Глава 1
НА ПОКЛОН К ХАНУ.
МОСКОВСКИЙ ПОЖАР.
МОСКВА СТРОИТСЯ.
Боярин Колыванов, пригнувшись, чтобы не задеть головой о низкую дверную коробку, вошёл в освещённую утренним солнцем княжескую гридню. У окна, на длинной лавке, сидел одетый по-домашнему в холстинную рубаху князь Александр, а рядом - вернувшийся вчера из Орды молодой, похожий на отца княжич Фёдор. Больше в гридне никого не было. При входе боярина Александр сказал:
- Проходи, Митрий, да садись. Звал я тя, хочу с сыном и тобой совет держать.
Глядя на Александра и Фёдора, Колыванов невольно подумал: «Совсем постарел князь. Голова белая, и лицом осунулся. А давно ли таким, как Фёдор, был? И я-то стар, да только о том и думать не хочется».
- Расскажи, Фёдор, боярину, что в Сарае услышал да узрел.
- Говорил я те, отец, что хан Узбек во всём Калите доверие имеет. А ещё благоволит к нему Кутлуг-Темир.
- И чем в душу вошёл? - воскликнул Колыванов.
Александр хмуро ответил:
- Хитростью великого хана себе подчинил. А ныне тем пользуется, выход утаивает, богатеет несметно, сёла и города под себя берет, удельных князей в руках держит…
- Есть в Орде и темники, кто Иваном недовольны, - снова заговорил Фёдор, - Они не раз великому хану молвили, что надобно напоить коней в Москве-реке, да хан Узбек глух к ним.
- За то поплатится когда-то, - вставил Колыванов. - Дай Москве в полную силу войти да с уделами покончить…
- Не бывать тому! - гневно вскочил Александр, быстро заговорил: - Сам в Орду поеду, униженьем заслужу прощение великого хана, тверской стол снова выпрошу, изгоню брата Константина, что стал слугой Ивана, противу Москвы удельных князей подбивать зачну, не дам Москве силы!
Он устало опустился, вытер рукавом вспотевший лоб.
В гридне наступила тишина. За окном щебетали воробьи. Колыванов тихо промолвил:
- В Орду те, князь, ехать опасно, жизни лишить могут.
- Дозволь, отец, мне за тя поехать! - горячо сказал Фёдор.
Александр положил ему на колено руку.
- Поеду, сын, я. На меня хан зло таит, мне и ответ держать. Да только мыслю я, что надо в Орду ехать тайно, дабы о том Иван не проведал. Ежели Калита дознается и в Орду приедет со мной в одно время, не быть мне живу.
- Слух надобно пустить, что ты, князь, в Литву отъехал. А чтоб тот слух до Москвы дошёл, надобно, чтоб о нём твой братец Константин узнал. Он Ивана о всём упреждает, и Калита ему поверит.
Александр согласно кивнул, добавил:
- Для большей верности надобно явно в Смоленск к князю Ивану Александровичу явиться. А заодно и его противу Калиты подбить…
* * *
В полночь над Москвой повис тревожный набатный гул. Его подхватили малые звонницы, понесли через ближние леса, будоража окрестные сёла и деревеньки.
Набат разбудил Фёдора Васильева. С переполоху ёкнуло сердце: «Не Орда ли набежала?»
Второй день Фёдор в Москве. Послал его тверской князь Константин уведомить Ивана Даниловича, что Александр из Пскова отъехал к смоленскому князю Ивану Александровичу. И с тем Иваном противу Москвы уговор держали. А Смоленск князь Александр покинул тайно, куда - неизвестно.
Фёдор вскочил. В посольских покоях розовый свет переливается, пахнет гарью. С улицы сквозь гул и звон доносится людской гомон. Кто-то распахнул дверь, на ходу крикнул:
- Москва горит!
Много бед причиняли пожары Руси. В сутки-другие сжирал огонь целые города. Дотла сгорали рубленые княжеские и боярские хоромы, ремесленные посады, в пламени рушились бревенчатые крепостные стены. Но едва уляжется дым и не успеют просохнуть бабьи слёзы, как на пепелище люди рубили новый город…
Фёдор опрометью выбежал во двор. Над посадом высоко в небо взметались клубы огня. С треском валились объятые пламенем избы. Искры сыпались на соломенные и тесовые крыши, разгорались новыми пожарами. Повсюду стоял плач и крик. У княжьих хором суетилась челядь. Из клетей тащили кованые сундуки, лубяные коробья, грузили на возы. Тут же конные дружинники. Дворский Борис Михалыч покрикивал:
- Торопись, покуда огнище не перекинулось!
«Тайник вывозят», - догадался Фёдор.
К Фроловым воротам проехал возок с княгиней и детьми, за ними возок с митрополитом. Следом рысью проскакали десятка два-три воинов с молодым князем. Семёном.
Фёдор, как был босой, в портах и ночной рубахе, побежал на Подол. На пожарище командовал Калита. Его окружили мужики и бабы. В ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, он зычно распоряжался:
- Мужики, рушь усадьбу, не давай пламени воли! Бабы, становись цепочкой, передавай бадьями воду из реки, заливай огонь!
Фёдор выхватил из рук растерявшегося мастерового топор, полез на крышу ближней избы. Мастеровой ухватил его за порты, завопил:
- Куда? Моя изба, не дам рушить!
Фёдор разозлился:
- Уйди, леший! Хошь, чтоб через твою избу вся Москва выгорела?
Подоспели дружинники. Один из них полез на помощь Фёдору. Начали сообща разбирать крышу. Воин орудовал топором скоро, то и дело приговаривал, обращаясь не то к Васильеву, не то к самому себе: «Поспешай!»
«Никак, псковский знакомый? - мелькнула у Фёдора мысль. - Кажись, Данило?»
Обрадовался, окликнул:
- Ты ли, Данило?
- Он самый! И я тя враз признал!
Вдвоём они раскатали избу. Прибежал боярин Плещеев, крикнул орудовавшему багром Калите:
- Митрополичьи хоромы загорелись!
