править продиктованные тексты и отдавать их тому же писарю для подготовки беловика. В Сингапуре и на Яве невозможно было найти русского писаря. К тому же он считает необходимым внимательно читать корректуру (и, добавим, вносить в нее изменения и дополнения), что исключалось в случае отправки рукописей в Россию. Впрочем, известность Миклухо-Маклая на родине выросла настолько, что его статьи — дословно или в изложении — довольно быстро появлялись в журналах и газетах в переводе на русский язык.

В письме Вирхову от 23 ноября 1875 года Николай Николаевич — как медик медику — описал симптомы своих недугов: «Я сильно страдаю от малярии, которая приняла замаскированную форму; меня очень беспокоят невралгии тройничного нерва (I и III ветки); к тому же значительная анемия (следствие лишений во время последнего путешествия) вызывает слишком частые и потому очень тяжелые припадки головокружения». Путешественнику удалось, как он и предполагал, за два месяца справиться с анемией «при помощи рациональной диеты + препаратов железа + большого покоя». Возьмем на заметку поражение тройничного нерва — одного из основных в голове человека. Быть может, уже тогда начиналась страшная болезнь, которая свела в могилу «белого папуаса».

В январе 1876 года Миклухо-Маклай переселился в Чери-бон — портовый город на северном побережье Явы — и, поселившись в гостинице, начал приобретать снаряжение и припасы для экспедиции в ожидании прихода шхуны «Си берд». Отправляясь на Новую Гвинею, чтобы попытаться защитить своих друзей — обитателей Берега Маклая, путешественник не упускал из виду ситуацию в Папуаковиай. Из Черибона он отправил письмо генерал-губернатору Лансберге, в котором сообщил, что осенью представил его предшественнику записку о социальном и политическом положении папуасов Берега Папуаковиай. «В этом письме, — говорилось в послании, — упоминалось, между прочим, о существовании настоящей торговли рабами, которых вывозит с Новой Гвинеи и для коих сборным пунктом служит о-ва Серам-Лаут. Преждевременный отъезд <…> генерал-губернатора Лаудона был, вероятно, причиной того, что мое письмо покоится в архиве без надлежащих последствий». Николай Николаевич просил «во имя человечности и справедливости» принять какие-то меры для облегчения печального положения жителей данных областей. На копии этого письма, сохранившейся в бумагах нашего героя, имеется его пометка о том, что по возвращении из второй экспедиции на Берег Маклая он получил в 1878 году следующее сообщение от X. Левисон-Нормана, одного из советников генерал-губернатора: «Рабство в Тернате и Тидоре будет отменено в будущем году». Однако в действительности долговое рабство в этом районе сохранялось вплоть до XX века.

Перед отправлением в плавание на «Си берд» Николай Николаевич расстался со своими слугами — сунданцем Сайнаном и «папуасенком» Ахматом. Вместо Сайнана, негативно проявившего себя в джунглях Малакки, путешественник нанял яванца Сали, который имел поварские навыки. Почему Миклухо-Маклай не взял с собой Ахмата? Возможно потому, что рассчитывал найти более подходящего слугу на островах Океании. Надо думать, путешественник на прощание одарил, чем мог, верного Ахмата, подаренного ему султаном Тидоре, и выправил своему «рабу» необходимые документы. Дальнейшая судьба Ахмата неизвестна.

18 февраля «Си берд» покинул Черибон и спустя две недели вышел на просторы Тихого океана. Накануне отплытия Николай Николаевич послал Семенову новое письмо. Посетовав на то, что он так и не дождался ответа из Петербурга на свой вопрос, хотя князь Мещерский сообщил, что такой ответ был отправлен, Миклухо-Маклай заявил: «Каково бы ни было, однако же, содержание этого письма, сущность моего мероприятия или моего нового путешествия не могла бы быть изменена».

Письмо Мещерского, о котором упомянул Миклухо-Маклай, до нас не дошло. Вероятно, Александр хотя бы намекнул в нем о вероятном решении властей предержащих и посоветовал другу-путешественнику полагаться на собственные силы. Впрочем, само молчание Семенова, уклонившегося от отправки телеграммы «с намеком», было достаточно красноречивым. В своей тесной каюте, страдая от качки, Николай Николаевич размышлял о том, как, действуя в одиночку, защитить своих темнокожих друзей. После продолжительного обдумывания путешественник избрал такой образ действий: превратить «его Берег» из «ничьей территории», не захваченной ни одной из европейских держав, в субъект международного права, для чего объявить о создании там межплеменного союза, некоего квазигосударства, и в качестве главы этого объединения обратиться к правительствам европейских стран с призывом уважать независимость Берега Маклая.

