Есть на протяжении культурного мира пункты, в которых на небольшом пространстве в течение веков накоплялись духовные сокровища нации и которые отражают все стороны, все характерные особенности создавшей их цивилизации. При жизни нации они являются её средоточиями, святынями, потом, для нового мира они делаются красноречивыми свидетелями великого прошлого, грандиозными музеями славной старины. Таковы для древнего классического мира Акрополь и римский форум с Палатином и Капитолием, для Западной Европы — Лондонский парламент с Вестминстерским аббатством, для Христианского Востока — его последнее слово и завершение, Московский Кремль. Но ни одно из этих созданий национального гения не может по грандиозности, богатству и, конечно, древности, идти в сравнение с тем, что представляют собою египетские Фивы, бывшие священным средоточием древнейшей человеческой культуры в течение многих веков. Нигде на земном шаре нельзя найти такой значительной площади, до такой степени изобилующей великими памятниками глубокой древности. До сих пор на поверхности земли сохраняют своё грандиозное великолепие остатки великих храмов, имевших тысячелетнюю историю и представляющих образцы разнообразных художественных типов, служивших различным религиозным целям. Под землёй до сих пор из своих гробничных дворцов беседуют с нами создатели этой блестящей цивилизации, цари, их сподвижники и простые подданные до самых низших слоёв населения включительно; мы узнаём их деяния, верования, чаяния, они говорят нам о своих успехах, радостях и бедствиях. Самая почва великого города до такой степени насыщена произведениями своей необычайной по богатству и интенсивности культуры, что найденным наполнены музеи и частные собрания Каира, всей Европы и Америки, и всё ещё этот рудник представляется неисчерпаемым. Будучи созданием нации, исключительно одарённой в художественном и религиозном отношениях, притом в период наибольшего расцвета её духовных и материальных сил, когда она была и в политическом отношении первой в мире, великий град Амона представляет исключительное явление в истории, тем более, что благоприятные климатические условия Верхнего Египта обусловили сохранение его памятников, несмотря на политические погромы, смену владык, языков, религий.

Для самих египтян Фивы были вечным городом, по преимуществу олицетворением их культуры, религии, политического могущества, «градом великим, могучим, победоносным, владыкой победоносного оружия, владыкой всех градов». Фивы — сияющий град Вседержителя, божественное око Атума, око Ра. Фивы могущественнее всех градов — они отдали землю победой единственному владыке. С тех пор, как взялись за лук и стали направлять стрелу, было невозможно с ними бороться. Все города восклицают, ибо Фивы — их повелитель, сильнейший, чем они. И Ра, войдя… (возгласил): «Фивы переживут пределы прошедшего и будущего», — так он изрёк о них. «Преисподняя ликует — никто их не утесняет; небо веселится — никто на них не наступает и их не разрушает, бездна торжествует — никто их не лишает сокровенности…» Так пел египетский религиозный поэт, торжествуя победу традиционной религии Амона фиванского над ересью, и эта песнь может служить образцом многих выражений благоговения египтян к своему духовному средоточию, своей национальной святыне. До нас дошли и другие образцы подобных песен. Но не одни египтяне пели о Фивах; пророк Наум (по евр. тексту) восклицает, обращаясь к Ниневии: «разве ты лучше Града Амона, что между реками, окружён водою, которого оплот море? Эфиопия и Египет с бесчисленным множеством служили ему…» А Гомер (или его читатель) приводит, как всем известный пример хранилища сокровищ,

И в настоящее время, когда огромная площадь древней столицы занята или развалинами, или гробницами, или селениями, носящими новые имена, население, успевшее дважды переменить религию и язык, не могло забыть древнего величия, и до сих пор видит по ночам золотую ладью Амона и обилие золота в храмах, на священном озере, до сих пор совершает процессии, ведя ладью погребённого в луксорской мечети, в почве древнего храма, мусульманского святого Абу-ль-гаггаджи, заменившего в его сознании Амона, до сих пор под сенью храмов ходят приведения, имеющие виды древних божеств.

В истории Египта Фивы и Амон, как известно, выступают сравнительно поздно. Они моложе не только Иераконполя, Буто и Абидоса, но и Мемфиса. Но культурная жизнь началась здесь давно. Геологи, палеонтологи и исследователи первобытных культур давно обратили внимание на изучение Фиванской местности; и мы уже имели случай ознакомиться с их выводами, а также указать на то, что уже на заре египетской государственности в фиванской области появляется замечательная царская гробница. В 1904 г. Лергэнь нашёл среди сотен вотивных статуй в карнакском тайнике, куда они были сокрыты, вероятно, вследствие переполнения двора, несколько, относящихся к Древнему царству III-V династий, между прочим, царей Усернира и Сахура, что указывает и на существование в это отдалённое время Карнакского храма, который, хотя и в скромном виде святилища небольшого города, всё же пользовался известностью и привлекал.

Когда во вторую половину эпохи Древнего царства поколебалась прочность центральной власти и Египет стал обнаруживать признаки распадения, выступают местные центры со всеми богами и владетелями. Начинается эпоха египетского феодализма, в которой Фивам суждено было выступить на передовую роль. Только сравнительно недавно мы узнали, что и до XI династии, давшей Египту фараонов-объединителей, в области Фив были свои князья. В 1895 г. Newberry нашёл в фиванском некрополе, в скале к юго-западу от Ассассифа небольшую гробницу из двух малых, грубо высеченных покоев, бедно расписанных и имеющих барельефы, напоминающие по исполнению ассуанские времени VI династии (например, гробницу Хирхуфа). Изображения те же, что и в других гробницах эпохи — князь с семейством и приближёнными у жертвенного стола; его охотничьи собаки с ним; он присутствует при рыбной ловле и охоте, он смотрит на свои стада, пред ним играют три женщины на арфах и танцуют; писцы считают мешки с зерном, направляемые в житницы и т. п. Словом, всё то, что и в других феодальных владениях этого времени VI династии. В кратких надписях князь, по имени Иха, назван «единственным семером, херихебом, великим главой области, таинником всех сокровенных слов, доставляемых в область, начальником дружин (?) области, пребывающим в сердце царя во главе обоих берегов его, первым по фараоне, жрецом “Инмутефом”, областным судьёй, начальником двух житниц». Эти титулы носили в то время и другие «номархи», феодалы Египта. Из богов Ихи ставит себя в связь с Монту «Владыкой Ермонта», Осирисом бусирисским, Птах-Сокаром. Его жена Ими, кроме того, называет себя «известной царю, жрицей Хатхор, владычицей Дендера». Амона среди богов нет, Монту продолжает стоять во главе нома, упоминается и Хатхор, владычица Онта (Дендера), как бы в параллель к южному Ону-Ермонтр. Титул «начальника двух житниц» указывает на заведывание казённым хлебом и на роль фиванской области в снабжении им двора. Интересны имена, упоминаемые в надписях. Иха — частое имя этого времени; Хнемфуху, один из слуг, носит имя царя Хеопса; имя другого — Интефс уже напоминает последующие фиванские имена, а также имена ермонтских номархов времени, переходного от Древнего царства к Среднему, времени смут и распадения. Так, один из владетелей Ермонта, Иниотеф (чтение не вполне установлено) в надписи, попавшей через Луксор в Берлинский музей, говорит: «наследственный князь, князь, царский казначей, единственный семер, начальник жрецов Иниотеф; рождённый Миитой». Говорит князь Доми Монту (Ермонту): «Я нашёл святилища Духа князя Нехтинера разрушенными, их стены в упадке, статуи… не было никого, кто бы о них позаботился. Они были заново отстроены, их основание расширено, их статуи изваяны вновь… да выдаётся его место пред другими почтенными благородными. Я это сделал всё, чтобы имя моё было добро на земле, а память хороша в преисподней. Когда люди увидят это, да сотворят они ещё лучшее для меня по успокоении Духа моего в жизни». — Таким образом, и в Ермонте был свой владетельный род, дороживший традициями, был ли он в каком-либо отношении к тем Иниотефам фиванским, которые создали величие этого города? На это мы лишены возможности дать ответ, но общность имён указывает на близость владетельных фамилий в Фиванской долине. Подробности борьбы Фив с Севером — Мемфисом, Ираклеополем и Сиутом теперь достаточно выяснены, и притом, что весьма редко бывает, при наличности свидетельства с обеих сторон. К обстоятельным сиутским надписям служит дополнением материал, доставляемый древнейшими фиванскими некрополями.

«Князь, правитель крепости, начальник житниц Джари» говорит на своей стеле, найденной FI. Petrie в Курне в 1919 г.: «Послал меня Гор Уах-Онх, царь Верхнего и Нижнего Египта, сын Ра, Иниотеф, творец красоты, после того, как я сразился с домом Ахтоя к западу от Тиниса, ибо он послал вестников, чтобы князь дал ему ладью для защиты земли южан на всём её протяжении от Элефантины до Афродитополя к северу». Другой вельможа этого же Иниотефа, различные памятники которого нам и раньше были известны, по имени Тети, в большой надгробной надписи (в Британском музее), повествует: «Я провёл продолжительное время лет при величестве моего господина Гора Иниотефа, под властью которого приходилась сия страна к югу до… (?) к северу до Тиниса. Я был его слугой, его подданным, его подчинённым воистину. Он возвеличил меня, он продвинул вперёд моё место, он поместил меня соответственно склонности своего сердца во дворце… Казна была под моим управлением и моим перстнем с печатью, ибо я был избран для всякого рода хорошего, приносимого его величеству, моему господину с юга и с северной страны при всяком счислении для увеселения сердца в виде приношения страны сей в её целом (ибо от страха его убывает страна сия), в виде приношений князей и глав Красной земли, ибо от страха его убывают пустыни. Он поручил это мне, ибо знал превосходные качества моих способностей. И я докладывал об этом ему, и никогда ничто не ускользало из этого… благодаря обширности моих сведений…» Наконец, сам престарелый владыка этих двух вельмож оставил нам помеченный 50-м годом царствования на своей надгробной плите посмертный манифест, в котором говорит, что он «довёл северную границу до Афродитополя, покорил весь тинитский (абисский) ном, открыл крепости Афродитопольского нома и сделал его северными вратами своего царства». Таким образом, в руки его перешёл весь юг, вся позднейшая Фиваида, но он уже именовал себя царём Верхнего и Нижнего Египта, хотя заключает только одно из своих имён в царский картуш, и довольствуется в качестве другого тем именем, которое фараоны принимали, как наследники Гора. Первым, принявшим оба царских имени, заключённых в овальные «картуши», был Ментухотеп-Небхепет-Ра, уже не только владевший всей Нильской долиной, но и переступивший за её пределы на юге, севере и западе. От следующего царя, последнего Ментухотепа, у нас уже имеются обстоятельные известия его современников о больших предприятиях за пределами Египта. Возобновляются экспедиции в Пунт и в Нубию; один из его вельмож, оставивший гробницу в Фивах, Ахтой, перечисляет имена неведомых стран, гор, рудников, откуда он доставал различные сокровища для двора; говорит, что он отражал азиатов, и страны, до которых он доходил, «восклицали ура, ура» в честь фараона. На стене его гробницы изображена, между прочим, процессия с ладьёй богини Хатхор, причём сопровождающая надпись обращается к ней: «Сияй, Златая, храни царя Ментухотепа. Страх пред тобой кружит в Хауинебу». Хауинебу (чтение условно) — термин, которым египтяне обозначали северные области, в частности, отдалённый мир Эгейской культуры, в данное время особенно часто упоминаемый и даже как будто находившийся в политической сфере египетского влияния. Экспедиции на Синай за продуктами гор были делом обычным и засвидетельствованы рядом надписей.

Когда угасла XI династия, мы видим на престоле фараонов Аменемхета, может быть, известного нам визиря последнего Ментухотепа, и с ним знаменитую XII династию, время которой единогласно признаётся для Египта классической эпохой культуры и процветания. Но Фивы уже не играют теперь исключительной роли. Политическая столица перешла на север, куда, очевидно, царей потянула традиция, а также заботы о Фаюме. В укреплённом Ит-тауи, близ нынешнего Лишта и древнего Ираклеополя основали Аменемхеты и Сенусерты (Сесострисы) своё «Владение Обеими Землями»; здесь был их блестящий двор, здесь воздвигались их пирамиды, здесь жили их приближённые, здесь же был центр египетской литературы и искусств, деятелями которых являлись уже не исключительно и даже преимущественно фиванцы — двор привлекал художников и писателей со всего Египта, особенно же с древнего культурного севера. Фивы, конечно, продолжали оставаться религиозным центром; уже имена царей XII династии указывают на их почтение к богу Фив Амону, равно как и работы в Карнаке, от которых почти ничего не сохранилось. Сенусерт III оставил нам и в Дейр-эль-Бахри указ, узаконивающий культ Ментухотеп — строителя, как бога-покровителя. Надпись эта и изображения при ней исполнены необычайно тонко.

Несмотря на большие заслуги предшествующей династии, царям нового рода оставалось ещё много задач. Царская власть была всё ещё не прочна, внутреннее равновесие и благосостояние не вполне достигнуто, внешнее могущество не вполне восстановлено. Уже первый царь едва не пал жертвой придворного заговора; во всяком случае, он, застигнутый ночью, был принуждён поступиться честью своей власти в пользу своего сына Сенусерта I и едва ли не сойти на второстепенную роль. В сохранившемся во многочисленных поздних копиях своём поучении сыну, он тоном усталого, разочарованного человека, перечисляет свои заботы о стране и подданных и жалуется на их неблагодарность, убеждая не полагаться ни на друзей, ни на братьев. И в дальнейшем мы видим постоянные усилия фараонов укрепить свою власть и воссоздать строго централизованное царство древнего времени, подчинив себе номархов. Это достигалось постепенной заменой древних родов вновь пожалованными, строгим надзором над наследованием в номах, точным «сообразно древним книгам» урегулированием пограничных отношений, привлечением феодалов к коронной службе. Внешние дела дали в руки царя преданных солдат, а подъём благосостояния отразился особенно на среднем классе, городском населении, которое теперь выдвигает из своей среды людей, пользующихся богатством и проникнутых чувством сословного самосознания; для них «житель города» (гражданин) — такой же титул, как и для вельможи его чин или звание. На этот класс цари могли опереться в борьбе с феодалами. Жречество пока не было особенно влиятельно, если не считать абидосского, служившего при храме, пользовавшемся всеегипетским почитанием. Этот храм был предметом особого внимания фараонов, которые не только богато одаряли его, но и старались держать в руках, для чего от времени до времени посылали доверенных лиц производить ревизии.

