В середине октября 1916 года в дивизию пришла телефонограмма, в которой генералу Краснову предписывалось прибыть в штаб армии. Пётр Николаевич был озадачен: 2-я Сводная казачья дивизия уже две недели занимала новые позиции, успешно отражая натиск баварских полков. По приказ есть приказ, и Краснов, оставив часть на Денисова, выехал в Носовичи, где размещался штаб армии.
День был мрачный, дождливый. Кутаясь в шинель, Краснов размышлял, чем объяснить этот вызов. Командующего армией генерала Пестрецова Краснов знал давно, ещё с Русско-японской войны. Однако в последнее время они не встречались, а с той поры, как Пестрецов стал командиром, Пётр Николаевич по всем вопросам выходил на командующего корпусом. От него и поступило распоряжение дивизии занять позиции в окопах. Тогда в штабе корпуса не прислушались к его соображениям по поводу использования 2-й Сводной казачьей дивизии. Теперь Краснов намеревался поднять этот вопрос перед Пестрецовым.
Автомобиль двигался на малой скорости, местами, где дорогу совсем развезло, еле полз, и Краснов подущал, что наступает пора, когда придётся отказаться от машины и пересесть на коня.
Показались Носовичи, и вскоре автомобиль запрыгал по булыжной мостовой, мимо одноэтажных домиков, церкви, магазинчиков, пустующего базарчика.
У штаба армии стояли часовые, у коновязей осёдланные кони ожидали дежурных офицеров.
Командарму доложили о прибытии Краснова, которого сразу же пригласили в кабинет. Пётр Николаевич Обратил внимание на то, что Пестрецов выглядел очень плохо: лицо одутловатое, с сетью морщин у глаз, движения вялые.
В кабинет подали чай.
— Присаживайтесь, Пётр Николаевич. Угощайтесь... И я с вами за компанию.
Краснов пил чай, слушал командарма.
— В последнее время меня пугает, Пётр Николаевич, окопная война. Вы, боевой генерал, помните, как в Русско-японскую войну обстановка загнала нашего солдата в окопы. И к чему это привело? Я согласен с вашими соображениями по поводу сохранения казаков как особой военной силы, но что я могу поделать? Наши союзники англичане не хотят победы России. Они опасаются нашего вступления в Константинополь, наших крестов над Святой Софией. Англичане и Побудили нас сесть в окопы. Эта тактика для нас не мёд... В общем, Пётр Николаевич, кажется, Россия Попала в скверную коалицию: наши партнёры хотят загребать жар чужими руками.
— Что же делать, ваше превосходительство?
— Трудный вопрос, Пётр Николаевич. Такой вопрос, пожалуй, стоит перед всей Россией. Мрачные пилы собираются вокруг государя. Как выйти из отоль сложной ситуации? В своё время там, наверху, мне намекали, что нужен, дескать, сепаратный мир с Германией. Я был тогда в корне не согласен. Но сейчас я думаю: нет ли в тех словах истины? — Пестрецов отодвинул стакан. — Однако, Пётр Николаевич, перейдём к делу. Я ведь вызвал вас не для того, чтобы сетовать на жизнь. Сейчас мы формируем новый корпус. В него войдут две пехотные дивизии, которые пополнятся резервом, войдёт и ваша 2-я Сводная казачья дивизия. Я рекомендую вас на должность командующего корпусом. В ближайшее время познакомьтесь с обстановкой в пехотных дивизиях. Полагаюсь на ваш опыт.
— Ваше превосходительство, кто будет начальником штаба корпуса?
— Полковник Давыдов. Штабист он опытный, с трезвым умом, хороший аналитик. Но надо заметить, воспитательной работе среди солдат уделяет мало внимания. Короче, Пётр Николаевич, ознакомитесь, сделаете выводы и готовьтесь принимать корпус...
* * *
Покидая Носовичи, Краснов узнал, в каких населённых пунктах стоит его будущий корпус, и велел водителю ехать по этим местам.
На подъезде к первой из деревень, машина застряла в глубокой колдобине. Водитель привёл отделение стрелков, и те, раскачав, лихо вытолкнули автомобиль.
Машина покатила мимо убогих изб, где толпились солдаты в старых, грязных, непригнанных шинелях, многие без погон, на головах измятые серые папахи, на ногах рванью сапоги, опорки, даже лапти.
Провожая угрюмыми взглядами автомобиль, солдаты и не думали приветствовать генерала. Пётр Николаевич почувствовал себя удручённо. Он понимал: чтобы привести эти части в боевое состояние, необходимо, во-первых, восстановить дисциплину, во-вторых, организовать элементарные строевые занятия...
Обо всём этом Краснов и повёл речь на совещании командиров дивизий и полков:
— Господа, в таком состоянии корпус небоеспособен. Я требую от вас научить солдат воевать. Господа офицеры, вспомните, что вы офицеры... В таком состоянии мы не можем выполнить поставленные перед вами задачи.
Краснова никто не прерывал, слушали молча.