17 марта путешественник написал для отправки Остен-Сакену любопытный документ — «Отрывок из письма г-на Н.Н. Миклухо-Маклая к князю Ал. Ал. Мещерскому в С.-Петербург». Вызывает сомнение сам факт существования такого письма: его черновик отсутствует в бумагах Миклухо-Маклая. Во всяком случае, текст, отправленный Остен-Сакену, — не частное письмо, а послание, рассчитанное на международный резонанс, на самую широкую, причем не только русскую, аудиторию.

«Я нахожусь в настоящее время на пути к Берегу Маклая, — говорилось в этом «Отрывке», — где думаю поселиться с целью, сообразно моему обещанию, стараться, чем и как могу, быть полезным туземцам, т. е. не допустить, насколько будет возможно, чтобы столкновение европейской колонизации с черным населением имело бы слишком гибельные последствия для последних (как, например, это случилось в Тасмании, продолжается в Австралии и будет, вероятно, на островах Фиджи). Я надеюсь, что общественное мнение всех честных и справедливых людей будет для моего дела достаточным покровительством и охраною против бесправных притязаний правительств и против несправедливых и насильственных поступков разных европейских эксплуататоров и искателей обогащения и личных выгод всеми средствами и путями». Путешественник подчеркнул, что попытается «один и без ничьей помощи» защитить своих «черных друзей, отстоять их независимость в случае европейского вторжения». «Если, несмотря на все старания, — продолжал он, — мои усилия окажутся тщетными, научные исследования и наблюдения в этой мне уже отчасти знакомой стране вознаградят, может быть, мои жертвы <…> если нет — сознание, что сдержал данное слово, будет достаточною наградою моего предприятия».

Этот «Отрывок» Миклухо-Маклай приложил к письму Остен-Сакену, датированному 26 марта. «Надеясь, что читая первый или один из первых в Европе о моем решении, — писал он «многоуважаемому Феодору Романовичу», — Вы согласитесь, что только слабость характера или трусость перед препятствиями и опасностями могли бы помешать мне сдержать слово. <…> Надеюсь и не сомневаюсь, что Вы согласитесь, что мое, или, вернее, наше (мое и моих черных "proteges") дело правое, и пожелаете нам успеха». Далее следовали ключевые строки, раскрывающие замысел нашего героя: «Высадившись на Берегу Маклая, я пошлю письма мои и телеграмму "Голосу" с известием о моем возвращении и объявлением, что Папуасский Союз на Берегу Маклая желает остаться независимым и будет до крайней возможности протестовать против европейского вторжения».

Это письмо Остен-Сакену, отправленное в апреле — вместе с пачкой других писем — с капитаном шхуны «Скотленд», возвращавшейся с островов Палау в Гонконг, дошло до Петербурга к лету 1876 года. В ноябре, когда Петербурга достигло известие, что путешественник прибыл на Берег Маклая, в «Голосе» появилась редакционная статья «Значение деятельности Миклухо-Маклая». «Международное Телеграфное Агентство, — говорилось в статье, — обнародовало на днях телеграмму из Сингапура, извещавшую, что русский путешественник Мик-луха-Маклай снова высадился на северном берегу Новой Гвинеи. Наша печать не обратила внимания на это крайне важное известие. Считаем необходимым объяснить значение возвращения нашего смелого и неутомимого путешественника на остров, где он провел более года среди туземного населения, папуасов».

Далее статья почти дословно повторяла уже знакомую нам записку об ученом, подготовленную в декабре 1875 года департаментом внешних сношений МИДа. Статья заканчивалась абзацем, который осторожный Горчаков вычеркнул из текста, предназначенного для доклада царю: «Если посреди всех разнообразных, своекорыстных интересов, которые сталкиваются теперь на Новой Гвинее, нашему соотечественнику, Миклухо-Маклаю, удастся сплотить в одно целое разбросанное население северо-восточного берега и образовать самостоятельную колонию — это будет, во всяком случае, большая заслуга перед человечеством. Для нас не может не быть утешительною мысль, что представителем бескорыстных, истинно человеческих стремлений в этих далеких странах является русский человек».

Как расценить эту акцию русской дипломатии? Похоже, МИД решил косвенно, в очень осторожной форме поддержать Миклухо-Маклая, чтобы, не давая ему никаких гарантий, оставить за собой возможность в будущем использовать его деятельность на Новой Гвинее в российских интересах, например как пешку в какой-нибудь сложной дипломатической игре.

