I

Наскоро вырытые окопы обозначали новые позиции отступающей французской армии. Люди, сидевшие в этих окопах, были измучены, усталы, а главное, лишены всякой надежды.

Новый день, новый час – шаг назад. Они отступали, почти бежали под натиском молниеносного наступления. Им нечего было ждать, только новых и новых жертв, новых шагов назад.

Последние полчаса было тихо. В позициях Иностранного легиона наступила передышка. Сесар сидел в окопе, откинувшись спиной на неровную стенку из сырой земли и закрыв глаза.

Пригибаясь, спасаясь от случайных пуль, приблизился Хорхе и опустился на сырую землю рядом.

– Передышка будет недолгой, – произнес он.

Сесар открыл глаза.

– Да уж… Перед тем как нас сотрут с лица земли, – промолвил кто-то со стороны.

Сесар устало посмотрел на солдата-испанца, которого по воле судьбы тоже кинуло на эту войну. Похожие судьбы. Как у многих здесь. Как у Хорхе. Как у Сесара. Около года назад они еще были беженцами, жили в ужасных условиях. Спустя несколько месяцев после смерти Сильвии их начали привлекать к строительству. Возведенное жилье было капитальнее временных палаток и шалашей, но с лекарствами и едой ситуация никак не менялась. Чуть позже стало абсолютно очевидно, что большая европейская война не обойдет стороной и Францию. И тогда перед беженцами встал выбор: либо заключить контракт с местными фермерами, либо вступить в отряды регулярной армии. В случае отказа их ждало принудительное возвращение в Испанию.

У Сесара не было сомнений. Он вступил в Иностранный легион.

– Мы же все равно проиграем эту войну, – пессимистично продолжил солдат. – Мы ее уже проиграли…

– Мы не проиграли войну и не проиграем, если будем бороться, – возразил Сесар.

– Да ну? У фашистов сил вдвое больше. У нас же армии практически нет, командование в отчаянии. Разве есть тут хоть какой-то мизерный шанс? Разве не лучше сдаться?

– Я никогда не сдамся, – мрачно произнес Сесар, отвернувшись.

– Да? – солдат помолчал, а затем усмехнулся. – Хочешь сгинуть в этой бессмысленной борьбе?

Сесар не удостоил его взглядом.

– Уж лучше так, – сказал он совсем тихо.

* * *

Морис оказался прав. Лилль был близок к границе и слишком быстро попал под стремительный удар этой жестокой войны. Теперь все члены его семьи начинали понимать, что его заставило так неотвратимо изменить свою жизнь.

Ксавье шел по родному городу, понуро глядя на неубранные улицы, на спешивших по делам людей. Это была грустная картина разрушенного мира, мира, где царило когда-то добро и где он был когда-то счастлив.

Он шел, раскидывая камешки с мостовой под ногами, думая о Морисе, о его жизни и его смерти, благородной и нелепой одновременно. Люди умирали, как его брат, за что-то, во что верили, но их гибель не приносила победы, а становилась лишь очередной строчкой в летописи жертв.

В воздухе разразился острый резкий вой воздушной тревоги. Ксавье вздрогнул. Началась паника. Все устремились бежать: кто в сторону наскоро оборудованных убежищ, кто в сторону своих домов.

Сирена звучала долго, раздражающе, пугающе. А потом начали рваться снаряды. Ксавье мчался изо всех сил, так что стук сердца и топот собственных ног врывались в звуки молниеносно затихшего города, содрогающегося под звуками взрывов.

Стены дома уже были совсем рядом, когда очередная бомба с оглушительным ревом ударила в здание, вздымая вверх языки пламени, груды камней и осколков.

– Нет… Нет! – закричал Ксавье, валясь на землю.

Почерневшие, обуглившиеся стены, съедаемые языками огня, и оседающая пыль…

– Нет…

Он поднялся, кинулся со всех ног к дому, упал, вскочил, снова кинулся. Уже через мгновенье доски крыльца соскочили с опор и устремились вниз, едва не укрыв под собой мальчика. Но его удержали какие-то случайные прохожие.

Он, не отрываясь, смотрел на этот всепоглощающий ужас, не решаясь поверить. Слезы лились рекой. Он рвался изо всех сил, зло отбиваясь, не понимая, что руки, державшие его, спасали от гибели.

– Нет! Нет!… Сволочи! Я проклинаю вас! Я ненавижу вас! Ненавижу!

 

II

Яркий свет десятков электрических лампочек заливал золотом просторный банкетный зал. Все та же роскошь и красота. Казалось, что этого места и этих людей совсем не тронула война. Тот же блеск пышных приемов, сменились лишь темы для разговоров.

– Я предлагаю поднять бокалы за Анри Петена, – торжественно произнес Филипп Варенкур, – за человека, возглавившего наше правительство в такое непростое время.

Зал наполнился хрустальным звоном.

– Я не стану пить за предателя, – вдруг выпалил человек лет тридцати пяти, довольно высокий, с густыми каштановыми волосами, тоненькими аккуратными усиками и бородкой.

Взгляды моментально обратились к нему, а бокалы замерли в воздухе.

– Как вы смеете так называть этого человека, героя Первой мировой? Мсье… простите, не помню вашего имени, – с негодованием прервал тишину хозяин дома Филипп Варенкур.

– Эдмон Ловаль.

– Постойте, постойте, я, кажется, вашу фамилию слышал в связи с…

– В связи с выборами премьер-министра, – подсказал ему кто-то.

– Ах, да, – припомнил и Варенкур. – Вы один из тех немногих членов Национального собрания, которые голосовали против Петена.

Эдмон Ловаль кивнул, и узкая полуусмешка коснулась уголка его губ.

– Нас было восемьдесят, – поправил он.

В зале воцарилась тишина. Мсье Ловаль со снисходительным благородством окинул взглядом своих явных противников.

– Маршал Петен – выдающийся человек, и его действия снискали ему уважение и любовь всей нации… ну, разве что за исключением восьмидесяти депутатов Национального собрания, – насмешливо, едва ли не презрительно прервал эту неловкую паузу Варенкур.

– Когда-то заслужил, да, – парировал Ловаль. – Теперь же он призывает к коллаборационизму с немцами.

– Довольно! Я не желаю слышать это в своем доме, – непреклонно произнес Варенкур.

Все молчали. Ловаль еще раз обвел окружающих разочарованным взглядом и прошел к выходу.

Соланж проводила его устало-скучающим взором. Эти разговоры, эта политика были далеки от нее. Война окончена, по крайней мере, для этой части Франции, а остальное не имело значения. Правые, левые, Петен, оппозиция… Скучны были все эти люди, которые регулярно собирались в доме ее отца.

Ее взгляд остановился на мужчине, стоявшем чуть в стороне ото всех, опираясь о перила лестницы, ведущей наверх. Он был молод, резко привлекателен и с поверхностным безразличием наблюдал за происходящим. Лишь на мгновение его слегка надменный взгляд встретился со взглядом Соланж.

– Господа, нас прервали, – попытался замять ситуацию Варенкур. – Выпьем же!

Десятки бокалов вновь соприкоснулись с хрустальным звоном.

* * *

Ей будто не хватало воздуха в просторном зале с высокими потолками. В присутствии этих людей, пусть и стоящих далеко, было почти физически тесно.

Соланж незаметно покинула гостиную и вышла на крыльцо, куда доносились лишь слабые отзвуки голосов. Свежий воздух дохнул ей в лицо. Она улыбнулась ночной прохладе, даже не чувствуя ее пронизывающего воздействия. Здесь было хорошо.

Жизнь после войны стала странной. Ничего вокруг не изменилось, но в то же время все было другим. А может быть, дело было не в войне. Может, дело было в ней самой.

Она услышала какой-то шум и оглянулась. Соланж узнала Эдмона Ловаля, покинувшего их дом. Несколько человек в военной форме окружили его и, несмотря на попытку вырваться, схватили, заломив руки за спину.

– Немецкие прихвостни! – выкрикнул Ловаль.

Один из них резко ударил его прикладом по затылку. Эдмон вскрикнул, согнулся, а затем снова попытался высвободиться.

