Возникновение литературоведческого структурализма представляет собой другую (наряду с развитием феноменологического литературоведения) реакцию на тот субъективизм, который Хайдеггер и Гадамер обосновали в качестве онтологического качества литературоведческого знания. Если феноменология настаивает на признании субъективного фактора в исследовании литературы, то структурализм, наоборот, стремится к созданию научного знания о литературе, опирающегося исключительно на объективные критерии анализа.
Структурализм складывается в 50—60-е годы XX в. на почве деятельности Парижской семиотической школы, в которую входили Р. Барт, А.-Ж. Греймас, К. Бремон, Ж. Женнет, Ц. Тодоров и др. Как теоретико-методологическое направление он оформился в результате перенесения на литературу тех идей, которые были выработаны в отношении языка в рамках структурной лингвистики. Это такие идеи, как
• разграничение языка и речи как универсальной знаковой системы и ее индивидуальной реализации;
• трактовка знака как единства между означающим и означаемым (Ф. Соссюр);
• выявление разных типов отношений, которыми в системе языка связаны между собой элементы, ее образующие, а именно отношений парадигматических (между сходными элементами) и синтагматических (между сочетающимися в потоке речи или тексте элементами);
• трактовка языка как уровневой системы;
• обоснование непременной бинарности фонетических оппозиций, в соответствии с которым один фонетический элемент отличается от другого как носитель одного из двух признаков (Н. Трубецкой, Р. Якобсон).
В результате перенесения совокупности этих представлений о языке на литературу и складывается литературоведческий структурализм. Его теоретическую базу образует идея литературы как знаковой, семиотической системы, аналогичной по своей внутренней структуре языку. В рамках этой идеи литература трактуется как система отношений между отдельными элементами ее структуры. При этом отдельное произведение уподобляется речевому акту и рассматривается в качестве индивидуального авторского варианта использования универсального «литературного языка».
На этом основании делается следующий методологический вывод: если литература структурирована как язык, то в ее исследовании можно использовать лингвистические методы анализа. Перенос лингвистических методов на материал художественной литературы и знаменует формирование литературоведческого структурализма – направления, которое связывает свою цель с обнаружением глубинной универсальной структуры литературных явлений. В основе структурного подхода лежит, таким образом, обязательное различение двух уровней в тексте: явного, данного реципиенту в непосредственном наблюдении, и неявного, глубинного, собственно и образующего структуру явления. Объяснение того, что представляет собой глубинная структура произведения, и составляет универсальный метод структурализма.
Последовательно разберем самые знаменитые структурные анализы словесного материала, выполненные в рамках данной методологии.
§ 1. Структурный анализ мифа: К. Леви-Стросс
Клод Леви-Стросс считается отцом французского структурализма, так как он впервые применил лингвистическую методологию в отношении нелингвистического материала – жизни американских индейцев, их мифологии и системы родства. Анализ мифологии американских индейцев двадцати племен составил четырехтомный труд Леви-Стросса «Мифологики» (1964—1971).
Леви-Стросс обосновывает в мифологии наличие логики бинарных оппозиций, которую считает основной логикой первобытного мышления, вопреки ранее высказанному мнению другого французского антрополога Леви-Брюля, считавшего, что первобытное мышление лишено способности к логическим операциям.
По Леви-Строссу, древний человек осмыслял мир в понятиях двоичных оппозиций: пространственных (верх/низ, далеко/близко, правое/ левое), временных (давно/недавно, вчера/сегодня), осязательных (холод/тепло, мягкое/твердое, влажное/сухое), слуховых (тихо/громко), вкусовых (сырое/вареное), обонятельных (гниющее/нетленное), зрительных (зримое/незримое). Из осознания этих оппозиций, с точки зрения исследователя, и рождаются древние мифы. Так, из оппозиции сырое/вареное складываются кулинарные мифы; из оппозиции влажное/ сухое – мифы о происхождении меда и табака; из чувственных (зрительных, осязательных, слуховых и обонятельных) оппозиций, таких как зримое/незримое, гниющее/нетленное, мягкое/твердое, безмолвное/ издающее звуки – мифы о смерти. Миф, следовательно, покоится на логике бинарных оппозиций.
