После самоубийства генерала Каледина войсковым атаманом избрали походного атамана генерала Назарова. Круг был малолюдным. Съехались в основном представители низовых черкасских станиц.
Поскольку Круг оказался незначительным, его наименовали Малым Кругом.
Казаки неохотно проголосовали за призыв возрастов от восемнадцати до пятидесяти лет. Мобилизация проходила с большими трудностями: под всякими предлогами казаки старались избежать призыва.
В первые же дни работы Круга произошли чрезвычайные события. С Румынского фронта с боями пришёл 6-й Донской казачий полк под командованием войскового старшины Тацина. Полк прорвал большевистское окружение, выдержал ряд боев и почти без потерь явился в Новочеркасск. Ему устроили торжественную встречу, отслужили молебен и вскоре послали на фронт под станцию Сулин. Но под влиянием большевистской агитации полк самовольно покинул позиции и отказался защищать войсковое правительство.
Некогда волевой, смелый генерал Назаров сник, сделался вялым, потерял инициативу. И было от чего. Шли бои под Тихорецкой. От Царицына к Ростову продвигался красный командир-хорунжий Автономов...
* * *
Корнилов решил отходить на Кубань через станицу Ольгинскую. Под редким обстрелом рабочих из Темерника тянулись добровольческие отряды. Шли генералы и полковники, капитаны и поручики, юнкера и студенты. Взводами командовали полковник Кутепов и капитан Неженцев... Добровольцы шли, перебрасываясь короткими репликами. Шли, готовые ко всему.
Сутулясь в седле, сидел генерал Корнилов. Скуластое, словно высеченное из камня лицо, узкие, с прищуром глаза впивались в проходивших добровольцев.
Корнилов смотрел на свою армию, видел её малочисленность и думал: как то примет их кубанское казачество?
* * *
Ещё в Ольгинской Корнилов пригласил на совещание генерала Попова. Присутствовали Алексеев, Деникин и другие высшие офицеры.
— Напрасно вы, генерал, не желаете участвовать с нами в походе на Кубань, — заговорил Корнилов. — Я уверен, что атаман Назаров не отобьётся от наседающих на Дон красногвардейцев.
— А мы, Лавр Георгиевич, отсидимся на казачьих заимках в сальских степях.
Корнилов с Алексеевым переглянулись. Деникин о чём-то говорил с Романовским и Лукомским. Вошёл Марков, поздоровался, сел у окна.
— Скажите, генерал, вы серьёзно считаете, что в сальских степях вас ждут? — спросил неожиданно Деникин, прервав разговор.
— Антон Иванович, мы предварительно переговорили о своём размещении. Поддержка обещана.
— Ну-ну...
— А какой численностью вы располагаете? — спросил Корнилов у Попова.
Тот пригладил усы:
— Полторы тысячи сабель, батарея и сорок пулемётов.
— Силы, конечно, не очень значительные, но если вы присоединитесь, для Добровольной армии это Судет хорошим подспорьем. Мы планируем поход на Кубань следующим образом. — Карандаш в руке Корнилова заскользил по карте.
— Лавр Георгиевич, — прервал Корнилова Попов, — я глубоко благодарен вам за доверие. Но я обещал своему отряду не покидать донскую землю. Когда вы начнёте свой поход на Москву, а я в него верю, мы к вам присоединимся.
— Смотрите, как бы не было поздно, — вмешался в разговор Алексеев.
— Думаю, что не опоздаю, — поднялся Попов. — А сегодня нам сподручней оставаться в зимовниках. Здесь мы получим коней и фураж, сюда будут стекаться все недовольные новой властью. А может, лучше было бы и вам, Лавр Георгиевич, уйти с добровольцами в Задонье?
Корнилов покачал головой:
— Нет, у нас путь другой.
Он пожал руку Попову:
— Счастливо оставаться. Я желаю вам удачи...
* * *
Отродясь не испытывал войсковой атаман Назаров такого позора, какой он претерпел от бывшего офицера Голубова, примкнувшего к большевикам.
Накануне Назаров из-за натиска красногвардейцев принял решение переехать с Малым Войсковым Кругом в станицу Константиновскую. Из Новочеркасска походный атаман Попов вывез войсковые ценности, вывел полки. Оставалось эвакуироваться членам правительства Круга.
Неожиданно стало известно, что от Шахт через ближайшие станицы к Новочеркасску подходит с отрядом Голубов, сторонник большевиков.
