Сонис, 15 мая 1949.

Сегодня устроили ад для вшей, и меня назначили топить адский котёл, поэтому у меня есть время для писания своего, так сказать, романа. Пишу без даты, поскольку нам не требуются ни календарь, ни часы. Вместо часов у нас солнце, а замену календарю я ещё не изобрела. Из Таллинна мы выехали в какой-то понедельник, вечером в четверг в 8, в скотском вагоне, и было уже темно. Дневной свет нам почему-то показали не раньше, чем мы проехали станцию Кингисёпп. Тогда мы все лезли к этому маленькому окошечку и любовались нашей великой родиной. К сожалению, ничего приятного для глаз не было в местах, через которые мы мчались. Казалось, всё время едем между полями Лиллекюла. На эти окрестности мы смотрели до пресыщения почти 2 недели. За пару дней до прибытия на место стали показываться большие горы, и странным образом все они горели. Зрелище, как в фильме «Бемби» — удивительно красиво, но хотя они были довольно далеко, дым проникал в вагон и портил наш и без того испорченный до невозможности воздух.

Между прочим, в пути для нас было предусмотрено бесплатное питание. За две недели получили это подаяние только четыре раза, но, несмотря ни на что, чувствовали себя хорошо. Ситуацию в вагоне трудно описать, это надо пережить и увидеть. Только представьте себе: 23 человека 2 недели в одном вагоне без проветривания, немытые, и тут же WC, которое опорожняли, когда случайно открывали дверь, иногда через день, а иногда и каждый день. В такой камере ели, пили и всё такое, всё немытыми руками, потому что воду берегли для питья. Моя соседка (из квартиры-люкс в Таллинне) говорила вечером, что у неё такое ощущение, будто она свинья, и только ждёт, когда в нее воткнут вилку и начнут жарить.

Что касается здоровья, то наш вагон выдержал хорошо. Но за день до высадки Кюлли заболела, у неё неожиданно подскочила температура, и это продолжалось ещё и здесь пару недель с перерывами.

Высадили нас на «станции» Сонис. Мы сперва подумали, что это шутка, когда сказали, чтобы собирали вещички и на выход. Поезд стоял на высоком крутом обрыве. Для сравнения могу назвать склон Тоомпеа напротив бывшего магазина Лутса. Мы спросили, как же тут с багажом вниз спуститься, на что нам ответили: «Ничего, спуститесь, времени предостаточно!» Сели мы со своими узлами и стали думать, как спуститься вниз, в долину. Там, в долине нас ждали встречающие с грузовиками. Но здесь, в Сибири, не дают времени, чтобы, как говорится, наладить плуг. Вдруг перед нами возник сердитый милиционер и крикнул: «Скорей!» Мы, люди деревенские, медленно соображающие, пытались выяснить, как и где можно снести вниз наши вещи, но одному узлу наподдали ногой, и он прекрасно покатился вниз, прямо к машине, так что оставалось лишь затащить его в кузов. И так же покатились вниз мешки «кулаков» и зингеровские швейные машинки!

На склоне, конечно, остались «визитные карточки» из крупы и муки. Мешки не выдерживали такого обращения. Я-то думала, что тут их будут так же аккуратно и бережно поднимать и класть. Нет, эта страна жалости не знает!

Я, путешественница со скромным багажом, сама несла свой чемодан. Спускаться вниз было легко, поскольку почва была явно смесью пепла с песком. Очень мягко ступать, ничего другого — только скользи вниз!

Наконец мы со своими пожитками были уже внизу, в долине, и погрузились в грузовики, чтобы начать наш путь на Голгофу. Но едва мы разместились по машинам и проехали всего ничего, как нам скомандовали слезть. Дорога была такая же «длинная», как от Мерепуйестеэ до гаража на улице Инсенери.

Затем в одном дворе устроили ярмарку рабов. Хозяева выбирали себе рабочую силу, записывали имена, рассылали по колхозам. Перед этим обещали дать поесть, потому что мы уже 2 дня ничего не ели, но это осталось только обещанием.

Так мы прибыли в свой колхоз, где нас ожидали холодные, не протопленные комнаты. Уже стемнело, когда мы занесли в дом свои последние пожитки. Как мы, тринадцать душ, вошли в один дом, так и остаемся тут все вместе по сегодняшний день. Ведь хороших овец в один загон много помещается.

Небось думаешь, что в нашем распоряжении помещение, как большой зал Томби. Здесь оказалось так тесно, что я со своим семейством сплю на печи, другого места нет. У детей нет проблемы — они там хорошо помещаются, а мои ноги свисают через край. Что поделаешь, если Бог выкинул дурную шутку и дал мне вырасти такой дылдой.

— А не устала ли ты читать? — спросила тётя Маали, когда я сделала небольшую передышку, чтобы съесть клубничнику.

— Нет, только я не всё хорошо понимаю. Что такое «зал Томби»?

— Ну, я точно не знаю, думаю, это какой-то клуб или такое место, где устраивают торжества, — предположила тётя Маали. — Я никогда в жизни не бывала в таких местах.

