Захар Миронович Шандыба к воскресной заутрене приходил раньше всех. К началу службы поставит свечи святому Пантелеймону Исцелителю и всем святым, помолится о здравии, удачной службе в чужеземном краю сына Ваньки, потом станет поближе к алтарю, чтобы никто не помешал слушать проповедь отца Иеремии. А священник хорошо говорил и всё пояснял доходчиво, понятно.
Отбыв заутреню, Захар Миронович направлялся к хуторскому правлению, где к тому времени собирались родственники служивых в ожидании писем.
Почтарь выносил сумку, выкрикивал счастливцев, вручал конверты. Захар Миронович нового письма не ждал; получил в прошлом месяце, однако шёл послушать: что делается в мире, какие вести.
В то утро в толпе встретил соседа Уса, кума: Сергей Минаевич крестил Захарова меньшего, Мишку. Спросил:
— Чай, письма от Стёпки дожидаешься? Может, чего и о Ваньке моём отпишет?
Минаевич на уши туговат, приложил ладошки трубочкой, весь во внимании. Тут почтарь выкрикнул его фамилию, и Ус пробился к крыльцу.
Почтарь вручил плотный конверт, заметил:
— Не иначе, сын карточки прислал: тяжёлое.
У Сергея Минаевича руки дрожали, покуда конверт вскрывал. Вытащив карточку на картонке, расплылся в улыбке.
— Ты глянь, Захар, какой Стёпка казак бравый. А это кто же с ним рядом? Кажись, офицер. Прочитай-ка, кум, что там на обороте написано.
Шандыба прищурился, отстранил карточку подальше от глаз, прочитал по слогам:
— Снялись мы у фотографа в городе Томашове с моим командиром хорунжим Алексеем Михайловичем из станицы Константиновской. Посылаю на добрую память. Ваш сын, приказный Степан Сергеевич Ус.
Сергей Минаевич даже в ладоши хлопнул:
— Ай да Стёпка! Гляди-ка, кум Захар, так и пишет: приказный. Эвон, к концу срока в урядники выбьется. Как считаешь?
— Может, и в хорунжии. Неспроста рядышком с хорунжим стоит.
— Да, Стёпка кой не из таких, что без чинов служат. Дай срок, воротится, ещё я в атаманах походит. Пойду бабку свою порадую.
Шли улицей к Дону, переговаривались. Сетовали на трудную зиму: снежная и волки разгулялись. Да и весна не дюже баловала. Но слава богу, пережили, озимые хорошие, в рост удались, да и яровые отсеяли. Вон какие хлеба уродились, теперь бы вёдро я в срок убрать.
Сергей Минаевич крестника Мишку похвалил: и казачок славный, и помощник, видать, неплохой...
Тут навстречу старикам Варька показалась. Гордо голову весла, однако поклон отвесила.
Сергей Минаевич Варьку окликнул:
— Погляди, дочка, Стёпка какой, уже в приказных ходит. Со службы воротится — сватов к тебе зашлём. Пойдёшь замуж за него?
Варька косу за спину кинула, головой тряхнула:
— Пущай воротится, тогда погляжу, чего он стоит.
И пошла своей дорогой. Шандыба хмыкнул, а Ус вслед Варьке проворчал:
— Ох и девка, вожжи по ней скучают.
— Дело молодое, Минаич. Поди, забыл, какими сами были, как девок замуж брали.
— Я-то свою битую взял: отец с детства к почтению приучил.
— Моя Матрёна тоже без норова оказалась. Ни разу рука на неё не поднялась... Стёпка-то про Ваньку ничего не отписал?
— Когда ему отписывать. У Ваньки какая служба: коня почистил да с котелком на кухню сбегал. А Стёпка приказный, ему за других ответ держать...
У своих хат, что через дорогу оконцами друг на дружку смотрят, старики расстались.
* * *
Полковник Краснов возвращался из штаба бригады поздним вечером. Фары автомобиля высвечивали дорогу, выхватывали обочину: деревья, кустарники. Водитель вёл машину осторожно. Хорунжий Любимов на переднем сиденье, подавшись к стеклу, всматривался в дорогу. Пётр Николаевич, откинувшись на подушки заднего сиденья, прикрыв глаза, думал о жене Лидии Фёдоровне — в штабе ему передали письмо из Санкт-Петербурга. Жена писала: обустроилась, ни в чём го нуждается, горничной и кухаркой довольна. Интересовалась его службой, рассказывала, что в столице только и разговоров о предстоящей войне. Писала о святом старце Распутине, который вхож во дворец и пользуется у государыни большим доверием оттого, что может лечить наследника цесаревича, когда у того случается плохо с кровью...
