Раньше, когда мы жили в школе и мама там работала, меня часто брали с собой на уроки, где рисовали, пели, играли в «кошки-мышки» или в «последнюю пару». Особенно замечательными были перемены, когда все дети парами прогуливались в зале по кругу. Тогда девочки постарше часто брали меня ходить с собой, а иногда кружили или даже делали «самолёт». Игры в самолёт я немного боялась, потому что меня брали за одну руку и одну ногу и кружили вокруг себя так, что ветер свистел и рисунок паркета только мелькал перед глазами. Когда я опять становилась на пол, голова ещё долго кружилась, а ноги вели туда, куда сами хотели. Иногда, когда тате делалось скучно в канцелярии, он выходил к детям на большой перемене и открывал крышку фисгармонии.

— Для разнообразия будем водить какой-нибудь хоровод, — кричал он на весь зал и начинал играть, сам при этом подпевая:

Девочки сразу брались за руки и тащили мальчиков с собой. Некоторых мальчиков выталкивали в центр круга и вешали им на шею или поясок от платья, или ленту для кос. И когда пели «Я тебя свяжу сосватаю», те, кто были внутри круга, накидывали пояски-ленты на тех, кто шёл в хороводе, а когда пели фразу «И возьму тебя себе!», затаскивали кого-нибудь в круг и начинали с ними танцевать большими шагами:

Иногда накидывали поясок и на мою шею и затаскивали в круг танцевать. Тогда надо было быть осторожной, потому что какой-нибудь мальчик постарше вёл свою партнершу в танце по скользкому полу зала так быстро, что мог тебя толкнуть и свалить на пол, если нечаянно попадёшься им под ноги.

Некоторые игры были безопаснее, например, «Один к одному», «Кто в саду?» или «Один хозяин взял себе жену», но зато «Мы рожь пойдём косить» становилась в конце совсем дикой: сначала спокойно маршировали парами по кругу, затем шли, скрестив руки на груди, и пели: «Я ищу, и ты ищешь, и каждый ищет своего», но при словах «Я нашёл, и ты нашла» начиналась жуткая сутолока, и каждый хватал кого-нибудь, потому что никто не хотел остаться без пары, чтобы о нём не пели: «Кто нерадив, останется один!»

Иногда тата играл настоящую танцевальную музыку, и тогда девочки танцевали вальс или фокстрот друг с другом. Но без пения фисгармония звучала слабовато: это был старый инструмент, и некоторые клавиши вообще не издавали звуков.

С тех пор, как нас из школы переселили в «нижний дом», тата больше не брал меня с собой в школу. Потому что это не нравилось директору — тёте Людмиле. Да и у таты было теперь в школе и дома работы больше: поскольку мама была теперь только дома, тата в придачу к урокам взял на себя ещё и бухгалтерию. «Бух» на неэстонском языке означает книга, но бухгалтерия, по-моему, никакого отношения к книгам не имела: тата всё время только сидел, уставившись в какие-то бумаги, и время от времени для разнообразия щёлкал костяшками на счётах. Танцевать под это щёлканье было невозможно, и, к сожалению, счёты не годились, чтобы на них катиться, это я сразу выяснила. Хотя длинные ряды костяшек, похожих на круглые пуговицы в коричневой раме, были очень забавными и вертящимися, но на полу они сразу перестали вертеться, когда я с разгону прыгнула на них, решив проехаться по комнате. Я тут же — трах! — шлёпнулась и села, сильно ударившись попкой. Было больно, будто села на ежа! В придачу меня ещё и отругали, потому что две пуговицы со счётов оказалась слабее моей попки и разломались пополам.

Теперь тата больше не играл на фисгармонии во время больших перемен, потому что теперь он спешил домой, посмотреть, как там я — мало ли что может случиться с ребёнком за долгий день. Но разве могло что-нибудь случиться? Однако было здорово, когда тата прибегал домой, и мы вдвоём ели хлеб с молоком и могли немножко поговорить. Скучно мне не было — ведь у меня были цветные карандаши и тетрадь для рисования, книжки с картинками, Кати и Сирка и в придачу ко всему Ноги и Кота, но никто из них говорить не мог, и порой делалось грустно, оттого что я одна должна была говорить за всех.

