I
Однообразно тикали часы. Равнодушно, холодно и пусто. Окна были закрыты, и воздух, душный и тоже совершенно пустой, не шевелясь, нависал в комнате.
Соланж сидела на неаккуратно закинутой покрывалом постели, уставившись в одну точку. Секунды, отбиваемые настенными часами, напоминали удары колокола. Внутри было слишком больно.
Она не сразу уловила легкие, почти бесшумные шаги на лестнице и повернула голову лишь тогда, когда услышала слабый спокойный стук в дверь.
– Соланж, это Ева. Можно войти?
Соланж нервно вздрогнула. Ева приоткрыла дверь и ступила внутрь.
– Соланж, девочка моя… – произнесла она тихо и, присев на постель рядом, взяла ее руку в свою ладонь.
Эти слова участия разбудили в душе забившиеся в далекий уголок другие чувства, кроме пустоты: горечь, жалость, боль. Слезы навернулись на глаза и огромными редкими горошинами покатились по щекам.
– Если бы ничего этого не было… Если бы Венсан не уговорил меня тогда… мой отец был бы жив.
– Если бы немцы не пришли на нашу землю и не принесли с собой разрушение и смерть…
Соланж почти яростно отдернула руку.
– Я их ненавижу за все, что они сделали. Но мы! Чем лучше мы?! Разве мой отец, разве он погиб не по нашей вине? А те несчастные французы, которых расстреляли на площади? Разве они не из-за нас погибли?
– Думаешь, лучше сдаться и дрожать над каждым своим словом, над каждым жестом? Думаешь, так мы были бы меньше виноваты?
Соланж отвернулась. Слезы посыпались градом. Но она все еще пыталась призвать на помощь злость, чтобы как-то заглушить боль, чтобы убить другие чувства, которые причиняли страдания.
Дом, только-только вновь становившийся родным и уютным, опустел окончательно. Больше, кроме нее, здесь не осталось ни единой живой души. И самой ей теперь особняк Варенкура больше напоминал кладбище. Кладбище разбитых надежд…
– Ненавижу, ненавижу… – шептала она.
– Плачь, плачь, моя хорошая, – Ева поглаживала светлую голову Соланж.
Минут через пятнадцать рыдания Соланж потихоньку начали стихать, но вовсе не оттого, что ей становилось легче. Она приподнялась:
– Знаешь, что сказал мой отец про партизан незадолго до своей смерти? Он сказал, что они как тени, как призраки, которые прячутся за спинами других людей. Ева, это же я, как тень, стояла за спиной своего отца! Они нашли Сесара и даже не подумали, что его мог укрывать кто-то, кроме хозяина этого дома. Они убили отца за меня! Это я… я его убила, – с надрывом шептала Соланж, с мольбой заглядывая в глаза старшей подруги.
И непонятно было, о чем она молила: о понимании или о прощении.
– Соланж… – Ева не знала, что сказать.
Соланж сглотнула слезы.
– Я не знаю, как мне дальше с этим жить…
Ева нежно, по-матерински обняла девушку, пытаясь хоть как-то успокоить.
– Не бойся своих слез, Соланж. Плачь… Только время вылечит твою боль.
* * *
Венсан сидел на узкой кухне в квартире Моралеса и Парийо, в которой Ксавье остался один. Сам мальчик сидел напротив. Перед ним на столе лежала стопка денег, которую только что принес Венсан.
– Я знаю, у тебя нет денег, чтобы платить за жилье, да и вообще денег на жизнь. Тебе приходится нелегко, а тем более теперь, так что я буду помогать, чем смогу.
Ксавье равнодушно посмотрел на банкноты.
Тем более теперь…
Было больно. Даже странно, что ему могло быть больно. Он всеми силами пытался построить вокруг своего сердца плотную бетонную стену, которая не позволила бы к кому-то привязаться, кого-то полюбить и кого-то потерять…
Венсан встал и уже направился к двери, когда за его спиной прозвучал вопрос:
– Почему самые лучшие уходят первыми?
Венсан остановился. Он так и стоял спиной молча десятки секунд, слегка наклонив голову, думая над вопросом и над ответом, которого на самом деле и не ждал от него Ксавье.
– Думаю, они уходят первыми, чтобы не страдать, теряя тех, кто им дорог.
* * *
– Как она?
Венсан стоял у окна в своей квартире, не глядя в сторону Евы. А она сидела за столом, сложив перед собой руки.
– Она страдает. Что еще она может чувствовать? Ей сейчас очень больно.
– Она вернется?
– К нам? Она не уходила, Венсан. На этот раз нет. Просто она не знает, как пережить эту потерю.
– Она все еще обвиняет меня?
Ева пожала плечами.
– Не тебя, а нас всех. И прежде всего себя.
* * *
Это случилось скоро. Ей не стало легче, но она сама попросила Еву об общей встрече на конспиративной квартире.
Теперь Соланж могла приходить туда в любое время.
– Я хотела поговорить… – ее голос звучал слабо и тихо, точно она была больна. – О Сесаре.
Ксавье кинул на нее удивленный взгляд.
– Я думаю, он все еще жив.
Ошеломленная тишина последовала за этими ее словами. Венсан, стоявший до этого момента у стены, медленно приблизился и опустился за стол, не спуская с нее глаз.
– Я думаю, – продолжила Соланж, – его еще можно спасти.
– Соланж, он в руках у гестапо, – осторожно заметил Венсан.
– Мы не в Германии, не в Берлине, а во французском Орийаке. У них здесь нет таких надежных тюрем.
– Соланж… – Венсан хотел было остановить ее, но Ева мягко положила ладонь на его руку, и он замолчал.
Им всем нужно было сейчас надеяться. А больше всех именно Соланж.
– Ловаль смог сбежать, почему не сможет Сесар?
– Эдмон вырвался из лап полиции, а не солдат СС.
– Но он был один, Венсан, – решительно произнесла Соланж. – А у Сесара есть мы.
Она смотрела ему в глаза. Венсан хотел было резко ответить «нет», но внутри что-то взбунтовалось этому холодному и циничному ответу.
Он вспомнил вопрос Ксавье: «Почему самые лучшие уходят первыми?»
– Хорошо, – Венсан вынужден был сдаться. – Мы попробуем.
II
Узнать, где держали Сесара, не представлялось возможным. Не могла же Ева спросить об этом напрямую у немцев. Венсан тоже оказался бессилен. Можно было лишь строить догадки, чем они и занимались.
С каждым днем этот туманный, безумный план начинал казаться Венсану все абсурднее и абсурднее.
Он не верил. Ни в успех. Ни даже в то, что Сесар был жив. Просто чувствовал молчаливое давление со стороны Ксавье и Соланж.
Ева же была лишена страха, но если она не боялась, то и он не имел права бояться. Вот только никто из них не догадывался, что им уже начинали наступать на пятки.
Тарельман бросил на стол перед Беерхгофом сложенный лист бумаги.
– Что это? – Эрвин стянул перчатки и, отбросив их, взял бумажку в руки.
– Информация об этом человеке, испанце.
– Интересно, – Беерхгоф опустился в кресло, развернул записку. – Сесар Моралес, родом из Мадрида… воевал за Народный Фронт… накануне взятия Мадрида войсками Франко сбежал во Францию, вступил в Иностранный легион… – он отложил бумажку на стол. – Надо проверить все связи, которые у него были. Наша основная задача сейчас – выявить остальных членов ячейки и уничтожить.
* * *
– Евреев отправляют в концентрационные лагеря… всех, – Ева почти до боли сжала руки и прикрыла глаза, – даже детей.
Венсан налил стакан воды и поставил перед ней. Сам он не садился.
– Венсан, пожалуйста, ну, скажи что-нибудь. Не молчи… Ты же говорил про свои связи. Ты же утверждал, что у тебя есть определенные каналы… и что ты с немцами на короткой ноге.
– Ева… – его голос звучал слегка раздраженно, но очень мягко.
– Сядь. Посмотри мне в глаза.
Венсан остановился. Он еще минут пять стоял за ее спиной. Затем опустился напротив. А она дотянулась до него, взяла его руку в свои ладони и заговорила с ним совсем тихо:
– Венсан, ты ничего не можешь сделать, ведь так?
Он сжал ее руку нежно и крепко.
– Ева, я бы очень хотел помочь, но я не знаю, как…
Ее рука в его руке не дрогнула, а взгляд никак не изменился. Ее пальцы были холодные и бесчувственные, как и ее глаза. Она молчала. А потом вдруг отняла свою руку, быстро, но не резко встала и вышла.
* * *
Ева стала еще чаще посещать еврейский квартал, словно стремилась узнать своих детей. Не приблизиться к ним, не отдать им свою ласку и заботу. Она не умела быть матерью и не пыталась этому научиться. Было поздно. Было сложно. Было страшно.
Но узнать их ей очень хотелось. И очень не хотелось потерять.
Соланж пару раз ходила с ней. Ева не просила об этом, ее тяготило присутствие кого-то еще, но это оказалось нужно самой Соланж.
Когда евреев начали отправлять в лагеря в Германию, они провожали каждый поезд, каждый вагон. Вместе с толпой несчастных людей, деливших общее горе и проливающих одно на всех море слез.
Ни Ева, ни Соланж не плакали, но у обеих что-то сжималось внутри от чудовищности происходящего. И для обеих в этой катастрофе мира была частичка чего-то личного.
