Да, тата был совершенно прав, когда говорил, что с тётей Анне не соскучишься! Кросс по Старому городу был такой, что у меня не осталось и следа недовольства от напрасного ожидания в «Пярле», и даже тоска по дому стала не такой щемящей, как до этого. Конечно, жаль, что мы остались без мороженого, да и живот так подвело, что я бы, пожалуй, добровольно согласилась на жареную курятину с тушёной морковью — знаменитое блюдо тёти Анне, но ведь удирать от преследователя тоже чего-то стоило!

В Руйла, в школьном парке, старшие мальчики частенько играли в разведчиков, выслеживали друг друга. И в тех, кто был понарошке враг, они стреляли из самодельных деревянных ружей, крича «пиф-паф», и обменивались шапками и тужурками, чтобы их было не узнать, и, лазая по деревьям, издавали иной раз знаменитый клич Тарзана. Эти игры были только мальчишескими, и даже девочек постарше не принимали участвовать в них, не говоря о малявках вроде меня.

Самодельного деревянного ружья у тёти Анне не было, и воинственный клич Тарзана она не издавала, но основательным изменением своего вида она занялась: взяла взаймы у тёти Лийлии серый пыльник, который не сошелся у неё на груди, нашла в шкафу задней комнаты чью-то клетчатую шаль и закутала голову так, что только глаза выглядывали да нос торчал.

— Ах, не занимайся глупостями! — укоряла её тётя Лийлиа.

— Тётя Анне похожа на черепаху из книги о дядюшке Римусе! — одобрила я.

— Лучше бояться, чем потом каяться! — признала моя похожая на черепаху практичная тётя и добавила: — На всякий случай, Лийлиа, если со мной что-нибудь случится, — мои кольца и деньги в шкафу, где постельное бельё, в коробке с нитками и иголками, там корабль викингов на крышке.

— Неужто Анне в самом деле сцепилась с энкавэдэшником? — допытывалась у меня тётя Лийлиа, приводя в порядок свой ящик, в котором держала бигуди и щётки-расчёски, и засмеялась своим забавным смехом жестяной баночки. Потом махнула рукой и сказала:

— Ах, Анхен у нас паникёрша известная! Ни в жизнь не поверю, что энкавэдэшник начнет выслеживать женщину по всему городу из-за каких-то булочек… Ну разве скажешь, что Анхен лишена фантазии? Когда твой тата только ухаживал за твоей мамой, он однажды в субботу вечером не вернулся в Йыгисоо. Ясное дело, они же женихались, а мы с Анне были в тот вечер у папы с мамой. И тогда Анне принялась нам всем пилить мозги, что наверняка случилось неладное: или волки загрызли Феликса, или он, чтобы сократить дорогу, переходил по льду речку Йыгисоо, провалился под лёд и утонул…

— Неужели утонул? — испугалась я.

— Как же — утонул. Ты ведь потом родилась! — засмеялась тётя Лийлиа. — Ну, сначала мы посмеивались, но Анне постепенно всем так разбередила душу, что мама приняла валерьянку и не смогла ночью глаз сомкнуть, а наш папа утром всё глядел в окно и курил папиросы одну за другой. Меня тоже страх охватил — Феликс ведь такой отчаянный, а вдруг он и впрямь решил перейти речку по тонкому льду. Наконец папа решил идти в деревню и собирать мужиков с баграми… Ведь началась оттепель, и кое-где лёд действительно подтаял… Деревенские мужики шарили баграми и шестами в ледовой каше, и вдруг услыхали весёлый голос Феликса: «Бог в помощь! Вам помочь?» Ой, до чего же папа рассердился на всех! Самая большая головомойка досталась, конечно, брату. Но и мы с Анне долго не решались показываться в Йыгисоо — всякий раз папа нас попрекал, мол, а багры тоже с собой прихватили? Хотя я-то тут при чём.

— А где я была?

