Восемь месяцев в Квинсленде

Зайдя по пути в Сомерсет, Куктаун и Таунсвил, где Миклухо-Маклай «не упустил удобного случая осмотреть, измерить и сфотографировать то, что осталось от австралийских аборигенов», пароход «Корея» 12 мая 1880 года прибыл в Брисбен — главный город колонии Квинсленд, образованный в 1859 году путем отделения от Нового Южного Уэльса. Николай Николаевич первоначально предполагал остаться здесь на несколько дней, но пробыл в этой колонии восемь месяцев. Его австралийские дневники (если они существовали) до нас не дошли, но письма и статьи путешественника, а также газетные сообщения позволяют довольно полно представить его жизнь и деятельность в Квинсленде и других частях Австралии.

Брисбен, расположенный на холмистых берегах широкой судоходной реки того же названия, недалеко от ее устья, был в то время окружен роскошными плодовыми садами, парками и виллами — усадьбами местных богачей и правительственных чиновников. В 1880 году это был небольшой город с населением 30 тысяч человек, застроенный одно-двухэтажными домами, с немощеными улицами, не имевший централизованного водоснабжения и канализации, а потому страдавший от частых эпидемий.

Миклухо-Маклай задержался в Квинсленде не только вследствие своей недостаточной целеустремленности и неувядаемого стремления постичь все незнаемое, но и потому, что здесь перед ним открылись заманчивые перспективы хорошо отдохнуть и провести интересные исследования. Если в Сиднее ощущалась острая нехватка специалистов высокой квалификации и наука находилась в «младенческом» состоянии, то Брисбен по сравнению с Сиднеем выглядел как глухое захолустье. Поэтому местные власти и самые богатые семьи колонии с распростертыми объятиями приняли знаменитого исследователя.

Вскоре по прибытии Николай Николаевич отправился с визитом к главе квинслендского правительства Артуру Пал-меру, с которым он познакомился в 1875 году все в том же Джохор-Бару — месте, где обычно останавливались крупные британские чиновники по пути в страны Тихого океана. Палмер любезно принял русского путешественника. По его указанию Миклухо-Маклаю предоставили бесплатный проезд по местным железным дорогам, выделили комнату для лабораторных работ в старом помещении Квинслендского музея, только что переехавшего в новое специально построенное для него здание, разрешили пользоваться фотоаппаратурой землемерного ведомства. Как видно из архивных документов, Палмер по просьбе русского исследователя распорядился выдать ему сразу после казни тела трех преступников — китайца, тагала и австралийского аборигена. Николай Николаевич тщательно изучил и сфотографировал их мозги, а труп аборигена в специальной консервирующей жидкости отослал для исследования в Берлин Р. Вирхову.

В июле Миклухо-Маклай отправился в свою первую поездку вглубь австралийского континента, чтобы проверить обоснованность слухов о некоем «безволосом племени», якобы обитающем в бассейне реки Баллон в южном Квинсленде. Сначала он проехал поездом 280 миль до Тулбы, затем в повозке, запряженной быками, за два с половиной дня добрался до городка Сент-Джордж. Поездка проходила по холмистой местности с небольшими группами деревьев и сочным травяным покрытием; воздух был чист и прозрачен. В этом благодатном субтропическом климате малярия редко беспокоила Миклухо-Маклая.

Возле Сент-Джорджа находилась большая скотоводческая «станция» Гулнарбер, управляющий которой, Дж. Кирк, охотно согласился помочь исследователю. Но, по выражению Миклухо-Маклая, вблизи гора оказалась маленьким холмиком: удалось обнаружить лишь одну семью аборигенов, отдельные представители которой были лишены волосяного покрова. Николай Николаевич тщательно обмерил, зарисовал и сфотографировал этих безволосых людей и статью о них послал для публикации Вирхову. Продолжая наблюдать и измерять коренных австралийцев, Николай Николаевич вскоре присоединился к мнению своего выдающегося учителя и коллеги Т. Хаксли, который считал, что аборигены составляют особую австралийскую расу.

Вернувшись в Брисбен, Миклухо-Маклай продолжил анатомические исследования, посетил новое здание Квинслендского музея, маленький штат которого проводил разбор и инвентаризацию коллекций после недавнего переезда. Здесь он встретил У. Хэзуэлла, с которым познакомился в Сиднее накануне отплытия на «Сэди Ф. Коллер». Этот молодой биолог переехал в Брисбен, получив предложение стать куратором Квинслендского музея, а потому надежда Николая Николаевича на то, что в его отсутствие именно Хэзуэлл займется вместе с Э. Рэмзи хлопотами по устройству зоологической станции, не оправдалась. Хэзуэлл представил русского путешественника О. Грегори — члену попечительского совета музея.

Огастес Грегори (1819 — 1905) — одна из самых колоритных фигур в истории Квинсленда. Отважный путешественник и талантливый геодезист, он внес крупный вклад в исследование северных и западных районов Австралии. Много лет Грегори возглавлял землемерную службу колонии, занимаясь отведением земли для строительства новых городов и поселков, оформлением земельных блоков в еще необследованных местностях для продажи или сдачи их в аренду желающим заняться скотоводством и земледелием. При этом, как утверждают историки, он не забывал об интересах своих друзей — крупных земельных собственников, «отцов-основателей» колонии. Старый холостяк, руководитель масонской ложи Квинсленда, Грегори, будучи членом верхней (назначаемой губернатором) палаты парламента, придерживался крайне консервативных взглядов во внутренней политике и был сторонником аннексии Квинслендом Юго-Восточной Новой Гвинеи. Вместе с тем он, по меркам своего времени, был человеком широкообразованным, увлекался историей и естественными науками, выписывал из Европы несколько журналов и новинки художественной и научной литературы. Миклухо-Маклай нашел его интересным собеседником.