Однажды в длинной череде чужих незнакомых лиц Соланж показалось, что она увидела знакомое лицо. С каждой секундой, вглядываясь острее и ближе, Соланж убеждалась, что не ошиблась.
– Мирта! – крикнула она через толпу. – Мирта!
Среди толпы медленно идущих по улице узников она узнала сестру Айзека.
– Как Айзек? Он жив? – громко крикнула Соланж сквозь шум толпы.
Но Мирта не обернулась, так и не услышав вопроса девушки или не простив ее за сломанную жизнь брата.
* * *
– Кто такой Айзек?
Они возвращались по опустевшим улицам, продуваемым леденящим ветром, который хлестал в спину и поднимал с земли бурую пыль. Соланж шла медленно, опустив взгляд, а Ева подстраивалась под нее.
– Айзек был моим… – Соланж замолчала, ей трудно было подобрать слово.
Другом – слишком слабо и неверно.
Женихом, которого она бросила?
Любовником? Между ними едва ли был роман, только короткая связь длиною в одну ночь…
Любимым? Теперь она знала уже, что юное, пылкое, не оформившееся до конца чувство не было любовью.
– Моим прошлым, – наконец ответила она.
Ева кивнула понимающе. Ошибкой молодости…
Дальше они шли молча.
* * *
Как только Ева услышала про потасовку в еврейском квартале, не задумываясь ни на секунду, она устремилась туда.
Сердце щемило, кололо какими-то маленькими иголочками. Это было беспокойство, страх. Страх потерять что-то, чего у нее никогда не было.
Уже на подходе она различила какие-то шумы, крики, а выйдя из-за угла здания, едва не впала в оцепенение. Творилось невообразимое. Было много солдат. Стояли автобусы с решетками на окнах. Туда загоняли людей: мужчин, женщин, детей. Всех без разбора. Тех, кто сопротивлялся, жестоко били. Прикладом по голове. И тоже без разбора.
У нее перехватило дыхание, в горле встал ком. Она силилась прогнать все эти неприятные чувства, но не могла. Не получалось. Ее охватило чудовищное волнение, непонятное, неосязаемое и совершенно незнакомое.
Скрываясь за стенами домов, слыша, как собственное сердце перебивает звуки всего остального вокруг, она бросилась дальше, к дому той женщины, что приютила ее детей. И совсем не понимала, найдет ли там кого-то.
– Стой! Не уйдешь!
Чьи-то голоса, детские шаги, следом тяжелые, взрослые. Выстрел. Одинокий, короткий, молниеносный.
Кто-то упал. Голоса и шаги смолкли. Минуты вдруг разлившейся тишины показались вечностью. Вечностью страха, вечностью какого-то сурового предчувствия.
Ева медленно и тихо направилась туда, в сторону выстрела и упавшего тела.
Наконец она вышла из-за дома. И перед ней открылась просторная, плохо убранная улица. На сероватом песке дороги лежало тело ребенка, подкошенное одиночным залпом. Она подошла, наклонилась, обернула к себе мертвое личико и в ужасе отшатнулась.
Это был ее ребенок. Ее сын. Сердце остановилось в груди только на миг, чтобы потом гулко упасть, сдавливая грудь и мешая дышать от жуткого потрясения, которое даже осознать было сложно.
Она не различила шагов и услышала только металлический скрежет, звук пустоты и угрозы. Ева подняла глаза. Перед ней стоял Эрвин фон Беерхгоф.
При взгляде на убитого мальчика на одно мгновение его внутренние струны натянулись. Невольно вспомнился совершенно непохожий светленький мальчик, его сын. Но он быстро взял себя в руки и вытянул руку с пистолетом, целясь ей в грудь.
– Я так и полагал, что вы – еврейка.
Но это было все, что он успел сказать, прежде чем ее взгляд остановил его. Прямой, страшный, почти безумный.
Ее глаза заблестели от слез, горячих и соленых, от невыразимой боли, которую она сама едва ли до конца могла понять.
– Стреляй, – произнесла она глухим, почти убитым голосом. – Мне уже все равно.
Быть может, именно эти слова, этот голос и отсрочили миг, когда он собирался спустить курок. Ее отчаянная красота, ее бессильная ненависть.
Слезы потекли по ее щекам, дыхание стало прерывистым, но взгляд яростно полыхал болью и гневом.
– Стреляй, сволочь. Ты только и способен, что убивать. Ничтожество. Вы все ничтожные, жалкие трусы, способные сражаться лишь с безоружными. С женщинами, с детьми. Он угрожал тебе? Он был тебе опасен? Значит, ты и его боялся, если решился убить. Вы не люди. Вы хищные звери, свора чудовищ. Стреляй. Убей меня, чтобы заставить замолчать, чтобы не слышать правды, которая режет глаза. Мне не нужна жизнь, не нужна больше, слышишь?! Мне все равно!
Она резко, словно подкошенная, упала на землю подле трупа, рыдая. Казалось, что те слезы, которые она держала в себе всю свою жизнь, вырвались наружу.
«Мне все равно… все равно…»
Он все еще держал пистолет в вытянутой руке, но она не помнила об этом. Он не существовал для нее, как не существовало грани между жизнью и смертью. Бессмысленной смертью и жизнью, в которой было не больше смысла.
Он медленно опустил пистолет и пошел прочь.
Ill
Мадам Бернадет взволнованно вошла в просторный гостевой холл на первом этаже. Венсан давно не видел ее такой.
– Случилось что-то?
Она всплеснула руками.
– Только что встретила знакомую торговку. Она рассказала про потасовку в еврейском квартале. Говорит, евреев стали забирать для высылки, а они подняли бунт. Немецкие солдаты даже открыли стрельбу. И вроде бы убили ребенка.
– Какого ребенка? – тревожно спросил Венсан.
– Да откуда же мне знать?!
После секундного колебания Венсан выскочил из дома.
* * *
Венсан шел быстро, сосредоточенно глядя под ноги. И чем ближе подходил, тем сильнее волновался. В воздухе витало настороженное напряжение, патрули немцев встречались все чаще. А ведь он даже не мог понять, почему сразу подумал именно о ней.
* * *
– Ева! – кричал он в опустевшем еврейском квартале. – Ева!
Он ходил по узким улочкам бесконечное множество минут, пока наконец не увидел у стены ее одинокую сжавшуюся фигуру. Она сидела прямо на голой земле и выглядела чудовищно несчастной. Сомнения исчезли.
Он очень медленно подошел, опустился на корточки рядом, с беспокойством вглядываясь в ее заплаканное лицо, и нежно обнял за плечи.
Она попыталась оттолкнуть его, будто пытаясь оттолкнуть всякую помощь, всякое сострадание своему горю. Но Венсан еще крепче прижал ее к себе.
– Поплачь, тебе станет легче, – говорил он заученные слова, хотя сам не знал, правда ли, они имели смысл.
Могло ли стать легче?
– За что? Почему, Венсан? Я не понимаю, – произнесла она сквозь слезы. – Что он им сделал?
– Я не знаю.
– Почему он? Венсан, почему не я? Почему?! – она не прекращала плакать и этим продолжала пугать его, он не привык к тому, что она могла быть такой слабой.
– Не знаю, Ева, – он бережно прижимал ее к груди, чувствуя каждый удар ее сердца.
– Я должна найти Эдит, должна спасти ее, хотя бы ее… Должна.
– Пойдем домой, Ева.
Но она упрямо качала головой.
– Я должна найти мою дочь…
* * *
Беерхгоф в который раз перечитывал последнее письмо из дома, которое пришло несколько дней назад. Четким, почти каллиграфическим почерком жена жестко хлестала его голой правдой. Густав, ее маленький бедный мальчик, был тяжело ранен, а она не могла попасть к нему. Как не могла написать мужу о своих истинных чувствах, но ее опасения, ее гнев, ее боль сквозили в каждой строчке. Как они могли забрать ее больного ребенка, совсем еще юного? Что это за безумный приказ, призывающий даже несовершеннолетних, даже тех, кто по состоянию здоровья не должен и не может воевать?! Что с ним будет теперь?!
В дверь кабинета постучали. Беерхгоф в отчаянии сжал письмо в кулак.
– Там к вам какой-то человек пришел. Говорит, срочно, – сообщил солдат.
– Зови, – сухо произнес Беерхгоф, надеясь отвлечься.
Вошел Венсан.
Беерхгоф пристально посмотрел на него, словно восстанавливая в памяти этот холеный французкий образ.
– А, мсье Кара.
– Господин фон Беерхгоф, у меня к вам деликатная просьба.
Беерхгоф кивнул в направлении стула.
Венсан сел, сохраняя спокойствие. Было странно. Странно вот так просто, почти по-дружески говорить с человеком, которого всего пару месяцев назад он пытался убить.
– Одну девочку забрали для отправки в Германию… Еврейку.
Ему показалось, что брови Беерхгофа слегка нахмурились. Но отступать было поздно.
Венсан сделал глубокий вздох.
– Ее имя Эдит Михельсон. Вы комендант города. Здесь все в ваших руках. Вы могли бы… отдать мне девочку.
– Не понял?
– Эшелон отправляют только вечером. И если бы вы…
– С чего вы взяли, что я стану это делать? – перебил его Беерхгоф.
Венсан перевел дыхание.
