Море было таким спокойным, что казалось неподвижным. Неподвижное Черное море. Таким оно бывает осенью, незадолго до самых ветреных бурных зимних дней. Солнце перед заходом становилось огромным, красным и красивым.

Обычно Тина и Гега наблюдали за заходом с балкона. Оттуда как на ладони просматривалась вся прибрежная полоса, тщательно контролируемая русскими пограничниками, вооруженными автоматами. Ведь совсем близко, уже через две деревни, начиналась Турция. Приближаться к границе, даже на несколько километров, конечно, было запрещено. Тина и Гега сняли комнату в доме, который стоял наверху, на самой вершине горы, и у которого был прекрасный балкон. Дом принадлежал лазам. Как и все лазы, хозяева часто готовили вкусную черноморскую рыбу и нередко приглашали на обед или ужин и Тину с Гегой. Гости очень сблизились с хозяевами, но английским Гега продолжал заниматься все же скрытно – он не хотел, чтобы его усердие и прилежание вызвало подозрения у семьи, живущей так близко к границе. Поэтому и было немного комичным это тайное изучение новых слов: по ночам, шепотом, вместе с Тиной, которая вознаграждала его поцелуями за правильный ответ.

Накануне отъезда они снова прогулялись по набережной, решив посмотреть на закат с берега и только потом вернуться в дом.

Стояла осень, было холодно, но холод еще не пронизывал до костей. Тину согревала близость Геги, которую она постоянно ощущала, особенно когда Гега, сидя рядом, слушал плеск волн и ждал заката.

Море было спокойным, а солнце огромным и красным.

Гега обнял Тину и поцеловал ее в щеку. Тина положила голову ему на плечо и снова почувствовала, что во всем мире у нее нет никого ближе Геги.

– А человек может переплыть море?

– Если захочет, человек все может.

– Я тебя не теоретически спрашиваю. На самом деле он может переплыть это море?

– По ширине?

– Да, до Турции.

– Может. У нас в киностудии был один режиссер или оператор, по фамилии Александрия, так вот он переплыл.

– Переплыл Черное море?

– Да, отсюда до Турции.

– Как?

– Потихоньку.

– Скажи правду.

– Правда переплыл.

– Как?

– Тренировался и переплыл.

– Все море?

– Когда доплыл до Турции, его подняли на корабль.

– Значит, до конца все же не доплыл.

– А где он сейчас?

– В Америке…

Потом они молча сидели на морском берегу, среди белых камешков, и поэтому их удивило, что они не заметили, как к ним подошли вооруженные автоматами пограничники. Вначале у Тины и Геги потребовали документы, потом им объяснили, что своим аморальным поведением они нарушают общественный порядок. Встав, Тина удивленно огляделась – хотела убедиться, был ли этот пустынный берег и в самом деле местом общественных встреч. Но еще больше ее удивило, что, как оказалось, класть голову на плечо любимому считается аморальным поведением.

Тина была удивлена, а Гега сердит – он чувствовал себя униженным. Тина испугалась, что он может что-нибудь ответить вооруженным людям, она взглядом попросила его ничего не говорить пограничникам. Гега от злости закусил губу, но все-таки, не проронив ни слова, послушно последовал за Тиной к дому и долго молчал…

Гега молчал. Он неподвижно лежал, и Тина до тех пор осторожно, как ребенка, гладила его по голове, пока он не нарушил молчание:

– Вот поэтому я и не хочу здесь жить…

– Армия и полиция всюду грубые, властные.

– Но любовь нигде не запрещена.

– В свободных странах, может, и не запрещена.

– Я тоже хочу жить в свободной стране, а ты не хочешь?

– Я хочу быть с тобой.

– А свобода тебе не нужна?

– Вместе с тобой я везде свободна.

– Если уеду, поедешь со мной?

– Я не смогу переплыть море.

– Я тоже не смогу… Так хорошо я плавать не умею.

– А что ты собираешься сделать?

– Перелететь.

– А летать ты умеешь лучше?

– Ты же ангел, главное – чтобы твои крылья смогли поднять нас обоих.

