После вышеописанных событий прошло немало времени. Алексей Максимович Горький после возвращения в родные пенаты впал в ипохондрическое настроение. Наконец, пролетарскому писателю наскучило изучать словарь медицинских терминов, он поднялся с дивана с тем, чтобы идти навестить своего друга.

Профессора он нашёл в бодром состоянии духа, энергичным и весёлым. Александр Степанович Попов сумел почти полностью восстановить здоровье, пошатнувшееся вследствие тягот последнего путешествия.

– Александр Степанович, – сказал Горький вечером после ужина, когда обо всём на свете было уже переговорено, а чай с малиновым вареньем выпит, – вы, я знаю, человек, ставящий под сомнение любое наблюдение. Тем не менее, не показалось ли вам, что сегодня ночью в доме академика Павлова Ивана Петровича дико выла собака?

– Я тоже обратил внимание, дорогой друг, – отозвался Попов. – Академик Павлов наш с вами сосед, с ближайшей марки, с той же самой страницы. Мне кажется, нам следует немедленно отправится в дом Павлова и посмотреть, всё ли в порядке у нашего всеми забытого одинокого соседа. Так велит нам не только наш христианский долг, но и элементарное здравомыслие.

Друзья так и поступили, как задумали. Должно быть, читатели помнят: в альбоме изображения марок могли преспокойно перемещаться по странице. Вот только в другие времена и страны им случалось попадать лишь три дня в году, на Рождество. К счастью, академик Павлов жил на той же самой странице, что и Горький с Поповым. К нему, стало быть, можно заходить, когда вздумается. Однако, с возрастом характер старого учёного стал неумолимо портиться. И некогда знаменитый, окружённый учениками и почитателями учёный влачил в старом альбоме одинокое существование. Как и прежде, он писал научные трактаты и ставил физиологические опыты. Но теперь под сенью старого деревянного дома уже много лет, как поселились забвение и тишина.

Наши герои быстрым шагом подошли к марке, благо дорога была недалёкой, и постучались в деревянную дверь. Им никто не ответил. Пришлось войти без приглашения. В доме царил беспорядок, на полу и на стульях валялись личные вещи академика, вытряхнутые кем-то из шкафов, здесь же можно было обнаружить и рукописи хозяина дома. Впечатление было такое, будто в доме устроили погром и что-то искали. Ни малейших следов Павлова найти не удалось. Он исчез вместе со своими похитителями.

– Не думаю, чтобы нашего уважаемого Ивана Петровича увели на другие страницы, – заметил Попов. – Следовательно, он где-то здесь, неподалёку. И это вселяет в меня оптимизм.

Умение трезво рассуждать и после продолжительной болезни не оставило уважаемого профессора. Как хорошо, что он снова в добром здравии и делает столь ценные замечания, касательно случившегося.

– Оптимизм-то оптимизмом, только где же его искать? – почесал затылок пролетарский писатель.

– Неприятности сами находят Ивана Петровича Павлова. В Америке, куда он ездил по приглашению тамошних учёных, его ограбили дважды, – заметил Попов.

– Может, опять на него напали?

– Резонно. Придётся нам с вами, дорогой Буревестник, как в старые добрые времена, взяться за расследование. Иного выбора у нас просто нет.

Жилище Павлова носило явные следы борьбы. Постельное бельё и одежда, книги и черновики рукописей, буквально всё казалось разбросанным в беспорядке.

– На пьяную разборку похоже.

– Боюсь, мы имеем дело с похищением, – сказал мой друг.

– Раскрутим и это дельце, – согласно кивнул я.

– Следов борьбы много, а крови нет. Его куда-то увели.

Вдруг мне показалось, что за небольшой подозрительной дверцей журчит вода. Я зажмурился и одним рывком распахнул дверь. Там была уборная. Журчал бачок.

– Трогать руками ничего не стоит, – послышался голос Попова.

На всякий случай я решил простучать стены костяшками пальцев. Ни малейшей зацепки.

– Что же теперь делать? – размышлял я вслух.

– Прежде всего, не станем поддаваться панике. Мне кажется, одна спасительная идея у меня уже есть.

С этими словами Попов осмотрел стол, усыпанный крошками хлеба. На давно не стиранной скатерти лежало несколько вилок, ножей, тарелок. Стояла супница с недоеденным супом и солонка. Профессор засунул нос в супницу и скорчил гримасу. Я проделал то же и сделал замечание:

– Трупный запах отсутствует.

– Вам придётся помочь мне, Алексей Максимович. Не сочтите за труд взять скатерть, как я, за оба края, и снимем её со стола.

Мы отнесли посуду и сложили её возле двери. Я привык доверять Попову, поэтому часто наша совместная работа спорится, как нельзя лучше.

– Дорогой Буревестник, возьмите теперь с пола и из серванта оставшиеся приборы. Они могут нам понадобиться. Только берите их крайне осторожно, чтобы не повредить отпечатков пальцев.

Я молча выполнил и это указание.

– Неужели Ивана Петровича взяли в качестве заложника? – спросил я.

– Примем эту вашу версию в качестве рабочей, – отозвался Попов.

И тут же задал мне загадку в своём стиле:

– Как вы думаете, Буревестник, мыл ли академик за собой тарелки?

– Что за вопрос? – ответил я. – Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Вот и я тоже так думаю, хотя не так категоричен в своих предположениях, как вы.

– То есть?

– То есть, в пылу борьбы можно и не успеть помыть посуду, – кивнул Попов в направлении обеденного стола. – Это значит, мы найдём на грязных ножах отпечатки пальцев преступников.

– Никогда не искал отпечатков пальцев, – промолвил я.

– А вы думаете, я только этим и занимаюсь? Я тоже никогда не искал. Смею вас заверить, нет ничего проще обнаружения отпечатков жира от пальца человека, – ответил профессор, заворачивая наши находки в скатерть узлом. – Для этого существует ряд проверенных методов.

Вскоре с набором серебряных ножей, вилок и ложек, а также с горой грязной посуды мы двинулись в обратный путь. Признаюсь, я не сомневался, что расследование дела теперь пойдёт куда быстрее, поэтому даже не потрудился составить список взятого нами. Но в мою голову ни на секунду не закралось и тени сомнения. Современная наука криминалистика совершает поистине чудеса. Об этом я имею обширные сведения, почерпнутые мной из газет и особенно журналов, таких, как, например, любимый мною ежемесячник «Наука и жизнь».

Мы отнесли наши находки прямиком в лабораторию. Александр Степанович надул резиновые перчатки атмосферным воздухом. Получилось нечто, напоминавшее коровье вымя. Затем он натянул их себе на обе руки и принялся раздумывать. Окончив свои размышления, он тяжело вздохнул и достал некий тёмный флакон с непонятным содержимым.

– Акриловая кислота. Прекрасное, хотя и небезупречное оружие криминалистики.

С этими словами Попов взял большое ведро, по-научному «ёмкость», и вылил туда жидкость, разбавляя её водой. Сразу после этого профессор принялся одну за другой опускать вилки и ложки академика в ёмкость-ведро. Мутная гадость издавала довольно-таки неприятный запах.

Я знаком с Поповым не один десяток лет, и частое общение с ним не прошло для меня даром. Так, например, я знаю, что сильная вонь химических жидкостей указывает на присутствие в них эфирных масел. Об этом мне не раз рассказывал профессор. Я стараюсь держаться подальше от всякого рода химии. Во-первых, любая смесь может взорваться, во-вторых, если и не взорвётся, то вонь, как правило, страшная. И голова потом болит.

Купание столовых приборов в эфирных маслах не принесло нам ожидаемого успеха. Они почернели, а никаких следов пальцев мы заметить не смогли. Сколько мы ни пытались позднее вернуть блеска ножам и вилкам, всё напрасно. Вонючая дрянь въелась глубоко. Изъятые нами вещи теперь можно было лишь выбросить в мусор, что Попов и проделал по окончании своего опыта.

– Н-да, – сказал он, стягивая перчатки. – Отрицательный результат в науке является не менее ценным, чем положительный. Жаль, мы не можем воспользоваться его плодами. Но я совершенно не понимаю, где произошла ошибка. Решительно не понимаю. Не мог же я перепутать кислоту с проявителем. – Вилки жалко, – заметил я. – Чужое серебро всё-таки.– Произошла техническая накладка. Отпечатков пальцев нам с вами не видать, – твердил своё профессор. – Плюньте вы на это и забудьте.– Легко сказать «плюньте»! Вы знаете, сколько денег она стоит, ваша техническая накладка? А Павлов – старик прижимистый, – заметил я.– Не отчаивайтесь, – отозвался Попов. – Хорошо ещё, что академик не пользовался золотыми столовыми приборами.Думаю, любой на месте Попова, испортив столько соседского имущества, пришёл бы в ужас, принялся бы проклинать судьбу и рвать на себе волосы. Но не таков был мой друг. Он, по своему обыкновению, уселся в глубокое кресло и принялся о чём-то раздумывать. Я же с горечью продолжал досмотр столовых принадлежностей, напоминавших обгоревшие головни.– Да не грустите, вы так. Знаете, у меня есть для вас ещё одно определение.– Определение чего? – не понял я.– Есть такой термин «артефакт». «Артефакт» означает некое закономерное отклонение от намеченного результата опыта. И «артефакт» мне нравится даже больше, чем полицейско-криминологический термин «вещественное доказательство». А вам?У этого невозможного человека оставалось желание шутить! Мне не оставалось ничего иного, как последовать его примеру.– Из всех ваших каламбуров мне серебро всего дороже! – засмеялся я саркастически.– Кажется, у меня появилась новая идея, – не замедлил отозваться из угла профессор.– Опять идея? – меня словно пчела ужалила. – Только чур, не брать из павловского дома ничего!– Что вы так пугаетесь, Буревестник? А ещё фронтовик, – покачал головой Александр Степанович.Он привстал со своего места и принялся расхаживать взад и вперёд.– Я не пугаюсь, а просто ума не приложу, что мы теперь скажем Ивану Петровичу, – заметил я.– Не отпечатки пальцев бандитов, а самого пропавшего следует искать. Моя идея звучит так: «Собака Павлова».– Знаменитую собачку украдём?– Ну, разумеется.– Увольте меня от ваших идей! Не согласен!– Помилуйте, кто лучше павловского Цербера знает своего хозяина? Цербер – прекрасный пёс, и он в два счёта наведёт нас на след похищенного академика.С этими словами Попов прекратил ходить взад-вперёд и снова уселся в кресло. Признаюсь, вздох облегчения вырвался в ту секунду из моей груди. Всё гениальное просто. Не знаю, почему мне самому не пришла в голову эта спасительная идея?Итак, мы направились к дому нашего соседа во второй раз за этот день. Собака, пролаявшая всю ночь без остатку, теперь молчала и даже не скулила.Когда мы подошли к грозному Церберу, тот лежал возле будки, прикованный цепью в самом скорбном положении, и лишь однажды жалобно вильнул хвостом при нашем появлении.– Видите, что делает голод с животными? Волкодавов он превращает в ручных пуделей, – заметил Александр Степанович.– Может, у него желудочный сок кончился? – сделал я осторожное научное предположение.Дело в том, что с трудами Павлова я, разумеется, был ознакомлен. И знаю его книжку «Лекции о работе главных пищеварительных желез» про рефлексы у собак, как свою собственную. Мы напоили Цербера из мисочки и добыли ему небольшой кусок мяса. Цербер поел и немного оживился. Однако, и я, и мой друг были уверены, что с таким слабым животным невозможно долго идти по следу похитителей. Следовало приводить павловского пса в чувство и ждать, пока он восстановит силы. А потеря времени была для несчастного академика сейчас, быть может, смертельно опасна! Но что же делать, из-за неудачного эксперимента с вилками и полученных опытным путём артефактов мы слишком долго провозились в доме и не подумали о решении, лежащем на поверхности. Я дописываю эти строки и наблюдаю за профессором, который в эту минуту пытается поставить Цербера на ноги. Тот ни в какую не хочет.

Слава Богу, Цербер пришёл в себя. Теперь нельзя терять ни единой секунды. Мы сняли с грозного сторожа цепь. Я нашёл в сарае у Павлова старый ошейник, а Попов принёс из дому моток электрических кабелей. Общими усилиями кое-как нам удалось смастерить поводок. Теперь пора отправляться в путь.

С собой мы взяли стоптанную домашнюю туфлю академика, дабы время от времени напоминать псу запах хозяина. Цербер, на наше счастье, сразу взял след, и мы рванулись за ним. Я очень опасаюсь за здоровье моего друга, но Попов утверждает, что быстрая прогулка ему полезна. Лишь бы пёс не гнал, что есть мочи. Сейчас я пишу, сидя на пенёчке. Мы сделали небольшой привал. Вокруг поют соловьи, и настроение самое весеннее.

Цербер рвался с поводка и бежал всё быстрее с громким лаем. Мы еле поспевали за ним. Тропинка извивалась и становилась уже и уже.

– Как далеко они бедолагу утащили? – проронил я.

– Не сомневаюсь, жизнь нашего соседа в страшной опасности, – тихо отозвался Александр Степанович.

Внезапно лес закончился, и перед нашим взором предстало широкое пространство, уходящие краем в глубокий обрыв. Словно невидимый собиратель выдернул разом марку, а заменить на другую не успел.

Мы увидели комья свежевырытой земли и небольшой холмик, сделанный явно недавно. Повинуясь внутреннему порыву, одновременно и не сговариваясь, Попов и я стянули с голов шляпы и постояли так в тишине минуту. Последняя надежда растаяла, подобно куску сахару в горячем кипятке. Суета этой гонки и внутренне напряжение сменились глубоким горем. Никаких сомнений не осталось: перед нами лежала свежевырытая могила, в которой покоились бренные останки академика, светила науки мировой величины.

– Могила несчастного найдена. Теперь остаётся узнать, что привело к такому концу, – вымолвил Попов и прочёл полагающуюся в таких случаях молитву.

– Боюсь, загадка не из простых, – подтвердил я.

Анализируя позднее тот момент, мы с профессором пришли к единодушному заключению, что поддались оба внутренней эмоции, не обратив внимания на безудержный лай Цербера. Внутренние переживания оказались сильнее внешних факторов-раздражителей и рассудка.

Поэтому странным и зловещим, словно гром среди ясного неба, показалось нам раздавшееся тихое покашливание и невнятное бормотание.

– Какие негодяи, а?

Мы поскорее натянули на головы шляпы и сделали несколько шагов в направлении голоса. Тяжкий груз свалился с моей души. Попов тоже вздохнул с облегчением. Перед нами на толстой ветке сидел пропавший академик. Он был одет в тренировочный костюм. Плечи старика обвисли, штаны в грязи, лицо измождённое и исхудавшее. Мы бросились на шею Павлову, гонимые любовью и радостью увидеть живым того, кого минуту назад сами мысленно похоронили.

– Что с вами? – закричали мы с Поповым в один голос. – Вы ранены?