– Третий рейх, безусловно, имеет власть и могущество. Но в любом случае для укрепления его позиций и завоеваний не помешают денежные вложения…
– Вы мне предлагаете ваши грязные деньги?
– Грязные? – переспросил Венсан.
– Бросьте, мсье Кара. Все знают, чем вы занимаетесь.
– Деньги, которые я вам предлагаю, достались мне в наследство.
– Эти деньги – плод ваших нечистых делишек. Вы делаете свой капитал на всем, на чем только возможно его сделать, не гнушаясь ничем.
– Я не понимаю… – Венсан поднялся, испытывая неприятное беспокойство.
– Вы все понимаете! И у вас хватило наглости явиться сюда…
Венсан провел рукой по волосам, остановившись у стены.
– Те деньги, которые я вам предлагал… – попробовал продолжить он.
– Мне не нужны ваши деньги! Вы не поняли? Ни мне, ни Третьему рейху.
Венсан бросил на него беглый взгляд. Такой неуязвимый. Такой непробиваемый. Ева была права.
– И Мсье Кара, вам следует довольствоваться тем, что вы все еще спокойно гуляете на свободе.
На этот раз Венсан посмотрел на него резко, взгляд остановился. Он был настолько изумлен, что этим взглядом мог выдать ненависть, но быстро взял себя в руки.
– Ваши делишки начинают мозолить глаза многим важным людям. И прошу вас, не думайте, что ваши деньги могут вас спасти.
* * *
Венсан толкнул незапертую дверь квартиры Евы. Она открылась, и он ступил в неосвещенную комнату, в которую едва-едва пробивался тусклый свет через зашторенные окна. Ева медленно поднялась с кресла, увидев его. Ее глаза с мольбой смотрели на него. Венсан покачал головой.
– Прости.
Ком застыл в горле Евы. Венсан сделал шаг к ней, но она остановила его жестом.
– Я хочу побыть одна.
Венсан вышел, осторожно затворив за собой дверь.
* * *
Эшелон отправлялся только вечером. За два часа до отправления все двери тесных вагонов были раскрыты, людей выпустили на узкую площадь под острые лучи садящегося солнца. Несколько солдат быстрым чеканным шагом шли мимо перепуганной толпы.
– Эдит Михельсон! Кто здесь Эдит Михельсон?
Девочка, вздрогнув, сделала неуверенный шаг вперед. Кормилица попыталась удержать ее за плечо, зажимая второй рукой рот. Но ее жест не остался незамеченным.
– Выйди из строя, – приказал ей солдат. – Да, ты.
Женщина неуверенно вышла вперед, придерживая за плечи девочку, ее руки начали дрожать, а влажные глаза заблестели от страха. К ней медленно приблизился Эрвин фон Беерхгоф.
– Твоя дочь? – холодно спросил он.
– Да, – пролепетала бедная женщина еле слышно.
– Лжешь!
И сильный удар по лицу в одно мгновение свалил ее с ног.
* * *
На улице стемнело, а в квартире Евы так и не зажегся свет.
Она сидела в полудреме в кресле, стараясь забыться, иногда ей даже удавалось проваливаться в бесчувственный туман, свободный от мыслей, воспоминаний. Это приносило облегчение.
Раздался стук в дверь – два тяжелых уверенных удара. А после небольшой паузы прозвучал голос:
– Ева, откройте, я знаю, что вы дома.
Голос, от которого Ева вздрогнула, и мурашки побежали по коже. Повинуясь какой-то неведомой силе, она поднялась с кресла и направилась к двери. Тихо отворила ее, хотя она не была заперта, и поздний гость смог бы сам открыть ее.
На пороге стоял Эрвин фон Беерхгоф. Как всегда невозмутимый, со стальным непроницаемым взглядом. За плечо жестко, словно клещами, он держал маленькую хрупкую девочку лет 10–11.
– Эдит!
Ева бросилась на колени, заключая растерянного ребенка в непривычные объятия, и слезы полились из ее глаз. Она не могла опомниться от внезапно свалившегося на нее горького счастья. А потом будто очнулась, медленно поднялась, выпрямилась и совершенно серьезно посмотрела ему в глаза. Без благодарности, без укора, ожидая, чего он потребует от нее взамен за свой щедрый дар.
– Я хочу, чтобы вы знали, это не я стрелял сегодня.
Ева молча приняла его информацию. Беерхгоф огляделся. Увидев открытую дверь в комнату, он снова взял девочку за плечо и подвел туда.
– Посиди тут, – и закрыл дверь.
А после приблизился к Еве, разглядывая ее красивое лицо.
– А раньше в кабаке вы на меня так не смотрели, – полушепотом заметила Ева.
Беерхгоф провел ладонью по ее волосам и щеке. Она медленно начала расстегивать пуговицы на блузке.
Он смотрел на ее тонкие пальцы, цепляющие десяток мелких пуговок одну за другой, на высокий склоненный лоб.
А потом вдруг резко схватил ее за плечи, одним движением разорвал ткань блузки и жестко толкнул на диван.
* * *
Когда Беерхгоф вернулся к себе на квартиру этой ночью, на тумбочке в прихожей его ждал очередной белый конверт с весточкой из дома. Беерхгоф взял конверт в руки, прошел в спальню, зажег свет и, не раздеваясь, лег на кровать, продолжая вертеть его в руках.
На листке бумаги, измаранном пятнами от высохших слез, тем же каллиграфическим почерком жена умоляла его сделать хоть что-то, ведь Густаву становилось все хуже и хуже, астма обострилась, раны не заживали. Но что он мог, находясь за сотни километров? В штаб командования он уже писал несколько дней назад. Ответа не было…
* * *
Ева неуверенно обнимала Эдит за плечи, девочка вся сжалась. Венсан собрал бумаги и немного вещей.
– Мой человек помогает делать пропуска для еврейских беженцев, датированные ранее, чтобы у них был шанс перебраться в Швейцарию. Он нам поможет, – заверил Венсан.
Никто не ответил.
– Пошли.
Венсан оберегающе обнял Еву за талию, направляя к двери, но она так отчужденно и черство посмотрела на него, что он машинально отнял руку.
Они ушли. Ксавье и Соланж еще сидели молча какое-то время. В этот миг она его совсем не боялась. Соланж настолько пронзительно чувствовала ужас происходящего, что всякие прошлые чувства потеряли значение.
– Они убивают все вокруг, – сказал Ксавье тихо, отвлекая ее от мыслей, возвращая в момент реальности, напоминая о своем присутствии.
– Даже не представляю, что она сейчас чувствует, – сказала Соланж.
– Она ничего не чувствует.
Соланж взглянула на него резко и укоризненно.
– Как ты можешь…
– Она бежит от чувств.
– Ты… – она не могла выговорить.
А он зажал виски ладонями, опустил голову и стал неожиданно слаб. Соланж вдруг увидела в нем ребенка, совсем еще юного парня, который столько успел выстрадать.
В эти минуты Соланж совсем забыла об убийстве, о жестокости этого чужого юноши… Чужого? А кто для нее был ближе этих людей?
– Я только теряю, теряю, теряю. Морис, папа, мама… Сесар. Больше уж некого.
– Ксавье, не надо так, все еще… образуется.
Он сжимал виски все сильнее и сильнее, словно хотел во что бы то ни стало заглушить мысли, которые душили его. А она не знала, что сказать, чтобы ободрить его.
– Сесар жив. Ксавье, я в это верю. Ты тоже должен верить.
– А я боюсь! – он вдруг вскинул на нее страшный, дикий, отчаянный взгляд. – Я боюсь поверить, а потом потерять, боюсь привязаться, а потом потерять, полюбить, а потом потерять. Ждать, чувствовать, жить, а потом терять, терять, терять. Снова и снова… Снова и снова… – его голос стих, а потом вновь зазвучал дрожащим шепотом. – Ненавижу. Я их всех ненавижу.
Горячие слезы отчаяния посыпались по щекам, обжигая его гордую жестокую ненависть, возвращая его прошлого, почти ребенка, у которого отняли детство, обычного человека, который толком не знал, что значила обычная жизнь.
– Не плачь, – нежно, совсем тихо произнесла она.
– Я не плачу, – гордо отмахнулся он и разрыдался.
Что-то растаяло в этот миг. Та стена, которая годами их разделяла, рухнула.
* * *
– Главная моя задача – незаметно доставить девочку до границы, а дальше мы все оформим так, словно она покинула страну и попала на территорию Швейцарии задолго до наложения запрета… Я проделывал это не раз.
– Надеюсь.
– Не сомневайтесь. Я же понимаю, что от успеха дела будет зависеть эта маленькая жизнь.
Венсан кивнул с благодарностью.
– Иди с этим человеком, Эдит, – тихо произнесла Ева. – Слушай его во всем.
Венсан мягко обнял девочку за плечи, подталкивая к машине. Он протянул свернутые купюры дружелюбному незнакомцу. Эдит обвела присутствующих взглядом, лишь на миг задержав его на Еве, и села в машину, которая в следующее же мгновение тронулась прочь, исчезая среди высоких кустов. Вскоре где-то вдалеке затих шумок мотора.