Тогда второй выхватил из кобуры пистолет и приставил к виску депутата.

Соланж, затаив дыхание, прильнула к стене, прячась в темноте ночи за тенью колонн крыльца. Ее сердце отчаянно стучало в страхе и недоумении.

С дулом пистолета у виска Ловаль перестал сопротивляться. Его посадили в машину, и автомобиль унесся прочь.

Соланж выдохнула. Постепенно до ее сознания доходил истинный смысл происшествия, свидетельницей которого она стала.

* * *

Светское собрание в доме Варенкура продолжалось, «политические игры» уступили место оживленным карточным.

Венсан Кара сидел за игральным столом в ожидании следующего хода, открыв свою колоду. Но карта противника легко била его. Партия была закончена сокрушительным поражением. Стопка банкнот перешла на другую сторону стола.

– Что ж, отыграюсь в другой раз, – непринужденно улыбнулся Венсан.

Он поднялся, раскланялся с оставшимися игроками и направился прочь от стола.

– Война – прибыльное дело, не так ли, мсье Кара?

Венсан резко обернулся. Перед ним стоял разодетый франт из светского общества, приятель хозяина, которого Кара видел впервые. Едва уловимая улыбка вновь коснулась краешков губ Венсана. Он прекрасно знал, на что намекал этот человек.

– Меня правильно проинформировали, что вы можете помочь? – продолжил собеседник, выпустив струйку сигаретного дыма.

– Чем смогу, постараюсь быть полезен.

– Жизнь стала несколько… ограниченной. Где сейчас можно взять достойное вино, сигары…?

– Не беспокойтесь. Это уже моя проблема. Просто напишите список ваших потребностей, и я постараюсь раздобыть все, что необходимо.

– Как вам это удается?

– Позвольте мне сохранить это в секрете, – Венсан вновь загадочно улыбнулся, развернулся и завязал беседу с хозяином дома.

* * *

Соланж взволнованно потянула отца за рукав. Он в недоумении извинился и отошел в сторону с дочерью.

– Да что с тобой, Соланж? Неужели это не может подождать?

– Не может, папа. Ты просто не представляешь, что случилось. Этот депутат, тот, что не голосовал за Петена. Его только что схватили военные и увезли куда-то.

Варенкур удостоверился, что их никто не слышит, жестко взял дочь за локоть, зашел в кабинет и затворил дверь.

– И что ты от меня хочешь?

– В смысле? – она опешила. – Папа, ты… ты разве не понимаешь, о чем я тебе говорю? Так же не может быть. Это неправильно. Это несправедливо.

– Почему? Что мы знаем о человеке, который позиционирует себя как защитника демократических свобод? В чем это выражается, а? В пустой демагогии, нападках на Петена и защите евреев?

– Папа!

– Это жизнь, Соланж. И тебе придется принять ее такой, какая она есть, – резюмировал Варенкур и вернулся к Венсану.

Окружающий мир, который раньше казался скучным и пустым, теперь вызывал раздражение. Блеск, лоск, пугающее равнодушие людей, которые жили в стране, расколотой надвое. Часть Франции попала в лапы фашистов, а Южная и Юго-Восточная части отделились, выбрав своей столицей маленький курортный городок Виши. Режим Виши официально придерживался политики нейтралитета, но фактически поддерживал Гитлера. И люди здесь вели себя так, словно не знали этого. Или намеренно закрывали глаза… Как тот ловелас, к которому размашистым шагом направился отец.

Все, чего ей сейчас хотелось, – поскорее покинуть зал и уединиться в своей комнате, но, когда она шла мимо Кара и Варенкура, резко остановилась, глядя то на одного, то на другого.

– Многие не понимают, что, разорвав отношения с Парижем и оккупированной Францией, с Бельгией, Люксембургом, мы бы только проиграли, – продолжил беседу Варенкур. – У нас нет своего побережья, и мы бы оказались в собственноручно выстроенной экономической блокаде.

– Верно, отец! Пусть люди подстраиваются под условия нового режима, спасая свой дом, семьи, друзей, что там еще?.. Свои собственные шкуры. Пусть держатся за союз с убийцами!

– Соланж!

– Да здравствует коллаборационизм, трусость, предательство и глава предателей Петен, за которого ты так ратуешь!

– Соланж, замолчи сейчас же! – крикнул Варенкур.

Филипп Варенкур был скорее напуган, чем возмущен ее неожиданной выходкой. Будучи явным сторонником Петена, он знал, что происходило с теми, кто поднимал свой голос против режима. Можно было игнорировать слова дочери, когда они разговаривали один на один. Но то, что она столь безапелляционно высказалась в присутствии постороннего, вселяло в него панику.

Он бросил резкий взгляд на гостя, но Венсан вдруг громко рассмеялся.

 

III

По маленькому ресторанчику сквозь заволакивающую табачную дымку разливался тусклый свет. Здесь были и французы, и немцы, которые в вишинской Франции уже не считались врагами.

За пианино сидела Ева Ле Фонтен. Наигрывая слегка меланхоличную мелодию, она, прикрыв глаза, пела приглушенным, глубинным, хоть и не очень сильным голосом. В этих звуках, в этих нотах было что-то, что заставляло заслушаться, брало за душу. Впрочем, в этом месте и в этой обстановке мало кто интересовался музыкой. Посетителей скорее занимали разговоры и выпивка. И только один человек у барной стойки, не отрываясь, слушал ее пение. Это был Венсан Кара.

– Ваши документы, – строго потребовал подошедший полицейский.

Отставив бокал в сторону, Венсан посмотрел на него с любопытством:

– А что? Есть какие-то сведения о моей неблагонадежности?

Тот молчал, ожидая, когда Венсан предъявит свои бумаги. Музыка стихла, но этого никто не заметил. И Ева впервые после его последнего визита увидела Венсана.

Кара вздохнул и спокойно протянул документы офицеру.

– Вы служили в армии, – сухо прокомментировал факт полицейский. – Воевали?

– Да, если стояние у линии Мажино можно назвать войной, – Венсан усмехнулся.

Но тот лишь окинул его суровым взглядом.

– На французской стороне?

– Я француз, – коротко ответил он.

Ева напреженно следила за их суровыми лицами.

– Вы были судимы. За что?

Очередная ухмылка пробежала по лицу Венсана, скользнув в его пристальном взгляде:

– Антисемитизм.

Офицер вдруг разразился смехом, и Венсан последовал его примеру. Напряженная обстановка мгновенно разрядилась. Полицейский вернул бумаги. А Ева неотрывно, будто пригвожденная к месту, продолжала смотреть на Венсана, не в силах поверить в то, что услышала.

* * *

Давно пробил час ночи, и в помещении медленно гасили электрические лампады. Табачная дымка рассеивалась, разговоры стихали. Посетители покидали ресторанчик, растворяясь в темноте ночных улиц.

Венсан не уходил. Он ждал до последнего, а Ева старалась делать вид, что не замечала его. На самом деле она думала, что он уйдет, но спустя полчаса стало ясно, что ожидание тщетно. Наконец, взяв сумочку, она направилась к выходу.

– Как меняется обстановка, – отчетливо и довольно громко произнес он ей вслед.

Она сжала губы, уловив насмешку в его словах, и даже не обернулась.

– Ева, постой, – он постарался остановить ее, но она отмахнулась и выскользнула на улицу.

Он с досадой последовал за ней.

– Да постой же ты!

Темень и тишина спящего города, ни единого шороха, только стук ее каблуков и торопливые шаги Венсана, мужчины, которого, как ей сейчас казалось, она толком никогда не знала… Ева запаниковала и ускорила шаг.

Догнав, Венсан резко схватил ее за руку и развернул к себе. Она гордо подняла голову и посмотрела ему в глаза, словно никакого страха не было.

– Ты ничего не хочешь спросить у меня?

– Разве что случайно ли ты здесь оказался. Хотя… боюсь, неслучайно.

– И все? И ты совсем не хочешь знать, что все это значит?

– Совсем не хочу. Венсан, оставь меня в покое. Зачем ты меня преследуешь?