– И где бандиты? – добавил я.

– Именно бандиты, будь они прокляты! Решили по лесу трубопровод вести, – великий физиолог показал в направлении разрытой канавы, отстраняясь от нас. – Мне ужасно неловко принимать вас в таком затрапезном одеянии.

Мы дружно принялись успокаивать старика и уверять его, что нам совершенно безразлично, в каком он костюме.

– Зато мне совсем не безразлично, – буркнул спасённый.

Едва Павлов произнес эти слова, как груз усталости и изнеможения от пережитого навалились на него. Он закрыл глаза и замолчал.

– Думал, сдохну тут, как последняя собака, – вяло промямлил он и принялся отковыривать налипшую грязь от штанины.

Мне показалось на короткий момент, академик готов был расплакаться, но он быстро взял себя в руки. Мы попытались осмотреть повреждённую ногу, но раненый только морщился и отодвигался от нас в сторону.

– Чего вы уставились? Закрытых переломов никогда не видели? – крикнул Павлов, и добавил требовательно. – Дайте же, наконец, мне пить!

К великому разочарованию физиолога, питья у нас с собой не оказалось. По иронии случая, из личных вещей академика мы догадались прихватить лишь его домашний тапочек, вещь в данных обстоятельствах совершенно бесполезную.

Стоит ли говорить, каких усилий нам стоило вернуться назад. Идти Иван Петрович совершенно не мог. Нам с моим другом пришлось соорудить из веток и проводов от ошейника носилки. На носилках, крайне медленно и ежесекундно боясь споткнуться и уронить бесценную ношу, мы двинулись в обратную дорогу. В пути мы делали остановки, бережно опуская носилки на землю. Тогда мы с Александром Степановичем тихонько переговаривались. Павлов стонал и на чём свет стоит ругал неизвестных строителей, а заодно и нас, забывших прихватить воду.

– До чего же он тяжёлый, – не мог не пожаловаться я шёпотом, так, чтобы раненый не услышал меня. – Да ещё и ругается постоянно. Будто он не по своей милости здесь оказался.

– Тяжёлый, в прямом и переносном смыслах. Тем более, не станем отплачивать упрямцу своей неприязнью, – тоже шёпотом отозвался профессор.

Наконец, мы с величайшей осторожностью внесли старика в дом и уложили на кушетку.

Академик Павлов снова попросил стакан воды. Я немедленно побежал на кухню и принёс.

– Так-то лучше, – причмокивая губами, отозвался он с кушетки, напившись и отпихнув стакан. Лицо слегка порозовело, но гримаса боли не покинула его. Из-под насупленных бровей нас рассматривали колючие глаза.

Затем в нескольких резких выражениях Павлов пояснил, что произошло. С недавних пор академик решил заняться спортом для поддержания рабочей формы. Он пренебрёг советами врачей. Привыкший всё самостоятельно проверять на практике, Иван Петрович решил в тот роковой день совершить длинную пробежку (для своего возраста почти что марафонский забег), длиною в пять километров. Пробегая по лесу самый трудный участок, он споткнулся о корягу и сломал себе ногу.

– Ни выбраться самостоятельно, ни позвать на помощь, – сокрушался академик. – Экая оказия!

– Мы предполагали, что вас похитили и даже убили! – сказал я.

– Кому я нужен? Старая развалина, – отозвался Павлов. – Теперь и подавно.

– Тем не менее, хороший хирург сейчас был бы как нельзя кстати, – не терпящим возражений тоном заключил мой друг и отправился на поиски доктора.

Я всё время оставался с больным. В спальне академика внимание моё привлекло странное устройство: бесколёсный велосипед. Заднее колесо отсутствовало напрочь, а вместо переднего приделаны были толстые кожаные ремни. Бесколёсное устройство стояло на массивной проржавевшей подставке. Я хотел было спросить Павлова о пропавших колёсах, однако ситуация была неподходящая.

Наконец, Попов вернулся и привёл с собой долгожданного хирурга. Осмотр ноги академика и произведённая доктором операция заняли несколько долгих часов. Уже давно спустилась ночь, а мы с профессором всё ещё находились в доме Ивана Петровича с намерением проявлять заботу и приятною беседой утешать нашего соседа. Павлов лежал, глядя отсутствующим взглядом в потолок. Я обдумывал, как лучше доложить старику про порчу столового серебра.

– Доброе утро. Как хорошо, что Цербер вас отыскал, – сказал Попов. – Мы вас, признаться, уже похоронили. Не правда ли, настоящее пасхальное чудо?

– Что за чушь вы мелете? – слишком энергично для тяжелобольного отозвался с кушетки академик. – Религия есть самый обыкновенный инстинкт.

– Зачем же вы ставите человека на одну ступень с крысой? – возразил Попов.

– А человек и есть крыса, только высшего порядка. Адаптировавшаяся к внешней среде, – лицо Павлова вновь исказилось, как от приступа боли.

– Душевные порывы – тоже рефлекс?

– Прекратите, тошно, – фыркнул академик.

Он попытался встать, но боль в ноге напомнила о себе. Видимо, разговоры о душе вызывали в нём страстное неприятие.

– Пойдёмте, – обратился ко мне Попов. – Больному сейчас не следует волноваться. Не станем слишком уж надоедать ему. Эмоции, как известно из трудов Ивана Петровича, есть регулятор физиологической деятельности.

Старик-учёный только слабо кивнул, потом закрыл глаза, давая нам понять, что не желает с нами разговаривать.

На цыпочках мы вышли от Павлова и направились к Попову. Цербер с лаем бросился за нами следом. Меня это слегка обескуражило: пёс пошёл за нами, людьми ему малознакомыми, а в доме хозяина оставаться не пожелал. Попов погладил его по холке и не стал прогонять. Дома он покормил Цербера и отвёл ему место у порога. Мне же всё не давала покоя картина увиденного.

– У него так не убрано. Запах такой… тоскливый.

– Что вы хотите, старый, одинокий человек, – промолвил Попов. – Я тоже в первую минуту подумал, его дом вверх дном бандиты перевернули.

– Скажите, Александр Степанович, что за странное устройство у Павлова в кабинете? Велосипед, а без колёс.

– Ах, вот вы про что! Это же машина для тренировки мускулов, велотренажёр.

– Что же, старик крутит педали и никуда не едет?

Мне представилось, как одинокий, всеми забытый Павлов сидит на своём неподвижном велосипеде и думает, что несётся вперёд, оставаясь на месте.

– От одиночества и ужаса смерти уехать пытается, – сказал я.

– Вам пора браться за новый роман, – улыбнулся Попов. – Знаете ли, дорогой друг, творить добро куда как проще, если взывающий о милосердии учтив и благовоспитан. А если нет? Как быть тогда?

– Вот именно, – не мог не согласиться я.

– Пусть и он удостоится нашей милости, – промолвил мой учёный друг.

– Вот именно, – снова не мог я не согласиться, – А где, кстати, его жена?

– М-м, готов поручиться, такого характера, как у Павлова, и святой не выдержит. Не удивлюсь, если жена его оставила. Я где-то читал, что и настоящий Павлов был страшно вздорным человеком. Вот, выходит на марке его точно нарисовали. Теперь любуйтесь на его изображение.

– Отталкивающее впечатление.

– К сожалению, дорогой Буревестник, почти в каждом учёном сидит вот такой гордец Павлов. Сделаем выводы.

В доме Александра Степановича я от нервных потрясений и переживаний выпил три чашки чая с малиновым вареньем и засобирался уже идти к себе прилечь и отдохнуть.

– Да, чуть не забыл. Что мы с артефактами делать станем? – задал я вопрос, мучивший меня всё это время.

– Вилки отдадим. Зачем нам они?

– А Цербер?

– Цербер свой долг выполнил, – заключил профессор. – Он, похоже, к нам привязался и сам отсюда не уйдёт. Пусть пока у меня поживёт. Нам же придётся несколько дней регулярно навещать больного.

Попов воспринимал случившееся совершенно спокойно, будто речь идёт не о серебре и чужой собаке. А я никак не мог успокоиться.

– Если бы произошёл взрыв или пожар, когда вы слили в ведро эту вашу кислоту? Чем бы мы стали тушить?

– Пирогами, и блинами, и сушёными грибами, – отозвался Попов.

– Вам бы всё смеяться.

Вместо разъяснений мой учёный друг вышел в лабораторию и принёс оттуда небольшой сероватый пакетик с красным крестом и надписью «Бекингъ Паудеръ» Kings Cross, 1731 г. и протянул его мне. Цербер растянулся у ног Попова и смотрел на меня преданными глазами. Вот же, собака, а всё понимает. Я прочёл «Kings Cross» и воспоминания о поездке в Англию разом нахлынули на меня. «Номер по каталогу Михель 1731», – словно молния пронеслось в моей голове.

– Это оттуда? – показал я пальцем на окно. – Вы получили ответное письмо от Дианы?

– Вовсе нет! – расхохотался Попов. – Уверяю вас, дорогой Буревестник, порошок не имеет к нашей лондонской миссии никакого отношения. Я взял его на кухне, чтобы показать, чем можно тушить пожары. Ведь вы же сами спросили. Так вот, пекарский порошок при добавлении в него уксуса даёт эффект образования пены. Конечно, пирогами и блинами вполне возможно тушить пожары. Вернее порошком. Корней Чуковский взял за основу именно этот химический принцип в своём детском стихотворении «Путаница».

– Не смешно, – парировал я. – Зачем же мешать литературу с наукой?

– Хотя бы потому что литература создала «Науку и Жизнь». Вы и ваши друзья-литераторы подчас слишком усложняете простые вещи и, наоборот, не видите очевидного. Ваш коллега пытался лишь кратко объяснить принцип работы огнетушителя. Современники, как всегда, его не поняли. Не хотите написать статью об этом в ваш любимый журнал?

– Не хочу. После того, как вы испортили посуду, забрали себе чужого пса и могли довести дело до пожара!

– Вы всё с ног на голову ставите, Буревестник, – отозвался Александр Степанович.

– Извольте же тогда поставить ноги обратно на землю!

– Я понимаю так, что не в вилках дело, а в том, как мы с вами вели себя. Смогли мы достичь результата или нет? Есть ли вам в чём упрекнуть себя?

– Мне нет, – отозвался я. – Вы, а не я перепортили добро академика!

– Видите. Вот и идите с Богом.

Мы распрощались, и я заспешил домой. Мне по возвращении всю ночь не давала покоя мысль о пожарном порошке, зашифрованная в стихах таким хитроумным способом. Быть может, и правда – взять и написать статью в журнал?

Мне порою кажется, Попов смеётся надо мной. По глубоком размышлении решил пока повременить со статьёй. Если окажется, что всё это поповские шуточки, позору будет на весь наш марочный альбом.

P.S. В последующие дни я дважды хотел навестить Павлова, нельзя же бросить его одного – хромого, беззащитного, оставленного нами по недоразумению без посуды. Но он всякий раз кричал мне через запертую дверь одни бранные слова и ругательства. В последний мой приход великий учёный запустил в дверь какой-то тяжелой штуковиной. Пришлось прекратить бесполезные попытки проникнуть в дом.

На улице завыла собака.

В один из ненастных дней дождь зарядил с раннего утра. Он моросил без конца и обещал идти до позднего вечера и всю ночь в придачу. Такими днями так богат наш календарь природы средней полосы, что об этом и не хочется писать. В альбоме – не многим лучше.

Я, признаться, вовсе не ждал никаких гостей и настолько увлёкся чтением статьи о консервировании сливы, опубликованной в одном из последних номеров «Науки и Жизни», что позабыл обо всём. У меня, надо признаться, есть небольшой садик с яблоневыми и сливовыми деревьями, которым я раньше уделял не много внимания. Выясняется, зря.

Доходчиво, ясным языком «Наука и Жизнь» объясняет, как при помощи нехитрых приёмов совершить настоящее кулинарное чудо: изготовить прекрасное варенье.

Чтение настолько захватило моё воображение, что я не обратил внимания на стук в дверь. Лишь настойчивое повторное постукивание, переходящее в барабанную дробь, вывели меня из размышлений. Я поспешил к двери.

На пороге стоял человек среднего роста, лет шестидесяти. Сапоги его были забрызганы грязью. На моём госте красовалась фуражка и шинель, какие носили в царской армии. Одутловатое нездоровое лицо покраснело от ходьбы, непомерный живот мешал поворачиваться. Видимо моему гостю тяжело было передвигаться, и он страдал одышкою. Лоб вошедшего покрывали капли пота или дождя. Дышал он, как загнанная полковая лошадь. Поначалу я решил, что имею дело с неким железнодорожным инженером, зашедшим по случаю попросить о каком-нибудь одолжении.

Однако, когда незнакомец без разрешения вошёл и отрекомендовался, приложив пальцы к козырьку фуражки, я понял свою ошибку.

– Генерал-лейтенант Май-Маевский. Позвольте же мне, наконец, снять мою одежду, господин Горький!

Не сразу пришел я в себя. Я, честно говоря, не люблю людей нахрапистых, даже и в генеральских чинах. Но делать нечего, военной силе приходится уступать. С учтивостью человека, побывавшего в Англии и в Соединённых Штатах, перенявшим грамматику благовоспитанности, я сделал приглашающий жест.

Незнакомец достал из широкого кармана штанов огромный носовой платок, более напоминавший половую тряпку.

В самом деле, использовал он её по назначению: принялся, сопя, вытирать сапоги. Мне не оставалось ничего другого, как помочь ему повесить мокрую шинель и пригласить пройти. Когда вытирание сапог закончилось, вошедший удостоил меня парой слов: – Разрешите представиться. Меня зовут Владимиром Зеноновичем. Или Зиновьевичем, если вам трудно выговорить. С моим отчеством всегда путаница. А вы, стало быть, и есть тот самый Горький?

– Позвольте предложить вам чаю, – не теряя достоинства проговорил я. – У меня для знатоков есть особый британский, с жасмином.

