Когда явился Чэнь Цзоцянь, она сидела и курила. Первое, что она сделала, когда обернулась и увидела его, это потушила сигарету. Она помнила, как он говорил, что терпеть не может курящих женщин. Чэнь снял шляпу и куртку и подождал, пока она подойдёт, чтобы повесить их на вешалку.

— Давненько же вас не было, барин, — осторожно приблизилась к нему Сун Лянь.

— Что это ты курить начала? Курящие женщины и на женщин-то не похожи.

Куртку Сун Лянь повесила, а шляпу нахлобучила себе на голову и расхохоталась:

— А так я что, ещё меньше на женщину похожа?

Чэнь сорвал с её головы шляпу и сам повесил на вешалку:

— Ты, Сун Лянь, что-то слишком много себе позволяешь. Неудивительно, что о тебе все болтают.

— И что именно болтают? — тут же отозвалась Сун Лянь. — И кто именно? Наконец, самое главное: люди это говорят или ты сам? Если это кто-то чешет языком, мне наплевать. А вот если ты, мой господин, не можешь меня простить, остаётся только умереть.

— Ладно, будет тебе, — нахмурился Чэнь. — Все вы на один лад, честное слово: сначала говорят, говорят, а потом раз — и помирать собрались. Можно подумать, живёте здесь — только горе мыкаете. Вот уж чего не люблю, так это такие вот штучки.

Сун Лянь тут же положила руки ему на плечи и стала покачивать из стороны в сторону:

— Раз не нравится — всё, о смерти больше заговаривать не буду. А вообще-то, если серьёзно, у того, кто начинает говорить об этом, уже вся душа изболелась.

Чэнь привлёк её к себе, посадил на колени:

— Из-за того дня переживала? А всё потому, что не в духе я был: с утра до вечера мучился в душе и даже не знал почему. Должно быть, все мужчины встречают полувековой юбилей без особой радости.

— Ах, ты про тот день? Да я уже всё забыла.

Чэнь улыбнулся и ущипнул её за талию:

— Про случившееся в тот день? Я уже всё забыл.

Они уже столько времени не были вместе, что Сун Лянь тут же ощутила, каким чужим стало тело Чэня. К тому же от него пахло дешёвым лотосовым эликсиром, и сразу стало ясно, что эти дни он провёл у Юй Жу. Только та любила натираться этим эликсиром. Достав флакончик духов, Сун Лянь попрыскала ими сначала тело Чэня, а потом себя.

— Где это ты такому научилась? — удивился Чэнь.

— Не хочу, чтобы твоё тело хранило их запахи.

— Какая ты всё же самовластная, — признался он, откидывая ногой одеяло.

— Хотела бы побыть деспотом, да видно не по плечу, — вздохнула Су Лянь. И тут же спросила: — Что это Фэй Пу в Юньнань собрался?

— Говорит, хочет выгодно продать партию табака. Мне-то что, пускай едет.

— А что у него за такие прекрасные отношения с господином Гу? — не унималась она.

— Что тут удивительного, — усмехнулся Чэнь. — Бывает и между мужчинами такое, тебе не понять.

Сун Лянь беззвучно вздохнула. Она гладила иссохшее тело Чэня, а в сознании промелькнула одна тайная, заветная мысль. Как всё было бы, если бы под одеялом лежал Фэй Пу?

Сун Лянь была опытной в любовных делах женщиной, но этот раз стал для неё особенным, и ей не суждено было его забыть. Пот уже градом катился с Чэня, но всё впустую. Она прозорливо разглядела в его глазах глубоко спрятанный страх и смятение. Что это? Даже голос изменился, в нём появились нотки слабости и малодушия. Пальцы Сун Лянь струились по его телу, и она чувствовала, как оно становится всё более дряблым, словно в нём что-то треснуло, и всё менее близким. Стало ясно, что в организме Чэня произошла некая печальная перемена. На душе было как-то странно: то ли радостно, то ли грустно, и она очень растерялась. Провела рукой по его лицу:

— Ты очень устал. Может, поспишь?

