История зарубежной литературы XIX века: Реализм

Турышева Ольга Наумовна

ФРАНЦУЗСКИЙ РЕАЛИЗМ

 

 

Первоначально напомним основные события французской истории, которые являются предметом осмысления в литературе реализма или с которыми связано само его развитие.

1804–1814 гг. – период правления Наполеона (Первая империя).

1814–1830 гг. – период Реставрации (восстановления на престоле династии Бурбонов, свергнутой Великой французской революцией).

1830 г. – падение режима Реставрации в результате Июльской революции и установление Июльской монархии.

1848 г. – падение Июльской монархии в результате Февральской революции и создание Второй республики.

1851 г. – установление Второй империи в результате государственного переворота и приход к власти Наполеона III.

1870 г. – поражение в войне с Пруссией, отстранение от власти Наполеона III и провозглашение Третьей республики.

1871 г. – Парижская коммуна.

Формирование французского реализма приходится на 30–40-е годы. В это время реализм еще не противопоставлял себя романтизму, а плодотворно с ним взаимодействовал: по выражению А. В. Карельского, он «вышел из романтизма, как из своего детства или юности». Взаимосвязь раннего французского реализма с романтизмом отчетлива в раннем и зрелом творчестве Фредерика Стендаля и Оноре де Бальзака, которые, кстати, и не называли себя реалистами. Сам термин «реализм» в отношении к рассматриваемому явлению в литературе возник значительно позднее – в конце 50-х годов. Поэтому на творчество Стендаля и Бальзака он был перенесен ретроспективно. Эти авторы стали считаться основоположниками реалистической эстетики, хотя вовсе и не порывали с романтизмом: они использовали романтические приемы при создании образов героев и разрабатывали универсальную тему романтической литературы – тему протеста личности против общества. Стендаль вообще именовал себя романтиком, хотя предложенная им трактовка романтизма очень специфична и очевидно предвосхищает становление нового, позднее названного реалистическим, течения во французской литературе. Так, в трактате «Расин и Шекспир» он определил романтизм как искусство, которое должно удовлетворять запросы публики на понимание сáмой современной жизни.

Открытая полемика с романтизмом и отказ от романтической поэтики возникает позднее – в рамках следующего периода в развитии реалистической литературы. Этот период, хронологические рамки которого 50–60-е годы, отделяет от раннего реализма Февральская революция 1848 года – так называемый «демократический протест», преследовавший своей целью ограничение власти аристократии и потерпевший поражение. Поражение революции, установление Второй империи и наступление после 1850 года эпохи консерватизма и реакции вызвали серьезные изменения в мироощущении французских писателей и поэтов, окончательно дискредитировав романтический взгляд на мир. Отражение данного мировоззренческого сдвига в литературе мы рассмотрим на примере творчества Гюстава Флобера и Шарля Бодлера.

 

Французский реализм 1830–1840-х годов

 

Фредерик Стендаль (1783–1842)

Основные факты биографии и творчества .

Стендаль родился в провинциальном городе Гренобль. Покинув родной город в 16-летнем возрасте в тщеславной надежде сделать столичную карьеру, он в 17 лет поступает на службу в наполеоновскую армию и в должности аудитора и интенданта участвует во всех европейских компаниях Наполеона, начиная с его итальянских походов и заканчивая войной против России 1812 года. Он был свидетелем Бородинского сражения и лично испытал все ужасы отступления Наполеона из России, которые подробно описал в дневниках, впрочем, достаточно иронически. Так, свое участие в русском походе он сравнил с глотком лимонада. Подобную иронию в описании глубоко трагических событий биографы Стендаля объясняют защитной реакцией потрясенного сознания, пытающегося в иронии и браваде справиться с травматическим опытом.

«Наполеоновский» период закончился семилетней «эмиграцией» Стендаля в Италию. Глубокое знание итальянского искусства и восхищение итальянским национальным характером обусловило важнейшую и сквозную тематику последующего творчества Стендаля: противопоставление итальянцев как носителей цельной, страстной натуры французам, в национальной природе которых тщеславие, по мысли Стендаля, уничтожило способность к бескорыстию и страсти. Подробно эта идея развивается в трактате «О любви» (1821), где Стендаль любви-страсти (итальянскому типу любви) противопоставляет любовь-тщеславие (французский тип чувства).

После установления Июльской монархии Стендаль служил французским консулом в Италии, чередуя дипломатические обязанности с литературной деятельностью. Помимо искусствоведческой, автобиографической, биографической и путевой публицистики, Стендалю принадлежат произведения новеллистические (сборник «Итальянские хроники» (1829)) и романные, самые знаменитые из которых – «Красное и черное» (1830), «Красное и белое» (не законч.), «Пармская обитель» (1839).

Эстетика Стендаля сложилась под влиянием того опыта, который стал результатом его участия в русском походе Наполеона. Главный эстетический труд Стендаля – трактат «Расин и Шекспир» (1825). В нем поражение Наполеона трактуется как поворотная дата в истории литературы: по Стендалю, нация, пережившая крушение императора, нуждается в новой литературе. Это должна быть литература, нацеленная на правдивое, объективное изображение современной жизни и постижение глубинных законов ее трагического развития.

Размышления Стендаля относительно способов достижения этой цели (цели объективного изображения современности) содержатся уже в его ранних дневниках (1803–1804). Здесь Стендалем была сформулирована доктрина личностной самореализации в литературе. Ее название – «бейлизм» – он образовал от собственного имени Анри Бейль («Стендаль» – один из многочисленных псевдонимов писателя). В рамках бейлизма литературное творчество рассматривается как форма научного знания о человеке, то есть как способ изучения объективного содержания жизни человеческой души. С точки зрения Стендаля, такое познание могут обеспечить позитивные науки, и в первую очередь математика. «Приложить математику к человеческому сердцу» – так писатель формулирует суть своего метода. Под математикой в данной фразе подразумевается строго логический, рациональный, аналитический подход в исследовании человеческой психики. По Стендалю, следуя таким путем, можно выявить те объективные факторы, под действием которых складывается внутренняя жизнь человека. Размышляя о таких факторах, Стендаль особенно настаивает на роли климата, исторических обстоятельств, общественных законов и культурных традиций. Самый яркий образец приложения «математического» метода к сфере чувств – это трактат «О любви» (1821), где Стендаль анализирует любовь с точки зрения универсальных законов ее развития. Одна из центральных идей этого трактата связывает особенности переживания любовного чувства с принадлежностью к национальной культуре. Влюбленный человек рассматривается Стендалем как носитель национального характера, почти полностью определяющего его любовное поведение.

Таким образом, анализ психологии человека посредством исследования внешних детерминант его поведения с опорой на достижения и методы науки – это, по Стендалю, необходимое условие осуществления проекта литературы как формы объективного знания о сути настоящей жизни. Именно в такой литературе нуждаются современники, пережившие революцию и поражение Наполеона. Эти события французской истории, по Стендалю, отменили и актуальность классицизма (ведь ему не свойственно правдоподобие в изображении конфликтов), и актуальность романтического письма (оно идеализирует жизнь). Стендаль, правда, также называет себя романтиком, но смысл в это самоназвание он вкладывает другой, нежели тот, который был закреплен за романтизмом в 1820–30-е годы. Для него романтизм – это искусство, способное сказать нечто существенное о современной жизни, ее проблемах и противоречиях.

Декларацию такого понимания литературы, полемизирующего с романтическим отказом изображать прозу жизни, Стендаль осуществляет и в романе «Красное и черное».

Сюжет романа состоит в описании пяти лет из жизни Жюльена Сореля – молодого человека низкого социального происхождения, одержимого тщеславным намерением занять достойное место в обществе. Его цель – не просто социальное благополучие, а осуществление предписанного самому себе «героического долга». Этот долг Жюльен Сорель связывает с высокой самореализацией, пример которой находит в фигуре Наполеона – «безвестного и бедного поручика», который «сделался владыкой мира». Желание соответствовать своему кумиру и «завоевать» общество – основные мотивы поведения героя. Начав свою карьеру с должности гувернера детей мэра провинциального города Верьера, он достигает поста секретаря у парижского аристократа маркиза де Ла-Моль, становится женихом его дочери Матильды, но погибает на гильотине, будучи осужден за покушение на убийство своей первой возлюбленной, матери своих верьерских учеников г-жи де Реналь, которая невольно разоблачила его в глазах г-на де Ла-Моля как корыстного соблазнителя его дочери. Рассказ об этой пусть исключительной, но частной истории сопровождается подзаголовком «Хроника XIX века». Такой подзаголовок присваивает трагедии Жюльена Сореля огромное типическое звучание: речь идет не о судьбе отдельного человека, а о самой сути положения человека во французском обществе эпохи Реставрации. Средством осуществления своих честолюбивых притязаний Жюльен Сорель выбирает лицемерие. Иного способа самоутверждения в обществе, которое ставит права человека в прямую зависимость от его социального происхождения, герой не предполагает. Однако избранная им «тактика» вступает в конфликт с его естественной нравственностью и высокой чувствительностью. Испытывая отвращение к избранным средствам достижения цели, герой все-таки практикует их, рассчитывая на то, что разыгрываемая им роль обеспечит ему успешную социализацию. Внутренний конфликт, переживаемый героем, можно описать как противоборство в его сознании двух моделей – Наполеона и Тартюфа: образцом осуществления «героического долга» Жюльен Сорель считает Наполеона, но «учителем» своим называет Тартюфа, тактику поведения которого и воспроизводит.

