Глухо отдаются шаги под сводами католического монастыря. Монах в черной сутане, подпоясанной бечевкой, опустив на глаза капюшон, безмолвно шагает впереди. Монах идет быстро, и Болеслав едва поспевает за ним. Король запыхался, в душе проклинает монаха. Вдоль узкого перехода — низкие полукруглые двери. У одной из них монах остановился, стукнул согнутым пальцем, пробубнил:

— Во имя Отца и Сына!

— Амен! — ответил ему тихий голос.

Монах открыл дверь, пропустил короля в келью, снова закрыл. Привыкшие к темноте глаза Болеслава разглядели маленького розовощекого епископа, настоятеля монастыря.

Узнав короля, епископ поклонился и, указав на плетеное кресло, с трудом сказал по-польски:

— Садитесь, ваше величество.

Болеслав уселся, беглым взглядом окинул келью. Деревянное ложе, столик с двумя креслицами, широкая полка с книгами, соломенная подстилка на полу.

Король усмехнулся в усы. Ему ли не знать, что нет богаче и могущественней этого католического монастыря, построенного еще при жизни короля Мешко.

Сквозь полуприкрытые веки на Болеслава смотрели умные, молодые глаза настоятеля. Епископ ждал, что скажет король. Покрутив усы, Болеслав заговорил по-немецки:

— Святой отец, настал конец моему терпению. Русский князь Ярослав прогнал зятя моего Святополка с княжения. Отец Ярослава, покойный Владимир, Святополка и дочь мою Марысю в темнице гноил…

Сложив на животе руки, настоятель слушал. Болеслав продолжал:

— Я обещал князю Святополку, что верну ему стол…

— Но чего хочет мой король от слабого немощного старца? — прервал настоятель Болеслава.

— Святой отец, тебе известно, что и король Мешко, и я способствовали укреплению среди нашего народа истинной католической веры.

— Так, так, ваше величество, — мелко закивал настоятель.

— Когда я заберу Червень и Перемышль, то построю там католические монастыри. Но, святой отец, для похода в русские земли я должен знать, что германский император Генрих не посмеет в мое отсутствие напасть на Ляхию.

Настоятель неожиданно поднялся, взмахнул руками, сказал:

— Ваше величество, вы можете быть уверены, император Генрих не перейдет рубежей вашего государства. Свое обещание я подкреплю заверением папы, коему обо всем сообщу.

* * *

В лето шесть тысяч пятьсот двадцать шестое от Сотворения Мира, а от Рождества Христова в тысяча восемнадцатое солеными слезами умылась правобережная Киевская Русь. Навел Святополк войско Болеслава на отчие земли, вытоптали копыта еще не сжатую смердову ниву, опустошили села и деревни.

На Буге встретил Болеслава воевода Будый и начал через реку задирать короля, насмехаться:

— Эй ты! Вот проткнем мы тебе палкой твое толстое брюхо!

Переправились поляки через Буг и с криком «Погром! Победа!» смяли полк русичей. Воевода Будый едва спасся.

Не устоял под вражеским натиском и червенский посадник Ратибор с дружиной, пали города Червень и Перемышль.

Оставляя клубы седой пыли и пепел пожарищ, тянулось шляхетское рыцарство на Киев…

Ликует король ляхов. Со дня перехода границы его воинство не встречает серьезного сопротивления. Бояре Путша с Горясером разведали: Ярослав в замешательстве и не готов к отпору.

Вот уже половина пути пройдена. Шляхетские полки ведет сам Болеслав, по правую руку воевода Казимир, по левую — Святополкова дружина с воеводой Блудом.

Шло рыцарство на Русь, а тем часом князь Святополк, минуя русские сторожевые посты, не зная роздыха, гнал коня в печенежскую степь.

Укрываясь в высоких травах, сухой, загорелый печенег издалека не спускает глаз с русского князя. За князем скачут десяток гридней. Печенег на расстоянии узнал Святополка. Это к нему на помощь водил Боняк орду. Видно, и теперь этот князь урусов направляется за тем же.

Печенег крадется следом, пока не убеждается, Святополк знает дорогу к хану и его конь бежит безошибочно. Только после этого, нахлестывая коня, далеко опередив князя, печенег спешит оповестить следующий караул об увиденном. И вскоре хану Боняку стало известно о приближении Святополка.

* * *

На закате нежаркое солнце ровным светом озаряет степь. Она сверкает разноцветьем трав, звенит и стрекочет. Вдалеке у холмов пасутся табуны. Боняк видит, как на курган въехал табунщик, замер, нахохлившись птицей.

Хан сидит на кошме, поджав калачом ноги, напротив русского князя. Перед ними чаши с кумысом, куски конины.

Святополк говорит:

— Не я один тя зову, но и король Болеслав. Он со своими полками уже пришел на Русь, повоевал галицко-волынские земли. Нынче король на Киев направился. Веди и ты туда орду.

Боняк щиплет кончик уха, думает свое: «Этот конязь подобен шакалу, труслив и норовит урвать добычу другого».