Для переговоров с ним Назаров от имени Круга послал есаула Сиволобова. Напутствуя его, он велел передать, что город сдаётся без боя: чтоб не чинили жителям карательных мер.
Но Голубов опередил Сиволобова. В тот же день его отряд занял город, а сам Голубов с охраной ворвался в атаманский особняк.
— Вста-ать!
Вскочили члены Круга, сидеть остался только войсковой атаман Назаров. Подняв глаза, сказал:
— Как вы смеете прерывать работу Круга!
— Молчать! — Голубов побагровел. Подскочив, сорвал с плеча Назарова погон. — Золотопогонник! Взять его!
Охранники потащили к дверям войскового атамана. За ним вывели председателя Круга Волошина и ещё нескольких человек.
Голубов бегал по залу:
— Расходитесь все к едрене фене! Чтоб и духа вашего здесь не было!
Подошёл адъютант, доложил:
— Сиверс взял Ростов.
— Быстро телеграмму в Ростов. Сиверсу: Поздравляю с победой, рабочий Ростов и Аксай в руках революции...
Голубов кивнул адъютанту:
— Давай в ресторан, пускай стол накрывают, победу отметить надо. Девочек не забудь.
Вспомнил:
— Назаров пусть в тюрьме поостынет. Ишь, разатаманился. А то ведь и в распыл его можно.
* * *
Пауль фон Гинденбург удовлетворённо смотрел на карту России. Большая страна, а что от неё осталось? Он, Гинденбург, давно предвидел этот распад, неспособность русской армии к сопротивлению организованным германским войскам.
К переговорам в Брест-Литовске генерал-фельдмаршал относился спокойно. Большевики с Троцким и Чичериным занимались пустозвонством, а Ленин был готов отдать пол-России, лишь бы удержаться у власти.
Гинденбург улыбнулся. Германская армия уже хозяйничала в Белоруссии, в Прибалтике, а главное — на Украине. Украинский гетман Скоропадский считал, что он правит на Украине. Но настоящие хозяева на украинской земле — немцы. Они будут продавать оружие, менять его на зерно и сало, в чём так нуждается фатерланд.
Русская же армия настолько разложилась, что процесс этот коснулся элиты вооружённых сил — казачества. Посланный на Петербург генерал Краснов сдался в плен большевикам...
* * *
Советская власть была на Дону неустойчивой. Сменились царские флаги на красные, а стабильности не появилось. Казаки затаились, приглядываются к новой жизни. С Украины под давлением германцев покатились через Дон к Царицыну украинские социалисты. Пограбят, поозоруют и дальше двигаются.
Из советского центра стали наезжать продовольственные отряды из рабочих и красноармейцев. Разъедутся по станицам и хуторам, загрузят подводы хлебом, позубоскалят: «Вона как живете, ровно у Христа за пазухой. Погодите, весной землю вашу переделим».
Уедут продотряды, а казаки сабли и винтовки из-под сена достанут и по коням. Настигнут — редко кто из продотрядцев жив останется...
Один из продотрядов заехал на хутор Пригубский, встал на постой. У Захара Мироныча два красногвардейца, у соседей — три.
Утром один из красногвардейцев земли из-под снега набрал на ладонь, растёр и заметил:
— Ровно масло. Нам бы такую.
Захар Мироныч нахмурился, промолчал. А продотрядцы тем временем насыпали пять мешков зерна, на подводу навалили. Какую-то бумажку дали. У Усовых две подводы зерном наполнили... Когда уехали, Стёпка-атаман коня из конюшни вывел, подседлал, винтовку в руки. С ним четыре человека хуторских за продотрядом поскакали. К утру вернулись, развезли зерно по куреням. А отрядцы в буераке под снегом лежать остались...
От всех этих дел взволновались казаки. Тогда из буйного Новочеркасска решено было советскую власть в Ростов перевести под охрану ростовского пролетариата.
И кто знает, чем бы всё закончилось, прекрати Советы у казаков хлеб забирать, переделом земельным стращать.
Однако такого не произошло.
Первыми подняли бунт в станице Кривянской. Разоружили красноармейцев и двинулись на Новочеркасск.
Столицу Дона взяли приступом. Ударили в колокола столичного собора, стали готовиться отразить войска, двинутые из Ростова.
Не одни сутки красноармейцы ходили на приступ, улицу за улицей с боем брали.