Иван Данилович повернул к нему измазанное сажей лицо, зло блеснув глазами, прохрипел:
- А ты пошто прибег? Там те надобно быть! Пусть люди палаты рушат, не дают огню вырваться!
Завидев Данилку и Фёдора, приказал:
- Поспешайте боярину в помощь! - И уже вдогон крикнул: - Монахов к делу поставьте, не всё им лбы бить!
Данилка с Фёдором пустились вслед за боярином на митрополитово подворье. Пожар только разгорался. Плещеев набросился на столпившихся монахов:
- Чего очи таращите, овцы бесхвостые, хватай багры и топоры! Воды тащите, да скоро!
Монахи зашевелились. Прибежал запыхавшийся воевода Фёдор Акинфич, а с ним воины, налетели на огонь, сбили пламя.
Тут снова боярин Плещеев закричал:
- На Подол, на Подол поспешайте!
Фёдор, а следом Данилка кубарем с крыши да на Подол, а он в огне, и пламя уже на кремлёвскую стену перекинулось. Стал Данилка мужикам да бабам помогать воду таскать, а Фёдор брёвна горящие багром в реку оттаскивать.
К утру огонь унялся. Догорели последние усадьбы на посаде и Подоле. Сиротливо чернел обгоревшими боками Кремль.
Фёдор спустился к воде, снял грязную, прожжённую во многих местах рубаху, долго мылся. Не услышал, как подошёл кто-то. От голоса за спиной вздрогнул, оглянулся. Сам великий князь Иван Данилович. Весь в саже, борода подпалилась, глаза от дыма и жара красные. Узнал тверского гонца, хрипло сказал:
- Спасибо те, тверич, что близко к сердцу принял нашу беду. - Калита грузно опустился на рыжую землю, заговорил, глядя в сторону:- Сгорел город, надобно не мешкая новый рубить. Кремль ставить. Да не сосновый, крепким дубом огородиться!
Фёдор глядел на Калиту и видел перед собой не князя, а усталого от многочисленных хлопот и волнений человека. А Калита продолжал говорить:
- Ко всему ты, тверич, весть недобрую привёз. Не ко времени козни Александра и смоленского Ивана. Усобники свою злобную собацкую измену до конца совершают… Иди, воин, скачи в Тверь, скажи князю Константину спасибо, что упредил, хоть и ждал я того от Александра.
Фёдор с поклоном отошёл. Калита окликнул его:
- Сыщи-ка дворского и скажи, что велел я дать те оружие и одежду, твоя-то вся сгорела. Да ежели конь твой не сыщется, то и коня пусть даст.
Глядя на уходящего гонца, Калита подумал:
«А в Литву ли подался Александр?! Ох, верно, не туда, бо там ныне не до него. Гедимину король и рыцари угроза…»
Заметив проходившего Луку, Иван Данилович окликнул:
- Лукашка!
Лука поспешил на зов. Калита оглядел его с ног до головы, сказал:
- Собирайся, Лукашка, ныне в ночь поскачешь в Орду, в Сарай. Явишься там к протоиерею Давыду и передашь изустно, что послал тя к нему я. Пусть он ныне зорко доглядывает обо всём, и наипаче, ежели заявится туда Александр: мне через тя о том доложит. А чтоб добрался ты до Сарая и обратно без задержу от ордынских караулов, поскачешь тайно, в монашеском одеянии. Монахам везде путь свободен.
* * *
- Гляди-кась, Гаврила, сколь костров, а до Москвы ещё далече! - понукая лошадь, сказал Демьян.
С Гаврилы слетела дремота. В темноте весело перемигивались костры, ржали кони.
- Смерды понаехали Москву рубить, - догадался Гаврила.
Демьян свернул с дороги.
- Тпру, приехали!
- Стой! - крикнул Гаврила, ехавший позади.
Спрыгнув с телеги, он подошёл к ближнему костру.
Сидевшие вокруг костра мужики замолкли, повернули к Гавриле головы.
- Откуда и куда, дядя?
Голос показался Гавриле знакомым. Он вгляделся в розовое от пламени лицо мужика, шагнул ближе. Другой мужик насмешливо сказал:
- Он, Петруха, вишь, тя признает!
- А что, признаю, хоть тому немало дён минуло!
- Ну и ну! Тогда ходи к свету, знакомец, гляди, и мы тя признаем!-Петруха поднялся.
- Можа, встречали мы где тя в тёмном лесу да ослопиной потчевали! - снова насмешливо проронил другой мужик.
Гаврила вышел к свету, сказал:
- Ежели и чинили кому обиду, то вместе.
Левша вскочил, радостно воскликнул:
- Гаврила, живой, значит!
А Петруха, приговаривая: «Вот где, значит, встретились», обнял Гаврилу.
Мужики у костра раздвинулись, дали Гавриле место. Он вглядывался в их лица, узнавал.
- Гляди-ка, Кузька, бородища-то, бородища! И что на те за малахай?
- С ордынцем побратался, - ответил угрюмый мужик, названный Кузькой.
- А что-то я Васятки и Серёги не вижу? - спросил Гаврила.
Все замолкли. Левша вздохнул, ответил:
- Серёга от нас на родину, в Можайск, подался, не захотел с нами идти. А дед и Васятка там, на Пахре, остались… Вскоре, как ты нас покинул, довелось нам встретить ордынцев. Деда Пахома саблей срубили, а Васятку стрела догнала…
Гаврила печально промолвил:
- Да-а, вот оно как бывает… А куда же теперь путь держите?
- Идём мы, куда и все. - Петруха обвёл рукой вокруг, указывая огни. - Ныне вся Русь Москву строит, и негоже нам по лесам отсиживаться!
- То так, - поддакнул Гаврила и, обернувшись туда, где остановились односельчане, крикнул: - Жги костры, тут заночуем!