Внешние сношения как военные, так и дипломатические и торговые, охватывали и Азию, и Юг, и Ливию, и Эгейский мир. Особенно часты и последовательны были походы в Нубию — они имели целью расширить государство по линии наименьшего сопротивления и по продолжению Нильской долины, дать в руки царей, раздавших в предшествующий период большую часть коронной земли вассалам, целую богатейшую область, с лесными запасами, каменоломнями и золотыми рудниками. Уже при Сенусерте I Донгола была египетской провинцией. Американские раскопки под руководством Райзнера обнаружили здесь кладбище египетских чиновников, окружённых удавленными рабами-нубийцами; масса золота указывает, что сюда преимущественно привлекало пришельцев. Меньше мы слышим о войнах в Сирии. Ещё ираклеопольским фараонам приходилось иметь дело с семитами Сирии, очевидно, с крайними волнами аморейского движения. Автор поучения к сыну хвалится, что он победил семитов, и при этом даёт меткую характеристику их и их страны; труднопроходима страна презренных аму и из-за вод, и из-за множества деревьев, и из-за гор. А сами они не сидят на месте, но вечно бродят, вечно воюют со времён Гора, не побеждая и не будучи побеждаемы. Они «презренные аму», которые грабят уединённые жилища, но не нападают на населённые города. И Аменемхет I хвалится, что он прогонял азиатов, «как собак», при Сенусерте III генерал Себекху проник в Палестину и взял какой-то город Секмим, отождествляемый некоторыми с Сихемом.

Торговые сношения достигли большого развития. Египетский флот из гавани Суу на Чермном море (ныне Коссейр) продолжал ходить в Пунт, другие корабли по Средиземному морю в финикийские гавани, особенно в Библ, с которым завязались уже давно и религиозные связи — его юный бог был сопоставлен с Осирисом, его богиня — с Хатхор; его кедры служили в Египте не только для построек, но и для саркофагов богатых людей. Из Сирии приходили караваны с её произведениями, особенно глазной мазью; приём одного такого каравана изобразил на стенах своей гробницы в Бени Хасане местный номарх Хнем-хотеп — эта важная в культурной истории картина достаточно известна. Продолжались мирные торговые экспедиции и в Нубию, особенно со стороны южных элефантинских номархов. Один из них, Сиренповет ходил за шкурами, слоновой костью, страусовыми перьями и т. п. Важность нубийской торговли сознавали цари. Сенусерт III, поставив свои памятники у воздвигнутых им при втором нильском пороге крепостей, в надписи устанавливает черту, через которую неграм разрешается переходить только для дипломатических и торговых целей. В другой надписи здесь же, в свойственной вкусам времени изысканной форме, он даёт характеристику негра: «трус тот, кто прогнан со своей границы. Если кто-либо храбр против негра, он обращает тыл; когда кто-либо отступает, он становится смелым. Это не люди силы — они жалки и трусливы».

Покорение Нубии в значительной степени облегчило царям жизненную задачу для Египта — регулирование Нила. Ещё Аменемхет говорил: «Я умножал пшеницу и любил бога ячменя; Нил был благосклонен ко мне». Заботы о Фаюме также находятся в связи с этим. Помимо желания и здесь создать плодородную область, новый ресурс для короны, работы над Меридовым озером с его сооружениями также имели задачей регулировать разлития Нила. Особенно оставил по себе здесь память энергичный Аменемхет III, давший своё имя своему огромному поминальному храму «Лабиринт» (от его тронного имени Нимаатра); он здесь потом, ещё в эллинистическое время, почитался, как бог с именем Прамаара — Пер-о — фараона (Ни) мар-ра.

Энергичные усилия и планомерная деятельность царей XII династии достигли цели — Египет пользовался редким благосостоянием; все стороны жизни достигли блестящего развития, а ко времени Сенусерта III власть царя была уже столь же безусловна, как во времена VI и V династий; о феодалах мы уже больше не слышим и их богатых гробниц больше не находят. Литература и искусство эпохи Среднего царства могут быть названы классическими, они были образцами для последующих времён; памятники письменности этой поры изучались и переписывались в школах много веков спустя и до нас дошли не только в копиях, сравнительно близких ко времени появления, но и в школьных тетрадках эпохи Нового царства и в отрывках, помещённых в гробницы, как любимое при жизни чтение умерших. Мы можем составить себе представление о литературных вкусах и духовных запросах этого времени. Язык отличается грамматической правильностью, но высокопарен и искусствен, выражения изысканны иногда до невразумительности; это называлось «хорошей речью». Египтянина, пережившего треволнения переходного времени, видевшего крушение строя Древнего царства, казавшегося незыблемым, упадок заупокойных культов и социальные перевороты, волновали проблемы религиозного, политического, морального характера. Ответы на его искания мы находим во многочисленных памятниках, которые Гардинер считает занимающими то же место в египетской мысли и литературе, какое диалоги Платона имеют в греческой, причём иногда и здесь проведена диалогическая форма. Так, отягчённый житейскими невзгодами и разочарованный в людях неудачник беседует со своим духом о самоубийстве, заупокойном культе, его необходимости или тщете, о превосходстве смерти над жизнью, ибо с богами быть лучше, чем с людьми. В похвалу смерти пели иногда и при погребальных пиршествах. «Я слышал песни, в которых возвеличивается земное и уничтожается загробное. Зачем это? Земля вечности праведна, истинна, чуждая ссор и вражды»… «Как велико благо соединиться с владыками вечности… и быть с глазу на глаз с богами, которым служил и которые готовы принять душу…» В других случаях, в подобных песнях высказываются неправоверные мысли о тщете загробных чаяний и советуется пользоваться жизнью и её благами… Жрец-патриот беседует со своим сердцем о безотрадном положении отечества и ищет у него утешения… Какие-то мудрецы, выдавшие свои произведения за писания визирей Древнего царства Птаххотепа и Кагемни преподают молодому поколению, с разрешения царя, утилитарные правила хорошего тона, способные обеспечить благополучие, долголетие и благоволение начальства. Целый ряд интересных памятников изящной литературы представляют собой путешествия действительные или фантастические, волшебные сказки и т. п. Приключения вельможи Синухата в Азии среди бедуинов облечены в автобиографическую форму; сношения с Пунтом вызвали к жизни фантастический рассказ о потерпевшем в Индийском океане кораблекрушение и попавшем на остров, где царит благодетельный дух в виде огромного змия; воспоминание о древних эпохах отразилось на сборнике волшебных сказок, объединённых, как в 1001 ночи и других аналогичных, литературной рамкой; скучающему Хеопсу их рассказывают по очереди его сыновья. Последняя сказка влагается в уста известного мудреца; она — уже сама действительность и повествует о рождении непосредственно от бога Ра первых царей будущей пятой династии, являющейся на смену роду Хеопса и особенно усердной в деле распространения культа своего небесного родоначальника. Процветала в это время и научная письменность, если только можно назвать наукой сборники добытых эмпирическим путём вычислений и задач в математике, рецептов — в медицине. До нас дошли медицинские и математические папирусы, частью писанные в эпоху Среднего царства, например, найденные в городе пирамиды Сенусерта в Кахуне у входа в Фаюм (московский математический задачник), частью — в более позднее время, но несомненно восходящие к этой же эпохе (например, лондонский математический папирус и лейпцигский медицинский папирус Эберса). Среди довольно примитивных математических вычислений нельзя не отметить довольно значительной точности в определении π в окружности, в вычислении площади прямоугольных треугольников — участков поля, — в определении объёма усечённой пирамиды — эта задача уже была известна египетским математикам и решалась по той же формуле, что и теперь.

Если мы сравним надпись и изображения на стелах Джара (а также стелы из Негады и Драхабуль-Неггах во Флоренции), с памятником Тети, начавшего свою служебную карьеру в то же царствование, мы будем поражены быстрыми успехами, какие сделали фиванские мастера в столь короткий промежуток времени. Стелы Джара и др. поражают неумелостью и напоминают многие провинциальные произведения переходной эпохи с их безобразными и чуждыми каллиграфического расположения иероглифами, с их странными фигурами, нередко висящими в воздухе, с их нагромождением как попало изображаемых частностей. Но ещё более нас поразит развитие фиванского искусства при Ментухотепах. В 1903–1908 годах Навилль, производя раскопки в Дейр-эль-Бахри и исследуя знаменитый храм царицы Хатшепсут, нашёл рядом с ним другой храм, выстроенный Ментухотепом Небхепетра, также позади большого двора, с подобием террас, с частью, уходящей в массив горы. Хатшепсут, очевидно, во многом взяла его за образец, и мнение о том, будто у неё было стремление передать террасы Пунта, должно быть оставлено. Храм Ментухотепа — единственный, дошедший до нас от эпохи Среднего царства, он представляет вообще в египетском искусстве своеобразное явление. «Ех-асут» — «Сияющий по месту» — так назывался этот храм, имевший заупокойное назначение, о чём свидетельствует уже пирамида, служившая определительным знаком его имени. Пирамида, или, точнее, пирамидион (всего немногим более 22 метров каждая сторона у основания) составлял и его центр. Большой двор в 110 м ширины вёл к рампе, которая возводила на площадку, опирающуюся на колоннаду и окружающую с трёх сторон заключённую в стены квадратную залу с тройным рядом колонн (со всех сторон, кроме восточной, где двойной ряд), среди которой стояла на высоком цоколе-мастабе небольшая пирамидка. Сзади залы обнаружены шесть заупокойных ниш, а за ними — гробницы жриц Хатхор, бывших и жёнами царя, быть может, вместе с ним погребённых, и для этой цели безвременно отправленных на тот свет. Наконец, ещё далее на восток — ещё двор, украшенный портиками и упирающийся в скалу. Потайная подземная галерея, вход в которую находился далеко, вёл в Крипту — подземное святилище «Ка» покойного царя, где, может быть, находилась и его гробница. Стены за колоннами были украшены барельефами, изображавшими сцены заупокойного жертвоприношения, охот, царских побед над азиатами. Стены ниш царских жён изображали их и их приближённых, их саркофаги были украшены замечательными скульптурами, представляющими погребённых в обстановке земной жизни, за туалетом, среди домашних хозяйств и т. п. Всё это поражает своим интересом; в художественном отношении оно не равноценно, но рядом с немногими пережитками фиванской примитивной наивности, даёт образцы замечательного прогресса, не уступающие лучшим произведениям XII и даже XVIII династии. В некоторых случаях мы можем говорить о влиянии на создателей этого замечательного памятника идей, вдохновлявших художников Древнего царства. Помещение пирамиды среди обширного двора как будто напоминает солнечные храмы V династии, а скульптуры по подбору и характеру — как эти же, так и погребальные храмы царей V династии, но здесь соединены в одно храм и пирамида. Четырёхугольные и многоугольные «протодорические» колонны были вообще распространены в эту эпоху. Скульптурные работы, может быть, принадлежат современнику царя, художнику Иртисену, от которого дошла до нас хранящаяся в Лувре надгробная плита, с довольно трудною для понимания надписью, в которой он уверяет, что он и его сын были первыми скульпторами своего времени. Таким образом, у нас есть и художественное имя от этой эпохи возрождения Египта и первого расцвета Фив. В круглой скульптуре Фивы и последующих поколений также оставили интересные произведения, поражающие реализмом. Отметим страшные сидящие статуи того же Ментухотепа в позе и в костюме юбилейного торжества, когда царь отождествляется с Осирисом, и как бы умирает… Укажем на колоссы Сенусерта III в Карнаке, на голову Сенусерта IV, на несколько статуй Аменемхета III и т. п., обладающих несомненной портретностью с подчёркнутыми характерными особенностями изображаемого.

Блестящая XII династия пресеклась при неизвестных для нас обстоятельствах. На троне появлялись узурпаторы, странные личные имена которых, хотя и заключённые в царские овалы, иногда указывают на простое происхождение и отсутствие родовых традиций, хотя в «тронных» именах они старались подчёркивать своё почтение великим Аменемхетам и Сенусертам и указывать на связь с ними. Под их властью, по-видимому, оставалась одна Фиваида, да и то не всегда бесспорно. Но Фивы снова неуклонно стремятся к возвращению Египту силы и единства. Они выдвигают новую фамилию, может быть, родственную Иниотефам, во всяком случае, хранившую эти имена и связанные с ними традиции. Хотя её царям и приходилось довольствоваться одним южным царским титулом, но среди них были энергичные личности, вроде Нубхепрера-Иниотефа, от которого до нас дошёл важный декрет, низлагающий непокорного номарха соседнего к северу Копта. Этот же царь владел Абидосом и соорудил там изящный храмик. Гробницы этих царей находятся в Драгабуль-Неггахе; они часто фиванского типа, очень скромны и напоминают то, что оставили цари XI династии — неглубокие, плохо замаскированные склепы; над ними из сырого кирпича пирамидка на кубическом цоколе. Традиции этой группы царей унаследовали и следующие, вероятно, родственные им: Себекемсафы и Себекхотепы, после которых власть переходит к новой фамилии, опять вспомнившей о XII династии. Первый из них, Неферхотеп, успел сделать кое-что для расширения авторитета Фив, а его брат Ханоферра Себекхотеп короткое время даже был признаваем во всём Египте, его имя встречается и в Среднем Египте, и в Танисе. Но это не препятствовало существованию во всей стране по-прежнему множества независимых и полунезависимых князьков и не прекратило смут и катастрофы извне, известной под именем нашествия гиксосов.

