Уже начался декабрь, а зима всё не наступала — почти каждый день шёл дождь. Но не такой, как летом, — радостный, светлый, с радугой над городом, а нудный, скучный дождь. Антошка сочинил уже много пьес про дождь и серый город. И все они ему не нравились.

Когда мама сказала, вернувшись с работы и стряхивая в коридоре капли дождя с зонта, что «осень в этом году затянулась», а папа возразил: «Не затянулась, а заблудилась», — Антошка сразу увидел картинку, которую искал и не находил в своих пьесах про дождь и осень.

Он представил, как осень бродит уставшая, сердитая, как она смотрит на дома, на дороги, заглядывает в подворотни, а потом бредёт по тротуарам прямо по лужам, волоча за собой тяжёлый, набухший от дождя плащ, и плачет, плачет от того, что у неё нет сил улететь из этого серого города.

Антошка услышал её шаги. И сочинил музыку про заблудившуюся осень.

Но хоть он и остался доволен, всё же мелодия звучала не совсем так, как ему бы хотелось. Антошка ещё и ещё раз её переделывал, но музыка не становилась лучше. Отчаявшись, он сыграл её маме. Ему больше нравилось первому играть папе. Но папа в тот вечер долго не возвращался с работы, а мама пришла пораньше.

— Мне нравится, — сказала мама. — Красиво. И грустно. Только ты разве забыл, о чём тебя просила Манана Арчиловна?

Антошка не забыл.

Два урока назад, когда Антошка стал играть гаммы, Манана Арчиловна его остановила. Она долго ходила по классу, заваривала себе чай, поливала цветы — и молчала. И чем дольше молчала, тем Антошка больше боялся той минуты, когда она заговорит.

— Вот что я хочу тебе сказать, Антон, — наконец начала учительница. — Ты талантливый мальчик. У тебя прекрасные музыкальные данные. Но ты совершенно не делаешь то, что я от тебя требую. На каждом уроке я тебя прошу: не опускай кисть, держи локоть. А ты?! Шлёпаешь по клавишам, как… Ну, не знаю, как кто… Пальцы растопыриваешь, кисть опускаешь… На каждом уроке одно и то же — начинаем с того, что исправляем тебе руки… потому что такими руками играть нельзя, пойми! Ты опять приходишь, и опять у тебя не руки, а крюки… Вот на прошлом уроке мы всё с тобой исправили. И руки ты стал прилично держать, и звук появился. А сегодня? Что произошло? Признайся честно: вместо того чтобы играть упражнения, опять сочинял что-то?

Антошка опустил голову.

— Что молчишь? Сочинял или нет?

Антошка, не поднимая головы, кивнул.

— Так я и знала. Что на этот раз?

— Про белку, — признался Антошка. — Как она к папе в карман лезет.

— В карман? Зачем в карман? — не поняла Манана Арчиловна.

— Ну за орешками же! А ещё про дождь и осень.

— О боже!.. — вздохнула учительница. — Да пойми, милый мой, ты же себе только хуже делаешь, что не хочешь учиться грамотно играть. Между прочим, очень многие великие композиторы были также и великолепными пианистами. Шопен, например. Сергей Васильевич Рахманинов, Сергей Сергеевич Прокофьев… Значит, так. — Учительница остановилась перед Антошкой. — Я тебе запрещаю сочинять музыку. По крайней мере, пока. Научись сначала грамотными руками играть!

Окончание разговора слышал Серёжка Алдонин. У него урок начинался сразу после Антошкиного. Услышав, что Манана Арчиловна запрещает Антону сочинять музыку, он ухмыльнулся.

Манана Арчиловна поставила Антошке за урок двойку. Вечером позвонила маме и долго ей по телефону жаловалась. Говорила о постановке рук, о приёмах игры на фортепиано, о том, что надо сначала научиться играть, а уже потом музыку сочинять. Мама слушала учительницу, кивала, соглашалась. Потом стала говорить Антошке, что учительница права, что надо её слушаться, иначе его из школы исключат.

На следующем уроке Манана Арчиловна опять ругала Антошку. А когда пришёл Алдонин, она Антошку не отпустила и сказала, чтобы он остался смотреть, как они будут заниматься, — и не просто слушал, а следил за Серёжиными руками.