Однако этот конфликт в сознании героя все-таки находит свое постепенное разрешение. Это происходит в эпизодах, описывающих его преступление и последовавшие за ним тюремное заключение и суд. Изображение самого преступления в романе необычно: оно не сопровождается каким бы то ни было объяснительным комментарием со стороны автора, поэтому мотивы покушения Жюльена Сореля на г-жу де Реналь кажутся непонятными. Исследователи творчества Стендаля предлагают ряд версий. В соответствии с одной из них, выстрел в г-жу де Реналь – это импульсивная реакция героя на разоблачение, справедливость которого он не может не признать, и в то же время импульсивное выражение разочарования в «ангельской душе» г-жи де Реналь. В состоянии злого отчаяния герой, дескать, впервые совершает поступок, не контролируемый разумом, и впервые поступает соответственно своей страстной, «итальянской» натуре, проявления которой до сего момента он подавлял в угоду карьерным целям.

В рамках другой версии преступление героя трактуется как сознательный выбор, сознательная попытка в ситуации катастрофического разоблачения все-таки осуществить предписанный себе долг высокой самореализации. В соответствии с этой трактовкой, герой сознательно выбирает «героическое» самоуничтожение: в ответ на выгодное предложение маркиза де Ла-Моль, который готов заплатить Жюльену за обещание оставить Матильду, герой и стреляет в госпожу де Реналь. Этот безумный, казалось бы, поступок, по замыслу героя, должен развенчать все подозрения о том, что им двигала низменная корысть. «Меня оскорбили самым жестоким образом. Я убил», – скажет он позднее, настаивая на высоком содержании своего поведения.

Тюремные размышления героя свидетельствуют о том, что он переживает переоценку ценностей. Наедине с самим собой Сорель признается в том, что направленность его жизни была неверной, что он подавлял единственно подлинное чувство (чувство к госпоже де Реналь) в угоду ложным целям – целям успешной социализации, понятой как «героический долг». Результатом «духовного просветления» героя (выражение А. В. Карельского) становится отказ от жизни в обществе, так как оно, по мысли Жюльена Сореля, неизбежно обрекает человека на лицемерие и добровольное искажение своей личности. Герой не принимает возможности спасения (оно вполне достижимо ценой покаяния) и вместо повинного монолога произносит обвинительную по адресу современного общества речь, тем самым сознательно подписывая себе смертный приговор. Так, крушение идеи «героического долга» обернулось, с одной стороны, восстановлением подлинного «я» героя, отказом от маски и ложной цели, а с другой стороны, тотальным разочарованием в общественной жизни и сознательным уходом из нее под знаком безусловно героического протеста.

Отличительная черта стиля Стендаля в романе «Красное и черное» – углубленный психологический анализ. Его предметом является не просто психология и сознание человека, находящегося в конфликте с социальным миром и с самим собой, но его самосознание, то есть понимание самим героем сути тех процессов, которые происходят в его душе. Сам Стендаль свой стиль из-за ориентации на изображение внутренней жизни рефлексирующего героя назвал «эготическим». Этот стиль находит свое выражение в воспроизведении борьбы двух противоположных начал в сознании Жюльена Сореля: возвышенного (естественное благородство натуры героя) и низменного (лицемерная тактика). Недаром в название романа вынесена оппозиция двух цветов (красного и черного), возможно, она и символизирует то внутренне противоречие, которое переживает герой, а также его конфликт с миром.

Основные средства воспроизведения психологии героя – это авторский комментарий и внутренний монолог героя. В качестве иллюстрации приведем фрагмент из предпоследней главы романа с описанием переживаний Жюльена Сореля накануне казни.

Начало фрагмента составляет авторский комментарий.

«Однажды вечером Жюльен серьезно подумал о том, не покончить ли ему с собой. Душа его была истерзана глубоким унынием, в которое поверг его отъезд г-жи де Реналь. Ничто уже больше не занимало его ни в действительной жизни, ни в воображении <…> В характере его появилось что-то экзальтированное и неустойчивое, как у юного немецкого студента. Он незаметно утрачивал … мужественную гордость».

Продолжение фрагмента образует внутренний монолог героя:

«Я любил правду… А где она?.. Всюду одно лицемерие или по меньшей мере шарлатанство, даже у самых добродетельных, даже у самых великих! – И губы его искривились гримасой отвращения. – Нет, человек не может довериться человеку <…> Где истина? В религии разве… <…> Ах, если бы на свете существовала истинная религия!.. <…> Но зачем я все-таки лицемерю, проклиная лицемерие? Ведь это не смерть, не тюрьма, не сырость, а то, что со мной нет госпожи де Реналь, – вот что меня угнетает. <…>

– Вот оно, влияние современников! – сказал он вслух, горько посмеиваясь. – Говорю один, сам с собой, в двух шагах от смерти и все-таки лицемерю… О девятнадцатый век! <…> И он захохотал, как Мефистофель. “Какое безумие – рассуждать об этих великих вопросах!”

1. Я не перестаю лицемерить, точно здесь кто-то есть, кто слушает меня.

2. Я забываю жить и любить, когда мне осталось жить так мало дней…»

Углубленный аналитизм данного фрагмента очевиден: он предлагает как авторский анализ психологического состояния героя, так и анализ, который осуществляет сам герой в отношении своих рассуждений и переживаний. Предпринятая героем нумерация тезисов особенно подчеркивает аналитический характер его размышлений.

 

Оноре де Бальзак (1799–1850)

Основные факты биографии и творчества .

Бальзак происходит из семьи чиновника, предки которого были крестьяне по фамилии Бальсса. Его отец заменил родовую фамилию аристократическим вариантом «Бальзак», а сам писатель добавил к ней дворянскую приставку «де». По наблюдению А. В. Карельского, молодой Бальзак принадлежит к тому психологическому типу, который Стендалем был изображен в образе Жюльена Сореля. Будучи одержим жаждой славы и успеха, Бальзак, несмотря на юридическое образование, сферой самоутверждения выбирает литературу, которую первоначально рассматривает в качестве неплохого источника дохода. В 20-е годы он под разными псевдонимами один за другим издает романы в готическом духе, первостепенной целью преследуя высокие гонорары. Впоследствии он назовет 20-е годы периодом «литературного свинства» (в письме к сестре).

Считается, что подлинное бальзаковское творчество начинается в 30-е годы. С начала 30-х годов Бальзак разрабатывает оригинальный замысел – замысел объединения всех произведений в единый цикл – с целью максимально широкого и многоаспектного изображения жизни современного ему французского общества. В начале 40-х годов складывается название цикла – «Человеческая комедия». Это название подразумевает многозначную аллюзию на «Божественную комедию» Данте.

Воплощение столь грандиозного замысла потребовало огромного, почти жертвенного труда: исследователи подсчитали, что Бальзак ежедневно писал до 60 страниц текста, систематически предаваясь работе, по его собственному признанию, от 18 до 20 часов в сутки.

Композиционно «Человеческая комедия» (как и «Божественная комедия» Данте) состоит из трех частей:

– «Этюды о нравах» (71 произведение, из них самые знаменитые – новелла «Гобсек», романы «Евгения Гранде», «Отец Горио», «Утраченные иллюзии»);

– «Философские этюды» (22 произведения, из них – роман «Шагреневая кожа», повесть «Неведомый шедевр»);

– «Аналитические этюды» (два произведения, самым знаменитым из которых является «Физиология брака»).

Эстетика Бальзака сложилась под влиянием научной мысли его времени, и в первую очередь, естествознания. В «Предисловии» к «Человеческой комедии» (1842) Бальзак ссылается на концепцию Жофруа де Сент-Илера, предшественника Дарвина, профессора зоологии, выдвинувшего идею единства всего органического мира. В соответствии с этой идеей живая природа при всем своем многообразии представляет собой единую систему, в основе которой лежит постепенное развитие организмов от низших форм к высшим. Эту идею Бальзак использует для объяснения социальной жизни. Для него «общество подобно Природе» (так он пишет в «Предисловии» к «Человеческой комедии»), и оттого представляет собой целостный организм, развивающийся соответственно объективным закономерностям и определенной причинно-следственной логике.