Вообще, время после XII династии было одним из самых бедственных в Египте. Современные ему памятники говорят о распадении государства и войнах всех против всех, о падении культуры, законности, безопасности. Политические писания ближайшей эпохи вспоминают о нём, как о времени необычайного социального переворота, всяких потрясений и безысходной гражданской скорби о гибели родины. «Правда выброшена, беззаконие в зале совета. Попраны предначертания богов, в небрежении всё божественное, земля бедствует, повсюду плач, области и города в скорби… О, если бы у меня было сердце, способное терпеть… Приди, приди, моё сердце… объясни мне происходящее на земле… Встаёшь рано каждый день, а сердца не облегчаются от тяжести, ибо вчера то же, что и сегодня… Широка и тяжела моя скорбь…» — восклицал илиопольский патриот, старец Онху. А мудрец Ипувер рисует нам картины, которые легко можно принять за выхваченные из нашей современности: «Земля перевёрнута, как на гончарном кругу; злобные обладают богатствами… Почтенные — в горе, ничтожные в радости… Умалились люди, повсюду предатели. Но мы опустошены, враги извне идут на Египтян. Людей нет. Золото, ляпис-лазури, малахит — на шеях рабынь, а знатные женщины говорят: “О, если бы нам поесть”. Они печальны, ибо ходят в лохмотьях… Ни Элефантина, ни Тин, ни Юг не платит повинности — для чего же существует казначейство? Сын знатной особы не различается от человека простого происхождения… Все рабыни не стесняются в речах, а когда их госпожи говорят, это им не нравится. Князья голодают и страдают, а слуги имеют слуг. Зерно погибло повсюду. Люди лишены одежды, колосьев, масла. Нет ничего… Судебные законы попраны, по ним ходят, их нарушают на улицах нищие; нищие дошли до положения богов. Раскрыто делопроизводство совета тридцати. В великой зале суда толпа, чернь ходит взад и вперёд по великим палатам, а дети князей выброшены на улицу… Лишена земля царства ничтожными, беззаконными людьми… Тайны безграничной земли обнажены, дворец разрушен во мгновение. Обнаружены тайны царей… Синклит прогнан, выгнан из дома царей… Имевшие платья — в лохмотьях, не ткавший для себя — обладатель виссона, не строивший для себя лодок — обладатель кораблей, а тот, кто владел ими, смотрит на них, но они уже не его…» Другой памятник — один из папирусов Эрмитажа — переносит нас ко двору древнего царя Снофру и заставляет его выслушать пророчество об этом времени, как по берлинскому папирусу Хеопс выслушал предсказание о замене своей династии пятой, происшедшей из Илиополя непосредственно от бога Ра. Царь вернул ушедших после обычного доклада сановников и просил их привести ко двору мудреца, чтобы он мог его послушать. Те указывали на Нофр-реху, незнатного, небогатого человека, жреца богини Баст… Явившись пред царя, «он тревожился тем, что произойдёт в этой земле, вспоминая о Востоке, что придут в мощи своей азиаты, разъярятся на собирающих жатву, отнимут скот у пашущих, и сказал: мужайся, сердце мое, плачь об этой земле… Молчать теперь преступление… Князья управляют, а дела творятся, как не должно. День начинается с неправды, гибнет страна, и никто о ней не заботится… Солнце заволоклось и не сияет… жить нельзя… Я буду говорить о том, что предо мною и не возвещу того, что не наступит. Река станет сушью… южный ветер будет бороться с северным… страшная птица родится в болотах… Погибнет всё хорошее… Враги на востоке, азиаты, спустились в Египет. Я представляю тебе землю вверх дном — небывалое будет… Будут смеяться смехом страдания и уже не будут плакать из-за смерти… Сын будет врагом, брат — ненавистником, человек будет готов убить отца своего. Гибель. Будут установлены законы, чтобы умалилось сделанное и был недостаток. Будет отниматься имущество и отдаваться чужому. Господин станет простолюдином… Земля мала, а правителей много, у вельмож не будет слуг, зерна будет мало, а мера — велика. Ра удалится от людей и будет светить только час, не узнают, когда полдень, не распознают тени… Илиополь уже не будет местом рождения богов. Царь явится с юга — Амени праведный имя его. Он — сын женщины Передней земли, порождение Нехена… Возрадуются люди в его время, сын особы составит ему имя во веки веков. Склонные ко злу, замышляющие бунт опустят уста из страха перед ним, азиаты падут от меча его, ливийцы будут повергнуты его пламенем, бунтовщики — его гневом, трусы — его ужасом… Правда водворится, ложь будет извержена вон. Возрадуется тот, кто увидит это, находясь на царской службе, а премудрый совершит мне возлияние, убедившись, что сказанное осуществилось». Эти памятники, которые по справедливости могут быть названы произведениями политической литературы, указывают на патриотическое настроение лучших людей, скорбевших о падении страны и культуры. Они взаимно дополняют друг друга и воспроизводят пред нами черты социального переворота, когда всё перевернуто вверх дном, когда засилие черни грозит культуре, когда страна отрезана от внешнего мира и испытывает полное оскудение во всём необходимом. Мы видим, между прочим, проявление переворота и в положении классов: незнатные «неджесу» теперь пользуются богатством и занимают видные жреческие должности, но уже начинают тосковать о «сыновьях персон», которых жизнь оттёрла от руководящего положения — вспомним, как в предшествующий переходный период ираклеопольский царь советовал своему сыну не пренебрегать «неджесами». Но эти смуты и бедствия осложнились ещё внешней катастрофой, которая является едва ли не главной темой пророчества.

В XX-XVIII вв. Передняя Азия была свидетельницей грандиозных этнографических сдвигов и политических потрясений. Волна разнообразных племён, с арийскими, впервые появляющимися на горизонте истории, элементами обрушилась с востока на Двуречье, и после долгах натисков овладела Вавилоном, посадив туда Касситскую династию. С севера на Сирию, Ассирию и Вавилонию напирали хеттские племена, одно время, уже при Касситах, также подчинившие себе, было, Вавилон, занявшие Ассирию и оставившие колонии и другие прочные следы в Сирии и Палестине; с юга из Аравии на смену амореям начали двигаться арамеи — новая семитическая волна племён. Натолкнувшись на хеттский поток на севере, эта волна, по-видимому, повернула на запад и устремилась на Египет, что в науке известно под именем нашествия гиксосов — по крайней мере, сами египтяне обозначили этот народ теми же терминами, какие они употребляли для семитов Сирии, да и различные указания также свидетельствуют в пользу семитизма завоевателей. Из семитических языков могут быть объяснены и имена гиксосских царей, как переданных Манефоном, так и сохранённых египетскими памятниками. Эти цари составили XV династию; на их время можно отнести около полутора столетий (XVIII–XVII); они скоро растворились в египетской культуре и сделались настоящими фараонами, что не исключает вероятности рассказа Манефона и египетских памятников о погромах и насилиях, учинённых ими в первое время их владычества. Опорным пунктом их были Мемфис и особенно крепость Хатуар (Аварис) на восточной границе, близ Пелусия. Из гиксосских царей на памятниках чаще других попадаются три с именем Апопи и Хиан; последний был могущественным владетелем, власть которого признавалась во всём Египте и который был известен за его пределами — и в Палестине, и на берегах Евфрата, и на Крите; он даже носил титул «Объемлющий страны», наряду с обычным «государь иноземец» — Ги-Ка-Хасут — прототип слова «гиксос», которое в эллинистическое время объяснили, как «цари-пастухи» или «пленные пастухи», и которых антисемиты той эпохи сопоставляли с евреями и их приходом в Египет.

Реакцию против иноземцев взял на себя Юг, и после упорной борьбы нескольких поколений её завершили Фивы под знаменем бога Амона; им удалось вновь объединить страну под властью национальной династии, которая началась опять с Иниотефов; один из них присоединил Копт и низложил там приверженца гиксосов. Затем Секеннира III пал в битве с последними, и мумия его покрыта ранами. Камос одержал победу уже к северу от Ермополя и, кажется, овладел Мемфисом, наконец, Яхмос I, с которого обыкновенно начинают XVIII династию, окончательно изгнал гиксосов из Египта, взяв Аварис и пройдя по пятам их до самого финикийского побережья. Начался новый блестящий период египетской истории, известный под именем Нового царства.

Продолжительная борьба с гиксосами развила в египтянах военный дух, тем более, что она же вызвала к жизни новые средства войны — постоянное войско, коней и боевые колесницы, очевидно, заимствованные из Азии. Египет теперь переживал необычайный подъём духовных и материальных сил, и во главе его жизни опять стоят Фивы с их энергичной и даровитой династией Яхмосов и Тутмосов, с их выдающимися деятелями, прославившимися во всех отраслях культурной жизни. Яхмос I по следам гиксосов двигается в Азию и доходит до Финикии. Его преемники продолжают его походы, уничтожая остатки гиксосских владений, пока в тридцатый год Тутмоса III, после взятия Мегиддо, Кадеша, средоточие союза против Египта, и других крепостей, южная Сирия с Финикией не были включены в египетскую империю, область к северу, до Евфрата и Тавра, не вошла в сферу египетского влияния. В покорённой стране были оставлены туземные князья под контролем египетских уполномоченных и при условии платежа дани; были поставлены и египетские гарнизоны, а также кое-где и храмы египетских богов, особенно государственного бога — Амона. Египетские корабли поддерживали сообщение Азии с Нильской долиной, местные царьки поставлялись и помазывались по поручению фараона его уполномоченным, их дети и наследники получали при дворе египетское воспитание. Сношения с великими державами — Вавилоном, Митанни, Хеттским царством, островами, совершались регулярно, и до нас дошла часть дипломатического архива с письмами царей и сирийских вассалов фараона. Но прочность египетской власти и египетского великодержавия не выдержала испытания. Египтяне не были прирождёнными воинами и империалистами, подъём их военного пыла был непродолжителен, и в значительной мере их войны велись при содействии иноземных, особенно ливийских и европейских наёмников, привлекавшихся на службу фараонов. Успехи объясняются и тем, что в Азии в это время не было серьёзного соперника: Вавилон, ослабленный хеттскими погромами и насситским нашествием, давно уже сошёл на второстепенную роль, Ассирия считалась ещё вассальной Вавилону, а её будущая столица Ниневия ещё находилась в руках митаннийцев; она только становилась на ноги и помышляла о грядущем величии. Митанни, недавно ещё господствовавшая над значительной частью Передней Азии, теперь была отброшена в Месопотамию и трепетала за свою судьбу из-за надвигающихся с севера хеттов великой Каппадокийской державы. Когда последняя, сокрушив этот слабый теперь буфер, которому не помог и союз с фараоном, ринулась со свежими силами на юг, египтянам пришлось отходить, тем более, что у них дома начались в это время внутренние осложнения религиозного, а может быть, и иного характера, а в их азиатских владениях, предоставленных самим себе, — полная анархия и война всех против всех. Флота на море уже не существовало, а совместное владение Египтом и Сирией возможно только для того, кто располагает на Средиземном море сильным военным флотом. Когда Египет снова пришёл в себя и, при Харемхебе, а затем при XIX династии пытался вернуть себе внешние завоевания, он имел лишь частичный и кратковременный успех. Войны Сети I и сомнительные победы Рамсеса II вернули только часть потерянного при условии признания равноправности Хеттского царства и отдачи большей части захваченного им. Вскоре новые движения арийских племён и отражения этого грандиозного переворота заставили Египет расходовать уже последние силы.

Время XVIII династии было порой высшего подъёма египетской нации, кульминационным пунктом её политического могущества и культурных достижений. Завоевания расширили кругозор народа и преисполнили его национальным самоудовлетворением, стекавшиеся богатства открывали широкие возможности для исполнения художественных задач и поднимали материальное благосостояние; одновременно с этим замечается подъём вкуса и в области литературы, блестящий период развития которой продолжался и в эту эпоху. Религиозное миросозерцание также ощутило на себе мощное влияние переживаемого времени и явило необычайную высоту богословского умозрения. Амон, первоначально местный фиванский бог, сделавшийся, благодаря отождествлению с илиопольским солнечным божеством, космическим, теперь, освободив свой народ от иноземного владычества и очистив страну от варваров, ведёт его от победы к победе и подчиняет ему огромные области, вселяя уважение и страх пред ними в те страны, которые остались вне непосредственного действия египетского оружия. Каким чувством национальной гордости должен был проникаться египтянин, видя на улицах своей столицы постоянные триумфы царей, процессии пленных, посольства с данью покорённых городов и народов и с почётными дарами от великих держав Азии и островов Эгейского моря, иноземные корабли на пристанях, иностранцев — пленных, обращённых в рабов, употребляемых при лихорадочной деятельности по постройкам храмов особенно тому богу, под знаменем которого Египет достиг славы, богатства и центрального положения в мире. Амон получает характер универсального божества, ему строят храмы и за пределами Египта в завоёванных областях, ему должны молиться лояльные вассалы фараона в Сирии и Нубии… Естественно, что египтянам дорог был культ этого божества, тем более, что оно было близко к их религиозным запросам — это был вместе с тем и личный бог, промыслитель мира, слушающий молитвы, согревающий весь мир любовью. Праздники и процессии Амона были настоящими национальными торжествами. «Отверсты врата великого храма; выносят ковчег, Фивы ликуют, клики радости на небе и земле, толпа громогласно ликует, воздавая хвалу Амону-Ра. При виде его статуи, град его ликует, царь сопровождает её, молодёжь веселится. Владыка мой, Амон-Ра, сердце твоё крепче скалы, ты расширил северную и южную страны, ты покорил землю для града твоего… Дай мне быть среди толпы, дай узреть сияние образа твоего». Так отразились в дошедших до нас текстах чувства народа, являвшегося на праздники своего любимого бога. И во время поминальных пиров пели под аккомпанемент арфы хвалу храму Амона, вечно наслаждающегося пребыванием своего бога и его праздником — очевидно, и за гробом надеялись не лишиться участия в торжестве. Итак, фиванский бог сделался универсальным, не переставая быть национальным, и даже городским. Египетской религии оставалось сделать ещё шаг — дойти до идеи мирового божества, не связанного ни с местом, ни с народом, ни с мифологией, божества, одинаково близкого и египтянам, и покорённым народам, и даже не подчинившимся оружию Египта. И этот шаг был сделан.

Тутмос IV был надолго последним фараоном, которого видали покорённые области севера. Его преемник Аменхотеп III после непродолжительного нубийского похода, мог безмятежно пользоваться плодами трудов своих предшественников, мирно строить храмы, вести блестящую придворную жизнь, располагая несметными богатствами, накопленными и вновь поступавшими с юга и севера. Вассалы его боялись, соседи чтили, к своему собственному народу он стал в более близкие отношения, чем его предшественники — он как бы несколько сошёл с недосягаемого пьедестала божественного достоинства и стал посвящать народ в обстоятельства своей личной жизни. Египет стал приближаться к тому, что мы представляем себе, как новое царство. Видную роль играла его супруга, дочь нетитулованных родителей, Тии, имевшая на него большое влияние и, по-видимому, имевшая своеобразные представления в области религии. При дворе её вспомнили об Илиополе и его солнечном божестве, которое теперь стали представлять не только в виде древнего Ра-Атума, но и под именем Атона, что означало просто «диск солнца». Когда умер Аменхотеп III и вступил на престол её юный сын Аменхотеп IV, она получила ещё большее влияние на дела, и это выразилось, прежде всего, в усилении религиозного движения в сторону Илиополя и Атона. Руководствовались ли носители этого движения исключительно религиозными стимулами, или на их деятельность влияли и политические соображения — желание положить предел опасному развитию материальной и духовной силы жрецов Амона, — мы не знаем, но что движение было угрозой последней, это стало очевидно уже после первых шагов нового царя. В первые пять лет своего царствования он не посягал прямо на фиванские традиции, но начал строить в Фивах, бок о бок с великими храмами, большой храм Атону. Недовольство фиванского духовенства вынудило его вступить в открытую борьбу с ним и его богом. Культ Амона был запрещён; вместе с ним подверглись гонению его Триада — Мут и Хонсу, а также Птах, Хатхор и некоторые другие боги. Были посланы экспедиции по всему Египту для уничтожения культа Амона и даже самой памяти о нём, для чего в надписях изглаживались имена Амона и других богов (иногда даже множественное число — «боги») и заменялось именем Атона. Поднимались на высоту обелисков и спускались в подземелья гробниц, разыскивая и уничтожая ненавистное для царственного богослова имя, не щадя даже имени его отца, ибо оно заключало в себе имя Амона. И собственное свое имя царь отринул, заменив его на «Эхнатон», т. е. «угодный Атону». Он объявил себя верховным жрецом этого бога и принял илиопольский титул, равно как и для храма его нашли илиопольский термин «Дом обелиска», а учение об Атоне царь объявил открытым ему самим Ра. Это учение познал он один и передал его людям, это — «учение жизни», и заключается оно в том, что божество проявляет себя в вещественном солнце, которое является его изображением. Его теплота и свет, изображаемые в виде лучей, оканчивающихся человеческими руками, проникают всю природу до глубины морей и сквозь скорлупу яйца, оживляя и питая всю тварь, которая ликует при его сиянии и подобна мёртвой при его удалении с горизонта. Божество не связано с мифологией и географией — оно одинаково близко и египтянам, и инородцам, оно изливает Египту Нил в виде реки, текущей «из преисподней», а сирийцам в виде дождя с неба. Оно одинаково промышляет о людях всех рас и цветов, ибо цвет кожи обусловлен его волей для различения народов друг от друга. Оно должно быть почитаемо везде, и Эхнатон стал строить ему храмы и за пределами Египта. Но Фивы были слишком связаны с Амоном и традициями. Царь покинул этот город и основал себе новую столицу в самом средоточии Египта, руководствуясь, по-видимому, исключительно этим, чуждым традициям, соображением — в Ермопольском номе, близ нынешней деревни Телль-эль-Амарна. Здесь он отмежевал своему богу участок, ограничив его со всех сторон большими каменными плитами с изображением себя и своей семьи в молитве перед Атоном, и с надписями, в которых давал обет не покидать этого места. Были заложены великолепные храмы, несколько отличающиеся по расположению от обычных египетских и напоминающие древние храмы богу Солнца. С царём переселились и его сподвижники, а также вельможи, искренно или из-за карьерных соображений, принявшие «учение жизни». Они построили себе в новом городе роскошные усадьбы с садами, приготовили гробницы, на стенах которых изобразили и себя, награждаемыми царём золотыми ожерельями (в эпоху войн их давали за военные заслуги), и начертали гимны Атону, в которых выразили основы новой религии и которые являются высшим из того, что нам сохранилось из египетской религиозной поэзии. Справедливо их сопоставляют в некоторых отношениях с 103 псалмом. Такое необычайное достижение религиозной мысли сопровождалось не менее замечательным подъёмом и в области искусства.