Таким образом, для анализа первобытного мышления Леви-Стросс применяет лингвистическую методологию выявления оппозиций – методологию, которая была введена лингвистами для различения элементов фонетического уровня языковой системы. На примере леви-строссовского анализа мифа об Эдипе, предпринятого в работе «Структура мифа» (1955), разберем, как «работает» эта методология.
Предварительно приведем содержание мифа об Эдипе в совокупности тех эпизодов, которые стали предметом анализа Леви-Стросса.
Кадм послан отцом на поиски сестры Европы, похищенной Зевсом. После долгих поисков обратившись к оракулу Аполлона, он получил указание прекратить поиски и основать город (Фивы) в указанном месте. Там он встретился с драконом и убил его камнями. По совету Афины Кадм засеял поле его зубами, из которых выросли вооруженные воины. Они тут же вступили в единоборство друг с другом. Пятеро оставшихся в живых стали родоначальниками знатных фиванских родов.
От брака Кадма с Гармонией родился Полидор. Сын Полидора – Лабдак, погибший от рук вакханок. Сын Лабдака – Лай, которому оракулом предсказана смерть от собственного сына. Поэтому, проткнув сухожилия на лодыжках своего новорожденного сына Эдипа, Лай бросает его. Впоследствии Эдип убивает Лая. Он разгадывает загадку Сфинкса, сторожившего дорогу в Фивы (в более поздних версиях мифа Эдип убивает Сфинкса), и женится на своей матери Иокасте.
После разоблачения Эдипа его сыновья Этеокл и Полиник изгоняют отца из Фив. Антигона отправляется с ним в изгнание. Этеокл и Полиник убивают друг друга. Царь Фив запрещает хоронить Полиника, но Антигона нарушает запрет и хоронит своего брата. Креонт сажает ее в темницу, где она оканчивает жизнь самоубийством.
В своем синтагматическом изложении (т. е. в соответствии с хронологической последовательностью в описании событий) миф об Эдипе представляется Леви-Строссу лишенным смысла. Поэтому смысловую структуру мифа он стремится обнаружить в парадигматическом чтении мифа, т. е. чтении, в рамках которого исследователь уходит от хронологической последовательности и предпринимает сопоставление сходных повествовательных элементов мифа.
Воспроизведем алгоритм леви-строссовского анализа. Первоначально он выделяет в тексте мифа так называемые мифемы, т. е. фразы, в которых можно изложить суть элементарного эпизода (в рамках приведенного текста мифемы, выявленные Леви-Строссом, выделены жирным шрифтом). Леви-Стросс выписывает мифемы на карточки и располагает их таким образом, чтобы при сохранении синтагматических отношений между ними обнаружились бы и парадигматические связи. Для этого карточки со сходными мифемами Леви-Стросс располагает друг под другом. В результате получается таблица из четырех вертикальных столбцов, образованных четырьмя группами мифем, парадигматически соотносящихся друг с другом. Воспроизведем ее.
Окончание таблицы.
Далее Леви-Стросс характеризует отношения между мифемами каждой колонки, обозначая основания для их парадигматического объединения. Так, первую вертикальную колонку, по Леви-Строссу, образуют мифемы, которые, с его точки зрения, имеют очевидный общий смысл: «гипертрофия родственных отношений». В мифемах второй колонки речь, наоборот, идет об убийстве родичей, и, следовательно, их общий смысл – «недооценка кровного родства». Третью колонку образуют мифемы, смысл которых Леви-Стросс формулирует как «отрицание автохтонности человека», т. е. того, что человек произошел из земли и является хтоническим существом. По Леви-Строссу, глубинный смысл уничтожения Кадмом и Эдипом хтонических монстров состоит именно в отрицании родства с ними и утверждении того, что человека рождает не земля, а союз мужчины и женщины. Четвертую колонку Леви-Стросс образует из имен, которые указывают на «трудность прямохождения». Данный физический недостаток Леви-Стросс трактует как своего рода «родовую травму», последствия которой и нашли, дескать, свое закрепление в именах и прозвищах героев. Эта травма является следствием рождения человека из земли, и, следовательно, мифемы этой группы «утверждают автохтонность человека».