* * *
Москва строилась. Заново ставили дубовые кремлёвские стены, подновляли терема. Смерды из окрестных мест валили строевой лес, везли в Москву. Калита торопил. К плотницкому делу приставили не только городских умельцев и деревенских мужиков, но и воинов. С раннего утра по всей Москве стучат молотки, жужжат пилы. Иван Данилович в холщовой рубашке, ворот нараспашку, неумело тешет бревно. Острый топор то скользнёт поверху, то залезет в дерево.
Рядом ловко орудует топором молодой кудрявый мастер. Ровные щепки так и ложатся на землю. Настоянный на смоле воздух захватывает дух.
Чуть поодаль плотники заканчивают ставить избу.
Подошла толпа мужиков. С ними Данилка. Иван Данилович вогнал в сосну топор, рукавом смахнул со лба пот. Данилка указал на стоявшего рядом Гаврилу:
- Василискин отец смердов из своей деревни привёл.
Калита обежал быстрым взглядом толпу.
- Деревня большая, сколь же дворов?
Гаврила не успел ответить, как вперёд вышел Петруха.
- То не совсем так, велик князь. Не все тут из деревни. Из деревни вот они. - Он указал на Гаврилу и его мужиков. - А мы лесовики.
- Тати?
- Не тати. Кровь есть на нас, но токмо ордынская.
- Слух доходил, что разбой чинили вы и на боярских вотчинах.
Глядя в глаза Калите, Петруха твёрдо ответил:
- Случалось и так, велик князь.
Иван Данилович погладил бороду, вытащил запутавшуюся в волосах щепку. Снова, уже медленно, обвёл глазами толпу. И, обращаясь к Данилке, сказал:
- Отведи их, десятник, к дворскому. Тот приставит к делу, кто чему разумеет.
Глава 2
САДОВНИК ХАНА УЗБЕКА.
ГЛАЗА И УШИ КАЛИТЫ В ОРДЕ.
ЛУКА ВЕЗЁТ НЕДОБРУЮ ВЕСТЬ.
По тенистой дорожке ханского сада, потупив седую голову, брёл дед Петро. Нестерпимо болели ноги, ныла старая рана в груди, полученная давным-давно, в тот проклятый день, когда угоняли его из подмосковного леса в ордынский полон.
Дед Петро медленно переставлял узловатые ноги, время от времени останавливался в задумчивости и тут же снова шёл. В глубине сада, в густых зарослях, показалась маленькая глинобитная каморка с плоской восточной крышей. Лет двадцать назад оказал хан Узбек своему садовнику милость, разрешив построить жилье на ханском дворе.
У порога старая Фатьма, жена деда Петра. Над закопчённым казаном вилась струйка пара. Дед молча прошёл в каморку, лёг на прохладный пол. В нос назойливо лез запах бараньей похлёбки.
- Сколь лет не являлся в Сарай князь Александр, - прошептал старик, - выжидал и дождался-таки…
В каморку вошла Фатьма. Дед закрыл веки, продолжал думать молча.
«Хан Узбек гневен и зло долго таит, а вот гляди ты, Александру не токмо жизнь оставил, но и стол тверской вернул. Неспроста то… Сядет Александр Михалыч тверским князем, и сызнова начнётся старая свара за великое княжение меж тверским и московским князьями… Эх, князья, князья… - Дед Петро вздохнул. - О себе лишь печётесь. А коли б не тянули вы розно, не торговали бы ордыне полонянами…»
Дед Петро, придерживаясь за поясницу, встал, переоделся в чистые порты и рубаху, заковылял к калитке. Фатьма, привыкшая к тому, что старик всегда приходил и уходил молча, только глянула ему вслед.
«Видно, снова пошёл к своему русскому Богу».
* * *
Непривычно Луке в монашеской рясе, висит она на нём балахоном, путается в ногах. Но раз так надо для дела, Лука терпит. Да и как не терпеть! Разве мог бы он в воинском убранстве до Сарая добраться? А в рясе везде дорога открыта. Ордынцы попов и монахов не трогают, попы и монахи Богу молятся.
Лука неторопливо идёт узкой улицей вдоль мазанок и мастерских, из которых доносится перезвон молотков, запах калёного железа. На этой улице живут русские умельцы, в разное время угнанные в неволю. И улица эта в Сарае зовётся Русской.
Солнце печёт неимоверно, и горячий ветер сыплет в лицо песком. Луке жарко. «Как хорошо сейчас дома, под Москвой, - думает он. - Лечь бы под берёзой, на траву. Прохладно, тишина, только листья шелестят да птицы щебечут… Воды родниковой испить бы. Да студёной, чтоб аж в зубах ломило. В Орде такой нет, как у нас».
Во рту пересохло. Лука с трудом ворочает языком. Увидев вышедшего из мастерской бородатого умельца, попросил:
- Дай водицы испить!
Мастер молча вернулся в кузницу, а Лука, остановившись у низкой двери, осмотрел полутёмное помещение. В левом углу горн с подвешенными мехами, посреди наковальня, к ней прислонены клещи, рядом молот валяется. У оконца верстак, а на нём разложены напильники, зубила и иной кузнечный инвентарь. Кузнец снял с крючка корчагу, почерпнул из деревянной бадьи воды, подал Луке.
Вода тёплая, невкусная. Лука пьёт, а сам краем глаза рассматривает чёрное от загара и копоти лицо кузнеца. Длинные волосы свисают по самые плечи. Лука вернул корчагу, вытер губы. Кузнец кивнул на монашескую рясу:
- Пошто в такие годы от жизни отрешился?
- Обет дал, - ответил Лука и в свою очередь спросил: - А ты давно в неволе?
- Немало лет…
- И бежать не пытался?
- Бежать? - переспросил кузнец. - Бежать бежал, только отсюда дорога заказана. - Он откинул волосы, обнажил вместо ушей красные обрубки.
Лука отшатнулся. Кузнец с усмешкой сказал:
- Одно ухо - когда первый раз изловили, второе - когда вдругорядь схватили. - И, опустив волосы, уже серьёзно закончил: - Земля же родная у меня всегда с собой. - И достал из-за пазухи мешочек. - Вот, вишь?