В центре интереса Бальзака – современная ему, то есть буржуазная, стадия в эволюции социального мира. На поиск объективного закона, определяющего сущность буржуазной жизни, и нацелен замысел Бальзака.

Описанная совокупность идей обусловила основные эстетические принципы бальзаковского творчества. Перечислим их.

1. Стремление к универсальному, всеохватному изображению французского общества. Оно выразительно представлено, например, в композиционной структуре первой части «Человеческой комедии» – «Этюдах о нравах». Этот цикл романов включает в себя шесть разделов согласно тому аспекту социальной жизни, который в них исследуется: «Сцены частной жизни», «Сцены провинциальной жизни», «Сцены парижской жизни», «Сцены военной жизни», «Сцены политической жизни», «Сцены деревенской жизни». В письме к Эвелине Ганской Бальзак писал, что «Этюды о нравах» будут изображать «в с е социальные явления, так что [ничто] <…> не будет позабыто».

2. Установка на изображение общества как единой системы, подобной природному организму. Она находит свое выражение, например, в такой особенности «Человеческой комедии», как наличие связей самого разного толка между персонажами, находящимися на самых разных ступенях социальной лестницы. Так, аристократ в мире Бальзака оказывается носителем той же нравственной философии, что и каторжник. Но особенно эту установку демонстрирует принцип «сквозных» персонажей: в «Человеческой комедии» ряд героев переходят из произведения в произведение. Например, Эжен Растиньяк (он появляется почти во всех «Сценах», как объяснял сам Бальзак), или каторжник Вотрен. Такие персонажи как раз и материализуют бальзаковскую мысль о том, что общественная жизнь представляет собой не совокупность разрозненных событий, а органическое единство, в рамках которого все со всем связано.

3. Установка на исследование жизни общества в исторической перспективе. Упрекая современную ему историческую науку в отсутствии интереса к истории нравов, Бальзак в «Предисловии» подчеркивает историографический характер «Человеческой комедии». Современность для него – это результат закономерного исторического развития. Ее истоки он считает нужным искать в событиях Великой французской революции 1789 года. Недаром он называет себя историком современной буржуазной жизни, а «Человеческую комедию» именует «книгой о Франции XIX века».

4. Установка на изображение социальных типов. Эта установка нашла в «Предисловии» очень четкое выражение: «Дать две или три тысячи типичных людей <…> эпохи». При этом «типы» он, согласно естественно-научной традиции, уподобляет зоологическим видам: это то, что подчиняется в своем развитии объективным закономерностям, то, что происходит с человеком в ходе социальной эволюции. «Ведь Общество создает из человека <…> столько же разнообразных видов, сколько их существует в животном мире», – пишет Бальзак («Предисловие»). Если Стендаля, как мы видели, больше интересовал герой, который является носителем определенного психологического типа, то в центре интереса Бальзака оказывается именно социальный тип. Это, например, тип буржуазного приобретателя (он выведен, в частности, в образах Гобсека из одноименной повести и Феликса Гранде из романа «Евгения Гранде») или тип карьериста. Последний тип, как правило, у Бальзака воплощает юный провинциал, который, будучи одержим честолюбивыми надеждами, отправляется покорять Париж и чаще всего терпит поражение, прощаясь со своими первоначальными иллюзиями. Такой герой у Бальзака часто выведен в ситуации нравственного выбора. Среди них – Люсьен Шардон («Утраченные иллюзии», «Блеск и нищета куртизанок»), Эжен Растиньяк («Отец Горио»), Рафаэль Валантен («Шагреневая кожа»). При этом сам Париж – объект тщеславного завоевания молодого карьериста – рассматривается у Бальзака в качестве современного ада. С этим образом, в частности, связана аллюзия на «Божественную комедию» Данте в названии бальзаковского цикла: «ловлю счастья и чинов» Бальзак сопоставляет с нисхождением в ад.

5. Принцип достоверного изображения современной действительности. Этот принцип нашел свое выражение, в частности, в тщательной прорисовке подробностей обыденной жизни и материальной среды обитания современного человека. Бальзак подробно описывает место действия, вещи и предметы, его характеризующие (см., например, описание пансиона мадам Воке в романе «Отец Горио»). Такое внимание к миру вещей также имеет под собой определенный научный интерес Бальзака. Это интерес к теории Жоржа Кювье – ученого начала XIX века, который предложил метод реконструкции строения тел вымерших животных по отдельным обнаруженным фрагментам. Бальзак рассматривает материальную среду как фактор, детерминирующий характер человека, и потому обращение к ней становится в его творчестве важнейшим инструментом реконструкции характера героя и выявления закономерностей его судьбы.

Казалось бы, воплощение такой эстетической программы требует от писателя в первую очередь таланта наблюдателя. Однако в предисловии к первому изданию романа «Шагреневая кожа» Бальзак назвал наблюдение лишь одной «частью» литературного искусства. Другая, по его словам, «совершенно отличная часть» – «выражение». Художественное выражение у Бальзака часто опирается на романтические способы создания образов. Так, стержнем характера у Бальзака, как правило, является страсть героя, подчас необычайно гипертрофированная. Например, Гобсек из одноименной повести – не просто ростовщик, а «гений наживы», отец Горио из одноименного романа – не просто любящий отец, а «отец-Христос», «Христос отцовства».

С подробным разбором обратимся к роману «Шагреневая кожа» (1830–1831). В основе сюжета романа лежит фантастическое событие. Рафаэль де Валантен, молодой разорившийся дворянин, находящийся на пороге самоубийства по причине отсутствия средств к существованию и равнодушия общества к его талантам, становится обладателем волшебного талисмана – куска шагреневой кожи, исполняющего любое желание своего хозяина в обмен на дни его жизни. Фантастический сюжет у писателя, ориентирующего свое творчество на правдоподобное изображение действительности, на первый взгляд, выглядит необъяснимой странностью. Однако такой художественный прием, по замыслу Бальзака, должен способствовать выявлению важнейших закономерностей существования человека в современном буржуазном мире. Недаром авторское определение романа – «современный миф». На осуществление данного замысла «работает» и композиция романа.

Предметом изображения в первой части романа («Талисман») является ситуация выбора, в которой оказывается герой. Она разворачивается в лавке антиквара, где герой, готовый дать отрицательный ответ на вопрос «стоит ли принимать на себя бремя бытия», вынужден размышлять над разными концепциями смысла человеческой жизни. Одна из них принадлежит старику-антиквару, который настаивает на том, что счастье достижимо в знании. Знание и воображение, с его точки зрения, это способ обладания миром, способ осуществления собственных желаний. Причем виртуальный (то есть только в деятельности интеллекта) регистр воплощения желания нисколько, по мнению антиквара, не дискредитирует результат, наоборот, «высокая способность создавать вселенную в своей душе» обеспечивает полноту переживания и сохраняет жизненные силы.

«Мысль – это ключ ко всем сокровищницам, она одаряет вас всеми радостями скупца, но без его забот. И вот я парил над миром, наслаждения мои всегда были радостями духовными. Мои пиршества заключались в созерцании морей, народов, лесов, гор. Я все созерцал, но спокойно, не зная усталости; я никогда ничего не желал, я только ожидал. Я прогуливался по вселенной, как по собственному саду. То, что люди зовут печалью, любовью, честолюбием, превратностями, огорчениями, – все это для меня лишь мысли, превращаемые мною в мечтания; вместо того чтобы их ощущать, я их выражаю, я их истолковываю; вместо того чтобы позволить им пожирать мою жизнь, я драматизирую их, я их развиваю; я забавляюсь ими, как будто это романы, которые я читаю внутренним своим зрением. Я никогда не утомляю своего организма и потому все еще отличаюсь крепким здоровьем. Так как моя душа унаследовала все не растраченные мною силы, то моя голова богаче моих складов. Вот где, – сказал он, ударяя себя по лбу, – вот где настоящие миллионы! Я провожу свои дни восхитительно: мои глаза умеют видеть былое; я воскрешаю целые страны, картины разных местностей, виды океана, прекрасные образы истории. У меня есть воображаемый сераль, где я обладаю всеми женщинами, которые мне не принадлежали».

