Ростовский вокзал, деливший город на две части — рабочую окраину и центр, несколько раз переходил из рук в руки. То его занимали отряды Красной гвардии, то в атаку переходили калединцы.
Шесть дней длились бои за Ростов, до тех пор пока атаман Каледин не прибегнул к помощи добровольцев генерала Алексеева. Тогда только очистили город от большевистских отрядов.
На ростовский вокзал приходили поезда с беженцами из Москвы, Питера» Харькова, Киева. Вчерашние банкиры, купцы, офицеры, юнкера наполняли город.
Из Новочеркасска прибыли генералы Деникин, Лукомский, Эрдели, Марков. Явился и Корнилов, взял в свои руки руководство по дальнейшему формированию Добровольческой армии.
Войсковой атаман Каледин слал телеграммы на австро-германский и румынский фронты, требовал отослать на Дон казачьи полки. Им было предписано встать по железной дороге Новочеркасск — Чертково — Ростов — Тихорецкая. Казачьи полки, заражённые большевистскими идеями, решено было расформировать.
2 декабря Добровольческая армия генерала Корнилова полностью овладела Ростовом.
В Новочеркасске в атаманском штабе на заседании правительства было решено: часть казачьих полков выступит к Царицыну, к границе Саратовской губернии. Одновременно началось формирование новых частей.
В условиях, когда к Донской войсковой области подходили красногвардейские отряды, на эти части Каледин возлагал большие надежды.
* * *
Из окна особняка войскового атамана был хорошо виден новочеркасский собор. По праздникам сюда стекался люд со всего города. Казаки собирались у памятника Ермаку Тимофеевичу, обсуждали новости, судили войсковое правительство, перемывали кости Керенскому, Ленину, Корнилову... Многие требовали защищать город от приближавшихся красноармейских частей.
Африкан Богаевский, прищурившись, смотрел в Окно, говорил со злостью:
— Всех этих болтунов собрать воедино, добрый батальон был бы. Они дождутся, пока их красные за ж... возьмут.
Каледин соглашался, кивал. Богаевский продолжал:
— А что, Алексей Максимович, может, надо силой забирать?
— Каледин усмехнулся:
— Силой не воюют. До первого выстрела. Вот когда жареный петух клюнет и большевички земли их начнут делить, тогда враз поумнеют.
— Большевики к Черткову подошли. Может быть, навстречу им двинуть юнкеров генерала Попова?
— Добровольцы Попова фронта не нюхали, дальше стен своего училища не бывали. Да и сам Попов хоть и носит погоны генерала, а в боевых операциях участия не принимал. Остановить красногвардейцев, Африкан Петрович, сумеют только казачьи части, а у меня к ним уже большой веры нет. Я получил известие, что в Каменской собираются казаки, сочувствующие большевикам. Хотят в противовес войсковому правительству свою власть избрать.
— Пресечь такое на корню!..
— Я об этом, Африкан Петрович, думаю. Только надо повременить, пусть выговорятся. Поглядим, что решат. В случае чего дадим указание 10-му Донскому полку...
* * *
В Каменской казаки до хрипоты спорили, аж пот многих прошиб.
Жарко в зале. Явились представители от многих станиц и хуторов. На сцене за длинным столом председательствовал Фёдор Подтёлков: сам хоть и не большевик, но линию занимал большевистскую. Говорил — словно дрова рубил:
— Несправедливость на Дону... Казака мироеды гнут... Где казаку правды искать? В Питере или Москве? От кого? Я не большевик, но в Ленина веру держу...
Рядом с Подтёлковым казак Кривошлыков из станицы Еланской, хутора Горбатова, длинный как жердь.
Дальше сидели посланный от армии Щаденко и букановский казак Лагутин, первый председатель казачьего отдела при ВЦИКе.
Казаки в одном сходились: на фронт не ходить и на Дон московских солдат и иногородних не пускать. Когда их помощь потребуется, тогда и призовём.
От посланников некоторых полков раздавались голоса:
— Пошлём делегацию к Каледину в Новочеркасск, пусть передаст власть съезду!
— Арестовать Каледина и войсковое правительство!..