– Я тебя не преследую. Я хочу предложить тебе свою помощь.

– А ты уверен, что она мне нужна? – спросила она с насмешкой. – Хочешь предложить содержать меня? Спасибо, не нуждаемся.

Она попыталась развернуться, но он сжал ее локоть, раздосадованно воскликнув:

– Ева!

Она остановилась, вздохнув.

– Думаешь, меня правда судили?

– Раньше я бы не поверила, а теперь уже ничему не удивляюсь.

– Ева, это блеф, но весьма полезный в наши непростые дни. Я могу и тебе сделать новые документы.

– Не понимаю, зачем мне это.

– Придет время, когда сведения о том, что твой муж погиб на войне с немцами, погубят тебя…

* * *

Ксавье бежал. Вся его жизнь превратилась в отчаянный бег. Можно было решить, что он бежал от немцев, неумолимо приближаясь к границе оккупированной Франции. Но это было не так.

Он не чувствовал страха перед фашистами, только ненависть к ним. И не от них он бежал. Он бежал от прошлого, дальше и дальше. От уголка счастья, ставшего приютом боли и потерь. Бежал от себя, от собственных чувств, слабостей, оставляя позади собственное безоблачное и чудовищное детство.

Он больше не плакал. Он становился жестким и твердым. В его сердце не было прощения и не было страха. Только где-то в самой глубине души он боялся одного – вновь очутиться в Лилле, где все напоминало о трагедии, боялся сломаться под гнетом воспоминаний, потому что знал, что второй раз не сможет это пережить.

* * *

Ксавье медленно шел один по полупустынной улице, не замечая ничего вокруг. Дорога довела его до Дижона, но он толком не знал, куда направлялся и где его конечная цель. Скорее всего, он инстинктивно стремился к границе двух Франций: свободной и подчиненной. Сейчас, когда еще можно было в общем хаосе легко перемещаться по стране, он пытался затеряться в угрюмой многоликой толпе, сохраняя среди чужих людей свое одиночество.

Кто-то окликнул его, но он не сразу остановился, словно не с первого раза понял, что обращались именно к нему. Подошел немецкий офицер.

– Твои документы, мальчик, – сказал тот без тени мягкости в голосе.

Взгляд Ксавье затуманился, словно пелена была призвана скрыть блеснувшую во взгляде ненависть.

– У меня их нет.

– Тебе придется пройти со мной.

– Я никуда не пойду, – упрямо заявил он.

Офицер не ожидал такой безапелляционной реакции.

– Ты знаешь, что за сопротивление властям тебя ждет наказание?

– Я никуда с вами не пойду, – упрямо и жестко повторил Ксавье.

Офицер протянул руку, намереваясь схватить мальчишку за плечо, но тот резко увернулся и побежал. Немец сделал несколько быстрых шагов в его сторону и достал из кобуры пистолет.

* * *

Война закончилась; солдаты сложили оружие. Побежденные, проигравшие… Люди теперь учились приспосабливаться к новым условиям. Те, кто мог, те, кто хотел…

Сесар все еще прихрамывал на одну ногу и справедливо опасался, что это может показаться подозрительным. У него не было ложных документов, не было работы и почти не осталось денег. Он уходил с оккупированной Франции. Но для него война не закончилась, и он клятвенно обещал себе вернуться во что бы то ни стало. Но чуть позже. И не один.

Испанец повернул за угол и замер. Подросток, еще совсем мальчишка, убегал от стоявшего на перекрестке немца, который целился ему в спину. Бежал бездумно, не заботясь о том, что шансов у него не было. Сесар кинулся в сторону офицера и успел вовремя. Как только он толкнул немца, раздался выстрел. Ксавье резко остановился и обернулся.

Мужчины схватились, повалившись на землю, борясь за оружие, которое одному из них сулило силу, а другому – смерть. Они боролись отчаянно, яростно, до тех пор, пока не прозвучал еще один оглушительный выстрел, скорее случайный, чем намеренный. После все затихло. Немец ослаб и упал, тяжело ударившись о камень. Сесар медленно высвободил пистолет и поднялся. Лужа крови расползалась из-под тела убитого офицера.

Сесар бегло глянул в сторону мальчика. Ксавье застыл, будто загипнотизированный этой сценой, взгляд его был спокойным и жестким, без тени ужаса и шока. Недетский взгляд на детском лице.

– Тебе не страшно? – спросил Сесар, пытаясь вывести мальчика из этого состояния, предполагая, что, может, не понял его реакции, может, ошибся.

– Нет, – качнул головой Ксавье.

 

IV

Двое сидели друг напротив друга в полутемной комнате, озаренной маленькой керосиновой лампой: мужчина, чьи виски щедро затронула седина, и мальчик, из глаз и души которого война стерла всякие следы детства. Тишина, и только ветер за окном звучно хлестал по ветвям деревьев.

Сесар отвел от своего собеседника затуманенный взор. Ему через многое пришлось пройти за последние несколько лет, но он был взрослым сильным мужчиной. А то, что довелось испытать этому мальчику, чье детство оборвалось столь стремительно и жестоко, не укладывалось у него в голове.

Ксавье сидел напротив, погрузившись памятью в прошлое, но не допуская туда свои чувства. Он только что рассказал историю своей жизни и не проронил при этом ни единой слезы.

– Я ненавижу их за все, что они у меня отняли, – до странности спокойно сказал он.

– Война – это страшно, – с болью ответил Сесар.

– Ты сражался с ними?

– Да, – он кивнул. – Я был на войне. Но для меня она началась еще раньше, в Испании. Сначала фашисты Франко изгнали меня с моей родины, потом я нашел приют во Франции, но это тоже было нелегкое время. Потом Иностранный легион…

– А куда ты идешь сейчас?

– Ухожу с оккупированной земли в вишинскую Францию… От немцев мне пощады не будет.

– А что ты будешь делать в вишинской Франции? Что потом?

– Потом… Потом я вернусь на эту войну. Не знаю как, но я найду способ это сделать.

– Ясно…

– А сам-то ты куда направляешься?

Ксавье поднялся и пожал плечами. Он шел, куда глаза глядят, стремительно удалялся от прошлого, будто опасаясь, что оно догонит его.

– Спасибо. Прощай, – он быстро двинулся в сторону двери.

– Постой, – Сесар вскочил из-за стола.

Но Ксавье и не думал останавливаться.

– Стой, – Сесар упер ладонь в дверь, когда Ксавье уже дотронулся до ручки.

Мальчишка дернул за ручку, но тяжелая ладонь Сесара не позволила двери открыться.

– Не глупи, Ксавье. Я уже один раз оказался рядом в нужный момент…

Ксавье снова пожал плечами. Любое общество казалось ему тягостным. Он чувствовал себя одиночкой.

– Доберемся вместе до безопасного места, а там видно будет.

* * *

– Теперь ты мадемуазель Ева Бежар, – Венсан небрежно бросил паспорт на край стола, а сам вернулся к записям.

Ева медленно взяла документ. Странно было встретить такую холодность. Он словно не замечал ее присутствия.

– Зачем ты это делаешь, Венсан? – спросила она.

– По старой памяти.

* * *

Они пересекли границу двух Франций ночью, миновав все кордоны и заграждения. Не останавливаясь, добрались до окрестностей Орийака. Однако их ожидания не оправдались. Они уходили от фашистов к своим, но своих здесь не было. Немецких солдат сменила полиция, а порядки были не намного мягче. И здесь приходилось прятаться.

Сесар стремился сюда, потому что слышал, что в эти края перебралась часть испанских беженцев. Сюда же в свое время направился Хорхе. Сесар надеялся встретить его, зацепиться хоть за что-то. Они неустанно обходили все поселения беженцев, расспрашивали, искали, и через неделю им повезло встретить брата Сильвии.

– Какими судьбами? – спросил Хорхе, сжимая старого друга в объятиях.

А после недолгой истории Сесара он сказал:

– Это уже не тот мир, что был прежде. Все изменилось.

Сесар сокрушенно вздохнул.

– И как же жить бывшему солдату Иностранного легиона? – с усмешкой спросил он.