Лука низко поклонился:
- Прости меня, человек, что затронул твои раны. - И, повернувшись, торопливо зашагал к видневшейся невдалеке русской церкви.
Мимо медленно прошёл старик в белых портах и такой же белой рубахе. Лука заметил его ещё издали, когда он выходил из храма. Следом за стариком выбежал церковный служка. Завидев Луку, крикнул:
- Там тя отец протоиерей дожидается!
В церкви никого не было. Лишь поп Давыд гасил свечи у алтаря. Лука подошёл к нему. Протоиерей сказал глухо:
- Поспешай, сын, и передай великому князю Ивану Даниловичу, что князь Александр у хана был и тот вернул ему ярлык на тверской стол. А ещё поговаривают, что просил Александр, чтобы не через Москву ордынский выход платить, а самолично. Но на то будто пока хан Узбек не согласен, а другие ханы уговаривают, руку Александра держат.
Лука кивнул.
- Поспешай, сын, но остерегайся ордынских караулов, чтоб не заподозрили они тя. А на всяк случай возьми. - Он протянул Луке бронзовую пластину с непонятными значками. - С пайцзой тя не тронут.
* * *
Как-то раз послы из Генуи спросили у Батыя: «Где начинается и где кончается Золотая Орда?» Тот, не задумываясь, ответил: «Та земля, куда хоть раз ступило копыто коня моего воина, и есть мой Улус, моя Орда».
Так сказал Батый. Но ныне Лука знает, это не так. Хоть и велика Орда, а есть у неё граница. Уже сегодня не успеет солнце выйти на половину неба, как достигнет Лука рязанской земли. Десять дней скакал он, минуя татарские караулы. Ох, до чего же длинной показалась ему обратная дорога! Осталась позади седая от ковыля степь, пошло мелколесье. Пустив поводья, Лука достал из сумки сухую лепёшку, с трудом надкусил. Вспомнил душистое жареное мясо, которого вволю отъел у протоиерея Давыда, проглотил подкатившуюся слюну. Подумал: «Сейчас бы щей миску да кусок мяса».
Лука так размечтался, что и не заметил, как из-за поворота дороги выехали два воина. Один ухватил коня за повод, приказал оторопевшему Луке:
- Давно мы за тобой доглядаем. А ну, езжай до нашего князя Александра Михалыча.
«Александровы воины… Вот так угораздило! - промелькнуло в голове Луки. - А попробую-ка их припугнуть».
- Вот ужо будете держать ответ перед митрополитом, - накинулся он на воинов. - Татары и то Божьих слуг не замают!
Лука ругался, а из головы не выходила мысль: «Как бы ускакать?» Старый воин, догадавшись, о чём думает Лука, сердито сказал:
- Ты, Божий слуга, от нас не думай бежать. Не конь, так стрела догонит. А ежели ты не соглядатай князя Ивана, то князь наш тебя враз отпустит. Да только сдаётся мне, что неспроста ты за нами плетёшься.
- Пущай за вами пёс бездомный плетётся, а коли б была у меня с собой сабля, то поглядел бы я на вас! - в сердцах вскричал Лука.
Воин помоложе насмешливо промолвил:
- Вот ты какой монах!
Лука понял, что погорячился. Сказал уже спокойней:
- Был воин, а теперь слуга Господень, и охранная пайцза у меня имеется.
Он достал бронзовую пластину, протянул воинам. Те переглянулись, молодой растерянно предложил:
- Може, отпустим?
Старый наотрез отказался:
- Не, князь сам решит. Правь-ка за нами, Божий слуга.
К полудню вдалеке Лука увидел раскинутый шатёр. Вокруг горели костры, паслись стреноженные кони.
- А вона и наши, - промолвил старый воин.
У шатра Луку заставили спешиться. Воин помоложе отвёл коня, расседлал. Лука осмотрелся. На костре в большом казане варилась еда. Дружинники кто спал, подложив под голову потник, кто сидел тут же неподалёку. На Луку никто не обратил внимания.
«Не уберёгся. Ордынцев остерегался, а о своих позабыл. Вот те и раз», - подумал он.
За спиной кто-то спросил:
- Он самый?
Лука поспешно обернулся.
Из-под нависших бровей на него сурово смотрел князь Александр.
- Он, - поспешно ответил старый воин. - От самого Сарая за нами увязался. Пайцзу нам показывал.
- Пайцзу? - Александр присел на валявшееся седло. - От кого и куда скачешь, чернец, и почему за нами следом?
- От протоиерея Давыда в Москву к митрополиту Феогносту послан.
- За какой надобностью? - резко бросил князь.
- Тяжко заболел отец Давыд и ныне молит владыку отпустить его доживать в Даниловском монастыре. А вместо него прислать другого протоиерея.
- Когда мы Сарай покидали, отец Давыд здрав был,- с недоверием произнёс Александр.
- Нежданно та беда пришла, - нашёлся Лука.
- Добро, отпущу я тебя, чернец, но только не сразу. - Александр поднялся. - Бо пусти тя нынче, вот ты и поспешишь до Москвы ближней Рязанской дорогой, да и упредишь князя Ивана. А мы же пока кружным путём к Твери доберёмся, глядишь, нас там уже Ивановы воины подстерегают. Нет уж, вот довезём мы тя до Твери да там и отпустим… Ты же, - он повернулся к старому воину, - глаз с него не спускай да по ночам вяжи…
* * *
Нет, не убежать Луке, крепко стережёт его старый воин. Ночами он вяжет Луке руки и ноги, сам тут же спать укладывается.
Давно миновали они Козельск, где-то в стороне остался Можайск.
Луке не спится. Он сидит, прислонившись к сосне, смотрит в темноту. Связанные руки затекли. Лука пытается пошевелить ими, но ремень больно врезается в тело.
«Экий пёс, - подумал Лука о старом воине, - знал князь, кому поручить меня… Как весть подать великому князю?»