Краснова в штабе бригады встретили хорошо. Его точку зрения на действия казачьей конницы в войне полностью поддержали и заметили, что с Красновым согласен командующий 8-й армии генерал Брусилов. Полковник считал Брусилова генералом знающим, научал его труды по стратегии и тактике.
Получив поддержку в штабе, Пётр Николаевич мысленно уже принял решение передислоцировать свою часть, подтянуть её непосредственно к самой границе. В таком положении полк получит высокую маневренность и будет готов нанести первый удар.
Молчание нарушил хорунжий Любимов:
— Ваше превосходительство, ужели не миновать войны?
— Да, Алексей, война неизбежна. И будет она мировой. Много стран ввяжутся в неё.
— Значит, и затяжной.
— Бесспорно. На чашу весов будет брошена го только техническая мощь воюющих сторон, го и экономический потенциал. Я убеждён: технически Германия очень сильна, но экономический потенциал России сильнее... Думаю, всё решит первый год войны. Как развернутся боевые действия, насколько крепок дух. Русский солдат и казак сильны верой в царя и Отечество. Нам бы эту веру сохранить, тогда сохраним Россию и одержим победу.
— Дай Бог, ваше превосходительство.
— Будем надеяться на лучшее.
Подъехали к лагерю. Дозорные, узнав машину полковника, подняли шлагбаум.
Отбой уже был, но начальник штаба ждал Краснова. Полковник принял рапорт дежурного. Начальник штаба, одёрнув мундир, вышел навстречу. Краснов протянул руку, поздоровался:
— Вероятно, хотите узнать, как съездил? Война на пороге. Наши соображения приняли, так что, Валериан Дмитриевич, с утра поднимаем полк.
* * *
Выдвинулись почти к самой границе. Краснов был убеждён: полк расположился здесь ненадолго. Ждали приказа. Не было дня, чтобы полковник не выезжал на возможные участки прорыва. С начальником штаба и командиром батареи выбирали места, где удачнее всего можно было прорвать фронт.
Постоянно выставлялись сторожевые посты. В один из них попали Шандыба со Стрыгиным да ещё два хопёрца, старшим — Степан Ус. Пост им достался на развилке дороги, одна вела на Любеч, другая — на Новгород-Северский.
Выехали с утра, когда густой туман ещё не развеялся: кони будто плыли. Место выбрали удачное. Лошадей укрыли в кустарнике, сами сели в овражке. Наблюдение вели с небольшой возвышенности, откуда во все стороны было видно. Едва туман рассеялся, как открылась округа. Первым отсидел в засаде Шандыба, его сменил Стрыгин. Прилёг Иван на траву, сорвал травинку, прикусил, пожевал. Вспомнил, как в детстве молочай ели. Прежде на ладони покачают, пока из него не перестанет выделяться горькая белая жидкость. Да ещё приговаривают: «Молочай, молочай, на кобыле покачай...»
Рядом Стёпка Ус развалился, пускает дым в небо. Шандыбе курить не хотелось. Редко когда цигарку свернёт, затянется.
Смотрит Ванька в небо — белёсые облака плывут, ровно стая лебедей. Хопёрцы меж собой переговариваются. Один из них перед уходом на службу женился. Сам, может, и не стал бы, да отец крутой оказался. Как прошёл слух, что сын деваху ославил, кнут на нём обломал, после чего заявил: женить тебя немедля, кобеля непутёвого. И в неделю свадьбу сыграли.
Теперь хопёрец всё вспоминал со смехом. Товарищ слушал, сокрушался:
— Тебе хорошо, а я ишшо с девкой вдосталь и не миловался.
Шандыбе вспомнилось, как собирали его на службу. Мать всё сетовала:
— Если б Ванька оставил нам невестку, всё б легче было. Старая я, в хате помощи нет. А от мужиков, от отца твоего или Мишки, какая подмога...