Несмотря на различия во взглядах, Грегори и русский путешественник стали добрыми приятелями, почти что друзьями, не касаясь по умолчанию «деликатных» тем. Огастес пригласил «барона Маклая» погостить в его имении Рейнворт, расположенном в восхитительной местности недалеко от Брисбена. «Шесть недель моего пребывания в Рейнворте, его резиденции, — писал Миклухо-Маклай, — были для меня поучительны и приятны благодаря его обширным познаниям в различных отраслях науки и большому опыту путешественника».

Примеру Грегори последовали другие богатые скотоводы. Один за другим они приглашали русского ученого посетить их владения в юго-восточной части Квинсленда. В конце октября Миклухо-Маклай приехал в Джимбур — имение крупного земевладельца и политика Джошуа Белла, расположенное в плодородной холмистой долине Дарлинг-даунс, к западу от Брисбена. Один из наиболее богатых и влиятельных «патрициев» Квинсленда, Белл был председателем законодательного собрания колонии, а с марта по декабрь 1880 года исполнял обязанности губернатора, пока его друг, губернатор А. Кеннеди отдыхал в Европе.

Белл построил в глуши, в еще слабо освоенном районе усадьбу с дворцом, которую современники прозвали «Меккой Квинсленда». Брисбенский архитектор спроектировал массивное двухэтажное здание, которое было сложено из песчаника и щедро отделано кедром, вырубленным в близлежащих горах. По желанию заказчика в этом здании, окруженном регулярным парком, причудливо сочетались элементы английской и французской дворцовой архитектуры. Дом освещался газом, который вырабатывали из каменного угля на территории усадьбы, и был снабжен питьевой водой, которая подавалась по трубам из реки Кондомайна, причем насос приводился в движение ветряным двигателем. Как писал Миклухо-Маклай, в Джимбуре он «имел возможность в течение примерно четырнадцати дней в совершенном покое пересматривать свои путевые заметки и возобновить свою запущенную корреспонденцию».

Обширные владения Белла в районе Джимбура стали многопрофильным и высокодоходным предприятием. Отсюда на рынок поставляли мясо, шерсть и кожи. На племенной ферме выращивались овцы-мериносы, на конном заводе — породистые лошади для скачек и верховой езды. Вблизи от усадьбы вырос поселок, в котором жили — в хижинах и бараках — сотни сельскохозяйственных рабочих, преимущественно аборигены и метисы. Николай Николаевич наведывался в этот поселок, расспрашивая о различных аспектах исчезающей культуры коренных австралийцев. Особенно интересовали его сексуальные обычаи — модная тема в журналах Вирхова.

Из Джимбура Миклухо-Маклай отправился в Пайкдейл — резиденцию другого богатого сквоттера, Доналда Ганна. За шесть недель, проведенных в Пайкдейле, путешественник, благодаря содействию гостеприимных хозяев, сумел получить для сравнительно-анатомического исследования мозги различных видов кенгуру и коала, а также утконоса и ехидны. Завершив статью о путешествии по островам Меланезии и юго-восточному побережью Новой Гвинеи, он послал отсюда рукопись в РГО.

Новый год Миклухо-Маклай встретил в другом имении Ганна — Клерво, где, занявшись палеонтологическими исследованиями, собрал множество окаменелых костей Diprotodon australis, Phoscolomys gigas и других давно вымерших представителей плейстоценовой австралийской фауны. Эти находки, высоко оцениваемые современными специалистами, ныне хранятся в Сиднейском университете. В бумагах путешественника сохранился еще один след его пребывания в Клерво: карандашный портрет молодой девушки — англоавстралийки. Неизвестно, кем была эта девушка — родственницей управляющего имением или одной из служанок. Зная обыкновение нашего героя запечатлевать на бумаге облик понравившихся ему женщин, можно с некоторой долей вероятности включить этот портрет в галерею «женщин Маклая».

Радушный прием, оказанный Миклухо-Маклаю многими видными деятелями Квинсленда, его увлечение научными исследованиями не помешали ему разглядеть оборотную сторону быстрого развития этой переселенческой колонии, роста благосостояния колонистов. «Обращение с дикарями (аборигенами. — Д. Т.) самое антигуманное, — рассказывал он впоследствии о своих впечатлениях. — Их вытесняют внутрь страны, всячески преследуют, и убийство черного не считается даже преступлением». Свидетельства преступлений, совершенных против аборигенов полицией и белыми колонистами, путешественник обобщил в письме секретарю РГО: «В северной Австралии, где туземцы еще довольно многочисленны, в возмездие убитой лошади или коровы белые колонисты собираются партиями на людскую охоту и убивают сколько удастся черных, не думая о том, что, бттесняя каждый день туземцев из более плодородных областей, они ставят их в положение или голодать или убивать скот белых взамен растений и животных, уничтоженных или редеющих вследствие овцеводства и плантаций у белых».

