Наши микрорайоны бились друг с другом уже несколько лет, и повод был давно забыт.

Помню, я учился в первом классе. О вражде между моим, третьим микрорайоном, и четвертым я тогда еще ничего не слышал. Как-то мы с матерью пошли в магазин «Стройматериалов», который находился в четвертом микрорайоне. Пока мать выбирала обои, я вышел на улицу. Ко мне подскочили трое пацанов чуть постарше меня. Один из них, самый маленький, спросил:

— Ты откудова?

— Из города, — ответил я.

— С какого микрорайона, придурок? — перебил другой.

— Из треть… — начал я, но не успел договорить слово, как на меня накинулись все трое, повалили на землю и стали топтать ногами. Я был оглушен и не сразу понял, когда удары прекратились — также внезапно, как начались. Кто-то взял меня за шкирку, как кутенка, поднял и поставил на ноги. Я открыл глаза и увидел перед собой мужика, а в дверях — выбегающую ко мне мать.

— Что? Что?! Что случилось?! — подбегая, кричала она.

— Третьяк? — спросил меня мужик и сразу повернулся к матери. — Вы из третьего микрорайона?

— Господи, что? Что же это такое делается?! За что тебя? Говорила, будь рядом! А?.. Что вы говорите? Да, из третьего, — наконец до матери дошел смысл вопроса.

— Тогда понятно, — сказал мужик и ухмыльнулся. — У них война.

— У кого война? — не поняла мать.

— У мальчишек наших и ваших. В войнушку они играют, понимаете? Не оставляйте сына одного, когда у нас бываете. А я своего не оставлю, когда к вам приду. Такой вот расклад. И когда дурью маяться перестанут? Моему позавчера зуб выбили, — мужик вздохнул и отошел. А мать влепила мне подзатыльник, больно схватила за руку и потащила домой. И дома еще всыпала — за то, что отошел без спросу.

Тогда, у магазина «Стройматериалы», я в первый раз услышал про «войну». И сразу, как говорится, принял крещение. Синяки и ссадины зажили быстро. «Как на собаке», — качала головой мать. Но этот случай послужил мне уроком. Теперь я никогда не заходил к «четвертакам» один. И сам был беспощаден к чужакам, которые появлялись на нашей территории. А таких вылазок было навалом — через наш микрорайон, прямо вдоль моего дома, шла дорога к детской поликлинике, и «четвертаки», — а ведь они тоже люди и, также как мы, иногда болели, — приходили в поликлинику (мы это называли — за бюллетенями), и не всегда с родителями, а очень даже часто поодиночке. Мы их выслеживали и уж тогда отыгрывались!

Но все это были детские шалости по сравнению с настоящей войной, которая развернулась, когда на пустыре между нашими микрорайонами началось строительство универмага.

Я в то время учился в пятом классе. И, как другие мои сверстники, считался «пехтурой». Наше войско распределялось, как в настоящей армии, по родам. Малыши с первого по четвертый классы входили в артиллерию. Они должны были забрасывать противника камнями-гранатами и метать бомбы-томагавки. Мы вместе с шестыми-седьмыми классами были «пехтурой» — пехотой. И, думаю, самой отчаянной частью воинства. Мы первые шли на штурм, врезались в ряды противника и держались до тех пор, пока к нам не поспевали бронетанки — восьмые, девятые и кое-кто из десятых классов. Но часто, по крайней мере, на моей памяти, бои заканчивались без вмешательства старшеклассников. Поколотив «четвертаков» и получив ранения, мы, «пехтура», отходили на свои позиции — оттуда, из-за недостроенных стен универмага, наблюдала за нашими действиями артиллерия и бронетанки под началом главнокомандующего.

Нашим вожаком или главнокомандующим был Митяй Колончаков. Он учился в ПТУ на слесаря или на токаря. Парень был отчаянный. Мы, шмакодявки, его уважали. Бывало, забивают нас «четвертаки». Еще немного, и скинут в котлован на бетонные плиты. Вдруг в последний момент появляются «бронетанки». И не было случая, чтобы Митяй отсиживался за спинами и сам не участвовал в нашем спасении. Кстати, главнокомандующий «четвертаков» лишь руководил своим войском, сам же в бой вступал только в самой крайней ситуации. «Четвертаки» говорили, что это правильно, и хвастались своими победами. К сожалению, это была правда — не всегда поле боя оставалось за нами, несмотря на храбрость нашего военачальника.

В «ординарцах» у Митяя ходил его младший брат Гриня Колончаков. Он был старше нас, пятиклашек, на два года. Его мы презирали и терпели только из уважения к брату. Нет, он не был трусом. Он даже любил опасность, любил драки и бился лихо и умело. Он мог схватиться с двумя, с тремя «четвертаками» не слабее его физически и разогнать их. Под градом камней (артиллерийской зачисткой) он мог повести своих пацанов в контратаку и отбить у противника какую-нибудь стенку или башенку. Но было в нем что-то такое, чего мы тогда не понимали, и потому не могли найти объяснения своей к нему неприязни. Между собой мы говорили только, что очень уж он любит командовать. Он действительно обожал понукать теми, кто был физически слабее. «Четвертаки» «четвертаками», а среди своих он никогда не рыпался на сильных ребят, — старался держать себя с ними по-приятельски.

Он предпочитал дружить со сверстниками или с теми, кто постарше, и это ему вполне удавалось. Исключением был только Артем Медведев, его одноклассник. Мы видели, как Гриня лебезит перед Артемом, но тот его вполне открыто презирал. Никто из нас не знал причины этого презрения. Между собой мы говорили, что Артем презирает Гриню за чрезмерную властность и за несправедливость к нам, мелкоте. Но интуитивно чувствовали, что не все так просто, как нам кажется.