Неожиданно встал Кривошлыков, перегнулся через стол, выкрикнул в зал:
— Изберём Военно-революционный комитет?
— Верно!
— Кого?
— Подтёлкова в председатели!
— Подойдёт! А в секретари Кривошлыкова?
— Тоже подойдёт.
— Кого желаем видеть членами комитета?
— Кудинова, Лагутина, Минаева...
Посыпались фамилии под крики одобрения. У двери какой-то казачок негромко обронил:
— Ну, жди гостей из Новочеркасска...
* * *
В карательных целях в Каменскую прибыл 10-й Донской полк. Выгрузившись на станции, казаки тотчас оказались в окружении митингующей толпы. Ни арестовать зачинщиков, ни разоружить их прибывшие оказались не в состоянии. Тогда в помощь им прибыла делегация от Войскового Круга. Председатель Агеев, члены Светозаров, Уланов, Кареев, Бажелов и войсковой старшина Кушнарёв. Их сопровождали казаки лейб-гвардии Атаманского полка. Под его охраной делегация явилась в здание почтово-телеграфной конторы, где проходило заседание Военно-революционного комитета.
С обвинением выступил Агеев. Он утверждал: съезд — это измена Дону, сговор с большевиками: И требовал: делегатам съезда прибыть в Новочеркасск...
Подтёлков сначала не согласился, однако на следующий день они с Кривошлыковым всё-таки решили поехать.
Добирались в стылом прокуренном вагоне. Переговаривались короткими фразами:
— Не столкуемся. Напрасно едем.
— Потребуем от Каледина передать власть...
Поезд в Новочеркасск прибыл в полдень. Низкие тяжёлые облака плыли над городом. На перроне толпились казаки. Делегацию сразу окружил конвой. Ругались, выкрикивали:
— Что, большевикам продались!..
Толпа напирала. Конвой взял ружья наизготовку.
— Сопровождают ровно заключённых.
— Не дивись, от черкесни иного не ждали...
В зал войскового правления набилось много народа. Подтёлков осмотрелся:
— Вот сборище, будто на концерт собрались.
Делегаты от Военно-революционного комитета в первых рядах. Прошёл на своё место, сутулясь, Каледин, следом Богаевский. Усевшись, Каледин снял фуражку, положил перед собой.
— Начнём, господа, не будем время терять.
Он посмотрел на членов комитета.
— Что нам скажет господин Подтёлков? Или, может, вас лучше величать товарищем?
— Можно и товарищем. — Подтёлков коротко изложил цель приезда в Новочеркасск.
Кривошлыков передал Каледину лист с ультиматумом.
Тот лист вернул, проговорил:
— Читайте.
В тишине зала раздался звонкий голос Кривошлыкова:
«Вся власть в области Войска Донского... переходит от войскового атамана к Донскому военно-революционному комитету...
Все отряды, какие действуют против революционных войск, отзываются 15 января сего года и разоружаются, равно как и добровольческие дружины, юнкерские училища и школы прапорщиков. Все участники этих организаций высылаются из пределов Донской области в места их жительства...
... Члены Войскового Круга объявляются неправомочными... Немедленной передачи власти областному казачьему Военно-революционному комитету, впредь до образования в области постоянной трудовой власти всего населения...»
Каледин криво усмехнулся:
— Какие казачьи части вас уполномочили?
Подтёлков поднялся, откашлялся. Перечислял полки и батареи, ему подсказывал Кривошлыков.
Каледин, не переставая усмехаться, спросил с подковыркой:
— Вы власть Ленина и Совета народных комиссаров признаете?
Подтёлков ответил невнятно. За него сказал Кривошлыков:
— Мы казаки, и управление у нас должно быть казачье. И если народ доверяет Советам, то и мы подчиняемся.
Подтёлков добавил резко:
— Мы намерены ввести у себя казачье самоуправление.
Тут голос подал Богаевский:
— Значит, вы не признаете Войсковой Круг?
— Смотря в чём.
— Кто же нас рассудит?
— Народ! — Подтёлков окинул глазами зал. — Народ!
После короткого совещания членов войскового правительства Каледин заявил:
— Наше правительство избрано всем населением Дона и не может сложить своих полномочий без общего решения. Вот соберётся Большой Войсковой Круг — ему и решать. Л я за власть не держусь...