Владычество гиксосов не прервало художественного развития; и здесь, как и в других сторонах египетской культуры, начало эпохи Нового царства непосредственно примыкает к Среднему, образуя вместе с ним классическое время жизни великого народа. Но огромные материальные средства и мировое положение давали возможность осуществлять грандиозные задания, которые ставила империя, и вкус, изощрённый высокой культурой и широким обменом со странами древних цивилизаций Азии и Эгейского мира. Происходит во славу Амона грандиозное строительство в Фивах, а затем и в других религиозных центрах во имя других божеств. Прежние скромные храмы уже не удовлетворяли новых повелителей и считались не соответствующими величию богов, у ног которых лежал покорённый и почтительный мир. Древние храмы перестраиваются, воздвигаются новые в грандиозных размерах. Появляются у храмов величественные пилоны с обелисками и колоссальными сидящими царскими статуями. Усердие строителей прибавляет двор ко двору, пилоны могут умножаться до бесконечности, и Карнак имеет их 10 в двух направлениях. Двор украшается колоннадами, но верхом архитектурного величия являются ипостильные залы, которые в Карнаке и Луксоре представляют прототипы базилик с рядом средних колонн, возвышающихся над рядами боковых. Наряду с этими колоссальными сооружениями египетские художники создали так наз. перипетральные храмики, представляющие небольшие здания на высоком основании, с портиками по обе стороны. Невольно напрашивается сопоставление этих храмов с греческими. Иной тип представляли храмы пещерные и полупещерные; к числу последних можно отнести знаменитое сооружение царицы Хатшепсут в Дейр-эль-Бахри рядом с погребальным храмом Ментухотепа — святая святых храма высечена в скале; остальные части расположены на трёх террасах с портиками и великолепными барельефами, изображающими экспедицию в Пунт и чудесное рождение создательницы храма. Мы видим египетский флот причалившим к берегу отдалённой африканской страны; изображены свайные постройки её обитателей, встречи последними египтян, царь Пунта, царица и царевна представляются весьма реалистично с, быть может, несколько утрированной африканской неестественной тучностью (стеатопигией). Здесь же и загрузка египетских кораблей драгоценными произведениями страны, между прочим, благовонными деревьями с корнями, предназначенными для посадки на террасах храма, чтобы «создать Амону Пунт в Египте», обезьянами, которые свободно бегают по кораблям, и т. п. Высокой степени художественности достигли в это время и статуи, особенно деревянные статуэтки, а также произведения художественной промышленности. До нас дошло немало изумительных по тонкости работы драгоценностей и туалетных вещиц цариц и их подданных, шкатулок, мебели, оружия, сосудов и т. п., украшающих витрины музеев и вызывающих изумление. Упомянем, например, деревянное с резьбой и инкрустациями кресло из гробницы родителей царицы Тии в Каирском музее, сосуды и флаконы для духов, стилизованные в виде цветов, животных, птиц или представляющих купающиеся фигуры с вместилищами для благовонного вещества в руках (например, два предмета этого рода в Московском музее изящных искусств). Тонкий вкус и развитые эстетические потребности заставляли украшать вещи обычного обихода, как, например, гребни, зеркала, чашки, подставки под голову и т. п. Ручки зеркал стилизовались в виде колонок с растительной капителью или в виде Беса — смешного видом демона, между прочим, ведавшего дамским туалетом; его же фигура украшала подставки под головы, охраняя сон и отгоняя злую силу; блюда и чаши украшались рисунками или рельефами, представлявшими водяную флору и фауну — рыб, лягушек, переданных с неподражаемым реализмом. Одновременно с фиванскими художниками достигли высокой степени художественного совершенства мемфисские. Здесь работала незаурядная школа скульпторов, о которой мы можем составить себе представление, к сожалению, по немногим, случайно уцелевшим от гибели и рассеянным по музеям обломкам дивных барельефов, дошедших из гробниц мемфисских верховных жрецов, и некоторым другим памятникам — например, барельефам из гробницы, приготовленной для себя Харемхебом ещё до его воцарения. На одном из барельефов, украшающих теперь Берлинский музей, изображена погребальная процессия верховного жреца, в которой принимают участие и слуги, и родные, и первые вельможи государства. В то время, как первые и вторые безутешны, а один из слуг даже забыл о своей обязанности строить лёгкую кущу для поминальных даров, вельможи сохраняют величие и даже делятся друг с другом новостями, а один из них даже играет своим париком; на другом барельефе удивительно изображена скорбь привратника, только что проводившего из врат дома дорогое тело, а на московском памятнике из этой серии мы имеем необычайное по экспрессии и чуждое шаржа изображение дикого горя, плача по погребаемому — плачущие пали на землю, протянув вперёд руки, другие причитают, стоя на коленях и подняв руки вверх, иные хватаются за голову. Фигуры расположены в красивых группах и имеют индивидуальные черты. Художник, которому принадлежат эти шедевры искусства, был незаурядным наблюдателем; он одинаково умел изображать и дикое горе, и тихую скорбь, он обладал и чисто египетским юмором. Его произведения, равно как и дошедшие до нас из гробницы Харемхеба, выделяются и свободой движения, и индивидуальностью, и с этой стороны отличны от аналогичных фиванских произведений, которые, при всём своём изяществе, всё-таки более условны — достаточно, например, сопоставить изображения фиванских погребальных процессий. Нетрудно предвидеть, в какую сторону склонятся симпатии телль-амарнского мыслителя, который не только распространял своё «учение жизни», но и «сам учил» своих придворных художников особому искусству его величества. Если его приверженцы о нём говорили, что «он живёт правдой и для него мерзость неправда», то эту «правду» следует понимать в широком смысле — это не только нравственная правда, но и чуждая всяких условностей естественность. И в области художественного творчества он следовал ей так же, как в религии и в быте. И обстоятельства благоприятствовали его стремлениям. Новая столица была ближе к северу, да и в самом Ермопольском номе, где она была основана, работала школа такого же направления, оставившая нам ещё в эпоху Среднего царства интересные образцы своих произведений. Конечно, ко двору устремились художники из северной половины Египта, и раскопки в Телль-Амарне обнаружили целый ряд мастерских, и также гробниц художников, имена которых до нас дошли, например, двух архитекторов Бакта и Маанехтуфа, скульптора Юти, может быть, мемфисского происхождения и др. И в развалинах мастерских, и в гробницах царя и вельмож найдены замечательные произведения рельефа и круглой пластики, указывающие на старательное наблюдение природы и умение быть ей верным в искусстве. Придворные скульпторы предшествующего поколения при изображении царей и их семейств, при всём стремлении передать индивидуальные черты лица и при всём умении владеть резцом, всё же были связаны этикетом и традициями. Теперь, с переселением в Ахет-Атон, «Горизонт Атона», как назвал царь свою новую столицу, пали все эти стеснения, и художники стали воспроизводить точный портрет Эхнатона со всеми его странными чертами, до сих пор представляющими загадку — с отвисшим подбородком, уродливо вытянутою вперёд шеей, толстым, также отвисшим, животом и т. п. Вся его семья, состоявшая из царицы Нефертити и нескольких маленьких дочерей, изображалась сходным образом. И более ранние произведения этого стиля представляют настоящие шедевры искусства — особенно луврский бюст, берлинская голова царицы Тии и статуи, найденные германской экспедицией 1911–1912 гг. не будучи стеснены в выборе тем, и поощряемые с высоты престола, художники изображают царя не только как повелителя страны и верховного жреца, сидящего на колеснице в храме своего бога, при сиянии которого ликует вся природа и при царской молитве которому присутствуют представители всех народов, но и в виде нежного супруга и любящего отца в кругу своей семьи, в её радости, горе и ежедневной обстановке. Исключительный интерес представляют барельефы в гробнице самого царя, изображающие смерть одной из маленьких царевен. Царь и царица присутствуют при последних минутах дочери и стоят безутешные у её бездыханного тела; Эхнатон, уже не царь и не жрец, а муж и отец, жмёт своей плачущей супруге руку; стоящие за ними женщины также предаются горю, выражая его слезами, жестами и телодвижениями, подобно современным египтянкам; одна из женщин выносит ребёнка из комнаты умирающей; в суматохе повалены столы с фруктами… Другие картины, в гробницах вельмож, представляют царя с семейством у окна дворца пред собравшимся народом или награждающим из окна своих верных сподвижников золотыми ожерельями в присутствии их родных и слуг, плясками выражающих свою радость. Наконец, в гробнице царя уцелела часть изображения погребальной процессии — фигуры плачущих могут быть поставлены рядом с мемфисскими, на московском барельефе. Таким образом, ясно, что так наз. телль-амарнское искусство не было неожиданностью в художественном творчестве Египта и не стоит в нём обособленно, не является оно и продуктом чужеземных влияний, но представляет собой последнюю степень достижения национального искусства, ускоренную чрезвычайными историческими условиями, среди которых видная роль приходится на долю царя-мыслителя. Это ускорение как в области религиозной мысли, так и в художественной деятельности не могло пройти безнаказанно. Культура тысячелетий не могла допустить в своём развитии скачков, а народ, её создавший, нельзя было насильственно вдруг поднять на уровень, которого он ещё не мог достигнуть. Дело Эхнатона было обречено на крушение, и мы видим, что к концу его царствования его религиозная политика становится всё нетерпимее, а его искусство теряет свои привлекательные черты и вырождается в шарж, подчёркивающий, например, до уродливости некрасивые черты царя и стилизующий их, как нечто обязательное для двора и даже подданных, свобода и сила движения также утрируются и подвергаются неудачной стилизации. Навязать это искусство всему народу было так же невозможно, как и заставить его забыть своих исторических богов, особенно Амона, с именем которого соединялись слава и величие, и измена которому повлекла за собой крушение великой Египетской империи. Из документов телль-амарнского архива мы узнаём, что небрежение внешней политикой не прошло безнаказанно для космополитически настроенного Эхнатона. Сирия, предоставленная сама себе, раздиралась внутренними смутами и подвергалась нашествиям со всех сторон: с юга и востока напирали «хабири» — новая волна семитов, тождественная с евреями в широком смысле; донесения верного фараону князя Абдхипы из Иерусалима представляют непрерывный вопль о присылке помощи изнемогающему в неравной борьбе, когда кругом другие вассалы уже изменили и передались на сторону врагов. С севера двигаются хетты, имея своими агентами царей вновь возникшего аморейского государства, которые напирают на финикийское побережье и особенно на г. Библ, давно уже бывший в культурной и религиозной связи с Египтом чрез культ Адониса, и теперь управляемый верным вассалом Рибадди, 67 писем которого также безуспешно взывают ко двору о спасении от врагов. Амореи овладели Финикией и северной Сирией и, в конце концов, передались окончательно на сторону хеттского царя, а хабири беспрепятственно хозяйничали в Палестине. Цари великих держав, недовольные скупостью Эхнатона, нуждавшегося в золоте для своих внутренних предприятий и реформ и обиженные его неумением вести внешние сношения, также стали к нему во враждебное положение. «Боги отвратились от этой земли. Если ходили в поход, чтобы расширить пределы Египта, никогда не имели успеха. Если взывали к богу, чтобы вопросить его оракула, он не приходил…» — так объяснял народ внешние неудачи и внутренние настроения, и выразителем этого мнения народа, оскорблённого в своих национальных и религиозных чувствах, явился уже второй преемник безвременно в цветущем возрасте угасшего Эхнатона — муж одной из его дочерей Тутанхатон, которому пришлось очень скоро переделать своё имя в Тутанхамон, переселиться в Фивы и начать реставрацию старины. Жрецы Амона победили, опираясь на народ, тосковавший о личном, национальном, близком к нему боге, Карнаке, и дороживший Осирисом и его эсхатологией, к которой новое учение не обнаруживало интереса. Память Эхнатона и его троих преемников была предана проклятию, их годы причислялись ко времени царствования следующего фараона, считающегося последним царём XVIII династии — Харемхеба, уже известного нам вельможи, бывшего сподвижником Эхнатона и его преемников. Возведением своим на престол он обязан, по-видимому, и родственным связям, но ещё более своим дарованиям и расположению, которым он пользовался и у военных как «великий генерал», совершивший, по-видимому, уже при Тутанхамоне, удачный поход в Сирию, и у жрецов. Он оправдал и тех и других, начав более достойную Египта внешнюю политику и взявшись более энергично за истребление следов эхнатоновской «ереси». Одновременно с этим шли заботы об исправлении нравов бюрократии и судей, злоупотребления которых за предшествующее время возросли, и об упорядочении дипломатических и торговых сношений был заключён договор с Хеттами и возобновлены экспедиции в Пунт.

Энергичная XIX династия продолжала дело возрождения страны и её военной мощи. Второму царю её, Сети I, удалось отвоевать Палестину и южную половину Финикии и нагнать страх на ливийцев; его сын, знаменитый Рамсес II воевал с хеттами с 4-го по 20 год своего царствования с переменным успехом, до взаимного утомления обеих держав. Под знамёнами фараона были не только туземные полки, но и наёмники из ливийцев и морских народов — шарданы; хеттский царь Муталлу стоял во главе большого союза малоазиатских народов и сирийских царств, среди которых мы встречаем знакомые имена дарданцев, пидасийцев, мисийцев, ликийцев, кархемиш, алеппо, киджавадан, прототип более позднего имени Каппадокия. Под Кадешем на Оронте ок. 1295 г. встретились две армии из представителей трёх частей света. Хеттский царь завлёк Рамсеса в ловушку, и только личная храбрость его спасла от поражения, что дало ему некоторое право на стенах сооружённых им храмов повествовать о блестящей победе, а его придворным поэтам прославлять царя, единолично, с помощью Амона обращающего в бегство тысячи неприятелей. Во всяком случае, после Кадешской битвы Рамсесу пришлось воевать ещё 15 лет, пока более уступчивый преемнику Муталлу Хаттушиль II не согласился начать мирные переговоры. Был заключён не только мир, но оборонительный и наступательный союз на равных правах: оба царя отказывались от завоеваний насчёт друг друга и обязывались оказывать содействие во внешних войнах, в усмирении мятежей и выдавать взаимно политических эмигрантов и перебежчиков. Этот замечательный памятник дипломатии XIII в. дошёл до нас начертанным на стенах Карнака и великолепного заупокойного храма Рамсеса II — Рамессея, кроме того, в столице хеттского царства, в нынешней турецкой деревне Богазкеое, немецкая экспедиция нашла клинописный извод его; небольшой кусок клинописной версии имеется и в Петрограде. Рамсес, очевидно, дорожил всем, что относится к хеттской войне, и был рад миру с хеттами, хотя и выставлял последний, как покорность их — отсюда и увековечение договора в двух храмах на камне, чему мы и обязаны сохранением этого первого для нас в истории Египта мирного договора.

