Зал гленд-холла был до отказа набит самой разношерстной публикой, а в глубине одной из дорогих лож, так, что их совсем не было видно из зала, сидели Алексей Кронин и Кайна Стан, разделенные небольшим столиком со скромным ужином. После того как было просмотрено несколько номеров из обширнейшей программы, Кайна спросила:

— Как вам здесь нравится, Алексей? — И, встретив откровенно недоуменный взгляд Кронина, засмеялась: — Нет-нет, я не о том, что происходит на арене. Я спрашиваю о самом помещении.

Кронин внимательно, несколько скептически огляделся и пожал плечами.

— Пожалуй, больше всего похоже на цирк.

— Цирк?

— Цирк. Я не знаю, как это называется по-далийски. В цирке такая же круглая арена и сиденья амфитеатром.

— Теперь припоминаю. — Кайна опиралась подбородком на руку. — В цирках выступают ваши любители-спортсмены, правда? Гимнасты, жонглеры, акробаты и много-много других.

— Верно. И еще там проводятся состязания любителей борьбы и ближнего боя.

— Я помню, — вздохнула Кайна, — но здесь ведь совсем другое.

Кронин усмехнулся:

— Да, здесь другое…

Арена гленд-холла была устлана удивительным ковром. Этот ковер был и произведением искусства, и настоящим чудом науки и техники. Он мог принимать все цвета радуги и их самые причудливые и пестрые сочетания. Он мог менять свою структуру, становясь то твердым, как доска, то упругим, как спортивный мат, то таким мягким и пушистым, что ноги актеров утопали в нем по щиколотку.

На этом ковре разыгрывались бесконечно однообразные по своей сути миниатюры, несмотря на разнообразие деталей и антуража. Под аккомпанемент оркестра со вставными вокальными, танцевальными и спортивными номерами на арене демонстрировался откровенный вульгарный стриптиз. Однако гленд-холл считался вполне благопристойным заведением и даже выступал как покровитель чистых искусств. Очень популярным было такое действо: во время любовной сцены появлялся соперник или соперница одного из партнеров, и тогда между противниками происходили настоящие спортивные схватки по тому или иному виду борьбы. Особенно выигрышным считался такой финал: томная девица активно вмешивалась в схватку, повергала наземь, а точнее сказать, на ковер обоих мужчин и, поставив одному из них ножку на грудь или на спину, в зависимости от его позы, презрительно заявляла, что она, настоящая женщина, не желает иметь дело с такими хлюпиками. Зрители громко смеялись, выкрикивали двусмысленности, не переходя, впрочем, известных рамок — за этим весьма бдительно следили несколько дюжих контролеров в униформе. Так что, по существу, гленд-холл лишь отдаленно напоминал собою традиционный цирк, скорее это была причудливая помесь цирка, ресторана и театра миниатюр со стриптизом, этакое типичное далийское варьете.

Кронину было скучно, к тому же у него из головы не выходил последний разговор со Снегиным и письмо Тура Хаасена.

— Потерпите, Алексей, — склонилась к нему Кайна, — в этой бочке дегтя будут и свои ложки меда.

— Да уж потерплю. Хотя если бы я знал заранее, что мед и деготь будут перемешаны в таких пропорциях, я бы уж как-нибудь постарался обойтись и без гленд-холла.

— Искусство требует жертв, так, кажется, говорят у вас? лукаво заметила Кайна. — Что поделаешь, в Даль-Гее нет таких серьезных организаций, как ваши консерватории и филармонии, жемчужины нашего искусства рассыпаны среди таких вот представлений.

— Скажите, — после некоторого колебания спросил Кронин, что интересного произошло в Даль-Гее за последние дни?

— А вы разве не слушаете сообщений и не читаете прессу?

— Да как вам сказать, пресса говорит далеко не обо всем, что случается в жизни.

Кайна испытующе взглянула на него, и ему показалось, что она собирается сказать ему что-то важное. Но она лишь положила длинные прохладные пальцы на его руку и вполголоса посоветовала:

— Посмотрите внимательнее этот скетч.

— А это мед или деготь? — улыбнулся Кронин.

Кайна задумалась.

— Пожалуй, и то и другое. Но вы все-таки посмотрите.

Алексей послушался ее совета, но чем дальше смотрел, тем больше убеждался, что это все-таки деготь.