На бугре чернеет княжеский шатёр, рядом с ним неподвижная фигура дозорного. Неподалёку от Луки фыркают стреноженные кони.
Лука перевёл взгляд на погасший костёр. Волчьими глазами сверкают тлеющие головешки.
Прямо перед Лукой поле, за спиной лес. Иногда лес сонно вздыхает. Сон сморил дружину. Лука закрыл глаза, снова задумался. На мысль пришёл Данилка, а рядом с ним всплыло лицо Василиски. Глаза у неё голубые, под длинными ресницами, а на щеках ямочки. Люба она ему, но Лука и сам себе боится признаться в этом, ведь она жена друга.
Луке почудилось за спиной чьё-то сопение. Он повернул голову, но в темноте ничего не разобрал. Может, зверь?
- Не спишь, монах? - прошептал незнакомый сиплый голос. - Дай-кась ремни перережу.
К рукам прикоснулось холодное железо, и Лука свободно повёл плечами.
- Кто ты? - чуть слышно спросил он.
Сиплый голос ответил:
- Лесовик я. Серёгой зовут меня.
- Дай нож, Серёга, бо у меня и ноги связаны. Да тихо, рядом спят.
Лука быстро перерезал ремни. Серёга шепнул:
- А теперь в лес. В лесу не сыщут.
Лука крадучись двинулся вслед за Серёгой. Тот идёт бесшумно.
В лесу совсем темно. Серёга иногда проронит:
- Не отстал, монах? - и снова молчит.
Наконец они вышли на небольшую поляну. Серёга присел.
- Слышь, монах, а може, я тя напрасно вызволил? Може, тебе поделом руки и ноги спутали?
- Нет, Серёга, не напрасно. Ехал я из Орды. Важную весть вёз великому князю московскому, а князь тверской велел связать меня.
- Вот оно что! - разочарованно протянул Серёга. - А я-то вызволял тя, думал, товарищем будешь…
- Ин нет. Путь мне, Серёга, на Москву. И как можно скорей. Да вот опешили меня. Мне бы коня. Без коня мне нельзя.
- Ишь чего задумал! А важна, говоришь, та весть?
- Очень важна, Серёга, не токмо для князя, но и для всех нас, для Русской земли…
- Ну, коли так, - Серёга поднялся, - будет тебе конь. Мы те в болярской вотчине его раздобудем. Скачи к своему князю.
Глава 3
ТРОПИНКА К СЕРДЦУ КУТЛУГ-ТЕМИРА.
СМЕРТЬ ДАНИЛКИ. ВОЛЯ ХАНА.
ТОРЖЕСТВО КАЛИТЫ.
Подошло к концу жаркое лето. По утрам выпадают холодные росы, стали прохладными вечера. Привял лист на берёзе, чище светят ночами звёзды. Москва ещё строится, и на улицах слоем лежат пересыпанные мелкими опилками кора и щепки…
Сумерками возвращался Данилка домой. Он идёт не торопясь, засунув большие пальцы рук за пояс. На нём нет ни кольчужной рубахи, ни шлема. Дышать легко, свободно.
Полюбил Данилка Москву, а особенно теперь, после пожара, когда столько сделано своими руками. Ему по сердцу нынешний дубовый Кремль. Он крепче и больше прежнего. Нравятся и новые усадьбы горожан. Вот и свой дом, вместо сгоревшего, Данилка сделал просторнее, светлее. Вместе с Василиской радуется тому, что скоро в нём появится ещё один жилец, маленький человечек… А как хочется Данилке, чтоб это был сын!…
Он подошёл к дому. В оконце брезжит свет лучины. Данилка знает, что Василиска поджидает его. Он миновал пристроенную к дому конюшню. За бревенчатой стеной фыркал и перебирал копытами конь.
- Что землю топчешь? - отозвался Данилка.
Заслышав голос хозяина, конь призывно заржал. Данилка поднялся на крыльцо, миновал тёмные сени. Дверь в горницу подалась бесшумно. В горнице полумрак. Тускло горит в подставке берёзовая лучина, поблескивают на стене доспехи, в углу, на полке, примостились глиняные миски, горшки.
Василиска стояла спиной к двери. Она повернулась к Данилке, улыбнулась. Он положил ей руки на плечи, ласково промолвил:
- Лада моя.
Она заторопилась накрывать на стол, налила в миску щей, нарезала хлеб. Данилка снял саблю, повесил на колок. В сенях раздался топот, и в горницу заглянул Лука.
- Лука! - обрадовался Данилка. - Блудный ты человек, наконец-то воротился!
Лука вошёл в горницу, подсел к столу. Василиска подала вторую ложку, стала у печки.
- Сказывай, где пропадал?
- Ох, Данилка, всего не перескажешь. Довелось мне и в монашью одежду рядиться, и в полоне у князя Александра побывать, и с лесовиками знакомство свести. Да нынче снова, чует моё сердце, не миновать нам с тобой вскорости в Орду ехать.
Василиска ахнула, побледнела. Данилка спросил:
- Почему думаешь? Либо весть какую привёз?
Лука кивнул. Данилка насупился.
- Ну, давай есть, а то щи остынут.
Они ели молча. Лука украдкой поглядывал на печальную Василиску. Она стояла, сложив руки на груди, на длинных ресницах дрожали слезинки.
У Луки сжалось сердце. Он опустил голову, доел быстро, поднялся.
- Ну, я пойду, устал с дороги.
- Оставайся ночевать, - предложила Василиска, - всё одно бобылюешь.
- Женить бы тя надобно, Лука, - промолвил Данилка.
Лука усмехнулся.
- Нет уж, верно, не женюсь, бо нет по душе невесты.
Едва за ним закрылась дверь, как Василиска дала волю слезам. Данилка погладил её.
- Чего ты? Или впервой мне?
* * *
«Кто найдёт тропинку к сердцу Кутлуг-Темира, тот придёт к сердцу хана», - говорили в Орде.