Ус докурил, начал похрапывать. Шандыбу тоже в сон потянуло. Глаза сами закрываются. Почудилось, будто отец Захар Мироныч перед ним стоит, хмурый. «Не спи, — говорит, — сукин сын, в дозоре».
Ивану сон будто рукой отвело, сел. Слышит голос Сёмкин:
— Австрияки!
Стрыгин, запыхавшись, скатился под бугор. Ус вскочил:
— Где?
— Там, — Сёмка рукой указал, — разъезд, человек десять.
— Далеко?
— С версту отсюда.
Стёпка, чуть помедлив, команду подал:
— Выводи коней, готовься к бою, — и побежал к лошадям, на ходу приказывая: — Брать будем в пики и сабли. Стрельбы не поднимать. — И уже с коня: — С Богом, донцы.
У Шандыбы сердце ёкнуло. Сказать, что боязно, — так нет. Азарт почуял, вроде на охоту выбрался.
Не торопясь выехали из балочки. Кони шли по жнивью тряской рысью. Ус повторял!
— По первах в пики бери, нотой в сабли.
Австрийцев увидали в полуверсте. Те ехали кучно, в серых мундирах, кони кургузые рысили прямо на казаков. Обнаружив противника, не повернули, а наоборот, погнали навстречу. Видно, решили: русских мало, сомнём. Стёпка голову набычил, только и выкрикнул:
— И-эх, братцы!
Шандыба повод Воронка отпустил, следом Сёмка и хопёрцы скачут.
Выставил Иван пику, в ушах ветер, конь в бете пластается. Переднего австрияка хорошо разглядел: у него от крика рот перекосило, глаза злые. Иван только и подумал: увернётся австрияк от пики, рубанёт саблей — и прощай жизнь казачья... Ан нет» хрястнуло древко, чуть из седла Шандыбу не выбросило. Откинул Иван пику» выхватил саблю. Тут на него другой австрияк наскочил, схватились. Отбил Шандыба первый удар, а австрияк снова палаш занёс. Ловкий рубака оказался, юркий. Воронок на дыбы встал, тем спас хозяина.
Как наяву представилось Шандыбе учение урядника Пантелея. Изогнулся, в стременах приподнялся, рубанул с оттягом. Плечо от удара едва не вывернул. Почуял — рассёк австрияка едва ли не до седла.
Тут только заметил, что повернули враги, уходят. С версту преследовали их казаки. Наконец Стёпка Ус остановил донцов:
— Назад! Там впереди вдруг засада! — К Ваньке повернулся: — А ты, Шандыба, молодца. Двоих свалил.
Покидали место сражения, оживлённо переговариваясь. Сняли с убитых винтовки, палаши. Одного коня поймали, второй ускакал.
Пока казаки трофеи собирали, Шандыба в сторону отъехал, с Воронка соскочил. Тошнило. Тут только по-настоящему понял: человека убил, да не одного, а двух сразу.
Подошёл, ведя коня в поводу, Сёмка.
— Ты, Вань, душевно-то не переживай. Они сами наскочили, и кабы не ты их, они бы тебя без жалости порубили. — Головой покрутил. — Ишшо бы одного, куда ни шло, а то двоих. И как тебе удалось?
В полк возвращаясь, Ус заметил:
— Везучий ты, Иван. За австрийского коше с выручки магарыч ставь.
Отмолчался Шандыба: муторно было у него на душе. Не понимал, отчего смеются хопёрцы, завидует Ус, радуется Сёмка.
Казаки вброд какую-то речушку перешли, к своим выехали. Приказный Ус доложил о стычке есаулу Гараже, а тот полковнику.
Трубач сыграл сотне пешее построение. Краснов встал перед строем.
— Казаки! Сегодня вы показали себя достойными славы своих отцов. Ваша застава приняла участие в стычке с неприятелем. Приказный Ус действовал в соответствии с уставом, а ваш товарищ, казак Шандыба, проявил геройский поступок, сразив двух неприятельских разведчиков. За этот подвиг он награждается Георгиевским крестом.
Стоявший позади Ивана Семён шепнул:
— К концу войны, Ванька, крестов насшибаешь на всю грудь.
Не поворачивая головы, Шандыба процедил сквозь зубы:
— Пустобрёх. — И шагнул из строя, где полковник уже держал крест на полосатой ленточке.