– Тебе нужно вычеркнуть эту часть прошлого. А для этого необходимы новые документы.

* * *

– Это мой родственник Сесар, – представил Хорхе. – Муж погибшей сестры. Он прибыл издалека, воевал в Арденнах, а теперь ему необходимо как-то укрыться, чтобы начать новую жизнь…

– Разумеется, я понимаю, – сказал Джозеф Бенин, так звали их собеседника, который неуверенно, почти не переставая, качал головой.

Они встретились на одной из оживленных улиц Орийака.

– Я слышал, что у вас есть определенные возможности… – продолжил Хорхе и выжидающе замолчал.

– Ну, сам я вряд ли смогу что-то сделать, – ответил Бенин, – разве что использовать кое-какие связи.

Джозеф задумался, перебирая варианты.

– Есть один человек, – наконец произнес он. – Я могу свести вас с ним.

– Что за человек? – спросил Сесар.

– Очень полезный в наше время. С хорошими возможностями. Он занимается бумагами, редкими вещицами… может достать все, что угодно, почти все. Ну, вы понимаете… – он задержал свой бегающий взгляд на Сесаре. – Завтра приходите один. Я провожу вас.

* * *

Сесара поразил богатый костюм незнакомца. Он был явно из другого круга и держался с некоторой спокойной небрежностью. Человек, который знал себе цену.

Джозеф представил Сесара и отошел в сторону.

– Мое имя Венсан. Фамилия в данных обстоятельствах не имеет значения, – начал молодой человек.

Сесар кивнул, соглашаясь, и тот продолжил:

– Давайте разберемся, что вам конкретно нужно.

– Мне нужны новые документы. На новое имя, которое не будет связано ни с Иностранным легионом, ни с партией испанских коммунистов.

– Хотите перечеркнуть прошлое? Впрочем, не важно, – слабая улыбка пробежала по губам Венсана. – Все?

– Нет, еще есть мальчик-сирота. Его зовут Ксавье Парийо. Его дом сгорел после попадания бомбы, и у него не осталось никаких бумаг.

– Сколько ему?

– Почти тринадцать.

– Хорошо, – Венсан кивнул. – Бумаги будут готовы через неделю. Приходите за ними один вот по этому адресу, – он протянул Сесару небольшую бумажку.

Тот взял ее в руки.

– Прочитайте, запомните и сожгите. Как вы понимаете, я не хочу, чтобы ее нашли.

Незнакомец настолько уверенно вписался в условия нового мира… Это было странно, слишком непривычно, почти абсурдно.

Сесар внимательно прочитал адрес и, чиркнув спичкой, сжег бумажку прямо на глазах у Венсана.

– Отлично, – сказал тот удовлетворенно и направился прочь.

Он спокойно шел, удаляясь по узкой извилистой улочке, точно это была обычная встреча.

* * *

Ева вошла в комнату и обессиленная присела на диван. Она только что вернулась из бедных районов Орийака, тех самых, которые были затронуты войной сильнее, чем их фешенебельные квартиры и особняки. Здесь действительно можно было забыть о фашистах, об оккупированной столице. Там нет. Там давно поселились страх, неуверенность и отчаяние. Там царили голод и безработица – и, самое страшное, начинались гонения на евреев.

Каждый раз, попадая туда, Ева возвращалась угнетенной, почти разбитой. Она закрыла глаза, как будто это могло помочь стереть картину убогости и разрухи. Но с закрытыми глазами тот мир становился только отчетливее и врезался в душу еще больнее…

 

V

Прошла неделя. Сесар легко нашел адрес, который был записан на сожженной бумажке. Четырехэтажный частный дом переходил по наследству десятилетиями и сейчас принадлежал мадам Бернадет Флоран. Овдовев несколько лет назад, она по-прежнему не работала, а чтобы содержать себя и сына-подростка, сдавала комнаты квартирантам. Здесь и нашел себе новое жилище Венсан Кара.

– Человек по имени Венсан здесь живет? – спросил испанец у порога.

Флоран добродушно улыбнулась.

– Здесь. Сейчас посмотрю, дома ли он.

Она поднялась и вошла в комнату квартиранта, предварительно постучав в дверь.

– Мсье Венсан, к вам там пришел какой-то человек… Знаете ли, походит на иностранца.

– На иностранца? – Венсан усмехнулся, предугадывая по описанию Сесара. – Что ж, посмотрим.

Он вышел в холл вместе с мадам Бернадет.

– Мсье Моралес, – Венсан протянул испанцу руку, которую тот пожал в некотором недоумении, – рад, что Вы пришли. Пройдемте со мной.

Они проследовали в комнаты Венсана, Кара прошел в кабинет, опустился за письменный стол и выдвинул ящичек в поисках нужных документов. Сесар обвел комнату взглядом. Сдержанная изысканность обстановки и ухоженный вид Венсана обескураживали его. Такие люди вызывали у Сесара глубочайшее презрение.

– Как вы можете делать это?

– Что именно? – переспросил Венсан, не удостоив гостя взглядом.

– Зарабатывать на поломанных судьбах. Это… цинично.

Венсан поднял на него свои ясно-голубые глаза, взгляд его был прямым и пронзительным.

– Я просил у вас денег?

Сесар опешил.

– Я просил денег? – выжидающе повторил Венсан.

– Нет, но… Джозеф говорил…

– Значит, Джозеф ввел вас в заблуждение.

– Так я ничего вам не должен? – удивился Сесар.

– Я француз. Патриот. И я не стану брать деньги с человека, который бежит от подонков. А первое впечатление может быть обманчивым.

Он протянул испанцу два паспорта. Сесар внимательно посмотрел на него. Уж этого он никак не мог ожидать. Презрение рассеялось, но испанец пока не мог определить, что за чувство должно занять его место. Он взялся было за документы, но Венсан отдернул руку.

– Итак, что вы намерены делать?

– Вы же заверяли меня, что вас это не интересует.

– Да, но коль я не беру с вас денег… Удовлетворите мое любопытство, мсье Моралес.

– Вернуться к мирной жизни, пока идет война, я не смогу, – уклончиво ответил Сесар.

Венсан задумчиво улыбнулся и протянул ему бумаги.

– Оставьте мне свой адрес.

– Для чего?

– Не бойтесь. Не забудьте, я делал ваши паспорта. Разыскать вас в этом небольшом городе будет не так уж сложно. Не я это сделаю, так полиция Виши. Но мне это абсолютно невыгодно. Я нарушил закон. А для меня, кроме всего прочего, это действительно весьма доходный бизнес.

Сесар колебался. Значит, Джозеф все-таки верно информировал его.

Венсан невозмутимо протянул листок бумаги, будто не заметив замешательства гостя. Сесар записал адрес своего скромного пристанища и протянул бумажку этому странному человеку. Венсан прочел адрес, достал коробок спичек из ящика письменного стола, поджег бумажку и бросил догорать в пепельницу.

* * *

Свет в гостиной Варенкуров был почти погашен и тускло озарял старинные статуэтки на стеллажах, будто раскрашивая все вокруг в изысканные чернобелые тона.

Венсан прохаживался по зале. Ему нисколько не мешало почти полное отсутствие освещения. Напротив, так он чувствовал себя более комфортно.

Вошла Соланж и удивленно посмотрела на него, поборов неприятный внутренний холодок.

– Отца нет дома.

– Кто вам сказал, что я пришел к вашему отцу? – он остановился напротив, не сводя с нее пристального взгляда. – Нет, мадемуазель Варенкур, я пришел к вам.

– Ко мне? – удивилась Соланж и слегка передернула плечами.

Ни видеть, ни слышать его ей категорически не хотелось.

– Видите ли, мне запомнились ваши слова о коллаборационизме, которые так испугали вашего отца.

– Это не бросалось в глаза, – холодно заметила она, припоминая его реакцию.

Венсан улыбнулся.

– Не всегда стоит судить о внутренней сущности по поверхностному проявлению.

Она посмотрела на него и опустилась в глубокое удобное кресло.

Игра слов лишь служила подтверждением лицемерия этого прожигателя жизни. Соланж внутренне вздохнула, ожидая выслушать еще несколько подобных тирад.