Кривянцы отходили огрызаясь. На лодках переправились на острова у станицы Заплавской. На сходе в станице Заплавской решили создать свою армию и попросили генерала Полякова стать во главе её. Штабную работу возложили на полковника Денисова, того самого Святослава Варламовича Денисова, который у генерала Краснова был начальником штаба во 2-й Сводной казачьей дивизии.
Попытались красногвардейские отряды из Ростова и Новочеркасска высадить десант, но его сбросили в Дон. Укрепились казаки, выжидали.
Тем временем до Ростова докатились слухи, что под Екатеринодаром Добровольческая армия генерала Корнилова была разбита, а сам Лавр Георгиевич погиб от шального снаряда. Армию приняли генералы Деникин и Алексеев, и пошли они снова на Дон.
Эти вести всколыхнули донских казаков. Советская власть в Ростове стала готовиться к эвакуации.
* * *
Будто лемехом плуга перепахали Дон. Собираются казаки, курят, о новой власти спорят. Те, у кого продотрядцы похозяйничали, большевиков на дух не приемлют. Эти — только кликни — враз за оружие возьмутся. Благо, сабля, винтовка у каждого в курене. С фронта никто без этого добра не возвращался. Иные и пулемёты прихватили. В Вёшенскую полк явился по сотням, как и надлежало, даже батарею доставил, не опозорил чести казачьей.
На сходе станичный атаман полк построил, с коня не слезая, речь сказал. Поблагодарил за службу, напомнил, что ежели час настанет, каждый казак в сотне место своё занять должен.
Захар Миронович к куму Сергею Минаевичу зашёл, Стёпку увидел, спросил:
— Не воротятся ль, чтоб хлебец наш сызнова выгрести?
Ус, атаман хуторской, усмехнулся:
— Эти, Захар Миронович, точно не воротятся. Скоро мы всем большевичкам укажем от ворот поворот. Я вчерась был на полковом строю: вёшенцы в грязь не ударили. Да и черкесня готова против краснопузых выступить. Только команды ждут. Ну, да недолго её ждать осталось.
* * *
Приняв решение бежать, генерал Краснов целые сутки отсиживался в Царицыне. Здесь ему изготовили фальшивые документы, и они с женой в забитом пассажирами поезде двинулись в путь на Тихорецкую.
В начале пути в вагон явился патруль. Матрос проверил документы переодетого к гражданское платье Краснова, не стал смотреть паспорт жены и ушёл.
О дальнейшем Краснов вспоминал так:
«Был смотр вещей. У меня в чемодане лежало военное платье, погоны, послужной список, дневники. Но красногвардейцам надоела проверка, пассажиров было много, начальник станции ворчал, что поезд слишком задерживают, и до нашего вагона осмотр не дошёл.
Поздно ночью мы тронулись.
На другое утро мы переехали границу Войска Донского. Станция Котельниково. Я спокойно выхожу из вагона. Спасён... Свои!
На дверях дамской комнаты большой плакат: «Канцелярия Котельниковского Совета солдатских, рабочих, крестьянских и казачьих депутатов».
И тут уже была Советская власть.
Поспешно иду в вагон.
Три казака и солдат останавливают меня у самого вагона.
— Товарищ, вы кто такие будете? — спрашивают они меня.
— А вам какое дело? — кидаю я и сажусь в вагон.
На счастье, поезд трогается.
В 5 часов дня в Великокняжеской. Здесь ещё держится атаманская власть. Мои дорогие члены Донского Комитета Ажогин, Карташев в штабе дивизии. Но уже всё кончено. Все казаки штаба разошлись. Офицеры сами чистят лошадей. Дивизии давно нет. Завтра или послезавтра здесь будет признана советская власть. О Каледине ничего не знают. Бои идут под Новочеркасском, но, кажется, Новочеркасск ещё не занят большевиками.
Всё-таки надо ехать туда. Коннозаводчик Михалюков даёт мне лошадей, и 30 января под проливным дождём мы едем в открытом шарабане.
Два дня я ехал по родной донской степи. Менял лошадей, обедал и ночевал на зимовниках у коннозаводчиков. Тишина и безмолвие кругом. Поют жаворонки, солнце пригревает, голубое марево играет на горизонте.
На зимовнике Бонифатия Яковлевича Королькова комитет из двух казаков, двух солдат и двух германских военнопленных. Он взял опеку над имением, чтобы «народное хозяйство» не расхищалось. Узнали о моём приезде, пришли ко мне.