Мир между двумя великими державами был прочен; обе они были слишком утомлены, и ни хетты не пытались более двигаться на юг, ни Египтяне — возвращать себе утраченную часть завоеваний XVIII династии, хотя вернуть из неё им удалось немногим более трети. Союз был скреплён браком Рамсеса с дочерью хеттского царя, который затем сделал фараону визит в его новой блестящей столице «Граде Рамсеса, великом победами», основанном на рубеже Египта и Азии и воспетом придворными поэтами, как место весёлой жизни и празднеств. Для бывших соперников внешние обстоятельства стали складываться таким образом, что им действительно уже было не до агрессивных действий. Хеттам начала угрожать развивающаяся сила Ассирии, Египет должен был обратить серьёзное внимание на запад, где ливийские племена сорганизовались в царства, усвоив себе многое из египетской культуры, и стали стремиться к завоеванию плодородной Дельты. Не только ближайшие к ней собственные ливийцы, но и более отдалённые, жившие у Сиртов максии (машаваши египетских текстов) выступают со своими царями, которых удостаивают по именам называть египетские надписи, с большими армиями и, что весьма важно — в союзе с народами, которые египтяне называют морскими и которые являются участниками больших этнографических передвижений на Средиземном море в конце II тысячелетия. Это — этруски, сицилийцы, сарды, упоминаемые в египетских текстах, как турша, шекельша и шардана, попадавшие в Нильскую долину и раньше, главным образом, в качестве наёмников. Они двигаются из Малой Азии на места своей исторической жизни, может быть, под давлением нового элемента, давшего индоевропейское население Элладе — ахейцев и данайцев, упоминаемых в надписях под именами акайваша и затем данона. Не забудем, что мы приблизились к троянским временам. С ливийцами приходилось воевать и Сети I, и Рамсесу II. В конце слишком продолжительного царствования последнего, они, пользуясь бездеятельностью престарелого фараона, приняли угрожающее положение, заняв некоторые оазы до самого Фаюма, а когда Рамсес умер и на престол вступил его сын, также уже пожилой Мернептах, они, во главе «морских народов», обрушились на Дельту, причём их нашествие имело характер настоящего переселения. Мемфис и Илиополь оказались под угрозой захвата, но у Египта ещё оказалось достаточно сил справиться с врагами, и они понесли жестокое поражение (ок. 1220 г.). Голодные орды северных племён стремились в Дельту и с суши из Сирии, которая как раз в это время страдала от неурожаев, вследствие чего Мернептах, верный союзник хеттов, поставлял им хлеб. В торжественной длинной надписи он жалуется на их неблагодарность, а в другой говорит, что Палестина была опустошена, а посевы Израиля уничтожены, вероятно, северными врагами. Это единственное пока упоминание Израиля в египетской письменности. После Мернептаха опять, правда, на короткое время, наступили смуты и даже эфемерное господство иноземца-азиата, пока ок. 1200 г. с Сетнахтом не вступила на престол XX династия, находившаяся всецело под обаянием Рамсеса II так же, как он сам — под обаянием XVIII династии. Имя Рамсеса сделалось почти нарицательным, подобно именам Птолемея и Цезаря. 12 преемников Сетнахта носят его, и самая эпоха называется в истории Рамессидской. Рамсес III, сын Сетнахта, был надолго последней крупной личностью на престоле фараонов, но его царствование доказало, что Египет уже старается жить прошлым и может только охранять приобретённое. Повторились нашествия ливийцев в союзе с европейскими племенами; к числу упоминавшихся при Мернептахе теперь присоединились ещё филистимляне, названные пуласати и джакара, переселившиеся из библейского Кафтора, вероятно, Крита, будучи вытесненными оттуда индоевропейскими пришельцами. И на этот раз Египет был спасён, благодаря энергии царя, разбившего врагов на суше и на море и даже напоминавшего об египетском оружии в Сирии — мы видим его осаждающим семитические и хеттские крепости и берущим в плен не только ливийцев и морских пришельцев, но и амореев и хеттов. Это было последним упоминанием о хеттах; Рамсес говорит, что двигавшиеся массы племён разгромили их царство, и оно перестало существовать. Великие события перестроили карту, положив конец великой хеттской державе и эгейской цивилизации; обломок Эгейского мира — филистимляне, отброшенные от Египта, поселились у его ворот и дали своё имя Палестина. Они, а несколько позднее и еврейское царство, фактически отторгли азиатские владения фараона, и преемники Рамсеса III постепенно теряли свой авторитет и в Азии, и в Нубии. О деяниях их мы знаем немного, но зато достаточно слышим о внутренних неурядицах. Уже при победоносном и богатом Рамсесе III волновались рабочие фиванского некрополя, не получая законного пайка, удерживаемого чиновниками; его собственная жизнь была в опасности и, в конце концов он, хвалившийся тем, что в его царствование женщина может безопасно путешествовать без покрывала, пал жертвой придворного заговора и гаремной интриги. При его преемниках продолжались забастовки рабочих, но они теперь более понятны — казна обеднела, не получая притока богатств из покорённых областей. Строительство почти прекратилось, благосостояние, расшатанное войнами, налогами и т. п., упало. По священному некрополю бродили шайки «бывших людей» и грабили усыпальницы царей и вельмож. Великие цари древности и виновники величия Египта были не безопасны в местах своего вечного упокоения; их мумии пришлось переносить с места на место и скрыть в тайники Дейр-эль-Бахри, где только в 1885 г. их открыл Масперо. В настоящее время грозные владыки Египта покоятся под витринами Каирского музея, будучи выставлены напоказ публике всех концов вселенной.

Эпоха Рамсесов кончилась временным распадением Египта: север оказался в руках танисского князя Несубанбдеда (XXI династия), юг достался верховному жрецу Амона Херихору, который ещё при жизни Рамсеса XII играл первую роль в государстве, представляя звено в цепи выдающихся личностей, занимавших пост жрецов верховного государственного бога и достигших, благодаря и влиянию своего бога, и накоплявшимся в течение веков богатствам его храма, и личным качествам, огромного могущества. Это были настоящие духовные сеньоры, распространившие свой духовный авторитет на всю страну и на все храмы, а в Фиваиде представлявшие и политическую силу, возросшую особенно во время слабых Рамессидов. Хотя после Херихора Египет фактически объединился под властью северных царей, но власть их над Фиваидой была почти номинальной — там водворилась настоящая теократия.

Египет лишился всех своих внешних владений. В Сирии и Палестине местные царства переживали единственное время своего процветания — это была пора Давида, Соломона, Хирома, самостоятельной внешней политики, больших военных, колониальных и торговых предприятий, деятельного строительства в великодержавном масштабе. Конечно, культурное обаяние Египта было велико, но о политической зависимости не хотели и слышать. Достаточно вспомнить замечательный Голенищевский папирус Московского музея, повествующий о злоключениях египтянина Унуамона, посланного из Фив за лесом Ливана для священной ладьи Амона. Нет и речи о прежних условиях Египта, когда к услугам были все сокровища Азии, князь Библа держит посланного 19 дней в гавани и гонит назад, только повеление свыше — дух, овладевший одним из его слуг — заставило его пригласить «посланника Амона», жалкое путешествие которого не соответствует ни величию бога, ни тому представлению, которое всё-таки сохраняется об Египте и его культурном значении; мы уже приводили подлинные слова об этом в начале нашей книги. Но это не помешало князю требовать платы и, несмотря на влагаемые в уста Унуамона похвалы величию бога, путевое изображение которого находится на корабле, задержать его ещё 48 дней, пока из Египта не прибыла плата. На прощание князь Библа даже предупредил посланца Амона: «не испытай ещё раз ужасов моря, чтобы не поступить мне с тобой, как с послами Хамуаса (Рамсеса IX), которые прожили здесь 19 лет и умерли…» В Нубии образовалось особое жреческое царство с культом Амона и столицей в Напате.

XXI династия ничем себя не заявила за пределами страны. На смену ей явились фараоны уже иноземного происхождения из предводителей поселённых в Египте наёмных ливийских дружин; они восприняли египетскую культуру и, будучи в числе первых вельмож государства, стали близки к престолу. Вся Дельта и значительная часть Среднего Египта были, таким образом, мирно колонизованы иноземцами, которым не удалось в своё время бурным натиском овладеть этой областью. Из этих военных князей особенно выделились ираклеопольские; уже второй из них был жрецом бога Хершефи, а третий, Шешонк, породнился с танисским царским домом, и, опираясь на мемфисское духовенство, ок. 950 г. вступил на престол фараонов. Отныне Фивы перестают быть столицей; центр жизни переходит на север, и новая династия (XXII) имеет резиденцией Бубаст, почему и называется бубастидскою, или, по происхождению, ливийскою. Шешонк, библейский Шишак, известен своим походом в Иудею и поддержкой, оказанной Иеровоаму. Шешонк был последним фараоном, оставившим в Фивах победные тексты и изображения. При его преемниках падение внешней мощи Египта и его внутренний развал продолжались непрерывно, и скоро обозначились три главных территории, почти обособившихся друг от друга: Дельта, оказавшаяся под властью многочисленных князей ливийского происхождения, Средний Египет от Дельты до Сиута, с центром в Ираклеополе, и, наконец, Фиваида, к которой с юга примыкало новое царство эфиопских фараонов, основанное на египетской религии и культуре и имевшее столицей Напату на священной горе Баркале. Эти фараоны имели притязание быть владыками и Египта, равно как преемники Шешонка, цари XXII династии, сидевшие в Бубасте, считали себя владетелями всего Египта, распавшегося на множество мелких владений. Затруднительность их положения с достаточной ясностью изобразил, например, фараон Осоркон II в своей молитве, начертанной на плите в руках его коленопреклонённой статуи в Танисе. Он просит, чтобы его потомство действительно могло управлять всем Египтом, и верховными жрецами Амона-Ра, царя богов, и великими князьями ливийцев, и жрецами Хершефи ираклеопольского, чтобы «сердце брата не возносилось на брата». Действительно, смуты и междоусобия, а затем и внешние враги с севера и юга два века свирепствовали в несчастной, некогда победоносной стране.

Фивы в это время, вместе с примыкавшей областью к северу до Сиута и к югу до Нубийской границы представляли самостоятельное владение, напоминающее духовный лен, во главе которого стоял верховный жрец Амона, а впоследствии и носившая царский титул жрица «восхвалительница Амона», или «супруга бога». Уже в эпоху Рамессидов замечается неудержимое стремление фиванских иерархов к возвеличению своего авторитета не только в Фиваиде, но и во всём Египте; уже тогда стены фиванских храмов отводятся не для прославления побед царей, а для увековечения деяний духовенства и чудес божества. Родственные отношения, в которых находились фиванские владетели к представителям династии, и признание ими их верховенства оставляли место и для царских надписей, но всё это не всегда избавляло от смут. До нас дошло в фиванских храмах несколько памятников, имеющих значительный интерес для знакомства с судьбами египетской религии, духовенства и храмов этого времени и для характеристики создавшегося положения.

Верховные жрецы Амона повествуют нам о себе со стен фиванских храмов, начиная с Рои, современника ещё Мернептаха и Аменхотепа, современника Рамсеса IX, обновившего помещения для духовенства, расположенные к югу от Карнакского священного озера, к востоку от южного пилона, и начертавшего об этом длинную надпись на восьмом карнакском пилоне; в Карнаке найдена и другая его, плохо сохранившаяся надпись о работах в заупокойных храмах Рамсеса III и IV. Царь наградил его за это обычным образом и передал в его ведение поступления, собиравшиеся раньше в царскую казну «с народа дома Амона-Ра». И об этом повествуют надписи и изображения на стенах пилона. Следующая крупная личность фиванского жречества, будущий царь Херихор, избрал для своих текстов и изображений храм Хонсу в Карнаке — здесь царь Рамсес XII уже совершенно не заметен пред ним в надписях и барельефах, касающихся сооружения ипостиля, двора перед ним и пилона. Здесь жрец посвящает свои сооружения от своего имени и только слегка упоминает о царе; стены изображают священные процессии. Наконец, одна из надписей увековечивает оракул и чудо Хонсу в пользу Херихора, может быть, о бытии ему царём. Плохая сохранность и намеренно неясный язык, свойственный этого рода памятникам, скрывают от нас подробности, но мы видим пред собой начало тех многочисленных надписей, увековечивающих чудеса бога и оракула, без которых теперь не обходилось ни одно сколько-нибудь серьёзное дело. Обыкновенную статую бога или его фетиш выносили в процессии, трижды вопрошали; он «отвечал» кивком; или предлагали ему, в случае судебного разбирательства, два свитка — оправдывающий или осуждающий, как было, например, в деле жреца Тутмеса, обвинённого в растрате.