– Терпеть не могу англичан, – засопел генерал. – Дайте лучше водки для сугрева. – Я спиртного не пью.– Что, недавно бросили? Тогда мы с вами поймём друг дружку. Сам страдаю запоями-с.– Нет, я запоями не страдаю. У меня другая болезнь. Так я налью вам минеральной воды, а себе – английского чаю, – сказал я, чтобы поставить нахала на место и показать, кто хозяин в доме.– Будь по-вашему, – генерал показал мне на кухню, будто денщику, – несите чай!Когда я вернулся с чашками и печеньем, мой гость совсем уже освоился и поглядывал в отметки, сделанные мной карандашом в «Науке и жизни».– Не знал, что вы интересуетесь садоводством, – вымолвил он.– Самообразование есть потребность творческого человека любой профессии, тем более писателя, – отозвался я. – Чем могу быть полезен?Вошедший крякнул и поднял брови.– Признаться, сбит с толку. Не ожидал получить такой культурный приём. Кто ж предполагал, что большевики так уйдут вперёд. Я сразу заметил в вас человека интеллигентного. Хотя, читая вашу «Мать», и не догадаешься. Вы, наверное, специально там пороли чепуху! – хлопнул меня по плечу Владимир Зенонович.– Ничего я не порол. Роман «Мать» переписан теперь заново. Я назвал его «Die Mutter Anne Amalie», да будет известно вашему превосходительству, – отвечал я с английской учтивостью.– Ах, вот оно как!Говорил генерал быстро и ориентировался в новых обстоятельствах тоже молниеносно. Я рассматривал лицо гостя. Мясистый нос, живые насмешливые глаза под пенсне.– Угощайтесь и расскажите, что за беда вас привела ко мне? – продолжил я беседу.– Беда, голубчик мой. Истинная беда. Если бы не она, не сидел бы я сейчас перед вами. Я ведь не к вам шёл, а к вашему другу Александру Степановичу Попову. О нём в альбоме ходят самые настоящие легенды. Дескать, русский Шерлок Холмс. Распутал дело, от которого отказался англицкий Скотланд-Ярд! Вот я и подумал о нём, о Попове. Эх, кабы раньше знать!– Почему же вы сразу не пошли к нему?Май-Маевский снял пенсне, протёр его и водрузил снова себе на нос так, что отблеск лампы попал мне прямёхонько в глаза. Я зажмурился. А когда открыл глаза, то лица более не увидел, зато услышал голос, бубнивший в самое ухо.– Потому, что вы с ним друзья закадычные. А меня он меня не примет, это совершенно точно-с. Хочу просить вас похлопотать…– Вы уверены, я смогу уговорить Попова?– Похож я на глупого барана? – прошептал генерал с видом заговорщика.Я посмотрел на Владимира Зеноновича повнимательней. Лицо и впрямь баранье. Но внешность обманчива. Так впоследствии и оказалось: мой гость был самый натуральный волк в бараньей шкуре. Заговорщик, да ещё какой! Май-Маевский провёл у меня каких-нибудь два часа, а я уже полностью попал под его чары. Я обещал немедленно помочь Владимиру Зеноновичу и похлопотать перед моим учёным другом ради нового знакомого, и мы, наскоро убрав со стола чашки, отправились к Попову.Договорились так. Я постучу и войду в дом к Александру Степановичу первым. Владимир Зенонович спрячется в саду. Если же хозяин откажется принять или его не окажется дома, мы вернёмся ко мне и попытаем счастья попозже. Правда, у меня были кое-какие сомнения. Май-Маевский был слишком уж толст. Живот не давал ему возможности нигде укрыться и буквально выдавал его с головой в любом месте.В своё время ваш покорный слуга бывал на фронте. Мне доподлинно известно, как важна в военном искусстве маскировка. Случись моему гостю попасть в ту передрягу, в которой побывал я, генерал мгновенно бы погиб, получив пулю в живот.К счастью, Александр Степанович оказался у себя. Сперва я услышал за дверью весёлый лай Цербера, узнавшего меня. Потом дверь отворилась.Цербер нарушил все планы. С радостным лаем он кинулся в кусты, где и вцепился в шинель генерала.Раздались нецензурные выражения и крики. Прятаться более не представлялось возможным. Май-Маевский бился храбро. Но какая уж тут маскировка! Короче говоря, Май-Маевский демаскировался и ждал, пока не подошёл Попов и не освободил несчастного генерала от наседавшего пса.– Что это за дьявольская собака? – не мог прийти в себя генерал.– Тихо, Цербер. А-а, старый знакомый? Владимир Зенонович, если не ошибаюсь? Ваше превосходительство что-то потеряли на моём участке?Генерал только сопел.– Это я во всём виноват, – сказал я, – Мне не хотелось, чтобы вы сразу указали генералу на дверь. И я придумал спрятать Владимира Зеноновича в кустах.Неловкую тишину нарушил Александр Степанович.– Время обеденное. Соблаговолите войти, – пригласил он, уступая генералу и мне дорогу. – Обед как раз поспел. Я сегодня упражнялся в приготовлении утки.– У-у-у! – обрадовались мы.

Май-Маевский радостно улыбался. Его не выставили-таки. Однако отведать обеда нам так просто не удалось. Мы вошли, я снял калоши, а генерал, повесив на крюк шинель, некоторое время вытирал носовым платком сапоги. Проходя мимо рабочего стола профессора, я заметил гору проводов и незнакомое устройство с картонной трубой, торчащей кверху.

– Вы изобрели новый радиоприёмник? – поинтересовался я, показывая на трубу. – Через трубу пойдут сигналы?

– Нет, мой друг. Гораздо более интересное устройство. Мне в голову пришла недавно мысль, что бури и ураганы суть явления электростатической природы.

– Электростатической, когда противоположности сходятся? – произнес генерал, и хотел уже было пройти в столовую.

Но Александр Степанович остановился возле своего устройства и принялся объяснять: – Знаете ли вы, господа, что все ураганы в Северном полушарии крутятся против часовой стрелки, а южном – наоборот, по часовой?

– А там всё вверх ногами, – заметил Май-Маевский. – Я побывал в Австралии-с. Нет ничего хуже.

– В зоне экватора ураганы отсутствуют, – и ухом не повёл Попов, – далее на север и на юг, приблизительно до 25-го градуса северной и южной широты начинается зона зарождения ураганов.

Я достал блокнот и принялся писать. Обед откладывался. Генерал приуныл.

А профессор продолжал учить:

– В центре урагана находится зона абсолютного штиля. Это есть так называемый глаз урагана. Вокруг глаза с огромной скоростью крутятся нисходящие и восходящие потоки влажного воздуха. Но какая сила закручивает этот воздух всегда в одном направлении, – задал я себе вопрос. И вот что мне пришло в голову, – Попов повернулся к своей машине. – Господа, наша Земля имеет магнитные полюса, иначе говоря, планета представляет собой гигантский магнит. Линии магнитного поля огибают Землю и пронизывают всё пространство на тысячи километров вокруг планеты. Мне пришла в голову идея, что каждая молекула воды – диполь, то бишь, маленький магнитик. Молекулы воды закручиваются в поле Земли, подобно небольшому вентилятору, лопасти которого – атомы. Все молекулы вращаются хаотически, но так как их число огромно и вращаются они вместе, то раскручивается вихрь. Для доказательства своей теории я и построил установку. Через трубу вентилятором гоню влажный воздух, магнитные катушки намотаны на трубу и создают внутри поле. А на выходе из трубы – небольшой вихрь. Впрочем, полюбуйтесь.

– Что это за верёвочка с ложечками? – спросил я

– Это самая тонкая часть установки, крутильные весы, – пояснил профессор, – для измерения силы вихря.

На рабочем столе рядом с машиной инженера лежало несколько исчирканных рукой моего друга бумажек. Наш гость постучал ногтем по картонной трубе, похожей на дымоход, и уважительно покачал головой. Я же по писательской привычке переписал увиденную мною мельком абракадабру себе в блокнот.

Fл = q[VB]

Александр Степанович с лёгкой улыбкой заглянул в мой блокнот.

– Вы записали очень важную формулу, Буревестник. Fл – сила Лоренца.

– Э? – спросил я.

– Представьте себе, магнитные линии пронизывают всё пространство кругом. На каждый заряженный объект действует эта сила.

– И на нас с вами? – удивился я.

– Ну, разумеется, ведь наше тело на 70 процентов состоит из воды, а молекулы воды – магнитные диполи. Но мне кажется, я слишком долго испытывал ваше терпение, господа. Пойдёмте же в столовую, милости прошу отобедать.

Владимир Зеновнович не заставил себя долго упрашивать. Мы помыли руки и пошли есть. Мой новый знакомый был любителем вкусно поесть. Выпитый им у меня английский чай только раззадорил его аппетит. Когда все мы уселись перед жареной уткой, генерал засунул чистую салфетку себе за воротник и взял нож и вилку, глядя в пустую тарелку.

– Утка под французским соусом! – с видом фокусника объявил Попов.

– Французишки – хилые вояки, – сказал генерал. – И соус ваш французский наверняка такой же хилый, господин профессор.

– В таком случае я соус вам наливать не буду, – сказал Попов. – Ешьте, если угодно, всухомятку.

– Нет-нет, отчего же-с, я попробую, – запротестовал генерал. – Про соус – это, знаете, у меня вырвалось непроизвольно. Военная привычка, после кампании 1914-го года.

Наш гость набросился на утку, словно увидел жареную птицу впервые. Я давно заметил, что у людей есть две страсти, которые глубже и крепче других сидят в них: привычка вкусно и много есть и жажда половых развлечений. Хоть ты что с ними делай! Но не станем отвлекаться. Поповская птица была и впрямь хороша.

– Простите покорно, я и правда одичал, – извиняющимся тоном начал Май-Маевский, чуть утолив голод. – Шутка ли сказать, пятьдесят лет пропадать в альбоме на последней странице… Ни одного русского человека. Одни зебры и кенгуру.

– Александр Степанович, вам будет интересно послушать драматическую историю нашего гостя, – поддержал разговор я. – На долю его превосходительства выпало немало приключений.

– Что ж, я слушаю вас.

Генерал ещё не закончил жевать, но уже принялся рассказывать, вытирая салфеткой рот.

– Вы, конечно, меня помните, Александр Степанович? Нам довелось встречаться.

– При весьма неприятных обстоятельствах. Я сдал вашу шайку в полицию.

– Я не шайка… Я… Короче говоря, Алексей Максимович, – Май-Маевский повернул ко мне голову. – Послушайте. Мы – особые марки. И в этом беда русского народа.

– Это не беда русского народа, а счастье, – прервал генерала Попов. – Дорогой Буревестник, не знаю, говорил ли я вам. У нас в альбоме есть несколько фантастических марок. Фантастические марки печатают не для почтового использования, а для собирателей или для спекуляций. Но суть в другом: они никогда не приходят в обращение. И вот в 1920-м году…

– Да-да, – попытался перехватить инициативу Май-Маевский. – Именно в этом злополучном году-с… мой прототип умер. Настоящий генерал Май-Маевский скончался в Севастополе.

– Настоящий Май-Маевский умер, зато в Берлине вышла большим тиражом серия «Генералы Белой армии». Говорили, серию выпустили немцы или итальянцы. Марка с генералом Алексеевым просто анекдотична.

– Соблаговолите выбирать выражения! – крякнул генерал. – Да, Алексеева просто обезобразили. Надо же написать такое на почтовой марке: «ДОБРОАРМИХ – ЭТО РОССИХ. АЛЕКСЕЕВБ». Но сам Алексеев здесь ни при чём!

– Что это значит? Какая «Россих», какая «Доброармих»? – у меня непроизвольно отвисла челюсть.

– Типографская опечатка, брак, – пожал плечами Попов.

– Видимо немцы хотели написать «Доброармия – это Россия», – пояснил Владимир Зенонович, скривив губу, – но литеры «Я» в типографии не нашлось. И вместо неё взяли «Х». Вот и вышло вместо Добровольческой армии «ДОБРОАРМИХ».

– Хорошо. А почему «АЛЕКСЕЕВБ»? – осведомился я.

Май-Маевский покраснел. Александр Степанович засмеялся.

– Ну, как же вы не догадываетесь, Буревестник? В немецкой типографии не нашлась старая русская буква еръ. Нашлась вместо неё «Б». И эта артель заговорщиков, – продолжал Попов, нимало не смущаясь, глядя в багрово-красное, под стать советскому флагу, лицо Май-Маевского, – банда самозванцев, которая и марками-то не является, попыталась террористическими методами захватить власть. Что за дикость, они не нашли ничего лучшего, как взорвать мавзолей.

– Мавзолей на Красной площади? – не понял я. – Какой, настоящий?

– Не настоящий, разумеется, а с советского блока. Представьте себе – развалины мавзолея и уничтоженный блок! – профессор кивнул на генерала. – Вы же знаете, бесценный блок с мавзолеем к 25-ти летию смерти Ленина, который сейчас торгуется по бешеным ценам? К счастью, мавзолей спасло мужество кремлёвских курсантов, беззубцового кавалериста 1928-го года выпуска, стоявших на посту и обезвредивших в последний момент взрывное устройство, и бдительность вашего покорного слуги, оповестившим о подозрительных людях пост номер один. Я как раз прокладывал телефонный провод из Кремля в мавзолей.

Лицо Май-Маевского покрылось крупными каплями.

– Это была наша ошибка. Мы дорого заплатили за своё головотяпство. Поплатились свободой на долгие годы.

– А чем же вы ещё должны были поплатиться? – возмутился Попов. – Или поплатиться должны были своей жизнью другие?

Разговор Май-Маевскому не просто не нравился. Глаза под стёклами забегали. Я чувствовал, что не будь генерал вынужден здесь сидеть, он, не медля ни секунды, отправился бы восвояси, прихватив с собой по военной привычке недоеденную утку. Но огромным усилием воли он сдержал приступ бешенства. Цербер, вилявший всё время хвостом, насторожился.

– Меня выбросили на последнюю страница альбома, – снова продолжал рассказ генерал. Он произносил слова медленно, делая длинные паузы, – Австралия, жара, как в аду. Я унижен, выброшен вон, оплёван, лишен родины, друзей и денег. Пустыни и кенгуру на каждой марке. Если вы один на странице с какими-нибудь орлами-попугаями и у вас нет календаря? Только попытаешься бежать с проклятого острова – эти мерзкие твари то ботинки у тебя стащат, то, извините за выражение, пенсне унесут-с.

– Что же. Бывший первым пусть станет последним, – усмехнулся Попов. – Хороший девиз для вашей марки. Не правда ли? Надеюсь, пребывание вдали на курортах Австралии принесло не одни лишь горькие плоды.

– Я более не намерен терпеть ваши насмешки, – побагровел Май-Маевский.

Его кулак сжал салфетку. Я замер в испуге. Ах, зачем мне пришло в голову притащить этого человека сюда? Ведь я знал, что Попов не пустил бы его и на порог дома.

– Тогда трапеза окончена, милости прошу, – и мой учёный друг встал и указал на дверь.

Май-Маевский готов был взорваться от гнева, но он молчал и сопел. Потом подавил в себе кипевшие страсти.

– Я пришёл сюда не по своей воле. К вам пришёл человек просить помощи в деле, куда оказался замешан. Пришёл просить не за себя-с.

– Сделайте честь, объяснитесь, – откинулся на спинку стула великий инженер. – И оставьте ваш солдафонский тон. Здесь сидят люди мирные.