— Вы что за человек? — хмуро и сердито спрашивает казак, и вдруг лицо его расплывается в широкой улыбке, — а вы не генерал Краснов будете?
— Если знаете, так чего же спрашиваете? — говорю я.
— А я у вас в дивизии в конно-сапёрной команде служил. Помните, Акимцев, казак, — радостно говорит «член комитета». — Вам лошадей? Сейчас подам.
Едва отъехали от зимовников Королькова, как навстречу показалась бричка. Казак коней остановил, закричал радостно:
— Ваше превосходительство, господин генерал! Боже мой, думал ли, гадал!
Краснов узнал хорунжего Алексея Любимова.
— Какими судьбами вы здесь, хорунжий?
— Вот уже с полмесяца, как полк по куреням разъехался. А вы, ваше превосходительство, куда направляетесь?
— В Новочеркасск, буду там приюта искать.
— Какой Новочеркасск — к нам, в Константиновку поворачивайте. Там вам и Лидии Фёдоровне рады будут. А советской власти у нас нет...
В Константиновской, в доме хорунжего Любимова нашлось место, где мог отсидеться генерал Пётр Николаевич Краснов. Здесь он сделал первые наброски к будущему трёхтомному роману «От двуглавого орла к красному знамени», которому суждено будет появиться в эмиграции.
* * *
Иван Шандыба доехал эшелоном до станции Миллерово с казаками 2-го Донского полка. Вокруг ещё лежал снег, поезд плёлся медленно, подолгу стоял. В открытую дверную щель виднелись редкие станционные огни.
В Миллерово эшелон стал под разгрузку. По сходням выводили застоявшихся лошадей, с платформ снимали орудия.
В Вёшенскую собралась группа человек пятьдесят при двух орудиях. Шандыба попросился в товарищи.
До самой станицы ехал на зарядном ящике, а уж от Вёшек к хутору было рукой подать. Закинул Иван походный мешок за плечо, саблю поправил и пошёл знакомой дорогой.
У ворот родного куреня остановился, постоял. На глаза слеза навернулась. Вытер и вошёл во двор.
Первым увидел брата Мишку. Обнялись. Тут и отец с матерью выбежали, давай сына целовать да плакать.
В хате, когда фуражку снял, увидели шрам, ахнули. Мать руками всплеснула, сказала со слезами:
— Вот, Ванька, говорила: не сносить тебе головы.
Захар Миронович оборвал:
— Хватит причитать, старая. Тот не казак, что пули не пробовал. До свадьбы заживёт.
Услышав о приезде Ивана, пришли Сергей Минаевич со Стёпкой, распечатали белоголовую. Первую чарку выпили за его возвращение, вторую за казаков, с войны не вернувшихся.
В разговорах перебрали хуторские и станичные новости. Поругали новую власть. Степан Ус сказал:
— Ничего, скоро свою, донскую власть установим...
Разошлись поздно. Мать постелила сыну под божницей. Лёг Иван и как провалился — отвык от перины.
Ночью сон увидел, будто сестра милосердия рану перевязывает. Застонал, пробудился.
Мать при каганце ставила тесто. Увидела, что сын не спит, промолвила ласково:
— Спи, Ванюша, отдыхай.
Давно такого не слышал Иван. Так могла говорить только мать.
Утром вышел на баз. Вывел Воронка и Чалого, почистил, на водопой сводил. Вскоре Захар Миронович появился.
— Вот, сын, ждал, когда вместе хозяйство поднимать будем. Слава тебе, Господи, дождался.
* * *
Перемешалось всё на Дону: то красногвардейцы за казаками гоняются, то казаки за красными, а то и сами казаки меж собой сойдутся в кровавой разборке.
Из Ростова по станицам отправился агитировать за советскую власть отряд Подтёлкова и Кривошлыкова. Пока по Донецкой области ехали, встречали по-доброму, слушали, что Подтёлков либо Кривошлыков рассказывали, на постой принимали охотно. Но стоило границу Войска Донского переехать, как отряд встречали глухим молчанием. Не слишком доверяли станичники большевистской агитации: памятны были продовольственные отряды, отбиравшие зерно. Не по пути казакам с Советами.
В хутор Калашников вступили ночью. Разошлись по хатам, выставили дозорных. Кривошлыков Подтёлкову пожаловался:
— Подустали наши, в дозор идти не желают.
— Ничего, воротимся, судом товарищеским с такими разберёмся.
— А ты, Фёдор, не обратил внимания: за нами след в след казачки едут, частенько съезжаются, о чём-то совет держат.