– Я серьезно спрашиваю, что ты собираешься делать?

– Я тоже серьезно говорю, что ты ангел.

– Скажи правду.

– Я и вправду улечу, но вместе с тобой…

Тина встала, открыла окно и посмотрела на море. Черное море действительно было черным.

Дато вместе с братьями внимательно слушали отца Тевдоре. Его комната производила впечатление комнаты беззаботного молодого человека, но монах очень спокойно беседовал на очень простые, но по тому времени очень важные темы.

– На следующий день после вашего отъезда меня опять навестили.

– Что им было нужно?

– Наверное, хотели узнать, что за дело привело вас ко мне.

– И что ты ответил?

– А то и сказал, о чем мы тогда говорили.

– О чем говорили?

– О Боге, Добре и Любви.

– Они этого боятся?

– Больше всего они боятся именно этого, но вслух не признаются, и публично с церковью не воюют. Даже наоборот – поменяли стратегию, со священниками и монахами обращаются с подчеркнутым почтением, так, чтобы все это видели, а КГБ тайно за каждым следит.

– И что ты будешь делать?

– То же, что и всегда. Препятствия лишь укрепляют меня в вере, так начинался и путь первых христиан. Испытания пестуют веру…

– Ты – монах и уже сделал свой выбор.

– Человек всегда и везде должен делать выбор, и не важно, светский ли он человек, или духовное лицо. Все равно должен сделать выбор между добром и злом, светом и тьмой, рабством и свободой…

– Мы тоже сделали свой выбор, – сказал Кахабер.

Он вначале посмотрел на друзей, потом на монаха и повторил эту фразу.

– Какой выбор? – спросил отец Тевдоре всех сразу.

Ребята еще раз переглянулись, как бы колеблясь, и после этой паузы Паата, посмотрев в глаза отцу Тевдоре, очень спокойно сказал:

– Мы уезжаем.

– Как?

– Самолетом.

– Как?

– Сядем в Турции на американской военной базе, а там уже они сами о нас позаботятся.

– Как?

– Как о литовцах, помнишь, в прошлом году, их в Америке приняли как героев?

– Литовцам просто повезло.

– И нам повезет, слегка припугнем пилотов, они и свернут.

– А чем вы их припугнете?

– Пригрозим оружием…

– А как вы оружие в самолет пронесете, ведь всех тщательно обыскивают?

– Кроме священников и монахов, – ответил Дато и вместе с ребятами стал ждать реакции отца Тевдоре.

Монах догадался, о чем его просят, и поэтому спросил:

– А если будут жертвы?

– Жертв не будет.

– А если?

– Не будет.

– Исключено?

– Исключать ничего нельзя.

– Значит, могут быть.

– Только теоретически.

– Поэтому и теоретически не стоит…

– Что не стоит?

– Ценой жизни даже одного человека ничего не стоит начинать – какая бы то ни было свобода не стоит жизни человеческой, ни одна цель ее не стоит. Жизнь каждого человека принадлежит только Богу, и только Бог решает, когда человеку умереть…

– Но мы не собираемся никого убивать, – прервал его Паата и сердито посмотрел на Дато. – Оружие нужно только для того, чтобы припугнуть пилотов, и все.

– Жертвы обычно следуют за страхом, а пилотам никто и не позволит посадить самолет в Турции.

– Но литовцы же смогли? – опять прервал его Паата.

– Вот поэтому вы уже не сможете их заставить. Русские не повторят ошибки…

Братья встали, молча взяли свои куртки и, не прощаясь, ушли. В комнате остались только Дато и монах. После длительной паузы, улыбаясь, отец Тевдоре произнес:

– Наверно, подумали, что я испугался…

Гиорги встретился с Сосо на улице, в самом людном месте, и сразу же сказал:

– Священник не согласился.

– Знаю.

– Остался только один вариант.

– Какой?

– Оружие в самолет должна занести та девушка, возлюбленная Геги.

– А как?

– На животе, как беременная жена.

– Она еще не жена.

– Поэтому он вначале женится, а сразу после свадьбы и отправимся.

– А он согласится?