Смысловой анализ парадигматических групп мифем делает очевидным характер отношений между ними: мифемы первой и второй групп, как и мифемы третьей и четвертой групп, находятся в отношениях оппозиции. При этом мифемы первой и третьей групп, так же как мифемы второй и четвертой групп, образуют отношения дополнительности: переоценка кровного родства в смысловом плане дополняется отрицанием автохтонности человека, а недооценка кровного родства семантически дополняется утверждением автохтонности человека.
Следовательно, глубинное содержание мифа об Эдипе может быть сведено к оппозиции между верой в автохтонное происхождение человека и утверждением происхождения человека от союза двух людей. Для древнего человека совместить эти два варианта происхождения человека (мифологический и естественный) крайне трудно, и он пытается разобраться в этой загадке, используя логику бинарных противоречий, на которой, как показывает Леви-Стросс, и держится вся глубинная структура мифа об Эдипе. Итак, по Леви-Строссу, глубинное содержание мифа об Эдипе связано с проблемой происхождения человека, а сам миф является своего рода логическим инструментом для разрешения противоречия, которое терзало ум древнего мыслителя, – противоречия между верой и фактом.
Г.К. Косиков, обращая внимание на то, что Леви-Стросс опускает важнейшие эпизоды мифа (самоослепление Эдипа, самоубийство Иокасты, самоубийство Антигоны), объясняет этот факт тем, что они «не поддаются объяснению в терминах модели», связанной с познавательной проблематикой, а оттого оказываются за пределами внимания исследователя. Следовательно, «структура мифа оказывается оторванной от <…> его семантической полноты» и «не ведет к постижению его смысловой целостности» [Косиков 2000, 17, 18].
Структурный анализ Леви-Стросса почти исключительно был сосредоточен на мифологическом материале. Единственный художественный текст, в отношении которого им был предпринят структурный разбор, – это сонет Ш. Бодлера «Кошки». В рамках этого разбора, предпринятого Леви-Строссом в соавторстве с Р. Якобсоном, исследователями был выявлен ряд оппозиций, образующих строфический, лексический и синтаксический уровни стихотворения. Так, в качестве лексических оппозиций были предложены такие пары, как влюбленные/
ученые (или любовь/наука), дом/космос, дом/пустыня, жизнь/смерть. На основе обнаружения данных оппозиций исследователи делают вывод относительно неявной семантики стихотворения, которая, с их точки зрения, связана с осмыслением глубинных противоречий жизни.
Сомнение в отношении научных возможностей структурного анализа поэтического текста выразил М. Риффатер. Он заметил, что большинство оппозиций, о которых пишут мэтры структурализма, анализируя стихотворение Бодлера, не замечается даже при самом внимательном чтении. С точки зрения Риффатера, это происходит потому, что структурный анализ рассматривает произведение в качестве объекта, статично существующего в пространстве, в то время как в процессе естественного восприятия стихотворения (при чтении) оно разворачивает свои смыслы во времени, постепенно и последовательно. Риффатерр, таким образом, связал слабое место структурализма с отказом учитывать тот факт, который был обоснован в рамках феноменологии: произведение осуществляет себя только в акте чтения.
§ 2. Структурный анализ повествования: французская нарратология
На почве приложения лингвистической методологии к литературному материалу складывается и структурная нарратология – наука об универсальных объективных законах, по которым строится фабула повествовательного произведения. Представители Парижской семиотической школы связывали цель нарратологии с поиском той универсальной структуры, которая, в соответствии с их идеей, лежит в основе любого повествовательного текста, будучи бессознательно воплощаемой его автором. Недаром эту науку французские структуралисты отождествили с поэтикой: Цветан Тодоров дал своей книге именно такое название.