— Клуб Томби на улице Пикк, в доме Братства черноголовых, — послышался вдруг резкий голос дяди Копли.

— Папа, ты дома? — испугалась тётя Маали.

— Мы с напарником поменялись, ему надо завтра съездить в Раквере, — объяснил дядя Копли, который оставил шапку и тужурку в прихожей и в тёмно-синей рабочей рубашке стоял в дверях, опираясь на ручку. — Я слышу, ты уже совсем бегло читаешь.

Тёти Маали выглядела слегка виновато — может, мне нельзя было копаться на столе дяди Копли? Но дядя не рассердился, совсем наоборот, он вынул из нагрудного кармана футляр с очками, надел их и стал сам дальше читать письмо. Слушая, мы с тётей Маали занимались каждая своим делом: одна штопала носок, другая клевала по ягодке из тарелки.

В голосе дяди Копли были такие же резкие нотки, как у Виллу, и, слушая дядю, я почувствовала, что тон письма стал гораздо резче, чем был, когда читала я.

Вечером, когда мы прибыли, регистрировать нас приходили 3 раза. В первой регистрации местные не могли разобраться, потому что почерк был неразборчивый. Второй регистратор забыл спросить отчество. Третий, похоже, знал дело досконально. Нам зачитали законы и обязанности, как в бюро регистрации браков. Мы теперь навек обручены с этим колхозом, потому что за побег дают 20 лет. Нам любезно выделили 1 свободный день, чтобы разобрать вещи и сходить в баню. Как и в пути сюда, многие обещания остались только обещаниями, так было и с этим свободным днем. В 6 часов утра один товарищ был уже за дверью и требовал двоих — грузить зерно. Мы, конечно, стали бурно протестовать, но от этого не было никакого толку. Создалось впечатление, что мы единственные трудоспособные в этом колхозе. Теперь, похоже, что местные только бригадиры, потому что работниками являемся мы — вновь прибывшие.

Работа кипит от рассвета до заката. Отпуская на обед, кричат: «Скорей!». А набить собственный желудок требуется время. И если бы вы только знали, какой зверский аппетит у нас у всех. Когда я даю сначала детям поесть и жду своей очереди, остаюсь почти не евши, и набиваю желудок хлебом, который выдают по одному килограмму за каждый рабочий день авансом в счет зарплаты, да еще считают, что это много за нашу плохую работу. На здешний хлеб мы сперва смотрели косо и ворчали, как собаки на кость, а теперь — только давай! Когда он свежий, то темно-серый и основательно «пропесоченный», чтобы желудок работал.

В первый день работы, когда я еще считалась с часами, схлопотала выговор, так как слишком долго задержалась на обеде. Когда шли на обед, нам сказали, что он должен быть один час. Ну я и смотрела на часы, но солнце не идет тут в ногу с часами, и за час оно проделало путь более длинный, чем стрелки часов. Такой порядок казался до сих пор забавным, но теперь, похоже, дело начинает принимать серьезный оборот. Не знаю, как в дальнейшем смогу заботиться о своих «ребьёонках». До сих пор я делала так, что утром кормила их и одевала, а в обед варила им что-нибудь, но теперь, похоже, это не разрешается. Еда тут простая, но требует времени.

Купить тут можно молоко — 3 руб. за литр, простоквашу — 1.5 за литр, яйца — 2–3 руб. пара, картошку — 2 руб. ведро (наша основная еда), в небольшом количестве муку — 5 руб./кг и крупу — 7 руб./кг. Мука тут такого грубого помола, как наш корм для кур. Я отсеиваю самые крупные кусочки, тогда можно сделать как бы кашу с отрубями. Чего тут не знают, так это свинины. Я и не слыхала, чтобы ее можно было достать в нашей деревне. Так же и о масле говорят, как о вещи доисторической. Масло им знакомо, его делают, но сами не употребляют.

Даже магазин у нас есть, со всякой галантереей, но ходовые товары, такие, как сахар и мыло, продают незнамо кому, только не нам. Когда мы сюда прибыли, продавали и нам эти деликатесы, но теперь — стоп!

Возле магазина сыроварня. Однажды продавали бракованный сыр — 16 руб./кг. Мне тогда этот брак еще не был по нутру. Вообще-то с маслобойни продают «пахту» по 75 коп. литр, но это опять-таки только избранным.

Я написала, что тут невозможно достать свинину, но это не значит, что тут нет свиней. Поросята и свиньи расхаживают тут в несметном количестве, но свинину и сало местные не едят. Похоже, что годовалая свинья здесь весит два-три пуда. Говядина опять же ценится дороже, пару раз я даже получала её по 0,5 кг в счет годовой зарплаты.

Местные относятся к нам внешне дружелюбно. Сочувствуют нам и сожалеют, что мы попали в такое захолустье. Но это лишь лицо, которое они нам показывают, а какие они на самом деле, этого я еще не прочувствовала. Мы еще слишком свежие.