Богаевский сказал веско:
— Только Большой Круг вправе сменить правительство.
— А кто на Круге командовать будет? Ежели вы, так мы его решения не примем, — возразил Подтёлков. — Нас трудовые казаки и фронтовики поддерживают.
Один из членов войскового правительства заметил:
— Красногвардейцы на Дон рвутся, чтобы казачество уничтожить. Они и Россию уничтожили...
Подтёлков рукой как саблей взмахнул:
— Передайте власть в руки Ревкома, и Красная гвардия прекратит наступление.
В зале громко прозвучал голос кавалера четырёх Георгиев подъесаула Шеина:
— За вами, Подтёлков, народ не пойдёт. Дон изменников не любит...
Итог подвёл Каледин:
— Сегодня мы вам, господа делегаты, не ответим. Обсудим, тогда и выслушаете наше решение...
Ответ Подтёлков и Кривошлыков получили на другое утро. Войсковое правительство категорически отказалось выполнить волю Военно-революционного комитета. Только Круг, законный орган власти, представляющий казачье население области, имеет право сместить войсковое правительство и избрать новое...
— Значит, не столковались, теперь нас сила рассудит, — пожал плечами Подтёлков.
Новочеркасск покидали, недовольные поездкой.
* * *
О том, как складывалась жизнь Краснова после того как автомобиль привёз его из Смольного на петроградскую квартиру, он рассказал в своих воспоминаниях:
«...Я жил дома, пользуясь полной свободой. Ко мне приходили гости, жена моя уходила в город и приходила, мы говорили по телефону. В прихожей неотлучно находились два матроса, но это были не часовые, а : скорее генеральские ординарцы. Они помогали гостям вдеваться...
А Донской комитет, непрерывно сообщаясь со мной в советуясь у меня, делал своё дело. 4 ноября он добился отправки эшелонов в район Великих Лук, куда стягивался весь корпус. 6 ноября комитет явился ко мне с подъесаулом Петровым, назвавшимся кем-то вроде Комиссара нового правительства. Мне показалось, что он играет двойную роль. Хочет служить большевикам и в то же время на всякий случай подслуживается ко мне. Таких людей в ту пору было много. Я решил использовать его. В Кронштадте сидели трое офицеров 13-го Донского полка, захваченные матросами, когда они ехали ко мне из Ревеля, и есаул Коршунов, арестованный в Петрограде. Я дал задачу освободить их.
Петров добился их освобождения.
Наконец вечером 6 ноября члены комитета, сотник Карташев и подхорунжий Кривцов привезли мне пропуск на выезд из Петрограда. Я не знаю, насколько этот пропуск был настоящий. Мы об этом тогда не говорили, но мне рекомендовали его не очень давать разглядывать. Это был клочок серой бумаги с печатью Военного Исполнительного Комитета С. С. и Р. Д. с подписью товарища Антонова, кажется, того самого матроса, который снимал с меня показания. В сумерки 7 ноября я, моя жена, полковник Попов и подхорунжий Кривцов, забравши кое-что из платья и белья, сели на сильную машину штаба корпуса и поехали за город. Мы все были в форме, я с погонами с шифровкой 3-го корпуса, при оружии.
В наступившей темноте мы промчались через заставу, где что-то махал руками растерявшийся красногвардеец, и понеслись, минуя Царское Село, по Новгородскому шоссе. В 10 часов вечера мы были в Новгороде, где остановились для того, чтобы добыть бензин.
А в это время на петроградскую мою квартиру явился от Троцкого наряд Красной гвардии, чтобы окончательно меня арестовать.
На другое утро мы были в Старой Руссе, где среди толпы солдат сели на поезд и поехали в Великие Луки.
9 ноября я был в Великих Луках и здесь испытал серьёзное огорчение. В Великих Луках стояли эшелоны 10-го Донского казачьего полка, моего полка. Казаки этого полка были мною воспитаны, они со мною вместе были в боях, мы жили тесною, дружескою жизнью. Кому-то из моих адъютантов пришло в голову, что самое безопасное будет, если я поеду с ними на Дон, и он пошёл в полк переговорить об этом.