– Не знаю, но ты должен ему сказать, и так сказать, чтобы он согласился.

– Гега понятно, а Тина?

– Ее зовут Тина?

– Да, Тина.

– Тину уговорит Гега. Другого пути нет. Времени мало, – уже уходя, сказал напоследок Гиорги.

Сосо какое-то время еще постоял, потом перешел через улицу и ушел в другую сторону.

– А снег уже сошел? – нарушив царившую в монастырском дворе тишину, удивленно спросил Дато у отца Тевдоре.

– Солнце осеннее, но все же это солнце. Через неделю опять снег пойдет.

– Как здесь спокойно.

– Здесь покой, а человеку покой нужнее, чем спокойствие.

– Ты позвал меня ради этого покоя?

– Нет. Почему ты не привез Гегу?

– У него – то съемки, сказал, что обязательно приедет на той неделе.

– Я хотел, чтобы Гега сегодня тоже был здесь, хотел вам обоим сказать.

– Что сказать?

– Знаю, что вы уже решили уехать.

– Пока еще ничего не решено.

– Я потому тебе это говорю, что знаю – если Гега решится, ты тоже с ним пойдешь.

– Они пока еще ничего не решили, я же сказал.

– А я тебе говорю, что чувствую. Гега потому сюда и не идет, что уже все решено.

– Говорю же, нет.

– Ты можешь ничего мне не говорить. Я не потому хотел тебя повидать, наоборот – хотел сказать то же, что и другим, но они чужие, и у них нет того, чем больше других одарил тебя Господь.

– И чем это?

– Благоразумием. Может, на других языках и нет такого точного слова. Слова, обозначающего, что действия человека определяются одновременно и разумом, и душой.

– Ты же знаешь, что сейчас не я решаю.

– Поэтому и говорю тебе: если ты откажешься и не пойдешь с ними, они задумаются над тем, что человеческая жизнь все же дороже любой великой идеи.

– Жертв не будет. Ты же веришь мне, знаешь, что я никогда никого не убью. Лучше я сам стану жертвой, чем кто-то другой. Это так.

– Вы не убьете, но они убьют. Своих же пассажиров убьют, невинных людей, и…

– А обвинят нас?

– Конечно, вас, но хуже этого будет то, что отвечать за убитых ими людей действительно придется вам…

– Почему нам?

– Потому что их убьют из-за вас.

– Жертв не будет.

– Будут! Вы плохо знаете людей, которым собирается нанести такую пощечину. Гега, видимо, думает, что там его ждет очередной спектакль или фильм, в котором он должен сыграть определенную роль.

– Если сбежит несколько человек, от такой империи разве убудет?…

– Для них ничего не значат ни сотни, ни тысячи, люди вообще не имеют значения…

– Тем более.

– Но они не выносят чужих спектаклей. Они любят только собственные постановки и не простят оскорбления.

– Мы никого оскорблять не собираемся.

– Вы не представляете, насколько злыми становятся гордецы, когда дорываются до власти.

– Эта власть ничего не смогла сделать с угнавшими самолет литовцами и отпустила их.

– Вот поэтому советская власть и не повторит этой ошибки. Вас они не выпустят!..

– Мы пока еще ничего не решили.

– Но потом будет уже поздно решать. Поэтому мне и надо видеть Гегу. Он, наверное, думает, что отступать уже стыдно, а я хочу, чтобы он знал, что мысли о Боге гораздо важнее, чем мнение тех, кто хочет его использовать…

– Если Гега сам не захочет, его никто не сможет ни использовать, ни заставить сделать что-нибудь, чего он сам не хочет.

– Поэтому я и хочу видеть Гегу, пока еще не поздно. Я подожду его здесь и скажу, все скажу. Передай, что я его жду…

– Передам.

– Каждый день жду.

– Передам.

Когда Дато стал спускаться по склону и уже отошел на приличное расстояние от монастыря, он еще раз обернулся. Посмотрел туда, где его друг-монах неподвижно стоял у входа. Подняв руку, еще раз попрощался с ним. Потом повернулся, продолжил путь и ушел. Ушел…