Затерялась та тропинка, и не каждому её сыскать. Но Иван Данилович не раз хаживал ею. Золото и драгоценные камни светили ему в пути. Устилал великий князь московский ту тропинку лестью и голубыми песцами, и за то своим был Калита у Кутлуг-Темира.
Вот и на сей раз, приехав в Орду, Иван Данилович явился с подарками к ханскому любимцу.
Кутлуг-Темир напоминает Калите барса: походка у него мягкая, крадущаяся, голос сладкий, мурлыкающий, а зубы острые, того и гляди, вопьются в горло.
Обложившись подушками, он сидит на ковре. Перед ним блюдо с нашпигованными чесноком кусками баранины, пиала с каймаком. Подсучив рукава шёлкового халата, Кутлуг-Темир взял шампур с дымящимся мясом, насмешливо проронил:
- Ешь, конязь, урусы говорят: «Во чреве полно, голове спокойно».
Он хрипло рассмеялся. Сидевший напротив Калита с улыбкой ответил:
- А ещё у нас на Руси глаголют: «Не во чреве ум, а в голове». Тем и велик ты, нойон Кутлуг-Темир. Твоя слава подобна славе осударя хана Узбека.
Кутлуг-Темир оборвал смех, впился глазами-щёлками в русского князя.
Калита выдержал взгляд. Бескровные губы Кутлуг-Темира растянулись в улыбке.
- Хитёр ты, конязь Иван, и мысли у тебя, что дзеран в степи. Вижу, думаешь одно, говоришь другое… Днём подарки зрел, что привёз ты мне. Якши подарки! Говори, о чём просить станешь?
- Управы на князя Александра искать пришёл. Полки московские и сами с ним совладали б, да не хочу прослыть осударевым ослушником. В Тверь-то с ярлыком Александр воротился. Пошто к нему осударь милостив? Александр не только Москве, но и Орде недруг на вечные времена. О том нынешние дела его глаголют.
Кутлуг-Темир насторожился:
- В чём ныне вина Александра?
Калита прищурился:
- Ведомо мне стало, что Александр, в Орду направляясь с повинной, заездом в Смоленске был. И князя Ивана Александровича противу хана подбивал. Уговор с ним держал, чтоб выход Орде не платить…
- Если слова твои правда, - прошипел Кутлуг-Темир, - то пусть с ним поступят по закону Яссы. А знаешь ли ты, конязь Иван, этот мудрый закон, что оставил нам священный воитель? - Он хрипло рассмеялся. - Худые и недостойные рабы тверской и смоленский накормят своими телами степных шакалов. - Кутлуг-Темир вскочил.
Калита тоже поднялся, размял затёкшие ноги. Мелькнула мысль: «Сколь раз приходится сидеть по-татарски, а всё не привыкну».
Провожаемый настороженным взглядом, Иван Данилович покинул дворец ханского любимца. На улице его дожидались Данилка и Лука, они молча двинулись вслед за князем. Калита шёл по затихшему ночному Сараю и думал, что не напрасно отдано столько золота Кутлуг-Темиру. Хитрые сети может плести он вокруг хана, и хорошо, когда эти сети в руках у него, великого князя московского…
* * *
Боярин Колыванов с высоты мостика-перехода наблюдал, как у фонтана мирно беседуют тверские и московские воины. Вот двор пересекли два купца из какой- то далёкой восточной страны. Из каморы напротив выглянул католический монах из венецианского посольства. Недобро взглянув на русского боярина, накинул на голову капюшон, снова скрылся в каморе.
Колыванов продолжал следить за тем, что делается у фонтана.
Московский десятник, скинув шелом и подставив беловолосую голову нетёплому октябрьскому солнцу, о чём-то живо рассказывал окружающим его воинам. Боярин узнал этого молодого десятника. Это он приезжал во Псков послом от боярина Плещеева и дерзко вёл себя. «Спасся тогда от смерти», - подумал Колыванов.
Его злило и то, что тверичи стояли вместе с московскими, и то, что им было весело.
«Им всё ничто, - вертелось на уме у боярина, - а тут не до веселья… Видно, крепко оговорил Калита Александра, коли хан с такой поспешностью призвал его к себе. Только бы живыми отсюда выбраться… А ведь говорил, советовал Александру не ехать в Орду… Княжил бы себе во Пскове, так нет, Тверь ему подавай!… Эх, кабы не стало старого лиса Калиты, и хана легче было бы провести… Заманить бы Ивана хитростью, когда из Орды будет возвращаться, дружину его малую перебить, над самим вдоволь наглумиться, смерти предать… Эх, - вздохнул Колыванов, - несбыточно сие».
Блуждающий взгляд боярина остановился на стоявшем поодаль тверском воине. Когда-то это был вольный смерд, живший на его боярской земле. Потом взял он у Колыванова коня, чтоб обработать свою землю. Боярский тиун знал, что делал. Наделил больным конём, тот пал у смерда на пашне. С той поры не отработать смерду долга, и стал он закупом.
Был новый закуп нелюдим и от природы скрытный. За то и приглянулся он Колыванову. Взял его боярин к себе в дружину.
Колыванов глядел на воина сначала просто так. Неожиданно в голову пришла мысль, что этот закуп, чтобы избавиться от долга и обрести волю, пойдёт на все.
Колыванов злорадно усмехнулся и, ещё раз окинув оценивающим взглядом закупа, заторопился в камору к Александру.
* * *
В каморе коптит жировик. Сало оседает на потолке чёрным пятном, лезет в нос.
Калита снял шелом, отстегнул застёжку, скинул плащ. Он только что пришёл от хана и теперь с облегчением думал, что скоро вернётся домой, в Москву. Узбек снова зол на Александра, он сказал ему: «Иди, князь Александр, ответ мой потом будет».
Калита знал этот ответ. Не видать Александру Твери. О сём московский князь и уговор держал с Кутлуг-Темиром и темником Туралыком. А они-то сумеют убедить Узбека.
За перегородкой слышны голоса воинов. О чём они говорят? Калита невольно прислушался.