IV
Соланж шла по узким улочкам пошатнувшегося от войны города. Аллея кленов, по которой она когда-то гуляла с Айзеком. Другая жизнь. Она остановилась, плотно прикрыв веки… Как давно это было! Все было давно. Те люди, те мгновения. Как будто приснилось…
Соланж сделала еще несколько шагов по шуршащей от опавшей листвы мостовой. Было тихо. Небольшой порыв ветра погнал несколько листков из-под ног. И вдруг страшный шум потряс небо, пошатнув землю под ногами. Послышались крики. Все было смутно и непонятно. Люди кинулись туда, где прогремел взрыв.
Соланж почти машинально последовала за толпой. В этом районе была квартира Сесара, и там жил Ксавье.
Чем ближе она подходила, тем быстрее стучало сердце. Это было так близко. Слишком близко. Слишком… Она застыла.
Это было именно там.
Обгоревшие тлеющие полотна дверного косяка и большая вертикальная яма, как будто ход в преисподнюю. Среди черного тумана, дыма и грязи разбросаны изломанные стулья и шкафы, на полу распростерто тело человека, окруженное лужей, нет скорее целым морем, черным или темно-бордовым и безумно страшным.
Крик застрял в горле. Соланж не могла отвести глаз от этой чудовищной картины.
* * *
Она вошла, едва не шатаясь, с трудом держась на ногах.
– Они его убили, – Соланж с бессмысленным взглядом опустилась на стул. – Они его убили.
– Кто? Кого?
– Ксавье… – легким шепотом выдавила она.
– Нет… – еще тише.
Венсан опустился на стул напротив.
– Я была в городе, в бедных кварталах, когда услышала взрыв. Я пошла туда… Это было так страшно!
* * *
– Его не убили, – Венсан налил один стакан коньяка и опустился за стол.
Еще два стакана стояли на столе пустыми.
– Но я видела солдат. Их было очень много. И потом взрыв.
– Они не стали бы его убивать. Просто глупо. Один из группы. Он мог заговорить. Они смогли бы заставить его расколоться. Тем более мальчишку.
– С Ксавье им пришлось бы непросто, – жестко и как-то отстраненно произнесла Ева.
– Они любого могут заставить. Это не так сложно, поверь мне. Мало кто выдержит… Да никто не выдержит.
– Но этот взрыв, Венсан. Что-то должно его объяснять, – Соланж не могла успокоиться.
– Все просто. Вернее… Я не знаю, должен ли я это говорить… Он сам это сделал.
– Как? – слова замерли на языке. – Зачем?.. Зачем?..
– Они бы все равно его убили, но после долгих изнурительных пыток.
– Венсан! – Ева заставила его замолчать, с укоризной взглянув на него.
– Это жертвы, Соланж. Те жертвы, которые мы приносим. Ксавье, Сесар… – тихо продолжил Кара.
– Не говори так. Не смей, – она встала. – Сесар жив. Мы должны спасти его.
– Чушь все это!
– Как ты можешь?! Ты же говорил, ты же согласился. Ты сам…
– Забудь об этом.
– Ты берешь свое обещание назад? Ты и пальцем не пошевелишь, чтобы спасти его?
– Соланж, опомнись! Мы никого не будем спасать. Мы никого не можем спасти. Он давно уже мертв.
– Ложь!
– Он мертв, – жестко повторил Венсан.
– Ложь, ложь… – твердила она, пытаясь верить, что Сесар жив, и заплакала.
* * *
Соланж открыла глаза. Мутно-белый потолок, рассекаемый рассеянными бледными солнечными лучами. Устало поднявшись, она оказалась в тишине. Абсолютной. Всепоглощающей. Лишь шум ветра да скрип веток. И ни одного человеческого звука. Ни одного живого сердца рядом.
Она медленно спустилась вниз и вышла во двор. Ее как магнитом влекло туда. К тому флигелю, который хранил в себе столько воспоминаний. Слегка толкнув рукой дверцу, она ступила внутрь. Так прохладно. Так пусто…
Его здесь не было. Его больше не было. Она дотронулась до края столика, оставляя след на запыленной поверхности. Пыль. Она лежала плотным туманным слоем. Ее никто не убирал месяцами. Было некому. И незачем.
Соланж съежилась. Этот дом был словно нежилой. Это было место для одиночества. Одиночества, как у Евы. Неужели и в ее жизни было место для такой всепоглощающей пустоты?!
Ей захотелось убежать, зажмуриться, уйти от этого страшного слова, от этой страшной реальности.
Как жесток был Венсан! Или… какой жестокой была правда… Люди, которые имели для нее значение, уходили один за другим.
V
– У меня есть новая важная информация, – сказал наконец Венсан. – Это информация из центра Свободной Франции. И это новое, должно быть, последнее задание для нас, – он помолчал недолго. – Война скоро закончится.
Ева посмотрела на него удивленно и чуть нахмурившись. Соланж показалось, что сердце замерло.
– Я, может, даже смогу назвать дату, когда она закончится.
– О чем ты говоришь, Венсан? – насторожилась Ева.
Он поднялся и прошелся по комнате. Женщины следили за ним, затаив дыхание.
– Союзники планируют высадку десанта во Франции.
Ева все еще чувствовала какое-то тревожное напряжение внутри. А Соланж встрепенулась. На горизонте едва заметным светлым маячком забрезжила надежда.
– Но… – продолжил Венсан. – Если не обеспечить надежную поддержку с земли, усилия союзных армий могут пойти прахом, нужно подготовить плацдарм для высадки… Наша задача – передать сведения другим группам Сопротивления и согласовать действия. Кто-то из нас, выбравшись из Орийака, передаст эти сведения Ловалю и его отряду, чтобы они были готовы.
– В городе установлен особый режим, – в раздумье констатировала Соланж.
– Я знаю. Именно поэтому тот, кто пойдет с заданием, должен привлекать к себе как можно меньше внимания. И он должен понимать, что это серьезный риск.
– Я могу пойти, – наклонив голову и не меняясь в лице, задумчиво произнесла Ева.
Венсан кивнул. На самом деле он изначально предполагал, что это будет именно она.
* * *
После этой встречи Соланж отправилась к Еве, чтобы не оставлять ее одну. Но на самом деле это был лишь предлог. Одиночество было стезей Евы, а Соланж никак не могла к нему привыкнуть.
Соланж пристально наблюдала за Евой. Та была странной. Вся в себе. Не просто отрешенной, а погруженной в какие-то свои мысли. Очевидно, тяжелые.
– О чем ты думаешь? – спросила Соланж, чтобы нарушить монотонное тиканье больших часов.
– Ты как-то сказала, что я лучшая из всех нас, – чуть помедлив, не поднимая глаз, сказала Ева. – Это такая ложь. Я даже хуже, чем Ксавье.
– О мертвых не говорят плохо, – заметила Соланж, ее покоробила последняя фраза.
– Ты права… Он был бы хорошим человеком, если бы жил в хорошем мире. А я все равно была бы стервой.
– Ева…
Та поднялась из-за стола и простояла так с полминуты, поднеся ладонь к горячему лбу.
– Кажется, я никогда никого не любила. И никогда никому не приносила ни капли счастья. Только боль. Я всегда ненавидела грязь нищеты, и эта ненависть передавалась всем тем, кто жил в нищете. А ведь моя семья была именно такой.
Соланж потупилась и смутилась ее исповеди. А Ева мучительно вспоминала все то, что она сотворила, и то, что привело ее туда, где она была теперь.
– Бедная еврейская семья, у которой не сохранилось ничего, кроме памяти о прошлом и глупой надежды, устремленной в смутное будущее. В будущее, которого не было, в которое я никогда не верила. Но они любили меня, несмотря ни на что. А я не умела, да и не хотела отвечать на их любовь.
Ева как-то резко сорвалась, открыла какой-то ящичек и, глубоко-глубоко порывшись, достала оттуда простенький медальон на тоненькой золотой цепочке.
– Это, наверное, самая ценная вещь, которая сохранилась у моих родителей. Связь времен. Моя мать получила этот медальон от своей матери, а я от нее. Он передавался из поколения в поколение, и я должна была передать его своим детям.
Она села, сжимая тоненькую цепочку в руках.
– Я предпочла оборвать эту связь раз и навсегда. Я предпочла забыть, кто я и кто мои родители. Я их бросила. И я бросила своих детей, потому что они мешали мне. Я построила вокруг себя новую жизнь в роскоши, изобилии. Я думала, что у этой жизни прочный фундамент, а он рассыпался в щепки. Весь этот блеск – лишь мираж счастья, ради которого я все потеряла.
* * *
– Я не понимаю, что это за чертовщина! Он играет с нами как кошка с мышкой.
Венсан взволнованно, из угла в угол, мерил комнату шагами. Соланж замерла у стены, наблюдая за ним. А Ева сидела за столом, опустив голову в ладони и словно не слушая его вовсе.
– Что он знает о тебе, Ева?
Венсан даже не обращался к ней, скорее размышлял об этом, но Ева ответила:
– Он знает, что я еврейка.
Венсан остановился, а затем медленно обернулся. Ева подняла голову и невозмутимо посмотрела на него.
– Он видел меня в еврейском квартале, когда убили моего сына. Он держал меня на мушке, а потом отпустил. Тогда я ему много чего наговорила.
– Что?! И ты молчала? Ева, как ты могла скрыть все это от меня?
Она пожала плечами, словно это не имело никакого значения.
– Ева! Ты что, не понимаешь?! Ты шутишь, что ли?!
– Венсан, не кричи на нее.
– Не лезь, Соланж. Не понимаешь, во что она всех нас втянула?