– Диспозиция моя проигрышная, – согласился Май-Маевский, и начал свою историю. – Судьба была к нам неблагосклонна: кого-то забросило на страницу дубликатов, двое сидели на странице с гербовыми марками, ни одной живой души вокруг. Главное, после того судебного процесса, что состоялся над нами, ну, из-за попытки подрыва мавзолея… с нами никто не хотел разговаривать. Так что Австралия – ещё не самое последнее место. И вот, в один прекрасный день мои злоключения закончились. Вдруг нежданно-негаданно объявляется Пинцет. Как птица с неба. И в одну секунду – свобода, мы снова вместе. Пинцет перенёс меня на старое место в альбоме, в старый окоп, так сказать. Я снова оказался окружён моими друзьями. Как и я, они многое пережили и многое поняли за эти годы. Не знаю, как выразить, что случилось со всеми нами. Снова дома! Мы, словно малые дети, обнимаемся, плачем. Деникин упал на землю. Целует её. Россия, говорит, мать родная. Показывает Георгиевские кресты: «Все сохранил!» Ну, и конечно, мы решились держаться вместе.

– Воссоздать банду! – подытожил Попов.

Май-Маевский снова начал терять терпение, лицо его покрылось пятнами, глаза под пенсне слились в две щёлочки. Он налил себе полный стакан коньяку и выпил. Потянулся за вторым, но передумал. Потом не удержался и передумал ещё раз.

– Не банду, так вы изволили выразиться, а быть вместе, как полагается боевым товарищам. Читать вместе газеты, думать, обсуждать, коим образом спасти Россию в теперешних условиях.

– Что же вы придумали?

– Мы собираемся каждую пятницу у Махмуда Эйвазова.

– Кто это?

– Махмуд Эйвазов – дед-долгожитель с советской марки. Место хорошее, горы и от любопытных глаз подальше. Эйвазов предоставил свою марку в наше распоряжение… Там у него только внучка, посторонних нет. Ещё с нами Чан Кай Шек.

– Кто? – не понял Попов.

– Китаёза косоглазый, – Май-Маевский развёл пальцами глаза в стороны и сделался похож на толстого китайца.

– Чан Кай Ши? Откуда он?

– От верблюда, – бесцеремонно ответил генерал. – Так вот, мы решили, настала пора действовать. Наша новая организация названа «Возрождённая Россия» Для начала решили поймать ночью рабочего или праздношатающуюся колхозницу и навести на них шороху.

– Принялись за старое, стало быть, – промолвил мой друг.

– Припугнуть, не более, – занервничал Май– Маевский. – Вылазка боем, психическая атака.

– Дальше, – Попов внимательно слушал. Его пальцы хрустнули, а в лице, холодно-равнодушном лице не дронул ни один мускул.

– Дальше надо было тянуть жребий, кто пойдёт на задание. Первому выпало идти Колчаку Александру Васильевичу. Он человек дела. Назначили день. Чан Кай Шек распланировал.

– Вы уверены, что это Чан Кай Ши? – снова спросил профессор.

– Да-да, – кивнул генерал, – А через неделю – ни Колчака, ни колхозницы. И никаких следов.

– Хм. Интересно, – принялся тереть переносицу мой друг. – Вы можете вспомнить, день и час, когда это произошло? Это может оказаться крайне важно.

– Разумеется. Примерно дней пять назад. Если вы мне дадите календарь, я скажу точно. Мы собираемся по пятницам, стало быть, я скажу вам и день, и число.

– Прекрасно, – кивнул Попов. – Давайте дальше.

– Колчак ушёл, – мямлил Май-Маевский.

– И пропал вместе с колхозницей, понятно.

Непонятно. Колхозница вроде жива-здорова. От Колчака ни слуху, ни духу, а он не той породы, чтобы так просто… – наклонил голову Владимир Зенонович, расстёгивая китель. – Жарко тут. Нет у вас выпить? Пошёл и, как говорится, в воду канул. Сволочи, прошу прощения, колхозники. А следующая очередь – моя.

– Вы испугались?

– Я человек военный и никогда не боюсь, – почти выкрикнул генерал и дрожащими руками взялся за стакан.

– Нет ли у вас в организации женщин? – спросил я генерала. – На мой взгляд, если искать предателя, то среди этого говорливого народа.

Но Владимир Зенонович покачал головою.

– Нянек нам не надобно. Обходимся без баб-с.

В кабинете царило молчание. Стучали ходики. Я смотрел на лицо профессора. Оно выглядело хмурым.

– Вы хотите, чтобы я взялся разыскать пропавших? – спросил Попов.

– У меня нет ни идей, ни зацепок, где искать. Отказаться – значит предстать трусом. Что для меня неприемлемо. Пойти в полицию – нас снова упекут на десятилетия. Ещё и предателем останусь. Если идти… тут явная ловушка.

– Ничем не могу вам помочь, – поднялся Попов с кресла. – Мой вам совет: отправляйтесь-ка, пока не поздно, с повинной к властям.

Май-Маевский встал и подошёл ко мне. Он церемонно, с поклоном пожал мою руку своей мокрой ладонью.

– Я, признаться, не очень рассчитывал на вашу поддержку. Подумал использовать последний шанс. Ход конём, так сказать.

Потом тяжело, пошатываясь, встал, картинно пожал руку Попову, будто прощался с нами навсегда, и хотел в ту минуту остаться в нашей памяти человеком вежливым. Из заносчивого и шумного генерал превратился в больного одышкой человека, приговорённого к смерти. Он даже слегка уменьшился в росте. Мне стало его жаль. Я и мой друг проводили его до двери. Май-Маевский был сильно пьян. В прихожей он с усилием натягивал шинель, никак не мог попасть в рукав.

Вот Май-Маевский приложил два пальца к фуражке, вот нажал на рукоять двери. Лишь тогда Александр Степанович снова заговорил: – Я предлагаю вам сделку, хотя это и не в моих правилах. Я готов взяться за расследование происшедшего. На одном условии.

– Да? На каком же?

Словно в узкую щель, лёгким сквозняком надежда снова заскочила в полузахлопнувшуюся дверь и выросла перед генералом. На моих глазах Попов, фигурально выражаясь, разжаловал его в рядовые.

– Вы даёте обязательство, ежели вам суждено будет выжить, никакой противозаконной деятельностью более не заниматься. Кроме того, вы дадите нам с Алексеем Максимовичем письменное в том заверение. Я же постараюсь не доводить до сведения полиции сказанное вами.

– Если я откажусь, как крейсер «Варяг»?

– Потонете, – холодно отозвался Попов.

– Я попался на крючок, словно глупая рыбёшка. Удар по мужским половым органам

(Владимир Зенонович часто употреблял в своей речи крепкие русские выражения. Как советский писатель, воспроизвести их не могу, полагаю необходимым заменять синонимами).

– Вы теперь донесете в полицию? – тревожно спросил генерал.

– На крючок, говорите? Вы сами крючок запихали себе в рот. И со страху залили коньяком.

– Это шантаж! – закричал генерал.

– Выбор у вас невелик. Только позорная капитуляция, – сделал неопределённый жест Александр Степанович.

– Русские не капитулируют, а заключают перемирие, – генерал протянул руку.

– Версальский мир всё лучше, чем Брестский, – добавил я.

Тогда Владимир Зенонович ухмыльнулся.

– А вы и впрямь непростой человек.

Через пять минут мы снова сидели в кабинете, где Май-Маевский чувствовал себя если ещё не на допросе, то, как минимум, в кабинете у следователя.

– Советую вам быть предельно откровенным, – начал Попов. – Помните, что любая деталь может оказаться важной. Итак, мы остановились на том, что вам выпал жребий идти «припугнуть» прохожего и поглядеть, что из этого выйдет. Когда, кстати, вам идти на дело?

– Послезавтра.

– Плохо, времени не остаётся.

– Да. Вот это мне выдали, – Владимир Зенонович полез в нагрудный карман и вытащил небольшой коричневый кружок с иероглифами.

– Что это такое? – поднял я брови. – Это китайское колесо счастья, – легко отозвался генерал, как будто дело шло о лотерейном билете.– Причём здесь колесо счастья? – в один голос спросили мы с Поповым нашего гостя.Он лишь отмахнулся.– Видите ли, в нашей организации, я уже говорил, есть один китаец по имени Чан Кай Шек. Или Чингисхан, как мы его называем промеж себя.– Вы говорили, да, – профессор принялся с усилием тереть подбородок. – Загадочная личность.– Не такая уж и загадочная. Китайская марка, – пожал плечами генерал. – Очень толковый. Его, кстати, Александр Васильевич Колчак, Верховный Правитель, к нам привёл. Всю организационную работу тащит.– Понятно.– Это Чингисхан предложил. Тот, кому выпадает идти на задание, получает нечто вроде напоминания.– Чёрная метка? – спросил я.– Не чёрная. Марка колеса счастья коричневая. Мы все немного романтики. Без романтики, согласитесь, зачахнешь в пыли.– Вам придётся взять бумагу и перо и описать всех, кто имеет отношения к вашей группе, – промолвил Попов.– Организации, – вновь поправил Май-Маевский.– Боюсь, теперь это неважно. Напишите все имена, кто какую играет роль.Затем Попов поманил меня.– Пойдёмте, Буревестник, выйдем и не станем мешать Владимиру Зеноновичу.Когда мы вышли из кабинета, Владимир Зенонович вовсю давал свои «показания». Он подписал письменное согласие более не участвовать ни в каких революционных кружках и объединениях, ставящих целью свержение существующего строя. Поставил дату и лихо расписался. Теперь наш гость пытался вспомнить и описать, кто и чем занимался в его подпольной организации. Попов попросил не упустить из виду ни единой, даже самой незначительной детали.Невольно нам пришлось залюбоваться, как скоро и легко генерал орудовал пером. Ведь Май-Маевский совершенно не держался на ногах. Отблески мысли гуляли по его заплывшему жиром лицу, озаряя его улыбкой или, наоборот, заставляя хмурить брови. Мне бы такую скорость письма. Я и на трезвую-то голову еле ворочаюсь. Без сомнения, именно такие люди командуют на фронте армиями. Я спросил Александра Степановича, закрывая за Май-Маевским дверь: – Почему вы поначалу отказались, а потом решились взяться за это дело?Говорил я вполголоса.– Что оставалось делать? – ответил Попов. – Если ни тюрьма, ни ссылка не способны изменить людей вроде Май-Маевского, так попытаемся воздействовать на них данными ими самими письменными обязательствами. Патриотизм и долг они понимают по-своему. В награду, если распутаем дело, получим развалившуюся террористическую группу. Чем не благородная цель? И ещё – у меня есть личный мотив. Когда мы доберёмся до истины, я непременно расскажу вам о нём.

– Всё же, вы слишком уж несправедливы к генералу. Он романтик, борец за идею, а вы про него – «банда».

Попов посмотрел на меня с укором.

– Вам как литератору, Буревестник, должно быть известно: группа мужчин, находящаяся без определённых занятий долгое время в одном месте, социально опасна.

– Вы слишком категоричны.

– Допустим. Вариант героев книги «Трое в лодке, не считая собаки» – самый невинный. Наши генералы ещё и привыкли командовать. Не забывайте, они царские генералы, для них солдаты – люди низкого сословия.

Меня всегда удивляет, как столь замечательный учёный-электротехник видит и социальную сторону жизни. Я захотел было пожать руку моего верного друга и потянул свою. Но вместо ответного прикосновения кожи ощутил у себя на ладони круглый картон. Я поднял поближе к глазам кружочек с иероглифами, пытаясь его разглядеть. На картонке приклеена была марка. Тонкой кистью нарисовано было рулевое колесо корабля, испещрённое изящными нитками иероглифических знаков. Никаких других объяснений увиденному, кроме того, что колесо нарисовал моряк, я не мог дать.

– Что он означает, этот штурвал парусника? – спросил я, ни к кому не обращаясь, и услышал в ответ голос Попова: – Счастье.

– Как вы сказали? Счастье?

– Так, по крайней мере, утверждает господин Май-Маевский.

– Вы знаете, – проговорил я медленно, напрягая лоб, – вы знаете, я читал в одном романе про клуб самоубийц. Похоже, неправда ли?

В ответ Попов лишь покачал головой.

– Маловероятно.

Наконец, генерал отдал бумагу Попову, распрощался, поклонился и вышел, чуть не налетев на косяк.

Я смотрел, как он идёт, спотыкаясь и размахивая руками, будто гигантскими крутильными весами. Со стороны казалось, что неведомая сила постоянно толкает его прочь с дороги.

– Александр Степанович, – вскрикнул я. – Поглядите, как ваша сила действует.

– Какая сила? – недоуменно воззрился на меня Попов.

Я сказал то, что успел понять из лекции Попова:

– Сила Лоренца.

После ухода Май-Маевского я пребывал в крайнем нервном возбуждении. Моё смущение поймут те из любезных читателей, коих, как и меня, нечасто радуют визитами генералы. А тут явная тайна и пропавшие люди. Вот и пусть после этого Александр Степанович говорит: «не говорите о том, чего не знаете!» Это он про силу Лоренца, которую я неправильно, с точки зрения физика, помянул. А как же неправильно, если тайна? Если какой-то неведомый магнит притянул нас троих, подобно частицам воды? Ох, чует мое сердце – затянуло нас в вихрь. И какие крутильные весы измерят его силу?

Генерал оставил после себя подробный отчёт и имена членов подпольной организации, которые не один десяток лет собирались переустроить жизнь в нашем альбоме на новый лад. Я понял из его бумаг, что организация ставила целью постепенный захват власти. Запугиванием и террором обратить на себя внимание. Выйти из тени, потом поднять массы, действовать решительнее по всему альбому. Главной идейной силой можно было считать Колчака. Теоретиком революции хотел себя видеть Май-Маевский. В роли организатора выступал Чан Кай Ши, у которого имелись помощники-китайцы.

– Меня сбивает с толку Чан Кай Ши, – потряс листком Александр Степанович. – Он же Чан Кай Шек, он же Чингисхан. У нас в альбоме китайских марок никогда не водилось. Колчаку это должно быть доподлинно известно. Зато с эдакой бумагой нас бы приняли в полицейском участке, как героев.

– Вы радуетесь, будто школьник, – урезонил его я. – А ведь дело нешуточное.

– Правда ваша, – развёл руками мой друг.

– Взялся за гуж – полезай в кузов, – вспомнил я народную мудрость.

– Никогда не слыхал такой пословицы, – сказал Попов. – Взялся за гуж – не говори, что не дюж. А кузов тут ни при чём. Но вам как писателю виднее, Буревестник.

Я принялся нервно расхаживать по комнате. Доски пола скрипели под моими ногами.

– Ох, чует моё сердце, вляпались мы с вами, Александр Степанович.

– Вы сами притащили ко мне его, – кивнул на окно Попов. – А теперь вздыхаете, будто гимназистка.

– Владимир Зенонович рассказывал мне о своих скитаниях. Мне его стало искренне жаль. Что мне было с ним делать? И потом, я не предполагал, что дело зайдёт так далеко.

– Да, я понимаю. У вас доброе сердце. Это я слишком суров к людям. Мне его тоже жаль, а больше всего неприятно, что они опять занялись Бог знает чем. Поступили вы правильно, Буревестник, когда привели Май-Маевского ко мне.