 

Долгий путь до Берега Маклая

Путешественнику пришлось добираться до Берега Маклая кружным путем — через Западную Микронезию и Северо-Западную Меланезию. Для меновой торговли и заготовки трепанга шхуна «Си берд» посетила за четыре месяца острова Ули-ти, Палау, Яп, Адмиралтейства, Хермит и Ниниго. Здоровье Миклухо-Маклая, как обычно, оставляло желать лучшего. В письме Вирхову, написанном во время этого плавания, он сообщал, что его особенно беспокоит малярия, постоянно поддерживаемая «новыми заражениями», и ее осложнения — «гиперемия печени» и «тумор селезенки». О поражении тройничного нерва на сей раз речи не было, но в дневниковой записи от 2 июня 1876 года говорится о «лихорадке в форме сильнейшей невралгии». Несмотря на недомогание, путешественник использовал малейшую возможность для проведения исследований. Он внимательно наблюдал островитян, посещавших «Си берд», а там, где шхуна задерживалась на неделю-другую, съезжал на берег, селился в ближайшей деревне и, не щадя своего здоровья и пренебрегая опасностями, погружался в изучение местного населения.

Антрополого-этнографическое изучение обитателей Западной Микронезии и Северо-Западной Меланезии еще только начиналось, и Миклухо-Маклай явился одним из пионеров этих изысканий. Не зная местных языков, Миклухо-Маклай использовал в качестве переводчиков нескольких европейских «тредоров» (торговцев), поселившихся на островах, а также тех островитян, которые, поработав матросами на европейских судах, немного говорили по-английски. Наиболее подробные сведения Миклухо-Маклай сообщает об островитянах Палау и Япа, где он пробыл примерно по две недели. Можно только поражаться разнообразию и обилию информации, которую он успел собрать на этих островных группах. Пища, одежда (или ее отсутствие), украшения, татуировка, традиционное оружие и орудия труда, парусные лодки, постройки, погребальные сооружения, вожди разных рангов, свободные общинники и зависимые, которых ученый назвал рабами, жрецы, колдуны и шаманы, представления о загробной жизни, жены и наложницы, войны, охота за головами, культ предков — вот неполный перечень тем, которые получили отражение в этнографических записях и рисунках Миклухо-Маклая.

Следуя за автором по мощенным коралловыми плитами «улицам» яванских деревень, мы как бы окунаемся в прошлое. Возле домов с двускатными крышами — большие каменные диски с высверленными отверстиями посередине. Это фе — каменные деньги, которые вскоре стали известны во всем мире благодаря описаниям, рисункам и музейным экспонатам, привезенным Миклухо-Маклаем и немецкими путешественниками.

Николай Николаевич выяснил, что вожди атоллов, расположенных к востоку от Япа, находятся в даннической зависимости от япских правителей, живущих в деревне Гочена (Гатчепар). Ежегодно в сезон юго-восточных ветров в Гатчепар прибывала целая флотилия парусных каноэ с этих атоллов. Они привозили дань: юбки, набедренные повязки и пояса, искусно сотканные из банановых и кокосовых волокон, изделия из раковин. Когда ветер менял свое направление, флотилия отправлялась в обратный путь, увозя менее ценные ответные дары. В дальнейшем этнографы исследовали феномен, описанный Миклухо-Маклаем, назвав, без достаточных на то оснований, эту часть микронезийского островного мира «япской империей».

Мужские дома, в которых проводили ночь женатые мужчины и юноши, где хранились оружие и разные сакральные предметы, путешественник впервые наблюдал на Берегу Мак-лая. Мужские («клубные») дома, принадлежавшие большесе-мейным общинам, которые Николай Николаевич осмотрел на Палау и Япе, были гораздо больше астролябских и имели более сложные функции, что, по-видимому, отражало более высокий уровень общественного развития микронезийцев по сравнению с папуасами. Вместе с мужчинами в этих домах жили юные наложницы, которых члены «клубов» сообща покупали или захватывали в других деревнях. Положение этих прелестниц, развлекавших и ублажавших своих хозяев, не считалось унизительным, они были избавлены от всех тяжелых работ. Через несколько лет, освоив все секреты и премудрости своего «ремесла», эти девушки обычно выходили замуж и переселялись в семейные хижины своих мужей.

На Япе путешественник ночевал за легкой перегородкой в одном из мужских домов, обитатели которого каждый вечер пели и плясали далеко за полночь. Как видно из его черновой записи, просыпаясь на рассвете, он видел парочки, которые занимались любовью, накрывшись большой циновкой. По словам Миклухо-Маклая, члены «клубов» не разрешали иностранцам пользоваться своими наложницами, но по приказу вождя или за бутылку рома рядовой общинник уступал на ночь свою жену. В статьях, написанных для «Известий» РГО, разумеется, ничего не говорится о том, прибегал ли к такой услуге сам путешественник.

