Утро мне нравилось всегда, особенно летом — было солнечно и тепло! С фанерного потолка спальни на меня глядела радостная девушка в старинной шляпе, на вышитом коврике над моей кроватью головастый гном и заяц в фартуке варили на костре что-то вкусное, а за окном воздух был полон птичьего пения.

Тата всегда говорил, что когда речь шла о военном времени, возвращение домой было пробуждением от страшного сна. Для меня просыпаться по утрам было как для таты возвращение с войны. Все чёрные дядьки в кожаных пальто и шинелях, злые усатые лётчики, которые выглядывали из окошечек самолётов, атаковавших наш дом, все богатые американцы в белых колдовских капюшонах, преследовавшие нас с Полем Робсоном, следователь Варрик с нечищеными зубами, от которого, чтобы спастись, мне с мамой приходилось взлетать, — все эти жуткие ночные типы из сновидений исчезали утром при солнечном свете, словно их корова языком слизала. Заяц в фартуке и гном с большой поварешкой спокойно возились у вышитого котла, над вышитым огнем, будто ночью ничего и не произошло. Я была уверена, что ЭТОТ суп или кашу, которую варили гном с зайцем, я съела бы с большим удовольствием! Если, конечно, туда не добавили рыбий жир…

Тёте Анне взбрело в голову, что с моим аппетитом случилось что-то ужасное, и постепенно ей удалось внушить тате, что перед каждой едой надо вливать мне в рот столовую ложку рыбьего жира.

Ы-ык! И как это люди придумывают такую мерзость? Это надо не в ложку наливать, а выливать прямо в детский горшок или в помойное ведро! Но противнее всего было то, что тётя хитро подмешивала порцию рыбьего жира в кашу-геркулес или даже в мусс, и тогда на приятной еде из взбитых яиц с ванильным привкусом приходилось ставить крест. К счастью, тата согласился, несмотря на вкус рыбьего жира, сделать мусс «безопасным», как он сказал.

— Когда вырасту, не буду заставлять своих детей есть насильно! — пробурчала я, защищая пальцами рот от атаки тёти Анне.

— Ты не доживёшь до такого возраста, чтобы завести своих детей! — угрожала тётя Анне, сердито сверкая глазами. — Посмотри, как ты выглядишь — кожа да кости, только глаза большие, как у лягушки! Господи боже мой! Этот ребёнок закрывает рот обеими руками от такой еды! Другой бы язык проглотил!

То, что тётя решила посвятить неделю отпуска моему воспитанию, было для меня страхом и ужасом! Но из войны с рыбьим жиром я вышла победительницей. Вместо рыбьего жира она стала три раза в день давать мне ложку гематогена. У густой буро-бордовой жидкости был сладкий привкус, но огорчало то, что из-за меня каждый день какой-нибудь бык лишался жизни — тётя утверждала, что гематоген делают из бычьей крови.

Тётя Анне считала, что нормальный ребёнок — «юная дама» — должен есть с утра до вечера, и поэтому она придумала ещё один способ мучить меня — глистогонное лекарство. Это были крохотные зёрнышки, горькие, как отрава, хотя тётя и давала их пополам с сахаром. Даже тата заметил, что они такие горькие, как отрава, но тётя не отказалась от своей затеи: она считала, что я, играя с Сиркой и Плыкс-Поэнгом, набралась, как она выразилась, «кишечных паразитов», — глистов и ленточных червей.

— Что ты, мужчина, об этих вещах знаешь! — врезала она тате, когда он попытался за меня вступиться. — Я работаю среди женщин, я знаю, что творится в мире! Одной даме недавно посоветовали лекарство для похудения, она принимала его неделю и до того исхудала и ослабла, что не могла больше шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тогда она дала исследовать это лекарство одному профессору Тартуского университета и… Подумать только! — это был не порошок, а яйца ленточных глистов!

— И твоё лекарство от глистов такое! — проворчала я.

Из-за тёти Анне тата не брал меня с собой ни на уборку сена, в которой участвовала вся деревня, ни на рыбалку. Тётя считала, что на лугах полно гадюк и клещей, а бродя с рыболовами вдоль берега реки, ребёнок может простудиться и схватить воспаление; лёгких.

Гадюк я и сама боялась, но то, что нельзя было и на рыбалку пойти, огорчало меня ужасно. Рыбы в речке было завались, и ловили её по-разному: простыми удочками, спиннингами, сетями, вершами, бреднем. По-моему, ловля бреднем была самой интересной. Эта штука с крыльями из сетей напоминала сделанную из деревяшек и сеток огромную бабочку. Тата и Яан-Наездник вдвоем тащили бредень за крылышки по реке против течения, а дядя Артур, едва поспевая за ними, придавливал середину бредня поглубже, чтобы достать до самого дна. Время от времени кто-нибудь из них кричал: «Попалась!», и тогда тата и Яан быстро сводили крылья бредня вместе. Иногда оказывалось, что это была ложная тревога: в сеть попала какая-нибудь деревяшка, а разок даже старый ботинок. Но обычно в сети поблескивал налим, или серебристая щука, или толстый карась. Их выбрасывали на берег, и там кто-нибудь из ребят постарше подбирал улов и совал в мешок.