Отношение к аборигенам было под стать обращению с другими «черными» — меланезийцами, которых доставляли в Квинсленд охотники за «черными дроздами». Непосильный и непривычный труд на сахарных плантациях, негодная для питья вода, жестокие истязания, болезни при отсутствии медицинской помощи — все это вызывало огромную смертность в плантационных поселках. Продолжая расследование, которое он вел во время плавания на «Сэди Ф. Коллер», Миклухо-Маклай собрал большой материал о печальной участи меланезийцев в Квинсленде. Ученый пришел к выводу, что ни в коем случае нельзя допустить поглощения восточной части Новой Гвинеи Квинслендом, о чем мечтали местные плантаторы и их покровители; по сравнению с этим исходом превращение Восточной Новой Гвинеи в отдельную британскую колонию было бы меньшим злом. Такое убеждение, которого придерживался также миссионер Чалмерс, во многом обусловило позицию Миклухо-Маклая в новогвинейском вопросе на ближайшие годы.

Была еще одна причина, по которой Миклухо-Маклай — возможно бессознательно — решил задержаться в Квинсленде: проживание в качестве почетного гостя в домах местных богачей не затрагивало его тощий кошелек, а жизнь в Новом Южном Уэльсе требовала значительных расходов. К счастью, вскоре по прибытии в Квинсленд Николай Николаевич узнал, что русский консул в Сиднее Э.М. Поль получил для него из Петербурга 4500 рублей, конвертированных в 606 фунтов. Эта помощь позволила путешественнику по возвращении в столицу Нового Южного Уэльса вернуть с процентами долг У. Маклею, оплатить некоторые счета, а оставшиеся средства использовать на проживание в Австралии. Но его главный долг — батавской фирме «Дюммлер и Кº», достигший из-за нарастания процентов внушительной суммы в 13,5 тысячи гульденов, — так и остался непогашенным.

 

Открытие биологической станции

Николай Николаевич вернулся в Сидней в конце января 1881 года и сразу же возобновил свои усилия по созданию в Уостонс-Бей зоологической станции. За время его почти двухлетнего отсутствия дело мало подвинулось вперед. Правительство Паркса в соответствии с заявкой, поданной перед отплытием Миклухо-Маклаем, выделило безвозмездно земельный участок на мыске Лейинг, а также назначило попечительский совет, который должен был заниматься делами, связанными со строительством станции. По распоряжению Паркса председателем совета был назначен известный врач Дж. Кокс, а его почетным секретарем — Миклухо-Маклай. По возвращении «барона Маклая» в Сидней министр просвещения Дж. Робертсон утвердил его почетным директором будущей станции, которую попечители — в соответствии с ее спецификой — предложили переименовать в биологическую, а потом в Морскую биологическую станцию. Под этим названием она вошла в историю австралийской науки.

Правительство Нового Южного Уэльса предусмотрело в бюджете на 1879 год выделение 300 фунтов на строительство станции при условии, что такая же сумма будет собрана по подписке. Но в одном из местных банков лежало лишь около 100 фунтов, которые Николай Николаевич, как упоминалось выше, сумел добыть перед отправлением на «Сэди Ф. Коллер». Путешественник решил предпринять «ход конем» — использовать соперничество Сиднея и Мельбурна, главного города колонии Виктория. В конце марта он отправился в Мельбурн и с помощью знакомого ему ботаника Ф. Мюллера за несколько дней вошел в доверие к директору Национального музея и профессору местного университета Ф. Маккою, президенту Королевского общества Виктории Р. Эллери, издателю газеты «Аргус» и других выдающихся личностей города. 6 апреля на совместном заседании Королевского общества Виктории и трех других, маленьких научных обществ Миклухо-Маклай произнес зажигательную речь, добившись решения поддержать его проект, причем не только индивидуальной подпиской, но также скромными пожертвованиями из фондов обществ, представленных на заседании. Не желая отставать от своих мельбурнских «собратьев», Королевское общество Нового Южного Уэльса — карликовая организация, которая не ладила с Линнеевским обществом, возглавляемым У. Маклеем, приняла аналогичное решение. В результате требуемая сумма была собрана. Министерство финансов колонии, ознакомившись со списком жертвователей, выделило обещанные 300 фунтов из резервных сумм, и работа на стройке в Уостонс-Бей закипела.

Чтобы дать возможность барону Маклаю начать изыскания, не дожидаясь завершения строительства Морской биологической станции, Г. Парке распорядился предоставить в распоряжение путешественника небольшой павильон в Выставочном городке — на территории Международной выставки произведений промышленности и искусства, которая была открыта с 17 сентября 1879 года по 20 апреля 1880 года. После закрытия выставки в ее главном здании, помпезном Садовом дворце, и в окружающих его небольших павильонах были размещены архивы и коллекции разных ведомств, в том числе Линнеевского общества Нового Южного Уэльса. Николай Николаевич складировал в отведенном ему павильоне ящики с материалами своих последних экспедиций, использовал его для ночлега и даже пытался начать там сравнительно-анатомические исследования, но ему сильно мешал и досаждал шум с проходившей поблизости улицы, по которой с утра до вечера громыхали телеги с грузом, проносились коляски и омнибусы.