— В октябре на конкурсе Серёжа занял второе место, — сказала Манана Арчиловна Антошке. — Это прекрасный результат.

— Ничего и не прекрасный! — буркнул Серёжка. — Я лучше играл! Почему мне первого места не дали?

— Серёжа, я ведь тебе объясняла… — вздохнула Манана Арчиловна. — Иногда одной техники бывает мало. Конечно, технически ты играл лучше. Зато твой соперник — проникновеннее. Это тоже очень важно!

— Всё равно несправедливо! — сказал Серёжка. — У меня пьесы сложнее были!

Антошка удивился, что Алдонин не боится спорить с преподавателем. Сам Антошка Мананы Арчиловны побаивался: она была ужасно строгая.

— Оставим этот разговор! — сказала Манана Арчиловна. — Уверена, ты перестанешь обижаться и сделаешь правильные выводы. А теперь давай прекратим болтать и начнём работать.

Они играли концерт Баха на двух роялях — Манана Арчиловна на одном, Алдонин на другом. Опять готовились к какому-то конкурсу. Закончив произведение, Манана Арчиловна с Серёжкой стали отрабатывать отдельные места. Иногда Алдонин посматривал на Антошку, ухмылялся. От этих взглядов и ухмылок было неуютно.

И вот Антошка опять пришёл на урок с невыученным заданием. В эти дни он мало играл гаммы. Он пытался найти такое сочетание звуков, которое нарисовало бы портрет заблудившейся в городе осени. Но сколько бы красок-звуков он ни добавлял, портрет не казался ему похожим.

Манана Арчиловна, не дослушав до конца домашнее задание, встала из-за стола, молча посмотрела на Антошку и вышла из класса.

Антошка испугался. Он сидел за инструментом, трогал, не нажимая, то одну клавишу, то другую. По подоконнику стучал дождь. Было слышно, как где-то наверху кто-то здорово и быстро играет гаммы.

Дверь открылась. Вернулась Манана Арчиловна.

— Тебя Елена Владимировна к себе приглашает, — сказала она. — Пойдём, я тебя провожу.

Они медленно пошли по коридору. В каждом классе звучала музыка, то весёлая, то грустная, задорная, печальная и даже строгая, сердитая… И опять Антошка услышал, как где-то играют гаммы.

Подошли к кабинету Елены Владимировны. Манана Арчиловна открыла дверь, пропустила Антошку вперёд.

— Я пойду, Елена Владимировна, — сказала она, не входя.

— Конечно, идите, — Елена Владимировна посмотрела на Антошку, — мы сами поговорим… Здравствуй, Антон. Проходи.

Садись на диван. А я сейчас… — Она вышла вслед за Мананой Арчиловной в коридор, прикрыла за собой дверь.

Антошка был в кабинете завуча впервые. С любопытством огляделся. Кроме дивана здесь стоял стол, вдоль стен были расставлены стулья, как везде в школе, а на стенах вместо портретов висели грамоты в рамках. Ещё в кабинете стоял инструмент, которого раньше Антошка никогда не видел, — он был похож на пианино, но только маленькое. Не такое крошечное, какое было у мамы для кукол, но и не такое большое, как подарил дедушка Илья. Крышка инструмента была открыта. Клавиши Антошку удивили — те, что на пианино были белыми, на этом инструменте были чёрными, а чёрные — белыми. Странное маленькое пианино наоборот.

Антошка подошёл, нажал чёрную клавишу. Звук был тихий, будто стеклянный. Ещё было странно, что вот он держит клавишу, а звук уже исчез, растворился в воздухе. И это было не так, как на пианино. На пианино, если держишь клавишу, звук не пропадает сразу, а долго замирает, пока не исчезнет совсем.

Антошка опять нажал клавишу. Стеклянный звук повторился и пропал. Антошка взял стул, подставил к инструменту, сел и заиграл «Заблудившуюся осень». Теперь музыка звучала именно так, как ему хотелось, — звуки были лёгкими и прозрачными, нежными и печальными.

Антошка доиграл до конца. В кабинет вернулась Елена Владимировна.

— Нравится инструмент? — спросила она.

— Очень.

— Это клавесин… А что ты сейчас играл? Своё новое сочинение?