Остановимся на некоторых из этих текстов, оракулах и вообще происходящих из жреческих сфер этого странного времени. Так, в Лувре есть надпись из Карнака от 25-го года царя XXI династии, Пайноджема I, повествующая о том, как в Фивы прибыл «верховный жрец и военачальник Менхеперра. Фиванская молодёжь его радостно встретила». Величество Амона-Ра явился в процессии, чтобы утвердить его на седалище отца его. Он определил ему множество чудес, невиданных со времени Ра. «В день Нового года была новая процессия. Бог остановился у входа; Менхеперра обратился к нему с речью, в конце которой просил о возвращении в Египет “слуг, которых он изгнал в Оаз”. Бог кивнул усердно», равно как и на просьбу увековечить постановление его о том, чтобы была отменена ссылка «в отдалённую область Оаза, а также» кивнул на просьбу о казни какого-то преступника, «убийцы живых людей». И здесь от нас скрыты и причины изгнания, и его обстоятельства, и кто подвергся ему, а также всё, касающееся последней просьбы. Возможно, что жрец просил за своих сторонников, подвергшихся опале в это смутное время, когда менялись лица и партии и когда личные или политические противники при теократическом строе приравнивались к религиозным еретикам. С этой стороны особенно интересна надпись верховного жреца Осоркона, современника царей XXII династии, его отца Такелота II и Шешонка III, начертанная у так наз. бубастидских врат великого карнакского храма и сохранившаяся довольно плохо:

«Управитель Верхнего Египта, глава обеих земель, созданный Амоном по его собственному сердцу, изрядный в Фивах, великий военачальник всей страны, вождь Осоркон, рождённый царевной, весьма хвалимой супругой царя Карамамой… в его резиденции, как победоносный на своей границе, именуемый “Вершина горы Амона, великого воинским кличем” (Техиэ). Северная страна докладывает ему, и южная обращается к нему с просьбами, страх пред ним кружит в землях, несущих свою дань к его вратам. Сей царевич (ненавидит) врага, посягающего на сан верховного врага Амона, владыки веков во веки. Имя его (Амона) на его устах, как молоко, он сражался за его достояние, более, чем телец… Он помнил о своём почтенном отце, что в Карнаке, больше, чем о боге другого города, находившегося в воле его. Он никогда не преступал времени, праздников, как месяц… Когда Фивы поднялись… (пошёл) он в Ираклеополь… прогоняя неправду; он вышел среди своего войска, как Гор, вышедший из Хеммиса. Когда же он прибыл ко Граду Восьми (Ермополю), он совершил угодное своему владыке, владыке Ермополя… храмы были очищены, стены были заново отстроены. Было приведено в порядок разрушенное во всех городах земли Юга; враги резиденции были прогнаны, страна сия была свободна от страха в его время… Он мирно переплыл волны и причалил к Фивам победоносным. Его ввели в его покои… боги, бывшие там, радовались. Он пребывал там, творя угодное владыке богов, Амону-Ра, владыке престолов обеих земель, принося Амону, богу великому, достояние от своих побед, чтобы весьма обильны были жертвы… ежедневно, больше бывших доселе… В день тот был вынесен бог сей священный, владыка богов, Амон-Ра, царь богов, бог предвечный. Верховный жрец Амона Осоркон был в образе своём, как “Столп своей матери” (жреческий титул) среди своих воинов. Бог кивнул весьма, на то, что он сказал ему, как отец, которому приятен его сын. Тогда подошли жрецы, хониты, отцы, уэбы, херихебы Амона и весь дом Восхвалительницы бога с цветами к правителю Юга: “О ты, могучий (защитник) всех богов, Амон вознёс тебя, первенец родившего его. Ведь он привёл тебя, чтобы прогнать наше убожество, ради упадка божеского достояния среди нас (из-за неправедных) сановников, всех, которые восприняли письменную дощечку в его храмах, чтобы противиться его предначертаниям и… нарушать уставы храмов божьих. (Ныне же) храмы, как изначала, уставы их, как искони”. Говорят: “Око Ра пройдёт мимо… его зеницу; земля сия… (да будут казнены) все враги, восставшие на него”. (Осоркон отвечает): “Приведите ко мне всех, преступающих уставы предков, (оскорбляющих) Око Ра”. Они были тотчас приведены живыми пленниками… Он избил их… ночью возжения жаровней… как жаровни явления Сотифа. Каждый был сожжён огнём на месте своего преступления. Он повелел (привести) детей вельмож правительства этой земли, премудрых, чтобы дать им места отцов их, (склоняемый к этому) любящим сердцем, дабы устроить (храм) согласно древнему его уставу. Он сказал им: “Вы видели, (как поступлено) с преступающим повеления владыки своего: они — мерзость. Остерегайтесь, да не будет того же (с вами)…” Да будет составлен указ от моего, верховного жреца Амона-Ра, царя богов имени. Кто этот указ удалит, да падёт от меча Амона-Ра, да овладеет им пламя Мут (во всём) её ужасе. Да не будет у него сына вовек».

Эта интересная надпись знакомит нас со многими явлениями истории тогдашней Фиваиды. Царевич правящей династии, сидящий в Технэ как военный комендант, не признавался в Фивах, на которые он имел притязание. Он является в Ираклеополь, собирает войско, идёт с ним на юг, подчиняет ключ к Фиваиде — Ермополь. Заботы о храмах привлекают духовенство, и это открывает ему ворота Фив и обеспечивает оракул Амона на его верховное жречество. Противная партия обвиняется в небрежении к храму и культу и предаётся сожжению. Интересна огненная казнь за преступления, приравненные к религиозным — прототип позднейших костров; сведения о ней мы встречаем потом и в надписях эфиопского напатского царства, унаследовавшего фиванские традиции. И там говорится, что бог каких-то религиозных преступников, «богоненавистное племя», умертвил, сделав огненной жертвой. Однако новый, утверждённый самим богом жрец недолго спокойно занимал свой престол. Через четыре года ему пришлось снова высекать надпись о новых чудесах. Случилось какое-то небесное страшное знамение — «небо пожрало месяц», и в связи с этим говорится о бунте. Осоркон собирает двор, по-видимому, вне Фив, откуда ему пришлось бежать. В туманной речи он говорит о гневе Ра и необходимости его умилостивить. Двор выражает ему верность, и он решается возвратиться к месту своего служения, что удаётся. Опять бога выносят в процессии. Осоркон вопрошает его, как быть с бунтовщиками, но на этот раз получает повеление быть милостивым. Надпись заканчивается длинным перечнем жертвенных даров.

На стене луксорского ипостиля сохранилась от времени Осоркона II, предшественника отца автора только что упомянутых надписей Такелота II, иератическая надпись, повествующая о большом наводнении в фиванских храмах. Написанная туманным языком, трудная для понимания, она всё же весьма интересна и в бытовом, и в богословском отношении, и мы приведём из неё несколько мест. После даты (3-й год, первый летний месяц) и титула царя Осоркона следует: «Поднялся бог Нун (океан) в земле сей до её пределов, он наводнил оба берега, как в первобытные времена. Земля сия была во власти его, как море; не было канала, ни людей, чтобы задержать его ярость. Все люди были, как птицы на его городе. Ужас его вздымался… как небо. Все храмы Фив были, как болота. В сей день явился Амон в процессии в Луксоре, образ его вошёл в Дом Великий его ладьи храма. Граждане его были подобны пловцам в потоке. Они восклицали к небу пред Ра, чтобы приблизился сей бог великий к прекрасному острову и почил в Луксоре священном. Нельзя было установить наоса, подобно небу, чтобы помолиться великому богу в великой силе его. Сын его возлюбленный произнёс составленное жрецом Амона-Ра, царя богов, писцом царя… Нехтутанфмутом, сыном жреца Амона Бекнихонсу. Он сказал: “О бог священный, родивший себя сам, царь этой области, возносимый в явлении… непоколебимый с диском своим… Великий, существующий искони, до обеих земель, создатель предвечный всех вещей, дающих праздники храмам своим, сияющий вовеки, милостивый вечно, проводящий поколения, повторяющий рождения, освещая ночь в образе своём прекрасном месяце, идущий Нилом, чтобы наводнить обе земли, оживляющий уста всех крепостью своею. Это — воздух, ходящий по небу своему, он освежает все гортани. Выходит пламя из лучей его, совершая всё, что он сделал. Образ священный, созданный рукою своею, от которого получили бытие боги и богини. Он родил людей, коз, птиц, рыб, все растения, создавая это всецело по художеству сердца своего, устраивая обе земли… чтобы быть с твоим градом Фивами, оком Ра, владычицей земель. Это — подобие неба, которое далеко, но пребывает над ними искони. Боги и богини соединены вместе, в них ради красоты их сияют лица всех, созерцая их таинственно, входит благовоние их, как мирра… Это место сердца богов… Кто же будет защищать нас, если не ты? Великое место твоё священно издревле. Ты сокровен внутри его. Цари умножают памятники, делая угодное твоему духу… Ты изрёк о них твоими собственными устами: “Я сокровен, пребывающий в мире пред домом своим, согласно божественным писаниям”… Живущие в номах и городах призывают тебя ежедневно, ради того, чтобы прогнать несчастие от городов. Вода идёт снова потоком. Это великое бедствие, незапамятное. Половина Луксора пожрана океаном. Что могут понять люди? Поднимается Нил по велению твоему. Неужели он погрузит твой дом в бездну?”…» Далее напоминает, что предпринял в подобном случае Тутмос III; неужели при его потомке Осорконе Фивы будут разрушены наводнением… Очевидно, бог и на тот раз помиловал свой град, и надпись помещена в память этого. Она сохранила нам имя религиозного поэта-богослова, пантеистически отождествившего Амона и с месяцем, и с Нилом, и с воздухом, посвятившего ряд торжественных, к сожалению, не всегда понятных стихов Фивам, которые теперь нередко были предметом восторженных гимнов, наделялись высокими эпитетами и олицетворялись в виде особой богини, как это мы видели, например, на барельефе Шешонка. Тот же самый Осоркон, при котором произошло наводнение, в 22 год своего царствования издал указ, которым Фивам давались привилегии, приближающиеся к иммунитету. Об этом составлена надпись на стене столичного храма в Бубасте, где царь отпраздновал свой юбилей: «В 22 год, 4-й месяц, было появление царя во храме Амона, что в юбилейной зале, на троне на носилках… Его величество искал великих благотворений для отца своего Амона-Ра, когда тот определил первый юбилей своему сыну, пребывающему на его престоле. Да определит он ему великое множество их в Фивах, владычице Девяти Луков, “сказал царь в присутствии своего отца Амона”: я оберегаю (термин для иммунитета — “изымаю”) Фивы в высоту и широту, чистыми, свободными, для их владыки. Никакой надсмотрщик от двора да не входит в них; их народ охранён навеки ради великого имени благого бога».

Таким образом, и корона официально признала фиванские привилегии, что ещё более ускорило процесс, привёдший к условиям XXIII-XXV династий и даже Саисского периода, когда фараоны могли рассчитывать на признание в Фивах только в том случае, если они вступят в фиктивные родственные отношения к «супругам бога». Вступление в фиктивные браки, удочерение царевен династии этими царственными жрицами и т. п. теперь становятся предметом официальных надписей так же, как раньше сообщения о царских победах или о жреческих деяниях и чудесах. Карнак был хранителем и этих памятников-надписей на плитах, редактированных торжественным церемониальным стилем, описывающих торжества удочерений и сообщавших иногда список имущества, завещаемого удочеряемой и т. п. Например, надпись о последнем известном нам удочерении Псамметиха II Анхнеснеферибра, саркофаг с заупокойным текстом, который находится в Британском музее:

«Год 1-й, месяц лета, день 29 (следует полный титул Псамметиха II) царевна Анхнеснеферибра в сей день прибыла в Фивы. Её мать, супруга Бога Нитикерт, живущая, вышла созерцать её красоту, и обе вместе отправились к дому Амона. Было принесено священное изображение из дома Амона… составлен её полный титул (приводится). — В год 7-й, 1-й месяц, 23 день изошёл сей благой бог, владыка обеих земель Псамметих на небо. Он соединился с солнцем, божественные члены отошли к создавшему его. Был на его место поставлен его сын (следуют имена и титулатура Априя). В 4-й год, 4-й месяц лета, день 4 взошла Восхвалительница Бога Нитикрет на небо. Она соединилась с солнцем, божественные члены отошли к создавшему её. Её дочь, верховная жрица Анхнеснеферибра совершила для нее все, что подобает для благого царя. Когда прошло 12 дней после этого, царевна, верховный жрец Анхнеснеферибра, пошла к храму Амона-Ра, царя богов. Жрецы хонты, отцы, уэбы, херихэбы и часовые жрецы Амонова храма следовали за ней, большие группы шли впереди. Были совершены все обычные церемонии поставления Восхитительницы Бога Амона в храме писцом бога и девятью жрецами дома сего. Она возложила на себя все амулеты и украшения Супруги Бога и Восхвалительницы Амона, была коронована двумя перьями и диадемой в царицы всего обходимого солнцем. Составлена ей следующая титулатура (приводится). Для неё были совершены обычные обряды и церемонии, как для богини Тефнут изначала. Жрецы (всех рангов) приходили к ней во всякое время, когда она шествовала к храму Амона в каждой его праздничной процессии».

Фиванские храмы свидетельствуют и о тех временах, когда внутренние смуты осложнились и внешними погромами. Эфиопское единоверное завоевание со стороны Пионхи и других напатских царей не могло иметь разрушительных последствий — для них Фивы были святыней, и Пионхи, посылая своих воинов на север, держит к ним речь, наставляя, как чтить Амона, а сам приносит обильные жертвы и справляет праздники. В храме Мут в Карнаке не найдены плиты с изображениями флотилии — вероятно, он избрал этот храм для увековечения своего паломничества после покорения севера в Фивах. Храм Мут почему-то хранит и надписи вельможи, современника ассирийского нашествия, которое, конечно, было настоящим погромом, не столько разрушительного, сколько грабительского характера. Ментуемхет, бывший в это время князем Фив и главой жречества (хотя и не верховным жрецом) взял на себя долг возобновить потерянные изображения богов и исправить повреждения после первого ассирийского нашествия. Надписи об этом и рельефы помещены и на стенах храма, и на статуе Ментуемхета. С последней он взывает к духовенству: «Все жрецы, входящие, чтобы предстать на этом месте, да наградит вас великий Амон и да продолжит вас в детях ваших, если вы будете возглашать имя моё ежедневно в ваших мольбах за службой, совершаемой в этом месте… ибо я не ослабевал сердцем и не опускал рук, обновляя то, что нашёл разрушенным. Посему любящие Амона, владыку небес, да произнесут имя князя Ментуемхета в его храме».

Пилоны, рельефы, дворы, врата и т. п. сооружались в Птолемеевские и римские времена, нередко искажая древние памятники. Надписи, весьма краткие, состоящие из имён, титулов чужеземных владык и упоминаний о сооружениях, также дошли до нас, указывая на то, что и в эти эпохи, когда центр жизни переместился далеко, всё-таки Фивы продолжали быть священным городом. Жречество здесь было многочисленно, от него у нас имеется много папирусов, а также, вероятно, к этому времени восходит важный памятник храмовой литературы, найденный на плите в карнакском храме Хонсу — сказание о чуде этого божества на чужбине, в Месопотамии, где он изгнал злого духа из царевны. И язык, и миросозерцание этого текста могут указывать только на весьма позднее время, когда географические термины были забыты до того, что страна хеттов обратилась в какой-то Бехтен и титулатура Рамсеса II смешана с одним из поздних Рамиссидов.