— Тебя тогда на свете не было, — услыхала я знакомый ответ. Конечно, это была наглая ложь, ведь я отлично помнила, что была всё время, но всякий раз, когда я не помнила какого-нибудь случая или места, мне говорили, что меня тогда вообще не было…

— Интересно, куда Анхен теперь запропастилась? — спросила тётя Лийлиа, взглянув на большие круглые настенные часы, и нахмурилась. — Мне домой пора. Отть приходит с работы и хочет есть… Не случилось ли чего?

— Может, тётя Анне теперь сама выслеживает того… в зелёном пиджаке? Он, похоже, хороший бегун… — предположила я.

Когда мальчишки играли в войну, всегда сначала одни с повязками из синей креповой бумаги на рукавах выслеживали тех, у кого были красные повязки, а затем сами удирали и прятались от красных.

— Похоже, ты тоже порядочная паникерша, — усмехнулась тётя Лийлиа. — Но фактически дело, видать, начинает принимать серьёзный оборот — и куда Анне так надолго пропала? Ведь всякое бывает: некоторых хватают прямо на улице и увозят в чёрных воронках… Коммунисты шуток не понимают — будь то женщины, или дети, или беспомощные старики — всех увозят в Сибирь, и ни одна собака не тявкнет.

— Мою бабушку Мари тоже увезли…

Тётя Лийлиа присела и заглянула мне в глаза.

— Ты помнишь это, Леэлочка?

— Мхмм! — хмыкнула я и кивнула, хотя бабушка Мари не возникла в этот момент у меня перед глазами. О ней говорили ведь так часто и признавали, что Мари сильная женщина, коль скоро и в восемьдесят четыре года в состоянии работать в сибирском колхозе, а другая бы даже не вынесла столь долгую дорогу в вагоне для скота… У мамы, когда говорили о бабушке Мари, всегда глаза влажнели. И особенно, когда вспоминали последние слова, которые бабушка сказала мне.

— Бабушка Мари сказала мне, когда её увозили: «Ты смеёшься, а я плачу — кто знает, увидят ли тебя ещё когда-нибудь мои глаза?» — гордо сообщила я тёте Лийлии. Я бы с удовольствием добавила: «А тебя тогда ещё не было», но это можно было приберечь на потом.

— А может, я, действительно, отнеслась к словам Анне слишком несерьёзно? — забеспокоилась тётя Лийлиа. — Я бы и впрямь могла сама сходить взглянуть, не подкарауливает ли тот тип где-то поблизости… Сама подумай, если её теперь вот так увезут, повязанную, как уборщица, клетчатым платком! И был ли у неё при себе паспорт?

Но едва тётя Лийлиа успела закурить очередную сигарету, как Анне ворвалась в дверь.

— Дымишь тут при ребёнке, как паровоз! — сердито крикнула она и стянула с головы чужой платок. — Я обошла площадь и возле «Пярла» тоже проверила — энкавэдэшник исчез. Похоже, опасность миновала!

— Ну я сразу тебе сказала, что всё не так и серьёзно! — усмехнулась тётя Лийлиа.

Однако Анне напомнила, что осторожность никогда не повредит, и сочла, что будет разумнее, если я на сей раз пойду ночевать к тёте Лийлии на улицу Юлазе.

— Никогда не знаешь, что эти энкавэдэшники задумали, — рассуждала она вслух. — А то явятся ночью и уведут меня вместе с ребёнком, что тогда Феликс скажет?

— Хочешь пойти ко мне? — спросила тётя Лийлиа. — У нас, правда, нет ни игрушек, ни детских книжек, но мы что-нибудь придумаем.

— Да почему ей не хотеть, — ответила за меня тётя Анне. — И мне будет легче всё сделать. Надо в посылку Эйно положить копчёное мясо, но его не разрешают посылать просто так, надо сходить в одно место, где на мясо поставят штамп, а там вечная очередь. И в почтовой конторе иной раз приходится стоять несколько часов, ребёнку это скоро надоедает, начинает капризничать.