— Видать, мы им ежа за шкуру запустили...
Утро выдалось хмурое, недоброе. Из дозорных один прибежал:
— Там казаки в кучу сбились, пулемёты готовят. Требуют на переговоры явиться.
— Надобно, Фёдор, отряд поднимать, занимать оборону, — сказал Кривошлыков.
— Там их много. Может, договоримся...
А с бугра в хутор уже направлялись сотни две казаков и с ними подъесаул Спиридонов, бывший сослуживец Подтёлкова.
— Ну что, односум, встреча, кажись, нежеланная? Вы никак на Пасху собрались, так оружие вам к чему?.. Отходи в сторону, складывай сабли, винтовки. Миром порешим, какая нам власть нужна.
От хутора метнулся красноармеец-пулемётчик с замком от пулемёта. За ним кинулось несколько казаков, догнали, зарубили.
Подъесаул усмехнулся:
— Недалеко убёг.
Подтёлковцев толпа местных казаков окружила, с кольями, вилами. Избивать принялись.
Красноармейцы закричали:
— Что же вы над безоружными издеваетесь? Коли казнить вздумали — казните.
Согнали всех пленных в сарай, замок навесили и караул выставили. А в соседней хате военно-полевой суд собрали, стариков позвали. Все приняли участие в суде над подтёлковцами, и у всех одно мнение — расстрелять изменников Дона. А что касается главарей, Подтёлкова с Кривошлыковым, то этих в назидание потомкам повесить.
После суда составили список приговорённых поимённо. Наутро свершили казнь. Последними повесили Подтёлкова и Кривошлыкова.
* * *
Краснов открыл окно веранды, и первый запах сирени потянулся по дому. Дон, тихий Дон, как называл его ещё покойный дед Краснова, распался, развалился. Вернее, разделился на сочувствующих большевикам и их противников.
И пошли казаки стенка на стенку. Хопёрцы и большая часть усть-медведицких были за красногвардейцев, а жители Низа, славившегося своими рыбными угодьями, виноградниками, лучшими урожайными землями, стояли за старое.
Краснов знал, что рано или поздно так произойдёт. Не поступятся казаки своими привилегиями, будут отстаивать их, и польётся кровь. Так всё и случилось.
Доходили до генерала известия о смерти Каледина, о судьбе атамана Назарова, но он старался уйти от всего. Смута есть смута, и её пережить надо. Потом пошёл слух: Добровольческая армия под Екатеринодаром наткнулась на упорное сопротивление превосходящих сил красных. Генерал Корнилов погиб. Добрармия отходит обратно на Дон. Ведут её Алексеев и Деникин.
В Новочеркасске красные поняли, что справиться с подходившей армией они не в силах. Ко всему из станицы Заплавской, где расположилась армия повстанцев генерала Полякова, лодками и баркасами началась переправа через Дон. Казаки высаживались на берегу и шли к Новочеркасску.
В городе ждали подмоги из Ростова. Из штаба красногвардейцев слышались обещания, но и только.
В помощь новочеркассцам вышел бронепоезд, но вскоре наткнулся на разобранный путь. Пока его чинили, впереди снова взорвали рельсы...
А повстанцы уже ворвались в предместье города. Вскоре к Новочеркасску подоспело ещё несколько сотен низовских казаков. В конной атаке они заняли город. И вот уже торжественно и величаво зазвонили колокола войскового собора.
Красногвардейцы отходили из Новочеркасска без паники, отстреливаясь. Краснов понимал: организованный отход был их единственным спасением. Но он не представлял, как они смогут пробиться через мятежные станицы.
Ещё генерал знал: Гражданская война на Дону далеко не закончилась. Казакам придётся отбиваться от революционных войск.
* * *
Краснов был сыт войной по горло. Хотелось тихой мирной жизни. И он её обрёл здесь, в Константиновской.
Рано утром Пётр Николаевич садился к письменному столу. Но прожитые бурные дни, месяцы и годы не давали покоя.
Закроет генерал глаза, а перед ним конная атака, разрывы снарядов, умирающие люди.
Ему хотелось проснуться юнкером Павловского корпуса, увидеть знакомых профессоров, послушать их лекции... Начать жизнь заново.
Но жизнь надо было вести ту, которая состоялась.