Вслух же хан говорит:

— Конязь, в прошлый раз я приводил к тебе орду, но мы не получили ни одной кобылы, ни гривны серебра. Разве не может и на этот раз случиться такое?

И хитро щурится.

— Хан винит меня, но разве не сам он увел орду перед боем? — с обидой возразил Святополк. — Не оттого ли князь Ярослав осилил меня в тот день?

— Кхе, кхе! Не будем винить друг друга. Я поведу орду на Киев, но смотри, конязь Святополк, добычу мои воины получат сполна.

— Ты будешь иметь ее вдосталь, — заверил Святополк.

— Кхе! — одобрительно кивнул Боняк. — Отдыхай, конязь, а мы начнем готовиться к походу. Ты пойдешь с нами.

* * *

Воевода Добрыня, еще больше отяжелевший за этот год, допоздна бродил по городу. Ночь наступила пасмурная, душная, как перед грозой. Добрыня спустился вниз, на Подол, постоял у переправы через Днепр и снова воротился на Великую улицу, что тянулась к княжьим хоромам. Шагал воевода грузно, низко опустив голову. Заботы одолевали его. Да и было отчего задуматься Добрыне. Бояре Тальц и Еловит, бежав из Киева, нынче челядь свою дворовую подбили, и те кричали на торгу и улицах, а иные на площадях:

— Не будем стоять за хромца Ярослава, хотим Святополка!

— Ярослав с новгородцами наших братьев побил, пусть уходит в Новгород!

То же самое кричала челядь Путши в Вышгороде.

Добрыня велел гридням унять крикунов, ан еще хуже. Ко всему слух был: Святополк киевским боярам письмо тайное прислал и в нем просил их не держать сторону Ярослава, а за то сулил им милость землею и деревнями…

От дум Добрыню оторвали чьи-то торопливые шаги. Его догонял отрок.

— Чего надобно? — спросил воевода.

— Князь наказал сыскать, дожидается.

В думной палате при свете восковой свечи сидели за столом Ярослав с воеводами Александром и Будыем и молчали. Князь пятерней теребил маленькую бородку, смотрел на темное в свинцовой оправе оконце. Увидев вошедшего Добрыню, встрепенулся, сказал, нарушив гнетущую тишину:

— Заждались мы тя, воевода. Садись, может, вместе удумаем, как быть. — И, вздохнув, продолжил: — Нелегко нам, с западной стороны Болеслав с рыцарями да наемными германцами и уграми наседает, с Дикой степи, дозоры донесли, Боняк идет, а позвал его Святополк. Ко всему, знаю, есть в Киеве бояре, какие здесь его дожидаются.

И замолчал, посмотрел вопросительно то на одного воеводу, то на другого. Будый голову книзу опустил, с Ярославом глазами не встречается. Постыдно: полк загубил и ляхов не задержал.

Заговорил Добрыня:

— Правду сказываешь, князь. Трудно нам ныне. Нет у нас и четверти той силы, что насела на нас. О том много думал и сейчас, идя сюда, и ране… Мыслю, надобно ополчение собирать да звать в него не токмо городской ремесленный люд, но и по деревням да селам смердов.

— Скоро ратаю хлеб жать, и негоже его отрывать от этого, — возразил Ярослав.

— Всех бояр принудить, чтоб с челядью на рать шли, — не обратил внимания на княжеское замечание Добрыня. — Да, исполчившись, выйти навстречу Болеславу, пока они с Боняком не воссоединились. На тот же случай, ежели хан Киевом овладеть попытается, в городе оставить воеводу Александра.

Александр недовольно покачал головой:

— Речь твоя, воевода, смелая и верная, ежели б сил у нас было вдосталь. Наша вина, не собрались вовремя воедино да одним кулаком не ударили по Болеславу. Досиделись, пока он нас порознь бьет. То на Буге Будого разбил, Ратибора одолел, нынче, пока мы ополчимся, созовем ратников да изготовимся, Болеслав с одной стороны нажмет, с другой Боняк насядет. — Попович потер морщинистый лоб. — Ко всему, верно заметил князь, ратая брать нам теперь негоже. Не сожнет он хлеб, голод настанет, мор на Руси. Кто нас разумными назовет? Нет, знаю твердо, Болеслава и Боняка нам на сей раз не одолеть. Потому, мыслю я, город не удерживать и боя королю не давать, а уйти в Новгород. Там же, силу собрав, сызнова воротиться в Киев.

— А может, ярла Якуна покликать, его слово услышать? — предложил Добрыня.

Ярослав отмахнулся:

— Ярл Якун варяг и за гривны служит, а в своих делах мы сами как решим, по тому и быть.

Положив на стол руку, сказал уже спокойней:

— Уважаю я тя, воевода Добрыня, и за отца чту за разум и храбрость. Но ныне прав воевода Александр, и пусть будет так, как он сказал. Поклонимся Новгороду. Коли откажет, уйдем в Ладогу да поищем подмоги у варягов.

— Пусть будет по-твоему, — согласился воевода. — Настанет наш час!

— А наперед пошлю гонца в Новгород, — сказал Ярослав.