Признаюсь, похвала из уст моего уважаемого друга всегда мне приятна. С некоторых пор я чувствую некоторое духовное единение с Поповым. Поэтому я вдруг ощутил, будто тёплая волна благодарности судьбе за такого друга прошла по телу, а глаза наполнились влагой. Но я быстро справился с минутной своей слабостью и снова в раздумьях принялся мерить шагами комнату. – Скажите, Александр Степанович, чем мы станем теперь заниматься? И есть ли у вас план?– У меня пока никакого плана нет. Есть только гипотезы. А чем нам заняться, более или менее понятно.Я снова почувствовал уверенность. Если Попов знает, в какую сторону вести расследование, значит, мы загадку решим.– Да вы успокойтесь, Буревестник. И не мельтешите по комнате будто маятник Фуко.Пришлось сесть.– Нам ясно, что заговорщики собираются в доме Эйвазова. С ними китаец. Я вполне могу допустить, что именно оттуда, с марки Эйвазова, и пришёл Май-Маевский. Генерал говорил, они там квартируют. И забрёл он к вам, потому что, как говорится, по дороге. Не будь вас, он, вполне вероятно, направился бы прямиком ко мне.– И вы спустили бы его с крыльца, – добавил я.– Вы правы, Буревестник, – улыбнулся Попов. – Но какая теперь разница? Знаете, вам в этой истории придётся сыграть центральную роль.У меня так и подпрыгнуло всё в печёнках.– Почему центральную?– А потому, дорогой мой, что ваша кандидатура подходит, как нельзя лучше. Пойдёте на задание сами. А я стану подстраховывать.Я человек не робкого десятка, читатели знают. Я подошёл к столу, налил воды из графина и большими глотками выпил стакан. Потом второй. Перевёл дыхание.– В логово к бандитам?– Разумеется. Не к милым вашим англичанам, а к родным, озабоченным спасением России, генералам.– Вы со мной решили расправиться? Не ожидал, признаюсь, от лучшего друга… Вот она, плата за безграничную вам преданность.– Ну-ну. Не нервничайте, дорогой Буревестник. Во-первых, риск – дело благородное и добровольное.– Так то оно так, – начал было я, но Попов меня не слушал.– Во-вторых, клянусь вам, я буду где-то рядом и не допущу, чтобы и волос упал с вашей головы. Ну, посудите сами, меня все эти революционеры прекрасно знают. Я сорвал их аферу с взрывом мавзолея. Нет, мне и близко соваться в их шайку не стоит. И прежде всего нам надо понять, кто такой этот таинственный китаец. Плюс приютивший заговорщиков Эйвазов. Надо мне им заняться. Времени у нас – в обрез.Попов достал с полки толстый том «Большой Советской энциклопедии» в рваном переплёте и принялся его листать. В голове моей всё ещё путались мысли, я механически следил за быстрыми пальцами Попова. Идти в самое логово – шутка ли. Нет, дёшево себя не отдам, решил я. Они ещё узнают, кто такой Максим Горький.– А вот, нашёл, – прервал мои размышления Александр Степанович. – Валият Эйвазов – министерство внутренних дел Азербайджана, замминистра. Нет… Не тот…На душе у меня опять заскребли кошки. Я посмотрел на свои руки. Они слегка дрожали. «Может, отказаться, пока не поздно?» – мелькнула в голове нехорошая мысль.– Главное в любом деле – подготовка, – через секунду мой друг уже нашёл того, кого искал. – Эйвазов Махмуд Багир оглы, годы жизни – тысяча восемьсот восьмой – тысяча девятьсот шестидесятый, стапятидесятидвухлетний долгожитель, один из старейших жителей Азербайджана, СССР и мира. Впервые данные о возрасте Эйвазова стали известны после Всесоюзной переписи населения тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. По официальным данным Всесоюзной переписи Махмуду Эйвазову в год переписи было сто пятьдесят лет. Трудовой стаж его тоже является рекордом – сто тридцать три года (по другим данным сто тридцать пять лет) По словам долгожителя «он никогда не пил, не курил и не врал». В честь долгожителя в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году была выпущена серия почтовых марок.– Позвольте, – переспросил я. – Как же так вышло, что впервые о нём узнали в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году из переписи, а марку выпустили уже в тысяча девятьсот пятьдесят шестом?– А это вы у составителей энциклопедии спросите, – закрыл книгу Попов. – При помощи генерала вам предстоит проникнуть в тайну и пронюхать, правда ли, будто почтенный Махмуд Багир оглы никогда не врал, как не врала энциклопедия.

Перед тем, как отправить меня к Эйвазову, Александр Степанович провёл со мной долгий инструктаж. Самым важным оказались сведения, почерпнутые не из энциклопедии, а из филателистических справочников. Оказалось, марка долгожителя Эйвазова – совершенно удивительная. Их, то есть, марок с изображением Эйвазова, две. Марки похожи, как две капли воды. Но на одной написано «Эйвазов Махмуд Багир оглы», а на второй «Эйвазов Мухамед Багиир оглы». Наконец, очередь дошла до Большого филателистического словаря. В статье говорилось, что в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году вышла рядовая марка с текстом «148-ми летний колхозник Эйвазов Мухамед Багир оглы». Когда марка уже вышла из типографии, сообщили об ошибке. Долгожителя зовут Махмудом, а не Мухамедом. Как быть? Решили неверную марку изъять, а выпустить новую с текстом «148 летний колхозник Эйвазов Махмуд Багир оглы». Так и без того знаменитый Эйвазов стал самым знаменитым азербайджанцем среди филателистов. Вот только марка с Мухамедом теперь в нашем альбоме на другой странице, вместе с марками «Московское метро» и «Столицы Союзных республик». Выходит, Мухамед далеко пошёл, живёт в столице и не показывается у нас.

План Александр Степанович разработал следующий. Меня выдают за друга московского Мухамеда и уговаривают поселить в доме– Эйвазов же заговорщик? – переспросил я. – Как же мне к нему в дом идти? – Не думаю, что он с ними, – чуть приподнял плечи Попов. – Слишком уж стар для заговора.Я посмотрел на Попова. Тот отвел глаза.– Придется рискнуть. У нас нет другого способа проникнуть в банду, Алексей Максимович.Решили старику Эйвазову хорошо заплатит, а начнёт упираться – придётся разговаривать с Май-Маевским, чтобы внедрил меня в организацию, или «банду», как зовёт её Попов. Я веду себя скрытно, ничем не выдаю себя, наблюдаю за стариком и членами террористической группы, особенно за Чан Кай Ши. Будет возможность записать – записываю, но лучше запоминать и сообщать при случае Попову устно. Александр Степанович снимет жильё по-соседству.Мы расстались с Поповым уже за полночь. Попов спал крепко – его характер мне прекрасно знаком. Сам я всё ворочался в постели и обдумывал предстоящее испытание. В моих снах, давно обратил я внимание, всё складывается много хуже, чем в действительности. Уснуть удалось только под утро.Наскоро позавтракав, мы отправились в путь. Марка со стариком была совсем близко. Сколько раз я проходил мимо неё, не обращая внимания. Теперь доведётся познакомиться поближе. Вот и рамка, секунда – и… мы в Азербайджане. Талышский район, высокогорье.Май-Маевский в своих показаниях, которые я предварительно проштудировал, отметил, что Эйвазов неважно слышит. Мы подошли к дому, поднялись по ступенькам и постучали. Долго никто не открывал.– Глухой дед, – сказал мне Попов. – Бейте в дверь сильнее!Наконец вышел Эйвазов. Александр Степанович начал было разговаривать с ним на повышенных тонах, стоя на крыльце, поскольку в дом нас не звали.– Салям алейкум.– Валейкум ассалям, почтенный, – поклонился Попов. – Мы от вашего родственника Мухамеда. Вот, я и вместе со мной его московский друг, Горький. Товарищ Горький.– Рот Фронт, – показал я правую руку. – Нельзя ли у вас снять комнату?Дед с удивлением смотрел на нас и лишь качал головой. Пускать нас на порог он не хотел и загородил дверь.Мы собрались уходить. Попов, которому надоел весь этот спектакль, спустился в сад первым и направился к забору. Я семенил следом.– Пойдёмте разыскивать Май-Маевского, – буркнул Попов.Как вдруг Эйвазов выбежал вслед за нами и, потрясая кулаками, злобно что-то прокричал и скрылся в саду.– Полюбуйтесь, это ваш «рот фронт» так подействовал, – Александр Степанович кивнул на сад.– Я неправильно себя вёл? – не понял я.– Если бы правильно, чего б он так взъярился? Недооценили мы старика. Не с той стороны зашли. Диспозиция наша проигрышная, сказал бы ваш друг Май-Маевский.К счастью, не успели мы подойти к калитке, как к нам вышла в обтёртой и заношенной одёжке старушка. С головы до пят она была одета в чёрное. Она очень бойко изъяснялась по-русски. Старушка принялась размахивать руками и что-то показывать, и впоследствии оказалась семидесятилетней внучкой долгожителя. Внучка жила с дедушкой в одном доме. Попов объяснял ей, кто мы такие и зачем пришли. Всё это время я стоял поодаль у калитки, прикрывая путь возможного отступления для профессора и готовясь отразить нападение коварного старика. Наконец Попов замахал рукой: нас пригласили войти.Мы сидели одни на кухне, пока внучка пошла за Махмудом Багир оглы.– Мы с вами полные идиоты, – поднял глаза к небу Попов.– Это я уже понял.– Для Эйвазова нет на свете никого, хуже его двойника. Внучка мне рассказала. Эйвазов Первый и Эйвазов Второй – каждый считает себя настоящим. Мы-то с вами могли бы и догадаться. Вначале оба Эйвазова просто ссорились. Потом Мухамед решил делать карьеру, переехал в Москву и поступил в Высшую Партийную Школу. А наш с вами Махмуд чуть не сел в лагерь. Очень редко они встречаются в альбоме. Можете себе представить эти встречи. Внучка весьма красочно их описала: «Старый маразматик, – кричит на брата москвич Мухамед, – посмотри вокруг, не смеши виноградные косточки! На дворе 1956-й год. Много ли проку в упрямстве, горный козёл?» «Заткнись, вонючий сапог, – отвечает Махмуд, – Аллах велик, хотя излишне терпелив. Убирайся в свою Москву, коровья лепёшка». Уже очень давно Мухамед не появлялся в родном селе. Поговаривают, что он метит на место секретаря местного ЦК. И тут мы с вами сваливаемся на голову – якобы «друзья» Мухамеда.Наконец внучка опять объявилась. Вместе с ней пришёл дед. Глядел он из-под шапки по-прежнему недобро, левая рука перебирала чёрные косточки, нанизанные на нитку.– Дедушка думал, вы от безбожника пришли. Выселять станете, – объяснила старушка-внучка, разговаривая так быстро, что мне едва удавалось разбирать пояснения. – Дедушку три раза хотели выселить: во время русско-персидской войны 1828-го года, при большевиках в 1926 и последний раз в 1937-м.– Мы собственно не совсем от московского Мухамеда, а сами по себе, – принялся оправдываться Попов.При упоминании Москвы лицо деда едва дёрнулось. Тут я решил вступить в дело.– Вы за советскую власть или против?– А она мене надо, твоя власть? – хрипло сказал Эйвазов. – Я сам себе хозяин.– Полностью вас поддерживаем, – поспешил мне на помощь Попов. – Нам надо помочь нашим друзьям– генералам, которые ходят на собрание к Чингисхану, дабы поскорее разогнать нынешнее правительство.– Так бы и говорили. Я могу отвести, – кивнул Эйвазов. – Сколько заплатишь, почтенный?– Вот это другой разговор, – обрадовался Александр Степанович. – Какую валюту предпочитают в Азербайджане?Когда же Эйвазову сообщили, что его посетил Александр Степанович Попов, великий инженер, тот с уважением закивал головой.– Может русский инженер починить нам вот эту вещь? – спросил старик Махмуд и показал на старый ламповый радиоприёмник, стоявший перед входом.Александр Степанович попросил нож, ножом раскрутил корпус, послюнявил палец и пробежал им по плате. Мой учёный друг живо нашёл поломку и пообещал сделать приёмник к вечеру. Старик продолжал смотреть недоверчиво. Он тоже послюнявил палец и провёл им по приёмнику. И решил, видимо, что его пытаются обмануть.Вечером Попов сходил домой. Вернулся и вставил новую лампу. Включили устройство, новая лама загорелось красноватым светом. Попов накрыл радио кожухом, закрутил и показал на него двумя руками, дескать, принимайте работу.Эйвазов буквально расцвёл и низко поклонился сперва Попову, потом мне, и, наконец, приёмнику. Приёмник работал, шумно вещая на непонятном мне наречии. Никаких денег за проживание с нас не взяли. Мы вдвоём остались в доме на положении почётных гостей.Дом Эйвазова оказался на удивление большим и светлым, недавно выкрашен, краска свежая. На марке его совершенно не видно. Он скрыт от глаза наблюдателя огромным початком кукурузы. Этот початок такой большой, размером с человеческую голову. Иной раз я удивляюсь художникам, изображающим на марках совершенно никому не нужные детали и оставляющие без внимания другие, во сто крат более важные, как например, увитый плющом, отремонтированный дом, и огромный сад с фруктовыми деревьями.Вид Багир оглы имеет довольно экзотический. Борода архиерейская, лопатой. Из-под густых бровей глядят сердитые глаза. Но старик выглядит гораздо моложе своих ста сорока с лишним лет. Больше ста двадцати никогда не дашь. Зимой и летом он ходит в бараньем тулупе. На голове его всегда красуется огромная мохнатая шапка, надвинутая на глаза. Её старик не снимает даже в помещении. В «Науке и Жизни» писали, что у пожилых людей мёрзнут конечности в связи с плохим кровообращением.Я отсылаю любопытных читателей к журналу «Наука и Жизнь» и филателистическим справочникам, где изображается марка. Вы старика там сразу узнаете.

Комнату нам выделили уютную. Мебель, правда, простая, если не сказать убогая. Стул, стол, тюфяк для спанья. Один мне, один – Попову. Шкап для одежды, украшенный восточной резьбой. И больше ничего. Едва мы устроились на новом месте, как Александр Степанович развил бурную деятельность.

– Буревестник, боюсь, нам не придётся долго отдыхать. Я собираюсь совершить вылазку и обследовать близлежащую местность.

– Возьмите меня с собой, – отвечал я. – Здесь прекрасный, очень чистый воздух, климат курортный. Вместе веселее.

– В таком случае одевайтесь потеплее. Это вам не Капри. Ночи в горах холодные, дело к вечеру, а мы одеты плохо. Надо бы нам испробовать местный гардероб.

– Пойду, спрошу у бабушки-внучки чего-нибудь нам из одежды, – сказал я.

Так и сделали: для нашей экспедиции я выпросил у бабки два тулупа и две бараньих шапки, какие носят местные жители.