Чтобы понять, какие тут пейзажи, советую посмотреть на китайский сервиз. Горы всюду, куда ни глянь. В отношении домов прошу сделать маленькую поправку. Дома такие же, как у нас, в Эстонии, только они поменьше, и очень много домов без крыш. Почему так, выяснить пока не удалось. Может быть, есть налог на крышу? У всего ведь должна быть своя причина.

Пойти в горы пока еще не собралась, но местные говорят, что там растут пионы и розы — дикие, и бог знает что ещё. Из ягод растёт только зелёная земляника. Зимой в горах много волков. И голод гонит их, говорят, даже между домами рыскать. Представляете?

Погода здесь очень переменчивая. Кажется, не было ни дня, чтобы утро, и вечер были похожи. Погода меняется каждый час. Этот проклятый ветер дует постоянно. Такое чувство, будто живем вблизи властелина ветров. Теперь понимаем, почему русские ходят и летом и зимой в шубах и валенках.

По слухам, летом тут +60°, а зимой -60°, но сама этого еще не ощутила, а верить ли рассказам других — не знаю. Соотечественники (теперешние) смеются над нашей зимней одеждой. Без шубы и валенок тут вроде бы делать нечего. Но странно, дома тут не такие, какие должны были бы быть, если ударят суровые зимы. Даже при нынешней погоде в доме сквозит и прохладно.

Поля тут обрабатывают разными способами. Трактор и бык пашут бок о бок. Тягловый скот тут большей частью быки и коровы, реже лошади. Лошадей в нашем колхозе достаточно, но их используют, чтобы возить господ.

Я слышала, что в Сибири возят на быках, увидав тут корову, запряжённую в телегу, мы с Анне поспорили. Анне спросила у меня, разве на коровах тоже возят? Я ответила, что нет. Анне показала — мама смотри, там корова тащит телегу! И я засомневалась, действительно ли это животное, похожее на корову, и в самом деле корова, и возразила, что нет, это все-таки бык. Я была совсем в замешательстве и не знала, как бык выглядит. Спросила у местных, что это за животное, которое везет телегу, и теперь у меня ясная картина. Больше я с Анне не стану спорить.

Между прочим, я тут уже выполняла всевозможную работу. Сначала грузила мешки с зерном, потом ворошила зерно. Пару дней убирала навоз, несколько дней ремонтировала одну хибару. Теперь соорудила ад для вшей, и работаю в нем кочегаром, пока вся деревня не избавится от паразитов.

Валить деревья тоже научилась. Если когда-нибудь случится, что нас выселят из Сибири, смело могу идти с каким-нибудь крепким мужиком в лес валить деревья. Да и колка дров тоже для меня больше труда не составит. Здешние березовые чурбаны не уступают тем, над которыми эстонский мужик сто потов прольёт. Но работа полегче всё-таки для меня более подходяща.

О садоводстве здесь ничего не знают, но поговаривают, что этим начнут и тут заниматься. А вдруг из меня вскоре получится садовник? Женщин с детьми нельзя посылать работать далеко в поле, потому что детский сад еще только «будет».

Однажды вечером мне велели отвезти мусор в двуколке, запряженной огромным быком. Мы с ним долго смотрели друг на друга с недоверием, пока я не начала вести его на цепи, как цепную собаку. Доделать эту работу до конца я не смогла, потому что «господин бык» разревелся жутким образом, завидев стадо, и я с испугу убежала, оставив его реветь. Хозяева смеялись и велели мне довести работу до когда, но я не согласилась.

Вы праздновали майские праздники. Но на жителей Сибири майские праздники не распространяются. Тут вообще не предусмотрено ни одного дня отдыха. Рабочие дни волочатся один за другим, как бесконечная серая верёвка. Удивление вызвало лишь то, что государственный заём касался и нас.

С нами в комнате живёт тут одна женщина с молочного комбината, её фамилия Ванавески, и с ней добровольно поехавшая барышня Урге из журнала «Домашнее рукоделие», и ещё мадам Мыйстлик с сыновьями. Остальных, наверное, наши не знают. Это мадам Лукк из Морского пароходства, мадам Лаури с фабрики «Калев» и Хиндреус из кинотеатра «Гелиос».

Теперь я всё описала очень подробно, уверена, что вам читать наскучило. Мне самой наскучило, и я устала.

Когда дядя Копли замолчал, переворачивая страницу, я тоже почувствовала усталость, словно это длинное письмо на линованной бумаге написала я сама. И живот начал немножко побаливать… Я оперлась на подлокотники кресла и зажмурилась, но тут дядя продолжил:

Между прочим, мы мчались сюда наперегонки с латышами и литовцами.

Мои все здоровы. У троих эстонцев сыпь, в том числе и у младшего сына мадам Мыйстлик из нашей комнаты. Надеемся на то, что они поправятся, и на всё хорошее.

С добрыми пожеланиями вам всем.

Анне, Кюлли и Нора.

P. S. Здешнее коренное население — хакасы. В нашей деревне только приезжие.