Многое в ней его разочаровало. Бывшие товарищи стали пресмыкаться перед новой властью. Другие не приняли её и теперь с оружием в руках гибнут, как и подобает солдатам. Но он, Краснов, навоевался достаточно. Сегодня ему хочется прожить оставшуюся жизнь тихо и спокойно здесь, в станице Константиновской.
* * *
Пётр Николаевич начинал утро с лёгкой зарядки, после чего наступало время завтрака. Он съедал яйцо всмятку, кусок хлеба с маслом и за чаем просматривал газеты. Местные отбрасывал, в них кроме брани в адрес Советов или похвальбы ничего не было, а вот московские прочитывал. Особенно то, что касалось переговоров России с Германией в Брест-Литовске.
Переговоры затягивались. Видно, Ленин и его делегация рассчитывали, что Германия умерит свой аппетит.
Но не таковы немцы, думал Краснов. Чем дольше тянется процесс подписания мирного договора, тем глубже продвигается германская армия.
Германия ставит перед Россией кабальные условия. Прибалтика и Белоруссия отошли к ней, на Украине националисты провозгласили самостийную Раду и тоже послали в Брест-Литовск свою делегацию. Рада игнорирует Советы и уже подписала свой договор с Германией.
Что касается Советской России, то она полностью зависит от Германии. Краснов верил, что Ленин и его партия жили на германские деньги. Германия подкупила их, когда Ленин провозгласил поражение своего правительства в империалистической войне. Он был убеждён, что Советская Россия вынуждена будет подписать такой договор, какой выгоден Германии...
Из Москвы вернулся отец Алексея Любимова урядник Михаил Алексеевич. Он рассказал генералу, на каких условиях Рада подписала договор с Германий. Первое, что поразило Краснова, — это полная оккупация немецкой армией Украины. Второе — размер контрибуции.
— Лидочка, ты только послушай, что рассказывает Михаил Алексеевич. Твой фатерланд начисто обобрал Украину: Германия вывезет 60 миллионов пудов зерна, 3 миллиона пудов живого веса рогатого скота и 400 тысяч штук яиц. А от России немцы требуют флот, территорию и неизвестно ещё что... Пусть плохой была власть царя, но до такого позора не доходило. Да и воли такой хохлы себе не позволяли со времён Богдана Хмельницкого...
А затем украинские националисты, опираясь на германские штыки, собрались на свой «съезд хлеборобов» и избрали гетманом Украинской державы Павла Петровича Скоропадского.
Краснов немного знал Скоропадского, когда тот пребывал в звании генерал-лейтенанта русской армии. Слышал, что в октябре семнадцатого года на съезде «вольного казачества» в Чигирине Скоропадский был назначен главой военных формирований Центральной рады.
Какой из него глава украинского правительства, Краснов не мог себе представить. Но помогать немцам выкачивать сельхозпродукты и вывозить их в Германию Скоропадский был способен...
— Пропала Россия, пропала, — с горечью проговорил старый Любимов.
— Нет, Михаил Алексеевич, ошибаетесь. Россия переживала и более трудные дни своей истории: Смуту времён перехода от Рюриковичей к Романовым. Вернётся она к былому могуществу, дайте срок. Я думаю, восстановление России начнётся с казачества.
* * *
Неровный выдался в том году апрель на Дону. Днём вовсю пригревало солнце, почки лопались, а ночами морозило. Лед на Дону сошёл, и плавненские казаки забрасывали сети, помногу брали тарани и судака, рыбца и шемаи.
В апрельские дни в Новочеркасске собралось общее собрание войскового правительства. На нём в подавляющем большинстве присутствовали представители от воинских частей, изгнавших из своих станиц красные отряды.
На собрании казаки долго обсуждали вопрос, как относиться к самостийности Украины и к германцам, какие хозяйничают на украинской земле. Спорили до хрипоты. Казаки не хотели признавать немцев, но волею судьбы те уже были на Украине и Рада их поддерживала. Да и сами казаки признавали, что не будь германской угрозы, давно бы красные войска пришли в донские станицы.
После долгого обсуждения было решено Украинскую державу пока не признавать, а командировать в Киев посольство, чтобы выяснить отношение Украины к Дону.
А ещё собрание приняло решение избрать хозяина донской земли атамана Войска Донского.
* * *
Минул месяц, как воротился Иван Шандыба домой в родной курень. Помотало его по жизни, покружило, покалечило. К большевикам попал, вроде бы к ним стал прибиваться, да Дон властно позвал к себе...