– Ночами у вас тут в горах холодно, а пальто греет слабо. Попов и я мёрзнем. Так ли велит обычай встречать гостя великого инженера, починившего вам радио? – объявил я старухе.

Она без лишних разговоров выдала мне тулупы и шапки.

– А как же дед? Кто станет за ним следить? – спросил я, вернувшись.

– Я за ним уже наблюдал, – махнул рукой мой друг, напяливая шапку, – по-моему он весь день в делах, с мотыгой в руках в огороде. Пойдёмте, осмотрим сад и горы. Ведь где-то следует искать следы пропавших.

Едва мы оделись, вышли в сад и отошли от дома на каких-нибудь сто метров, Александр Степанович сделался задумчивым. Горная тропа вела нас наверх. Я наслаждался столь приятной прогулкой и думал о здоровье местных горцев. Ведь неслучайно именно в горах обитают долгожители. А мы, больные и несчастные дети низин, и не подозреваем, чего сами себя лишили.

Ничего необычного я по пути не приметил. По хорошей дороге мы прошли этак километров пять. Слева и справа от меня открывался чудный пейзаж: горы, покрытые бурной растительностью, кустами можжевельника и кизила. Но вот дорога вывела нас на открытый участок.

Я увидал, как вдалеке на соседней горе зажглись несколько огней. Несомненно, там горели костры, и, больше из праздного любопытства, я спросил моего спутника, что он об этом думает.

– Не знаю, – пожал плечами Попов. – Пастухи, быть может.

Как вдруг впереди себя мы обнаружили маленькую фигурку, направлявшуюся в ту же сторону. На спине идущего висела огромная корзина для сбора винограда. Мы окликнули человека, но тот шёл, не оборачиваясь. И, как мне показалось, даже прибавил шагу. Тогда мы чуть поотстали, стараясь передвигаться перебежками, чтобы не упустить силуэт путника из виду, но из этого ничего не вышло: человек исчез в густых зарослях.

Наконец, мы поравнялись с ржавой пустой бочкой. Для порядка я заглянул внутрь.

– А-а! – крикнул я.

Бочка не отвечала. В ней не было никого. Плотная стена растительности по краям дороги скрыла от нас ушедшего.

Пошли дальше. У дороги показался небольшой каменный сарай. Рядом с сараем лежали в беспорядке сваленные кучей лопаты, грабли и прочие мотыги, названия которых мне неизвестны. Я хотел было пройти дальше, дело близилось к вечеру, а нам следовало успеть обследовать окрестности. Александр Степанович же остановился и принялся разглядывать инструмент.

– Вы лопат никогда не видали? – не удержался я.

Попов не обратил на моё замечание внимания, склонился ниже, сев на корточки. Потом принялся разглядывать тропинку. Солнце к тому времени уже спряталось за горами.

– Поглядите сюда, Буревестник, – показал пальцем Попов.

– Садовый инвентарь. Обыкновенная железяка, – иронически ответил я.

Попов поднялся во весь рост и отступил на несколько шагов. Потом решительно направился назад.

– Что всё это значит? – не выдержал я. Но спорить было поздно, потому как я уже бежал следом.

Вместо ответа Александр Степанович подошёл к той самой ржавой металлической бочке и показал мне рукой: – Вам не кажется странным, Буревестник, что поверхность бочки, стоящей под деревом, совершенно суха, в то время как лежащие на солнце в трёхстах метрах отсюда мотыги и лопаты сплошь покрыты каплями воды?

– Солнца нет, – начал я.

– Только что солнце было, – прервал меня Попов нетерпеливо.

– Может, лопаты обрызгали при поливе, – сказал я первое, что пришло на ум.

– Кто здесь станет поливать? Как бы не так, – качал головой Попов. – Это роса.

Ах, если бы я знал в ту минуту, сколь важное наблюдение сделал в ту минуту мой друг, клянусь, я бы не вёл себя столь легкомысленно!

– Какая, право, разница, роса или дождь? – пожал я плечами.

– Пока и я не понимаю, – пробормотал великий инженер.

Я начал подумывать, что человека с корзиной следует выбросить из головы, как вдруг кусты кончились. Перед нами лежала высокая гора, у ее подножия возился таинственный незнакомец.

Александр Степанович сделал мне знак рукой – мы притихли. Вдали, метрах в трёхстах, возле кустов можжевельника сидел на коленях тот самый человек. Я пригляделся и в вечерних сумерках узнал старика Эйвазова! Он снял со спины тяжёлую ношу. Зачем-то наклонился над камнем, будто рассматривал его внимательно. Вскоре он встал на ноги, прицепил к спине корзину и скрылся в зарослях.

– Пошёл назад, – показал мне рукой Александр Степанович. – Давайте, пока совсем не стемнело, поглядим, что он сюда принёс.

Вдвоём, стараясь не шуметь, мы выбрались из своего укрытия и подошли к тому месту, где только что стояла на земле корзина старика Махмуда. На примятой траве остался её след. Но содержимого корзины след простыл! Александр Степанович и я принялись рассматривать странный камень.

– Глядите, – показал мне Попов. – Похоже, он приносил сюда еду.

В руке Александра Степановича лежало несколько поднятых с земли виноградин.

– Куда же он подевал остальное? – спросил я.

– Я думаю о том же.

– Как вы полагаете, Эйвазов нас не заметил? – добавил я шёпотом.

– Думаю, нет, – ответил Попов, но лучше нам уйти подобру-поздорову.

– Он кормит бандитов? И они уже незаметно унесли еду?

– Кого-то он снабжает. Я тоже склоняюсь к этой мысли. Пока мы возились возле бочки, он успел передать содержимое корзины.

– Допросим старика! – закричал я.

– Ежели Эйвазов сам и не сознается, он без всяких слов выведет нас на таинственных преступников, – ответил Александр Степанович и показал мне жестом, что пора идти.

– Ну, я доберусь до этой шайки, – пообещал я на прощанье.

Мы двинулись в обратный путь, вновь поравнялись с сараем и инструментом. На сей раз прошли сарай и бочку без приключений. Сумерки стремительно сгущались. Я едва-едва брёл в кромешном мраке, боясь споткнуться и упасть. То же было с Поповым. Он осторожно вглядывался в темнеющее небо. Мы брели, еле разбирая дорогу.

Я остановился и поднял кверху указательный палец. Мне показалось, сбоку раздались какие-то отдалённые голоса. Мы стояли, не зная, что предпринять.

Любопытство и азарт боролись в душе каждого из нас с осторожностью и нежеланием ненужного риска.

– Надо поглядеть, что там, – одними губами сказал Попов. – Возможно, мы найдём пропавших сегодня же.

Многим из нас известно это чувство: сердце стучит быстрее, во всём теле ощущаешь лёгкое возбуждение от предвкушения опасности. Лёгкий ветерок ещё более усиливает дрожь во всех членах, щекочет нервы.

Вдруг прямо впереди пробежала тень и исчезла. Мы переглянулись. Дорога осветилась ровным светом. Первой моей мыслью была мысль о вооружённых финскими ножами бандитах. Я бросился в сторону, к можжевеловым кустам. Попов кинулся в противоположную сторону и затих. Так прошло минуты две, показавшиеся вечностью. Ничего и никого. Тут я заметил прямо перед собой тёмную фигуру и зажмурился.

– Вставайте, друг мой, – произнесла фигура голосом Попова, показывая на небо.

Я поглядел, куда показывает Попов и увидел огромную, выбравшуюся из горной расселины луну. Луна выглядывала из-за крон деревьев и освещала дорогу, словно автомобильная фара. С перепугу я шарахнулся от собственной тени и сидел в кустах, испугавшись спутницы одиноких ночных пешеходов. Но потом со смехом вылез и отряхнул с тулупа колючки. Настроение и у меня, и у Александра Степановича поднялось.

– Не ожидал от вас такой молодой прыти, Буревестник, – смеялся мой спутник.

– Кажется, и вы весьма ловко спрятались в кустах, профессор? – иронически заметил я.

Попов лишь развёл руками. При свете идти стало легче, но тропинка стала совсем узкой и уходила прямиком вверх. Но внезапно мне снова показалось, что я различаю вдали приглушённые крики или пение.

С величайшей осторожностью, поминутно оглядываясь и останавливаясь, мы принялись подниматься вверх по склону. Теперь мы двигались, боясь неловким движением вызвать ненужный шум. Я шёл впереди, Попов чуть поотстал.

Наконец, из-за листвы открылась поляна. Странное зрелище предстало перед моими глазами. На поляне горел огромный костёр. Может, костров было и больше, но я различил в первую минуту один. Вокруг бивачного огня сидели спиной к нам два или три человека. Один из сидящих встал и принялся бить в бубен… Потом он остановился и показал пальцем в нашу сторону. Сидящие обернулись и встали. Надо было немедленно уходить.

Я повернул голову в ту сторону, где должен был стоять Попов.

– Александр Степанович, – позвал я, и, к своему ужасу, никого рядом не разглядел.

Лёгкий шорох в кустах сразу привлёк моё внимание, однако же слишком я был испуган. Я повернул голову в ту сторону, откуда послышался шелест веток, и встретился лицом к лицу с дикарём! Улыбаясь своей усатой, вымазанной грязью или краской рожей, жуткого вида создание стояло метров в пяти и глядело мне в глаза. Рыжеватые отблески ночного костра пробежали по мерзкой физиономии, а узкие глазки хищно блеснули. Сердце моё похолодело от ужаса.

В других обстоятельствах ваш покорный слуга несомненно вступил бы с незнакомцем в борьбу. Мысленно я не раз представлял себе, как одним прыжком валю наземь противника и овладеваю инициативой. Но в ту секунду, сам не могу понять почему, тело оцепенело, а мужество оставило меня. Не помня себя от страха, я заорал и бросился вниз. Напоследок меня наградили словно бы лёгким подзатыльником. Да так, что шапка слетела с меня и улетела далеко вперёд. Ноги сами понесли вперёд. Я случайно наступил на шапку, подхватил ее и, не чуя ног под собой, бросился наутёк. Несколько раз я чуть не разбил себе голову о камни, можжевельник цеплялся за пальто невидимыми руками, камни летели в разные стороны, ступни разъезжались. Колючие ветки, которых я больше не замечал, расцарапали всё лицо. Один раз я зацепился за сук, дёрнул. Карман с треском оторвался. Я даже не задумывался, где остался Попов. И, выбравшись на ровную дорогу, очумело бросился к дому.

Прибежав, как загнанная лошадь, я первым делом в дикой спешке закрыл все двери, запоры и ставни, отдышался и бросился на тюфяк, готовый к любым новым испытаниям. Меня всего трясло, по спине катился пот, каждый шорох казался подозрительным. Только под утро мне всё же удалось забыться сном. Но едва я продрал глаза, как увиденное мной ночью всплыло в моей памяти. Одно очень странное обстоятельство поразило меня. В спешке, придя ночью домой, я швырнул тулуп и шапку прямо на пол. Когда же утром, при слабом солнечном свете, взялся я за папаху, то обнаружил, что кто-то проткнул её небольшой палочкой с металлическим наконечником. Я стоял с папахой в руках, не имея сил сойти с места, и прислушивался. И вот за дверью раздались шаги. Затем осторожно постучали. Ко мне! Я затаился и перестал дышать, приготовившись к самому худшему, но голос, на моё счастье, произнёс: – Не бойтесь, Буревестник. Свои.

Стоит ли рассказывать, что с души у меня свалился камень. Со слезами на глазах я отпер засовы и обнял Александра Степановича.

– Вы живы! Какое счастье! – только и мог я вымолвить.

– Ба, на кого вы похожи! – отпрянул в сторону Попов. – Кто вас так отделал?

Выслушав мой сбивчивый рассказ, профессор лишь молча качал головой.

– Не знаю, как мы потеряли друг друга. Хотя в темноте, на незнакомом месте это неудивительно. Я увидел, как вы бросились с горы вниз, вернее, услышал. И тоже поспешил ретироваться. Думаю, огнепоклонники каким-то образом связаны с похищенным Колчаком.

– Едва избежал смерти. Поглядите, как ловко они проткнули мне шапку, – показал я свой головной убор. – Никаких сомнений, Эйвазов – сообщник похитителей.

– Здесь я не так уверен, как вы, Буревестник. Быть может, дед лишь снабжает их провизией, – ответил Александр Степанович, рассматривая продырявленную шапку.

– Вчера ещё была целой! – невольно вырвалось у меня.

– По всей вероятности, стреляли из лука, – будто врач, крутил Попов папаху. – Стреляли, надо заметить, метко, практически в полной темноте. И какая интересная стрела: короткая, охотничья. Вы рассудили верно: неким образом и Багир оглы Эйвазов, и дикари связаны с пропавшими.

– Давайте допросим старика, – сказал я, – и силой дознаемся до правды.

– Он будет молчать, – покачал головой Попов. – Мне кажется, нам не стоит больше лезть вдвоём на гору и рисковать.

– Не зная местного броду, не стоит лезть на рожон, – кивнул я.

– Надо разузнать, что замышляют оставшиеся генералы и предотвратить. Быть может, там ещё большее зло, нежели исчезновение двоих горе-террористов. Вспомните попытку подрыва мавзолея. Боюсь, как бы они снова не занялись подобными штуками. Давайте, вы останетесь в доме и займётесь генералами, а я попробую обыскать поляну и узнать, кто там пляшет ночами.

– Будьте предельно внимательны, – напутствовал я Александра Степановича.

И вот наступил роковой день, когда должно было состояться очередное заседание. Попов на глаза генералам показываться не имел права. Приходилось рассчитывать только на свои силы и на помощь Эйвазова, которому я не доверял.

– Как мне лучше себя вести? – спросил я старика. – Вы меня познакомите с генералами? Или мне самому?

– Хочешь, уважаемый, посиди в углу. А потом я зайду и их спрошу. Захотят с тобой познакомиться, выйдешь. Не захотят – так посидишь, послушаешь.

Слова Багир-оглы показались мне разумными. Дед повёл меня в заветную комнату и показал место, где обычно собираются заговорщики. И как лучше всего незаметно подслушивать.

Эйвазов устроил над моим укрытием широкий полог из пыльного ковра, прикрывающий угол комнаты. Если полог раздвинуть, за ним вполне можно спрятаться. Я так и сделал. Устроил наблюдательный пункт. Нарядился в свой излюбленный азербайджанский костюм, длинный тулуп и простреленную местными бандитами баранью шапку. Перед собой я поставил ведро с картошкой на случай, если меня спросят, зачем я тут. Тогда я покажу рукой на картошку. Буду выдавать себя за глухого азербайджанца, который готовит суп. А если Эйвазов спросит их про меня, и они согласятся познакомиться, тогда я выйду и расскажу, что хочу вступить в их организацию. Довольный своей выдумкой, я задёрнул одеяло, уселся на заранее приготовленную скамеечку и принялся за работу, складывая очистки рядом с ведром.

