Антошку жгла обида. Лицо горело. Он смотрел в забранное решёткой окно раздевалки, как ветер крутит снежинки, как снежинки падают на вычищенную тёмную дорожку и тут же тают, будто проваливаются сквозь асфальт. Мимо школы шли люди, проезжали машины, а над ними стелились низкие унылые облака.

Антошка опять стал думать о Серёжке.

Алдонин хоть раньше и посмеивался над ним, но ему всё же хотелось подражать — его игре, его технике, как он, когда играет, закрывает глаза и поднимает голову. Антошке это всегда казалось очень красивым — вот так играть. И теперь этот красивый талантливый Алдонин, которого все вокруг так хвалили, обвиняет его, Антошку, в том, в чём сам виноват!

Вдруг Антошка понял, что ему стыдно за Алдонина. И это было странное чувство, когда стыдно не за себя, а за другого.

— Что же ты делаешь, Антон? Ну куда ты сбежал?! — к нему пробралась между вешалок Елена Владимировна, взяла за руку, повела в холл, усадила на скамейку, сама села рядом. Взяла его ладони в свои. Руки её были тёплыми и ласковыми.

И Антошке опять захотелось заплакать. Но он и тут сдержался, отнял руки, опустил голову.

— Давай поговорим, — сказала Елена Владимировна. — В классе ребята. А мы лучше здесь… — Она помолчала, потом сказала: — Я знаю, что ты не виноват, Антон. Ведь я слышала вас. Это Серёжа свой текст забыл. Возможно, от волнения. Но мне кажется, от слишком большой уверенности в себе. Так бывает: человек уверен, что никогда не ошибётся, и однажды обязательно ошибается. Понимаешь меня? Но ты — умница… Как ты пытался всех выручить! Это было здорово, правда… У тебя очень большие способности к импровизации. Такой дар — редкий дар. Ты не обижайся на ребят, что не смогли тебя подхватить. Не все умеют импровизировать.

Елена Владимировна опять помолчала.

— Не хочешь рассказать, что у вас с Серёжей после выступления произошло?

Антошка опустил голову ещё ниже. Ему очень не хотелось жаловаться на Алдонина.

— Не хочешь рассказывать — не надо… — вздохнула Елена Владимировна. — Только я ведь знаю, что Серёжа тебя во всём обвинил. Будто это ты ошибся.

Антошка быстро посмотрел на Елену Владимировну. Опять опустил голову.

— Мне Катя сказала. Она сама удивлена, что он так поступил. И очень за это на Серёжу обиделась.

— Обиделась?!

— Ещё как! Они сильно поругались.

— А зачем он так сказал? — тихо спросил Антошка.

Ему стало легче от того, что Катя Алдонину не поверила.

— Ох, Антон… дорогой мой, — сказала Елена Владимировна. — Если бы я знала… Вот я уже взрослая, а всё равно не понимаю, почему люди обвиняют других в своих ошибках. Кто-то это делает от растерянности, наверное. Кто-то из страха перед наказанием. Но чаще всего, так мне кажется, потому что соврать легче, чем принять правду. Ведь правда — она иногда очень горькой бывает. Особенно правда о себе самом.

Антошка поднял голову и увидел, что Елене Владимировне сейчас очень грустно. Но смотрела она нежно и ласково. И от её взгляда становилось легче. Не так тоскливо.

Елена Владимировна улыбнулась Антошке. И он ей в ответ улыбнулся.

— Хорошо, что мы поговорили, правда?

— Хорошо, — согласился Антошка.

— И не сердись на Серёжу… Ему сейчас намного хуже, чем тебе, поверь. А ещё — очень одиноко…

Эти слова удивили Антошку. Он хотел спросить Елену Владимировну, почему Серёжке сейчас одиноко, но она уже встала со скамейки.

— Мне надо идти, Антон. Тебя кто привёл?

— Бабушка.

— Где она? В зале? Иди к ней, послушай других. Очень интересные пьесы ребята играют. Тебе надо послушать обязательно. Пойдём, я тебя провожу.

Они прошли к дверям зала. Подождали, когда на сцене закончат играть. Антошка взглядом отыскал бабушку, пробрался к ней, сел рядом. На сцену вышли три мальчика с балалайками, стали играть весёлую быструю пьесу.

Бабушка наклонилась к Антошке.

— Только я не поняла ничего, — зашептала она. — Зачем девочка с вами выходила?

Антошка посмотрел на бабушку, нахмурился и отвернулся.

А бабушка тихо пробормотала себе под нос:

— Что рассердился-то? Я же ничего не говорю… Вашим преподавателям виднее… Красивая девочка… и платье у неё красивое…