Известное дело, стояние в очередях было одним из любимых занятий тёти Анне, а по-моему, это было до смерти нудно. Но и с тётей Лийлией не обошлось без стояния в очереди. На углу улиц Юлазе и Тулика, когда мы были совсем близко от её дома, она вдруг вспомнила, что надо хлеба купить. Идти в магазин, где наверняка придется стоять в очереди, мне, конечно, не хотелось. Заметив моё недовольство, тётя Лийлиа таинственно изрекла:

— Ты даже представить себе не можешь, какие замечательные булки в маленьком подвальном магазинчике на Тулика! Мягкие. Как животик у кошки!

«Животик кошки» — это было совсем необычно! За булками «как животик у кошки», конечно, стоило повернуть обратно.

В подвальном магазинчике на улице Тулика было тесно и мрачновато, зато пахло там невероятно вкусно, и очередь была гораздо короче, чем в бакалее Каарманна и других любимых магазинах тёти Анне в центре города. В тех магазинах людей в очереди стояло столько, что каждый упирался животом в спину стоящего перед ним. Так что между ними не поместилась бы и лишняя пуговица. А тут очередь была не такая плотная. И у тёти Маали в магазине на Хаава, стоя за сахаром, тоже никто не упирался в спину стоящего впереди него, но очередь там тянулась далеко на улицу. Когда я рассказала об этом тёте Лийлии, она заметила:

— Ну, наверное, и здесь, и в Нымме больше людей эстонского времени, ведь неприлично напирать, когда знаешь всех в лицо. А в магазин Каарманна ходит много приезжих людей, потому что там товаров больше, привозят несколько раз в день. Ишь, чего ты только ни подмечаешь! Действительно, когда при такой массе напирающих оставишь перед собой хоть сантиметр свободного места, сразу какая-нибудь толстая баба попытается туда втиснуться, да еще и закричит: «Я тут давно стояла!»

В этом магазинчике на Тулика продавали удивительные вещи: пряники, покрытые глазурью, печенье в круглых упаковках, на которых была красивая надпись «Украина» и картинка с танцующей парой — женщиной с венком на голове и мужчиной в широких красных шароварах, а ещё там были похожие на букву «о» баранки и марципановые фигурки — кошечки в цветных платьицах, щенки с сонными тупыми мордочками, целующиеся голуби в корзиночках. Но тётя Анне уже давно объяснила мне, что марципановые фигурки «стоят на вес золота», и поэтому я не смела упрашивать тётю Лийлию купить мне марципан. Просто смотрела, вдыхала запах и думала, какие фигурки я стану покупать своим детям, когда вырасту большая.

И тут случилось чудо: когда, отстояв в очереди, мы подошли к прилавку и тётя Лийлиа уже купила булку и ситник, она вдруг обернулась ко мне и сказала:

— Выбери теперь себе в витрине марципановую фигурку!

Я почувствовала, как зарделась, а рот от большой неожиданности расплылся в улыбке. Но я не засмеялась и не произнесла ни единого словечка. Неужели эта чёрно-бело-полосатая киска в платье и с розовым носиком может стать моей? Или эта забавная собачка! Или вовсе парочка голубей, или разлегшаяся на пятнистой подушке жёлтая кошка!

— Вы там покупаете или просто болтаете! — крикнули из очереди. От этого я жутко занервничала: что взять, что оставить?

— Пожалуйста! — произнесла продавщица в белой шапочке тоном, каким обычно пользуются, начиная спорить. — Прошу, люди ждут!

— Ребёнок не может решить, — объяснила тётя Лийлиа и обратилась ко мне: — Или тебе марципан не по вкусу?

Не ожидая ответа, она поджала губы и щёлкнула серебристыми шариками своего кошелька.

— Вот эту собачку на задних лапках хочу, — прошептала я быстро. — Эту… с большой головой…

Подумать только! Ещё бы миг — и эта собака осталась в витрине смотреть нам вслед.