Другая концепция жизни находит свое выражение в подробном описании картины итальянского художника Возрождения Рафаэля Санти, на которой изображен лик Христа. Ее этический смысл Бальзак передает следующим образом:

««Благостная нежность, тихая ясность божественного лика тотчас же подействовали на него [Рафаэля де Валантена, героя романа]. Некое благоухание пролилось с небес, рассеивая те адские муки, которые жгли его до мозга костей. Голова спасителя, казалось, выступала из мрака, переданного черным фоном; ореол лучей сиял вокруг его волос, от которых как будто и исходил этот свет; его чело, каждая черточка его лица исполнены были красноречивой убедительности, изливавшейся потоками. Алые губы как будто только что произнесли слово жизни, и зритель искал его отзвука в воздухе, допытываясь его священного смысла, вслушивался в тишину, вопрошал о нем грядущее, обретал его в уроках минувшего. Евангелие передавалось спокойной простотой божественных очей, в которых искали себе прибежища смятенные души. Словом, всю католическую религию можно было прочесть в кроткой и прекрасной улыбке, выражавшей, казалось, то изречение, к которому она, эта религия, сводится: “Любите друг друга!” Картина вдохновляла на молитву, учила прощению, заглушала себялюбие, пробуждала все уснувшие добродетели».

Однако герой, в чьих представлениях счастье связано с успешной социализацией, то есть с богатством и признанием, делает ставку на иную идею – идею, в рамках которой полнота жизни сопрягается с возможностью воплощения человеком своих желаний – и не в виртуальной, а в реальной форме. Осуществление такого представления о счастье («желать и мочь») и гарантирует шагреневая кожа, которая (обратите внимание!) находится на противоположной стене по отношению к картине Рафаэля. Рафаэль де Валантен выбирает ее, не обращая внимания на предупреждение старика-антиквара, который, кстати, свою философию излагает, заметив готовность Рафаэля согласиться на условия договора, оттиснутого на коже.

Во второй части романа («Женщина без сердца») повествование присваивается самому герою: он рассказывает о тех событиях, которые предшествовали выбору шагреневой кожи, начиная с эпизодов его детства. Перед читателем разворачивается история крушения иллюзий, которые герой вынашивал, надеясь преодолеть бедность и «завоевать» общество. Рафаэль подробно рассказывает о том, что он предпринимал, чтобы добиться успеха: это и интеллектуальный труд (герой надеялся прославиться и хорошо заработать, издав оригинальное философское сочинение), и попытка завоевать любовь «роскошной» светской красавицы Феодоры, связь с которой могла бы стать для него пропуском в высшее общество. Таким образом, в этой части романа автором осуществляется анализ тех причин, которые лежат в основе предпочтения героем шагреневой кожи среди двух других альтернатив. Оказывается, что выбор героя обусловлен социально, а именно его положением разорившегося дворянина, потерпевшего неудачу во всех своих попытках обрести достаток и общественный статус.

В третьей части романа («Агония») осуществляется анализ последствий совершенного героем выбора. Они катастрофичны и характеризуют выбор Рафаэля как ложный. Сам герой признает, что истинный смысл жизни составляет только любовь. Эта мысль последовательно проводится и в «Эпилоге» романа, который построен как разговор между автором и читателем. Читатель пытается выяснить у автора дальнейшее – после смерти Рафаэля – содержание судьбы его возлюбленной Полины. Ответные реплики автора носят символический характер. Впрочем, смысл их достаточно прозрачен: Полина в них превращается в символ любви, ее идеальное воплощение. Недаром с ее образом автор связывает надежду на возможность защитить Францию «от вторжения современности». Имеется в виду буржуазная современность, избравшая своими идолами внешний успех, деньги и статус. В заключительной фразе романа эти ценности символически связываются с образом Феодоры: «Если угодно, она – все общество», – такова финальная фраза романа.

Еще один символический элемент композиционной структуры романа – его эпиграф. Он представляет собой волнистую линию, сопровождаемую следующим «адресом»: «Л. Стерн, “Жизнь и мнения Тристрама Шенди”».

Исследователи выяснили, что Бальзак имеет в виду эпизод из романа Стерна, в котором один из его героев (капрал Трим), размышляя о преимуществах холостяцкой жизни, произносит: «Нет ничего сладостней свободы!» При этом он взмахивает тростью, вызвав, как пишет Стерн, «дух размышления». Можно предположить, что волнистая линия в эпиграфе к роману Бальзака и воспроизводит взмах трости, вызвавший «дух размышления» – дух размышления о свободе. Именно этот вопрос – вопрос о свободе человеческого выбора в условиях буржуазной реальности – и является центральным в романе, который, напомним, принадлежит к «Философским этюдам» «Человеческой комедии». Очевидно, что ответ на этот вопрос Бальзак дает отрицательный.

 

Проспер Мериме (1803–1870)

Основные факты биографии и творчества .

Политик, культурный деятель, сенатор, Мериме в историю литературы вошел как создатель реалистического стиля наряду со Стендалем и Бальзаком.

Отличительная черта миропонимания Мериме – скептицизм в отношении готовых модных мировоззренческих схем – проявляется уже в его литературных дебютах, созданных в тот период, когда во французской литературе классицизм и романтизм активно противостояли друг другу. Это драматургический сборник «Театр Клары Гасуль» (1825) и поэтическая книга «Гузла» (1827). Оба сборника представляют собой иронические мистификации: в первом случае Мериме выдает свои собственные пьесы за произведения несуществующей испанской писательницы, во втором – свои собственные стихи за произведения славянского фольклора. Высокое качество стилизации позволило Мериме обмануть таких корифеев, как Гете (он приветствовал появление в литературе талантливой писательницы Клары Гасуль) и Пушкина (он перевел 11 песен из «Гузлы» для своего сборника «Песни западных славян», приняв их за подлинно фольклорные произведения). Парадоксально, но ирония Мериме в этих книгах направлена как на классицизм, так и на романтизм.

В конце 20-х годов Мериме отказывается от стилизации и предпринимает попытку художественного освоения исторической темы: в 1828 году он издает историческую драму «Жакерия» (о восстании французских крестьян в XIV веке), а в 1829 году – исторический роман «Хроника времен Карла IX» (о войне между католиками и гугенотами во Франции во второй половине XVI века). Начиная с 30-х годов, Мериме работает только в одном жанре – жанре новеллы. 50-е и 60-е годы (период духовного кризиса, когда Мериме почти отходит от литературного творчества) он посвящает изучению русской словесности и истории. Считается, что он открыл для Франции русскую культуру и литературу: его перу принадлежит ряд сочинений по истории Российского государства, в его переводах во Франции издаются Пушкин, Гоголь, Тургенев.

Эстетика Мериме находит свое выражение в письмах и эстетических фрагментах отдельных произведений. Ее ядро образует установка на воссоздание в художественном произведении «подлинной картины нравов и характеров данной эпохи». Именно так Мериме сформулировал свою цель в восьмой главе романа «Хроника времен Карла IX» («Разговор между читателем и автором»). Здесь он писал о том, что «нравы», с одной стороны, обусловлены временем, исторической эпохой. Поэтому «поступки людей XVI века не следует судить с точки зрения понятий XIX века». С другой стороны, важной детерминантой нравов является национальный фактор: «между народами существует такая же разница, как между одним столетием и другим».

В осуществлении такого подхода к изображению персонажа (как детерминированного временем и культурой своего народа) Мериме, как и Бальзак, ориентируется на Ж. Кювье. «Можно добиться воссоздания человека <…> способом, аналогичным тому, каким воспользовался Кювье для восстановления <…> вымерших животных», – пишет Мериме в письме к И. С. Тургеневу, имея в виду принципиальную важность детального изображения жизни («воссоздания человека», по его выражению).

В новеллистике такая установка нашла свое выражение в стремлении автора придать новелле характер достоверного, объективного, научно выверенного повествования о событиях и нравах. Такой эффект обеспечивается целым рядом приемов. Помимо уже названного акцента на деталях (исторического, материального, поведенческого плана), это также:

– отказ от прямого авторского комментария смысла события, ставка на иронию как единственный способ выражения авторского отношения;

– использование фигуры рассказчика, который, как правило, является сторонним наблюдателем события и испытывает к происходящему интерес исследователя;

– моделирование в новелле целой системы разных точек зрения на одно и то же событие;

– подчас – отказ от завершения сюжета новеллы (использование открытого финала);

– отказ от описательности и эмоциональности в стиле.

Сложилась традиция выделять в новеллистике Мериме две крупные группы новелл соответственно их тематике.

Первая группа – так называемые «экзотические» новеллы. Это новеллы, действие которых погружено в экзотический для француза XIX века контекст. Как правило, это контекст той или иной южной культуры: испанской («Кармен»), африканской («Таманго»), корсиканской («Коломба», «Маттео Фальконе»). Героем этих новелл является «естественный человек», носитель сильной, цельной и страстной натуры, проявления которой, впрочем, вовсе не идеализируются. Наоборот, Мериме стремится объяснить поступки и психологию своих героев совокупностью социальных, исторических и культурных факторов.