Методы сбора информации, применявшиеся Миклухо-Маклаем во время плавания на «Си берд», позволив за короткое время получить большой массив сведений о жителях посещенных островов, имели и негативные последствия: в этих текстах встречаются неточности и явные недоразумения. Так, путешественник не заметил различий между мужскими домами, которых в деревне обычно было несколько (по числу болыиесе-мейных общин), и домом собраний — массивной постройкой в центре деревни, где собирались на совет вожди и главы общин. Николай Николаевич перепутал титул и имя верховного вождя деревни Малегиок и всего округа Артингал (Нгателигал) на острове Бабелтуап в архипелаге Палау. Он повсюду пишет о то-моле Раклае, тогда как в действительности вожди этого округа носили титул раклай, а Томоль (правильнее Темол) — имя ра-клая, правившего в Малегиоке при Миклухо-Маклае.

Между тем Николай Николаевич подружился с этим вождем и даже приобрел у него (скорее получил разрешение использовать в будущем) два маленьких участка плодородной земли. Кроме того, именно в Малегиоке путешественник нанял двух слуг — молодого островитянина по имени Мёбли, которому предстояло быть гребцом, охотником и рыболовом, и двенадцатилетнюю девочку Миру (племянницу раклая), на которую возлагались стирка и уборка по дому. Впрочем, на приглянувшуюся ему Миру, рано созревшую, как это часто случается в тропических широтах, у путешественника были и другие виды. Еще на Яве Николай Николаевич собирался взять с собой временную жену-малайку, чтобы избежать проблем, с которыми он сталкивался во время первого пребывания на Берегу Мак-лая. Эта затея не осуществилась, и теперь он решил сделать своей наперсницей юную островитянку. По прибытии на «Си берд» на Берег Маклая путешественник осторожно признался Мещерскому: «Не посылаю портрета моей временной жены, который обещал в последнем письме, потому что таковой не взял, а микронезийская девочка Мира, которая со мной, если и будет таковой, то не ранее года». А в 1878 году, посылая портрет Миры своей сестре Ольге, он сделал на обороте приписку: «Подробности о Мире узнаешь со временем из моих дневников».

Плавая на «Си берд», Миклухо-Маклай столкнулся с трагической действительностью — захватом в рабство, спаиванием, ограблением и убийством островитян европейскими и американскими моряками и торговцами. Шкипер шхуны Дэвид О'Киф, которого ученый в одном из писем назвал «бесчестным мерзавцем, готовым на всякие подлости», жестоко обращался с матросами-яванцами, третировал служивших на шхуне европейцев, а островитян Океании, вообще едва ли считая за людей, бессовестно обманывал, грабил, травил собакой, топил в море заболевших микронезийцев, завербованных для заготовки трепанга на островах близ экватора. Миклухо-Маклай очень страдал, будучи бессилен что-либо изменить, но и в этой гнетущей обстановке не прекращал научных исследований.

«Злоупотребления и насильства, которые позволяют себе тредоры и шкипера, происходят главным образом вследствие недостатка гласности и полной безнаказанности», — писал ученый. Поэтому, не ограничившись изложением научных результатов плавания на «Си берд», он рассказал в своих статьях и отчетах о злодеяниях О'Кифа и подобных ему шкиперов и торговцев. Более того, как вспоминал Миклухо-Маклай, в письме вице-председателю РГО П.П. Семенову, написанном 15 июня 1876 года во время пребывания шхуны у островов Ниниго, он выступил «с проектом учреждения станций военных судов для интернационального покровительства туземцев островов Тихого океана <…> в надежде, что дело слабых и притесненных найдет в Европе, тем или иным путем, отголосок и неожиданную помощь».

Призыв Миклухо-Маклая не получил никакого отклика. По-видимому, в МИДе предпочитали не втягивать Россию в международные акции на Тихом океане. По этой же причине осталась тогда неопубликованной статья Миклухо-Маклая «Несколько слов о ловле трепанга на островах западной части Тихого океана близ экватора». В ней путешественник не только привел потрясающие факты о бесчинствах и злоупотреблениях шкиперов и торговцев, но и сообщил о своем проекте создания международных военно-морских станций, изложенном в письме Семенову от 15 июня. Обнаруженное в архиве РГО, это письмо было впервые напечатано в 1939 году.

Обстановка на шхуне была настолько отвратительной, что у Миклухо-Маклая возникла мысль остаться на островах Хер-мит или Ниниго и продолжить плавание на другом судне. Но он отказался от этого намерения, поняв, что «весьма мало шансов скоро выбраться отсюда». Наконец 27 июня шхуна доставила Николая Николаевича в залив Астролябия. «Туземцы, — записал в дневнике Миклухо-Маклай, — были очень образованны, но нисколько не изумлены моему приезду, будучи вполне уверены, что я сдержу слово. Когда я съехал на берег в Горенду, в непродолжительном времени туземцы соседних деревень, не исключая женщин и детей, сбежались приветствовать меня». Началось второе, самое продолжительное пребывание путешественника на Берегу Маклая.