— Нет-нет, — замотал головой Чэнь. — Не верю.

— Как же быть?

Чэнь чуть замялся:

— Есть один способ, может быть, поможет, да вот не знаю — согласишься ли?

— Лишь бы тебе было хорошо, а мне какой резон не соглашаться?

Чэнь приник к её лицу и, покусывая ухо, что-то сказал, но она не расслышала; потом сказал ещё раз, и, наконец, до неё дошло. Ничего не ответив, она залилась густой краской стыда. Отвернулась на другой бок и, пристально глядя куда-то в темноту, неожиданно проговорила:

— Но я же не сучка какая-нибудь…

— Да я тебя не неволю, — пробормотал Чэнь. — Не хочешь, и ладно.

Свернувшись, как кошка, калачиком, Сун Лянь молчала. Потом до Чэня донеслись приглушённые рыдания.

— Ну, не хочешь, так не хочешь, — снова заговорил он. — Плакать-то зачем?

Этого он никак не ожидал: рыдания становились всё громче. Закрыв лицо руками, она, наконец, зарыдала в голос.

Чэнь послушал-послушал, а потом заявил:

— Если будешь и дальше плакать, уйду.

Сун Лянь по-прежнему сотрясалась в рыданиях. Откинув одеяло, Чэнь спрыгнул с кровати и стал одеваться:

— Вот уж в жизни не встречал такой бабы, как ты: если уж пошла в проститутки, что ещё за памятники целомудрию?

И в раздражении удалился.

Сев на кровати, Сун Лянь ещё долго плакала в темноте. Через разошедшиеся занавески пробивался лунный свет. Он оставлял на полу тоненькую полоску — слабый, серебристый, холодный. В ушах ещё стояли собственные рыдания, а за окном, в садике, повисла мёртвая тишина. И тут вспомнились слова, брошенные Чэнем перед уходом. Содрогнувшись всем телом, она вдруг хлопнула рукой по одеялу и крикнула в темноту:

— Кто проститутка?! Это вы проститутки, вы!..

* * *

Жизнь в доме Чэнь протекала этой зимой необычно, и об этом говорило многое. Стоило всем четверым жёнам Чэнь Цзоцяня собраться вместе, при упоминании его имени на лицах появлялось слащавое выражение. Они понимали друг друга без слов: каждая вынашивала что-нибудь против другой. Чэнь проводил ночи в основном у Чжо Юнь, и та обычно пребывала в хорошем настроении. А в глазах трёх остальных жён, обращённых на неё, читалось ничем не прикрытое сомнение: «Ну, Чжо Юнь, хорошо ли ты ночью прислуживала барину?»

Иногда по утрам Мэй Шань, решив тряхнуть стариной, надевала театральный костюм и выходила в садик к кусту глицинии. Она исполняла арии и декламировала очень старательно, и у всех, кто видел развевающиеся на ветру широкие рукава её платья, передвигающуюся в танце фигуру, напрашивалось сравнение с некой миловидной нечистью.

Сун Лянь слушала, как зачарованная. Она подошла к Мэй Шань и потянула за подол:

— Не надо больше, а то сердце из груди вырвется. Что это ты пела?

Мэй Шань провела рукавом по лицу, стирая красную пудру, и присела на каменный столик, чтобы отдышаться.

Сун Лянь протянула шёлковый платочек:

— Смотри, пудру с лица стёрла, и оно у тебя стало тут красное, а здесь белое — ну, точь-в-точь привидение, неприкаянная душа.

— А ведь от человеческого до потустороннего — всего одно дыхание. Так что в человеке всегда есть что-то бесовское, а в духе — человеческое.

— Ну, а что ты только что пела? Послушаешь — просто сердце разрывается.

— Это из пьесы «Десятая барышня Ду» — последней, где я играла, до того, как ушла из труппы. Барышня Ду ищет смерти: немудрено, что от её пения так тяжело на душе.

— Когда же ты меня научишь петь эту арию?