Вкоре за дверью раздались голоса, и послышался стук сапог. Я занервничал. Не откроется ли моё шпионство в первую же секунду? Но нет. На моё счастье, господа генералы и не думали заглядывать в моё укрытие

Первым делом они установили стол на середину комнаты и стулья вокруг. Потом на стену повесили царский флаг, сшитый из разноцветных тряпиц и портрет Государя. Внесли самовар, тюки с едой и тарелками, поставили провизию на стол. Я различал голос Май-Маевского. Он суетился, отдавал распоряжения. Я глядел в узкую щель моего укрытия.

Генералы прикрепили рядом с флагом на стене русские лапти и большой плакат. Плакат был куском от почтовой марки, рамкой с красиво выполненной надписью «ВОЗРОЖДБНАХ РОССИХ».

Потом генералы исполнили хором «Боже, царя храни». Расселись, стали кушать. Когда насытили желудки, вновь потянуло к музыке. Спели бравую «Вперёд, дроздовцы удалые» и перешли к спорам о том, какой строй сейчас в России. Надо ли всех теперешних правителей расстрелять или лучше приговорить их к другой мере наказания.

Один генерал, кажется, Алексеев, насмерть схватился с другим генералом – кажется, с Корниловым.

И до того дошла дискуссия, что генералы чуть не подрались. Корнилов предлагал для нынешних руководителей России расстрел на месте без суда и следствия. Противник Корнилова – суд и последующую депортацию в Сибирь. Тут встал со своего места небольшого роста человечек с раскосыми глазами и смешными бровями домиком, и заявил: – Господа, если вы хотите убивать друг друга, выйдите во двор и стреляйтесь. – Если вопрос касается чести, я готов драться с кем угодно и когда угодно, – петушился Корнилов.Китаец полез под стол, достал откуда-то два пистолета и протянул их спорщикам.

– Вот вам пистолеты. На китайце была белая рубашка, галстук и серый поношенный костюм. Когда он вошёл, я принял Чингисхана за случайно оказавшегося в чужой компании председателя колхоза. Но внешнее впечатление было обманчиво. Этот колхозник держался свободно и с достоинством, говорил с генералами на равных. «Наверняка это тот китаец и есть, – мелькнуло у меня в голове. – Сам Чингисхан, про него писал Владимир Зенонович». Я сумел хорошо разглядеть Чингисхана. Когда он вошёл, на нём красовалась шляпа с полями, кои продают у нас специально для пенсионеров. Шляпу он снял и оставил на полу возле своего стула. Сам – росту среднего, широкий в кости, крепко сколоченный. Такими типами населены сейчас не только колхозы, но и книги направления соцреализма, к которому и я в своё время приложил руку.– Или вы боитесь честного поединка? – не отставал от спорщиков раскосый человечек.

Никто ему не ответил. – Так вы собираетесь драться, господа? – повторил Чингисхан свой вопрос.– Хорошо, – вдруг заявил подавленно Алексеев, глядя на Чингисхана, – я согласен с вами, пусть будет расстрел. Но только после военно-полевого суда!Корнилов неожиданно встал, энергичным пинком отшвырнул от себя стул и через стол так крепко поцеловал своего недавнего противника, что ордена на груди последнего звякнули.– Рад, что вы проявили благоразумие! – с пылом заявил Корнилов.Алексеев вытер щеку, приоткрыл рот буквой „О“, но Корнилов уже отвернулся в другую сторону.– К делу, к делу, господа! – раздался чей-то громкий возглас.Я чуть двинул скрывавшее меня одеяло, пытаясь рассмотреть, кому могли принадлежать последние слова, но из-за моего полога не вся комната была видна. Я увидел, как один из заговорщиков встал во весь рост. Кажется, Деникин.– У нас на носу новая операция. От пропавших никаких вестей. Высказываем мнения!– Произвести разведку пока нас не лишили мужских половых органов! – раздалось сбоку.Я узнал голос Владимира Зеноновича.– Володя, мы разведкой только тешимся. Третий месяц кряду не можем справиться с одиночками, с гуляющими по лесу большевиками, – закончил обладатель громкого голоса.– Да, но где же Колчак? – не унимался Деникин.Китаец поднялся со своего места и сделал знак рукой, требуя внимания. Стало тише.– Это я у вас хотел спросить, Антон Иванович. Я думал, русские генералы способны на большее. Или, может, господин Май-Маевский струсил? Тогда мне стоило с самого начала ангажировать моих людей.За столом повисло тягостное молчание. Все повернулись к Май – Маевскому.– Я вовсе не отказываюсь и готов пойти, – дрогнувшим голосом сказал Владимир Зенонович.Я увидел, что Чингисхан оживился.– Вот и хорошо, – чинно кивнул он.Тут же вскочил с места Деникин и произнёс прочувствованно:– Тогда по коням. За мужество нашего Владимира Зеноновича предлагаю выпить!– Сперва за Россию, за Россию! – раздались крики.– За Россию пьём только стоя, – важно встрял Деникин, наливая себе полную чарку.Вслед за Деникиным поднялись со стаканами в руках остальные. Молча осушили их. Крякнули, сели и снова зашумели. Потом я снова услышал голос Чингисхана.– Приступим к обсуждению детального плана. Итак, вылазка завтра, в семь вечера. Владимир Зенонович, вы получили от меня «колесо счастья»?– Да, – подтвердил Май-Маевский.– Тогда всё в порядке, – объявил китаец. – Вы появляетесь на советской марке «Станция метро Калужская» ровно в девятнадцать ноль ноль. У меня есть сведения, что возле станции будет стоять красноармеец с винтовкой с известной марки «Будь героем». Подходите к нему, достаёте ваш пистолет и пристреливаете негодяя выстрелом в сердце. А в карман убитому засуньте «колесо счастья». Пусть знают нашу организацию.– Так прямо? – захлопал глазами Май-Маевский, лицо его разом стало красным и мокрым.– Спроси его вначале что-нибудь! – крикнул Алексеев.– Что я могу спросить? – растерянно бормотал Май-Маевский.Голоса за столом зашумели.– Неважно! – крикнул кто-то.– Али скажи: «Какой ты части, какого пехотного полка?»– Лучше: «Почему не отдаёшь честь?», – предложил другой голос. – Так натуральнее.– И стреляете, – покрыл шум голосов Чан Кай Ши.– Или кляп в рот – и к нам его тащи! – заорал Деникин.Чингисхану пришлось опять успокаивать присутствующих.– Что за чушь вы мелете, Антон Иванович, – тихо произнёс он, глядя на Деникина, и узкие глаза сверкнули злобой. – Зачем нам тут красноармеец? Господин Май-Маевский, вы стреляете и уходите. В плен брать никого не надо. Вам всё понятно?– Так точно! – ответил тот.Из своего укрытия я хорошо видел Май-Маевского. Он стоял в нерешительности, явно намереваясь ещё о чём-то спросить.– Ежели он так-таки окажет сопротивление? – с тревогой заявил новоявленный террорист. – Или будет не один? На марке «Будь героем!» красноармейца обнимает мать.– С бабой не справишься? – раздались возгласы с разных сторон.За столом поднялся несусветный шум.– Тихо, тихо! – урезонивал генералов организатор в штатском костюме, – Операция заранее подготовлена. Мои люди проследят и помогут незаметно уйти.Революционные генералы притихли.– Близится час расплаты! Пусть они знают, кто такая «Возрождённая Россия», – тихо произнёс Корнилов.

И тут произошла катастрофа. Я до того увлёкся происходившим в комнате, что напрочь позабыл об осторожности. Видимо, я совершил неловкое движение, ведро картошки под моей ногой загрохотало и покатилось по полу. Вот как плохо быть неискушённым в делах шпионских! Я скоренько надвинул шапку на самые глаза, поставил ведро и уселся на своё место с невинным видом. Шаги раздались совсем близко.– Кто это такой? – отдёрнул полог Корнилов.Я вскочил со своего места, когда передо мной возникло перекошенное злое лицо и мундир, расшитый серебряной ниткой. Я стоял и молча кусал кончики усов.– А-а. Это родственник Эйвазова! – мигом нашёлся Май-Маевский, узнавший меня. – Он тут недавно. Внучка старика мне говорила.Я в тот момент не мог не обрадоваться помощи Владимира Зеноновича в драматической ситуации.– Ах, вот как! – вскрикнул Корнилов.Он встал в боксёрскую стойку, делая в мою сторону угрожающие выпады и громко смеясь. Затем дружески двинул меня кулаком по плечу так, что я чуть не рухнул на пол вслед за ведром. Видимо Корнилов хотел поприветствовать меня таким неожиданным образом. Я поддержал корниловскую шутку весёлым смехом, сощурил один глаз и ткнул энергично в ведро ножиком, как бы говоря: «По-русски не понимаю, занимаюсь исключительно картошкой».Корнилов тоже жестами указал мне на ведро, дескать, не отрывайся от работы. Я снова устроился на своём месте. Генералы рассматривали, как я чищу картофель и раскладываю на полу шкурки. Они почему-то повеселели, в мой адрес даже посыпались остроты. Из груди моей вырвался уже было вздох облегчения, как вдруг сзади ко мне подкрался Чан Кай Ши и стремительным рывком сдёрнул с моей головы шапку.– А ну-ка, посмотрим, – прошипел он мне в ухо. – Чей ты родственник?В комнате воцарилась гробовая тишина.– Шпион! – услышал я возглас Алексеева. – Кто его сюда привёл?

Чингисхан, теперь я стану называть его Чан Кай Ши, поскольку так он официально именуется в нашем альбоме, повёл себя со мной с изысканной восточной вежливостью.

– Мне придётся допросить этого человека. Заседание считаю закрытым, – заявил он своим сообщникам.

Генералы поднялись и стали расходиться. Когда все террористы удалились, меня оставили одного, предварительно заперев дверь и предупредив: – Бежать отсюда вам не удастся. Все входы и выходы заблокированы. Поэтому ведите себя скромно. Мне же надо подготовиться к приёму столь неожиданного гостя..

Вот что сказал мне организатор террактов. Я страшно нервничал, готовясь к пыткам и издевательствам. Отсутствовал Чан Кай Ши минут пятнадцать. Потом мой тюремщик снова возник из ниоткуда с чайником в руках и уселся напротив меня.

– Давайте знакомиться, – сказал он дружелюбно. – Выпейте чаю. Вы, надо полагать, Алексей Максимович Горький?

Китаец наполнил себе и мне чашки. И я стал пить и беседовать со своим противником.

– Вам про меня рассказал Владимир Зенонович?

– Нет, я вас узнал. Ваша марка мне хорошо знакома. Как, впрочем, и ваше творчество.

– Значит, до Китая докатились мои произведения?

Чан Кай Ши посмотрел на меня изучающе.

– Сдаётся мне, вы никогда не бывали на Востоке, – полуутвердительно произнёс китаец.

– Вы правы, восток – дело тонкое, а мне всё некогда. Никак не доберусь.

– Настойчиво советую. Сделаете для себя немало открытий.

– Давайте перейдём к допросу, – перебил его я. – Вы хотите усыпить мою бдительность отвлечёнными разговорами.

– Давайте перейдём, – легко согласился Чан Кай Ши. – Тем более, вы явились к нам подслушивать, а не мы к вам. Кто вас сюда подослал?

– Я сам сюда пришёл. Мне интересно было.

– Ну, хорошо.

Я решил пойти конём. В конце концов, из дома Эйвазова пропадают непонятно куда люди, в горах засели бандиты, возможные похитители, а меня допрашивает на предмет благонадёжности какой-то китаец. Я был лишь в одном твёрдо уверен: Эйвазов связан с похитителями. И решил вести свою игру.

– Знаете что, уважаемый, господин Чан Кай Ши. Мне врачи для лёгких рекомендуют чистый воздух. «Наука и Жизнь» пишет об этом в каждом номере, – соврал я. – Мне сняли жильё у Эйвазова с почтовой марки. Вот почему я тут.

– Допустим, – процедил сквозь зубы Чан Кай Ши. – Но вы за нами подслушивали.

– А что мне остаётся делать? Здесь в горах бандиты.

– Какие бандиты? – не сразу понял мой противник.

– Послушайте, – наклонился я к китайцу. – Над всеми нами нависла опасность. Мы попали в сети к преступникам. Вы не видели ночью огни на соседней горе?

– Нет. Что за огни? – тоже шёпотом спросил Чан Кай Ши. Лицо его, как мне показалось, побледнело.

– Не знаю. Но там обитают дикари. Местные, азербайджанские. Но теперь я и в этом не уверен. И дед Эйвазов связан с ними, носит к ним еду на тайную базу.

– Но он же…

– Я тоже так думал. Он вовсе не такой глухой. Я вас прошу, уходите отсюда, иначе они перебьют вас всех по одному. Я и сам тут долго оставаться не намерен.

– Да с чего вы взяли? – недоверчиво вглядывался мне в глаза руководитель террористов. – Быть может, вам померещилось?

– В меня стреляли, – ответил я.

– Когда?

– Ночью. Палочкой с наконечником, – и я показал китайцу дырку в шапке.

– Чан Кай Ши присвистнул.

– Стреляли? Это в корне меняет дело. Значит, придётся сменить дислокацию, раз за нами началась слежка, – и он протянул мне руку для рукопожатия и добавил. – Спасибо вам. Теперь я убедился в вашей искренности.

Наш разговор складывался как нельзя лучше. Последние подозрения китайца мне удалось развеять. Чан Кай Ши ходил по комнате, смотрел в окно, будто ждал чего-то. Его узкие глаза теперь смотрели благожелательно. – Ответьте теперь вы мне, – начал я осторожно, – зачем вы ведёте свою деятельность? Неужели верите, что путём терактов можно сломать существующий строй? Времена террористов-бомбистов давно прошли.– Если вы пришли сюда по своей воле и с чистым сердцем, то я, пожалуй, отвечу вам, Алексей Максимович, – согласился Чан Кай Ши, – Мы действительно идём путём вооружённого террора, как в девятнадцатом веке и начале двадцатого. Вы слышали что-либо о партии эсеров?– Слышал ли я о партии эсеров? Разумеется.– Вот вам и ответ на вопрос, можно ли терактом сменить правительство, – и китаец уронил руку ладонью на стол, будто сваливая невидимого противника.– Погодите, погодите, – принялся размышлять я. – Причём тут эсеры и нынешнее правительство?– Притом, что политика – шахматы, а комбинации – многоходовые. Вы убираете более слабые фигуры, так сказать, фигуры второго ряда, оставляя неприкрытыми фигуры более сильные. Они без прикрытия сваливаются сами или же в результате так называемых революций. Но я вам не стану объяснять всю механику.Я задумался, слегка ошарашенный. Логика в словах моего оппонента, несомненно, была.– Однако же, официальная литература, – начал было я.– Официальная историография – слепая старуха, она не видит очевидного.– Позвольте мне записать эту фразу, – сказал я, но Чан Кай Ши нахмурился и показал жестом, что он против.– Знаете, вы выглядите усталым. Мне кажется, я наговорил лишнего, а вам пора отдохнуть.– Но я проник в тайну «Возрождённой России», в тайну вашего заговора.– Думаю, что нам это уже не повредит. На старом месте мы более собираться не станем. Вы нас предупредили. За это вам спасибо. Что прикажете мне с вами теперь делать? Полагаюсь на вашу порядочность.