- Сарай хоть и боле Москвы, да куда ни кинь, всё неволя… Кругом слёзы людские… Видал я, как людьми торгуют…
Второй голос насмешливо перебил:
- А у нас на Руси, когда бояре и князья кабалят смердов, думаешь, нет слез? Закупом стать - ровно жизнь утерять!
Калита узнал первый голос, это говорил Данило. А кому принадлежал второй - не мог догадаться.
«Вот о чём реченье! - гневно подумал князь. - За такие слова казнить надобно. Кто бы мог это сказать? Чей то был голос?» - терялся в догадках Калита.
Разговор за перегородкой оборвался, а у князя он не выходил из головы.
«От таких речей и до смуты недалече. Было уже ране, когда в Новгороде и иных городах горожане и смерды на князей да бояр вставали… А коли воин хулу на князя да боярина возводит, то на кого же опору держать, кто князю и боярину защита, как не его дружина».
Иван Данилович вышел в коридор. В дальнем углу, как и в каморе, теплится жировик. Тут же на полу расселись человек пять воинов. Тусклый свет отбрасывает на стены причудливые тени. Калита недобро покосился на дружинников, подумал: «Кто из них?»
Воины, увидев князя, замолчали.
Минуя лежавшего отрока, Калита недовольно обронил:
- Вернусь, поможешь кольчугу снять, - и с силой толкнул ногой дверь.
Данилка поднялся, вышел следом. Во дворе, несмотря на полночь, тоже душно. Горячий ветер обжигает. Данилка распахнул ворот; подняв голову, долго любовался яркими звёздами. Сколько их, а всё-таки здесь темней, чем в Москве… Вон князь в нескольких шагах стоит, и почти не видно…
Присев на плоский камень, Данилка задумался. Теперь мысли его были о Василиске. Как она?
От неожиданного окрика Калиты, звона металла о металл Данилка вздрогнул.
- Стой! - снова повторился голос Калиты.
На Данилку бежал кто-то. Он уступил дорогу и тут же почувствовал, как острая боль разлилась от живота по всему телу. Будто издалека донёсся до него голос: «Люди!»
Сколько лежал Данилка, он не помнил. Когда очнулся, первое, что увидел, - это горящий факел, воинов вокруг, Калиту, склонившегося над ним Луку. Князь говорил с горечью:
- Меня-то кольчуга спасла, а вот тебя сразил тверич, - и, повернувшись, бросил в толпу: - Убийцу свяжите да глаз с него не спускайте!
Данилка сначала не понял, о чём это говорит князь. С трудом вспомнил все, приподнял голову, позвал чуть слышно:
- Лука!
Лука опустился на колени, положил ладонь на лоб другу.
- Лука, - шепнул тот, - Василиску на тебя оставляю.
У Луки на глаза навернулись слёзы.
- Что ты, Данилка, ты жить будешь!
- Нет, Лука, чую смерть… А тебя об одном прошу. - Он передохнул, снова зашептал: - Там, верно, сын родился, так нареките его Данилкой. - Он улыбнулся. - То я будто сызнова жить начну…
Данилка обвёл всех долгим взглядом, вздохнул последний раз и закрыл глаза. Все умолкли. Лука плакал.
Печально прозвучал голос Калиты:
- Тело Данилкино на Русь отвезём, там родной земле предадим.
* * *
Широко течёт Итиль. Плавно катит свои серые волны, чтобы в самом низовье разбросаться на множество рукавов. Там, в густых зарослях камыша, несметно водятся кулики, утки и другие птицы.
Хан Узбек осадил коня у самой воды. Волна выносит па берег песок и ракушки, пенится и с тихим шипеньем уползает из-под копыт коня, чтобы уступить место набегающей сестре.
«Много воды в Итиле, целое море поит эта река, - думает хан. - И бежит она из Русской земли. Говорят, если плыть на ладье по Итилю, увидишь много русских городов. Но для чего внукам Чингиса и Батыя ладьи, когда у них быстрые кони? Пусть торгуют урусы и купцы с востока. Орде же хватит и выхода, что платят ей покорённые…
А ныне совсем хорошо на Руси стало, не нужно баскаков. Умно придумал великий князь Иван, сам с урусских князей выход собирает, сам нам привозит…
Правда, кое-кто из воинов говорит, что Иван хитрый и выход собирает не без пользы для себя, что крепнет Москва, да то не страшно. Разве может Москва стать против Орды? Нету у неё для того силы! А что московский князь других урусских князей под себя берет, то не страшно. Лишь бы московский князь из повиновения не выходил. А Иван не выходит, Иван верный человек. О том и Кутлуг-Темир говорит, и Туралык…»
На той стороне Итиля виднелся прихваченный первыми морозами лес. Прищурив и без того узкие глаза, Узбек разглядывает противоположный берег. Позади хана в безмолвном молчании застыли нукеры. Никто не может нарушить мысль великого хана, так повелось со времён покорителя вселенной, и воины замерли, они не нарушат этого закона, хотя бы пришлось простоять и день, и два, и месяц.
Нукерам видна только спина хана, мясистая шейная складка, вылезшая из воротника зелёной мухояровой шубы, отделанной куницами, и глубоко нахлобученный простой войлочный малахай.
О чём он столько времени думает?
В голове Узбека вертелось:
«На Руси много лесов. Даже эта большая река и та, говорят, начинается в лесах… Урусы любят лес, а кочевнику лучше степь». Он усмехнулся, вспомнив подслушанный однажды разговор. Один воин, вернувшись с Руси, рассказывал другому, что в лесу на них напали урусы и будто выходили они изнутри деревьев, убивали воинов из их отряда и тут же прятались, откуда появлялись. И называют этих людей лесовиками.
Тому воину он, Узбек, велел нашить войлок на спину и послал к женщинам собирать помет. Человек, набравшийся страха, недостоин быть воином…
«Урусы действительно храбрые воины, но их князья грызутся, как собаки, поедающие падаль. Вот и своего великого князя Ивана они готовы съесть, да зубы у них мелкие. Рычат только, а боятся московского князя. Недовольны, что он один выход собирает, один и Орду знает…»
- Ахмыл!