– Убили моего сына. Это похоже на шутку? – спокойно спросила Ева.
– Но этот человек – враг, – чуть успокоившись, заметил Венсан. – Ты должна была сказать.
– Он молчал. А если бы захотел, мы были бы уже в лапах гестапо… И он вернул мне дочь.
Венсан перевел дыхание от невероятности всего происходящего.
– Она ведь права, Венсан, – осторожно заметила Соланж.
– Я знаю, что она права, – он опустился за стол. – Я только не знаю, чего он хочет взамен.
– Он хочет меня, Венсан.
* * *
– Где девочка? – спросил он как будто между прочим.
Они лежали в постели в квартире Евы. Ева затянулась, выпустила облачко дыма, посмотрела ему в глаза и не ответила. Он смотрел на нее внимательно, не отрываясь. Она не была похожа на еврейку, а может, он раньше представлял их по-другому. Она стала для него отдушиной. Циничная красивая женщина, которая не требовала никаких чувств.
– Зачем ты это сделал?
Он пожал плечами.
– Ты очень красивая, Ева. Странно, что я не замечал этого раньше.
– А тебе не говорили, что мы, еврейки, ведьмы и способны околдовывать, а? – с легкой змеиной насмешкой парировала Ева.
– Не шути со мной, – холодно предостерег он.
Лицо Евы вновь стало серьезным.
– Сделай мне пропуск для выезда из города, – неожиданно попросила она.
Он посмотрел на нее с молчаливым вопросом.
– Что ты обо мне знаешь? Что знают обо мне другие? Я хочу исчезнуть, пока еще возможно. В этой войне уже столько смертей. Разве не лучше, если хоть кто-то останется в живых? Пожалуйста, Эрвин, пусть это будет моя единственная просьба к тебе: одна бумажка – и, возможно, спасенная жизнь.
Он помолчал недолго.
– Сделаешь? – осторожно спросила Ева.
– Нет. Ты нужна мне здесь.
VI
Венсан включил тусклый ночник и прошел на кухню. Он вернулся с двумя чашками в руках, от которых исходил пряный аромат кофе и корицы. Ева невольно улыбнулась. Как в старые времена.
Он уловил ее улыбку и все понял. Отпил глоток, поставил чашку на стол и посмотрел на нее. Она тоже не садилась.
Несмотря на то, что пропуска не было, решили, что Ева уедет из города, попытается пройти мимо застав незамеченной. Иного выхода не было.
– Ты отправляешься через два дня. Можно было бы подождать чуть дольше, но лучше не рисковать. Неизвестно, сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до Нормандии.
Ева кивнула не глядя. Она избегала не его взгляда, просто не хотела вновь столкнуться с разговорами о прошлом, в которых не видела смысла.
– Ева, тебе никогда не бывает страшно?
– А тебе?
Они встретились взглядами. Он медленно обошел стол, приблизившись к ней на расстояние одного шага.
– Бывает, – сказал он тише. – Мне страшно, что все подходит к концу. Мы ради этого жили последние годы. А теперь, когда заканчивается война, заканчивается и наше время…
– Не говори так… Разве так?
– Не знаю, – он вздохнул. – Ты вернешься? А мы будем здесь, когда ты вернешься?
Она слегка пожала плечами.
– Вот и я не знаю, – сказал он уже почти совсем шепотом. – Что с нами случилось? – он дотянулся ладонью до ее щеки.
– Не начинай, Венсан.
– Разве пять лет назад между нами была эта пропасть?
– Пять лет назад мой муж был жив.
Она сказала эту последнюю фразу достаточно холодно, сухо и сделала попытку отойти от него, но он схватил ее за плечи, вновь поворачивая к себе.
– Посмотри на меня, Ева! – воскликнул он с неподдельным отчаянием.
Она остановилась, глядя на его сильные плечи, руки, четкие, уверенно прочерченные черты лица, ясные голубые глаза…
«Что с нами случилось?» – эхом отозвалось где-то внутри. Глубоко-глубоко. Этого человека она когда-то любила. Тогда, когда она еще жила. Когда еще чувствовала…
Сердце рвалось на части, как близко она была от него и как далеко одновременно.
Он наклонил голову к ней, вдыхая дурманящий аромат ее духов.
– Ева, я…
– Не говори.
Она знала, что он хочет сказать. Эти слова, сказанные теперь, звучали бы слишком страшно, почти как прощание.
– Молчи, – шепотом добавила она, погладив его пушистые волосы рукой.
– Останься сегодня…
И губы его коснулись ее холодных губ. Она сделала шаг назад, не отвечая на поцелуй и высвобождаясь из объятий.
– Уже поздно. Мне пора.
Ева направилась к выходу. Он не стал ее провожать. Дверь в прихожей тихо хлопнула.
– Ева, я люблю тебя.
* * *
В намеченный день Ева попыталась пройти через все кордоны, ей даже удалось покинуть город и вздохнуть с облегчением, когда вдруг за ее спиной послышались торопливые шаги. Ева насторожилась.
– Стоять!
Она замерла. Винтовки наперевес. Их руки застыли близ затворов. Стало очевидно, что ее остановили вовсе не для проверки документов.
Она резко сорвалась с места.
– Стой! Не уйдешь… Держите ее, – ее остановили железной хваткой за плечи.
Она попыталась вырваться, но от этого руки солдат сжали ее плечи сильнее.
«Неужели он?»
– Вперед, – ее подтолкнули обратно в сторону комендатуры.
Молча, гордо вскинув голову, Ева подчинилась. И совсем скоро увидела Беерхгофа. Изумление блеснуло в его взгляде, это просто не могло быть подделкой. Он не знал.
– Эта женщина – не та, за кого себя выдает. Ева Бежар – не ее настоящее имя. Кроме того, мы выяснили, что она еврейка и была замужем за французским офицером. Она собиралась покинуть город, когда ее задержали.
Ева обвела окружающих взглядом, полным ненависти. Она была загнана в угол.
– Еврейка, – Эрвин звонко ударил ее по лицу. – Я лично займусь допросом!
Ее буквально втолкнули в комнату, посередине которой вытянулся прямоугольный уродливый стол из почерневшего дерева. Железная дверь с гулом закрылась. Они остались одни.
– Какого черта ты попробовала сбежать от меня?! – он со всей злостью опустил кулак на поверхность дубового стола.
Ева даже не вздрогнула.
– Я же просила пропуск, ты не дал.
Эрвин медленно обошел стол в щемящей тишине, сжимая руки в кулаки и мысленно ища выход.
– Что теперь? – смиренно спросила Ева.
– Теперь… – он вновь прошелся по комнате, затем обратно, остановился прямо перед ней. – Теперь тебя будут допрашивать другие, потом, должно быть, пытать. Так до тех пор, пока ты не скажешь всю правду. А потом убьют.
Она зажмурила глаза.
– Должен же быть какой-то выход, – прошептала она…
– Только один.
* * *
Беерхгоф подошел к двери и растворил ее, бросив ожидающий взгляд в сторону Евы. Она вышла из комнаты. Еле осязаемое прикосновение ее платья, такое мягкое, мгновенное, как все легкое и прекрасное в этом мире, как все, что не длится вечно. Он закрыл глаза. Мгновение, в которое ему хотелось оказаться в другом месте.
А потом будут пытать… а потом убьют. Выхода не было. Это конец. И они оба это знали.
Она обернулась, и он едва не отшатнулся под ее взглядом. В этих глазах неожиданно было столько жизни. Даже ее боль была живая. В них были и благодарность, и страх перед неизбежностью. Это был такой же яркий взгляд, как тот, что остановил его руку на прицеле пистолета, как теперь ему казалось, целую вечность тому назад.
Он почувствовал дрожь в руках и услышал свой бесконтрольный пульс. Она всего мгновение смотрела на него. Наконец чуть заметно кивнула, и он ответил ей глазами. Она быстро развернулась и бросилась бежать.
– Стой! Стоять! – послышалось со стороны.
– Тебе не уйти! Закройте все выходы!
Лязг металлических задвижек. Эрвин достал пистолет и медленно пошел по коридору. Наконец он увидел ее, вытянул руку. Он почти не целился. Он слишком хорошо стрелял.
Короткий оглушительный хлопок, шум шагов и тишина…
VII
Венсан бережно толкнул дверь в доме Соланж. Дверь открылась, и Венсан, едва коснувшись стены внутри помещения, ощутил на своих пальцах осадок из пыли.
– Извини, у меня тут немножко… неубрано.
Венсан кивнул с полным равнодушием.
– Что-то случилось?
Он снова кивнул. Он не мог говорить. В его лице было что-то такое, от чего защемило сердце.
– Ева… она… не вернется.
Глаза Соланж округлились, пока не от слез, от шока, но она даже не сразу поняла, о чем он говорил.
– Мне очень жаль…
Она покачнулась и сделала буквально шаг, сотрясаясь от рыданий, а он почти бросился к ней и крепко обнял.
– Ева, как же это?.. Как это может быть?..
* * *
Он с силой зажмурил глаза, сжав ладони в кулаки. Было как-то странно, больно в груди, сложно сдержать себя и не заплакать.
– Мсье Венсан, давайте-ка поужинайте, – захлопотала мадам Бернадет.
– Не надо. Благодарю, – сухо проговорил он, направляясь к лестнице.