В спальню к молоденькой девушке попадал обезьяноподобный грабитель. На диво сложенная девушка, почему-то почивавшая в купальном костюме, с удивительной ловкостью ускользала от пытающегося ее схватить громилы. Это была своеобразная акробатико-театральная сценка, не лишенная профессионального мастерства и изящества, но не более того. Кончилось все так, как и должно было кончиться в благопристойном гленд-холле. Грабитель споткнулся, упал, запутался руками и ногами в ножках стула и никак не мог освободиться. Причем это неожиданное пленение, вызвавшее гомерический хохот зала, выглядело совершенно натуральным.

Когда незадачливого громилу унесли с арены вместе со стулом, девушка легко и непринужденно исполнила стремительный танец освобождения, радости и счастья — нечто среднее между условными па классического балета и фигурами акробатики. Все было сделано на одном дыхании, четко и безупречно.

Закончив свое упражнение-танец высоченным сальто, девушка убежала за кулисы, а притихший было зал заревел и загрохотал. Кронин, забывшись, чуть не захлопал, по земному обычаю, в ладоши, но вовремя удержался. А зал все неистовствовал.

— Знаете, — сказал Кронин, поворачиваясь к Кайне, когда артисты скрылись за портьерой и арену стали готовить к следующему номеру, — мне показалось, что они любят друг друга.

— Это правда, — ответила молодая женщина, — но как вы догадались об этом?

— Да это ясно из их заключительных выходов.

Кайна в сомнении покачала головой:

— Об этом вовсе не легко догадаться. Настоящая любовь встречается редко даже среди пар, которые подходят друг другу, а ведь эти почти несовместимы.

— Как несовместимы? — не понял Алексей.

— Он урод, а она — красавица.

— А они не муж и жена?

Кайна медленно повернула к нему голову, удивленно спросила:

— Муж и жена?

Теперь и Кронин непонимающе смотрел на нее, потом спохватился:

— Простите, совсем забыл, — голос его звучал виновато, что у вас в Даль-Гее нет семьи: ни жен, ни мужей и даже детей нет.

— Семьи у нас нет, это правда, но дети… — Кайна чуть улыбнулась, — дети у нас есть, как же иначе? Только воспитывают их не родители, а государство. Никакие родители не могут дать детям такого воспитания, какое дает им государство. Ну, а если кто-нибудь уж очень любит детей, он может работать с ними учителем или воспитателем. Он может посвятить им всю свою жизнь. — И, помолчав, добавила: — По-моему, и на Земле дети нередко воспитываются отдельно от родителей. Особенно, — она осторожно прикоснулась к руке Кронина, — у вас, космонавтов.

— Да, — согласился Алексей, — но это временно. Еще несколько решительных шагов в технике, и наши космокорабли обретут абсолютную надежность. И тогда мы будем странствовать по Галактике не и одиночку, а семьи вместе с детьми.

— Что-то не пойму. Вы о чем?

— О разном, и о семье тоже.

— О семье?

— Да, и о семье. Двое — на всю жизнь. Что вы смеетесь. Любовь приходит и уходит, а они не вольны в этом. Двое узнают друг друга все больше и больше. Не совсем приятные слабости, не совсем мелкие недостатки, много такого, о чем не говорятся вслух. А жить все равно надо вместе. Наверное, это очень трудно, и нужно много терпеть.

— Есть разные люди, Кайна.

— Да?

— Как и птицы, — улыбнулся Алексей. — Вот на Земле — есть красивые большие птицы — лебеди. Они живут парами. Одна пара на всю жизнь. И если лебедушка гибнет, то лебедь взлетает высоко в небо, а потом складывает крылья…

— Не надо, Алексей. Я знаю эту красивую сказку.

— Это не сказка.

— Разве дело в этом? Когда я первый раз увидела этих волшебных птиц и услышала об их странной верности, я заплакала. А я не люблю плакать, Алексей. — Она взглянула на него грустными глазами. И предложила: — Давайте лучше послушаем. — Кайна все успевала: и говорить и следить за ареной. — Это настоящий артист.