В домашних заботах отдыхал, в дела по хозяйству втягивался: борону починил, в кузницу съездил, плуг свёз, лемех отковал. После плетень поднял, колья подправил, за ворота принялся, перевесил.
На Варьку, жену Уса, старался внимания не обращать. Видел: красавица стала. Однако помнил — на чужой каравай...
Но однажды судьба свела его с Варькой. Случилось это утром. Иван на почту ходил, а Варька от заутрени возвращалась. Столкнулись, поздоровались. Шандыба спросил:
— Как живёшь, Варвара?
Та на вопрос не ответила, сама спросила:
— Тебя, сказывают, германская пуля не миновала?
— Германская или иная какая, а настигла... А ты ещё красивше стала.
— Только вот жалко, не для тебя.
Неожиданным был ответ. Смутился Шандыба.
— Как ты живёшь со Степаном? — спросил и пожалел об этом.
Подняла она глаза, а в них слёзы...
С той поры Варька перед очами стояла и думы только о ней. Захар Миронович всё примечал, не раз говаривал:
— Оженить бы тебя надобно, сын.
А у Ивана ответ один:
— Рано ещё, батя, погодим.
От матери, сказавшей как-то, что хорошо бы невестку в дом ввести, отмахнулся.
— Управляйся пока одна, мать.
Иногда Ивана, чего греха таить, дума чёрная посещала: прибрал бы Господь Стёпку, развязал Варьке руки...
Отныне Иван Стёпку избегал, в хуторское правление не ходил.
А судьба снова свела с Варькой. Запрягал как-то Иван Воронка с Чалым, на базар собрался купить отцу кожи на сапоги, а матери спичек да соли.
От калитки Варька окликнула:
— Ты на базар?
Иван кивнул.
— Подвези меня, керосину купить надо.
Ёкнуло у Ивана сердце, однако вида не подал.
Кони взяли в лёгкую рысь, телегу мотало из стороны в сторону. Всю дорогу молчал Иван, молчала и Варька. А на обратном пути её прорвало:
— Не могу я так жить, Ваня. От Стёпки одни побои и матерщина, чует: не люблю я его... Свекровь на каждом шагу шпыняет, всё ей не так. Ваня, давай убежим. Мир большой: укроемся. Неужели не сыщем мы нашего счастья?
Осмелел Иван, Варьку приобнял, а у самого слёзы навернулись:
— Куда же мы, милая, убежим? В Россию — так она вон как вздыбилась, мечется, ровно баба беременная. Радость ты моя, потерпи, может, нас ещё лучшая доля ждёт. Погоди маленько.
Телега у ворот остановилась. Варька больше слова не промолвила, бутыль схватила и к своей калитке подалась.
* * *
По станицам и хуторам рыскали казачьи отряды. Очищалась донская земля от красных. Только хопёрцы да часть усть-медведевцев последовала за большевиками.
— Это же надо, — ворчали старики, — на агитацию краснозадых поддались.
— Воротятся, куда им деваться. На станичном сходе штаны спустим, высечем. Повинятся Дону-батюшке. Не таким рога обламывали.
Топчут конские копыта донскую степь, гуляют по раздолью конники. Свистят пули, блистают сабли. Наскочат красные на казаков, какие против большевиков, не щадят, рубят, как, бывало, председатель ревкома Подтёлков рубил офицеров. Налетят станичники, никого не милуют. Красные флаги на станичных и хуторских правлениях собьют, старую казачью власть восстановят. Старики кивают:
— Не быть православному Дону большевистским, не владеть землёй нашей антихристам...
* * *
Под Екатеринодаром Добровольческая армия оказалась изрядно потрёпанной, потеряла генерала Корнилова и вынуждена была отходить.
На посту командующих этой армией оказались опытные военные организаторы, генералы Деникин и Алексеев.
Они приняли решение: вопреки предложению уходить в горы, возвращаться на Дон.
Собрав старших офицеров на совет, Деникин произнёс следующую речь:
— Уйти в горы мы не сможем. Мы не получили поддержку ни горцев, ни ставропольских мужиков. На Кубани мы увидели полуанархическую силу армии большевиков, которой командовали Автономов и Сорокин. А господа кубанские казаки нас не слишком поддержали. ... Мы возвращаемся на Дон, и в этом есть своя необходимость. На Ростов наседают немцы и гайдамаки. Пролетариат Ростова и казачество их не сдержат. Мы им поможем. С другой стороны, Африкан Петрович, — Деникин посмотрел на генерала Богаевского, — вы знаете, сейчас Дон стоит перед необходимостью избрать на Круге нового атамана, и нам бы хотелось в его лице видеть вас, генерала, хлебнувшего с нами лиха. В вашем лице Дон получит мудрого атамана, а мы — надёжного союзника. В соединении с донскими казаками Добровольческая армия обретёт ту силу, которую мы двинем со временем на Москву.