Казаки отказались взять меня, потому что это было для них опасно.
Не то огорчило меня, что они не взяли меня. Я бы всё равно не поехал, потому что долг мой перед корпусом не был выполнен — мне надо было его собрать и отправить к Каледину, а огорчил мотив отказа — трусость.
Яд большевизма вошёл в сердца людей моего полка, который я считал лучшим, наиболее мне верным. Чего же я мог ожидать от остальных?
Я поселился в Великих Луках.
Я считался командиром 3-го кавалерийского корпуса, со мною был громадный штаб, и при мне было казначейство с двумя миллионами рублей денег, но все дни мои проходили в разговорах с казаками. Все неудержимо хлынули на Дон. Не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивая свободу Дона, а домой, в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшного позора нации...»
Казаки хотели какой угодно ценой ехать по домам. Приходилось часами уговаривать, чтобы они ехали честно, с оружием и знамёнами.
Это было по сути то же дезертирство, которое в своё время охватило пехоту, но пехота бежала беспорядочна, толпами, а это было дезертирство организованное: люди ехали сотнями, в полном порядке, со своими офицерами, но всё равно — они ехали с фронта, покидая позиции... Краснов говорил им, они слушали, соглашались как будто, однако после долгих разговоров наступало молчание, лица становились упрямыми, и кто-нибудь непременно спрашивал:
— Когда же, господин генерал, будет нам отправка?
Одна мечта была у них — дом. Эти люди были безнадёжно потеряны для какой бы то ни было борьбы. Краснов написал свои соображения атаману Каледину по этому поводу...
12 ноября 1-я Донская дивизия стала грузиться в эшелоны для отправки на Дон. В свою очередь начала волноваться Уссурийская дивизия, требуя отправки на Дальний Восток. Краснов хотел отправить уссурийцев тоже на Дон, где дивизия могла быть полезной. Но комитет дивизии сам поехал в Ставку к Крыленко и добился от него пропуска на восток.
6 декабря началась отправка эшелонов Уссурийской конной дивизии.
К середине декабря в Великих Луках, заполненных большевистскими пехотными полками, оставался только 3-й Уральский казачий полк и команды штаба корпуса. Уральские казаки небольшими группами уходили по домам, и полк таял с каждым днём.
Большевики же хитро определили своё отношение к казакам и казачеству. Казаки были как бы государство в государстве: их пока не трогали, с ними заигрывали. Так, 6 декабря начальник пехотного гарнизона полковник Патрикеев отдал приказ о снятии погон и знаков отличия, но сейчас же добавил, что это не касается казачьих частей, которые имеют право продолжать носить погоны.
С местным комиссаром Пучковым Краснов жил дружно. Пучков хотя и называл себя большевиком, но в душе оказался ярым монархистом; офицеры штаба корпуса часто бывали у него, дало обычно заканчивалось выпивкой и воспоминаниями небольшевистского характера. Краснов решил использовать Пучкова и добиться пропуска остаткам корпуса в Пятигорск для расформирования. Пётр Николаевич хотел остановить эшелон в Великокняжеской и передать всё имущество корпуса Каледину. Имущество было немалое. Оставалось полмиллиона денег, было более тысячи комплектов прекрасного обмундирования, вагон чая, вагон сахара, несколько автомобилей, радиостанция. Генерала Солнышкина Краснов командировал в Ставку, и благодаря личному знакомству с Бонч-Бруевичем, бывшим начальником штаба у Крыленко, тот добился назначения эшелона в Пятигорск и пропусков.
Дело шло медленно, положение красновцев в Великих Луках становилось всё более тяжёлым. Носить погоны стало немыслимо: солдаты охотились за офицерами. Но снимать погоны офицеры считали оскорбительным, и потому 21 декабря переоделись в штатское. Однако это не улучшило положения. Офицеров знали в лицо и готовились расправиться с ними.
Может быть, думал Краснов, настало время бежать? Но как бежать? За ним следили команды штаба, писаря, денщик и вестовой. Генерал мог выехать на прогулку верхом и не вернуться, но тогда пришлось бы бросить жену и офицеров штаба, которые верили в него.