Скоро мне пришлось быть свидетелем поступка, в котором Гриня раскрылся передо мной весь. И я по-настоящему испугался.

Была очередная схватка с «четвертаками». Я оказался в самой гуще драки. Мы толкались у края котлована. Где-то уже совсем близко выла милицейская сирена. Но ни мы, ни «четвертаки» не желали покидать поле боя первыми, даже рискуя оказаться в милиции. Мы все были в запале и словно сошли с ума. Вой сирены только подстегивал наше сумасшествие. Это была одна из тех редких драк, в которых принимали участие все — и мелкота, и пехота с тяжеловесами, и даже главнокомандующие. Я видел рядом с собой Артема Медведева и Митяя Колончакова, где-то рядом бились Сашка Быков и Чика. Иногда их лица мелькали рядом, я даже мог понять выражение их глаз — восторженное и развеселое у Чики и сумрачное, как бы немного грустное, у Сашки. И тот и другой уже были уделаны до неузнаваемости. Я подумал, что и у меня, возможно, так же лихо расписана физиономия, мелькнула даже мысль, что теперь в школе участников драки будет легко вычислить по этим отметинам.

Я как следует врезал кому-то между глаз и, оглянувшись, кому бы еще дать, немного в стороне от себя увидел Гриню. Он сидел верхом на «четвертаке» и бил его затылком о камни. Вдруг меня сшибли с ног. Я упал. Мельтешение вокруг стало как на замедленной пленке — вот чьи-то кроссовки чуть не наступили на мою руку, вот кто-то рухнул рядом, я видел только затылок со всклоченными волосами и потную, розовую кожу под ними. Я попытался перевернуться на живот и заметил Артема. Он с кем-то боролся у самого края котлована. К ним подскочил Гриня. Я подумал, что он хочет помочь, но вместо этого Гриня незаметно подобрался к Артему со спины и неожиданно подставил ему подножку, и тот вместе с противником упал вниз, на плиты. Гриня вороватым движением отскочил в сторону и огляделся. Я привстал на локтях. Я подумал, что все это мне померещилось, и даже стал искать глазами Артема в поредевшей толпе дерущихся. Артема нигде не было видно. Я опять посмотрел на Гриню. Он словно почувствовал мой взгляд — обернулся и глянул мне прямо в глаза. Он понял, что я все видел, и замер. Кто-то напрыгнул на него, он ловко отбил нападение, опять посмотрел мне в глаза и пошел на меня. Я увидел его лицо совсем близко. У Грини была разбита губа, из носа шла кровь. Он утерся, внимательно разглядел запачканную ладонь, резко наклонился к самому моему лицу и прошипел:

— Ты ничего не видел, понял? Скажешь — убью!

Я молчал и смотрел на него.

— Ты меня понял?!

Я молчал.

— Ты меня плохо слышишь, ублюдок? Не ясно, что сказал? — взбесился Гриня.

— Ясно, — выдавил я.

— Молодец. Но смотри… Глотку перегрызу!

Вдруг он сорвался с места. Я тоже вскочил. Милиция была рядом. Кого-то из пацанов уже успели схватить. Я рванулся в сторону и скоро был за пределами стройки. Возле какого-то дома упал на лавочку, отдышался, и сразу ко мне подступил страх. Я стал прислушиваться к себе и вынужден был признать, что до животного ужаса боюсь Гриню. Этот страх был удивительным образом похож на тот, что я пережил однажды, и от которого не избавлюсь, наверное, никогда.

Помню, я возвращался из школы. На мне была синяя новенькая форма, новенькие туфли, за плечами — новенький рюкзак. И сам я был новеньким первоклассником. Огромная серая овчарка лежала у подъезда и наблюдала, как я прохожу мимо и пялюсь на нее, точно подсолнух на солнце. Что-то в моем поведении собаке не понравилось. Она встала, отряхнулась, подошла, поднялась на задние лапы, передние положила мне на плечи, очень громко и отчетливо сказала мне в лицо: «гав-гав», — и еще раз: «гав»… Потом соскочила и опять ушла к подъезду. Там она легла, зевнула во всю пасть и равнодушно отвернулась.

А я остался стоять посреди улицы.

Я не закричал. Крик застрял где-то в горле. С огромным трудом мне удалось сдвинуться с места и пройти мимо собаки. С тех пор я панически, даже как-то неприлично боялся больших собак.

Теперь, встречаясь с Гриней, я испытывал такой же животный страх, как перед той овчаркой. И не мог от него избавиться. Сначала я решил было пойти к Артему Медведеву и все ему рассказать. Потом стал ждать подходящего случая. Я говорил себе, что Гриня может меня выследить и не даст пройти к Артему, лучше будет, если я случайно встречу его на улице, это будет неожиданно для Грини, и уж тогда Артем сможет за меня заступиться. «А если не сможет?» — тут же спрашивал я себя, и в груди у меня делалось холодно. У Грини был старший брат и много приятелей. Артем же, по моим наблюдениям, держался в стороне ото всей этой шумной и дружной компашки; и если старшие ребята уважали Артема по причинам, которых я знать не мог, это совершенно не значило, что за приятеля они не забили бы его толпой. И тогда мне точно не избежать мести Грини Колончакова. У страха глаза велики.

Одно я знал наверняка — я боялся Грини так, как не боялся еще никого на свете. Это был подлый страх, от которого надо было избавиться. Каким образом, я еще не знал. Но в одном был уверен — заступничество Артема Медведева мне бы в этом не помогло.