* * *
День был жаркий. Иван, расстегнув ворот, улёгся на земляном полу во взводной палатке, поглядывая через приоткрытый полог на дорогу. От навеса, где дежурили нарочные, отъехал автомобиль и запылил в сторону штаба бригады. Степан Ус сказал:
— Не иначе за приказом отправились. Чует моё сердце, снимемся сёдня.
Шандыба кивнул:
— Наше дело, сосед, успевай в стремя вступить.
— Ты, Иван, на хутор уже отписал, похвалился Георгием?
— Успеется. Ишшо в настоящем деле не были.
— Потрафило тебе: пороху не нюхал, а уже Георгия нацепил.
— Не гутарь, Степан, попусту. Когда мы на разъезд наскочили, я никому дорогу не заступал. Вини своего коня, что он моего Воронка не обошёл.
Вошёл, пригнувшись в проёме палатки, Стрыгин.
— На кухню иду за кулешом. На вашу долю брать?
Ушёл, гремя котелками.
— Вчера от Гаражи слышал: вся Краоянская бригада на рубеж выдвинулась. Жди начала наступления...
С того часа, как бригада заняла исходные позиции, Пётр Николаевич Краснов ждал объявления войны с минуты на минуту. Столкновение с разъездом противника он расценивал как одну из попыток австрийцев разведать расположение русских войск. Из штаба по телеграфу было предписано командиру полка с начальником штаба явиться к командиру бригады.
Первыми словами было:
— Господа, война началась.
— Да, — только и сказал Краснов.
— Да-да, господа, то, что мы предчувствовали, сбылось. Вам необходимо атаковать станцию Любеч и овладеть ею.
— 10-й полк наступает без поддержки пехоты?
— 9-й полк имеет своё задание.
— Позвольте операцию начать завтра на рассвете. Батарея обстреляет станционные укрепления. Австрийцы накануне постарались, окопы отрыли.
Командир бригады подошёл к карте.
— Конечно, хорошо было бы пустить сначала пехоту, но её нет.
— Мы начнём конной атакой. Залогом успеха будет неожиданность.
— Во всём полагаюсь на вас, Пётр Николаевич. Как вы там писали: «Быстрота, глазомер и натиск».
— Так говорил Александр Васильевич Суворов, ваше превосходительство.
— Да-да. Задача бригады — не дать австрийцам отойти на вторые позиции...
Возвращаясь в расположение полка, Краснов сказал начальнику штаба:
— Я, Валериан Дмитриевич, совершенно убеждён: если мы будем действовать неожиданно и дерзко, то задачу выполним.
— Однако, Пётр Николаевич, мы обязаны помнить, что к Любечу подтягиваются крупные австро-венгерские соединения.
Краснов потёр подбородок.
— Бог не выдаст — свинья не съест. Давайте, когда приедем, снова проиграем на карте предстоящие действия...
В полночь запели трубы. Полк, поднятый по тревоге, вскоре был готов к маршу. Шандыба, поглаживая Воронка по холке, говорил Стрыгину:
— С вечера Ус накаркал.
— Слышь, Вань, а может, мы того... снова передислоцируемся к Томашовке в старый лагерь?
— Не похоже. Батарею с места стронули.
— А я всё сомневался: ужели сыщется такая держава, что посмеет на Россию напасть? Эвон она какая огромная. Сам видел, сколь дён до царства Польского добирались.
— Побить-то нас не побьют, но юшки попущают, — вмешался в разговор хопёрец, чей конь всё норовил куснуть шандыбинского Воронка.
— Ты, хопёрец, лучше утихомирь-ка своего каурого.
— Играет.
— Разговоры! — прикрикнул Ус.
Семён ногой в стремени толкнул Шандыбу в санок.
— Наш станичник, слышь, паря.
— Приказный!
— В брюхе заурчало, — засмеялся хопёрец, — жрать оката.
— То из тебя страх прёт. Эвон, дух чижёлый, — рассмеялся Стрыгин.
— Ты ерой, Аника-воин, — обиделся хопёрец.
— Сотня! — враз оборвав разговор, подал голое Гаража. — По четверо в ряд разберись!
Звякнули стремена, зазвенели удила.
— Сот-ня-я, за мной! — выкрикнул Гаража. — Взводными каштанами — в ры-ысь!
И ударили копыта в сухую, соскучившуюся по дождю землю. Двинулись сотня за сотней, закачался лес пик. Следом упряжки потянули полковую батарею.