– Вы как-то бледны. Уж не заболели ли вновь? Совсем вы себя не бережете.
– Я в порядке. А впрочем… – он на мгновение остановился, затем обернулся, – Еву убили.
– Батюшки! – она всплеснула руками.
– Мне надо побыть одному, – сказал он отрешенно.
Он был какой-то побежденный. Мадам Барнадет стало невыносимо жаль его.
Венсан захлопнул за собой дверь, оставаясь наедине с тишиной и повисшими сумерками. Один на один… А так недавно она была здесь, рядом.
«Как можно жить, если никого не любить?» – спросила его когда-то Соланж. Тогда ему казалось, что можно. Разве с тех пор прошло слишком много месяцев, недель?
Что с нами случилось?
Я люблю тебя, Ева…
– Ева… – он прошептал слово, ставшее вдруг каким-то холодным, какой была она; чужим, какой она стала; любимым, какой она была для него всегда.
Он зажмурил глаза и почти до боли сжал кулаки. Он так хотел себя победить, но не мог.
Ты вернешься?
Она не вернулась. И никогда не вернется.
Мы все погибнем…
Это была пытка. Худшая из всех, что он мог вообразить. Он не выдержал, упал на колени и беспомощно разрыдался.
* * *
Соланж не хотелось замыкаться в своих четырех стенах, смирившись с поражением. Нет, они ее не сломили. Они убили Еву, но они не победили, черт возьми.
Эрвин фон Беерхгоф в сопровождении еще нескольких офицеров, имен которых она не знала, вышли из автомобилей, направляясь к дорогому особняку в центре. Это было недалеко от их конспиративной квартиры.
Ненависть удушливой волной хлынула к сердцу. Вот они убийцы!
Она кинулась к ним, забыв обо всем на свете, о предосторожности, о конспирации. А будь у нее оружие в руках, она бы точно попыталась стрелять.
– Чудовище! Убийца! Сволочь!
Он резко обернулся. Глаза были холодными и ничего не выражали.
Из-за угла подоспел Венсан, в минуту общего замешательства схватил ее за плечи и оттянул назад.
– Пойдем, пойдем, пойдем.
Она пыталась вырваться, но в итоге сдалась. Он был сильнее. Инцидент был исчерпан, и они скрылись в дверях небольшой таверны.
– Соланж, да что ж ты делаешь? – отчаянным шепотом обратился он к ней, когда они оба присели за одинокий столик в углу.
– Они пришли на мою землю, превратив ее в руины. Они убили всех, кто мне был дорог. Ненавижу. Ненавижу… – слезы заблестели в глазах и зазвенели в голосе, ее охватила отчаянная дрожь.
– Соланж, – Венсан протянул к ней руки и взял ее ладонь в свои ладони, он смотрел на нее с состраданием, хоть ему самому было тяжко.
– Венсан, давай предпримем еще одну попытку. Давай устраним Беерхгофа.
– Соланж…
– Мы сможем, Венсан. Пожалуйста. На этот раз все получится.
– Соланж! – наконец он не выдержал и повысил голос, ее ярость, словно ножом, резала его по живому. – Ты же всегда была против лишней крови.
– А если она не лишняя? Сколько жизней сможет спасти эта смерть?
– Ты лжешь сама себе. Ты не чужие жизни сейчас хочешь спасти, а отомстить за смерть близких.
– А разве ты не хочешь, Венсан? Разве ты можешь забыть?
Венсан сдержал прерывистый вздох. Ни простить, ни забыть этого он не мог.
Но и вернуться назад и изменить что-либо тоже. Было поздно.
– В любом случае теперь не время думать об этом, – сказал он.
Соланж тягостно опустила голову, а он продолжал смотреть на нее. Вокруг были другие люди, шла другая жизнь.
А их мир замкнулся друг на друге и на одном большом общем деле на двоих, на общей печали и потерях, которые объединяли куда сильнее, чем может объединить людей общее счастье.
– Никогда не думала, что смогу пожелать кому-либо смерти, – произнесла Соланж, чуть успокоившись.
Она и сейчас отчетливо помнила свои чувства после провала покушения на Беерхгофа. Она не была даже раздосадована неудачей…
– А теперь, кажется, удушила бы его собственными руками.
* * *
– Я провожу тебя домой.
– Не надо. Я сама доберусь.
Они провели в таверне около часа. Столько времени потребовалось Соланж, чтобы прийти в себя.
Венсан мягко сжал ее руку на прощание.
– Держись, ладно?
Она кивнула. У нее не было сил, чтобы ответить на его улыбку, но внутри стало чуть теплее. Когда-то она его не принимала. Прошли месяцы, годы, и теперь они понимали друг друга без слов.
Соланж ответила на пожатие его руки, отняла свою ладонь и вышла.
Он посмотрел на наручные часы, хотя ему было совершенно наплевать, что показывали стрелки. Время будто остановилось или начало последний отсчет.
* * *
Соланж медленно брела по пустынным улочкам, мягко обволакиваемым сероватыми сумерками, в сторону особняка Варенкуров. Тихо, пустынно, все разрушено.
Ей было не страшно одной. Или она привыкла к одиночеству…
За четыре года она превратилась из юного создания в совершенно взрослого исстрадавшегося человека, прекрасно знающего, что такое страх, боль и ненависть.
Когда-то все это должно было закончиться.
– Мадемуазель Варенкур! – окликнул ее голос, показавшийся незнакомым.
Она обернулась. Это был Эрвин фон Беерхгоф. Соланж не верила своим глазам.
Она бегло огляделась. Узкая улочка среди серых однообразных домов. Они совсем одни. Причем она без оружия. Хотя даже с оружием что она, хрупкая девушка, смогла бы противопоставить сильному вооруженному мужчине?
– Что вам угодно? – едва ли не стиснув зубы, спросила она.
Чего ей стоило сдерживать себя! И всю ненависть, что била ключом.
– Зря вы обнаружили себя сегодня, кинувшись с обвинениями. В командовании пришли к выводу о связи Евы Бежар с рядами Сопротивления. И вы зачем-то раскрыли себя. Еву уже не спасти, а вы можете последовать вслед за испанцем.
– А что случилось с Моралесом?
– Ничего… – он пожал плечами. – То, что случается со всеми участниками Сопротивления. Пытки, допросы…
– А затем смерть?
Он помолчал немного.
– Он жив.
– Что?! Что вы сейчас сказали? – она схватила его за руку.
– Успокойтесь. Это едва ли что-то меняет.
– Это все меняет! – с жаром ответила она. – Неужели вы не понимаете?
– Нет. Боюсь, вы не понимаете. Сесар Моралес жив… Пока. Но никто не в силах его спасти. Власть есть у фюрера. Больше ни у кого, поверьте. Лучше бегите. Я должен был отдать это Еве, но… пусть хоть кто-то останется в живых, – он засунул руку в карман, достал пропуск и, передав ей, развернулся и побрел прочь.
* * *
Беерхгоф остался один мерить шагами улицы. Он был невозмутимо спокоен – ни злости, ни отчаяния. Сегодня с утра он получил очередной белый конверт, только теперь от кузена. Два прискорбных известия. Сын так и не оправился от ранений и умер в госпитале. Жена была задержана гестапо за антифашистские настроения. Кузен писал, что это, разумееется, недоразумение, что она в отчаянии сама не ведала, что творила… Но Беерхгоф не поверил ни единому слову этого жалкого объяснения. Жена задержана, сын мертв, его самого ожидают проверки на благонадежность. Он ощущал себя так, словно прошлое было стерто, остался только чистый белый конверт, как тот, в котором приходили письма. Прошлое умерло. И Ева умерла.
Он шел молча и бесцельно, больше некуда было спешить. Ни в одном его шаге не было смысла.
Он не заметил, как улочка перестала быть пустынной. Какой-то офицер в форме шел навстречу и приветсвенно вскинул руку.
– Да здравствует Гитлер!
Эрвин поднял на него бессмысленный взгляд. Секунд тридцать он просто молчал, глядя на офицера, а затем потянулся за револьвером.
– Да пропади он пропадом.
И коснулся холодным дулом собственного виска. Прозвучал одиночный выстрел.
* * *
Мадам Бернадет только разок стукнула о полотно деревянной двери и вошла, не дожидаясь ответа. Венсан вопросительно посмотрел на нее. Она была встревожена. Бледное, нахмуренное лицо, а в глазах какая-то нерешительность.
– Луи сказал, что видел немецких солдат, направляющихся сюда.
Венсан сидел молча. Внешне невозмутим, а внутренне потрясен услышанным. Наконец встал медленно, но решительно.
– Мсье Венсан, так вы… – так и не дождавшись ответа на незаданный вопрос, она решилась заговорить сама. – Вы один из… призраков? – совсем тихо она выговорила это последнее страшное слово.
Глаза его блеснули в ответ.
– О…
– Я должен уходить. Спасибо вам. Вы были очень добры ко мне.
– Что вы, что вы, если бы я только знала… – она едва могла подобрать слова. – Берегите себя, мсье Венсан.
Он бегло кивнул и кинулся к теплому пиджаку, висящему на спинке стула. Но затем остановился, вернулся, взял в ладони руку мадам Бернадет и поднес к губам. Флоранс прослезилась.
– Получается, вы герой, мсье Венсан.
– О нет, – ответил он с легкой улыбкой. – Мне пора. Прощайте.
