Неустроенность военной атмосферы неблагоприятно сказывалась на сверхчувствительности Бугаева. Быть может, именно по этой причине нас несколько раз приглашали в "Дом Ханси". Русский самовар, который ставила Миета Валлер, создавал в доме уютное настроение. На стол подавалось блюдо великолепной земляники. "Я не понимаю доктора Штейнера, — говорила госпожа Штейнер, — у нас никогда не бывало земляники, — ее никогда ему не хотелось, — и вдруг сегодня, когда мы тили через Арлесгейм, он врывается в лавку и покупает непривычную для нас землянику". Доктор Штейнер молча улыбался, я с трудом удерживалась от смеха. Дело в том, что Бугаев уже неоднократно справлялся в деревне относительно земляники, но еще ни разу не достал ее. Он страшно любил землянику. Доктор Штейнер, угощая меня миндальным молоком, указал бумажной салфеткой на палочку. "Если Вы и впредь будете так жить и есть так мало, то скоро станете вот такой", — сказал он мне. Я не обратила внимания на его предостережение.
Бугаев все вновь неловко пытался намекнуть господину доктору на некоторые свои проблемы. На это доктор Штейнер рассказал ему две древнеперсидские сказки. Первая была о принце, который ищет рубашку "счастливого человека", но у этого последнего рубашек вообще нет; а вторая — о человеке, которого преследует разъяренный верблюд, и он хочет спастись от него в колодце: две мыши грызут сук, за который он держится, а внизу его поджидает дракон. — Но где же тут спасение? — задать этот вопрос я не отважилась.
Однажды доктор попросил госпожу Штейнер рассказать о каком-нибудь происшествии из ее детства. Ей и ее брату обещали, что непременно возьмут их в цирк. Она из-за этого так разволновалась, что у нее поднялась температура и ей пришлось лежать в постели. Брат же, увидев во время прогулки в одном дворе козла, вернулся домой совершенно довольный, так как был убежден, что побывал в цирке. "Такими разными бывают темпераменты", — подытожил рассказ доктор Штейнер.
В другой раз госпожа Штейнер рассказал нам о несчастном случае, который произошел с ней в юности. Находясь под влиянием сочинений Толстого, она поехала в деревню к своему брату, чтобы общаться с крестьянами. Она взяла на себя ведение хозяйства, и в Предтечев день, поскольку ждали гостей, велела приготовить курицу, что привело прислугу в смятение. Отправившись сама в "холодильник" (вырытое глубоко в земле помещение вне дома, в котором находились глыбы льда, предназначенные для сохранения продуктов в свежести), она поскользнулась на сбитых ступенях и ударилась головой о край льдины. Почти лишившись сознания, она наткнулась на служанку, которая, вопя и крестясь, убежала оттуда. Только очнувшись после долгого обморока, она выползла из холодильника с сотрясением мозга. По убеждению прислуги, это было Божиим наказанием, так как в день, посвященный Иоанну Крестителю, она приказала отрубить голову живому существу. — Для этого пригласили "безбожника" из соседней деревни.
Затем в моей памяти оживает рассказ о том, как еще до знакомства с доктором госпожа Штейнер пыталась заниматься спиритизмом в кругу людей с серьезными устремлениями. Во время сеанса им удалось вызвать некоего римского воина. Он громко прокричал несколько слов на едва понятной латыни и исчез. Потом им удаюсь вызвать образ Данте. Он прочитал им незнакомое стихотворение Данте, — не из лучших, но, несомненно, в его стиле. "С личностью Данте этого быть не могло, — объяснил доктор Штейнер, — помимо того, быть может, он тогда вновь был воплощен. Столь мощные индивидуальности оставляют после себя в Акаша-Хронике особые отпечатки. Это образы, обладающие собственной жизнью; в таком серьезном кругу ищущих людей они даже могут читать стихи".
Однажды при расставании доктор Штейнер снял мое пальто с вешалки, желая подать его мне, но заметил, что оно висит на одном воротнике, так как петля была оборвана; тогда он повесил пальто на место. "За это ты сама должна надеть пальто", — сказал мне его насмешливый взгляд. Но все было проделано столь очаровательно, что я едва не рассмеялась.
При прощании в той же самой прихожей я решилась задать один вопрос и начала: "Господин доктор, должна ли я…?" — "Вы должны? — прервал он меня. — Вы абсолютно ничего не должны. Спросите себя, хотите ли Вы; если Вы хотите, то Вы также и должны, поскольку воление и долженствование — это одно и то же. Одно и то же", — повторил он. Так мой вопрос остался без ответа.
Но часто бывало и так, что мы недоумевали, почему он дал именно такой ответ: мы ожидали другого. И тем не менее, когда данный разговор воспроизводился в памяти спустя месяцы, а иногда и годы, мы непременно приходили к убеждению, что это был самый прямой и полный ответ на вопрос, который не был до конца продуман и потому был неточно сформулирован.