«К границе едем, — думал Шандыба, — война...»
Взошла луна, осветила дорогу. Ни разговоров, ни песен: всем ясно — мирные дни остались позади.
* * *
Полк изготовился к атаке. Казаки держали вашей в поводу, тихо переговаривались.
— Робеешь, Шандыба? — Стрыгин глянул на товарища.
Иван только плечами пожал.
— А я, односум, робею. Помнишь, я тебя просил в бою друг дружку держаться. Ну как ранят, а то хуже, убьют, чтоб домой отписать.
Хопёрец, что на живот жаловался, промолвил:
— Ехал, дорогой хотел заснуть, всё же меньше страху было бы. В седле укачивало, а сна не было.
— А я вот, Семён, о чём подумал. Австрийский император — чего ему неймётся? И германский кайзер чего на нас попёр?.. Я слышал, он нашему государю роднёй доводится.
— Кубыть чего не поделили.
— А кто его знает. Наши казачки тоже: как чего не так, стенка на стенку прут, — пояснил хопёрец.
Степан Ус повод на руку намотал, а сам голову к седлу притулил, подрёмывал. Конь у приказного смирный, будто с понятием, что хозяину перед боем поспать требуется. Усу родной хутор приснился. Мать из колодца воду достаёт, журавль поскрипывает. Потом отца увидел. Тот к нему с вопросом: «Отчего ты, Степан, в Георгии обижен? Ванька тебе нос утёр, Захар Мироныч зова по станице гоголем ходит...»
Открыл Ус налившиеся мутью глаза, прислушался. Кроме казачьих переговоров, ничего не слышно. Решил: «По всему ведать, на рассвете в атаку поведут».
— Господи, спаси и помилуй.
Тут по рядам перекатилось:
— Уса и Шандыбу к полковнику!
Полковника увидели среди офицеров штаба. Он прохаживался взад-вперёд, положа руку на эфес сабли.
Казаки подошли. Ус доложил. Краснов сказал:
— Требуется разведать, что делается у австрийцев, не ждут ли они нас?
Ехали настороже: не наскочить бы на врага. Версты через две оказались на открытом поле. Остановили коней, всмотрелись вдаль. Луна освещаю австрийские укрепления. Было тихо. Горели огоньки станции, но там не замечалось никакой сумятицы.
— Кажись, не догадываются, — сказал Ус. — Возвертаемся...
* * *
Впереди открывалась широкая панорама. Вёрстах в пяти лесная опушка: лес грядами убегал на север. На запад тянулись поля: то жёлтые, сжатые, то зелёные, поросшие сочными травами. Вдали высился красный костёл. У леса копошились австрийские солдаты. Видно было, как они укреплялись, маскировали окопы ветками, отбрасывали землю.
— Роют, — сам себе сказал Шандыба.
— Скоро в атаку пойдём, — заметил Степан. — Вон как полковник вглядывается.
От группы офицеров отделился ротмистр и заторопился к казакам. Не доходя, подал команду:
— Третьей и четвёртой сотням спешиться! Коней в укрытие! — Подошёл к названным сотням: — Примкнуть штыки! За мной к станции, бегом, цепью!
Приблизились к постройкам. Оттуда раздались сначала редкие, потом частые выстрелы. Начальник штаба поторопил:
— На ура, казачки! Взрывай водокачку!
Громкие крики, короткий штыковой бой. Застрочили пулемёты короткими очередями, затем длинными. Сдерживая коня. Ус проворчал:
— Ишь как строчат, навроде палкой по частоколу.
Тут ударила полковая батарея. Снаряды падали в расположение окопов, поднимали султаны земли. Небо от разрывов сделалось розовым. Орудия смолкли, и Краснов подал команду:
— Полк, в намёт арш!
Шандыба перекрестился:
— Господи, помоги!
Рассыпавшись в лаву, понеслись казаки на вражеские укрепления. Австрийцы выскакивали из окопов, бежали к станции, некоторые стреляли по всадникам, потом пытались отбиться штыками. Казаки брали врагов в пики, рубили саблями.
Сильный взрыв потряс станцию и мост: огненное пламя поднялось над водокачкой.