— Я требую начать непрерывное обучение людей, я требую физических упражнений, чтобы солдаты почувствовали своё тело, могли разить штыком чучела, могли отбиваться прикладом... Работа с солдатами на местности в любое время дня, в любую погоду... И ещё. Обратитесь к душе русского солдата... Солдаты забыли строевую музыку, пение...
* * *
О трагедии, происшедшей с частями будущего корпуса, Краснову сказал ещё Пестрецов, но подробности он узнал от начальника штаба, полковника Давыдова.
Впереди был австрийский укрепрайон с ходами сообщения, окопами, землянками, блиндажами, несколькими рядами колючей проволоки.
— Вот здесь мы и стояли, — Давыдов повёл рукой по местами осыпавшимся окопам... — Знали: нам предстоит выбить австрийцев из их укреплений, но командир проявил беспечность и вместо подготовки сутками не покидал свой блиндаж. Был постоянно навеселе, на все мои предупреждения не реагировал, даже грозил отстранить от должности. — Здесь, — продолжал полковник Давыдов, — в августе—сентябре произросло то, что мы и сегодня пожинаем. Командир заставил части идти на укрепления без артподготовки, не расчистив поле от проволоки. Солдаты шли на колючку под ураганным огнём австрийцев. По нам били из тяжёлых орудий. Обратите внимание, ваше превосходительство, сколько здесь воронок. Мы отошли. Нет, точнее мы убежали и только позже могли посчитать потери... Вот так, ваше превосходительство, за головотяпство одного ответили своими жизнями тысячи. И как результат — случаи дезертирства и отказ идти на передовую.
— Именно это мы и должны переломить, полковник. За первыми единичными случаями может последовать массовое неповиновение, а это развал фронта.
— Я с вами согласен, ваше превосходительство, но есть одно «но». В казачьих войсках ещё сохраняются славные традиции предков. Этого нет среди обычных солдат.
— Наша с вами задача, полковник, если мы хотим сохранить армию и государство, калёным железом выжечь дух вольнодумства и неповиновения. Должен сказать своё слово и трибунал...
— Нелегко это будет, ваше превосходительство.
— Нелегко, но нужно. Интенданты докладывают, что на склады поступают обмундирование и сапоги. Обещают подвезти шинели. Солдатам начали выдавать нормальное довольствие, заработали бани. Люди повеселели. Мы должны достучаться до сердца каждого солдата, чтобы он понял свой долг — воевать до победного конца. Тогда мы можем послать корпус в бой.
* * *
В первых числах ноября новый корпус занял своё место на позиции.
Ходами сообщений солдаты растекались по окопам, зло шутили:
— Постоим, братцы, за веру, царя и отечество.
— Государь наш немецких кровей, и государыня немка. Сами в Питере во дворцах рассиживаются, а нашего брата в окопы загоняют.
— Погодь маленько, как мороз прижмёт, так и нам не грех по избам разойтись.
Развязавших языки осаживали унтер-офицеры, фельдфебели, взводные:
— Разговорчики прекратить!
Солдаты постепенно угомонились, выставили наблюдателей. Из землянок послышался густой храп.
Поздно вечером на передовую приехал генерал Краснов. Шёл по ходам сообщений один, без сопровождения адъютанта, шёл не торопясь, всматривался лица солдат, интересовался у часовых, как настроение, который год служит, откуда родом. Возвращаясь, взглянул на походную кухню. Спросил у повара, чем намерен утром кормить людей.
Узнав, что прибыл командир корпуса, подошёл командир полка. Поздоровались.
— Вы бы отдыхали, Григорий Александрович.
— А вы, ваше превосходительство, отчего не спите?
— У меня давняя сила привычки. В молодые годы подчас не спал по много часов. А когда за письменный стол садился, путал день с ночью.
— Доводилось мне, ваше превосходительство, читать ваши рассказы в «Ниве». Помню и эфиопские повести.
— Мечтаю вновь сесть за стол и взять в руки перо. Ужели наступит такой день?
— Война, ваше превосходительство, обогатит вас новыми наблюдениями.
— Лучше бы не было такого обогащения... Что там слышно у австрийцев?
— Разведка доносит, что к ним подошли немцы из Франции.
— Во Франции немцы испробовали газы. Но наделось, на Восточном фронте они их не применят.
— Избави бог. Наш солдат от газов защиты не имеет.
— На Западном фронте Германия применила газы в основном как средство устрашения. Французские и британские солдаты были буквально парализованы.
— Под газовую атаку попал, ваше превосходительство, и русский экспедиционный корпус.
— К несчастью, Григорий Александрович, к несчастью. Иприт — газ слезоточивый, но нам пока неизвестны его последствия. А они могут быть печальными... Жаль, что Германия оказалась подготовлена к войне лучше стран Антанты. В этом мы убеждаемся снова и снова.
— Я верю, ваше превосходительство, что Россия одержит победу в этой войне.