— Из всех фигурок эта действительно была самая красивая, — признала и тётя Лийлиа, когда мы шагали по улице. — Хочешь съесть её сразу или отнесём домой и покажем дяде Оттю тоже?

— Отнесём домой, — сказала я уверенно, потому что намеревалась показать свою собаку не только дяде Оттю, но и тате, и может… маме тоже, потому что по случаю такого торжественного события, как покупка марципановой собачки, мама могла бы и вернуться!

Пока мы шагали с тётей Лийлией, ничего захватывающего не происходило, не то что с тётей Анне. Но зато компания тёти Лийлии оказалась гораздо приятнее. С тётей Анне не могло быть и речи, чтобы от только что купленной мягкой как кискин животик булки отщипнуть пальцами кусочек. «Настоящая дама никогда не ест на ходу — на улице едят только простолюдины! — презрительно утверждала тётя Анне. — По улицам бродят всякие бациллоносители, там можно схлопотать дизентерию или глистов!».

А тётя Лийлиа и сама с удовольствием жевала булку и не боялась никаких бациллоносителей и глистов. Она только спросила:

— Ну как, вкусно?

Да, это была удивительно вкусная булка, пахнущая марципанами и асфальтом, и мягкая, как животик киски!

Половину «животика киски» мы оставили для дяди Оття.

— Ишь, какая дорогая гостья! — сказал дядя Отть и пожал своей ручищей мои пальцы. Он считал, что лак на моих мизинцах самого что ни на есть модного тона и что марципановая собака выше всяких похвал.

— Может, принесу нож и почищу её тебе? Черт знает, какой состав у этих теперешних пищевых красок…

К счастью, он понял, что собаку ни в коем случае нельзя ни чистить, ни есть, пока тата и мама её не увидят.

— Чем я могу порадовать барышню? — Дядя Отть почесал затылок. — У Лийлии уйдёт какое-то время, пока она приготовит еду, а игрушек у нас нет…

— Можем устроить гонки, — любезно предложила я, но поняла сразу, что соревнование в беге невозможно в такой маленькой комнате, половину которой занимал круглый обеденный стол, а большую часть другой половины — широкая кровать, в изголовье которой большой книжный шкаф, а в другом конце большой шифоньер.

— Я и читать умею! И даже письменные буквы! — объявила я, кивнув в сторону книжного шкафа.

— Ишь ты, как славно! Только у нас нет ни одной детской книжки. Посмотри сама, если не веришь!

Действительно, книжная полка была тесно набита книгами, но картинками они похвалиться не могли. Толстая книга «Война в Махтра» в красивом твердом матерчатом переплёте была с картинками, но такими тёмными и мрачными, что они нагоняли страх. Да и не нравилось мне читать военные истории даже тогда, когда они были с цветными картинками и предназначались для детей. Книги на полках стояли в два ряда. И в заднем ряду я нашла пять совершенно одинакового вида толстых книг в коричневых обложках. Я взяла одну из них, открыла наобум и сразу узнала знакомое лицо.

— Смотрите, Ленин!

Дядя Отть взял у меня книгу и поставил обратно в задний ряд. Похоже, ему не понравилось, что я копалась в его книгах, — он расставил и книги первого ряда по местам, и задвинул закрывавшее полку стекло.

— Я сказал, что это не детские книжки, — произнес он недовольно. — А те, в заднем ряду, особенно. Не обижайся, но будет лучше, если ты не станешь рассказывать другим, что у меня на полке есть эти тома «Общей истории», ладно?

Заметив моё недовольство, он сказал примирительно:

— Знаешь, сейчас эти книги тебе и не интересны, а когда ты вырастешь большая, подарю их тебе все! Тогда, может, и времена наступят получше…

Подумаешь! У меня самой есть «Букварь» с портретом Ленина, да и не нужны мне эти толстые книжищи дяди Оття! Настроение испортилось оттого, что меня сочли какой-то малявкой, которой нельзя давать в руки книги взрослых.

