- Лабрит!

Аэт сама открыла мне дверь, на ней была красно-белая полосатая рубашка «зебра» и новые «поношенные» джинсы. Вот это, по-моему, настоящая современная элегантная небрежность! Джинсы привез Аэт из-за границы отец, и именно благодаря своей «поношенности» — линялости, пятнистости и измятости — они вроде бы стоили дороже, чем бальное платье!

Я бросила сумку в угол и распахнула мощные крылья зонта. Зонт занял половину передней, будто сюда залетела огромная зловещая птица. Я заметила в зеркале свой "всегда модный английский воротник", и настроение у меня сразу упало.

 - Твои джинсы напоминают мне о Золушке, — сказала я Аэт, причесываясь.

 - О Золушке? Почему?

 - Ну, с виду штаны настоящего босяка, никому и в голову не придет, что цена у них царская, — отомстила я Аэт за свое унижение цвета «кхаки». "Боднул бычок Буренку в бок, потом она боднула стог" — так мы однажды переделали известное стихотворение…

Аэт криво улыбалась одним уголком рта, и мое сердце предугадало несчастье.

 - Входи! — Подруга открыла дверь своей комнаты.

Я быстро прокрутила в голове все возможные причины плохого настроения Аэт: выезд отложили, меня не берут в поездку, нас не берут…

 - Приветик!

Стийна сидела на кушетке и спокойно читала какую-то старую книгу. Она умела читать все равно где и когда, была всем довольна, если только ей не мешали читать. Я глянула через плечо Стийны — опять стихи!

 - Эрнст Энно, - сказала Стийна, как бы прося прощения. Мне стало неловко за себя: я все только суечусь, и хлопочу, и стесняюсь, а другой человек в это время сидит и читает:

Словно ничего не случилось! Но если подумать: что же случилось? Небольшой обмен колкостями из-за одежды, немножко покапал дождь, не так приветливо сказали: "Здравствуй!"… Чистая правда в том, что дома в деревне и впрямь скоро зацветет клевер — зацветет нежнолистый белый клевер, зацветет красный клевер, у которого крепкий стебель и раскидистые листья цвета старой зелени. Вскоре начнут роиться пчелы, и отец будет ходить по двору, закрыв лицо плотной черной сеткой, держа в руке дымящийся факел, от которого идет тонкий сладковатый запах тлеющего дерева… Нукитс тоже захочет принять участие в непонятных действиях и попытается деликатным пофыркиванием обратить на себя внимание отца… А на огромном и голубом небе лишь два кучевых облака будут составлять компанию солнцу.

Ну и пусть! Если экскурсия в Ригу не состоится, махну прямиком в деревню, домой.

Аэт угощала печеньем и конфетами.

Милое светское молчание начинало уже надоедать.

 - И когда же мы тронемся в путь? — спросила я.

 - Видишь ли… Да… Дело, значит, обстоит таким образом, что всем нам поехать в Ригу не удастся… — начала Аэт с неловкостью, — И я ничего не могу поделать.

 - Она поедет одна, — пояснила Стийна, постукивая ногой об пол.

 - Жутко глупо получилось: отцу пришлось неожиданно уехать в командировку и в спешке он не успел никого предупредить о нас. А когда мать вчера позвонила, выяснилось, что в автобусе осталось одно-единственное место…

 - Ничего не поделаешь, — сказала я, чувствуя, как к горлу подступает противный комок.

Стийна все еще трясла ногой, и это окончательно вывело меня из себя.

 - Ну что ты все время укачиваешь младенца сатаны!

Стийна не поняла. В наших местах так говорят, когда кто-нибудь трясет ногой — "укачивает младенца сатаны!".

 - Я где-то читала, что это выражение внутренней неудовлетворенности, — заметила Аэт с ученым видом.

Мне захотелось резко встать и навсегда распрощаться с этим домом. Так подвести! До сих пор Аэт всегда сдерживала свое слово, она была частенько до того точной и даже педантичной, что мы со Стийной чувствовали себя рядом с нею рассеянными профессоршами. И надо же ей вообще было позвать нас с собой!