Через три месяца после начала постройки здание станции было подведено под крышу. 14 мая 1881 года газета «Сидней мейл» опубликовала большую статью «Биологическая лаборатория в Уостонс-Бей». Рассказав историю создания станции, газета напечатала чертежи ее переднего и заднего фасада и поэтажные планы. Деревянное двухэтажное здание возводилось на склоне, а потому его центральная часть и обращенный к бухте передний фасад опирались на массивные пилоны из кирпича. В доме предусматривались две спальни и пять рабочих комнат, одна из них — в цокольном этаже, где были запроектированы также склад и, говоря современным языком, совмещенный санузел. Водопровод и канализация, разумеется, отсутствовали. Вода подавалась по трубе из артезианского колодца, расположенного вне территории станции. Усыпанная гравием дорожка вела к песчаному пляжу.

В октябре Миклухо-Маклай поселился в еще не вполне оборудованном здании станции — первой морской биологической станции в Южном полушарии. Более того, четырьмя месяцами раньше он основал Австралазийскую биологическую ассоциацию, которая должна была не только способствовать открытию биологических станций в Австралии и Новой Зеландии, но и координировать биологические исследования в Южно-Тихоокеанском регионе. После отъезда Миклухо-Маклая в Россию ассоциация прекратила свое существование.

С созданием биологической станции в Уостонс-Бей, казалось, осуществилась idee fixe Миклухо-Маклая. Как же воспользовался он предоставившимися возможностями? В первые месяцы по возвращении в Сидней Николай Николаевич, как и в Брисбене, занимался изучением мозгов представителей различных человеческих рас, а обосновавшись на биологической станции, он, кроме того, возобновил сравнительно-анатомическое изучение австралийской фауны. Обращает на себя внимание многотемье его изысканий. За год ученый сделал восемь небольших сообщений на заседаниях местного Линнеевского общества, которые были затем опубликованы в «Трудах» этого общества и в сиднейских газетах. В этих выступлениях он рассказал о плавании на «Сэди Ф. Коллер» и пребывании в Квинсленде, о деформации голов у младенцев на островах Торресова пролива и юго-восточном побережье Новой Гвинеи, о некоторых «хирургических» операциях, производимых австралийскими аборигенами, об особенностях мозга дикой австралийской собаки динго и т. д.

Занятый сбором средств на сооружение биологической станции, Миклухо-Маклай все же нашел время при посещении колонии Виктория съездить в городок Стоуэл, чтобы провести геотермические наблюдения в самой глубокой шахте Австралии. Учитывая, что ранее ученый изучал особенности изменения температуры в океанических глубинах, можно предполагать, как уверяют некоторые историки науки, что Николай Николаевич задумал приступить в будущем к решению более общих вопросов взаимодействия глубинного тепла моря и суши. Но несомненно одно: Миклухо-Маклаю не удалось написать в 1881 году ни одной обобщающей работы по материалам своих главных экспедиций. Правда, борьба в защиту папуасов и других островитян южных морей все чаще отвлекала его от углубленных занятий наукой.

 

Попытка разыграть «английскую карту»

Вернувшись из путешествия по островам Океании, Миклухо-Маклай обнаружил, что в Австралии все обстоятельства, связанные с «охотой на черных дроздов» и жестоким обращением с островитянами на квинслендских плантациях, зачастую замалчиваются или намеренно искажаются. Во время пребывания в Квинсленде он писал: «Очень немногие желают видеть настоящее положение дел, которое для них самих или друзей их выгодно, почему всякий протест против этой бессовестной эксплуатации темнокожих встречает здесь положительную непопулярность. Большинство не хочет знать правду, что не помешает, однако же, этому большинству, когда будет уже слишком поздно, притворяясь, уверять, что никогда и не подозревало истинного положения дел, и негодовать против торга человеческим мясом и варварского насилия». Еще меньше правдивой информации по этим вопросам появлялось в газетах Нового Южного Уэльса и Виктории. По словам Томассена, Миклухо-Маклай был поражен «весьма односторонними сообщениями о событиях на островах южных морей, публикуемыми в печати» и поставляемыми «капитанами судов, участвующих в торговле с островами, и другими лицами, от которых вследствие их занятий и интересов нельзя ожидать сколько-нибудь беспристрастных известий». Эта тенденциозная кампания в печати еще более укрепила решимость ученого выступить с протестом против совершающихся злодеяний.

Находясь в Мельбурне, Миклухо-Маклай опубликовал в местной газете «Аргус» открытое письмо коммодору австралийской морской станции, командующему британскими военно-морскими силами в юго-западной части Тихого океана Дж. Уилсону. Это письмо, датированное 8 апреля 1881 года, было вскоре перепечатано в нескольких австралийских газетах.

«Что вывоз рабов (ибо только справедливо назвать это деяние надлежащим именем) в Новую Каледонию, на Фиджи, Самоа, в Квинсленд и другие места, посредством похищения и увоза туземцев под прикрытием фальшивых утверждений и лживых обещаний, все еще продолжается в значительных размерах, — писал путешественник, — я готов заявить и подкрепить фактами. Поведение многих белых по отношению к аборигенам островов южных морей никак не может быть оправдано, что подтверждается множеством примеров, имеющихся в моем распоряжении, и я не удивляюсь, что имеют место акты возмездия со стороны туземцев. <…> Самое меньшее из того, что черные имеют право требовать от цивилизованных народов, есть не жалость, не сочувствие, а справедливость, и я уверен, что это может быть им предоставлено. <…> Было бы желательно, чтобы в скором времени было достигнуто международное соглашение по этому вопросу».