— А знаешь, — прошептал дядя таинственно, — я давеча видел в сумочке тёти одно удивительное существо!

— Булку, что ли?

— Нет — в булке нет ничего удивительного.

Дядя Отть достал из оставленной тётей на стуле сумки что-то похожее на тряпочку, приставил ко рту и стал дуть.

— Перчатка! Резиновая перчатка!

Дядя Отть потряс головой, не выпуская из губ конец перчатки, затем закрутил его, достал из ящика шкафа красную ленточку и завязал ею отверстие перчатки. Теперь надутая перчатка была похожа на большую распухшую руку. Но когда дядя связал вместе все пальцы, кроме большого, перчатка сделалась похожей на лицо с большим торчащим носом — словно это была голова какой-то жуткой женщины с пучком волос на затылке.

— Смешно, а?

Я только хмыкнула.

— Погоди, я нарисую ей рот и глаза, будет ещё смешнее! — пообещал дядя Отть. Он достал из шкафа химический карандаш, обмакнул конец в вазу с полевыми цветами и нарисовал на перчаточном лице круглые глаза и большой растянутый в улыбке рот.

— А ты теперь придумай этой деятельнице имя!

— Кинда-Линда, - назвала я первое пришедшее мне в голову имя.

— Мило! А из другой перчатки смастерим Кинда-Калева, — улыбнулся дядя. — Он должен быть большим и сильным, достойным имени Калев.

Калева он надувал, сильно напрягаясь, даже покраснел.

— Может, вы пожалуете ку… — послышалось из кухни приглашение тёти Лийлии, но, не произнеся его до конца, она громко вскрикнула, потому что в комнате раздался сильный хлопок, и вместо Кинда-Калева в руке у дяди Оття болтались клочки резиновой перчатки.

— Господи, что это было? — закричала, вбежав в комнату, тётя Лийлиа в красном переднике в белый горошек. — Кто стрелял? Откуда?

— Успокойся, просто перчатка лопнула. Всего-навсего! — сказал дядя виновато. — Я случайно надул ее слишком сильно…

— Где ты её взял? Из моей сумки? — рассердилась тётя. — Да ты соображаешь? Перчатку для «лесного брата» надул так, что она лопнула!

— Что? Перчатка для «лесного брата»? — дядя испуганно сощурился. — С какими еще «лесными братьями» ты якшаешься?

— Я тебе говорила, что одна дама из соседнего дома просила резиновые перчатки для мужа её сестры, одни я ей уже отнесла, но их надо больше.

— Слушай, у тебя что-то с головой! — разъярился дядя. — С каких это пор «лесные братья» работают в резиновых перчатках?

— Господи! Неужели ты не помнишь? — изумилась тётя Лийлиа. — Ты, кажется, не слушал, когда я тебе рассказывала. Этому мужчине удалось уцелеть, и после леса он жил несколько лет в погребе, а у него теперь болезнь мочевого пузыря, и ему требуется резиновая перчатка в штанах, иначе он не может никуда ни пойти, ни поехать. Раньше он для этого пользовался детской бутылочкой, из таких кормят малышей с соской, но бутылочка разбилась, и где в наши дни такую достанешь… И перчатка гораздо удобнее, ясное дело… Но и резиновых перчаток в магазине не сыщешь, потому она ко мне и пришла — знала, что я парикмахер и человек надёжный.

— Абсурд! — Дядя Отть махнул рукой. — Взяться за такое дело! Да как ты могла? Разве ты не слыхала, что делают с теми, кто связан с «лесными братьями»! Да только за то, что дашь кусок хлеба, можно загреметь в Сибирь! А если обнаружат, что «лесной брат» расхаживает с твоей перчаткой, надетой на… Надо соображать хоть немножко!

