В этот раз день рождения дедушки был скучнее, чем когда-нибудь раньше. Ножи и вилки сонно постукивали по тарелкам, и, похоже, ни у кого, кроме дедушки, не было аппетита, и никто не начинал разговора. Правда, дядя Март, который вместе с тётей Идой приехал из города поздним автобусом, вошёл в комнату с весёлым видом и запел поздравительную песню, но когда тёти сообщили ему нашу новость, он тоже умолк и, сидя за столом, только иногда покачивал головой и бормотал себе под нос: «Ну и дела! Чёрт знает что!»

— Поднимем бокал за здоровье новорожденного! — сказал тата, выпил до дна рюмку водки и, не долго думая, снова её наполнил.

— Послушай, послушай! — подала голос тётя Анне. — Раньше ты, брат, был абсолютным трезвенником! Помнишь, когда мне исполнилось двадцать пять, ты даже не выпил за моё здоровье. А ведь был хороший ликёр — ещё эстонского времени. А теперь опрокинул подряд две рюмки «Московской особой»!

— Времена такие… Московские, особые, — горько усмехнулся папа.

— Заешь мяском, тогда не опьянеешь, — посоветовал дядя Отть, сидевший рядом с тётей Лийли и не произнесший до этого ни слова.

— Водка — напиток сильных мужчин, — провозгласил дядя Март.

— Ты, Магт, больше не пей, — распорядилась тётя Ида, не выговаривавшая «р», и поставила пустую рюмку дяди Марта на стол вверх ножкой. — А то нас в автобус не пустят.

Дядя Март взял рюмку, перевернул её обратно и протянул папе, чтобы он её наполнил.

— Мужчина знает, что делает!

Дедушка положил на пустую тарелку вилку и нож крест-накрест и со счастливым видом объявил:

— Спасибо тому, кто дал желудок, а уж поесть всегда что-ни-будь найдётся.

— Папа, ну какой ты всё-таки! — сказала тётя Лийли с укором.

— У других большое горе, а ты со своими присказками!

— Не знаю, откуда возьмётся для тебя свиное жаркое, если мы с Лийли не привезём мясо с базара из города, — огрызнулась тётя Анне. — Попробуй прожить на пенсию! Сейчас столько полуголодных стариков. Старушки приходят к нам в парикмахерскую, предлагают серебряные ложки и хрусталь, чтобы купить кусок хлеба! Ты и понятия не имеешь, сколько стоит сейчас мясо на рынке!

— Если не будет мяса, будем есть рыбу, — сказал дедушка. — Нет рыбы — будем есть картошку. Но вот если бы у тебя желудка не было, нечего было бы и говорить ни о свинине, ни о куриных яйцах. Так что первым делом — спасибо Отцу небесному за то, что дал желудок!

Дедушка встал и, откашлявшись, прочистил голос:

— Видите ли, молодёжь, я жизнь повидал и могу вам сказать, что если грустить — добра не нажить. Разве Эстонская Республика появилась бы, если бы наши мужчины после Первой мировой войны только сидели бы понурившись и плакали, что ландесвер наступает и красные русские хотят наложить на нас свою лапу? Ведь и тогда людям нелегко было, но слезами Освободительную войну не выиграли бы! Помните, наверное, какое бедное время было в республике вначале — маме нечем было вас кормить, кроме как картошкой с соусом, когда возвращались из школы, а чтобы сделать соус, она кофемолкой перемалывала в муку макароны.

— Такого вкусного соуса, какой мама делала, я в жизни больше не пробовал, — похвалил соус дядя Март.

— А я помню, папа, как ты мамину беличью меховую ротонду продал, — усмехнулась тётя Анне. — Такая красивая была… до самого пола…

— Да, повидали мы и бедные времена, и богатые, но воров, убийц и коммунистов в нашем роду не было, и по-настоящему мы никогда не голодали. Неужели вы думаете, что Сталин расстроится, если эстонский народ вымрет от горя? Дудки! Это только вода на коммунистическую мельницу! Надо есть, пить и радоваться, что душа в теле. Сейчас ещё не время выступать против русских, но когда это время наступит, надо быть сильными! Потому что американский дядюшка Сэм так этого не оставит.

В уголке глаза у дедушки появилась маленькая слезинка. Он стёр её рукой и поднял рюмку.