В развитие процитированного нами письма ученый через несколько месяцев представил Уилсону подробную, тщательно документированную «Записку о похищении людей и рабстве в западной части Тихого океана». В ней он ополчился против всей системы работорговли и подневольного труда, процветавших тогда в Австралии и Океании. Миклухо-Маклай рекомендовал в записке принять ряд неотложных мер, чтобы устранить или хотя бы смягчить наиболее бесчеловечные проявления этой системы. Что же касается ликвидации самой системы, то, понимая, что для этого необходимы «всеобщее согласие и единообразная политика» держав, действующих на Тихом океане, он вновь, как и в открытом письме Уилсону, призвал заключить международное соглашение по данной проблеме.

Ученый неоднократно возвращался к мысли о необходимости такого соглашения. Будучи недостаточно сведущ в вопросах международного права, он обратился к своему гейдельбергскому профессору И.К. Блюнчли, выдающемуся юристу-международнику, с просьбой указать путь, по которому можно достигнуть «международного принятия правил», касающихся уважения человеческих прав народов южных морей. Но его письмо Блюнчли вернулось нераспечатанным ввиду смерти адресата.

Выступая в защиту всех угнетаемых народов Океании, русский исследователь по-прежнему принимал наиболее близко к сердцу судьбу обитателей Берега Маклая.

Почти одновременно с публикацией в «Аргусе» его письма Уилсону в другой австралийской газете появилось сообщение о подготовке в Новой Зеландии колонизационной экспедиции на Берег Маклая, которую готовил известный авантюрист и наемник «генерал» Мак-Ивер. Это сообщение не могло не встревожить ученого. 13 апреля он отправил новое письмо сэру Артуру Гордону. «Узнав из недавней заметки в "Литтлтон таймс", что в настоящее время выдвинут план поселения на Берегу Маклая, в бухте Астролябия <…>, — писал Миклухо-Маклай, — я хочу привлечь внимание Вашего Превосходительства к факту, что эта часть страны густо населена и что вся земля принадлежит различным общинам, занятым возделыванием почвы, обрабатываемой в течение столетий. <…> Опять же туземцы не имеют представления об абсолютном отказе от своей земли. <…> Будет ли справедливым делом со стороны так называемого цивилизованного народа умышленно выманить у своих простодушных ближних ценное имущество за несколько бутылок рома, старых гвоздей и "торговых" топоров?» Ученый подчеркнул необходимость официально признать «право туземцев Берега Маклая на землю, в самом полном смысле этого слова».

Гордон, находившийся в Новой Зеландии, вскоре ответил русскому ученому, и ответ этот был очень любезен. Он писал, что разделяет чувства Миклухо-Маклая в отношении злодеяний, совершаемых белыми торговцами и моряками на островах Океании. «Мне очень хочется, — продолжал Гордон, — чтобы Вы приехали сюда до возвращения на Новую Гвинею. Я совершенно не в курсе того, что там происходит, и очень хочу принять эффективные меры, чтобы помешать задуманной экспедиции. Вы могли бы мне в этом существенно помочь Вашей информацией и советами». Гордон сообщил Миклухо-Маклаю, что переслал его предыдущее послание британскому министру колоний и ознакомил ученого с текстом своего сопроводительного письма. В этом письме он писал, что разделяет озабоченность и соображения «знаменитого русского исследователя», но сомневается в осуществимости его рекомендаций.

Сэр Артур Гордон был младшим сыном известного британского государственного деятеля графа Абердина. Он многие годы служил в колониальном ведомстве, занимая посты губернатора различных английских колоний. Сэр Артур был очень высокого мнения о себе и своем предназначении, считал себя «орудием Промысла Божьего» и утверждал, что само Провидение уготовило ему важную роль в расширении Британской империи. Вместе с тем как истинный шотландский аристократ он относился с некоторым презрением к «торгашам» и испытывал чувство брезгливости, сталкиваясь со злодеяниями европейских и американских моряков и торговцев на островах Океании.

Назначенный в 1877 году британским верховным комиссаром в западной части Тихого океана, Гордон усердно пытался проводить намеченный правительством Дизраэли курс — не прибегая к аннексиям, обеспечивать британское преобладание в океанийском островном мире. Как раз в апреле 1881 года, когда Миклухо-Маклай обратился к нему со вторым письмом, в Лондоне произошла смена кабинета. Победив на парламентских выборах, к власти пришла либеральная партия, лидер которой, У. Гладстон, в своих предвыборных речах резко критиковал экспансионистские акции консервативного правительства и обещал проводить мирную политику. Гладстон, на протяжении многих лет поддерживавший дружественные связи с Гордоном, назначил сэра Артура губернатором Новой Зеландии, сохранив за ним пост британского верховного комиссара в западной части Тихого океана. В этих условиях была бы особенно неуместной новозеландская колонизационная экспедиция на Берег Маклая, ибо она могла вынудить Лондон аннексировать восточную часть Новой Гвинеи и вовлечь правительство Гладстона в международные осложнения. Неудивительно, что Гордон, как впоследствии вспоминал Миклухо-Маклай, получив его письмо, «нашел возможным помешать, чтобы эта экспедиция состоялась бы», и пригласил русского ученого в Новую Зеландию. Переговоры об этом визите продолжались несколько месяцев, но по ряду причин встреча сэра Артура с Миклухо-Маклаем в Новой Зеландии так и не состоялась.