— Ничего не обнаружат! — яростно возражала тётя Лийлиа. — У этого человека уже и паспорт есть. Где-то в Печорском районе должен получить работу… И не мое дело, чем он занимается и кто он такой, я его и в глаза не видела. Но что он, бедняга, будет делать, если придётся долго ехать на автобусе или на поезде. Я должна была эти перчатки соседке отнести, а теперь что мне делать? Она ждёт, а ты, как мальчишка, надул перчатку так, что она лопнула!

На лице тёти выступили красные пятна, такие же красные, как её передник. И она смотрела сквозь большие очки грустно и растерянно.

— Смотри, Кинда-Линда ведь цела! — И я протянула ей перчатку с причёской, завязанной красной ленточкой.

Тётя и дядя переглянулись — сначала оба испуганно, словно только теперь меня заметили, затем губы дяди Оття дрогнули и оба захохотали — дядя Отть громко, а тётя Лийлиа своим знаменитым смехом «горошины в консервной банке».

— Кинда-Линда, ха-ха-ха! — И дядя смахнул слёзы. — Кинда-Линда у героя в штанах!

Когда мы втроем ели в кухне минутное мясо с жареной картошкой и свежими огурцами, тётя Лийлиа взяла с меня слово, что не расскажу об этом ни одной живой душе.

— Смотри, детка, никому не проговорись! — предупредила она.

Минутным мясом тётя называла соус, который мама называла соусом из фарша. Но каким бы ни было название, для еды это вполне годилось, тем более что у тёти Лийлии не было манеры тёти Анне считать каждый съеденный кусок.

— Ешьте, ешьте смело всё подчистую, у нас ведь свиньи нет, — сказала она перед тем, как мы начали есть. И эти её слова прямо-таки разожгли аппетит.

— Кто съест всё, что в тарелке, после пойдёт в кино! — пообещал дядя Отть.

— Как это кино называется? — спросила я, выскабливая вилкой тарелку.

— «Партизан», — сказал дядя.

«Партизан»? Это я однажды видела с тётей Лийлией. И это была точно такая история, как в сказке про Белоснежку, но песни там были очень красивые, и гномы очень смешные, и кино называлось «Партизан», как сказала мне тётя Лийлиа. Что значит «партизан», я не знала, и тётя сказала, что это русский, который во время войны нападает из леса. На Белоснежку нападала только злая мачеха, наверное, она и была этим «партизаном»? Так что доесть всё, что было на тарелке, конечно, стоило…

К моему удивлению, на сей раз «Партизан» был не про Белоснежку и гномов, они куда-то делись, а вместо них был пастух, который, играя на свистульке, — тётя Лийлиа сказала, что она называется свирель, — шёл вместе со своими коровами, овцами и свиньями к большому богатому дому, где жила певица с жутким голосом и выщипанными бровями, и у неё была немного напоминающая лицом тётю Лийлию служанка с красивым голосом и светлыми косами. Пастух и красивая служанка пели вместе по-русски песни, которые я уже слышала по радио. Я сидела между тётей и дядей и чувствовала себя вполне храбро, хотя в фильме говорили по-русски, и поначалу это немного пугало. Но я подумала, что эти русские не соскочат с экрана и никого никуда не сошлют, да и все они были очень заняты и пением, и стадом.

— Ну как, понравилось? — спросила тётя Лийлиа, когда мы втроём, взявшись за руки, шли домой. — Забавная история, верно?

— Да, забавная, — согласилась я. — Только мне непонятно, почему в городе все фильмы называются «Партизан». Ведь в этом фильме никто из леса не нападал.

— Ой, не могу, — сказал дядя Отть, когда они с тётей вдоволь насмеялись. — Кажется, я за весь год столько не смеялся, сколько сегодня.

Не пойму, чего было так смеяться. Когда в Руйлаской школе показывали кино, деревенские жители всегда спрашивали у круглолицего загорелого киномеханика: «Какое кино будет сегодня?», и он отвечал с важным видом: «Сегодня кино „Небесный тихоход“!» А городские люди не могут сказать про кино ничего другого, кроме как «Партизан». И когда им верят, только смеются.