Мой товарищ Коля рассказывал мне. Другой товарищ Пашка назвал Колю Мыслителем. За отдельные неожиданные высказывания и за стихи. А то, что Коля рассказывал мне, происходило на глазах у всех. После завтрака часть курящих курсантов имела несколько минут на перекур, и перед началом занятий находилась в курилках. Мимо шли на работу молоденькие машинистки машбюро. Компьютеров тогда не было. Но было естественное внимание курсантов к девушкам-машинисткам. А Николай подбегал к одной из них и передавал ей свои рукописные стихи. Иногда какая-то из машинисток подбегала к нему и брала у него стихи. И они печатали его стихи. Николай рассказывал о первом впечатлении от печатного листа. У него случилось якобы головокружение вокруг Земли от своих печатных стихов. Это был взрыв неизвестного нам гормона счастья, объяснил он. Но не в этом соль рассказа Николая. В другом. Он отсылал свои печатные стихи невесте. Каждый день по стихотворению. И вот однажды, когда невеста стала его женой, он попросил:

– А дай-ка мне мои письма, я хочу почитать свои стихи!

А жена ответила:

– А их нет. Я разжигала ими голландку…

– Как!!! – вскричал мой потрясённый товарищ. Наверное, в нём взорвался другой тоже неизвестный нам гормон трагедии.

Жена оправдалась:

– А я и своими тоже… – Убийственное оправдание. О её-то стихах, как раз, никто и не знал.

Это было потрясением для Николая ещё и потому, что в его родовой семье был обычай хранить любые приходящие бумаги: квитанции, письма, газеты. И тут такая драма. Коля несколько дней болел от горя. Сжечь столько писем. Столько стихов за годы! Одно из стихотворений он показал мне. И подарил его на память. Я тоже был потрясён, но его откровенной юношеской образной свежестью. Юношеской пронзительной страстью.

– В последних стихах была твоя невеста? – беседовали мы с Николаем.

– Там была другая девушка. Уступи она мне тогда, я бы женился на ней… – грустно вздохнул Николай.

– Как же эти-то стихи жена не сожгла? – спросил я его.

– Они лежали в книге, которую жёны никогда не читают. Это был «Устав гарнизонной и караульной служб Вооружённых Сил СССР». Если я однажды положил бы туда заначку, то и сам не нашёл бы её, так как знал Устав наизусть… О заначке для сравнения А не открывал по этой причине. Открыл нечаянно, а они тут…

– И как сложилась ваша жизнь? – последний вопрос к товарищу.

– Прожив с нелюбимой женой пятьдесят лет, мы с опозданием развелись.

– А судьба той девушки из стихов? – самый последний-последний вопрос.

– Она тоже в разводе. Приходит в гости. Предлагает жениться. А я выгорел, мне уже нечем любить… – грустно сказал Николай, как бы подводя печальный итог жизни несостоявшегося Мыслителя. Такова присказка. Теперь сама сказка сохранившейся юности, не сожжённой бывшей невестой Николая в его единственном сохранившемся стихотворении.

Дорожка полевая

Люблю дорожку полевую, люблю холодную росу. Однажды ночь напропалую пленял я девичью красу. Плелась дорожка кривобоко, слова спадали по устам; Она не верила намёкам, игриво била по рукам. Слова спадали, ярко рдели, слова крупнее были звёзд; Мы сами звёздами горели, и целовались с ней до слёз. Мерцали звёзды слеповато, дорожка путалась в ногах; И ночь никак не виновата, когда смятение в сердцах. Стыдливо звёзды разбежались, и на дорожке темнота; И руки пламенно метались, отпор нигде не находя. Поток бурлящий отклонила, не надо, милый, по-те-р-пи! Она всю жизнь остановила, не приняла моей любви! Сбежались звёзды и глядели, дорожка стыла под ногой, Язык и руки онемели, хоть окропляйся той росой. Прошу дорожку полевую, добром сказать мне, не тая, Ну почему, ну почему я, с ней не сгорел тогда дотла? Люблю дорожку полевую, и обязательно в росе. О ней ночами я тоскую, на ней я мучаюсь во сне…