Антошка кивнул.

— Красиво! — похвалила Елена Владимировна. — Как ты его назвал?

— «Заблудившаяся осень». — Заблудившаяся? — удивилась Елена Владимировна. — Где же она заблудилась?

— В городе. Она ходит по улицам и не может найти дорогу домой.

— В городе она была в гостях? — улыбнулась Елена Владимировна.

Антошка задумался. Ему понравилась мысль, что когда-то осень прилетела к ним в город в гости — на праздник. В самый разгар веселья ей вдруг захотелось побыть одной. Она ушла далеко от площади, где было шумно и весело. Но в городе было много домов, улиц, проспектов, площадей — она потерялась. И теперь ходит по городу и никак не может найти ту улицу, где оставила свою карету и крылатых коней, когда прилетела на праздник.

— Была в гостях, — прошептал Антошка.

— Красивая музыка, — ещё раз сказала Елена Владимировна. — Только мне о другом с тобой поговорить надо. И то, что мне придётся тебе сказать, меня не радует…

Елена Владимировна, как и Манана Арчиловна, стала говорить, что в школе учатся в первую очередь играть, а не сочинять и что он попал в класс к одному из самых сильных преподавателей города. Но вдруг остановилась на полуслове, внимательно на Антошку посмотрела.

— Ты меня слушаешь?

Антошка не ответил. Он заворожённо смотрел на клавесин. И слов Елены Владимировны почти не слышал. Вернее, слова слышал, но смысл понятен ему не был. В голове у него ещё продолжал звучать голос этого странного пианино наоборот.

Сначала он проиграл в уме пьесу про осень. Потом услышал совсем другую мелодию. Голос инструмента, что играл новую мелодию, хоть и был ему знаком, но он не помнил, где мог слышать его раньше. А вот подыгрывал этому голосу клавесин. Антошке очень понравилось, как эти два голоса звучат вместе, и сейчас он пытался вспомнить, где мог раньше слышать первый голос. Это было очень-очень важно — вспомнить.

Елена Владимировна поднялась с дивана. Подошла к столу.

— Ты меня не слышал… — вздохнула она. И добавила, будто обращалась к кому-то, кто был сейчас рядом, но для Антошки невидим: — Как с этим ребёнком разговаривать?

Антошка молчал.

— Слушай, Антон, ты разве к Александру Петровичу на занятия по композиции не ходишь? Он ведь занимается с ребятами, которые пробуют сочинять музыку.

Александр Петрович был тот старенький преподаватель, который на вступительных экзаменах подпевал Антошке.

— Не хожу.

— Господи… Как же так получилось? — удивилась Елена Владимировна. — Уж кому, как не тебе, к нему ходить! Там очень интересно. Александр Петрович, между прочим, сам очень хороший композитор. У него занятия по субботам. Я поговорю с ним. А ты в субботу приходи обязательно. Слышишь? Обязательно. А теперь иди, Антон. Не переживай. Всё будет хорошо.

Антошка встал, пошёл к двери. Но на пороге ещё раз оглянулся на клавесин. Как ему хотелось, чтобы такой инструмент был у него дома!

Потом всю дорогу, пока шли домой и бабушка, по обыкновению, жаловалась на «эти проклятущие ноги», на «эту проклятущую сырость» и на «эту проклятущую зиму», у него в голове всё звучал голос клавесина и тот, другой, — и он всё никак не мог вспомнить, где же мог его слышать.

Дома Антошка сразу подошёл к пианино и стал играть «Заблудившуюся осень». Но теперь, после того как он поиграл на клавесине, звучание его раздражало. Антошка бросил играть. Сердито сел за компьютер гонять в «Тачки». А потом решил: пока не узнает, что за инструмент подпевал клавесину, сочинять ничего не будет.

До следующего урока Антошка играл гаммы, учил этюды и пьесу под названием «Медведь», которую ещё раньше задала Манана Арчиловна. Учительница была очень довольна. На уроке она похвалила Антошку, сказала: «Вот всегда бы так!» — и поставила пятёрку.

А в субботу, после занятий по хору и сольфеджио, Елена Владимировна сама пришла за Антошкой и увела его в класс, где занимался с ребятами основами композиции Александр Петрович Вересов.