– Помнится мне, вы говорили о том, что вам претит союз с нацистами. Речи были весьма пламенными, но необдуманными. Со стороны властей они могут вызвать лишь агрессию и подозрение…

– Вы пришли предостеречь меня и ждете благодарности?

Подумать только! Вот он, человек ее круга. Неужели такого спутника жизни хотел для нее отец? Она внутренне съежилась от этой мысли.

– Не думаю, что вы станете меня благодарить, – произнес он.

– Ну, отчего же? – язвительно спросила она, – Если уж не за то, что предостерегли, то, по крайней мере, за то, что не сдали властям.

Венсан склонился перед ней, упершись одной рукой о подлокотник кресла.

– А если я предложу вам от слов перейти к действиям?

У нее перехватило дух.

– Что вы имеете в виду? – едва выдавила она.

– Я имею в виду Сопротивление, – он поднялся и отошел на шаг. – И предлагаю вам вступить в его ряды.

– Вы?..

Он молча кивнул. Соланж отвела взгляд. Она была шокирована этим неожиданным, не совсем понятным предложением. Предложением от человека, которого она еще пару минут назад презирала за равнодушие.

– Вам нужно время, чтобы подумать? – спросил он. – Я понимаю. Я могу быть терпелив.

– Нет, нет, я просто…

Происходящее слишком слабо напоминало реальность.

– Я до сих пор не могу поверить в то, что вы говорите… – произнесла Соланж, несколько оправившись. – Мсье Кара, поймите, что я сейчас чувствую. Вы меня озадачили. Да и могу ли я что-либо изменить?

– Вы можете, доверьтесь мне.

* * *

Венсан собрался постучать в покосившуюся деревянную дверь, но она была приоткрыта. Он прошел в убогую комнату-кухню и едва успел оглядеться, как следом вошел обычный на вид мальчишка лет тринадцати.

– Я к Сесару Моралесу, – сказал Венсан коротко.

– Сесар! – громко позвал мальчик. – Тут к тебе пришли.

Испанец вошел в комнату.

– Мы можем поговорить? – спросил Венсан.

Сесар посмотрел на Ксавье, и тот понимающе удалился.

– Садитесь, прошу вас, – Сесар указал рукой на стул.

Он все еще не знал, как относиться к этому человеку. Слишком необычным и запутанным было все, что с ним связано.

– Мне нечего вам предложить. Если только чай.

– Ничего не нужно, – он подождал, пока Сесар опустится на место напротив. – Сесар, я ведь могу вас называть просто по имени?

– Разумеется. Тем более ваша фамилия мне даже неизвестна.

Тень улыбки скользнула по лицу Венсана.

– Вы сказали, что не можете жить мирной жизнью, пока идет война, – начал он. – Но это не ответ. А потому я повторю свой вопрос: что вы намерены делать?

– Почему я должен вам доверять?

– Я понимаю ваши опасения. Особенно в такое неспокойное время. Что ж, раскрою карты. Я также, как и вы, не могу жить мирной жизнью в условиях войны. И я не сложу оружия…

– Оружия? – переспросил Сесар.

– Да, Сесар, именно оружия. Я предлагаю вам вступить в борьбу с оккупантами и с режимом, который их поддерживает.

– Но здесь нет никакой войны.

– Открытой войны нет. Речь идет о тайном сопротивлении.

* * *

После ухода Венсана из соседней комнаты вышел Ксавье.

– Ты согласился?

– Согласился, конечно.

– Я тоже хочу бороться, – сказал Ксавье.

– Ты еще слишком мал…

– Я уже не ребенок.

Сесар замолчал, подбирая слова.

– У меня нет другой дороги. У меня вообще больше ничего нет, только ненависть, – мрачно убеждал мальчишка.

– Я знаю, Ксавье. Но…

Ксавье упрямо стиснул зубы.

Сесар вздохнул. Как спорить с этим упрямым маленьким человеком? Кроме того, он и сам знал, что мальчик в чем-то был прав.

– Ну, хорошо. Я поговорю с Венсаном, – вынужден был согласиться он. – Но ничего не обещаю. Только если он решит иметь с тобой дело.

* * *

Изумление длилось всего минуту, затем Ева отступила на шаг и впустила Кара в дом. Каждый раз, когда она считала, что вычеркнула его из своей жизни, он появлялся снова.

– Думала, этот страшный сон для меня закончился, – с досадой сказала она.

Венсан закрыл за собой дверь.

– Я не твой страшный сон, Ева, – он бесцеремонно опустился на диван в гостиной.

– Ты пытаешься вмешиваться в мою жизнь, в которой тебе уже нет места. Неужели ты думаешь, что я приму тебя после гибели мужа?

– Почему ты полагаешь, что я не способен думать ни о чем, кроме этого?

– Так ты пришел за чем-то другим? Только попрошу тебя быть кратким.

– Ева, тебе нравится то, что ты видишь вокруг себя? Может, не здесь, но там, в бедных кварталах. Ведь ты там бываешь, верно?

– Ты шутишь?

– Я пришел к тебе, потому что знаю тебя. И мне кажется, я знаю, как ты относишься к фашистам и к Вишисскому правительству.

– Они мне отвратительны, – картина разрухи и убогости вновь встала перед ее глазами, она встряхнула головой, чтобы стереть ее. – Чего ты хочешь?

– Ты можешь помочь избавиться от этого.

– Ты бредишь, Венсан? Я? Слабая и беспомощная женщина, которая вряд ли сможет защитить себя?

– Ты не слабая.

– И это говоришь ты, Венсан? Ты говоришь о деле? Ты же ни разу за всю свою жизнь пальцем о палец не ударил, – усмехнулась Ева.

– Ну, может, именно поэтому я здесь и говорю тебе об этом, – ответил он, нисколько не смутившись. – Можно тратить жизнь на разные мелочи, но наступают моменты, которые никого не могут оставить безучастным.

– То есть ты предлагаешь мне подпольную борьбу? Венсан, а ты не боишься открываться передо мной?

Он медленно поднялся с дивана.

– Ты можешь выставить меня вон. Или даже сдать властям. Давай…

* * *

Ева даже не ложилась. Она сидела на диване в гостиной, вглядываясь в непроницаемую тьму и прислушиваясь к тишине. Часы пробили три часа ночи.

Венсан был прав. Она всю жизнь жила только для себя, а сейчас, когда война пришла в ее страну, в ее город, в ее дом, все вокруг словно потеряло смысл. Наступила пустота. Четко выверенное красивое будущее, к которому она уверенно шла, рухнуло в одночасье.

Время бежало, а она молча и безучастно плелась за ним, ежедневно наблюдая, как меняется привычный мир, как жизнь простых французов постепенно превращается в ад.

А она просто смотрела, и ей становилось тошно от этого.

Едва забрезжил рассвет, а она уже стучалась в дверь дома, где жил Венсан. Дверь долго не открывали, но Ева с каким-то немым упорством продолжала колотить. Наконец послышался скрежет замка, и на пороге появилась раздраженная мадам Бернадет.

– Ты на часы-то смотришь? Приличных людей в такое время будить. Сумасшедшая!

Ева быстро устремилась вверх по лестнице. Мадам Бернадет только всплеснула руками, прошептав ей вслед:

– Бесстыжая.

Ева поднялась на третий этаж, остановилась у квартиры и громко постучала. Дверь открылась только через пару минут.

– Ева?

Она проскользнула внутрь и облокотилась спиной о дверь, которая медленно закрылась, оставляя их обоих в темноте.

– Я думала о том, что ты мне сказал, – тихо произнесла она. – Я всегда была эгоисткой, тебе это хорошо известно. Но если я сейчас сделаю вид, что ничего не происходит, это будет безнравственно. Я не уверена, что смогу себе это простить.

– Значит, ты с нами?

– Думаешь, то, что мы в своей жизни совершили, еще можно как-то искупить? – с сомнением прошептала она.

И его ответ сейчас был необыкновенно важен:

– Лучше поздно, чем никогда.