Так, убийство корсиканцем Маттео Фальконе своего сына подано в одноименной новелле как следствие исполнения героем тех моральных требований, которые к нему предъявляют неписанные законы корсиканской культуры. При этом верность традициям лишает героя внутреннего конфликта: расстреливая своего ребенка, он никак не обнаруживает отцовских чувств. Наоборот, казнь совершается холодно и деловито, о чем свидетельствует следующая деталь: перед выстрелом герой прикладом ружья проверяет податливость земли в том месте, где ему придется копать могилу для сына.

Вторая группа новелл – новеллы о современниках и соотечественниках Мериме. В центре этих новелл – анализ психологии современного Мериме француза. Как правило, герои этих новелл изображаются как жертвы общественных условностей: обладая слабой и очень уязвимой натурой, они гибнут в результате столкновения с миром. Это, например, Сен-Клер («Этрусская ваза»), в истории которого роковую роль сыграла пустая светская сплетня о возможном вероломстве его возлюбленной. Или Жюли де Шаверни («Двойная ошибка»), изображенная как носительница иллюзорного, неадекватного сознания, воспринимающего мир сквозь призму романтического штампа: пошлый адюльтер она принимает за подлинное чувство, а боль оскорбления – за ужас позора в глазах общества.

С подробным анализом обратимся к «Кармен» (1845), самой, по мнению исследователей, аналитичной новелле Мериме. Анализ экзотического характера (характера испанской цыганки Кармен) здесь осуществляется посредством особого композиционного построения новеллы.

С композиционной точки зрения новелла (а именно ее первые три главы) представляет собой рассказ в рассказе. Первый рассказчик – французский путешественник, исследователь-этнограф – рассказывает о своих встречах с главными героями следующего ниже повествования: с цыганкой Кармен и ее убийцей Хосе Наварро. Второй рассказчик – сам Хосе, он рассказывает трагическую историю своей любви к Кармен. И французский путешественник, и Хосе говорят о демонизме Кармен, созвучно именуя ее «демоном», «чертовой девкой» и «колдуньей». Однако для французского путешественника, которым движет интерес исследователя культур и нравов, «демонизм» Кармен – это экзотическое проявление ее цыганской природы: она не исключительная личность, а женщина, живущая соответственно традициям цыганского народа. Отсюда – ироническая подсветка во взгляде французского путешественника на Кармен: он называет ее «моя цыганка», «хорошенькая колдунья» и не оставляет иронический тон, даже когда подозревает в ней злой умысел против себя самого. «Демонизм» Кармен в итоге оборачивается для рассказчика простой кражей. Общение с ней для французского исследователя – это повод поговорить с читателем об особенностях чужой культуры. Так, описывая внешность Кармен, рассказчик ссылается на расхожее мнение о цыганах:

«То была странная и дикая красота, лицо, которое на первый взгляд удивляло, но которое нельзя было забыть. В особенности у ее глаз было какое-то чувственное и в то же время жестокое выражение, какого я не встречал ни в одном человеческом взгляде. Цыганский глаз – волчий глаз, говорит испанская поговорка, и это верное замечание».

Совершенно другой взгляд на Кармен демонстрирует Хосе: в его версии демонизм Кармен приобретает фатальный сверхчеловеческий характер. Он неоднократно говорит о том, что Кармен имеет над ним необъяснимую роковую власть: будучи одержим страстью, он теряет волю и индивидуальность, притом, что прекрасно отдает себе отчет в лживости, коварстве и жестокости Кармен. А ее сверхчеловеческое бесстрашие в ситуации защиты собственной свободы потрясенный Хосе описывает как своего рода героизм.

« – Ты хочешь меня убить, я это знаю, – сказала она. – Такова судьба, но я не уступлю.

– Я тебя прошу, – сказал я ей, – образумься. Послушай! Все прошлое позабыто. А между тем ты же знаешь, это ты меня погубила; ради тебя я стал вором и убийцей. Кармен! Моя Кармен! Дай мне спасти тебя и самому спастись с тобой.

– Хосе, – отвечала она, – ты требуешь от меня невозможного. Я тебя больше не люблю; а ты меня еще любишь и поэтому хочешь убить меня. Я бы могла опять солгать тебе; но мне лень это делать. Между нами все кончено. Как мой ром, ты вправе убить свою роми; но Кармен будет всегда свободна. Кальи она родилась и кальи умрет.

– Так ты любишь Лукаса? – спросил я ее.

– Да, я его любила, как и тебя, одну минуту; быть может, меньше, чем тебя. Теперь я ничего больше не люблю и ненавижу себя за то, что любила тебя.

Я упал к ее ногам, я взял ее за руки, я орошал их слезами. Я говорил ей о всех тех счастливых минутах, что мы прожили вместе. Я предлагал ей, что останусь разбойником, если она этого хочет. Все, сеньор, все, я предлагал ей все, лишь бы она меня еще любила!

Она мне сказала:

– Еще любить тебя – я не могу. Жить с тобой – я не хочу.

Ярость обуяла меня. Я выхватил нож. Мне хотелось, чтобы она испугалась и просила пощады, но эта женщина была демон (разрядка наша. – О. Т.).

– В последний раз, – крикнул я, – останешься ты со мной?

– Нет! Нет! Нет! – сказала она, топая ногой, сняла с пальца кольцо, которое я ей подарил, и швырнула его в кусты.

Я ударил ее два раза. Это был нож Кривого, который я взял себе, сломав свой. От второго удара она упала, не крикнув. Я как сейчас вижу ее большой черный глаз, уставившийся на меня; потом он помутнел и закрылся. Я целый час просидел над этим трупом, уничтоженный».

Так в новелле сталкиваются две противоположные точки зрения на Кармен: трезвый, беспристрастный, иронический взгляд исследователя, лишающий образ Кармен всякого романтического ореола, и, наоборот, взгляд завороженный, присваивающий образу Кармен подлинно демоническое содержание.

Конфликт противоположных версий автор старается снять в заключительной главе новеллы, которая представляет собой стилизованное под научный очерк повествование о культуре и нравах цыган. Здесь предпринята попытка научного, объективного объяснения характера Кармен через ее принадлежность к конкретной культурной среде. Личность героини здесь проясняется в полном соответствии с позитивистской трактовкой человека, то есть посредством выявления внешних детерминирующих факторов. Для Мериме это нравы, обычаи, традиции, язык и особенности мировосприятия народа.

 

Французский реализм 1850–1860-х годов

 

Гюстав Флобер (1821–1880)

Основные факты жизни и творчества .

Флобер происходит из династии врачей: его отец был хирургом. Этот факт часто вспоминают исследователи, характеризуя творчество Флобера как безжалостный, «анатомический» анализ современного общества. Флоберу было свойственно глубоко пессимистическое восприятие времени, которое он называл «царством тотальной буржуазности», имея в виду эпоху Второй империи. Гипертрофированное отвращение к буржуа, которое, по свидетельству А. В. Карельского, французские исследователи описывают как своего рода душевное заболевание, стало мотивом многих произведений Флобера наряду с темой утраты иллюзий. Публикация первого изданного Флобером произведения – романа «Госпожа Бовари» (1851–1856, опубл. 1857) – стала причиной громкого скандала. Неприятие публики вызвало то, что роман описывал историю женщины, которая, будучи разочарована в муже и не испытывая чувств к собственной дочери, искала спасения в любовных связях, совершала необдуманные траты, довела семью до разорения и в отчаянии покончила жизнь самоубийством. За оскорбление общественной морали Флобер был привлечен к суду, где ему было предъявлено обвинение в «реализме», то есть, как пояснял обвинитель, «в воспроизведении отвратительности порока».

Второе произведение Флобера о современности – роман «Воспитание чувств» (или в более точном переводе «Сентиментальное воспитание») (1869) – посвящено «скучной» (по определению Флобера) жизни целого поколения французов, чья молодость выпала на события Февральской революции 1848 года. К исторической теме Флобер обращается в романе «Саламбо» (1862), где в предельно натуралистическом плане изображает событие восстания наемных солдат против Карфагенской республики.

Перу Флобера также принадлежит философская драма «Искушение святого Антония» (1874); цикл «Три повести» (1877); незаконченный роман «Бувар и Пекюше», представляющий собой саркастическое повествование о буржуа, вздумавших заняться творчеством и научной деятельностью; незаконченное произведение «Лексикон прописных истин», начатое еще в 1850 году. В последнем произведении буржуазофобия Флобера (так он сам определил свою ненависть к буржуа) нашла оригинальное жанровое воплощение: «Лексикон» имитирует словарь буржуазных мнений, которые в совокупности образуют гротескный образ буржуа и саркастически разоблачают пошлые стереотипы буржуазного мировоззрения. Приведем в качестве иллюстрации несколько статей из «Лексикона»:

Дворянство – презирать его и завидовать ему.