Схватив пиджак, он быстро вышел за дверь, выскочил на улицу и почти молниеносно понял, что деваться было некуда. Они шли прямо на него. Порядка десяти человек. Пути к спасению не было.
– Венсан Кара?
Он не ответил.
– Вам придется пройти с нами.
* * *
Соланж спешила к Венсану, спешила рассказать про Сесара, про пропуск, про эту странную встречу. Она выходила из-за угла дома, когда перед ней открылась ужасная картина. К Венсану подошли немцы. Она замерла, чувствуя, как сердце внутри сникло, сжалось и заныло тупой испепеляющей болью. Отчаяние застучало в висках. Только не он. Только не сейчас… Слезы хлынули из глаз, в горле застыл ком. Это было невозможно.
Его подвели к автомобилю.
– Нет… – тихим шепотом слетело с ее губ.
Автомобиль тронулся, становясь все меньше и меньше, и наконец скрылся за поворотом. Маленький темный силуэт машины, лишившей ее чего-то родного и бесконечно важного в жизни.
Соланж заплакала. Она не могла больше сдерживаться. Только что она потеряла еще одного человека, которого любила. Последнего…
VIII
– Говори. Если расскажешь все, не будешь долго мучиться.
– А что же не сам Беерхгоф меня допрашивает? – обратился Венсан к тюремщику, стараясь изобразить ненавязчивую насмешку.
– Он… застрелился, – с досадой рявкнул Отто Тарельман.
Венсан похолодел.
– Ну, так что? Говорить будешь?
Венсан откинулся на спинку жесткого неудобного стула и гордо встряхнул головой.
– Мы все о тебе знаем. Ты знаешь, что тебя ждет, так ведь?
Венсан промолчал.
– Смерть… Но не сразу…
Венсан смотрел на него, не отрываясь. С презрением, но без вызова. Его пугали пытки. Он знал, что перед ним в их лапы попал Сесар Моралес. Но Сесар был физически сильнее. Рабочий, затем солдат, переживший серьезное ранение… Венсан, при атлетическом телосложении, оставался изнеженным аристократом.
– Молчите, мсье Кара? Ну что ж, мы заставим вас говорить.
* * *
На Орийак налетел щемящий ветер, не холодный, но завывающий, резкий, пронизывающий. Он будто рвал рамы с петель, свистел и свистел, срывая листву, проникая в щели стареющего дома. Было серо и пусто. И в доме, и в сердце.
В этот вечер она, казалось, выплакала все свои слезы. Душа была истерзана. Сесар был еще жив. Венсан жив. Еще…
И это было лишь мгновение. Короткое и бесценное. Она даже не знала, когда оно оборвется…
* * *
Он сидел на стуле, с руками, связанными за спиной. Он ослаб от двух часов пыток и почти потерял сознание. Подошел эсэсовец и выплеснул прямо в лицо полведра ледяной воды. Хриплый, сдавленный стон слетел с его уст.
– Говори, мразь!
Венсан снова пришел в себя и поднял глаза. Он молчал. Он должен был молчать. Столько, сколько сможет продержаться.
– Хорошо. Молчи. Все равно ты заговоришь рано или поздно.
Офицер отошел к столику, взял длинный тупой нож и обернулся. У Венсана перехватило дыхание. Он даже ненависть перестал чувствовать. Только страх.
Офицер засунул нож в открытый очаг, лезвие накалилось до красноты. Венсан вжался в спику стула.
– Ты можешь остановить это в любой момент.
Но Венсан молчал.
– Что ж…
Каленое железо коснулось груди. Венсан стиснул зубы, но хриплый душераздирающий стон вырвался изнутри.
– Хочешь молчать – молчи.
– Подождите… – вместо голоса был лишь тихий шепот.
Ему показалось, что это предел. Офицер вновь занес нож.
– Ну?
Венсан снова стиснул зубы. Еще можно было терпеть. Лезвие с шипением разъедало плоть. Мускулы Венсана натянулись, словно струны.
– Я расскажу, – произнес он еле слышно.
– Что?
– Я расскажу, – громче выдавил он, – все.
Терельман отложил нож и выжидающе уставился на измученного Венсана.
Кара перевел дух, грудь жутко жгло, волосы мокрыми прядями спадали на лоб, затекшие руки были беспомощно стянуты за спиной тугими веревками. Он был бессилен.
– Мы знаем, что ты обладаешь сведениями о планах союзников, о высадке десанта во Франции, – подтолкнул его офицер. – Остается назвать дату и место. Где и когда?
Венсан дышал прерывисто. Тело сводило от невыносимой боли. Хотелось покончить с этим как можно скорее.
– Когда? – рука офицера снова потянулась в сторону раскаленного ножа.
– 6 июня, – выдохнул Венсан.
Офицер кивнул удовлетворенно.
– Где?
Венсан слегка прищурился. Голос звучал еле слышно.
– Па де Кале.
* * *
Тихий одинокий звук крупных капель, срывающихся из щели в потолке и падающих на пол где-то в углу, – вот и все звуки, наполнявшие тишину этого сырого неприветливого места. Было прохладно, а затхлый сырой воздух мешал дышать. Совсем крошечное окошечко высоко-высоко под потолком, словно под пару кирпичиков, и то стянутое суровыми прутьями решеток.
Венсан сидел у стены прямо на полу. Звуки падающих капель заменяли удары часов, словно совпадая с бегом секундной стрелки.
Теперь он точно знал, в чьей жизни был включен финальный отсчет.
Его больше не пытали. Он больше был не нужен. Оставались считанные секунды, часы, дни. На дворе середина мая. Скоро закончится война. И жизнь тоже… закончится.
* * *
Пыль ложилась густеющим слоем. На полы, шкафчики, столы, стулья… Серый, пасмурный, холодный дом стал приютом для одиночества.
Соланж сидела в гостиной в старом деревянном кресле-качалке, в котором любил в свое время сидеть отец. Глухо стучали часы. Как когда-то давно, когда она не пошла на решающую встречу с Айзеком. Почему-то именно сейчас отчетливо вспомнился тот момент. Тот день, когда она предала человека, любившего ее. А ведь тогда она боялась только лишений, голода и нищеты. Тогда она не знала, что такое страх – страх потерь, страх разрушений, страх одиночества.
Соланж не плакала, забывшись в полудреме с открытыми глазами. Ей казалось, что суровые фамильные часы отсчитывали ее последние минуты.
Бежать… Может быть, сейчас она теряла свою единственную драгоценную возможность. Так тяжело бежать от своих, от еще живых, но уже потерявших надежду. Помочь им она не могла. Не могла даже увидеть, даже проститься. Надо было бежать, но она не могла себя заставить. Не могла, словно здесь, в опустевшем Орийаке, ее все еще что-то держало…
* * *
Сизое, пасмурное утро, окутанное туманной дымкой, не осевшей с ночи. Тонкие стволы деревьев возвышались в серое, с проблесками голубизны небо. Легкие шорохи пробивали тишину, сырой ветер сбрасывал брызги росы с редких листьев. Было еще совсем рано. Едва рассвело.
Конвойный автомобиль остановился в шуршащих листьях. Венсан посмотрел на угрюмый пейзаж за окном. Серое, серое место. Серое мгновение жизни. Самое последнее.
– Выходи, – скомандовали ему грубо.
Он вылез из машины. Не было смысла сопротивляться. Да и сил почти не было.
Его вывели на небольшую поляну с тремя одинокими тощими стволами деревьев. Там стоял еще кто-то. Венсан вздрогнул, еще издалека различая знакомые черты. Совершенно седой, измотанный, грязный старик. Когда Венсан подошел ближе, сомнения его окончательно рассеялись. Сесар Моралес.
Венсан встретил его легкой, обреченной, но приветливой улыбкой. Испанец удивленно нахмурился, но потом грустно улыбнулся в ответ. Их поставили рядом друг с другом.
– Как там? – еле слышно прошептал Сесар.
– Ксавье погиб.
Моралес тяжко вздохнул.
– Он сам это сделал, чтобы не попасть в их лапы.
– А остальные?
– Ева тоже… мертва.
Сесар на миг закрыл глаза. Сколько потерь, боли и… страха.
– А Соланж? – слегка дрогнувшим голосом спросил он.
Венсан помолчал.
– Она доведет дело группы до конца, покинет город, доберется до Ловаля с поручением из центра.
Сесар побледнел еще больше.
Венсан улыбнулся своей загадочной лукавой улыбкой.
– Она сильная, Сесар. Она справится.
Конец их неминуемо приближался. Ни тени недоверия, ни прежних противоречий между ними не было. Они жили одним делом и умирали вместе.
– Орудие, на изготовку.
Защелкали затворы. Венсан почти равнодушно посмотрел на мокрую пожелтевшую траву у ног.
– Целься.
Он обернулся и в последний раз взглянул на Сесара. Каждый думал о чем-то своем. Сесар – с волнением, Венсан – с тяжелым холодом в сердце. Они думали о женщинах, которых любили. Венсан – о погибшей Еве, с которой его ждало скорое воссоединение. Сесар – о Соланж, на долю которой выпало тяжелое испытание. Справится ли она? Выживет ли? Дойдет ли до конца?
Она сильная… Даже Венсан верил. И ему ничего не оставалось, как поверить.
Венсан смотрел прямо в темное дуло своими синими, словно небо, глазами, без страха, со смирением. В конце концов, терять ему было нечего.