Фивы пришли к концу своей славной истории; в дальнейшем это — город священных и исторических воспоминаний, паломничеств, а затем путешествий туристов. Их бог почитался ещё в Напатском царстве, где он был государственным, в Великом Оазе, где он провозгласил Александра В. богом и тем перенёс в Европу египетское обожествление царской власти, да ещё в незначительном Таиуджаи у Фаюма. В остальном Египте его культ должен был уступить древним богам, и север снова выступает со своим Птахом, Баст, Нейт и др. Казалось, монотеистическим стремлениям египетской богословской мысли наступил конец, тем более, что и идея универсального бога должна была заглохнуть, не имея для себя реальной поддержки в мировом положении государства. Религиозная физиономия времени после телль-амарнской смуты была действительно сложна. Амон был реабилитирован, как универсальное божество, как «царь богов», неизмеримо высокий, но в то же время и бесконечно близкий людям и всей твари, объемлющий весь мир своей любовью и согревающий теплотою, как личный бог, защитник бедствующих и угнетённых, охранитель правды. Он един, и говорит о себе: «Я един, ставший четырьмя; я — четыре, ставший восемью, и всё-таки я един». Достижения Эхнатона не были забыты и оказали влияние на поэтичные гимны Амону, в которых он является промышляющим о всей природе — он «создавший всё сущее, из очей коего вышли люди, а из уст явились боги, дающий траву скоту и древо плодоносное в пищу человеку, дающий жизнь рыбам морским и птицам небесным, подающий дыхание находящимся в яйце, жизнь — птенцу и личинке, всем пресмыкающимся и насекомым, питающий мышей в их норах и птиц на всех деревьях. Привет тебе от всего живущего, единый, единственный, со множеством рук. Спят все, но ты не спишь, промышляя полезное для твари твоей… Хвала тебе, что ты печёшься о нас, почитание тебе, что ты сотворил нас, величание тебе от всех стран, до высоты небесной, в широту земную, в глубину океана. Боги преклоняются пред твоим величеством, они восклицают тебе: “Привет тебе, отец отцов всех богов, повесивший небо и попирающий землю”…». Частичное восстановление империи и победы царей XIX династии снова вернули ему мировое значение и наполнили храмы его сокровищами. Ему преклонялись завоевания, его корабли ходили по Нилу и морю, ему посвящались города, на него работали пленные, в жертву ему после царских триумфов приносились пойманные враги. «Земли мятежные страшатся тебя, идут к тебе жители Пунта, зеленеет Земля Бога ради тебя. Плывут к тебе суда с благовониями гумми, чтобы украсить праздник храма твоего. Для тебя произрастают кедры, строятся священные суда, горы несут тебе камни, чтобы сделать великие врата твоего храма. Суда нагруженные плывут пред лицо твоё…»

И вторая египетская империя пришла к концу; Фивы начали хиреть, поднялись иные политические и религиозные центры, появились признаки распадения государства, а затем не заставило себя ждать и самое распадение. Величие Амона уже не опиралось на реальные основания, и его служители пытались спасти положение, отождествив его со всеми богами и превратив его во всебога. Мы уже видели в надписи о наводнении пример такой попытки. В другом тексте мы читаем: «Эннеада соединена в твоих членах; твои части — все боги, соединённые в теле твоём. Твой вход — первый, твоё начало — искони. Амон, сокрывший имя своё пред богами (игра слов — имя Амона и корень «амен» — «сокровенный»). Та-Танен, сотворивший сам себя в виде Птаха; персты его — Огдоада…» До нас дошло немало поздних бронзовых фигур Амона, изображающих его в виде существа с атрибутами всех возможных божеств, в виде сложной фигуры почти пантеистического всебога. Это было уже школьное богословское умозрение, малодоступное народным массам, которые переживают теперь религиозный упадок. Время творчества нации было позади; эпигонство чувствуется во всех областях жизни. Народ уже не участвует в славных событиях, но внимание сосредоточивается на мелочах обыденной жизни, в сфере которой для него высший бог богословов интересен не более, чем любое специальное божество, т. е. более близкое в данный момент и при данных условиях. Вот почему усиливается до чрезвычайных размеров культ животных, почитание различных божеств уродливого вида, так наз. Бесов, своим смешным видом отгонявших злую силу и особенно покровительствовавших женщинам, богинь в виде гиппопотамов (Тауэрт, Апет), облегчавших роды и т. п. Но это имело и обратную сторону — усиление индивидуального благочестия, особенно под влиянием тяжёлых внешних и внутренних событий. Для фиванского населения Амон продолжал быть милостивым богом, прототипом праведного судьи и визиря, карающего за неправду и близкого к смиренным и молчаливым, прощающего грехи тем, кто кается. Идея покаяния теперь впервые ясно проявляется в египетской религии, и мы встречаем всё перечисленное в целом ряде памятников, дошедших до нас от низших служителей фиванского некрополя, справлявших культ древних царей (особенно Аменхотепа I, названного «подобием Амона» и бывшего покровителем некрополя), характерно называемых «послушателями зова в Места Правды». Итак, блаженное успокоение — «Место Правды», доступное только для служивших правде. Эти памятники малых людей проникнуты теплотой религиозного чувства, хотя и вращаются часто в области обыденной жизни. «Если рабу свойственно впадать в грех, то богу — быть милостивым. Владыка Фив недолог во гневе, и гнев его длится мгновение и не оставляет следа; он уже преложил его на милость…» «О владыка Карнака, владыка богов, простри мне руку, спаси меня, воссияй мне, да живу я снова… Приклони ухо твоё к одинокому на суде, когда он беден, а соперник его силён и суд утесняет его…» «Я люблю тебя и заключил тебя в сердце моё, и ты избавишь меня от людской молвы в день, когда на меня клевещут». «О, Амон, ты — оплот для живущих и спасение для умерших; ты вступаешься за слабого и обуздываешь сильного; пред именем твоим трепещут боги, племена и народы». Итак, Амон подаёт спасение умершим. Действительно, идущее издревле стремление сблизить и даже отождествить Ра и Осириса отразилось и на Амоне. Бог света путешествует по преисподней, неся радость её обитателям и принимая в свою ладью достойный шаг; быть в числе его спутников — предел желаний благочестивого египтянина, и бог правды допускал к себе, руководствуясь нравственными критериями. Осириса даже иногда ставят в связь с Амоном, как его сына, на которого сияют его лучи «так, что отец соединяется с сыном». В других случаях, наоборот, Амон в заупокойный фиванский «праздник Долины» сам отправляется в некрополь, приносит дары своим родителям — очевидно, Осирису, являясь в этом отношении примером для граждан своего города; он приносит дары и погребённым, ибо и они стали Осирисами…

Амон, таким образом, является божеством усопших и покровителем фиванского некрополя. Расположенный на западном берегу Нила город мёртвых носил название «Против своего владыки» и представлял огромное собрание храмов, большею частью посвящённых Амону, каковы Дейр-эль-Бахри, где Амон почитался вместе с Хатхор, Курна (Сети I), Рамессей (Рамсеса II, названный Диодором гробницей Осимандия по тронному имени царя Усермара), Мединет-Абу (Рамсеса III, и мн. др.), гробниц вельмож, гробниц великих фараонов. Это — колоссальный музей памятников искусства, ежегодно дающий из своих недр новые и новые сокровища. Здесь пред нами вечные обители тех, кто творил эту великую цивилизацию; это даровитые деятели одной из блестящих эпох в истории человечества, сподвижники великих фараонов, их полководцы, сановники, художники, духовенство. Высеченные в скале гробницы большей частью состоят из длинного, спускающегося вниз коридора, приводящего сначала в залу, затем в глубокий погребальный покой с поминальной нишей. Стены, частью потолок, покрыты росписью, очевидно, по примеру жилых домов, т. к. гробница представлялась посмертным домом, почему и называлась «дворцом такого-то в Прекрасной Земле», или, в высоком стиле «местом вечности» или «градом вечности». Росписи эти, кроме орнамента и заупокойных текстов, состояли из множества картин, представляющих погребённого с семьёй у жертвенного стола, за жертвенным или праздничным пиром или в обстановке земной жизни, за служебными или профессиональными занятиями, за традиционными развлечениями — охотой на птиц в зарослях, рыбной ловлей, охотой на диких зверей в пустыне; здесь же изображается его поместье, полевые работы, совершаемые в его присутствии, сбор винограда, производство вина, сцены ремёсел его крепостных, их занятий и т. п. Всё это для умершего магически оживало в ином мире, где он продолжал пользоваться всеми благами своего земного положения, приобретая и новые преимущества своего слияния и отождествления с Осирисом, своего пребывания на священной ладье солнечного бога Ра вместе с блаженными, наслаждающимися его светом и лицезрением. Старое представление о том, что, как подданный Осириса, считавшегося между прочим и богом земледелия, умерший должен обрабатывать отведённый ему надел, не испытывая невзгод неурожая, удерживается и теперь и занимает определённое место в заупокойных сборниках, но оно уже заслонено стремлением к богу света. Египтяне всеми мерами старались обеспечить себе место на «ладье миллионов» — и магическими текстами (особенно странными книгами «О том, что в Преисподней» или «О вратах»), и помещая в гробницах небольшие пирамидки, на четырёх сторонах которых изображалось солнце в каждый период суток, изображался и покойный в молитвенной позе, наконец, приготовлял свои портретные статуи, в коленопреклонённой позе, с начертанной на доске молитвой богу Ра в руках. Земледельческие занятия они поручали особым статуэткам, приготовлявшимся первоначально из дерева, потом из камня, глины, фаянса и имевшим, большею частью, форму мумий. На них часто помещалась надпись — текст 6-й главы Книги Мёртвых, который магически представлял новому Осирису — покойнику — сиять с богом Ра, а статуэтки превращал в его подобия, которые должны были являться на зов, когда наступало время полевых работ. Сообразно этому в руках их были земледельческие орудия и мешок с зерном, и они вместо прежнего названия «шавабти» (вроде нашего «деревяшки») стали именоваться «ушебти» — ответчики. Они клались первоначально в маленькие гробики, потом помещались в ящики, нередко красиво расписанные. Эти ящики и статуэтки составляли часть содержимого гробниц, которое было у знатных лиц чрезвычайно богатым и даёт материал для целых залов музеев. Здесь и сосуды самых разнообразных типов, от заморских с островов и дорогих алебастровых и со вкусом сработанных каменных, костяных и фаянсовых, в виде животных, птиц, растений, в виде блюдец с рисунками и т. п., до простых кусков дерева, обделанных в виде сосуда и раскрашенных под камень. И такие фальшивые подобия сосудов помещались даже в гробнице царских родственников — всё равно магически эти сосуды в ином мире превратятся в настоящие и будут служить, как таковые. На том же основании клали в гробницы и искусственные подобия предметов питания — хлеба, окороков и т. п., деревянное оружие и др. Зеркала, письменные приборы, изящная и простая мебель, музыкальные инструменты, даже боевые колесницы, изящные дамские туалетные вещицы, тексты литературных памятников, школьные тетрадки — всё это входило в состав гробничного инвентаря, а теперь украшает наши музеи. Реже таким образом в эпоху XVIII династии в гробницах находят так наз. проросшего Осириса. Деревянная форма метра в полтора длинной, имевшая вид тела Осириса, наполнялась тучной землёй и засевалась ячменем. Когда последний, взойдя, достигал 15 см, всё облекалось несколько раз в льняную ткань и ставилось в гробницу. Прорастание зерна символизировало и, путём симпатической магии, вызывало воскресение умершего. Особые магические формулы сообщали чудодейственную силу этим предметам, напоминающим финикийские «сады Адониса»… и т. п., например: «О, Осирис, имярек, ты лев, ты сугубый лев, ты Гор, служащий отцу своему, ты четыре бога, славных духа вина и молока, восклицающих и вызывающих пляску, несущих воду на руки своему отцу. О, Осирис, имярек, поднимись на своём левом боку — Геб открывает тебе твои очи, укрепляет твои бёдра…» Целый ряд амулетов вооружал мумию магической силой — на шею помещался фетиш Осириса, имевший вид столба с перекладинами, считавшийся его спинным хребтом и сообщавший ему непоколебимость, а также, как гласит назначенная для амулета формула, «чтобы он входил чрез двери преисподней, как имеющий силу, и никто не мог ему препятствовать, никто, никто не мог спрашивать». Фетиш Исиды, имевший своеобразную форму узла, давал «силу его плоти, и Гор, сын Исиды, мог радоваться ему, видя его. Никакой путь не казался ему трудным, будь он к небу, или к земле». Скарабей, помещённый на грудь, имел на себе текст 30-й главы Книги Мёртвых, магически заставлявшей сердце покойного не свидетельствовать против него на загробном суде пред Осирисом. Но особенно необходимо для загробного благополучия было для усопшего иметь при себе сборник магических формул, который бы путеводил его по иному миру, открывал бы доступ в его таинственные местности, проводил чрез его врата и пилоны, обращал вспять его стражей, демонов и чудовищ, приближал к богам, вводил в их общество, выводил благополучно из залы суда пред Ра и Эннеадой, а потом пред Осирисом и 41 его ассистентом. В эпоху XII династии мы ещё иногда встречаем в качестве такого сборника древние, можно сказать, доисторические тексты, начертанные внутри пирамид царей V и VI династий, в соединении с новыми «главами», имеющими впоследствии составить так. наз. Книгу Мёртвых; иногда эти тексты писались на стене и потолке подземной погребальной комнаты, куда никто не проникал и где их никто не читал, кроме самого погребённого. Чаще они писались на папирусе и клались в гроб с мумией, или помещались в статуэтку Осириса, полую внутри и т. п. Подобного рода памятники, с таким же назначением и употреблением, мы встречаем в Карфагене, Этрурии и даже в современной христианской Абиссинии.

Таким образом, умерший побеждал смерть: он жил в своей мумии, в своих статуях, в своих изображениях, он был и с Осирисом, и с богом Солнца, он мог, принимая различные, предписанные Книгой Мёртвых виды, появляться и на земле, «выходя днём» из загробного мира. Организация его была сложна, «образы бытия» его многочисленны, и это содействовало его бессмертию. Обыкновенно говорили о теле, духе, тени, душе и «ка» — или двойнике, или олицетворённой жизненной силе, м. б. гении-хранителе. Говорили, что тело находится в загробном мире, душа, имевшая вид птицы с головой человека — на небе, а «ка» — б. ч. на земле. Но богословское мистическое направление XVIII династии прибавило сюда ещё «судьбу», «место рождения», иногда «жизнь» и др. Заупокойные жертвы приносились всем этим «образам бытия» и изображались на стенах гробниц как выдержки из ежедневного ритуала, подобного храмовому культу и состоявшего из магических приёмов, возгласов и действий, возвращавших мумии или сообщавших статуе способности живого человека («Отверстие уст»), приносивших каждение, жертвенные дары и т. п.

«Прекрасное погребение идёт в мире. 70 дней исполнилось в твоём Чертоге Чистоты (место бальзамирования). Ты во гробе, влекомый быками, чтобы достигнуть врат гробницы непостыдно, по дороге, окроплённой молоком. Дети детей твоих все вместе плачут любящим сердцем. Отверсты твои уста “херихебом” (жрец, провозглашающий магические формулы), совершено твоё очищение жрецом “семом”; приспособил тебе Гор твой рот, открыл он для тебя твои глаза и твои уши; твоя плоть и твои кости целы и при тебе. Прочтены тебе изречения и прославления. Совершена тебе царская заупокойная жертва. Сердце твоё с тобой воистину, утроба твоя та же, что и была у тебя на земле. Ты шествуешь в прежнем образе, как в день рождения. Подводятся к тебе твой возлюбленный сын и друзья и делают поклон. Ты вступаешь в землю, данную царём, в гробницу в Некрополе. Тебе совершают (все), как и предкам; плясуны Муу идут к тебе с поклонением». Так описываются на некоторых надгробных плитах погребальные церемонии этого времени. Изображения, которые помещаются на стенах гробниц, обыкновенно в длинном коридоре, ведущем от входа, очень сходны в различных гробницах; мы находим и ряд других обрядов и церемоний, не всегда для нас понятных. Обычны изображения путешествия умершего в виде мумии и статуи по Нилу в Абидос, чтобы представиться богу загробного мира, а может быть, ввиду того, что весь погребальный ритуал проникнут мифом Осириса, чтобы повторить получение Осирисом оправдания. Возможно, как полагают некоторые, что здесь и посмертное исполнение паломничества в святый град с его мистериями, но нельзя отвергать и того объяснения, что во многих случаях никакого путешествия в действительности не было, а дело ограничивалось изображением. Во время шествия в некрополь везли м. пр. на салазках странную человеческую фигуру, завёрнутую в шкуру; потом её, как будто, приносили в жертву, м. б., символически, что даёт основание говорить о человеческих жертвоприношениях или их подобии. Среди различных принадлежностей погребения, иногда оказываются несомыми предметы царского обихода — статуэтки царей в их головных уборах, короны, скипетры, энколпии и т. п. — очевидно, всё это обязано доведённою до последнего предела «демократизацией» представлений об Осирисе, с которым сначала отождествлялись только цари, а потом и все усопшие.