* * *

Бурлило новгородское вече, и долго ждал Гюрята, пока оно уймется и даст ему слово. Уж он, тысяцкий, дважды поклоны на все четыре стороны отвесил, наконец народ стих. И тогда Гюрята заговорил:

— Люд новгородский, вестимо ли те, князя Ярослава с отчего киевского стола ляшский король Болеслав изгнал и Святополка посадил!

— Вестимо.

— Князь Ярослав, новгородцы, у вас защиты ищет, дадим ли? — перекрывая рев голосов, зычно спросил Гюрята.

Кинул тысяцкий эти слова в толпу и замолк, ждет ответа. Знает, сейчас должен выкрикнуть староста Словенского конца Трифон, его поддержит купец Остромысл, с ними у Гюряты намедни сговор был, как и что отвечать.

И точно, стоявший у самого помоста Трифон уже взвопил:

— Станем в защиту князя, прогоним Святополка с ляхами!

А за Трифоном голос Остромысла:

— Соберем, ополчение!

— Пошлем рать! — поддержали их новгородцы.

Но тут, нарушая заданный Гюрятой тон, тонкоголосо, по-бабьи взвизгнул боярин Парамон:

— Ходили ужо! Почто не удержался на княжении?

Толпа услышала, подалась голосами в его сторону:

— Верно речет боярин, ходили, живота своего не жалеючи!

— Почто мечом не бился с ляхами за свой стол? Зачем Киев покинул?

Крикнул тысяцкий, экий пустозвон боярин! Брякнул и очи вытаращил, дивуется. И к чему? Не для Новгорода ли он, Гюрята, старается? А коли для Новгорода, то в первый черед для него, боярина Парамона.

Ругнул в душе боярина за то, что не туда вече поворотил, подумал: «Надобно свое слово вставить».

— Люд новгородский! — Тысяцкий напрягся, от ярости лицо кровью налилось. — Кто худое о князе Ярославе скажет? Коли и были какие обиды, то обе стороны чинили их. Князь же Ярослав за то, что мы его на стол киевский посадили, по правде поступил с нами. И мы Киеву дань не платим. Святополк же, севши в Киеве, сызнова потребует от нас гривны, и станем мы ему платить из лета в лето, как платили при великом князе Владимире! Так не лучше ли помочь князю Ярославу воротить стол, и за то свободны будем от дани, либо пусть к варягам уходит?

— Воротим!

— Пошлем ополчение! — дружно закричало вече, позабыв прежний крик. — Вели скликать ратников!

— Скотницы наши обильны, людьми богаты, зачем нам варяги, сами прогоним Святополка!

— Мыслю я, — вставил Гюрята, — нынешней зимой изготовимся, а по весне двинемся.

— Пусть будет так! — поддержало тысяцкого вече.

* * *

Шумно пирует Болеслав, что ни день, то пьяное разгулье. А тут еще свадьба подоспела…

На княжьем дворе, где некогда при великом князе Владимире выставлялись столы для ближней боярской дружины и пел речистый Боян, кричала и бахвалилась шляхта.

По праву победителя и по уговору со Святополком взял король в жены дочь Владимира Предславу. Не хотела добром, забрал силой. И Червень и Перемышль с ближними селами тоже ему отошли…

Пьяно похваляется шляхетское рыцарство, звенит серебряными кубками. С утра и допоздна не поднимаются из-за столов…

День хоть и пасмурный, но не дождливый. К вечеру проглянуло солнце, осветило княжеский терем на холме, заиграло в слюдяных разноцветных оконцах хором, на дорогой посуде, уставленной на столах. Пенится янтарный мед и розовое вино в ендовах, полным-полно на блюдах снеди. Святополк все выставил для тестя, благодарит, что посадил князем в Киеве.

Грустно Предславе. Похудела она, ночи в слезах проводит. Жалеет, что не покинула Киев вместе с Ярославом. Звал он ее. Но разве думала княжна, что судьба у нее такая…

Локоть Болеслава упирается Предславе в бок. Она пробует отодвинуться, но с другой стороны Святополк. Он то и дело покрикивает на отроков, рушником вытирает вспотевший лоб. Отроки волокут из глубоких подвалов липовые замшелые бочонки, мечут на столы яства. Болеслав хохочет, и его большой живот колышется, толкает стол. Стол качается, и вино из кубков плещется на белую льняную скатерть.

Шляхта гомонит, выкрикивает здравицы в честь короля, ест и пьет без меры. Под столом собаки грызут кости, ворчат.

Поодаль от Святополка уселись бояре: Путша с Горясером да Тальц с Еловитом. Меж ними воевода Блуд, бородой в стол уткнулся, зевает. Скучно воеводе, о Георгии подумал, хмель и злость в голову ударили. Вскочил, стукнул кулаком о стол:

— Эй, шляхетское рыцарство, и вы, бояре, выпьем за князя Святополка!

Бояре поднялись, а Блуд через стол ухватил шляхтича за грудь, заорал:

— А ты почто не поднимаешься, князя не чтишь?