Любезный ответ Гордона, выраженное им сочувствие гуманитарным устремлениям русского исследователя и само приглашение прибыть для консультаций в Веллингтон, по-видимому, произвели немалое впечатление на Миклухо-Маклая. Он начал надеяться на его поддержку. Впервые Миклухо-Маклаю показалось, что забрезжил свет в конце туннеля. В уже известном нам открытом письме коммодору Уилсону ученый писал: «Буду считать большой честью предоставить мое знание положения дел на островах южных морей в Ваше распоряжение». Вскоре случай для этого представился.

В Сидней поступили сообщения о том, что в деревне Кало, расположенной на юго-восточном побережье Новой Гвинеи, убито несколько христианских «тичеров». Поскольку в австралийских газетах уже критиковали Уилсона за недостаточную «решительность», проявленную во время карательных экспедиций, коммодор решил на этот раз «преподать урок» папуасам: сжечь деревню, срубить плодовые деревья и, если удастся, расправиться с самими жителями. Миклухо-Маклай в марте 1880 года побывал в этой большой деревне, население которой насчитывало около двух тысяч человек. Узнав о намерениях Уилсона, ученый явился к коммодору, с которым, как он писал, «находился в дружеских отношениях», и стал убеждать его отказаться от сожжения деревни и истребления ее обитателей, ограничившись выявлением и наказанием виновника или виновников убийства. Сомневаясь в возможности обнаружить виновных, Уилсон предложил Миклухо-Маклаю сопровождать его на борту флагманского корабля «Вулверин». И хотя это предложение нарушало планы исследователя, он его принял, чтобы спасти от расправы невинных людей. План Миклухо-Маклая в основном удался: «Вместо сожжения деревни и поголовного истребления ее жителей все ограничилось несколькими убитыми в стычке, в которой пал главный виновник убийства миссионеров, начальник деревни Квайпо, и разрушением большой его хижины». Такой исход дела поднял авторитет ученого, и Уилсон проникся к нему уважением.

Итак, русскому ученому удалось установить дружественные контакты с двумя наиболее влиятельными английскими официальными лицами в Океании. Но он понимал, что это отнюдь не может гарантировать безопасность обитателей Берега Маклая. В начале 1880-х годов охотники за «черными дроздами» уже разбойничали на Новой Ирландии, Новой Британии и некоторых других островах, расположенных вблизи от северо-восточного побережья Новой Гвинеи. Значительно активизировали свою политику в этом регионе Франция, США и особенно кайзеровская Германия. Что же касается правительства Квинсленда, то оно не скрывало своего намерения явочным порядком решить вопрос об аннексии «Восточного Папуа» и даже сделать его составной частью этой самоуправляющейся британской колонии. Такая позиция во многом диктовалась желанием бесконтрольно и без всяких ограничений «вербовать» на этом огромном острове подневольных рабочих для квинслендских сахарных плантаций.

В этой сложной, чреватой многими неожиданностями обстановке — вероятно, надеясь на благожелательное отношение Гордона и Уилсона, а также учитывая приход к власти в Англии правительства Гладстона, — Миклухо-Маклай решил возродить в несколько модифицированной форме проект создания Папуасского союза, занимавший его воображение на протяжении пяти лет.

 

«Проект развития Берега Маклая»

Миклухо-Маклай начал работать над текстом своего проекта в октябре 1881 года, по возвращении из плавания на «Вулверине». 24 ноября документ был готов. Ученый назвал его «Проектом развития Берега Маклая» и адресовал это «открытое, но очень конфиденциальное письмо» коммодору Уилсону. Он писал, что намерен вернуться на Берег Маклая, чтобы уберечь своих друзей от происков белых захватчиков. Его цель — помочь островитянам «достичь на основе уже существующих местных обычаев более высокой и всеобщей ступени чисто туземного самоуправления» и сплотить в едином союзе изолированные друг от друга деревни Берега Маклая. Он предлагал создать для решения вопросов, представляющих всеобщий интерес, Большой совет, членами которого стали бы наиболее влиятельные пожилые мужчины — тамо боро («большие люди») основных деревень, а дела «локального характера» оставить в ведении традиционных деревенских советов. В качестве первоочередных задач предусматривалось открытие школ, строительство пристаней, дорог и мостов, а также всемерное развитие местной экономики.

Если в 1876 — 1877 годах путешественник пытался начать осуществление подобного замысла, как он сам тогда писал, «один и без ничьей помощи», то теперь он наметил привлечь себе в помощники нескольких ремесленников и знатоков тропического земледелия «из Австралии, Китая, Явы, Индии и Европы». «Я занял бы при Большом Совете, — писал Миклухо-Маклай, — место советника, участвовал бы в дискуссиях, а также представлял его в сношениях с иностранцами и людьми, не принадлежащими к Союзу папуасов Берега Маклая».