Вообще изображения и росписи фиванских гробниц, являясь ценнейшим культурно-историческим материалом, доставляют и действительно эстетическое наслаждение, хотя египетское искусство, особенно здесь, не переступало чисто практических целей. Фиванский художник стремился только передать изображаемое в живой и приятной форме и при этом довольно произвольно обращался со своим материалом. Сцены и предметы обособлены от своей обстановки; они типичны и общи. Не замечается попыток комбинировать группы в цельную композицию — они распределяются в ряды, расположенные по этажам и разделённые горизонтальными линиями, и в этом отношении некоторыми исследователями сравниваются с иероглифическим письмом, — египетские картины не столько смотрятся, сколько читаются. Изображение главных лиц в большем масштабе даже напоминает прописные буквы в письме. Будучи несомненно знаком с перспективой, египтянин, однако, не пользуется ею. Он стремится к своеобразному реализму, желая изобразить каждый предмет с той стороны, с которой он наилучше виден, это заставляет его допускать ряд условий, вроде, например, всем известного сочетания глаза en face с лицом в профиль, плеч en face с телом в три четверти и ногами со стороны и т. п. Конечно, следует полагать, что и сюжеты не всегда были новы и самостоятельны. Многие из них имеют длинную генеалогию и восходят к Древнему царству, рисуются из поколения в поколение как бы по трафарету. Едва ли фиванские вельможи-бюрократы и столичные жители часто охотились в болотах, зарослях и пустынях, как это делали современники фараонов Древнего царства в Дельте, но картины эти обязательны и даже освящены заупокойными текстами. Однако всё это уравновешивается высокими достоинствами, которые отмечают и компетентные голоса знатоков. Египтяне были искусны в изображении деталей; тонкость и свобода линий изумительны, а пользование пространством обнаруживает много умения; подбор и сочетание красок также большею частью удачные, и росписи имеют большое декоративное значение. Вообще стиль — своеобразен, отличен от стиля всякого другого времени или народа. Сочетание изящества с достоинством, живости и спокойствия — отличительные черты лучших фиванских росписей и доказательство большого художественного гения древних египтян (Gardiner). Но и с реальной стороны фиванские гробницы являются хранилищами первостепенных культурно-исторических памятников, вводящих нас непосредственно в жизнь египетского общества блестящей поры его истории. Здесь и скромные, теперь разрушенные, гробницы царей XI, XIII и XVII династий в предхолмии Ливийской пустыни Драх-Абуль-Негта, и роскошные выдолбленные в скалах Бибан-эль-Молука «сиринги» — усыпальницы фараонов XVIII-XX династий с их длинными коридорами, ведущими в подземные залы с колоннами, со стенами, полными барельефов и текстов причудливых заупокойных книг «О том, что в Дуэте» или «О вратах», здесь и великолепные поминальные храмы великих царей, начиная от расположенных террасами в Дейр-эль-Бахри, где рядом с известным нам замечательным сооружением Ментухотепа воздвигла свой дивный памятник знаменитая Хатшепсут, сестра и супруга Тутмоса III, мирное царствование которой было ознаменовано большой экспедицией в Пунт, изображённой под колоннадой средней террасы храма, сооружённого ею в честь Амона и во славу своих деяний для бога, ибо сокровища Пунта доставлялись для потребностей его культа. Изящный храм в Курна — поминальный царя Сети I — отличается такой же тонкостью и благородством работы, как воздвигнутый им в честь Осириса в Абидосе и его гробница в Бибан-эль-Молуке; «Рамессей», заупокойный храм Рамсеса II, даёт нам ценные барельефы и надписи истории его продолжительного царствования, равно как и храм, воздвигнутый им в скалах в Нубийском Ибсамбуле, в Луксоре и Абидосе. Здесь начертана придворная летопись его войны с Хеттами с разукрашенным окончанием, выставляющим царя единолично, при помощи Амона выручающим из беды своё войско и поражающим врагов — своего рода эпос, оказавший влияние на последующую литературу победных полупоэтических надписей, в которых, однако, вычурность стиля и похвальный тон доведены до невразумительности и беспорядочности. Равным образом и изображения побед на барельефах теперь делаются частыми и постепенно приобретают характер больших цельных композиций. Если карнакская серия барельефов Сети I является летописью в последовательном порядке событий, то изображение Кадешской битвы Рамсеса II представляет грандиозную попытку представить на одной сложной картине различные эпизоды великой битвы; здесь, как и на других картинах, представлены и ландшафты, и типично переданы народные типы, и характерно изображены виды крепостей; имеется своеобразная перспектива, обычно нарушаемая фигурой царя, который обязательно должен был быть представлен в значительно большем масштабе. На картине Кадешской битвы возвеличение царской доблести заставило художника решиться на шаг, в других случаях невозможный для народной гордости египтянина — он изобразил царевичей, отступающих пред врагами, которых затем обратил вспять сам Рамсес. Рамсес III, старавшийся вообще подражать последнему, в своём храме в Мединет-Абу также даёт ценные изображения своих побед, сопровождаемые длинными надписями; среди них особенно важен барельеф, изображающий морскую победу над филистимлянами. Но здесь уже заметен упадок и художественный, и литературный — нагромождение фигур, и известный шарж на изображениях соответствует скучной трескотне и искусственности стиля надписей, между тем, как с архитектурной стороны замечателен комплекс сооружений, обнимавших храм, дворец и павильон — высокие врата, в виде азиатской крепости, причём талантливый архитектор для достижения со стороны Нила зрительных эффектов, прибег к своеобразным приёмам распределения рельефов и отдельных частей — его вышколенный глаз обнаруживает и знакомство с перспективой. Слева к храму, как и в Рамессее, примыкал дворец из менее прочного материала — кирпича; здесь было окно, у которого царь показывался народу. В Рамессее, кроме того, была библиотека, в которой хранились и произведения более древнего времени, например, из неё происходит берлинский папирус Синухета, и, по-видимому, московский математический. Кроме этих великих, сохранившихся до наших дней в большей или меньшей целости, храмов, Фиванский некрополь был украшен и многими другими, теперь уже не существующими, к числу которых относится, например, храм Аменхотепа III, у относившихся к нему знаменитых «Мемноновых колоссов» греко-римских туристов; стоящие на берегу Невы великолепные сфинксы также имели к нему отношение.

«Была выстроена для меня гробница. Каменщики отметили пространство её, живописцы расписали её, ваятели произвели скульптурные работы. Назначены были заупокойные жрецы; устроен сад…» Так заканчивается автобиографический рассказ, влагаемый в уста вельможи Среднего царства (Синухета); подобное же неоднократно повторяется в текстах всех времён древнего Египта, указывая на то, какое место в жизни египтян имели заботы об их вечных обителях и объясняя нам великолепие последних, особенно в Фиванском некрополе. За Рамсесом в скалах Шех-Абу-эль-Курна начинаются усыпальницы вельмож XVIII династии великих сподвижников великих царей, этой лучшей поры жизни великого народа. Над ними пронеслись тысячелетия с их превратностями, но ни усилия грабителей древних и новых, ни политические катастрофы, ни религиозный фанатизм не в состоянии были сделать тщетными усилия создателей этих дивных памятников победить смерть. Ежегодно к известным ранее гробницам археологическая наука прибавляет новые, обогащая нас новыми именами фиванской знати, новыми памятниками искусств, новыми сведениями в области религии, быта и т. п. Самое краткое перечисление наиболее интересных гробниц заняло бы нас более, чем это возможно для нашей цели, но мы должны упомянуть хотя бы нечто из этого подземного мира смерти, столь ярко освещающего и воскрешающего красивую жизнь, отделённую от нашего времени тремя с половиной тысячелетиями. Великолепно расписанная погребальными сценами гробница князя Фив Сеннофра, который при Аменхотепе II заведывал садами Амона, и поэтому плафоны и фризы расписал виноградными лозами; гробницу эту посещали ещё в греческое время; какой-то посетитель оставил след, написав тщательными иероглифами имя «Александр». Современник Сеннофра — Кенамун изобразил своего царя Аменхотепа II, принимающим новогодние поздравления. Архитектор Тутмосов и Хатшепсут-Инени, строитель Карнака, повествует в своей надписи, что он «заведывал великими памятниками, которые воздвигались в Карнаке, когда ставились священные колонны и столпы и великие пилоны из прекрасного белого аянского камня, когда ставились священные мачты у врат храма из настоящего кедра с террас (Ливана)… наблюдал затем, как высекалась гробница его величества, причём он был один, и никто другой этого не видал и не слыхал…» На одной из стен он изобразил свою виллу, с двухэтажным домом, житницами, оградой, садом, прудом и беседкой, в которой поместил себя с женой. Подобные же изображения встречаются неоднократно на стенах гробниц, доставляя нам возможность составить довольно полное представление о той любви, какую египетская знать питала к домашнему уюту, зелени и сельскому приволью, украшенному всеми приобретениями культуры. В одной из гробниц найдено также изображение приёма гостей, входящих в богатую виллу. Много сцен из военного быта помещено в гробницах сподвижников великого Тутмоса III, например, Аменемхеба, надпись которого дополняет карнакские анналы царя, автора этих анналов — Танени и др.; гробница художника Аменуахсу интересна тем, что расписана им самим и т. п. Но особенно богаты текстами и изображениями гробницы визирей XVIII династии Яхмоса, Усера, Рехмира, принадлежавших к одному роду и отправлявших важнейшую должность в стране в течение нескольких поколений от начала династии до Аменхотепа II. В это время уже для обеих половин Египта было два визиря; граница между подведомственными каждому областями проходила немного севернее Сиута. Среди изображений, на стенах гробницы Рехмира, представлявших его при отправлении обязанностей, обнимающих все стороны жизни, имеется важная сцена приношения повинностей от городов. Она даёт возможность восстановить карту страны от Ассуана до Сиута, сообщает нам титулы начальников городов и перечисляет продукты, приносившиеся из этих городов. Другая картина вводит нас в залу суда. Суд — одна из главных функций визиря, если не самая главная. Рехмира сидел на кресле, пред ним на четырёх ковриках 40 свитков сводов законов; по обе стороны его — писцы и вельможи южных городов; курьеры вводят просителей. Рехмира заведывал хозяйством храма Амона, его рабочими, его мастерскими, и мы видим его наблюдающим за работами и «научающим каждого его обязанностям по его ремеслу». Здесь и обработка кож для пергамента, сандалий-щитов, и резьба по дереву с инкрустациями — приготовление изящных ящиков, стульев, колонн, и металлическое производство — плавка металла, причём пламя древесного угля поддувается снизу особыми приспособлениями, приводимыми в действие ногами; работа производится над двумя бронзовыми вратами для Карнакского храма из «меди, доставленной победоносным величеством из Сирии». Далее, храмовые скульпторы работают над сфинксом; изображён кирпичный завод и т. п. Наконец, Рехмира принимает депутацию представителей всех иноземных народов с их князьями и дарами — здесь и семиты, и пунтийцы, и негры, и ливийцы, и европейцы «Кефтиу», обитатели Эгейского мира; все в своих костюмах, со своими произведениями. Кефтиу — этой гробницы нашли себе точное соответствие в одной из фресок кносского дворца, а самая картина является прекрасной иллюстрацией к известному гимну, влагаемому в уста Амону и обращённому к Тутмосу III — бог величает его, как владыку всего мира и передаёт ему все страны и народы. Не менее интересны и надписи этой замечательной гробницы — здесь помещена и традиционная, идущая ещё из Среднего царства «инструкция визирю», и список его обязанностей, расписание его служебного дня, и автобиографические, личные надписи, в которых покойный именуется «таинником, входящим во святое святых, против которого нет врат бога, который всё знает на небе, земле и в преисподней», говорится, что он усердно слушался голоса совести, заботился о том, чтобы «возвести правду до высоты небесной и распространить её красоту по широте земной», судил слабого с сильным и защищал слабых, наказывал злодеев и насильников, поддерживал плачущего и беспомощного, охранял «вдову и вводил сына в наследие отца». Рехмира был, по-видимому, последним визирем из своего рода; одним из его преемников был Рамос, гробница которого также находится в Аб-эль- Курна и замечательна, как редкий памятник времени Телль- Амарны в Фивах. Здесь мы присутствуем ещё при первых годах Аменхотепа IV и при его превращении в Эхнатона. Рамос бросил свою гробницу неоконченной и последовал за царём в его новую резиденцию. Несколько южнее расположена другая группа гробниц, в которой, между прочим, выдаётся сооружённая Хеви, наместником Нубии при Тут-анх-Амоне, следовательно, уже в конце телль- амарнского времени, когда началась реставрация и стали думать о восстановлении внешнего положения. На стенах гробницы замечательные изображения посольств нубийцев, негров и сирийцев с данью и дарами; между прочим, нубийская царица под зонтиком едет на повозке, везомой быками; в числе богатых и драгоценных даров изображена безделушка, представляющая нубийский ландшафт, с палаткой, пальмами (на них обезьяны), жирафами и т. п. С другой стороны, в Ассасифе, богатый некрополь содержит в себе поздние гробницы современников иной поры, поры унижения Египта и Фив — времени ассирийского и эфиопского нашествий и саисской реакции. Здесь погребён также знаменитый князь Фив Ментуемхет, реставрировавший храмы после ассирийского погрома.

Но фиванский некрополь был населён не только мёртвыми и жрецами — это был большой город, в котором кипела жизнь. Здесь жило многочисленное рабочее население, связанное с культом мёртвых и сооружением гробниц, здесь было и своё начальство, своя полиция, но были и свои нравы, и свои настроения. До нас дошли интересные обрывки дневников, повествующие о волнениях и забастовках рабочих, которым чиновники не платили в срок содержания, дошли до нас и судебные процессы, рисующие низкий нравственный уровень этих обитателей, особенно те грабежи и хищения, которые не остановились пред взломом гробниц как вельмож, так и великих царей. Но наряду с этим беспокойным элементом, фиванский некрополь заключал в себе, как мы уже видели, большую группу лиц, именующих себя во многочисленных дошедших до нас памятниках «послушателями зова в месте правды», которые веровали, что только праведность открывает доступ к блаженному бессмертию. Многие их молитвы напоминают по тону и фразеологии библейские псалмы и являются редкими ценными памятниками личной религии, тёплого, интимного отношения к божеству.