 - Сейчас, как мне кажется, это наверняка выражает неудовлетворенное желание путешествовать, — заметила я.

 - Но в Ригу можно поехать и рейсовым автобусом, — сообщила Аэт, — и поездом…

 - Да неужто! — изумилась Стийна.

Конечно, ее разочарование было сильнее моего: Стийна чуть ли не с самого рождения пишет стихи, и она небось не только хотела посмотреть город Ригу, но и поглядеть вблизи на известных писателей, может быть, и тетрадку со стихами прихватила… Поездом ехать очень удобно, гораздо удобнее, чем в автобусе, но… откуда у нас столько денег! Попросить у тети? Да если она услышит, что мы хотим ехать одни, тогда на поездке надо поставить крест. Отныне и навеки. В любом случае.

Стийна посмотрела на меня как обычно — исподлобья — и глухо сказала:

 - Знаешь, Маарья, давай просто так отправимся.

 - Куда?

 - Все равно. Остановим первую же попавшуюся машину и поедем, куда повезут. Знать маршрут наперед за два года неинтересно.

 - Отлично!

 - Но мы все-таки могли бы встретиться в Риге, — предложила Аэт.

 - Деньги, деньги! Money, money! — спела я. — У нас уж такие низменные наклонности: хотим есть и платить за билеты. Если первая же попавшаяся машина случайно отвезет нас именно в Ригу — тогда конечно. В шесть часов перед собором. В качестве опознавательной приметы держи в руках десять газет и букет ромашек в зубах.

Теперь уже Аэт чуть не плакала. Но мне не было жаль ее. Ничуть. Если бы она была настоящей подругой, она тоже отказалась бы от поездки.

 - Может, позволишь мне все-таки переодеться? — спросила я.

Только теперь Аэт и Стийна обратили внимание на мой "дорожный костюм молодой дамы".

 - В вашем распоряжении сегодня на арене подающая надежды попрыгунья Маарья Пярл и ее тетя, мастер портняжного искусства Мария Перлинг, девичья фамилия Перлинг! — объявила я и для пущего эффекта сделала несколько прыжков, как в эстонской польке.

Они чуть не лопнули со смеху.

Я принесла из передней свою спортивную сумку и принялась переодеваться, чтобы принять нормальный человеческий вид. Аэт то и дело поглядывала на часы, но я переоблачалась с флегматической старательностью. Наверное, в пятилетнем возрасте я застегивала свою блузку так же медленно. Стийна поставила сборник Энно обратно на полку и провела пальцем по корешкам книг. Я знала, что в комнате у Аэт нет и четверти библиотеки Паррестов, хотя здесь были три внушительные полки и один старинный книжный шкаф. Вот в кабинете самого старого Парреста — там Стийне было бы что почитать! Но туда нам заходить не полагалось — я была в кабинете Парреста лишь один раз, когда Аэт знакомила меня со своим отцом. Писателя Парреста окружали ковры и книги, из окна падал золотистый от пыли луч солнца, какой можно увидеть только в помещении библиотеки. Отец Аэт сидел за черным письменным столом, на голове у него была вязаная шапочка. Он положил на стол ручку (что была абсолютно необычная ручка, не какая-нибудь самописка или шариковая), встал, протянул мне влажную, мягкую руку и сказал совершенно серьезно: "Очень приятно. Надеюсь, что вы с моей дочерью дополняете одна другую". Его слова смутили меня — разве же я могу как-то дополнять такую умную девочку? Аэт — меня, другое дело. Потом я спросила у Аэт, не могла бы она дать мне почитать "Жана Кристофа" — серебристые корешки томов этого романа я заметила на полке рядом со столом ее отца. Но Аэт сказала, что ей нельзя брать книги из отцовского кабинета, и ее объяснение показалось мне ужасно странным. Моя мать библиотекарша, и я могла взять у нее любую книгу. Только иногда мама говорила: "Тебе будет скучно читать это". В большинстве случаев так оно и было. Неужели Паррест собирает только скучные книги? Спросила об этом у Аэт. Она покраснела и рассказала о заведенном в их доме порядке: каждый год в день рождения дочери, третьего мая, отец дарит ей один «шедевр» со своей полки, который должен соответствовать кругу чтения Аэт в достигнутом ею возрасте. Кроме того, он приносит в комнату дочери еще кучу книг без дарственных надписей и говорит: "Теперь тебе пора прочесть и эти произведения".