Между тем, несмотря на все обещания об отправке в Пятигорск, эшелонов не давали. 11 января 1918 года пришло требование сдать все деньги корпусного казначейства в Великолукское уездное казначейство. Протестовать было бесполезно, да и законного права не было: корпус был расформирован.
Наконец 16 января дали поезд на Пятигорск. Благополучно погрузились офицеры корпуса и остатки команд, загрузили имущество, автомобили, лошадей.
Всё шло гладко. Краснов решил воспользоваться случаем и поехать с женой к её сестре в Москву с тем, чтобы потом догнать эшелон в пути.
В Москве Краснов узнал, что атаман Каледин объявлен изменником, что где-то у станции Чертково идут бои между большевиками и донскими казаками. С трудом, в товарном вагоне, переполненном солдатами, ругавшими Корнилова, Каледина и самого Краснова, генерал с женой 28 января добрался до Царицына. Надо было искать поезд.
На станции Пётр Николаевич увидел одного из офицеров своего штаба, ротмистра фон Кюгельгена, который сообщил, что накануне в Царицыне их эшелон остановили, отобрали всё имущество, лошадей, повсюду искали Краснова, заявляли, что он приговорён к смертной казни. Портреты Краснова разосланы по всем станциям от Царицына до Пятигорска. По городу ходят красногвардейцы, разыскивая генерала, так как имеются сведения, что он в Царицыне.
Настало время бежать...
* * *
Первые удары калединцев по революционным казачьим частям побудили Военно-революционный комитет перебраться в Миллерово.
Сложность ситуации заключалась в том, что калединцы действовали в данном случае сообща с украинскими контрреволюционными силами, создавшими само националистическую Раду.
Военно-революционный комитет послал в Петроград телефонограмму о признании советского правительства и Совета народных комиссаров, а в Донской Области создал своё краевое правительство.
Совет народных комиссаров направил в помощь Донскому ревкому красногвардейские полки. Они нанесли решительные удары по калединцам, разгромили карательный отряд Чернецова.
В свою очередь рабочие Таганрога и Ростова подняли восстание и ожидали подхода красногвардейцев...
В этой обстановке генералы Корнилов и Алексеев, сколотив полуторатысячную Добровольческую армию, дали в Новочеркасск атаману Каледину телеграмму, что они уведут добровольцев на Кубань. Начался широко известный в истории «ледовый поход» корниловских добровольцев.
Получив телеграмму Корнилова, Каледин враз осунулся и постарел. Он созвал экстренное совещание.
В 9 часов утра в атаманском дворце собрались члены войскового правительства. Сам Каледин явился позже всех. Он медленно прошёл на своё место, сел, обвёл тяжёлым взглядом присутствующих.
— Господа, — хрипло произнёс он, — я получил телеграмму от генерала Корнилова. Он покидает со своей армией Дон. Для защиты области у нас не осталось сил. Помощи нам ждать неоткуда. Донщину раздирают противоречия. — Каледин налил из графина воды: рука, державшая стакан, дрожала. — Население к нам настроено в основном враждебно. Господа, мы не допустим кровопролития. Я предлагаю передать наши полномочия другому правительству.
Богаевский насупился:
— Я тоже слагаю с себя полномочия, если от своих полномочий отказался Алексей Максимович.
В зале наступила мёртвая тишина, лишь был слышен за окном цокот копыт.
Снова голос Богаевского:
— Надо составить акт о передаче власти городской думе.
— Это само собой разумеется.
— Соберёмся часов после четырёх, — раздались голоса.
Поднявшись, Каледин ушёл в свой кабинет. Члены правительства проводили его глазами.
— Он плохо выглядит, господа, — заметил кто-то.
Богаевский встал:
— Господа, мы должны обсудить порядок передачи дел...
Неожиданно на лестнице раздался шум. В дверь без стука ворвался, рыдая, адъютант Каледина.
— Алексей Максимович застрелился!
Члены войскового правительства толпой вбежали в кабинет Каледина.
Атаман, вытянувшись, лежал на походной офицерской койке. На полу валялся наган, на стуле рядом тускло блестела крышка именных часов...