Все молчали, и только Кутепов заметил:
— Если атаман Войска Донского проведёт мобилизацию, уверен: мы восстановим Российское государство.
Генерал Алексеев надрывно закашлялся. Все сочувственно смотрели на него, знали: Михаил Васильевич безнадёжно болен.
Алексеев вытер слезящиеся глаза и сказал:
— Мы имеем точные данные: с румынского фронта идёт к нам генерал Дроздовский. Его полк полностью поддерживает наши позиции.
— А каким путём мы двинемся на Дон? — спросил Марков.
Деникин карандашом указал маршрут:
— Прорвёмся через Мечетинскую. Здесь мы меньше всего встретим сопротивление. К тому же нас поддержит генерал Попов.
Кутепов усмехнулся:
— Это тот партизан, который в Зимовниках отсиживался? Ну и что он там высидел?
Генерал Лукомский, в своё время предлагавший и Корнилову отсидеться в Зимовниках, поморщился:
— Сегодня, господа, мы не должны гнушаться никакой поддержкой. Тем более у генерала Попова свежие силы. А я, если помните, отговаривал Лавра Георгиевича от Кубанского похода. Я предупреждал, что нам дважды предстоит переходить железную дорогу у Кагальницкой и у Сосыки.
— Господа, — вмешался Деникин, — давайте обсудим предстоящий путь.
* * *
Из Константиновской Краснов имел возможность спокойно анализировать сложившуюся в последнее время обстановку и на Дону, и в России.
Приезд генерала Алексеева в Новочеркасск, начало формирования им Добровольческой армии заинтересовало Краснова. Казалось, Добровольческая армия должна была бы численно возрастать, особенно с появлением Корнилова и других опытных генералов, но этого не случилось.
Значит, атаман Каледин был не слишком заинтересован в создании такой армии. Армия росла незначительно за счёт бежавших на Дон офицеров и юнкеров. Многие же предпочитали отсиживаться, выжидали. Все устали от войны.
Каледин не провёл мобилизацию казачества, да он и не хотел этого. Боялся потерять власть над Доном. И сам в конце концов погиб. На Дон наступали красногвардейцы и рабочие отряды Ростова, немцы и гайдамаки.
Достав случайно сохранившуюся карту юга России, Краснов проследил путь Добровольческой армии. Он высоко ценил Корнилова и в том, что генерал избрал поход на Кубань, полностью с ним согласился. Корнилов прекрасно понял, что надежды на донских казаков мало и добром их не поднимешь, необходима мобилизация.
Краснов мог представить, каким трудным был корниловский поход. Непогода и малочисленность армии и полное отсутствие тыловых служб... Он не понимал одного: ведь Корнилов должен был представлять, с какой огромной армией красногвардейцев придётся столкнуться добровольцам. А добровольцы совсем не имели резервов. Воевать, не имея резервов, — безумство.
Теперь Добровольческая армия возвращается на Дон. Какие же у неё дальнейшие планы? В первую очередь, думал Краснов, Деникин попробует остановить наступление немцев и гайдамаков. Заручится поддержкой ростовского пролетариата и тех офицеров, которые укрываются на Дону. А казаки? Казаки дальше своих куреней не пойдут. Преданность престолу исчезла у них с падением самодержавия.
В те годы, когда сам Краснов начинал военную службу в Атаманском полку, казаки служили не за страх, а за совесть. Для них царь был богом: он наделил их землёй, дал особенные права на Дону, право чувствовать себя людьми высшей категории. Но это враз рухнуло. Теперь новая власть грозит казакам потерей земельных паёв, уравнением их в правах с иногородними...
Да, пожалуй, страх потерять землю и сравняться с пришлыми — вот на чём может сыграть новый атаман Войска Донского. Но кого изберёт Круг?
Пётр Николаевич перебрал тех, кого можно было бы назвать войсковым атаманом. И как ни напрягал память, не находил достойной кандидатуры. Разве что Богаевский? Он служил с Калединым, ушёл с Корниловым в Добровольческую армию... Да, пожалуй, одна из наиболее вероятных кандидатур — генерал Богаевский...