Литература – занятие праздных.

Книга – всегда слишком длинна, независимо от качества.

Пианино – необходимо в гостиной.

Презрение к буржуазной цивилизации обусловило оригинальную жизненную позицию Флобера. Она получила свое метафорическое выражение в идее ухода в «башню из слоновой кости». «Предоставим империи идти своим путем, закроем двери, поднимемся повыше в нашу башню из слоновой кости, на последнюю ступеньку, как можно ближе к небу. Там порой холодновато, не правда ли? Ну и что же, зато видишь ясное сиянье звезд и не слышишь болванов…», – так Флобер выражает мысль о необходимости принципиального отчуждения художника от общественной жизни. В эпоху, когда общество представляет собой «организованный бандитизм» (определение Флобера), спасение возможно только в искусстве. «Существование выносимо, – пишет он, – только в бреду литературном».

Эта позиция нашла свое абсолютное выражение в жизни Флобера: оставив обучение на юридическом факультете Сорбонны, он с 1844 года и до конца дней жил в своем имении близ Руана, почти целиком посвятив себя литературному творчеству. Флобера часто называют воплощением жертвенного отношения к литературе. Одержимый идеей о том, что существует только один словесный способ адекватно выразить мысль, писатель в отношении каждой фразы осуществлял необычайно тщательную отделку. Поэтому, подвергая себя изнурительному труду (по 18 часов за письменным столом), Флобер писал очень медленно. Фанатическим отношением к стилю объясняется и тот факт, что количество страниц в черновиках к роману «Госпожа Бовари» почти в 10 раз превосходит количество страниц самого романа.

Эстетика Флобера складывается под влиянием глубоко фаталистического взгляда на человека. С точки зрения Флобера, личной свободы не существует, и человек во всех своих проявлениях обусловлен совокупностью объективных закономерностей, действия которых он даже не осознает. На постижение объективного содержания жизни, управляемой не человеческой волей, а безличным объективным законом, и нацелено художественное творчество Флобера. Этот замысел находит свое осуществление в реализации следующих эстетических установок:

1. Установка на изображение усредненного человека в контексте самой обыденной, самой прозаичной жизни. Если в творчестве Бальзака и Стендаля тип понимался как результат социального развития и потому он мог находить свое выражение в ярких, даже величественных фигурах (Жюльен Сорель, Гобсек); то Флобер стремится к «дегероизации» персонажа. Типическое он понимает как распространенное, массовое, наконец, «пошлое», по его собственному слову. «Показать специфику современности – значит показать ее пошлость. Нужно писать о среднем герое… Но в этом и заключается трагедия современности. Следовательно, типично современный роман должен стать трагедией пошлости», – читаем в письмах Флобера. Поэтому, по выражению автора, «первый встречный интереснее г-на Флобера, <…> в нем более общего и, следовательно, он более типичен».

2. Установка на «безличное, объективное письмо». По словам Флобера, «возвыситься» до понимания общего закона способна только безличная литература, то есть литература, в которой прямое авторское слово исключено из повествования. В книге, писал Флобер, не должно быть «ни единого слова от автора». Понимая всю сложность осуществления принципа «не вкладывать в произведение своего “я”», Флобер разрабатывает целую систему способов достижения безличности. Перечислим их.

а) Перевоплощение, вчувствование в персонаж и стремление запечатлеть его (персонажа) видение жизни. Потрясающее свидетельство флоберовского таланта вчувствования в героя – это пережитые им симптомы отравления мышьяком после описания сцены смерти Эммы Бовари.

б) Отказ от авторского комментария и авторских выводов. Хотя иногда Флоберу бывает очень сложно подавить свою оценку героев и событий, отступления от этого принципа все-таки крайне редки в произведениях Флобера.

в) Отказ от вдохновения в качестве источника творчества и опора на научное исследование предмета произведения. Известно, что Флобер работу над новым произведением всегда начинал со сбора научной информации. Так, работая над «Госпожой Бовари», он штудирует медицинскую литературу; работая над «Саламбо», изучает все доступные источники по истории древнего Карфагена и совершает путешествие в Тунис; а работа над «Воспитанием чувств» потребовала обращения к архивной публицистике конца 1840-х годов.

г) Отказ от личных эстетических предпочтений в выборе предмета художественного изображения. Флобер писал, что «даже самая низкая вещь должна быть интересна для художника», и потому он «вынужден влезать в шкуру несимпатичных [ему] людей», так как низкое в большей степени выражает действие объективного закона. При этом Флобер испытывал настоящие мучения, разрабатывая вульгарный сюжет («“Бовари” убивает меня», «Как не терпится мне отделаться от “Бовари”, чтобы броситься в привольный и чистый сюжет», – пишет он в письмах к Жорж Санд).

д) Драматизация повествования, то есть такой способ изображения, при котором повествователь уподобляется драматургу: он отказывается от комментария, предоставляя слово самим героям. Знаменитый образец драматизированного повествования – сцена свидания Эммы и Родольфа на сельскохозяйственной выставке, где Флобер сопрягает реплики городских чиновников, награждающих отличившихся земледельцев и животноводов, и реплики обольщающего Эмму Родольфа. Так Флобер разоблачает пошлость и подлость Родольфа, при этом не использовав «ни единого слова от автора». Приведем фрагмент сцены.

«… Он [Родольф] пристально, в упор смотрел на Эмму. Она различала в его глазах золотые лучики вокруг черных зрачков, ощущала запах помады от его волос. И ее охватывало томление… <…>

Советник говорил:

– Добивайтесь! Не сдавайтесь!.. Обратите особое внимание на плодородность почвы, на качество удобрений, на улучшение пород лошадей, коров, овец, свиней! <…>

А <…> Родольф доказывал Эмме, что всякое неодолимое влечение уходит корнями в прошлое.

– Взять хотя бы нас с вами, – говорил он, – почему мы познакомились? Какая случайность свела нас? Разумеется, наши личные склонности толкали нас друг к другу, преодолевая пространство, – так в конце концов сливаются две реки.

Он взял ее руку; она не отняла.

– “За разведение ценных культур…” – выкрикнул председатель.

– Вот, например, когда я к вам заходил…

– “…господину Бизе из Кенкампуа…” – …думал ли я, что сегодня буду с вами?

– “…семьдесят франков!”

– Несколько раз я порывался уйти и все-таки пошел за вами, остался.

– “За удобрение навозом…”

– И теперь уже останусь и на вечер, и на завтра, и на остальное время, на всю жизнь!

– “…господину Карону из Аргейля – золотая медаль!”

– Я впервые сталкиваюсь с таким неотразимым очарованием…

– “Господину Бепу из Живри-Сен-Мартен…” – …и память о вас я сохраню навеки.

– “…за барана-мериноса…”

– А вы меня забудете, я пройду мимо вас, словно тень.

– “Господину Бело из Нотр-Дам…”

– Но нет, что-то от меня должно же остаться в ваших помыслах, в вашей жизни?

– “За породу свиней приз делится ex aequo 3 между господами Леэрисе и Кюлембуром: шестьдесят франков!”

Родольф сжимал ее горячую, дрожащую руку, и ему казалось, будто он держит голубку, которой хочется выпорхнуть. И вдруг то ли Эмма попыталась высвободить руку, то ли это был ответ на его пожатие, но она шевельнула пальцами.

– Благодарю вас! – воскликнул Родольф. – Вы меня не отталкиваете! Вы – добрая! Вы поняли, что я – ваш! Позвольте мне смотреть на вас, любоваться вами! <…>

– “За применение жмыхов маслянистых семян…” – продолжал председатель.

И зачастил:

– “За применение фламандских удобрений… за разведение льна… за осушение почвы при долгосрочной аренде… за услуги по хозяйству…”

Родольф примолк. Они смотрели друг на друга. Желание было так сильно, что и у него и у нее дрожали пересохшие губы. Их пальцы непроизвольно, покорно сплелись».

Обратимся к анализу романа «Госпожа Бовари».

Композиция романа отличается очевидной неуравновешенностью: сам Флобер назвал «недостаточно пропорциональное распределение материала» «дефектом книги». Главная героиня романа появляется только во второй главе романа, и ее появление предвосхищается рассказом о школьных годах Шарля Бовари, его юности, его первом браке. И заканчивается роман вовсе не смертью Эммы, а описанием ее похорон, скорби Шарля, его смерти и сообщением о безрадостной судьбе Берты, дочери Эммы и Шарля. Последние два абзаца книги посвящены рассказу о процветании аптекаря Оме, образ которого в романе воплощает всесилие обывательской пошлости: у него, читаем, «тьма пациентов» и он «недавно получил орден Почетного легиона».