И полез в драку. Воеводу и шляхтича разняли. Блуда из-за стола вывели, уложили в гриднице на лавку. Болеслав недовольство высказал:

— Старость воеводе разум затмила…

Расходились со свадьбы за полночь. Луна в тучах и теперь. Давно спит Киев, лишь псы в подворотнях надрываются да караульные в боярских дворах голоса подают. Тальц с Еловитом покачиваются в обнимку, руками о заборы цепляются. Боярам нет печали, и совесть не терзает, что вместе со Святополком привели на Русь ляхов, а те города Червень и Перемышль забрали. У Тальца с Еловитом в тех краях нет земель, у них деревни под Вышгородом.

Тальц с Еловитом хоть и хмельные, а дорогой со свадьбы речь вели о том, сколько кому земли Святополк пожалует да какие деревни им достанутся, и не заметили, как из-за угла шагнул кто-то и, опустив топор на голову Тальца, потом Еловита, проговорил:

— Псы смердящие, изменники…

* * *

Холодный северный ветер бил в лицо, шелестел засохшей листвой, голил деревья. Ветер протяжно и тонко свистел под стрехой, гонял облака по унылому серому небу.

Низко надвинув бархатную, отороченную соболем шапку, Болеслав кутается в черный, подбитый мехом плащ, ждет, пока выведут коня. В стороне рыцари — королевская стража — уже гарцевали верхом, негромко переговаривались. У колодца гридни умывались гурьбой, лили друг другу на оголенные спины студеную воду из бадьи, пофыркивали.

Болеслав хмурился. Вчера воевода Казимир рассказывал, что какой-то русский лучник пустил в него стрелу. Она пролетела в одном локте от воеводы. Болеслав подумал: «Надо велеть Казимиру, чтоб готовил воинство в дорогу, пора домой ворочаться».

Из хором вышел Святополк в короткой шубе и мягких теплых сапогах, переваливаясь с боку на бок, потоптался на негнущихся ногах. Болеслав сказал ему в сердцах:

— Я посадил тебя на княжение, но твои холопы убивают рыцарей, а приставы не могут изловить виновных. Может, они с ними заодно?

Шляхтич подвел коня, придержал стремя. Сердито поводя усами, Болеслав грузно умостился в седле, разобрал поводья и только после этого глянул на побледневшего Святополка.

— Ты, князь, на обратный путь выдели воинству прожитое да на каждого шляхтича по гривне серебра. А за тех, что люд побил, по три гривны положишь…

И тронул коня. Следом в беспорядке поскакали рыцари.

* * *

Вещая весну, прилетели из теплых краев скворцы, засвистели. Защелкали на голых ветках. Потом как-то сразу выгрело солнце, и не стало ночных заморозков. Сошел снег с земли, звонко отстучала капель, весело отжурчали и пересохли быстрые ручьи, наполнив и без того полноводный Днепр.

Земля парила.

Робкими стрелами вылезала первая трава, и, вспухая, лопались почки деревьев. После первого теплого дождя все незаметно ожило, зазеленело.

От верховий Днепра с последними льдинами дошла до Киева весть, что ладьи князя Ярослава отплыли из Новгорода, а сушей ведут дружины воеводы Добрыня и Александр, да идет с Гюрятой новгородское ополчение.

Хотя и ждал этого Святополк, а все же иногда тешил себя надеждой, что не согласятся новгородцы во второй раз идти на Киев.

В Дикую степь к печенегам поскакал боярин Горясер, но воротился вскоре один, без орды. Хан Боняк передал: «Кони наши после зимы ослабли, подожди, пока отъедятся на молодых выпасах».

И Марыся вестей не подает. Видно, не придет король Святополку в подмогу.

Собрались бояре на думный совет, расселись по лавкам в княжеской палате, спорили до хрипоты, друг друга обидными словами обзывали, посохами замахивались и наконец порешили, собрав ополчение, выйти навстречу Ярославу, пока тот город не осадил.

Застучали в деревянные била, закричали голосистые бирючи:

— Люд киевский, хромец Ярослав сызнова ведет на нас новгородских плотников! Кузнецы и гончары, швецы и чоботари, бросай свое ремесло, берись за мечи и топоры, ладь копья и луки, постоим за князя Святополка!

А по селам и деревням звали бирючи смердов:

— Выпрягай коня из сохи, оратай, поспешай в ополчение!

Народ слушал и расходился. Нет у киевлян охоты за Святополка биться, но как не пойдешь, коли следом за бирючами заходили в каждую избу уличанские старосты, грозили:

— В ответе будешь, ежели не явишься! — и назначали место сбора.

Бояре съезжались со своей челядью конно и оружно.

День и ночь звенели молоты в Киеве, горели костры на Подоле и за крепостной стеной. Немалую рать собрал князь Святополк.

* * *

Передовой дозор из большого полка воеводы Добрыни далеко оторвался от своих. Десяток гридней ехали лесом один за другим, то и дело прислушивались, не треснет ли где ветка, не заржет ли чужой конь…

На опушке леса придержали коней, безлюдная даль горбилась холмами, покато спускалась к Днепру. Десятник дозора бросил коротко:

— Трогай!