Сложилась нарратология в деятельности Ролана Барта («Введение в структурный анализ повествовательных текстов», 1966), Цветана Тодорова («Грамматика Декамерона», 1969), Клода Бремона («Логика повествовательных возможностей», 1966), Альгирдаса-Жюльена Греймаса («Структурная семантика», 1966). Концепцию Греймаса мы и рассмотрим как иллюстрацию анализа.
Нарративная теория Греймаса складывается на почве переосмысления книги В.Я. Проппа «Морфология волшебной сказки» (переведена на английский язык в 1958 г., на французский – в 1965 г.). Напомним, что Пропп на основе анализа нескольких сотен волшебных сказок выделяет в сказочном повествовании два уровня: явный, собственно повествовательный, т. е. тот, с которым имеет дело читатель, и неявный абстрактный, глубинный. Последний образован такими конструктами, как «действующие лица» и «функции».
Действующие лица – это типы персонажей, которые, по Проппу, повторяются во всех волшебных сказках. Их семь: герой, ложный герой, вредитель, даритель, помощник, искомый персонаж, отправитель.
Функции, по Проппу, – это типы, инварианты поступков, которые повторяются из текста в текст в одном и том же порядке. Из них складывается фабула сказки. Таковых Пропп выделяет 31: отлучка, запрет, нарушение, выведывание (разведка), выдача (сведений о жертве), подвох, пособничество, вредительство или недостача, посредничество, начинающееся противодействие, отправка, вызов, реакция героя, получение волшебного средства, пространственное перемещение, борьба, клеймение (отметка), победа, ликвидация беды или недостачи, возвращение, преследование, спасение, неузнанное прибытие, недостача, трудная задача, решение, узнавание, обличение антагониста, трансфигурация (новый облик героя), наказание, свадьба.
Греймас поддерживает идею Проппа о том, что существует некая универсальная формула повествования, но теоретико-методологическое оформление этой идеи он предлагает другое, в основе которого лежит понятие структуры. Пропп идет эмпирическим индуктивным путем, от фактов к обобщениям: он сравнивает фабулы нескольких сотен волшебных сказок и выводит общую для них (и только для них) форму фабульной организации. Греймас же в поиске единой повествовательной структуры идет не эмпирическим путем, а исходит из центральной идеи структурализма о том, что литература структурирована как язык, и, следовательно, в основе каждого повествовательного текста не может не лежать единая, общая для всех повествовательных текстов, модель.
Данная идея в рамках французской нарратологии была конкретизирована следующим образом: любой повествовательный текст построен по модели предложения и потому может быть уподоблен языковой фразе. Как пишет Р. Барт, «любой рассказ – это большое предложение, а повествовательное предложение – это в известном смысле не что иное, как наметка небольшого рассказа». Соответственно этой идее, Ж. Женетт показывает, что «Одиссею» можно резюмировать до фразы «Одиссей возвращается на Итаку», «Божественную комедию» – до фразы «Данте путешествует по загробным мирам», «В поисках утраченного времени» Пруста – до фразы «Марсель становится писателем».
На базе этого уподобления формируется следующий методологический посыл: если текст аналогичен по своему строению языковой фразе, значит, его можно описать, наложив на него синтаксическую модель.
В лингвистике модель предложения образуют такие элементы, как субъект, предикат, объект. Субъект в предложении, напомним, – это член фразы, обозначающий лицо, которое выполняет действие; предикат – это член фразы, который обозначает то, что говорится о субъекте, объект – член фразы, обозначающий предмет или лицо, на которое направлено действие субъекта. При перенесении данной модели на повествовательное произведение под субъектом повествования подразумевается действующее лицо, под предикатом – те эпизоды повествования, в которых идет речь о его поступках и приключениях, под объектом – то лицо или тот предмет, на который направлена деятельность субъекта действия.
Накладывая данную модель на повествовательный текст, Греймас выстраивает свою нарративную теорию, соответственно которой в повествовательном тексте выделяются два повествовательных уровня. Первый – явный, собственно повествовательный, в терминологии Греймаса «акториальный», или «уровень предметной манифестации». Это тот уровень, который имеет речевое выражение и с которым имеет дело автор-сочинитель и читатель-реципиент. Этот уровень не является предметом исследования в теории Греймаса: его интересует уровень глубинной структуры повествования, так называемый «уровень повествовательного синтаксиса» или «фундаментальной грамматики». Этот уровень, по Греймасу, предшествует творческому акту: автор осуществляет его бессознательно, с необходимостью выстраивая свое повествование по его канве.