Однако данный композиционный «дефект» имеет принципиальное значение: так у Флобера находит свое выражение центральная для литературы реализма мысль о детермированности жизни человека нравами той среды, в которой он живет. Недаром роман имеет подзаголовок «Провинциальные нравы». Обывательские нравы – определяющий фактор безысходности судьбы Эммы Бовари. Испытав разочарование в муже, острую тоску по красивой жизни аристократов, отчаянную скуку однообразной жизни, героиня надеется вырваться из контекста пошлой обыденности. Сначала она просто ожидает какого-то необычного события, потом – вступает на путь измены и подталкивает к романтическому побегу своего первого любовника, наконец, совместно со своим вторым любовником разыгрывает «красивое» подобие супружеской жизни. Оказывается, что «благородная», по определению Флобера, жажда счастья в пошлой среде может выразиться только в пошлых, вульгарных формах. Недаром история героини подана в свете откровенной иронии.

Помимо среды, Флобер открывает новые для литературы реализма детерминирующие человека факторы. В частности, это язык и литература. Мысль о зависимости человека от штампов языка Флобер разворачивает в небольшом отступлении (редчайший в художественном мире этого автора случай!) – после того, как фиксирует замечание Родольфа о посредственности Эммы, которую, дескать, разоблачает тривиальность ее речи. Приведем данный фрагмент полностью:

«Как будто полнота души не изливается подчас в пустопорожних метафорах! Ведь никто же до сих пор не сумел найти точные слова для выражения своих чаяний, замыслов, горестей, ибо человеческая речь подобна треснутому котлу, и когда нам хочется растрогать своей музыкой звезды, у нас получается собачий вальс».

Обратим внимание: говоря о том, что язык лишает человека индивидуальности, принуждая выражать чувства в «пустопорожних метафорах», Флобер говорит от имени всех, используя местоимение «мы».

О власти над сознанием литературного образа речь непосредственно идет в VI главе, где предельно иронически описывается круг и характер чтения героини, сформировавший ее представление о счастье.

«Там было все про любовь, там были одни только любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках, кучера, которых убивают на каждой станции, кони, которых загоняют на каждой странице, дремучие леса, сердечные тревоги, клятвы, рыдания, слезы и поцелуи, челны, озаренные лунным светом, соловьиное пение в рощах, герои, храбрые, как львы, кроткие, как агнцы, добродетельные донельзя, всегда безукоризненно одетые, слезоточивые, как урны. Пятнадцатилетняя Эмма целых полгода дышала этой пылью старинных книгохранилищ. Позднее Вальтер Скотт привил ей вкус к старине, и она начала бредить хижинами поселян, парадными залами и менестрелями. Ей хотелось жить в старинном замке и проводить время по примеру дам, носивших длинные корсажи и, облокотясь на каменный подоконник, опершись головой на руку, смотревших с высоты стрельчатых башен, как на вороном коне мчится к ним по полю рыцарь в шляпе с белым плюмажем. В ту пору она преклонялась перед Марией Стюарт и обожала всех прославленных и несчастных женщин <…>. На уроках музыки она пела только романсы об ангелочках с золотыми крылышками, о мадоннах, лагунах, гондольерах, и сквозь нелепый слог и несуразный напев этих безвредных вещиц проступала для нее пленительная фантасмагория жизни сердца».

Идеал, вскормленный романтическим чтением, Эмма и пытается осуществить в своей жизни. Ее сознание – это сознание, по выражению самого Флобера, «извращенное» романтическим штампом: она бездумно заимствует сценарий счастливой жизни из романтической литературы в неадекватной надежде воплотить его в обыденной буржуазной действительности.

Исследователи романа в то же время подчеркивают, что пафос его амбивалентен: ирония в нем неотделима от сочувственной интонации. Как пишет А. В. Карельский, Эмма будучи носительницей неадекватного, извращенного сознания, в то же время изображена как живая, страдающая и искренняя душа. В финале истории Эммы, в сценах описания ее ухода, эта сочувственная интонация оборачивается подлинно трагическим пафосом.

«Внезапно на тротуаре раздался топот деревянных башмаков, стук палки, и хриплый голос запел:

Девчонке в жаркий летний день Мечтать о миленьком не лень.

Эмма, с распущенными волосами, уставив в одну точку расширенные зрачки, приподнялась, точно гальванизированный труп.

За жницей только поспевай! Нанетта по полю шагает И, наклоняясь то и знай, С земли колосья подбирает.

– Слепой! – крикнула Эмма и вдруг залилась ужасным, безумным, исступленным смехом – ей привиделось безобразное лицо нищего, пугалом вставшего перед нею в вечном мраке.

Вдруг ветер налетел на дол И мигом ей задрал подол.

Судорога отбросила Эмму на подушки. Все обступили ее. Она скончалась».

Есть все основания считать образ слепого символическим в образной системе романа и связывать с ним фаталистическую мысль Флобера о трагедии зависимости человека от объективной слепой необходимости, факторами которой, по Флоберу, являются среда, язык, литература, а также «веления плоти» (это еще одна детерминанта поведения человека, введенная в литературу реализма Флобером).

Сделав предметом изображения внутренний мир героини, Флобер практикует новые приемы психологического анализа по сравнению с психологизмом Стендаля и Бальзака. Так как его героиня самосознанием не обладает и причин своей жизненной трагедии не осознает (недаром, как заметил Б. М. Проскурнин, самоубийству Эммы не предшествует рефлексивный процесс «подведения итогов», как, например, в случае с Жюльеном Сорелем и Рафаэлем де Валантеном), Флобер передает внутреннее переживание героини посредством рассказа о ее физическом состоянии. Изображается не мыслительный процесс, а «процесс чувствования», как пишет выше названный исследователь, заметивший, что Флобер крайне редко в отношении Эммы употребляет слово «думать». В качестве иллюстрации приведем сцену, в которой Флобер описывает потрясение Эммы, получившей отказ Родольфа в просьбе ссудить ее деньгами для оплаты долгов.

« – У меня таких денег нет! – проговорил Родольф с тем невозмутимым спокойствием, которое словно щитом прикрывает сдержанную ярость.

Эмма вышла. Стены качались, потолок давил ее. Потом она бежала по длинной аллее, натыкаясь на кучи сухих листьев, разлетавшихся от ветра. Вот и канава, вот и калитка. Второпях отворяя калитку, Эмма обломала себе ногти о засов. Она прошла еще шагов сто, совсем задохнулась, чуть не упала и поневоле остановилась. Ей захотелось оглянуться, и она вновь охватила взглядом равнодушный дом, парк, сады, три двора в окна фасада.

Она вся точно окаменела; она чувствовала, что еще жива, только по сердцебиению, которое казалось ей громкой музыкой, разносившейся далеко окрест. Земля у нее под ногами колыхалась, точно вода, борозды вставали перед ней громадными бушующими бурыми волнами. Все впечатления, все думы, какие только были у нее в голове, вспыхнули разом, точно огни грандиозного фейерверка. Она увидела своего отца, кабинет Лере, номер в гостинице “Булонь”, другую местность. Она чувствовала, что сходит с ума; ей стало страшно, в она попыталась переломить себя, но это ей удалось только отчасти: причина ее ужасного состояния – деньги – выпала у нее из памяти. Она страдала только от своей любви, при одном воспоминании о ней душа у нее расставалась с телом – так умирающий чувствует, что жизнь выходит из него через кровоточащую рану.

Ложились сумерки, кружились вороны.

Вдруг ей почудилось, будто в воздухе взлетают огненные шарики, похожие на светящиеся пули; потом они сплющивались, вертелись, вертелись, падали в снег, опушивший ветви деревьев, и гасли. На каждом из них возникало лицо Родольфа. Их становилось все больше, они вились вокруг Эммы, пробивали ее навылет. Потом все исчезло. Она узнала мерцавшие в тумане далекие огни города.

И тут правда жизни разверзлась перед ней, как пропасть. Ей было мучительно больно дышать. Затем, в приливе отваги, от которой ей стало почти весело, она сбежала с горы, перешла через речку, миновала тропинку, бульвар, рынок и очутилась перед аптекой».

Итак, французскую повествовательную литературу 50–60-х годов, рассмотренную нами на материале творчества Г. Флобера, отличают следующие изменения:

– открытая полемика с романтизмом и отказ от романтической поэтики (в отличие от тесной связи с романтизмом, которая была характерной чертой реализма 30–40-х гг.);

– отказ от разработки романтического характера и темы романтического противостояния человека с миром, характерных для реализма 30–40-х годов, и обращение к будничной, повседневной жизни и обычному человеку;

– преодоление жесткого детерминизма литературы 30–40-х годов, в соответствии с которым человек рассматривался как прямой продукт социальных обстоятельств, а именно, более диалектическое решение проблемы взаимосвязи характера со средой и открытие, наряду с социальным, других факторов детерминации человека (у Флобера это сексуальность, язык и литература).