Было очень здорово вместе с другими детьми брести по берегу вслед за рыбаками и слушать их разговоры и песни! Радиопесни во время ловли рыбы не пели, похоже, Сталин, Ленин и просторы великой родины рыбаков не интересовали, а мелодии их песен были простыми и слова забавными. Любимой песней дяди Артура была такая:

Припев они пели на два голоса, и это звучало особенно лихо, хотя было непонятно, что хотели сказать этим: «Ай тсиммай-тсиммай, ах-ха-ха, тсиммай-рууди-ралла!»

Яан-Наездник чаще всего запевал: «Когда я с ярмарки из Пярну возвращался, был я пьян», а кончалась песня вроде бы грустно: «Но вот добрался в Руйла я — а бутылькá нет у меня». Но другие и последний куплет подхватывали громко и весело, словно им совсем не было жалко потерянной по дороге бутылки.

Из рассказов рыбаков мне больше всего нравилась татина байка про русских с Чудского озера, приезжавших на рынок в Раквере рыбу продавать. Они зазывали покупателей, выкрикивая по-эстонски, но произносили слова неправильно, и слова получались совсем другими, не теми, которые они хотели сказать, и это было ужасно смешно. Песни и рассказы были всякий раз другие, но одна сцена повторялась всегда, когда они добирались до излучины реки за парком, где вода была им по пояс и очень холодной, потому что она била там из родника, который деревенские люди называли Белой Щукой или Парковой щукой. Там все трое начинали клацать зубами, и тата кричал: «Ну просто адский холод! У меня, кажется, уже ледяные сосульки под коленями!». На что дядя Артур, весь дрожа, орал в ответ низким, словно из бочки, голосом: «А у меня голова промокла!», и Яан-Наездник кричал: «Мужики, кончайте шутить, у меня от смеха штаны лопаются!»

Самый захватывающий момент наступал, когда они выносили бредень из воды, ставили, прислонив к большой берёзе, вытряхивали из сети рыбу и всякий мусор на траву и начинали делить улов. Маленьких рыбешек бросали сразу в воду, напутствуя: «Марш домой! И скажи отцу, пусть в следующий раз сам явится!». Крупную рыбу раскладывали поровну на три кучки. Каждому доставалась парочка порядочных щук, четыре-пять налимов и по десятку плотвы или окуней. Окуни были самыми красивыми — с замечательными красными плавниками, но я знала, что у них больше всего мелких косточек, которые, если есть неосторожно, могут попасть в горло или застрять между зубами. Бывало, в сети попадались раки. И совсем редко — угорь.

У рыбаков были с собой котомки, в которых они уносили каждый свою долю улова домой. Переодевались в сухую одежду и приходили к нам справлять «рыбные поминки». Когда уха была сварена и первые порции съедены, тата брал гитару, и тогда начиналось празднование с пением и разговорами.

Я боялась, что теперь, когда тётя Анне была у нас и наводила порядок, «рыбных поминок» не будет. Но, к счастью, тётя тоже была большая любительница рыбы и даже предложила рыбакам себя в поварихи — варить уху. Но при условии, что они сами вычистят рыбу.

Всё шло хорошо до тех пор, пока гости не стали усаживаться за стол, и как раз тогда прозвучал тётин строгий приказ:

— А ты, Леэлочка, отправишься сейчас баиньки! Да-да, все порядочные дети давно уже спят!

— Я хотела бы тоже поесть ухи! — звонко завопила я.

— Поесть? — тётя выпучила глаза. — Уж не ослышалась ли я? Ты хочешь ЕСТЬ?

— М-угу.

— Ведь рот ребёнка — не щель в стене, — сказал Яан-Наездник. — Немного ухи никогда не повредит.

— Ну, видишь, Феликс! — победно крикнула тётя. — Теперь видишь, что рыбий жир, гематоген и глистогонное лекарство пошли ребёнку на пользу! Уж я эти дела знаю, я работаю среди женщин! Ладно, поставлю тарелку и для тебя, — смилостивилась она, глядя на меня. — Но первым делом вымоешь руки! Руки барышни должны быть всегда безупречно чистыми, запомни!

Да, «безупречно» — я сполоснула ладошки в тазике, потрогала разок полотенце и села за стол, как все мужчины. Особенно улучшило мой аппетит то, что чуть раньше, когда тётя возилась с готовкой ухи, я смогла выбросить коробочку с глистогонным лекарством в «очко» уборной…