Скачет дозор берегом, горючий конь под Провом, сыном тысяцкого Гюряты, идет легко, изогнув дугой шею. Свежий ветер хлещет Прову в лицо, назойливо лезет под железный шлем. За многие сутки грудь под броней устала, просит отдыха.

Конь неожиданно прянул в сторону, захрапел. Гридин потрепал его по холке, успокоил. Десятник сказал:

— Зверя учуял.

Снова съехали в лес, а когда миновали, вдалеке, сколько видели глаза, темнели полки киевлян…

Собрались воеводы на совет. Попович говорил:

— Святополк полки свои выставил так: в челе воевода Блуд с большой дружиной да полки правой и левой руки, а крыла держат ополченцы…

Ведет рассказ Александр Попович, а Ярослав, Добрыня, Гюрята и одноглазый ярл Якун слушают, не перебивают.

Но вот князь Ярослав спросил:

— Святополк с Блудом?

— Шатер Святополка за ратниками, на холме, а с ним и засадный полк. Он у него малочисленный.

— Видно, замыслили смять нас одним ударом, — подал голос Гюрята.

— Что скажете, воеводы? — поднял голову Ярослав.

— Я с моими викингами буду биться против Блуда, — резко сказал Якун и поправил черную повязку на глазу.

Не спеша, взвешивая каждое слово, речь повел Добрыня:

— Ежели ярл хочет быть в челе, то пусть будет по его. А с викингами, мыслю я, надобно поставить тысяцкого Гюряту с его новгородцами. Мы же с воеводой Александром на правом и левом крылах станем и будем биться без засады, негде ее укрыть.

— И то так, — заметил Ярослав. — Когда бой начнем, новгородцы-молодцы, по прошлому знаю, вместе с викингами устоят удару Блуда, вымотают, а мы тем часом сомкнем крыла. Думаю, не выдержать пешим горожанам и смердам против наших конных гридней, побегут. Тут мы Блуда со Святополком и охватим кольцом.

— То так, — согласился Гюрята.

— Иного не предложу, — кивнул Попович. — Главное, смять ополченцев.

— А что, ежели перед твоей дружиной, воевода Добрыня, и перед твоей, воевода Александр, не дрогнут киевляне? — засомневался Будый.

— Не устоят, — заверил Добрыня.

— Коли так, то и пойдем готовить полки, — сказал Ярослав и, сняв шлем, перекрестился. — Дай Бог удачи…

* * *

Развернулись гридни, идут…

С высоты конского крупа Прову видно, как в центре построились остромордым вепрем закованные в железные доспехи викинги, а от них по ту и другую сторону — новгородцы. Вон их стяг плещет на ветру. Под ним должен быть его отец, тысяцкий Гюрята. А за новгородцами на левом крыле дружина воеводы Поповича. С ними князь Ярослав.

Тесно в рядах, жмутся кони боками, звенит стремя о чужое стремя. С шелестом обнажили гридни мечи. Смотрит Пров, как, поблескивая броней, выставив щиты, двинулась на них людская стена. Вздрогнул. С непривычки по телу пробежали мурашки. Стало тихо, только издали доносился приближающийся шум.

Закрыл Пров на мгновение глаза, и чудится, будто в половодье Ильмень-озеро разливается, бушует…

Но вот подал знак сидевший вполоборота воевода Добрыня, и помчались конные полки навстречу киевским ратникам.

Широким вымахом идет под Провом конь. Все ближе и ближе людская масса, безликая, ощерившаяся в крике:

— На слом! И отдается:

— И-оом!

Врубились гридни, зазвенели мечи о железо, замахали топоры…

Некрепко стояли киевские ополченцы за Святополка. Видно, не хотели биться за него горожане и смерды, повернули вспять, побежали.

Слышит Пров голос Добрыни:

— Отсекай ополченцев от дружины! Охватывай Блуда!

Сомкнулись дружины Поповича и Добрыни, тугим кольцом зажали со всех сторон святополковых воинов, а в центре викинги с новгородцами их пополам расчленили.

Ворвался Пров в самую гущу, увидел под стягом воеводу Блуда, направил к нему коня. Воевода боец умелый, отбил удар и сам занес меч над головой Прова. Не уйти бы гридню от смерти, но подоспел Добрыня. Сверкнул меч, и сполз Блуд под конские копыта.

Но тут Святополков дружинник достал Добрыню копьем. Закачался воевода. Подхватил его Пров одной рукой, другой коня за повод и вывез из боя. Подоспел десятник, помог снять воеводу, на траву уложили.

— Мертв воевода Добрыня, — сказал десятник.

Тут голос воеводы Александра раздался:

— Святополк уходит!

Метнулся Пров в седло и с несколькими гриднями кинулся вдогон. Долго преследовал, пока ночь не укрыла князя Святополка.

* * *

Вступил Ярослав в Киев и дал для своей большой дружины и бояр киевских пир велик: новгородцев провожали с почестями.