Уровень повествовательного синтаксиса образуют «актанты» и «функции». Актантами Греймас называет универсальные типы персонажей. Сам термин «актант» при этом заимствуется из лингвистики, где им обозначались те члены предложения, которые обозначали лицо или предмет, о которых что-либо говорилось в предложении (т. е. подлежащее или дополнение). Греймас, исследуя литературную грамматику, выделяет шесть актантов: субъект, объект, адресат, адресант, помощник, противник. Их роль в повествовании аналогична роли субъекта или объекта в предложении.
Актанты, в свою очередь, являются носителями «функций». Под функциями Греймас подразумевает универсальные фабульные ходы. Их роль в повествовании аналогична роли предиката в предложении. Греймас выделяет 20 функций: отлучка, запрет или нарушение, выведывание или выдача, подвох или пособничество, вредительство или недостача, посредничество или противодействие, отправка, испытание героя или реакция героя, получение волшебного средства, пространственное перемещение, борьба или победа, клеймение, ликвидация недостачи, возвращение, преследование или спасение, неузнанное прибытие, трудная задача или решение, узнавание, обличение антагониста или трансфигурапия героя, наказание или свадьба.
Идея повествовательного синтаксиса состоит в том, что автор бессознательно складывает фабулу из актантов и функций (элементов фундаментальной литературной грамматики) подобно тому, как бессознательно складывает фразу любой говорящий – из элементов синтаксической модели (субъектов, предикатов, объектов). Таким образом, творчество трактуется как бессознательная конкретизация универсальной повествовательной матрицы, которую образуют определенные «литературные единицы и правила их комбинирования» (Барт). Выявление этой глубинной структуры повествования и составляет основу французской нарратологии в ее претензии на обнаружение объективных закономерностей литературного творчества.
Однако эта претензия оборачивается, как выразился Г.К. Косиков, «отказом от произведения». Исследователь имеет в виду, что нарратология выводит за пределы своего внимания семантическую сторону повествовательного текста, а семантика всегда есть результат авторского стремления выразить свою, уникально-индивидуальную мысль, ведь произведение не только «находится во власти языка», но и является «актом индивидуальной свободы» автора [Косиков 2000, 21—22].
§ 3. Структурный анализ дискурса: Ж. Женетт
Собственно повествовательный уровень, не ставший у Греймаса предметом самостоятельного интереса в силу его сосредоточенности на уровне фундаментальной грамматики, оказался в центре внимания Жерара Женетта. Данный уровень был им обозначен как «дискурс». В трактате «Повествовательный дикурс» (1972) Женетт определяет дискурс как систему «нарративных фигур», посредством которых осуществляется повествование. Можно сказать, что дискурсом он называет то же самое, что русские формалисты называли «сюжетом», противопоставляя его «фабуле». Поэтому и понятие «нарративной фигуры» у Женетта близко понятию «приема», введенного русскими формалистами: это те способы, которые использует автор, превращая событие в художественное повествование о нем.
Русские формалисты, напомним, описывали прием на основе аналитики конкретного текста (например, прием остранения был описан Б. Шкловским на основе анализа ряда произведений Л. Тостого, прием маски – Ю. Тыняновым на основе анализа произведений Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского). Женетт же в описании повествовательного дискурса исходит из универсальной идеи литературоведческого структурализма – идеи о том, что произведение аналогично по своей структуре языковой фразе.
Главный элемент фразы, размышляет Женетт, – это глагол: он является носителем категорий времени, наклонения и залога. Именно эти грамматические характеристики глагола Женетт использует для классификации фигур повествовательного дискурса.
Во-первых, им выделяются фигуры, посредством которых формируется отношение повествования ко времени истории. Это такие фигуры, как нарушение временного порядка в изображении событий; фигуры, посредством которых создается темп повествования (резюме, дескриптивная пауза, сцена, эллипсис); фигуры, посредством которых обеспечивается частотность изображения тех или иных элементов события (мотив).