С карандашами я, кроме рисования, играла в разные игры. Например, в такую, что розовый, жёлтый и голубой — хорошие дети, а коричневый, чёрный и тёмно-синий — плохие. И тогда хорошие и плохие начинали спорить, а иногда бегали наперегонки или играли в школу… Светлые карандаши говорили звонкими голосами, а у тёмных были низкие и злые голоса.

С Ноги и Кота в холодное время играть было труднее, потому что для этого надо было снять тапочки, потом носки и чулки — и при этом резинки для чулок устраивали разные неприятности. Ноги и Кота я обнаружила уже давно, когда мы жили в школе и я не умела бояться темноты. Однажды, когда мама с папой вымыли меня в кухне в ванночке и перенесли в комнату, в мою постель, а сами ушли на нижний этаж в сауну и были там жутко долго. Мне они сунули в руки погремушку — такую дурацкую штуковину, которая, наверное, могла веселить взрослых, но для меня это было ничто. Будь здоров! Ну какой смысл трясти болтающееся на этакой ручке яйцо, у которого одна половина красная, а другая синяя — неужели только для того, чтобы слушать какое-то тарахтение внутри этого яйца: крып-крып-крып? В первые раза два, это могло, пожалуй, вызвать интерес, но он сразу пропал, когда мне удалось разломать яйцо пополам, и оттуда выпала маленькая кучка сморщенных сухих горошин. Большинство из них подобрали с пола, и половинки погремушки аккуратно склеили, но я брала её в руки только для того, чтобы доставить взрослым удовольствие.

Итак, я немножко потарахтела этой игрушкой-погремушкой, а сама всё время думала: что бы этакое можно было бы с нею ещё предпринять? Ведь теперь разламывать её не имело никакого смысла, потому что уже было известно, что внутри у неё нет ничего таинственного. Так, размышляя в кроватке, я заметила, что мои розовые пальцы на ногах словно хотят что-то сказать.

— Хочешь тоже поиграть с погремушкой? — спросила я у одной ноги.

— Упаси меня от этого! — воскликнула она. — Спроси у Коты, может, ей хочется.

Но другая нога возразила:

— Пусть Ноги гремит, если хочет, у меня и без того есть чем заняться!

Так я и узнала имена моих ног — Ноги и Кота.

Ноги и Кота — обе хотели попробовать, удастся ли им дотянуться до моего рта и сунуть в него большой палец. И дотянулись-таки! Затем я попробовала, какая их них сможет закинуться за шею. Обе смогли — как Ноги, так и Кота! Вот с ними мне уже не было скучно.

С ногами мне повезло: на икре Ноги была большая коричневая родинка, и я сразу поняла, что это лучшая из ног. Странное дело: обе ноги были более-менее одинаковой величины и по скорости более-менее равны, но Ноги следовало называть правой, а Кота левой ногой. С руками было сложнее — ни на одной из них не было никакой родинки, так что в зимнее время, когда я не могла рассматривать свои ноги, пришлось сначала долго возиться, пока я не выяснила, которая из рук правая, а которая — левая.

Ноги и Кота были ловкими, с ними можно было петь и даже играть в некоторые сказки — например, в «Красную Шапочку». Только говорить за них приходилось всё-таки мне самой.

Однажды, когда в школе была большая перемена и тата как раз, прибежав домой, достал из кладовки остатки щуки, которую мы ели вчера в обед, и Ноги, и Кота начали клянчить:

— Мы тоже хотим в школу. Тата, возьми нас с собой!

— Что ты сказала? — удивился тата. — Сделаю тебе ещё один бутерброд, но ешь осторожно, у щуки много маленьких косточек!

— Мне вообще есть не хочется. Но Ноги и Кота хотят пойти с тобой!

Тата поднял голову.

— Ноги и Кота? Давненько о них не было слышно. Скажи им, что скоро будет майский праздник, тогда они смогут потанцевать на паркете!

— Ноги и Кота грозились вообще уйти от нас, если ты сразу не возьмёшь их с собой в школу!

Тата усмехнулся:

— Тогда будет жуткое дело! Ведь без Ноги и Коты Эмиль Затопек не сможет бежать наперегонки с Пааво Нурми…

Некоторое время тата задумчиво жевал свой кусок рыбы и затем сказал:

— Ладно! У меня следующий урок в пятом классе рисование, так что Ноги и Кота могут пойти со мной, если пообещают, что будут сидеть в классе тихо, как мышки. И пусть возьмут с собой тапочки!

Ноги и Кота согласились с условиями таты, и я поспешила принести верхнюю одежду.