Сотник скатился с коня, распростёрся ниц перед ханом.
- Слушаю тебя, ослепительный!
- Повороти своего коня к урусским князьям. Пусть твой язык передаст им моё решение… Князя Ивана отпускаю. Быть ему, как прежде, великим князем над всеми урусскими князьями, и ему собирать выход со всей урусской земли, как и собирал. А ослушника, князя Александра, не отпускаю, пусть к смерти готовится.
* * *
В Сарай пришла зима. Холодный ветер ворошит осыпавшейся листвой, гоняет её вдоль глинобитного забора. В воздухе висит едкий запах горелого кизяка.
Уронив голову на грудь, Александр медленно едет узкой улицей. Голубой плащ сполз с одного плеча, ворот рубахи распахнут. Князь не замечает холода.
Его щеки ввалились, лицо избороздили морщины, а глубоко сидящие глаза устало полуприкрыли веки.
Вчера поздно вечером прискакал ханский сотник Ахмыл, передал Александру волю Узбека. А сегодня с утра ездил он, Александр, и к Кутлуг-Темиру, и к любимой ханской жене, но везде слышал одно и то же: «Как великий хан решил, так тому и быть».
«Вот и прошла жизнь… - не покидала Александра горькая мысль. - Где правдой жил и где оступался - поди теперь разберись? И умру на чужбине… А Калита снова извернулся, к отъезду готовится… Рад будет моей смерти. Да и как не радоваться, коли ныне Москва прочно над Тверью стала… Семье моей придётся псковичам челом бить, приюта искать… Выпустит ли хан Фёдора? - Мысль о том, что и сына может постигнуть его участь, обожгла Александра, - Эх, Фёдор, Фёдор, и зачем я взял тебя с собой?»
Встречные уступали князю дорогу. Прошёл мастеровой-невольник, отвесил низкий поклон, но Александр не видел.
Нет, смерти он не страшился, к ней он был готов, но трудно смириться с мыслью: то, чем жил все эти годы, о чём думал день и ночь, не свершилось.
Так рассуждал сам с собой Александр, подъезжая к караван-сараю. Очнулся он от дум, когда чья-то рука ухватила коня за уздцы. Александр поднял глаза и увидел Колыванова.
- Князь Александр Михалыч, нельзя тебе ехать туда, там палачи уже ждут тебя. Беги, князь!
Александр горько усмехнулся, покачал головой.
- Нет, друже, устал я бегать. Да и нельзя мне, Фёдора вместо меня схватят. - И тут же спросил: - Он там?
- Да.
- Не случилось бы с ним то же, что и со мной. Убереги его, Митрий, да отсюда, коли вас живых выпустят, во Псков езжайте. Бо в Твери теперь Калита хозяином будет… Да ещё об одном прошу тебя, Митрий, был ты мне другом с малолетства, вместе с тобой и горе и радость делили, так и ныне не оставь семью мою в беде.
- Обещаю, князь, - глухо промолвил Колыванов.
- А теперь отпусти коня, - приказал Александр.
У ворот караван-сарая стояла толпа. Издали в окружении дружинников Александр заметил коренастую фигуру сына. В стороне сотник Ахмыл с ордынскими воинами.
Увидев отца, Фёдор заторопился навстречу. Александр соскочил с коня, прижал к себе сына.
- Отец, разве не повстречал тя боярин?
- Повстречал, сыне, да нельзя мне бежать…
Тёмные глаза Фёдора заблестели от слез. Он зашептал:
- Отец, я к Калите пойду, поклонюсь.
Александр испуганно отшатнулся, с упрёком сказал:
- Что ты молвишь, сын, по мне лучше смерть, чем признать Ивана старше меня. Не бывать тому…
Александр положил руку Фёдору на плечо.
- Прости меня, сын, много я тебе доставил хлопот и без стола тя оставил… Жизнь же мою пусть люди судят… Одно знаю, хотел я, чтобы было Тверское княжество крепким уделом и не попало под руку Москвы.
И они снова обнялись. Склонив голову отцу на грудь, молодой князь беззвучно плакал. Александр крепился.
Подошли ханские воины, молча разняли их. Александр ободряюще кивнул Фёдору. Он не видел, что стоявший позади сотник уже вытащил саблю. Взмах, и князь с рассечённой головой упал на пыльную дорогу…
…Ноябрьским морозным утром подъезжал Иван Данилович к Москве. Далеко по снежной дороге растянулась дружина. По трое в ряд едут воины. Ярко блестят на солнце щиты и шеломы, глядит в небо лес копий. Смотрит Калита на дружины, и сердце наполняется гордостью. Большая сила у великого князя московского. Тут с ним только небольшая часть воинов, а сколько их всего: большой полк, полки правой и левой руки, засадный!
«Окрепло Московское княжество, - думает Иван Данилович, - да только с Ордой ещё не сладить. Повременить надобно. И как прежде, богатства приумножать да удельных князей в руках держать. Каких лаской да силой, а каких и хитростью. Как с Александром, главным (усобником, удалось совладать. - Вспомнив, как тверской князь пытался оговорить его перед Узбеком, Калита злорадно усмехнулся. - Великого княжения алкал, да и жизни решился. Ино таких собак везде казнят. А я вот на этой неделе пошлю воеводу Фёдора Акинфича в Тверь, пусть снимает большой колокол с церкви Спасителя, чтоб и наперёд тверские князья заказали не мнить себя выше Москвы… А придёт время, Москва и Орде место укажет!»
Калита пустил гнедого коня вскачь, вынесся на заснеженный бугор, да так и замер.
Перед ним лежала Москва в нарядном белом убранстве, сияя позолотой, сверкая слюдяными окнами боярских теремов. А над Москвой, на холме, Кремль весь в снеговых шапках.
Иван Данилович вдохнул морозный воздух, и лицо его озарилось счастливой улыбкой.