— Я тоже, но нам не нужна победа царя Пирра. — Краснов приложил ладонь к папахе. — Спокойной ночи, Григорий Александрович.
* * *
В тот вечер, когда похоронили заместителя командира полка барона Зальцбурга, убитого разрывом снаряда, в офицерский блиндаж то и дело заходили офицеры, выпивали стоя рюмку водки, поминали убитого и отправлялись на позицию. А в блиндаже оставались близкие друзья барона — штаб-ротмистр Щелканов, интендант Засекин, поручик Малоканов, какой-то дальний родственник, да прибывший накануне из петербургского госпиталя капитан Вязинцев.
Когда уже, кажется, всё было сказано об убитом, поручик Малоканов спросил Вязинцева:
— Горечь утраты, господин капитан, не позволяла спросить, как живёт сегодня столица?
— Тяжело живёт, господа, голодно. Очереди в булочных. Народ волнуется. Петроград преобразился в худшую сторону: он стал очень многолюдным. Появилось множество беженцев. Выздоравливающие раненые толпами бродят по улицам. Везде полно солдат и юнкеров. Из Кронштадта валит матросня.
На сколоченном из окопных досок столе колебалось пламя свечи, выхватывая лица присутствующих.
Интендант Засекин заметил:
— Во всём этом происки социал-демократов.
— Всё от масонов тянется, — вставил поручик Малоканов. — Наша российская беда, слепое подражание Западу.
— Нет, поручик, позвольте, — прервал Малоканова интендант, — масоны — это общество вольных каменщиков. В него входили, если помните, такие знаменитые люди, как Пушкин и Карамзин.
— Да-да, — согласился с Малокановым капитан Вязинцев, — именно след масонства я вижу в деяниях социал-демократов.
Получив поддержку, поручик Малоканов назвал имена декабристов, которые, по его мнению, были март — Князь Трубецкой, не его ли, масона, декабристы прочили в диктаторы? А Кондратий Рылеев тоже масон, подстрекатель солдат.
Штаб-ротмистр Щелканов сказал резко, будто отрубил:
— Сегодня, господа, этих социал-демократов ли, масонов ли надлежало бы вздёрнуть в Петропавловке на страх другим, а не сюсюкать с ними.
— Эх, батюшка, — вставил интендант, — наш государь император мягкий, добрый человек.
Штаб-ротмистр выругался:
— Эта доброта выйдет государю боком.
— Да, господа, — перешёл на шёпот капитан Вязинцев. — О государе не иначе как о рогоносце говорят, а о государыне по всему Питеру сплетни ходят.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся Малоканов, — да пора бы уняться. Я видел этого Распутина неграмотный, грязный сибирский мужик.
— Сила мужика не в грамотности, — хихикнул интендант, — а в корне. Корнем своим и силён сибиряк Распутин. Силой глаз и словом даже кровь наследнику заговаривает.
— Господа, — сменил тему капитан Вязинцев, — я наслышан о генерале Краснове: он имеет привычку наведываться на передовую, бывает в окопах, разговаривает с солдатами. Похвально...
— Позёрство, — возразил штабс-ротмистр. — Генерал Краснов был и остаётся донским казаком, далёким от пехотной службы. Что он понимает в жизни солдата? И литератор он никудышный, щелкопёр казачий.
— Позвольте с вами не согласиться, господин штабс-ротмистр, — запротестовал интендант. — Генерал Краснов хоть и пишет преимущественно о Доне и донских казаках, но пишет неплохо... Да и в корпусе, кажется, прижился. Навёл дисциплину. Хочется думать, что корпус больше не попадёт в такой переплёт, в каком он оказался в августе.
Вязинцев похлопал ладонью по столу. Закачался огонёк свечи.
— Кажется, господа, мы не о том речь повели, с чего начали. Не комкора Краснова мы судим. Комкора Краснова, настанет день, история рассудит. О недовольстве в Питере мы говорили и о подстрекателях социал-демократах. Да что там социал-демократы, господа, немало подстрекателей в Думе сидит. Среди думцев зреет очаг возмущения.
— Я бы всех этих думцев под один пулемёт поставил, — рявкнул штабс-ротмистр Щелканов. — И одну очередь: та-та-та. Нет думцев, и смуты никакой нет.
— Согласен, — поддакнул поручик Малоканов, — в лихую годину, в смуту, в беспорядках пятого и седьмого годов была зачата Дума. Как могла она родиться здоровым ребёнком? Вот и получила Россия урода. Политического урода.
Засекин поднялся, сдвинул в сторону пустые бутылки из-под водки и, достав из своего саквояжа шустовский коньяк, разлил по стопкам.
— Господа, пора нам закончить наши государственные баталии. Предлагаю эту стопку выпить ещё раз за упокой души барона Зальцбурга.
Все стоя выпили. Засекин наполнил стопки по новой:
— А теперь, господа, я предлагаю выпить за здоровье государя императора и за Россию. За Россию без революции и социал-демократии.
— За Россию! За Россию! За Россию!