И сказал на пиру князь Ярослав:

— Что случилось меж нами, бояре киевские, о том помнить не станем, ибо все мы за Русь в ответе…

И пил князь за здравие бояр киевских, а они за него…

Для городского люда и меньшей своей дружины велел Ярослав выставить меды хмельные и вина да яств, сколько кому потребно…

И было веселье в Киеве многодневное, князю Ярославу честь воздавали.

* * *

Святополк не знал устали, молил, только бы выдержали кони. Четвертые сутки не сходит он с седла. Сменит на коротком привале коня — и дальше.

Боярин Горясер выдохся. Ему бы поспать да в баньке бы попариться и сытно поесть, а не давиться куском сухой вяленой конины, как приходится сейчас. Но попробуй скажи о том Святополку.

Горясер на ходу косится на князя. Тот припал к гриве, глаза безумные. Злоба и ненависть душат Святополка. Гикая и визжа, катится за ними лавиной орда. Печенеги шли за добычей, что обещана им русским князем. Боняк долго упирался, не хотел этим летом идти на Русь, обещал на осень, но Святополк не мог ждать и стал перед ханом на колени. Тогда Боняк сказал:

— Что дашь ты мне, когда верну тебе Кий-город?

На что Святополк ответил:

— Каждый твой воин получит по гривне серебра.

Боняк рассмеялся:

— Хе! Гривны мы возьмем и без тебя, конязь Святополк! Ты без дружины, и когда я возьму Кий-город, то все в этом городе будет мое. Но мне не надо твои дымные и душные жилища. У печенегов есть степь, а что может сравниться с ней? Она, как нежная и ласковая красавица, посмотри вокруг, конязь Святополк, коснись ее рукой. Хе! Степь подобна твоей жене, конязь. А знаешь, что я возьму у тебя, когда прогоню Ярослава? Твою жену. Хе-хе! — И посмотрел насмешливо, ощерив в улыбке гнилые зубы.

Боярин Горясер увидел, как побледнел Святополк, закусил до крови губу, ответил хрипло:

— Моей княгини нет в Киеве, она у отца, короля Болеслава.

— Хе! Испугался, конязь. Тогда я возьму в твоем городе столько золота, сколько увезут наши кони, и столько урусских красавиц, сколько захотят мои воины.

Святополк в знак согласия склонил голову…

Орда вырвалась из Дикой степи; орда несется по Русской земле, сметая все на своем пути. Горит Переяславль, горят села и деревни. Князь Святополк ведет печенегов на Киев…

* * *

С кургана Пров оглядывает степь. Поросшая высокой травой, она изобилует птицей. Вот высоко потянулись лебеди, а с ближней тихой речки снялась стая уток, со свистом пролетела над Провом. Хорошо ему и спокойно в степи, и не знает он, что уже несется от дозора к дозору тревожная весть.

Оглянулся Пров назад. Внизу, под курганом, гридни его десятка уселись у костра, едят. Здесь же пасутся их нерасседланные кони. Потом снова посмотрел Пров вдаль и вдруг увидел, вершник коня нахлестывает, гонит во весь дух. Не успел Пров товарищей позвать, как конник будто сквозь землю провалился. Пров догадался, под всадником конь загнанный пал. Махнув рукой сидевшим у костра гридням, он поскакал навстречу спешившемуся.

Тот уже поднялся, бежал навстречу с криком:

— Печенеги всей ордой в дне пути!

Подоспел десятник, приказал Прову:

— Не медли, скачи в Киев к воеводе Александру!..

В полночь добрался Пров до города, проскакал, будоража собак, по безлюдным улицам. У подворья воеводы забарабанил в калитку рукояткой меча.

Сонный сторож высунул голову в смотровое окошко:

— Чего стук поднял?

— Пусти к воеводе, печенеги идут!

Отворилась широкая калитка, и Пров, передав сторожу коня, вбежал на крыльцо…

Воеводу Александра поднял с постели. Выслушав Прова, сказал:

— Ступай в гридницу, передохни! — а сам поспешил к Ярославу.

В княжьих хоромах темень, у дверей бодрствуют караульные гридни. Один из них мигом вздул огонь, зажег свечу, проводил воеводу к княжеской опочивальне.

Попович переступил порог, Ярослав не спал. Лежа на узком ложе, читал. Услышав скрип отворяемой двери, отложил книгу, сел:

— Что стряслось, воевода?

— Печенеги к Киеву подходят. Святополк ведет Боняка.

В тишине слышно, как в хоромах, не умолкая, поет сверчок, на крепостных стенах перекликаются дозорные. Наконец Ярослав спросил:

— Успеем изготовиться и встретить печенегов на пути?

Александр, видно, ждал этого, ответил сразу:

— Времени мало, да ко всему страшна орда, когда идет валом в такой силе. Может, и одолеем Боняка, коли выйдем навстречу, но и своих положим немало.

— Что предлагаешь, воевода? — спросил Ярослав. — Не ждать же, пока Боняк нас в крепости закроет и все окрест пограбит и пожжет, а после уйдет безнаказанно. Либо еще чего хуже, приступом город возьмет. Эк, не вовремя послали большой полк под Червень на Казимира.