Миклухо-Маклай считал, что, когда начнут плодоносить растения на плантациях и разовьется взаимовыгодная торговля с другими островами Океании и с Австралией, его детище станет самоокупаемым. Но где взять деньги на первоначальное финансирование проекта? «Я предложил бы, — писал путешественник, — установить сотрудничество с несколькими филантропически настроенными капиталистами — людьми, которые не только будут искать больших прибылей, но пожелают сослужить службу человечеству, способствуя распространению цивилизации».

В заключение Миклухо-Маклай заявил, что в случае успешной реализации его проекта он «был бы в состоянии от имени Большого Совета тамо боро пригласить правительство Великобритании учредить консульство в этой части Новой Гвинеи, что, возможно, привело бы в дальнейшем даже к испрашиванию Большим Советом британского протектората над Берегом Маклая Новой Гвинеи». Это ни к чему не обязывающее упоминание о возможности протектората было включено в проект, очевидно, для того, чтобы обеспечить ему поддержку или хотя бы благожелательный нейтралитет английских властей.

При оценке документа привлекает внимание прежде всего его широкая гуманистическая направленность, которая не исчерпывается стремлением спасти обитателей Берега Маклая от колониального порабощения. Начнем с того, что в этом проекте ярко отразились антирасистские позиции ученого, его убеждение в равной способности всех народов — независимо от расы и места на шкале общественных форм — развивать свою культуру, двигаться по пути прогресса. Если многие современные Миклухо-Маклаю антропологи (не говоря уже о колониальных чиновниках и торговцах) считали папуасов «недочеловеками», то русский ученый, исходя из своих научных убеждений и личного знакомства с жителями Берега Маклая, не сомневался в возможности «поднять уровень их цивилизации».

Проект Миклухо-Маклая имел еще две примечательные особенности, необычные для той эпохи: в качестве первоочередной меры в нем выдвигалось открытие школ и в то же время ни слова не говорилось об обращении новогвинейцев в христианство, о приглашении на Берег Маклая миссионеров. Эти особенности проекта отнюдь не случайны. Путешествуя по островам Океании, ученый убедился в том, что христианские проповедники нередко выступают в качестве авангарда иностранных пришельцев. Некоторые миссионеры, как писал Миклухо-Маклай, занимались «под маскою наставников и друзей туземцев деятельностью тредоров». Но еще важнее было, по мнению путешественника, то обстоятельство, что даже те миссионеры, которые искренне желали добра островитянам, своей деятельностью фактически расчищали путь «к вторжению тредоров, с их аксессуарами: введению в употребление спиртных напитков, огнестрельного оружия, распространению болезней, проституции, вывоза туземцев силою или обманом в рабство и т. д.». Эти «благодеяния цивилизации», как подчеркивал Миклухо-Маклай, «едва ли уравновешиваются умением читать, писать и петь псалмы». Неудивительно, что путешественник отнюдь не желал содействовать появлению миссионеров на Берегу Маклая.

 

Встреча с миссис Кларк

В конце декабря 1881 года в Сидней пришла русская эскадра под командованием контр-адмирала А.Б. Асланбегова, в составе крейсера «Африка» и клиперов «Пластун» и «Вестник», которая совершала многомесячное учебно-тренировочное и ознакомительное плавание по портам Тихого океана. Миклухо-Маклай решил воспользоваться этим визитом, чтобы совершить давно откладываемую поездку в Россию, где он не был уже 12 лет. Путешественник решил отправиться в Россию прежде всего по финансовым соображениям: собранные для него по подписке деньги быстро таяли, а его долг батавской фирме продолжал возрастать. Более того, как видно из письма ученого П.П. Семенову от 9 ноября 1881 года, Миклухо-Маклай начал задумываться о необходимости приступить без дальнейших промедлений к обработке и подготовке к печати дневников и других материалов своих экспедиций. Он надеялся, что в Петербурге сумеет достать деньги как для уплаты тяготивших его долгов, так и на то, чтобы прожить в Австралии «года два, не думая о добывании хлеба насущного» — срок, как ему казалось тогда, достаточный для осуществления его замыслов.

Была у Миклухо-Маклая и своего рода «сверхзадача»: попытаться убедить русское правительство, что, в условиях начавшегося тогда заключительного этапа колониального раздела Океании, Россия должна позаботиться о своих геополитических интересах и в этих целях поддержать его деятельность на Берегу Маклая, а также создать военно-морскую станцию на одном из островов.

Николаю Николаевичу было нелегко принять решение покинуть Австралию и отправиться в дальнюю и неизбежно длительную поездку в Россию. Ведь прошло всего лишь несколько месяцев, как осуществилась его заветная мечта о создании биологической станции и он приступил там к научным исследованиям. «Мне было весьма жаль оставить мои работы в Сиднее только что начатыми», — писал он на пути в Россию. К этому примешивались сугубо личные мотивы: предстояла разлука с возлюбленной, с которой он, познавший на своем пути немало женщин, решил навсегда связать свою жизнь.