Артист, о котором сказала Кайна, оказался музыкантом, играющим на триоле — старинном далийском инструменте, чем-то напоминавшем земную флейту или рожок. Это был настоящий виртуоз. Он играл на триоде неожиданные и прекрасные мелодии, полные журчания, звона и свиста, похожие на пение птиц. Он играл высоко под куполом холла, раскачиваясь на трапеции, то в стойке на голове, балансируя раскинутыми в стороны ногами, то повисая на одной руке на двадцатиметровой высоте. Он играл вдохновенно, но у Алексея временами перехватывало дыхание: музыкант был не молод, и чувствовалось, как ему трудно и страшно. Кронин опустил глаза и молча сидел, отрешившись от окружающего. Рука Кайны легла на его руку.

— Я хочу спросить, знаете ли вы, что недавно загадочно исчез ваш консул, Тур Хаасен?

Кронин помрачнел.

— Знаю.

— А ведь открыто об этом не сообщили.

Алексей согласно кивнул и пояснил:

— Тур Хаасен — один из моих друзей, поэтому консульство уведомило меня о случившемся.

Кайна недоверчиво посмотрела на него.

— Он ваш друг?

— Да, и довольно близкий.

— Это очень странно, — отведя глаза в сторону, проговорила она.

— Почему?

Кайна отрицательно покачала головой:

— Я не могу сказать вам этого.

— Но почему? — искренне удивился Кронин.

— Наверное, у каждой цивилизации есть свои тайны, Алексей, — мягко сказала она. — Не личные, а всеобщие. Отдельные люди не вправе ими распоряжаться. Не могу и я.

— Но у нас нет тайн! Мы ничего от вас не скрываем.

— Они есть, просто вы не подозреваете об их существовании. Разве обо всем вы говорите вслух? И разве не храните вы в глубокой тайне некоторые свои личные желания? — Молодая женщина, точно извиняясь, прикоснулась к его руке. — Чтобы полностью раскрыться друг перед другом, надо стать близкими друзьями. А разве можно сказать это о далийцах и землянах?

— Если бы вы сделали хоть несколько шагов навстречу, многое бы изменилось.

Кайна вздохнула:

— Иногда один совсем маленький шаг — лишний. За ним последует падение в пропасть. Поверьте, Алексей, чрезмерная откровенность далеко не всегда способствует взаимопониманию.

— А скрытность тем более.

Она покачала головой.

— Скрытность — это как одежда. Некоторым она совсем не обязательна, а другим необходима.

И все-таки Кронин чувствовал, что Кайне очень хочется рассказать ему о той, пока еще непонятной, таинственной для землян стороне далийской жизни, которая нет-нет да и проглядывала за внешним благополучием города-государства. В то же время он отчетливо видел, что Кайну почему-то пугает возможность такой откровенности, и она изо всех сил старается оттянуть ее.

— Вы мне не верите? — спросила молодая женщина.

— Не верю — не то слово.

Она наклонилась к нему.

— Представьте, Алексей, что судьба привела вас не в Даль-Гей, а в Древний Рим. Не удивляйтесь, во время гастролей я познакомилась с историей Земли. Так вот, вы попали в Древний Рим, в великий город юристов, ученых, поэтов и архитекторов. Вы любуетесь храмами, дворцами, дорогами, мостами, фонтанами. И вдруг будто пелена спадает с ваших глаз: вы узнаете, что все это совершенство создано буквально на крови и на костях других людей — рабов, которых и за людей не считают. Вы узнаете о бесчеловечном гладиаторстве, об оргиях развращенной, пресыщенной аристократии! — На бледных щеках Кайны проступил румянец. — Ведь вы возненавидели бы римлян! Особенно после того, как узнали бы, что им нравится их образ жизни. Но разве они виноваты в том, что не знали ничего лучшего, что именно их выбрала слепая эволюция своими жертвами. И разве далекое будущее не вспомнит о них не только с отвращением, но и с пониманием?

Кайна замолчала. Молчал и Кронин, пораженный ее необычной горячностью.

— Кайна… — начал было он.

Молодая женщина остановила его легким жестом. И уже обычным спокойным тоном сказала:

— Не относитесь серьезно к моим словам. Я иногда бросаюсь в дебри философских рассуждений, а это вовсе не моя стихия. — Она заглянула Алексею в глаза. — Так и быть, я помогу вам отыскать Хаасена. Только будьте осторожны. И не вините меня, если встреча с ним доставит вам не только радость, но и горе.

— Вы говорите загадками.

— Что поделаешь? — вздохнула она. — Жизнь наша — сплошная загадка от начала и до конца.

— И разве это не прекрасно? — улыбнулся Алексей.