Тётя Анне была вспыльчивой и резкой, но, к счастью, отходчивой. На следующий день, когда она вешала в стенной шкаф выстиранное вчера вечером и выглаженное утром праздничное платье, в котором была в цирке, она больше не вспоминала о вчерашней неприятности, словно то, что случилось в пирке, было лишь дурным сном, о котором нет смысла вспоминать… Да и утром у тёти было много дел.
— С Анне не соскучишься! — любил повторять, тата. — Она ни минутки не может посидеть спокойно, всё время действует!
Насчет этого тата был, конечно, прав, но действовать вместе с тётей было совсем не так интересно, как с татой — в школе, в магазине, или на рыбалке, или читая книжку, а о том, чтобы пуститься с тётей наперегонки или просто так побеседовать, нечего было и думать. Ей нравилось стоять во всяких длинных очередях, ругать вместе с другими, стоящими в очереди, русский порядок, а вернувшись домой, варить из закупленных продуктов приятно пахнущую еду. Против запахов пищи я ничего не имела, но больше двух-трех полных ложек или вилок я съесть не могла. Даже подаренная дядей Юхо рыба («Смотри, какая красивая! Сама в рот просится!») не разожгла во мне аппетита.
— Ну, скажи, какая еда тебе вообще по вкусу? — сердилась тётя.
— Кубики какао… Хлеб с маргарином… Лимонад — особенно вкусный «Крем-сода», но в магазине в Лайтсе он бывает не всегда, — перечисляла я то, что было мне по вкусу. — Сосиски тоже очень нравятся…
— Сосиски? Тьфу, эти нынешние сосиски — только крахмал, вода и свиная кишка! — сморщила нос тётя Анне. — Вот в эстонское время были сосиски! Их было в магазине пять-шесть сортов, на любой вкус!
Этому я, конечно, не поверила, потому что не может быть у каждой сосиски свой вкус! Сосиски — это сосиски, и всё. Но по поводу еды спорить с тётей не имело никакого смысла. Она разделяла всех женщин мира на два сорта: на хороших хозяек, то есть практичных, умеющих отлично готовить, и на интеллигенток или непрактичных, которые едят что попало. Сама тётя принадлежала, конечно, к группе хороших хозяек, а мою маму она называла интеллигенткой.
— Разумеется, люди должны быть разные, — считала тётя. — Но если ты меня будешь слушать, из тебя выйдет человек практичный. А практичным легче жить в любое время! Сразу утром, как только откроешь глаза, подумай, что надо сделать сегодня. Прежде всего, проветрить комнату, потом застелить постель, потом поставить кофейник на огонь, сварить кашу, вытереть пыль и вымыть пол — тогда во время большой уборки будет легче. Перед завтраком выпей стакан воды, тогда пищеварение будет в порядке…
Так, поучая меня, тётя без устали ловко занималась своими делами в комнате и не обратила внимания на то, что будущий практичный человек, отхлебывая из голубой кружки вкусную «грибную» воду, читает новую книжку «Ветерок на реке». Тётин круглый столик перед диваном был не только покрыт стеклом и поверх него украшенной кружевами салфеткой, но в нём была и полочка, на которой лежало несколько журналов, и туда можно было сунуть раскрытую тонкую детскую книжку. Настроенная на специальном грибе вода была кисловатой, и по вкусу напоминала лимонад, только без шипящих пузырьков. Сам гриб, который был популярен в городских домах, называли чайным грибом, но он не был похож ни на рыжик, ни на сыроежку, ни на боровик… Или немного на светло-коричневую шапку очень старого боровика, которая в марлевом мешочке плавала в банке с водой и придавала воде приятный вкус. Тётя постоянно доливала в банку воду и добавляла чуточку сахара. Похоже, грибу сахар нравился! Время от времени этот чайный гриб надо было мыть, и время от времени он даже размножался! Во всяком случае, у тёти Лийлии стояла на буфете банка с таким грибом, который приходился грибу тёти Анне «сыном».
Отхлебывая маленькими глоточками грибную воду, я слушала поучения тёти Анне вполуха. Читать «Ветерок на реке» было здорово, потому что в этой книжке названия стихов были напечатаны так, словно они взяты из нескольких писем — письменными буквами! А письменные буквы были моим новым увлечением! «Радостно жить!» сообщало первое название. Картинки в книжке не были цветными (пусть подождут, ещё раскрашу), но начало стихотворения было хорошим:
Вдруг я почувствовала руку тёти Анне на своём плече.
— Ну, запомнила, что я сказала? — спросила она. — Что такое?.. Ты, оказывается, картинки в книжке рассматриваешь!
— Не рассматриваю, — призналась я честно. — Я читаю. Послушай:
Тётя Анне махнула рукой…
— Ну, знаешь, у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает, толку с тебя не будет… Когда ты однажды станешь сама хозяйкой, пожалеешь, что не слушала моих советов, но будет поздно! Ладно, юная мичуринка, одевайся, у меня план дня в аккурат продуман. Прежде всего отнесём вещи ко мне на работу, потом пойдём в поликлинику, а оттуда сходим за копчёным мясом и штемпелевать, а затем в магазин и на почту. Хороший ведь план? Или можешь придумать лучше?
Вещей, которые надо было отнести к тёте Анне на работу, было так много, что казалось невероятным, что что-то осталось в её маленькой комнате! Тётя тащила в обеих руках две здоровенные сумки и не могла держать меня за руку. Я бы с удовольствием просто шла рядом с нею, как большая девочка, но этого она не осмелилась мне дозволить, мол, деревенский ребёнок, поди знай, что может случиться! И мне пришлось, ради спокойствия тёти, держаться за самую большую сумку.
— Эстонская женщина — как сааремааская лошадь, — утверждала тётя Анне, когда мы пришли на трамвайную остановку, и она опустила обе сумки на землю. — А сааремааская лошадь, пока жива, тащит поклажу.
В трамвае было очень много народу, и тётя скомандовала:
— Держись теперь одной рукой за сумку, а другой за подол моей юбки. Чтобы ты не потерялась! И смотри внимательно — ты там, внизу, — чтобы какой-нибудь жулик не разрезал мне сумку. У одной знакомой дамы в трамвае воры так ловко отрезали бритвой ридикюль, что у неё остались только ручки от него, а воры с кошельком и паспортом как в воду канули!
Да, с тётей Анне не соскучишься — с нею чувствуешь, что мир пёстрый, загадочный и очень опасный! Такому миру не подходили ни улыбающееся солнышко, ни сад, не говоря о подрастающих юных мичуринцах.