– За Свободную Францию! – внятно и ясно произнес он.
Сесар глянул на него мельком, и тень гордой улыбки блеснула на его постаревшем лице.
– Огонь!
* * *
Шумно встрепенувшись, стая птиц взметнулась в сизое предрассветное небо. Соланж встала и подошла к окну.
Светло, но за пеленой туманных сизо-дымчатых облаков солнца не было видно. Сердце сжалось внутри. Все? Прервалось мгновение?
Суровая тоска въелась в сердце до пустоты. И вновь наступила тишина. Зловещая и холодная.
«Дольше оставаться нельзя», – почему-то подумала Соланж. Словно оборвалась та ниточка, что держала ее в этом городе.
IX
Она взяла только самое необходимое. Из-под декоративной вазы в саду она неуверенно достала пистолет, переданный ей когда-то Венсаном. Черное, страшное, смертельное оружие.
Соланж кинула прощальный взгляд на сероватое обветшавшее крыльцо. Все осталось в прошлом. Ничего не вернуть. Надо двигаться вперед.
* * *
На выезде из Орийака, едва пряча дрожь, Соланж протянула офицеру документ. Тот пристально посмотрел на бумажку, а затем на нее. Ее лицо было бледным.
– Этот пропуск выдал вам лично фон Беерхгоф? – наконец спросил он.
– Нет, – рассеянно произнесла Соланж. – Мне выдали в комендатуре.
Он еще раз подозрительно посмотрел на нее. Что-то случилось? Так и хотелось спросить… Но она молчала, блокируя дрожь, борясь со страхом, бледная и бессильная. Наконец он вернул бумажку и махнул рукой.
* * *
Начинался дождь. В лужах хлюпала вода, и зеленая листва тонула в мутной воде на покрытой пыльной грязью дороге.
Соланж передвигалась на попутках. Несколько километров проехала на телеге, затем была пара машин. Попутчикам она рассказывала, что едет в Нормандию к сестре – единственному выжившему близкому человеку. Все сочувствовали, (такая молоденькая и так настрадалась!), желали удачи. Никто не мог даже подумать об истинной цели ее путешествия.
На своем пути она встретила еще несколько постов. Здесь никто ничего не знал ни о заговоре Сопротивления в Орийаке, ни о застрелившемся коменданте. Пропуск принимали безоговорочно.
Часть дороги, уже в лесистой местности, пришлось идти пешком. Неровная каменистая почва, сырой пронзительный ветер в спину… Дождь усиливался. Идти становилось все тяжелее и тяжелее.
Она остановилась и помассировала уставшее колено. Огляделась и заметила под ветвями склонившихся сосен небольшое укрытие. Соланж устало добрела до укрытия и практически упала на холодную землю. Она закрыла глаза. По лицу бежала вода, мешаясь с солеными слезами. Она еще плакала, еще чувствовала.
Хлынул ливень, словно водопад разверзал небеса. Холодный ветер проникал под одежду и ходил колючими мурашками по спине и ногам.
Впереди сквозь завесу тонких колыхающихся веток видны были лишь потоки воды и тонувшие в тумане края дороги. Серое болезненное прошлое и еще менее ясное будущее.
«– Ты думаешь, мы все погибнем?
– А ты думаешь, мы все выживем»?
Они все погибли.
Ксавье, Сесар, Венсан, Ева, отец. По кусочку сердца оторвалось с каждым из них. По частичке жизни.
«Я боюсь поверить, а потом потерять, боюсь привязаться, а потом потерять, полюбить, а потом потерять».
Полные злобы и отчаяния глаза мальчика, выросшего столь стремительно и столь болезненно.
«Мы обречены. Мы сами обрекли себя, мы знали, на что мы идем. Ты не задумывалась, почему нас называют призраками?..»
Ясный, необыкновенно светлый, порой циничный взгляд. Как теперь жить, без его успокаивающей улыбки, без теплых объятий?
«Я никогда никого не любила…»
Сухие, холодные глаза исстрадавшейся женщины, ставшей для нее сестрой…
«Мне кажется, дотронувшись до тебя, я задену твою наивность, твою чистоту».
Нежные прикосновения его теплых ладоней. Он ничего не мог ей предложить… Мгновение закончилось, и Сесар навсегда ушел из ее жизни.
Они все ушли…
* * *
Дорога все время шла вверх и вверх, так что Соланж уже с трудом поднимала ноги. Это была едва различимая тропа среди каменьев, густых колючих кустов и деревьев, свивающихся по сторонам в чащу. Было уже совсем близко. Сил почти не осталось. Резко и неожиданно сзади лязгнуло оружие.
– Стой! Кто идет?
Соланж отшатнулась.
Человек с жалостью посмотрел на нее, такой хрупкой и несчастной выглядела она.
– Подожди тут.
Соланж оперлась о ствол дерева у дороги и устало закрыла глаза. Все почти закончилось.
– Мадемуазель Варенкур! – вдруг услышала она.
Соланж обернулась. Это был Хорхе Лунес. Он глядел на нее со смесью радости и волнения. Такое родное лицо, но такое ослабшее, осунувшееся.
– Как вы тут? Какими судьбами?
– Я принесла сведения для группы Ловаля. Все должны готовиться к встрече союзников.
– Скоро уже. Скоро! – с воодушевлением произнес он. – Как Сесар?
– Он погиб, – пустым голосом произнесла она. – Его убили.
– Жаль. Какой человек был… – Хорхе помрачнел. – Пойдемте, Соланж. Я вас провожу к Ловалю. Все будет хорошо.
Он нежно обнял ее за плечи и повел вперед.
* * *
Эдмон Ловаль узнал ее. Теперь он выглядел иначе, чем тогда, в Орийаке. Его пышные каштановые волосы отросли едва ли не до плеч. Бородка и усы потеряли форму. На нем был простой крестьянский костюм. Лишь осанка и блеск в глазах остались прежними.
Хорхе тихо сказал ему что-то и удалился.
– Мадемуазель…
– Соланж Варенкур, – напомнила она.
– Вас прислал Венсан?
Она устало кивнула.
– Как он?
– Он погиб. Они все погибли.
Соланж сжалась, только сейчас Эдмон заметил, что платье на ней вымокло и тело билось в лихорадочной дрожи.
– Эй, кто-нибудь! – крикнул он. – Принесите теплое одеяло и сухую одежду.
Минуты через две у маленького деревянного домика в самой гуще деревьев появился человек с теплым байковым пледом в руках.
Ловаль, отвернувшись, дождался, пока девушка переоденется, и бережно накинул плед на ее вздрагивающие плечи.
– Присядьте.
Он усадил ее рядом с собой на дощатую скамейку и махнул своим, чтобы их оставили наедине.
– Что случилось? Я слышал, комендант Орийака мертв. Ваша работа?
– Беерхгоф?.. Нет, я не знала.
Как странно…
– Значит, нет. Ладно… Зачем Венсан вас прислал?
– Союзники должны высадиться в ближайшее время на берег Франции, – произнесла она тихо.
– Когда?
– 6 июня. Вы должны быть готовы. Все отряды внутреннего Сопротивления должны встретить союзников и загнать немцев в кольцо.
Ловаль смотрел на нее сосредоточенно и серьезно.
– Они высадятся где-то в районе Ла-Манша? – предположил он.
Она качнула головой.
– Нет, в Нормандии.
* * *
6 июня 1944 года. Наступил день D, так в военных кругах именуется дата высадки десанта на захваченную территорию. Силы Сопротивления были сгруппированы вблизи района высадки, предупрежденные такими же маленькими группами, как группа Венсана Кара. Вместо наиболее вероятного места для высадки – побережья пролива Ла-Манш и Па де Кале – были выбраны преимущественно пляжи Нормандии: Омаха, Суорд, Джуно, Голд, Юта. А также несколько городов близ побережья.
Соланж двигалась вместе с отрядом макисов под командованием Эдмона Ловаля.
В последнее время она стала ко всему равнодушна.
Окружающее воспринималось словно сквозь пелену, навеянную пустотой от потерь.
Накануне высадки Ловаль подошел к ней с угрюмой улыбкой. Он заглянул в ее пустеющие, потерянные глаза с нежностью и состраданием.
– Все еще впереди, девочка. Жизнь еще не закончилась.
Но в тот миг она была слишком слаба, чтобы поверить в это.
Высадка прошла ночью. Было тихо до самого рассвета, а потом все началось. Канонада, крики.
Легкое розоватое зарево рассвета разрывали сверкающие блики взрывов. Вновь полилась человеческая кровь на измученную землю.
Соланж укрылась в одном из обозов Ловаля. У нее началась лихорадка. Призрачными бликами мелькали образы родных и потерянных людей. Ксавье, Сесар, Ева, Венсан. Никогда больше она их уже не увидит. Отец, Айзек…
Дождь все не прекращался, ветер сурово хлестал ледяными потоками о бока обоза. Крики, стоны. Совсем недалеко. Война гремела в ста шагах от нее. Случайные пули попадали в невинные стволы рвущихся под ветром деревьев. Она дрожала от холода, от неуютного чувства, так похожего на страх. Но страх ли это был? Страх чего? Потери? Боли? Терять было нечего, а боли она уже не боялась. Промозгло, пусто, дико… В этот страшный миг и жить не хотелось, и умирать не хотелось…