Александр перебил Ярослава:

— А что, ежели ты, княже, с полком левой руки и викингами затворишься в крепости, а я к рассвету уведу полк правой руки и засадный из города и укроюсь тайно от Боняка и Святополка неподалеку. Орда с ходу ударится о стены киевские и рассыпется, к осаде начнет готовиться. Тут мы на второй день с восходом солнца и навалимся на них, а ты, княже, отворяй ворота и бей им в спину. Не удержатся печенеги.

— В таком разе поспешай, воевода.

* * *

Орда город осадила. Киевляне едва успели за крепостными стенами укрыться, ворота затворить.

Рассыпались печенеги по Подолу, хоромы и избы обшаривают, жгут. Смотрят горожане со стен, как их дома горят, степняков проклинают. Бабы плачут, грозят печенегам.

Боняк остановил коня от города дальше, чем на полет стрелы, жадно смотрит на Золотые ворота. Заманчиво блестят створки на солнце. Пощелкал языком:

— Це, це!

Святополк в душе глумится над ханом. Пусть думает, что медные пластины на воротах золотые.

На стене узнали Святополка, закричали:

— Окаянный!

— Братоубивец!

Святополк повернулся к Горясеру:

— Вот вишь, боярин, вы с Путшей злодеяния творили, а на меня вина пала.

Стрела, пущенная со стены, не долетев, воткнулась в землю, закачалось белое оперение.

Погрозил Святополк кулаком, разразился ответной бранью.

— Эй вы, изменщики, почто приняли хромца Ярослава? Отдам всех хану, он вас отгонит в Корсунь на невольничий рынок!

Боняк рассмеялся:

— Верно сказываешь, конязь Святополк. — Позвал тысячников: — Пусть воины вяжут лестницы, засыпают ров. Завтра мы возьмем Киев. Я исполню завет моего отца. — А про себя подумал: «Хорошо, когда урусские конязья дерутся между собой, как голодные собаки».

Повернув коня, Боняк шагом поехал от города к высокому берегу Днепра. Там воины уже поставили ему шатер…

Закутавшись в теплый стеганый халат, чутко дремлет хан. Ветер колышет край полога шатра, доносит дым перегоревшего костра, окрики караульных печенегов.

У костров спит одна половина орды, а другая половина бодрствует, готовая каждую минуту оказаться в седле и начать бой…

Дремлет хан Боняк, а лесными тропами, ведя коней в поводу, возвращались к Киеву полки воеводы Александра. Из уст в уста передавали гридни слова воеводы: «Идти скоро, но поелику бесшумно, дабы печенеги не прознали прежде времени».

Пров ступал легко, ноги не замечали устали. На ходу достал из притороченной к седлу сумы ломоть ржаной лепешки, протянул коню. Теплые и мягкие губы лошади щекотали ладонь.

Неожиданно передние приостановились и дальше уже идут медленно, осторожно. Лес становится все реже и реже и наконец заканчивается. Издалека слышна чужая печенежская речь. Волчьими глазами мерцают костры.

Кровь приливает к вискам Прова, хмельно будоражит. Он крепче сжимает повод, садится верхом и пробует рукоять меча.

Полки бесшумно строятся, разворачиваются, ждут рассвета.

* * *

Ночь близилась к концу. Гасли звезды. На чьем-то подворье пропел, захлопал крыльями петух. Ему отозвались другие.

Ярослав прохаживался от одной сторожевой башни к другой, подбадривал народ, a самого не покидала мысль, проведет ли незаметно воевода Попович полки? Не доведи Бог, заметят печенеги да первыми ударят, пока воевода не изготовился. Тогда быть беде…

Небо поблекло, потянуло утренней свежестью. Подошли, бряцая оружием, бояре киевские и ярл Якун. Ярослав спросил:

— Все ли на местах?

— Ждем, княже, — ответили бояре.

— Нам с вами, бояре, вести полк левой руки, а те, ярл Якун, выступить вслед за нами. — И, подняв голову, Ярослав закончил: — Теперь скоро…

На стену поднялся староста кузнецов. Крепкий, плечистый, огнем горна обожженный. Кожаный кафтан в медных пластинах. Разглядев князя, вразвалку направился к нему.

— Дозволь, княже, и нам, кузнецам, за ворота выйти, топорами помахать. Все польза от нас будет.

Ярослав положил руку ему на плечо:

— Спасибо тебе, Микула, и всему кузнечному людству. Но нельзя всем город покидать, кому-то надо стены и ворота стеречь, чтоб печенеги, чего доброго, нашей оплошностью не воспользовались и в крепость не ворвались. Так что уж вам стоять здесь накрепко. Да коли увидите, что у нас неустойка получилась и отходим мы, готовьтесь. Впустивши полки, ворота затворить и первый натиск печенегов отразить.

— Ну, разве так, — согласился староста.

Его слегка прервал шум и гомон в печенежском стане. Ярослав кинулся к краю стены.

— Смотри, княже, к лесу, — радостно закричал отрок. — Никак, наши!