— В старину эстонцы говорили: «Пусть мужчина ест — будет сильным, пусть выпьет — будет смелым!» Выпьем за здоровье тех, кого сейчас нет с нами! Им будет легче оттого, что мы тут будем смелыми и сильными!

— Браво, папа! — воскликнула тётя Лийли и захлопала. — Я и не знала, что ты такой оратор!

— По-по-по стопочке, по маленькой мы можем пропустить… — запел дедушка высоким голосом, и остальные, вдруг обрадовавшись, подхватили:

Я этой песни раньше не слыхала и теперь старалась запомнить её слова. Интересно, сочла бы мама эту песню подходящей для хорошего ребёнка или песней хулиганской? Некоторые песни, которым я научилась от папы, мама считала совсем не подходящими для детей.

— С песней забываются заботы! — подала я голос, когда взрослые опять взялись за вилки и ножи. Мама иногда говорила так, когда начинала учить меня новой песне.

Все засмеялись, только тётя Ида посмотрела на меня исподлобья — она не любила пения.

— Видишь, папа, у тебя растёт наследница мантии! — сказал дядя Отть, посмеиваясь. — Маленький оратор!

— Что значит мантия? — спросила я шёпотом у таты.

— Такая накидка, вместо пальто, — быстро объяснил он.

— Не хочу я дедушкино пальто, оно большое и некрасивое!

Тата поперхнулся от смеха и затем успокоил меня:

— Да речь и не о пальто, оно дедушке и самому нужно. «Наследница мантии» говорят в переносном смысле, если дети наследуют какие-нибудь качества своих предков.

— Ага! — Я не стала больше приставать к папе, хотя его последнее объяснение встревожило меня ещё больше, чем возможность получить дедушкино старое длинное пальто. Ну разве не ужасно, если в одно прекрасное утро на меня из зеркала глянет большеносое, как у дедушки, лицо! И разве завяжешь ленты на волосах, если волосы будут как у дедушки — только на затылке и за ушами?

— Знаешь, — шепнула я тате, — пусть я буду лучше Эмиль Затопек, ладно? Я могу и бегать, если иначе нельзя, только чтобы не было этого жуткого пальто и большого носа!

Тата рассеянно улыбнулся и встал.

— Дорогие присутствующие! — начал он торжественно. — Мы собрались здесь не только, чтобы есть и пить…

— А чтобы и поиграть в индейцев! — перебив его, крикнула я.

Тата засмеялся. А дядя Март сказал серьёзно:

— Маленьким детям сейчас выступать не время! Знаешь, когда могут говорить маленькие дети? Когда курица писает!

— Хм… — Я задумалась и сказала: — А мама меня учила, что говорить за столом во время еды о письках и какашках неприлично!

— Получил! — Тётя Лийли прерывисто засмеялась. — Этот ребёнок за словом в карман не лезет!

Тётя Анне позабыла свою сердитость и присоединилась к тёте Лийли:

— у неё верхние зубы появились раньше, чем нижние. Из таких всегда вырастают языкатые.

— Главное, чтобы она при эмгебешниках не была слишком газговорчивой, — серьёзно сказала тётя Ида. — А то мы завтга все окажемся за решёткой!

— Давайте лучше запоём песню, — предложил дедушка. — Жалко, что ты, парень, не принёс с собой гитару, петь под гитару — совсем другое дело!

А тата уже вспомнил новую песню:

Эту песню знала и я и подхватила вторым голосом вместе с взрослыми припев:

Этот «ридирай» ничего не означает, просто это слова песни, но папина родня пела их так воинственно, словно все они хотели отправиться индейцами в военный поход. Потом запели обычными голосами:

И опять началось это очень воинственное ридирайство.

Странно дело — обычно я не выношу слишком громкого голоса: если, например, люди ссорятся, у меня свербит в животе и к горлу подступает плач. Но воинственный крик папиной родни вызвал у меня такое чувство, что всё хорошо и будет ещё лучше — ридирай! — мы едим и пьём! Ридирай, наш род могучий! Риди-рай-рай-рай!..

Только почему-то меня начал одолевать сон. Я пробралась между стульями и залезла на бабушкину кровать. Совсем не страшно было лежать на кровати с серебряными шариками, когда взрослые пели «риди-рай!» и просили чернохвосточку лететь через земли и моря…