 

VI

Они впервые собрались вместе: четверо мужчин, две женщины и один ребенок. С недоверием и любопытством долго всматривались в черты друг друга. Этих чужих людей собрали вместе семь извилистых дорог и одна беспощадная война. Они встретились на холостяцкой квартире Венсана, там, где он когда-то тайно встречался с Евой.

Она неуютно сжалась. Ее не покидало чувство, что все эти люди врывались в ее личный мир и как будто становились свидетелями ее позора.

В голове Соланж роилось множество вопросов. Раньше она видела только Венсана, но пока не понимала даже его.

Сесар с удивлением разглядывал женщин. Для него боец Сопротивления – солдат, сильный мужчина, и увидеть здесь сразу двух женщин казалось неожиданным сюрпризом.

– Господа, я полагаю, что всем интересно узнать, кто находится рядом, – начал Венсан, – что за люди будут бороться бок о бок с вами против нашего общего врага. Меня знает каждый из вас, но знает лишь постольку, поскольку я пришел к вам и предложил вступить в ряды Сопротивления. Некоторым пока неизвестна даже моя фамилия, но больше нет причин скрывать ее. Венсан Кара – мое полное имя. Мои корни восходят к аристократическому роду. Я родился и вырос во Франции; родители умерли, когда я был еще совсем мал, и я их практически не помню. Моим воспитанием и образованием занимался мой родной дядя. Когда фашисты начали ближе подходить к границе Франции, а наши войска выстроили оборону у Мажино, он, наряду со многими другими, эмигрировал. Понятия не имею, где он сейчас, возможно, даже покинул Европу. Я отказался последовать его примеру. Это моя родина, и в такой ситуации я считаю бегство постыдным.

Он замолчал, и все молчали, чувствуя себя несколько неловко. Венсан посмотрел в сторону Сесара, как бы приглашая его продолжить.

* * *

– Мое имя – Сесар Моралес. Я родом из Испании, и для меня война началась еще в далеком 36-м. Тогда мы сражались на баррикадах, чтобы отстоять победу нашей революции. Мы бились изо всех сил, но среди нас было мало настоящих военных. Все такие же, как я – простые люди, рабочие, вынужденные взяться за оружие. А когда стало ясно, что нам не победить, мы покинули Испанию и обосновались во Франции. Здесь умерла моя жена, не выдержав тягот этой войны и изгнания. Война лишила меня и семьи, и родины. Так что я готов сражаться до последнего.

Когда он замолчал, никто не решался произнести ни слова. Наконец общую тишину прервал Хорхе:

– Это и моя история. Мое имя – Хорхе Лунес. Жена Сесара была моей сестрой. Я при всем желании не смог бы жить мирно. На беженцев здесь смотрят как на людей второго сорта. Не осталось уже ни денег, ни работы. Счастье, что удалось найти, по крайней мере, крышу над головой. Но это не жизнь, а лишь подобие жизни.

– У моего отца завод по производству механических изделий, – через минуту сказала Соланж. – Там всегда нужны рабочие руки.

– Благодарю, мадемуазель…

– Соланж Варенкур.

Теперь все взгляды обратились к ней, а она вдруг поняла, что ей нечего сказать. Как объяснить то, чего она сама не понимала? Она бросила беспомощный взгляд в сторону Венсана, словно он лучше знал, что привело ее сюда.

– Я не знаю, что рассказать о себе. Мне 18, и в моей жизни еще не было подобных испытаний. Мой отец богатый человек, и он поддерживает новый режим, – пересилив себя, сказала она. – Мне даже трудно сказать, что привело меня сюда. Я не знаю… – она замолчала.

– Венсан, ты уверен, что среди нас есть место ребенку? – спосил Джозеф Бенин, заполняя паузу.

Венсан пристально посмотрел на мальчишку.

– Здесь не требуется ничего, кроме желания и готовности идти на риск ради общей цели.

– Но он же совсем мал, – попробовал возразить Джозеф.

– Мое детство закончилось, когда началась война, – сказал Ксавье угрюмо и жестко.

– Пусть мальчик остается, – ответил Венсан.

– Я – Ксавье Парийо, родился и жил в Лилле до тех пор, пока не пришли немцы. Мой дом разрушился при бомбежке. Родители и старший брат погибли. У меня больше никого и ничего не осталось… И я ненавижу фашистов! – с яростью закончил Ксавье.

* * *

Осталось всего две истории.

– Ева Бежар, – произнесла молодая женщина и замолчала.

Она обвела присутствующих тусклым взглядом, легче от этого не стало. Она не могла раскрыться перед чужими ей людьми. Это было слишком глубоко и слишком лично.

– Муж Евы был французским офицером, – сказал за нее Венсан. – Он погиб в самом начале войны.

Она не продолжила.

– Джозеф Бенин, – наконец представился последний из семи. – Я еврей, и я не военный. Всю свою жизнь я торговал, продолжая дело отца и деда.

Он замолчал, но все уже было ясно без разъяснений. Прежде всего фашистский режим грозил уничтожением евреям.

– Что ж, господа, теперь мы знаем друг друга, – подытожил Венсан. – И знаем, зачем собрались здесь.

* * *

«Пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет…» – первое радиообращение Шарля де Голля прозвучало в эфире в июне 1940 года. Прошло несколько месяцев, к его словам мало кто прислушивался даже на территории оккупированной Франции, не то что здесь. Но в тайной квартире Венсана Кара это обращение генерала слушали все, пусть и не всех его идеи заражали так же, как самого Венсана.

Голос де Голля стих, оставляя за собой еле уловимое потрескивание радиоволн в эфире.

* * *

Соланж закрылась у себя в комнате, стремясь спрятаться в одиночестве. Она сидела на постели прямо в платье, поджав ноги и устремив взгляд в никуда.

Шел 1940-й. Еще несколько месяцев назад она думала, что она, твердая, решительная и взрослая, знает, чего хочет. Но отец и собственные страхи заставили ее отказаться от будущего, в которое она верила, и от человека, которого любила.

Айзек… Она вспомнила его юношеское лицо и по-мальчишески робкий взгляд.

И только сейчас поняла, что слишком мало думала о нем в последнее время. Его образ стирался, становился туманным. Да и в чувствах не было ясности.

Соланж закрыла глаза. Она не была уверена ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем. Она чувствовала, что вот-вот должно что-то произойти. Возможно, то, что изменит ее жизнь.

* * *

Среди говора и звона пивных кружек и бокалов раздавался немного низкий, глубокий голос Евы.

Пела она, уставившись в одну точку и погрузившись в собственные мысли. Когда музыка стихла, Ева подошла к стойке бара и попросила налить бокал вина. Обернувшись в зал, она обвела присутствующих взглядом.

Здесь все веселились, пили и смеялись. Немцы, французы. Какая разница… Жизнь продолжалась, но теперь она наблюдала за этой жизнью отстранение. Ей казалось, будто она сменила один мир на другой, неведомый, в котором не было ни легко, ни свободно.

 

VII

Они встретились, когда сумерки густо заволокли улицы, и сквозь пушистые тучи едва проглядывали бледные отблески неполной луны.

«Режим Виши – режим пособников фашистов…».

Венсан бросил несколько листовок на стол.

– Мы должны призвать людей дать отпор фашистским властям. Здесь, на территории Виши, это некому делать. Люди стараются жить так, будто ничего не происходит. А наша задача – заставить всех увидеть, что нацистское чудовище тянет свои кровавые щупальца ко всем уголкам Земли. Что их цель – не какая-то отдельная страна, не отдельный кусочек земли, а весь мир. И это только вопрос времени…

Венсан замолчал, обвел всех взглядом, удостоверяясь, что его слова и чувства совпадали с чувствами и мыслями окружающих.

– Мы должны распространить эти листовки? – предположил Джозеф.

Венсан кивнул. Он быстро развернул схематичную карту района и показал улицы, которые входили в план их первой ночи.

– Мы не можем идти вместе, но по одному тоже небезопасно. Поэтому разобьемся на пары, – он обвел всех беглым взглядом, мысленно распределяя группу. – Джозеф, бери с собой мальчика. Ты меньше привлекаешь внимание, чем Сесар. Хорхе, ты идешь с ними.