Воздух дрожал, в ушах стоял гул. Неожиданно с запада показались густые цепи австрийцев. На рысях вынесла батарея. Развернулась. «Сейчас ударит шрапнелью», — пришла Шандыбе в голову мысль... Краснов развернул сотни и, не видя, догадался: лава несётся за ним. Батарея успела дать всего один залп, и её смяли. Расчёты разбегались, пехота дрогнула и тоже побежала.
Краснов придержал коня, бросил саблю в ножны. Велел трубачу играть сбор...
К вечеру сражение за Любеч закончилось. Донцы грузили на фуры трофейное оружие, гнали пленных. Те шли, со страхом поглядывая на чубатых конвоиров.
Доложив в штаб бригады о разгроме австрийской группировки у станции Любеч, Краснов тут же получил новое предписание: развить наступление, не давая противнику сосредоточиться.
За удачное проведение Любечской операции полковника Петра Николаевича Краснова наградили Георгиевским оружием, произвели в генерал-майоры и назначили командиром Краоянской бригады.
* * *
После Любеча, переформировав 9-й и 10-й Донские казачьи полки, Краснов бросил свою бригаду в прорыв австро-венгерского фронта. В штаб армии Пётр Николаевич доложил: «Наше наступление на Раву-Русскую преследует цель выйти в тыл противника, обеспечить успех Галицкой битвы...»
Краснов действовал дерзко. Бригада пошла по вражеским тылам столь стремительно, что командование противника срочно направило против казаков целых две дивизии генерала Витмана. Спешив 11-ю дивизию, Витман срочно поставил укрепления в надежде, что остановит Краоянскую бригаду, а 10-я конная дивизия пойдёт в наступление. Австрийский генерал был больше чем уверен: Краснов вынужден будет отступить. Но случилось непредвиденное. Сразу же после марша 9-й и 10-й Донские полки, едва перестроившись, тут же под развёрнутыми знамёнами ринулись в атаку.
Австро-венгры не ожидали такого стремительного удара, какой нанёс им командующий Краоянской бригады, и отошли к югу вёрст на тридцать от Равы-Русской.
С 1 сентября 1914 года австрийское верховное командование переживало тяжёлые дни. Отход 3-й и 2-й австрийских армий мог сорвать намеченный план новой операции против восточной группы русских 3-й к 8-й армий. Решено было оборонять Львов так важный политический и военный центр, на который должны опиратъся 3-я и 2-я австрийские армии. Однако командующий 3-й армией генерал Брудерман не согласился со своим командованием, мотивируя это решение слабой боеспособностью своей армии. Настойчивость Брудермана привела к приказу о сдаче Львова и отводу 3-й и 2-й армий за реку Верещину.
Желая усилить свою группировку, австрийское командование обратилось к германскому генеральному штабу с просьбой прислать хотя бы два корпуса в район Перемышля».
Уже в начале 1916 года боевая репутация генерала Краснова возросла. Когда он после ранения остался в строю, его перевели командовать 3-й так называемой Туземной бригадой «Дикой дивизии».
Сформированная из горцев Кавказа, добровольно вступивших в состав рурской армии, эта бригада снискала себе славу безумной храбростью. Неслучайно в недалёком будущем она стала личной охраной знаменитого генерала Корнилова.
«Туземную бригаду» генерал Краснов принял в апреле. Он не успел как следует ознакомиться с её личным составом, как в майские дни «Дикую дивизию» бросили в бой. Черкесы врывались в австрийские окопы, пуская в вход кинжалы. Гортанные крики, вопли раненых... Чёрными призраками черкесские конники погнали убегавшего противника, их сабли не знали пощады.
За участие в этом сражении генерала Краснова наградили орденом Снятого Георгия 4-й степени...
Война на два фронта осложняла положение Германии. Только к позиционной войне давал немцам возможность сохранять свободу действий для нанесения достаточными силами удара там, где нужно было добиться успеха.
Под суровым давлением необходимости Германия перешла к позиционной войне. Уже в феврале 1915 года германское Верховное командование главным фронтом избрало Восточный, где до этого основные операции развивались между российскими и австро-венгерскими войсками. Германские корпуса с Западного фронта спешно перебрасывались на Восточный.
В мае 1915 года австро-венгерские армии начали большое наступление по всему фронту.
В Галиции русские 3-я, 8-я и 11-я армии, успешно отразив третье по счету наступление австрийцев, закрепили свои новые позиции по рекам Дукаск и Бяла и далее по лилии Грабово—Горлица—Лиско. 11-я армия к тому же продолжала блокировать Перемышль...