— Скажешь тоже. — Мэй Шань смерила её взглядом. — И ты, что ли, смерти ищешь? Вот как надумаешь покончить с собой, так и научу.

У Сун Лянь аж дыхание перехватило. Не в состоянии вымолвить ни слова, она, оцепенев, смотрела на измазанное гримом лицо Мэй Шань. Она поняла, что ненависти к ней не испытывает, по крайней мере теперь, несмотря на обидные речи. Особенно ясно стало то, что у всех — у Мэй Шань, у Юй Жу и у неё самой — один общий враг, и этот враг — Чжо Юнь. Не хотелось лишь унижаться и открыто признавать это. Она подошла к краю старого колодца, перегнувшись, заглянула в него и неожиданно хохотнула:

— Привидения! А ведь здесь есть привидения. Знаешь, кто утонул в этом колодце?

Мэй Шань по-прежнему сидела на каменном столике. Даже не шевельнувшись, она проговорила:

— Один человек — ты, другой — я, кто же ещё…

— Опять ты, Мэй Шань, со своими шуточками, — поёжилась Сун Лянь. — А у меня мороз по коже.

— Испугалась! — засмеялась Мэй Шань. — Тебе-то чего бояться: ты с другими не путалась. В этом колодце тонут только те, кто заводит себе на стороне. В семье Чэнь уже несколько поколений так ведётся.

Сун Лянь даже отступила на шаг:

— Какой ужас! Неужели сталкивали?

Взмахнув рукавами, Мэй Шань встала:

— Откуда мне знать? Спроси вон лучше сама у этих привидений. — Подойдя к колодцу, она какое-то время смотрела в него, а потом, словно разговаривая сама с собой, произнесла по слогам: — Не-вин-но по-гиб-ши-е ду-ши…

Они ещё немного поговорили у колодца. Ни с того ни с сего речь зашла о таинственной болезни Чэнь Цзоцяня.

— Как ни хороша лампа, — разглагольствовала Мэй Шань, — приходит время, когда керосин кончается. Так что снова эту лампу, боюсь, не заправишь. К тому же в этом садике пышно расцвело женское начало «инь» и захирело мужское «ян», а значит — такова судьба. И теперь, между прочим, Чэнь Цзоцянь, наш барин дорогой, — что твой обладатель нужника, который туда не ходит. А вот кому туго придётся — так это нам: снова одна за другой одинокие ночи в пустой комнате.

Потом снова заговорив о Чжо Юнь, стала ругать её на все корки:

— Подлая тварь! Всё равно так и лебезит перед барином. Ты только посмотри, как старается угодить: через «не могу» задницу ему лижет, да ещё приговаривает: «Ах, какая сладкая, ах, какая ароматная!» Думает, что удастся столкнуть нас лбами! Вот уж как-нибудь окорочу её, так от души: будет у меня и слёзы лить и отца с матерью поминать!

Сун Лянь, хоть и думала о другом, не могла отделаться от кошмарных видений. Всякий раз, оказываясь вблизи старого колодца, она слышала, как где-то глубоко внизу бурлит вода, различала доносящиеся оттуда голоса призраков и даже слова, а также ощущала, как поднимающиеся из колодца гнилостные испарения обволакивают душу и тело.

— Мне страшно! — закричала она, повернулась и бегом бросилась прочь, слыша за спиной голос Мэй Шань:

— Эй, куда ты? Если на меня доносить, так я не боюсь! И ничего я тебе не говорила!

* * *

В то день И Юнь вернулась из школы домой одна. Чжо Юнь сразу почуяла неладное.

— А И Жун где? — спросила она.

И Юнь бросила на пол сумку с книгами и пробормотала:

— Её побили, в больнице она.

Расспрашивать подробно Чжо Юнь было уже некогда: прихватив с собой двоих слуг, она помчалась в больницу. Вернулись они домой только к ужину. Голова И Жун была забинтована, Чжо Юнь принесла её на руках и посадила за стол. Все отложили палочки для еды и пошли поглазеть на рану у неё на голове. Чэнь Цзоцянь, у которого именно И Жун была любимицей, даже посадил её к себе на колени:

— Скажи, кто тебя побил? Я с него завтра шкуру спущу.