Ксавье молча подошел и взял из рук Кара увесистую стопку листовок, уложенную в холщовую сумку на длинной ручке.

Венсан бросил взгляд на Еву. Ему так захотелось пойти с ней…

– Ева, Соланж, вы идете вдвоем. Ваша двойка в минимальной зоне риска. Сесар, – он обернулся к испанцу.

Тот кивком подтвердил свою готовность отправиться вместе с Кара, хотя они рисковали больше других – элегантный молодой человек и хромой испанец-рабочий, разгуливающие по ночным улицам с подозрительной сумкой, под завязку набитой запрещенными листовками.

* * *

Джозеф, Ксавье и Хорхе шли по намеченному маршруту молча. Ксавье был угрюмо погружен в собственные мысли, а Джозеф и Хорхе просто не знали, как начать разговор с этим странным молчаливым мальчиком.

Тихо и слаженно они делали свое дело, управились быстро и не встретили никого на своем пути.

Спокойно и молча, хотя и несколько медленнее, справилась со своей задачей двойка Сесар – Венсан.

* * *

Соланж украдкой поглядывала на строгие черты красивой замкнутой женщины, на ее сжатые губы и темные, как будто непроницаемые глаза. Она не была в трауре и вроде не была печальна, но в ее облике читались тоска и безысходность.

«Ее муж был убит в самом начале войны…».

Возможно, то, что видела Соланж, было скорбью…

Они приблизились к высокому забору и, достав из сумки Евы листовки, начали расклеивать их.

«Режим Виши – это режим пособников фашистов, националистов, режим, поддерживающий террор Гитлера…» – гласили слова на агитационном листке.

Соланж снова взглянула на Еву. Ей хотелось понять, что двигало этой незнакомой женщиной, ее спутницей, захотелось расколоть ту чуждую тишину, что нависла между ними.

– Ты, должно быть, сильно ненавидишь их? Они отняли у тебя любимого человека…

Ева была удивлена этим неожиданным вопросом, нарушившим молчание. Стена не рухнула. Она будто стала еще прочнее в этот момент.

Неприятный холодок пробежал по спине Соланж. Холодок, которым веяло от этой женщины. Она напомнила Соланж ледяную статую.

* * *

Уже месяц группа Венсана все более и более уверенно вливалась в борьбу, начиная понимать, что от них было нужно. Они печатали и расклеивали по ночам листовки, срывали плакаты правительственных воззваний. Они были одной из тех малочисленных ячеек Сопротивления, которые пытались заставить людей одуматься и воспрянуть. И если на территории оккупированной Франции таких групп было немало, то здесь, во Франции Виши, их почти не было.

Хорхе и Сесар устроились работать на завод Варенкура. Ева продолжала петь в баре. Венсан, как и прежде, появлялся в свете, спекулировал и зарабатывал себе репутацию вполне беспринципного, но очень удобного человека.

Лавка Бенина балансировала на грани разорения, и он едва сводил концы с концами.

Ксавье так и не пошел в школу, хотя Сесар пытался это устроить. Как-то, проходя мимо местной школы в то время, когда закончились занятия, Ксавье остановился в стороне, разглядывая шумную разношерстную толпу мальчишек и девчонок, его ровесников. Они смеялись, задорно болтали, бегали, едва не сбивая друг друга с ног. А он стоял в стороне, угрюмо наблюдая за ними.

«Мое детство закончилось, когда началась война…».

Все эти игры, пустая болтовня, смех, казались далеким, неосязаемым и нереальным. Словно у него никогда и не было детства. Именно поэтому, когда Сесар предложил ему ходить в местную школу, Ксавье наотрез отказался.

Соланж, как и прежде, жила без особых занятий и увлечений, и это не вызывало подозрений у ее отца. Дни проходили пусто и никчемно, зато по ночам в группе она оказывалась в гуще событий. Единственное, что беспокоило ее, – люди рядом, они оставались совершенно чужими. Время шло, но ничего не менялось в лучшую сторону. Их объединяла только партизанская война.

* * *

Они вновь собрались вместе, как собирались каждое воскресенье на холостяцкой квартире Венсана. Венсан раздавал новую порцию листовок, рассказывал новости, которые приходили из Франции де Голля.

В апреле Германия захватила Грецию и Югославию. Япония оккупировала южные районы Китая и северную часть французского Индокитая…

Раздался стук в дверь. Все затихли. Венсан медленно направился к двери.

Из тумбочки в прихожей он достал пистолет, чем вызвал удивление Евы (каждый раз ей казалось, что раньше она его не знала), и ужас Соланж, которая впервые так близко видела оружие.

Сжав в правой руке рукоятку пистолета, левой он осторожно взялся за дверную ручку. Резким движением Венсан распахнул дверь, и в тот же миг в квартиру не то ворвался, не то ввалился мужчина средних лет в потрепанной, некогда дорогой одежде. Его лицо было разбито, а возле виска пролегала плохо зажившая неглубокая рана.

Соланж едва не вскрикнула, приложив ладонь ко рту. Вдобавок ко всему этот человек ей показался знакомым.

Венсан отбросил пистолет на тумбу и подскочил к нему, поддержав, ибо тот чуть не рухнул на пол.

– Эдмон!

Эдмон Ловаль! Теперь она вспомнила. Депутат Национального собрания, который не поддержал правительство Виши, отказался пить за Петена, а потом был арестован.

Кроме Соланж и Венсана, его здесь никто не знал.

Венсан, бережно поддерживая, помог ему дойти до дивана. Практически упав на мягкое кожаное сидение, Ловаль откинул голову назад.

– Эдмон, тебя отпустили? Или… – Венсан наблюдал за ним встревоженно.

– Отпустили?!… На такое великодушие эти звери неспособны, – прошипел Эдмон. – Венсан, дай мне воды.

Венсан торопливо дошел до кухни и вернулся со стаканом воды. Сделав несколько жадных глотков, Эдмон все же ответил на заданный вопрос.

– Приспешники Виши – это еще не эсэсовцы. Мне удалось вырваться, хотя я думал, что сгнию там.

Венсан в задумчивости опустился на подлокотник дивана, приняв из его рук опустевший стакан.

– Это Эдмон Ловаль. Некогда он был депутатом Национального собрания, одним из тех, кто не поддержал Анри Петена. За что и был арестован.

Эдмон словно только сейчас заметил, что они были не одни. Он обвел всех присутствующих тусклым взглядом.

– Это моя группа, – ответил Кара на его немой вопрос, – Эти люди согласились вступить в нашу общую борьбу. Позже я познакомлю тебя со всеми, а сейчас тебе стоит отдохнуть.

* * *

Прошло несколько дней. Эдмон, оставаясь у Венсана, окреп и набрался сил. Группа с тех пор не собиралась, а сам Венсан бывал здесь часто, не оставляя своего гостя без внимания.

В один из таких дней, прохладных и дождливых, Ловаль встретил его в чистом добротном костюме, который отдал ему Кара.

– Пора мне перебираться куда-нибудь, – сказал Эдмон. – Довольно отягощать тебя.

– Можешь не спешить. Ты меня не стесняешь. И, кроме того, как ты успел заметить, это даже не мой дом. Всего лишь конспиративная квартира, которую мы используем только для общих собраний. Обыкновенно здесь никто не живет.

Оба замолчали.

– Твоя группа, – наконец нарушил тишину Ловаль, подходя к теме, которая все это время беспокоила его, – эти люди… они кажутся такими разными. Ты давно их знаешь?

– Нет, – Венсан покачал головой. – Я познакомился с ними при разных обстоятельствах и в разное время.

– Ты доверяешь им?

Венсан пристально посмотрел на него.

– Странный вопрос. У меня нет причин не доверять им. У нас общие цели. У всех людей в этой стране, да и во всем мире, сейчас должна быть одна цель.

– Должна, но на деле-то это не так. Есть люди легкомысленные, а есть и вовсе циничные, способные на предательство…

– Ты же доверился мне, Эдмон. Хотя уж более ненадежного человека, по мнению света, трудно себе представить.