Во-вторых, Женетт выделяет фигуры, формирующие модальность повествования. Это способы организации повествования относительно того субъекта, с чьей точки зрения строится повествование, сквозь призму видения которого подано само событие. Напомним, что в рамках англо-американской новой критики это категория именовалась «точкой зрения». Женетт же использует понятие «фокализация» (образованное от слова «фокус»), выделяя три типа организации повествествования относительно того субъекта, которому принадлежит видение события (нулевая фокализация, внешняя фокализация, внутренняя фокализация).
В-третьих, Женетт выделяет фигуры, которые формируют залог повествования (его «голос»): это способы организации повествования относительно того субъекта, которому принадлежит высказывание, от лица которого выстраивается повествование. Это может быть голос рассказчика, который является участником истории; голос рассказчика, который не участвует в событии, а является сторонним наблюдателем его и т. д.
Рассмотренные образцы структурных разборов свидетельствуют, что структурализм как наука о литературе был нацелен на выявление объективных законов построения литературного произведения, оставляя при этом в стороне его уникальную семантику. Р. Барт в связи с этим писал: «Нужно распрощаться с мыслью о том, что наука о литературе сможет указать, какой именно смысл следует придавать произведению: она не станет наделять, ни даже обнаруживать в нем никакого смысла; она станет описывать логику порождения любых смыслов» [Барт, цит. по: Косиков 2000, 25]. Логика порождения смыслов описывается посредством выявления глубинной структуры, но не посредством учета того, что произведение есть объект чтения, объект «исполнения» его читателем. Произведение рассматривается, повторим, как носитель универсальной структуры, которую автор воплощает бессознательно, «складывая» текст из готовых элементов литературного языка в соответствии с универсальными правилами их комбинирования, но не как выражение уникальной воли автора, не как уникальное событие встречи автора и читателя, не как носитель уникального смысла.
Литература
Леви-Стросс К. Структура и форма // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Семиотика. М., 1983.
Леви-Стросс К. Структура мифа //Вопросы философии. 1970. № 7.
Леви-Стросс К., Якобсон Р. «Кошки» Ш. Бодлера // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Структурализм: за и против. М., 1975.
Греймас А.-Ж. Структурная семантика: в поисках метода. М., 2004.
Греймас А.-Ж. Размышления об актантных моделях // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1996. № 1.
Греймас А.-Ж. В поисках трансформационных моделей // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985.
Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Зарубежная эстетика и теория литературы XIX—XX веков. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987.
Барт Р. Основы семиологии // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Структурализм: за и против. М., 1975.
Бремон К. Структурное изучение повествовательных текстов после В. Проппа // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Семиотика. М., 1983.
Бремон К. Логика повествовательных возможностей // Семиотика и искусствометрия. М., 1972.
Тодоров Ц. Поэтика // Структурализм: за и против. М., 1975.
Тодоров Ц. Понятие литературы // Семиотика. М., 1983.
Женетт Ж. Структурализм и литературная критика. Границы повествователь-ности // Женетт Ж. Фигуры. Работы по поэтике: в 2 т. Т. I. M., 1998.
Женетт Ж. Повествовательный дискурс. Критика и поэтика. Поэтика и история. Введение в архитекст // Там же. Т. П.
Косиков Г.К. Структура и/или текст // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000.
Косиков Г.К. Структурная поэтика сюжетосложения во Франции //Зарубежное литературоведение 70-х годов. Направления, тенденции, проблемы. М., 1984.
Косиков Г.К. От Проппа к Греймасу // Вестник Московского университета. Сер. Филология. 1996. № 1.
Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму: Проблемы методологии. М., 1998.
Ржевская Н.Ф. Литературоведение и критика в современной Франции. М., 1985.
Грецкий М.Н. Французский структурализм. М., 1971.
Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. М., 1977.
Риффатер М. Формальный анализ и история литературы // Новое литературное обозрение. 1992. № 1.
Эко У. Отсутствующая структура. СПб., 1998.