Господи помилуй! Да я бы умерла от разочарования, если бы мне в день рождения дарили старые вещи или книги, которые все равно до того были дома у меня под рукой! Я спросила, что получила Аэт в последний день рождения. Оказалось, "Джэн Эйр" на английском языке. Ну конечно, ведь Аэт учится в школе с языковым уклоном! Но сообщение, что к шестнадцатилетию ей подарили "Таинственный остров", подняло меня в собственных глазах: я-то прочла его уже в четвертом или пятом классе. В тот раз я сказала Аэт в утешение, что к ее шестидесятилетию отец, возможно, успеет перенести в комнату дочери половину своих книг.

Стийна вытаскивала то одну, то другую книгу с полок Аэт и уголком глаза поглядывала на меня. Видимо, она поняла мою медлительность.

Тепловатый пакет, попавший мне под руку, когда я запихивала в сумку свое «кхаки», повернул мои мысли совсем в другую сторону. Вечная спутница тети в ее путешествиях, окаянная зашморенная курица напомнила мне, что с нею необходимо что-то предпринять. Улучив момент, когда Аэт и Стийна не смотрели в мою сторону, я сунула курицу на шкаф. Вот будет потеха дней через десять, когда Аэт вернется! А может, в отсутствие Аэт курицу найдет ее мать, или — еще эффектней — сам великий писатель Паррест, который не сможет разгадать потрясающую загадку обернутой фольгой зашморенной курицы, иначе как написав об этом новеллу.

 - Пожалуй, можем потихоньку трогаться в путь, — сказала я, и настроение у меня поднялось.

 - А-а, ты готова, — обрадовалась Аэт. — Тогда пошли.

Стийна бросила на книжные полки последний тоскующий взгляд и тоже была готова к путешествию. Аэт разрешила мне оставить зонт на хранение у нее дома.

 - Страшно хочется есть, — пожаловалась Стийна. — Пожалуй, по дороге надо будет заскочить в какую-нибудь столовую или в кафе.

Аэт приоткрыла наружную дверь и предложила:

 - Возьми с собой печенье у меня в комнате! Оно все равно зачерствеет до моего возвращения.

Ну вот, человек голодает, а я за здорово живешь оставляю на шкафу целую курицу!

 - Тебе-то что там нужно? — удивилась Аэт, когда и я ринулась вслед за Стийной.

Еще не хватало, чтобы она сочла меня воровкой!

 - Курицу, — ответила я честно, хотя и покраснела. — Свою курицу, если хочешь знать. Или ты собираешься утверждать, что вы храните зашморенных кур на книжном шкафу?

Аэт пожала плечами, а Стийна и вовсе ничего не поняла. Роковая курица вернулась обратно ко мне в сумку.

 - По крайней мере до трамвайной остановки нам по пути, — сказала Аэт, запирая дверь.

Выйдя на улицу, мы все трое молчали. Мне вспомнился один рассказ отца. Когда он был дошкольником, соседский мальчишка постарше спросил его: "Хочешь увидеть Ригу?" Отец, конечно, хотел. Тогда соседский мальчишка сказал: "Могу показать!" Он стал позади отца, схватил его за уши и приподнял над землей, говоря: "Ну смотри на свою Ригу!" Отцу было жутко больно, уши чуть не оторвались. "Вот тебе Рига!" — злорадно сказал мальчишка и побежал домой. Отец рассказывал, что уши еще долго болели и были красными…

Я не стала пересказывать другим эту историю — среди моих сверстников сейчас не принято твердить: мой отец, моя мать… Просто мне показалось, что и меня вот так же жестоко надули, пообещав показать Ригу!