К войне русская армия оказалась не вполне готова. Недокомплект составлял полмиллиона людей. Боевые потери, нехватка технических средств. Снижалось настроение солдат и росло дезертирство, появлялись случаи самострела.
Сложная ситуация на Восточном фронте, безынициативность командующего Западным фронтом и, наконец, надежда на распад Австро-Венгерской монархии, которую лелеял начальник штаба фронта генерал Алексеев, усугубляли общее положение дел.
С июля русская армия переживала тяжёлые дни отступления. В ту пору генерала Краснова назначили начальником 3-й Донской дивизии, и не успел он её принять, как его перевели во 2-ю Сводную казачью дивизию. Перед ней была поставлена задача прикрыть отступление армии на самом опасном участке.
В штабе армии генералу Краснову сказали:
— Дивизия состоит из кубанских и терских казаков. Начальник штаба полковник Денисов, донской казак, хороший штабной работник. На него можете положиться.
Ночь после разговора в штабе армии Пётр Николаевич провёл бессонную. Он понимал: сдержать германские войска силами одной дивизии — задача непосильная. Но обстановка сложилась так, что если Сводная казачья дивизия не выполнит этот приказ, противник продвинется ещё дальше, займёт многие сёла и города...
Генерал Краснов знал: рано или поздно верховное командование противника приостановит своё наступление и перейдёт к позиционной войне. Требуется обеспечить планомерный отход русских войск, дать им возможность закрепиться на новом рубеже. Вот чего ждут от Сводной казачьей дивизии. Принятие окончательного решения о своих действиях Краснов перенёс на следующий день, когда ознакомится с картами, с данными разведки, с направлением главного удара противника. И конечно, же выслушает мнение штаба и его начальника...
* * *
Штаб дивизии Краснов искал долго, только к обеду увидел казаков-кубанцев. Они отходили конным строем, командир полка сообщил, что их часть готовится к отражению атак австрийцев, которые движутся следом. На карте он указал, где кубанцы займут оборону. Терцы встанут с ними по соседству. Сейчас будут установлены орудия, и батарея должна на время сдержать натиск австрийцев.
— Мы бы не допустили этого отхода, — сказал комполка, — но на фронт прибыли большие силы немцев.
От командира кубанцев Пётр Николаевич узнал, как проехать в штаб.
Несмотря на столь близкое соседство с противником, генерал Краснов не увидел в штабе никакой паники. Выставлена охрана, у коновязи привязаны лошади.
Старший урядник, исполнявший обязанности дежурного по караулу, провёл генерала через тёмные сени в комнату, где за столом сидели над картами несколько офицеров. Увидев Краснова, они вскочили, вытянулись. Небольшого роста полковник отрекомендовался Святославом Варламовичем Денисовым. Пётр Николаевич, поздоровавшись, тоже склонился над картой.
Денисов принялся пояснять, как развиваются события.
— Святослав Варламович, — прервал его Краснов. — Я хорошо понимаю ситуацию, в которой находятся отступающие войска. Приказ из штаба армии, который вы уже получили, ставит нас в сложное положение. Путь, избранный вами, не обеспечит планомерного отвода войск. Что вы ещё предложите?
— Ваше превосходительство, — начштаба провёл пятерней по густой шевелюре, — у меня есть некоторые соображения. Извольте, я их изложу. Мне известен ваш опыт, Пётр Николаевич, по рейду 10-й Донской казачьей дивизии в тылу врага. Мне кажется, мы вправе применить этот опыт сегодня.
Краснов улыбнулся:
— А знаете, Святослав Варламович, с этой мыслью я ехал сюда. Но мы пока не вправе делать глубокие рейды. Мы должны постоянными набегами тревожить противника и сбивать темп его наступления.
Денисов потёр руки:
— Я доволен, ваше превосходительство, что наши взгляды в целом совпали. Разрешите приступить к разработке плана действий.
— Конечно, и чем быстрее мы выработаем нашу программу действий, тем лучше. В разработке плана мы будем исходить из того, что для рейдов по тылам можно использовать только конницу, терский и, кубанский полки. Что до стрелков, то они станут отрядом прикрытия. Их девизом должно стать «Ни шагу назад!». Начинаем маневренную войну.