 

Шарль Бодлер (1821–1867)

Основные факты жизни и творчества .

Творчество Бодлера, как и творчество Флобера, выражает глубоко трагическое мировосприятие. Но если пессимизм Флобера поддерживался представлением о духовном убожестве буржуазного человека, которому писатель настойчиво себя противопоставлял, то в основе пессимизма Бодлера лежит идея внутренней порочности каждого человеческого существа. И рефлексия о самом себе только укореняла поэта в этой мысли. В биографическом сочинении «Мое обнаженное сердце» Бодлер пишет о проклятой раздвоенности собственной натуры между «духовностью» и «животностью». Она нашла свое выражение в «окаянном» (по выражению самого Бодлера) образе жизни, который он практиковал в юности и который был связан с наркотиками, разгулом, эпатажем, стремительной тратой наследства, оставленного отцом. Глубокое переживание и философское осмысление трагической раздвоенности современного человека составляют основные темы творчества Бодлера.

Главное сочинение Бодлера – поэтическая книга «Цветы зла». Она вышла в свет в 1857 году и, подобно роману Флобера «Госпожа Бовари», была привлечена к суду за «преступное оскорбление общественной морали».

«Цветы зла» – поэтическая книга, обладающая внутренним сюжетом. Это сюжет путешествия души поэта по кругам современного ада. Недаром первоначальное название книги – «Лимбы». (Лимбом в «Божественной комедии» Данте назывался первый круг ада, Бодлер использует это слово во множественном числе, подразумевая круги ада вообще.) Отдельные циклы в составе «Цветов зла» (их шесть) символизируют эпизоды жизненного путешествия поэта по аду современной ему жизни. Причем если первый цикл книги открывается описанием того, как поэт приходит в мир, ему глубоко враждебный, и как трагически порой складывается его взаимодействие с этим миром (стихотворения «Благословение», «Альбатрос»); то последний цикл посвящен теме смерти. Так поэтическая книга имитирует жанровую форму романа – форму повествования о герое, находящемся в процессе самопознания и познания мира.

Эстетика Бодлера сложилась под влиянием оригинальной идеи вселенского родства, аналогии всех вещей и явлений мира. Эта идея полемизировала с романтической концепцией двоемирия, в рамках которой, напомним, действительность и идеал принципиально противопоставлены друг другу. Бодлер, наоборот, настаивает на подобии как законе мироздания. Так, в стихотворении «Соответствия» природа осмысляется как некое единство, смысл которого открывается человеку благодаря существованию глубоких перекличек и взаимосвязей между разными формами ее (природы) проявлений. Приведем это стихотворение в переводе Вильгельма Левика.

Природа – некий храм, где от живых колонн Обрывки смутных фраз исходят временами. Как в чаще символов мы бродим в этом храме, И взглядом родственным глядит на смертных он. Подобно голосам на дальнем расстоянье, Когда их стройных хор един, как тень и свет, Перекликаются звук, запах, форма, цвет, Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье. Есть запах чистоты. Он зелен, точно сад. Как плоть ребенка свеж, как звон свирели нежен. Другие – царственны, в них роскошь и разврат, Для них границы нет, их зыбкий мир безбрежен, – Так мускус и бензой, так нард и фимиам Восторг ума и чувств дают изведать нам.

Данная идея определила основные положения эстетики Бодлера, которую он сам называл сюрнатурализмом. Центральный принцип сюрнатуралистической эстетики составляет установка на обнаружение в упадочном состоянии общества изначально присущего ему эстетического содержания. Характеризуя современность как время «тотального упадка» и «всеобщей деградации», Бодлер настаивал на том, что во всех проявлениях общественного кризиса присутствует некая таинственная красота: какой бы безобразной ни казалась современная жизнь, в ней всегда присутствует эстетика. (Ср. с позицией Флобера, который считал, что «красота несовместима с современной жизнью» и задача художника состоит в показе пошлости современного человека.) По Бодлеру, роль поэта состоит в том, чтобы «понять характер современной красоты» и «извлечь» ее «из человеческой жизни» (статья «Поэт современной жизни»).

Такого рода литературу Бодлер и называет сюрнатуралистической, противопоставляя ее литературе натуралистической, то есть нацеленной на копирование действительности. Сюрнатуралистическая (сверхприродная) литература, по Бодлеру, не копирует природу, а выявляет те глубинные аналогии, которые лежат в основе жизни и обуславливают ее парадоксальную многозначность. Таким образом, творчество Бодлера, как и творчество других французских писателей этого времени, также нацелено на выявление объективного закона, но в данном случае это не столько закон общественной жизни, сколько закон, определяющий жизнь всего мироздания.

Поэтому в поэзии Бодлера, воспользуемся выражением Достоевского, «противоречия вместе живут». Красота сопрягается с пороком и отчаянием (стихотворения «Гимн красоте», «Люблю тот век нагой»); смерть представляется желанной в силу сулимых ей возможностей новой жизни («Путешествие»); любовь не мыслится вне ненависти и насилия (стихи к Жанне Дюваль); а носителем идеального начала оказывается страдающий по причине собственной преступности человек: в стихотворении «Идеал» это леди Макбет, в стихотворении «Литании к Сатане» – Сатана, в целом ряде других стихотворений – сам лирический герой, чье переживание собственной порочности содержит в себе странную браваду пороком (например, стихотворение «Непоправимое»). Приведенные ниже и самые, пожалуй, знаменитые стихотворения Бодлера, выразительно иллюстрирует описанные особенности его поэтического мышления.

Падаль

Вы помните ли то, что видели мы летом? Мой ангел, помните ли вы Ту лошадь дохлую под ярким белым светом, Среди рыжеющей травы? Полуистлевшая, она, раскинув ноги, Подобно девке площадной, Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги, Зловонный выделяя гной. И солнце эту гниль палило с небосвода, Чтобы останки сжечь дотла, Чтоб слитое в одном великая Природа Разъединенным приняла. И в небо щерились уже куски скелета, Большим подобные цветам. От смрада на лугу, в душистом зное лета, Едва не стало дурно вам. Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи Над мерзкой грудою вились, И черви ползали и копошились в брюхе, Как черная густая слизь. Все это двигалось, вздымалось и блестело, Как будто, вдруг оживлено, Росло и множилось чудовищное тело, Дыханья смутного полно. И этот мир струил таинственные звуки, Как ветер, как бегущий вал, Как будто сеятель, подъемля плавно руки, Над нивой зерна развевал. То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий, Как первый очерк, как пятно, Где взор художника провидит стан богини, Готовый лечь на полотно. Из-за куста на нас, худая, вся в коросте, Косила сука злой зрачок, И выжидала миг, чтоб отхватить от кости И лакомый сожрать кусок. Но вспомните: и вы, заразу источая, Вы трупом ляжете гнилым, Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая, Вы, лучезарный серафим. И вас, красавица, и вас коснется тленье, И вы сгниете до костей, Одетая в цветы под скорбные моленья, Добыча гробовых гостей. Скажите же червям, когда начнут, целуя, Вас пожирать во тьме сырой, Что тленной красоты – навеки сберегу я И форму, и бессмертный строй.

Предельно натуралистически изображая разлагающийся труп лошади, поэт прозревает в нем странную, парадоксальную красоту («стан богини, готовый лечь на полотно»), а в последних строфах, адресуя своей возлюбленной обещание неизбежности такого же удела, находит возможность утверждать силу искусства, единственно способного сохранить «тленную» красоту.

Следующее стихотворение, как и предыдущее, посвящено Жанне Дюваль. Страдая от несовершенства своей возлюбленной, от ее неспособности к пониманию поэта, лирический герой этого стихотворения парадоксально связывает порок с красотой и величием.

Ты на постель свою весь мир бы привлекла, О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла! Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной – Съедать по сердцу в день – таков девиз твой гнусный. Зазывные глаза горят, как бар ночной, Как факелы в руках у черни площадной, В заемной прелести ища пути к победам, Но им прямой закон их красоты неведом. Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир, Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир! Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах Как не бледнеешь ты перед размахом зла, С каким, горда собой, на землю ты пришла, Чтоб темный замысел могла вершить Природа Тобою, женщина, позор людского рода, – Тобой, животное! – над гением глумясь. Величье низкое, божественная грязь!

Таким образом, поэзию Ш. Бодлера, с одной стороны, «питает» романтическая тема противостояния поэта и мира, а с другой стороны, в ней очевидно присутствует стремление снять романтический конфликт, уравновесив противоположные начала жизни (высокое и низкое, прекрасное и безобразное) – с тем, чтобы выразить глубинное содержание своей современности.