Чуть не плача, И Жун назвала имя одного мальчика.

Чэнь был вне себя от ярости:

— Из чьей он семьи? И чтоб осмелился избить мою дочь!

Рядом утирала слёзы Чжо Юнь:

— Что толку у неё спрашивать? Вот разыщу его завтра и вызнаю как следует, кто эта дрянь, скотина последняя, что потерял всякую совесть и так подло поднял руку на ребёнка!

— Шли бы вы ужинать, — слегка сдвинула брови Юй Жу. — Эка невидаль — дети в школе разодрались, да не так уж сильно ей и досталось. Через пару дней глядишь и заживёт.

— Легко вам говорить, старшая госпожа, — не уступала Чжо Юнь. — А ведь ещё немного — и глаз бы повредили. Такой хрупкий ребёнок — разве ей по силам вынести такое? К тому же ребёнка я никоим образом не виню, меня возмущает тот, кто его подучил! Ведь дыма без огня не бывает: как этот мальчик мог выскочить из-за дерева и со всего размаха ударить И Жун палкой?

— Вторая госпожа тоже чересчур уж мнительная, — проговорила Мэй Шань, сосредоточенно разливая по чашкам куриный бульон. — Ну, подрались дети между собой, и чего вокруг этого канитель разводить? К чему такая подозрительность, все и так расстроены случившимся.

— Расстройства ещё впереди, — холодно процедила Чжо Юнь. — И как только язык поворачивается говорить такое? Но я-то уж так или иначе выясню, в чём тут дело.

И кто бы мог подумать, что на следующий день во время обеда Чжо Юнь введёт в трапезную какого-то мальчишку, упитанного и сопливого. Чжо Юнь что-то вполголоса ему сказала. Он пошёл вокруг стола, пристально вглядываясь в лицо каждого, и вдруг указал на Мэй Шань:

— Вот она, это она дала мне один юань.

У Мэй Шань глаза на лоб полезли. Отшвырнув стул, она схватила мальчишку за ворот:

— Ты что это болтаешь? С какой стати мне давать тебе юань?

Тот изо всех сил вырывался и канючил:

— Это ты дала мне один юань, чтобы я вздул И Жун и И Юнь…

Мэй Шань влепила ему звонкую оплеуху:

— Чушь собачья! Да я тебя и знать не знаю, щенок паршивый! Кто тебя привёл сюда, чтобы поклёп на меня возводить?!

Тут подскочила Чжо Юнь и, разведя их, натужно хохотнула:

— Ладно. Будем считать, что он обознался. Мне-то всё ясно, так что ладно. — И с этими словами она вытолкала мальчишку из трапезной.

Лицо Мэй Шань исказилось от злости, она швырнула разливную ложку на стол:

— Бесстыжая!

— Пусть и бесстыжая, зато совесть чиста, — немедленно возразила Чжо Юнь. — Я вот ещё выясню до конца про эту гнусную проделку.

Чэнь Цзоцяню в конце концов надоело это слушать, и он сердито гаркнул:

— Или ешьте, или выметайтесь отсюда! Обе выметайтесь!

Дело Сун Лянь было сторона, она с начала до конца наблюдала за всем этим бесстрастно, не проронив ни слова. На самом деле она сразу догадалась, что это дело рук Мэй Шань, и поняла, что Мэй Шань из тех женщин, которые и любят, и ненавидят так неистово, что просто оторопь берёт. Всё происходящее она считала жестоким, смешным и абсолютно выходящим за рамки здравого смысла. Но удивительное дело: в глубине души она сочувствовала Мэй Шань, а отнюдь не И Жун, которая была ни в чём не виновата, и уж конечно не Чжо Юнь. «Какое же странное существо женщина, — размышляла она. — Может заставить сиять всеми гранями кого угодно, но только не себя».