– Это другое. Я тебя давно знаю, Венсан. И ты мой друг.

– Допустим так. Но в моем кругу не оказалось тех, кому я мог открыться и кто пошел бы за нами. Пришлось сделать ставку на этих людей. И я действую скорее интуитивно.

 

VIII

Время шло, постепенно обрушивая на Джозефа тяжесть таявших чаяний. С каждым днем надежды улетучивались, глубже и глубже погружая его в трясину безысходности. Вернуть старый мир было невозможно.

Два дня назад от него ушел последний покупатель. Он отчетливо понимал, что разорен и лавку нужно закрывать. Но самым тяжким и болезненным было осознание того, что их тайная борьба ничего ему не вернет.

Джозеф сидел в своей пустой лавочке и сетовал на жизнь, на немцев и на французов, на всех, кто не испытывал таких лишений, как он. И большую часть своей желчи и неприязни он направлял в сторону Венсана Кара.

Кара мог себе позволить играть в такие игры. Он ничего не терял. Более того, практически ничем не рисковал – успешно вертелся в свете, зарабатывал на связях; днем изображал дружбу с теми, против кого восставал ночью. Он был везунчиком.

Бенин часами накручивал себя, убеждая в том, что именно этот человек виноват чуть ли не во всех его неприятностях. Виноват в том, что запудрил мозги, убедил, что у маленькой группы необученных людей был шанс побороть целый режим, в том, что отвлек его от настоящего дела, впутывая в свое чертово движение Сопротивления.

Венсан мог неустанно вещать о справедливой борьбе, но разве было справедливым то, что у одного из них было все, а у другого ничего?

* * *

«Любой, кто ОБНАРУЖИТ нарушителей порядка, выступающих с клеветой против существующего режима, распространителей провокационных листовок с антиправительственной агитацией, и СООБЩИТ известные ему сведения властям, получит ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ в размере…».

Сесар резким рывком дернул листок со столба. Это был не первый плакат подобного содержания. И сколько бы он их ни срывал, в городе оставалось достаточно, чтобы попасться на глаза большинству его обитателей.

* * *

Было воскресенье, и Соланж по обыкновению спешила на встречу группы. Но отцу как назло именно сегодня приспичило организовать семейный обед, который сильно затянулся. Ей едва удалось вырваться из-за стола, сославшись на головную боль, и позже тайком покинуть дом. Она опаздывала и в квартиру вошла запыхавшись. Как ни странно, собрались еще не все. Впрочем, Бенина она видела по пути. Он шел куда-то, но Соланж так спешила, что не обратила на это внимания.

Эдмон Ловаль и Венсан беседовали, расположившись в креслах в гостиной. Ксавье уныло глядел в окно, а Ева, скрестив на груди руки и опустив взгляд, стояла у стены. Встреча еще не началась, ждали остальных. Из кухни, прихрамывая, вышел Сесар.

– Вы видели плакаты, которые повсюду развешивает полиция? – спокойно спросил он.

Сообщение вызвало интерес лишь у Эдмона, который слегка развернулся к нему, и у Соланж, она вообще ничего об этом не знала.

– Назначена награда за поимку тех, кто развешивает листовки по городу, – пояснил испанец.

Его никто больше не слушал. Остальные были заняты либо своими разговорами, либо своими мыслями. Наконец Венсан посмотрел на часы.

– Где же Бенин? Он обещал сегодня быть пораньше.

– Бенин? – обернулась к нему Соланж. – Я его видела.

– Где?

– Недалеко отсюда. Он шел куда-то…

Она осеклась. Сначала смутно, а затем четко поняла, что почувствовала. Стало страшно.

– Куда?

– Я не знаю… – совсем тихо ответила она, пытаясь обмануть саму себя.

Но она знала.

Нависла тишина. Венсан резко встал и, пройдя к тумбочке в прихожей, достал уже знакомый пистолет. Они смотрели на него, словно парализованные нависшей грозой.

– Сможешь… – не договорил Сесар.

Венсан обернулся в его сторону, постоял так мгновение, а затем протянул оружие рукояткой вниз. Сесар аккуратно взял пистолет и убрал его за пояс под рубашкой. Соланж в ужасе взглянула на них. Даже Ева вышла из состояния своего обычного холодного оцепенения.

– Где ты его видела? – спросил Венсан.

Она перевела дыхание.

– Я могу показать.

* * *

Прошло минут десять с тех пор, как Соланж увидела Бенина. А следовательно, стоило поспешить. Если, конечно, это еще имело смысл.

Хорхе сегодня не ждали. Они хотели идти вчетвером: Соланж, Сесар, Венсан и Ловаль. Но ни Ева, ни Ксавье не пожелали остаться. Тем более что оставаться было рискованно. Самые худшие подозрения могли оправдаться.

Соланж показывала путь и в какой-то момент остановилась у угла здания, каждый шаг давался все труднее. Мужчины шли чуть впереди, но и они вынуждены были остановиться.

В проулке, который был виден отсюда, разговаривали двое. Джозеф не успел дойти до поста и встретил полицейского на пол пути. Тот держался собранно и настороженно, а Бенин, очевидно, был взволнован, говорил быстро, дергался и указывал рукой по направлению к дому с конспиративной квартирой.

Венсан, Ловаль и Сесар быстро направились за угол. Джозеф увидел их первым и побледнел, его испугала их решимость. Заметив, как он изменился в лице, полицейский резко обернулся и потянулся за пистолетом. Но не успел. Уже через мгновение Сесар спустил курок. Соланж вскрикнула. Ксавье и Ева подошли к ней. Полицейский упал замертво.

Наступила оглушительная тишина. Медленно, но уверенно Сесар перевел дуло пистолета на Бенина. Тот побледнел еще больше.

– Простите меня, – пролепетал он жалобно. – Я сам не знаю, что делаю. Я… я запутался… я… Пощадите меня… Венсан.

Еще полдня назад он проклинал Кара, цепляясь за неприязнь к богатому удачливому молодому человеку, как за ниточку, позволяющую предать и спастись. Теперь же он молил его о пощаде и о прощении.

– Простите меня! Простите. Не убивайте, я умоляю, – подступили слезы. – Венсан, я ошибся, прости. Просто дай мне уйти. Клянусь, никто ничего от меня не узнает.

Кара дрогнул. Убить безоружного, молящего о пощаде – это было слишком. Он положил ладонь на дуло пистолета в вытянутой руке Сесара и опустил его. Впрочем, Сесар не сопротивлялся.

Ксавье рванул в сторону Бенина так быстро, что его никто и не успел бы остановить. Молниеносно подхватив обрубок трубы у стены дома, он в два шага подскочил к Бенину и яростно начал наносить удар за ударом.

Джозеф вскрикнул от неожиданной боли, постарался ухватиться рукой за трубу и отвести очередной удар, но Ксавье изо всех сил ударил его так, что распорол одежду и живот. Бенин со стоном рухнул на колени. Но и это не охладило обезумевшего мальчика.

– Остановите его! Чего же вы стоите?! – закричала Соланж.

После очередного удара из раны хлынула кровь. Даже Еву передернуло.

Венсан и Сесар вышли из состояния оцепенения и, схватив Ксавье за плечи, оттащили его. Сесар с трудом выхватил трубу из рук мальчика и отбросил в сторону. Ксавье отбивался, но Сесар был сильнее.

Оставив мальчика в крепких руках Моралеса, к которому на помощь подоспел Ловаль, Венсан медленно приблизился к Джозефу и взял его кисть в руку.

– Пульса нет, – сказал он коротко через минуту.

Еще минуту все молчали, даже Ксавье затих. Соланж покрылась мурашками, в горле встал ком, и вся она будто сжалась.

– Этого не может быть… – она отчаянно замотала головой. – Нет… – Соланж резко развернулась и устремилась прочь.

Никто не пытался ее остановить. Все были скованы ужасом. А Соланж бежала от увиденного так, будто бежала от содеянного. Ведь она была рядом и невольно чувствовала, что они все были повинны в этом убийстве. Бежала, стремительно удаляясь все дальше и дальше от того, к чему решила никогда не возвращаться.