На берегу залива, в пешеходной доступности от маленького мыса, где была построена биологическая станция, находилась усадьба Кловелли — двухэтажное здание, окруженное тенистым парком. Здесь жил со своим многочисленным семейством один из известнейших австралийских политиков второй половины XIX века, крупный землевладелец Джон Робертсон (1816 — 1891). На протяжении трех десятилетий он заседал в парламенте колонии, неоднократно был министром и главой правительства Нового Южного Уэльса, но в историю Австралии вошел прежде всего как автор законов, облегчивших доступ к земле десяткам тысяч переселенцев и при этом не слишком затронувших интересы старой земельной аристократии, с которой он был тесно связан как деловыми, так и родственными узами.

Занимая различные министерские посты в коалиционном правительстве Паркса, Робертсон не только одобрил идею Миклухо-Маклая о создании биологической станции, но и помог ему в выборе подходящего участка, способствовал выделению правительственных ассигнований на сооружение станции и, более того, как свидетельствуют документы, хранящиеся ныне в архиве Сиднейского университета, наблюдал за ее сооружением, вникая в различные хозяйственные детали. Робертсон, несомненно, был личностью незаурядной. Властный нрав и изощренное политиканство, склонность к финансовым спекуляциям, не раз доводившим его до банкротства, сочетались у него с заботой о социальной стабильности и глубоким пониманием особенностей развития английских колоний на пятом континенте, ведущих их к неизбежной интеграции в рамках Британской империи.

Прожженный бизнесмен и политик, Робертсон не чужд был романтических мечтаний. В юности, едва окончив школу, он нанялся матросом на торговое судно, на котором совершил путешествие в Англию, побывал во Франции и на обратном пути посетил Бразилию и некоторые другие государства Южной Америки. Возможно, воспоминания о собственных морских скитаниях и интерес к жизни экзотических стран и народов способствовали тому, что Робертсону понравился русский путешественник «барон Маклай». Он пригласил его бывать в Кловелли и ввел «барона» в круг своего семейства. Здесь летом 1881 года Николай Николаевич познакомился с овдовевшей дочерью хозяина Маргерит Кларк. Восемнадцати лет, в 1873 году, она была выдана замуж за богатого землевладельца, выходца из горной Шотландии, но ее муж Роберт Кларк умер три года спустя, и Маргерит вернулась в дом отца.

Эта хрупкая миловидная женщина с нежным овалом лица, доверчивыми и грустными глазами, плавными неспешными движениями, обличавшими уравновешенность характера, была, как и отец, личностью неординарной. Хорошо по тем временам образованная и начитанная, Маргерит отнюдь не была «синим чулком». Глубокая религиозность сочеталась у нее с романтическими исканиями. Натура музыкально одаренная, обладавшая сильным и красивым голосом, она прекрасно и с увлечением играла на фортепьяно. Маргерит неоднократно бывала в Европе, преимущественно в Англии, где жила ее замужняя старшая сестра. У нее с Николаем оказались общие знакомые, в том числе Наталия Герцен.

Молодой вдове больше не был мил отчий дом. Маргерит подумывала о сценической карьере, о том, чтобы поехать для совершенствования в бельканто в Италию, а когда ею овладевали грусть и тоска, заговаривала о желании перейти из протестантизма в католичество и, дав обет безбрачия, поступить в монастырь. Но тут в Кловелли она встретила человека, не похожего на молодых джентльменов, просивших ее руки, — овеянного славой русского путешественника, симпатичного шатена с лучистыми глазами и рыжеватой бородкой, подернутой словно изморозью сединой, — и влюбилась в него без оглядки. Тридцатипятилетнему ученому тоже сразу пришлась по сердцу Маргерит. Не все верят в любовь с первого взгляда, но именно она вспыхнула при первом знакомстве Николая с дочерью Робертсона. Влюбленные пытались следовать канонам викторианской морали, но страсть оказалась сильнее предрассудков. Они тайно встречались в укромных уголках на побережье и в здании биологической станции, где тогда работал только Миклухо-Маклай. Для Николая это не было просто очередным приключением — нечто подобное он испытал лишь однажды, во время краткого, закончившегося трагически увлечения дочерью Лаудона. Но на сей раз гамма чувств была несравненно ярче и полнее. Общаясь с Маргерит, познакомившись с ее характером, взглядами и принципами, Николай решил, что она может стать его верной и любящей подругой, если понадобится — в дальних странствиях.

У нас почти нет свидетельств о развитии их отношений до отъезда Миклухо-Маклая в Россию. В его письмах, написанных в этот период, ни разу не упоминается Маргерит. Лишь на полях черновика его письма Гордону о «Проекте развития Берега Маклая» мы находим многократно повторенное слово «RITA» в обрамлении причудливых орнаментов. Но историю их любви можно проследить по двум фотографиям, подаренным Николаю его возлюбленной. На обороте одной из них, датированной 22 июля 1881 года, написано: «Больше никто никогда не будет мной обладать». На обороте другой, врученной при расставании 17 февраля 1882 года, ее рукой начертаны шесть латинских букв: N. В. D. С. S. U., за которыми скрывались слова, близкие и понятные только Николаю и Маргерит, выражавшие сокровенную суть их отношений. Почти столетие спустя эту аббревиатуру разгадала жена одного из их внуков, Элис Маклай: «Nothing But Death Can Separate Us» («Ничто, кроме смерти, не может разлучить нас»). По-видимому, уже тогда они решили пожениться, но условились пока не раскрывать своих планов, предвидя отрицательную реакцию ее семейства.