Серело быстро. Ясно различимо вдалеке двигалась на печенегов русская конница.

— Они, — облегченно вздохнул Ярослав. — Теперь пойдем, бояре, и ты, ярл Якун, наш черед наступает.

* * *

— Хан, пробудись! — откинув полог, в шатер вбежал один из тысячников. — Урусы из лесу вышли!

Боняк подхватился. От сна не осталось и следа. Закричал, гневно затопал босой ногой:

— Проглядели! Головы рубить караульным!

Скинул халат, вбежавший печенег надел на него броню, натянул сапоги. Выскочив из шатра, Боняк, несмотря на годы, легко взлетел в седло. Окинув взглядом становище, понял, с русскими бьется та половина орды, что бодрствовала. Остальных надо собирать как можно быстрее и бросать в сражение. Сердито крикнул тысячному:

— Что ждешь? Всех, всех туда! Смять этих урусов, прежде чем другие из Киева не вышли!

Тысячный поворотил коня, наметом ворвался в потревоженный стан. Где окриком, где плетью принялся торопить печенегов. Те ловили лошадей, седлали.

Мимо тысячного проскакал князь Святополк со своими боярами. За ними нахлестывали коней десятка полтора гридней. Князь правил коня совсем не в ту сторону, где бились печенеги. Тысячный злобно крикнул Святополку, но тот и головы не повернул.

Одна за другой сотни печенегов вступали в бой. Хан радовался, его воины окружают урусов, теснят…

— Пора! — проговорил Ярослав и надел шлем.

Со скрипом распахнулись створки ворот, и дробный топот копыт раздался под каменной аркой.

Обнажив мечи, вынесся из города полк левой руки, ударил в спину печенегам, и перемешалось все.

Бились люто. Кололи друг друга копьями, рубились мечами. Почуяв запах крови, дыбились кони, ржали дико.

Тут викинги подоспели. Идут острым клином, в латах, рогатых шлемах, добивают спешившихся печенегов, подсекают коням ноги.

Бьются обдуманно, точно, словно мастеровые в повседневном труде. Да и как иначе, коли с детских лет бою обучены.

Смотрит хан, попятились, побежали его воины. Потемнело у Боняка в глазах, рванул саблю из ножен, завизжал, но кто-то из телохранителей ухватил его за плечи, другой повод перенял…

Лихой конь уносил Боняка от Киева, и никто из скачущих позади печенегов не видел, как по сухим, опаленным ветром ханским щекам катились крупные слезы.

* * *

Петляет, запутывает следы Святополк. Минуя села и деревни, крадется загнанным волком. Подбились кони, устали гридни. Пятый день преследует Святополка погоня. Две сотни дружинников, разбившись по три десятка, идут по дорогам на Чарторыйский городок и Теребовль с наказом убить Святополка. «Покуда жив окаянный, его опасаться надобно, ибо сызнова наведет на Русь ляхов либо печенегов», — сказал Ярослав.

Вот уже и Теребовль позади, еще день-два, и укроется Святополк в Перемышле или Червене у польского воеводы Казимира.

Беспокоятся дружинники. Ехавший рядом с Провом десятник все сокрушался:

— Уйдет!

Пров молча соглашался с ним.

Съехав в сторону, он спешился, подтянул ослабшую подпругу, напился из ручья и только занес ногу в стремя, как заметил вышедшего из леса смерда. Тот с охоты ворочался. В руке лук, у пояса заяц висит. Поздоровались. Пров спросил:

— А что, не заметил ли случаем поблизости князя Святополка?

Смерд сдвинул шапку на макушку, пожал плечами:

— Князь ли то, боярин, а совсем недавно проехал этой дорогой на Перемышль кто-то, а с ним человек шесть гридней…

Догнал Пров десятника, сказал:

— Князь Святополк неподалеку, охотник самолично видел! Не дадим уйти!

И погнал коня наметом, а следом, обгоняя друг друга, поскакали дружинники…

Святополка увидели сразу за поворотом дороги. С ним рядом ехал боярин Горясер, а следом, по два в ряд, шесть гридней. Приморенные кони шли шагом.

Обернулся Святополк, заметил погоню, хлестнул коня. Гигнул Пров, пригнулся к гриве. Быстро сокращается расстояние между ними. Святополковы гридни остановились, обнажили мечи. Налетели на них дружинники, зазвенела сталь. Но Пров промчался мимо, заметил, Горясер в лес коня поворотил. За ним десятник кинулся.

А Пров князя настигает. Вот кони сравнялись. Повернул Святополк искаженное страхом лицо, мечом замахнулся. Но Пров опередил его. Звякнула сталь о сталь, лопнула на князе броня.

Придержал Пров коня, смотрит, как волочится повисшее в стремени тело. Подъехали взбудораженные короткой схваткой дружинники, кинулись ловить княжеского коня, а Пров сломал ветку, вытер меч, кинул в ножны. За спиной голос десятника раздался:

— Прикончили-таки окаянного!

Кончалось лето шесть тысяч пятьсот двадцать седьмое от Сотворения Мира, а от Рождества Христова тысяча девятнадцатое…