Мне вдруг показалось, что Чингисхану наскучило наша беседа. Он снова подошёл к окошку, что-то там рассматривал и бормотал. Потом приблизил своё лицо к моему совсем близко и, улыбнувшись, с лёгким поклоном заявил, что отпускает меня с миром. Последовавшее за этим видение мне трудно описать, настолько оно было волшебным и чарующим. Комната в один миг наполнилась приятной музыкой, окружающие предметы поплыли перед глазами. Передо мной буквально из воздуха возникла танцовщица в широких шароварах и с бубном в руке. Танцовщица кружилась, подыгрывая себе. Причём она была матерьяльна, а не соткана из флюидов воображения. Клянусь, её лёгкая одежда пару раз коснулась моего лица!– Что это? – невольно воскликнул я. – Откуда она?– Фокус, – невозмутимо ответствовал китайский предводитель. В ту же секунду танцовщица пропала. Чингизхан же отпер дверь и сделал приглашающий жест. Я вышел, китаец – следом.Первое, что я испытал, выйдя на улицу, было огромное облегчение. Свежий воздух слегка привёл меня в чувство. Размышляя об увиденном, я потерял счёт времени. Голова у меня стала тяжёлой, будто наполнилась свинцом, ноги буквально подкашивались, веки закрывались сами собою. Мне не оставалось ничего иного, как направиться в свою комнату и прилечь на тюфяк. Едва голова коснулась подушки, я провалился в глубочайший сон. Мне снились странного вида люди. У одного из них была широкая круглая физиономия, напоминавшая блюдо для фруктов. Этот негодяй грубо хватал меня за руки, пока другие завязывали мне руки и глаза. Люди Эйвазова, та самая банда с поляны окружила меня со всех сторон!Потом наступила тишина.

Сколько продолжался мой сон, я сказать не могу. Очнулся я на земле от холода и далёкого гула. И от того, что кто-то теребил меня за плечо. Спина ныла, земля казалась сырой и холодной. Из полумрака проступали серые стены. Пол и стены были каменными, что-то капало сверху, рядом на полу валялись грязные тюки с соломой. Сквозь узкое отверстие высоко в стене, до которого невозможно было добраться, пробивался свет. Я привстал, держась за затылок и сел на пол. Пахло плесенью и мышами.– Где это я? – не ожидая услышать ответа, простонал я.– В плену, – ответил мне негромкий голос. Надо мной склонился молодой человек с большим орлиным носом и умным взглядом – Раз судьба свела нас, станем держаться вместе.– Кто вы? – выдавил я из себя полушёпотом.Но в ответ молодой человек не произнёс ни слова.– Тут плохое освещение, – разглядывал я незнакомца. – Вы похожи на Керенского. Или я ошибаюсь, и такой марки не существует?Лицо моего соседа по заточению при упоминании этой фамилии дёрнулось. Но лишь слегка, он умел замечательно держаться.– Да, вы, пожалуй, правы. Чужое платье, чемодан в руке, автомобиль и американское посольство. Любой изгнанник немного похож на Керенского, кто-то больше, кто-то меньше. Позвольте представиться, Колчак Александр Васильевич, адмирал и Верховный Правитель. России.Только теперь я смог рассмотреть этого человека.

Он протянул мне ладонь. – Верховный Правитель России, которой более нет.– Алексей Максимович, – назвался я Верховному Правителю, – Более известный, как Максим Горький. Я вас разыскивал. Куда же мы попали?– Мы в каменном мешке, в пещере, откуда нет выхода. Чан Кай Ши – предатель, – ответил на мой вопрос Верховный. Голос его звучал глухо. – Мужайтесь. Боюсь, нас приговорили к смерти. И вина за вашу гибель ляжет на меня.Я посмотрел на Верховного Правителя.– Сколько же вы тут сидите? – спросил я.– Признаюсь, потерял счёт времени. Иногда оттуда сверху на верёвке спускается корзина с едой и вином, – показал на отверстие высоко в стене Колчак.– Эйвазов! – закричал я. – Вот она, тайна корзины!– Тайна корзины? – Колчак был в недоумении.– А вы, значит, пошли на задание, и местные бандиты в шапках вас поймали? – не дал я опомниться Правителю.– Вам и это известно? – растерялся Колчак, но быстро пришёл в себя.Но даже в тюрьме адмирал умел сохранять сдержанность и спокойствие.– Мне про вас многое известно, – произнёс я ехидно. – К тому же от вас я и сам пострадал.– На провокатора вы не похожи, – приблизил вплотную своё ястребиное лицо Верховный Правитель.Я моргал, но не отстранялся.– Какой из меня провокатор? Напротив, я и мой друг Попов явились сюда с тем, чтобы освободить вас!– Опять Попов, – скривился адмирал, будто откусил лимон, – Лезет, куда не следует.– Александр Степанович – наша последняя надежда, – проговорил я с достоинством.

И рассказал Колчаку всё с самого начала. Как ко мне в дом за помощью пришёл Май-Маевский, как мы отправились в дом к Попову, как Александр Степанович с моей помощью решил уничтожить организацию. И, наконец, про костры и Махмуда Эйвазова с корзиной. Потом про допрос Чингисхана. И про то, что я успел предупредить его. Про смену дислокации и про то, как меня, спящего, схватили люди. Колчак не проронил ни звука. – Значит, еду нам спускает на верёвке старик. Зачем только? – задумался адмирал. – Чингисхан предатель, это он вас отравил.– Отравил? – воскликнул я.– Усыпил сонным порошком. Благородство вас и вашего друга достойно наивысшей почести, – произнёс Верховный Правитель. – К сожалению, мы в жалком положении. Боюсь, мне не скоро удастся наградить вас за службу.– Вы не знаете Александра Степановича Попова, – сказал я. – Вот увидите, он что-нибудь придумает. Он уже начал вести наблюдение за шайкой на горе. А из пещеры никак не выбраться?– Нет, – покачал головой Колчак. Я облазил её вдоль и поперёк. Она огромна. Большая часть недоступна и там страшный холод. Мы в самом тёплом месте. Слышите?– Гудит, – ответил я.– Это гудит ветер. Туда, дальше самый настоящий ледник.– Как же вы смогли её исследовать?– У нас имеются свечи. Старик позаботился и об этом. При случае я покажу вам пещеру.– Авось, найдём выход, – произнёс я с надеждой– Боюсь, мы здесь надолго, – возразил Колчак. – Если Попов вытащит нас отсюда, не знаю, чем смогу его отблагодарить, хотя и поклялся себе не принимать от Попова никаких одолжений. А отчаиваться глупо в любой ситуации.

Мне пришлось провести в обществе Колчака не так уж мало времени. Счёт времени я не вёл. Я закусил сыром и запил сыр вином. Со свечой в руке добрых два часа ползал вслед за Колчаком по пещере. Это была его инициатива. Я и так сразу понял, что из каменного мешка нам самостоятельно не выбраться. Чем больше я общался с Верховным Правителем, тем больше он мне нравился. Сразу бросалось в глаза, что человек он был незаурядный, и не нам, простым людям, чета. А на таких людей у меня глаз намётанный.Наконец, мы решили улечься на тюфяки и поспать. Я не мог сомкнуть глаз и невольно стал свидетелем странного разговора. Колчак говорил сам с собой.Слова я еле разбирал: «В Румынии было полно войск. Если бы мы решительнее действовали, ничего не случилось бы. А если в Румынии и сейчас верные люди? Только дать сигнал. Сколько времени упущено. Попробовать расшевелить старика Маннергейма? Виноват во всём… один.»

На следующий день произошло то, что и должно было случиться. Вдруг откуда-то сбоку раздался скрип, а через секунду вдали показался свет. И исчез. Потом к нам в темноту видимо втолкнули ещё одного узника. И с грохотом железная дверь снова захлопнулась. – Кто вы? – вскрикнул я непроизвольно.– Ох, собачья самка! – послышался знакомый голос из дальнего угла.Мы зажгли фитиль и двинулись на голос. Владимир Зенонович Май-Маевский, собственной персоной оказался перед нами. Выглядел он несколько странно. Верхняя часть формы, китель и фуражка имелись в наличии, зато нижняя часть представлена была одними кальсонами и ботинками на босу ногу. Генерал стоял посреди комнатки, смахивая огромным платком с фуражки паутину и голубиный помёт. Из его рта пахло коньяком, смешанным с плохо переваренной пищей.– Вы-таки напали на красноармейца? – закричал я.– На красноармейца? – захлопал он глазами.– В метро.– В метро? Разумеется. Подождите вы с красноармейцами. О-о, кого я вижу, да тут все наши, и сам Главный!Мы обнялись.– Когда вы успели набраться? – спросил с осуждением Верховный, но не строго.– Когда успел – маленький секрет, – ответила, жеманясь, «самка».– В таком случае рассказывайте, как вы здесь оказались.– А-а, – отмахивался Май-Маевский, стараясь дышать в сторону. – Сейчас, дух переведу. Рассказывать нечего. Заехал в Петровский парк в «Яръ», посидел немного отдохнул. Времени до операции полно. Выхожу на улицу, ловлю извозчика, ору: «Давай к Киевскому»– Погодите, разве на «Киевской» было назначено? – спросил я неосторожно и тут же прикусил язык.Май-Маевский посмотрел на меня из темноты так, что я сразу прочёл во взгляде: «Не выдавай!» Как мог я отплатить неблагодарностью человеку, выгораживавшему меня перед Чингисханом?– Да, кажется, на «Киевской», – выдавил я из себя. – Вылетело из головы.– На «Киевской» в полпервого ночи, где ж ещё. Спускаюсь в подземелье метро, ежесекундно боясь оступиться в кромешном мраке. Лестница предательски уходит из-под ног, буквально едет. Захожу на станции в лакейскую, бросаю епанчу вестовому…– Лакейская зовется вестибюлем, – попытался я спасти Май-Маевского, – а вестовой – дежурным по станции.Владимир Зенонович кивнул с облегчением.– Вестибюли – жуткое место. Этот ваш вестовой – …И он назвал слово, которое советский писатель не может заменить, не уронив своего достоинства перед Отечеством.– Да, в метро тесно, – поддерживал я беседу.– Толчея, как на Хитровке. Останавливаю подземную пролётку на электрическом ходу. И сразу вижу: он! С марки «Будь героем». «Братец, – говорю ему, – где ж твоя трёхлинейка, где котелок и скатка?

Врал он самозабвенно, но Колчак слушал серьёзно. Видимо, после возвращения из ссылки в альбоме ещё плохо ориентировался и совершенно не знал марки московского метрополитена. – Вы с ним заговорили?Красноречие Владимира Зеноновича разом иссякло. Он засопел и съёжился.«Теперь ему конец, – пронеслось в моём мозгу, – его вранье в следующую минуту несомненно откроется». Однако не тут-то было.– Разумеется! – радостно выкрикнул новоиспеченный барон Май-Мюнхгаузен и ударил для наглядности себя в грудь, – Достаю припасённый коньяк, угощаю им «героя» и себя. До этого момента всё складывается хорошо.Дальше Май-Маевский строчил, как пулемёт.– «Братец, говорю, почему у тебя хомут рассупонен, в грязи, подбрюшник рваный, шлея болтается?» Потом по русскому обычаю бутылкой бью извозчика по затылку, отнимаю винтовку и сбрасываю его с облучка вслед за котелком и скаткой.– Ну? – поторопил адмирал.– Гоню в потёмках вдоль по Киевской, по Тверской-Ямской. Фонари. Электричество. Мимо встречные пролётки. Ветер свистит в ушах. «Эй, залетные!»– Дальше! Дальше!– Дальше больше, – перевёл дух Владимир Зенонович, вытирая пот. – Слышу крики со всех сторон: «Стой, стой!» Загрохотали выстрелы. Над головой фонарь – вдребезги, стеклом всего обсыпало. С облучка пытаюсь стрелять…– Эх, пулемёт бы! – тоскливо тянул адмирал.– Только на станцию вылетел, сразу окружили. Вижу, со всех углов лезут с красными повязками.– Красные в метро, – не скрывал Верховный раздражения. – Много их?– Полная зала. Не русские, а какие-то узкоглазые уличные девки.– Дружинники! – снова встрял я.– Разношёрстная такая дружина, – кивнул Май-Маевский. – «Ваши документы, пройдёмте в отделение». Решаю открыть беглый огонь из винтовки. В винтовке, как назло, ни единого патрона!– Проклятье! – взревел адмирал Колчак. – И это называется боевая операция? У вас всё?– Всё, – развёл руками Май-Маевский. – Составили протокол за нахождение в пролётке в нетрезвом виде. Завязали, уличные девки, руки, глаза, потом украли штаны и – сюда. Как говорится, честь имею!– Какая честь? Потеря штанов приравнивается в боевых условиях к спуску флага! Вам ясно? – рявкнул Правитель.– Так точно, Ваше Превосходительство, – стоя по струнке и слегка покачиваясь, отрапортовал Владимир Зенонович.– Нет, только подумать! Этот Чингисхан – хитрая лиса. Подослать китайцев, переодетых дружинниками! – Колчак глухо ударил кулаком по стене и отвернулся от нас.– Так точно, – щёлкнул невидимыми каблуками Май-Маевский. – Мы его за своего держали, думали китаёза полезная, ничего никому не разболтает. А он уличная девка оказался. А вас, простите, как им ветром сюда занесло?Но Колчак лишь отмахнулся. Дескать, даже рассказывать противно. Я же не утаил известие о том, как был схвачен прямо в доме старика во сне.

Для себя я решил, что где бы ни поймали Май-Маевского на самом деле, это тоже дело рук Чингисхана. Скорее всего, подумал я, генерал ни в какое метро не ходил, а его прямо из «Яра», пьяного, сюда и приволокли. – Теперь нас трое, – высказался Александр Васильевич. – А это уже сила. Плюс Попов, готовящий наше освобождение снаружи. Не станем терять времени. Думаю в нашем положении, вполне возможно бежать или хотя бы оказать сопротивление тюремщикам.– Каким образом мы станем оказывать сопротивление тюремщикам? – не понял я.– Либо активным – пытаться с ними вступить в открытый бой. К сожалению, этой возможности мы лишены. Либо пассивным – например, отказываясь принимать китайскую пищу, – объяснил Александр Васильевич.У меня сразу стало спокойнее на душе от мужественных слов адмирала. Май– Маевский, наоборот, глубоко вздохнул и заметно погрустнел.– Владимир Зенонович, – прервал тишину Правитель России. – Предвосхищая ваши вопросы, Владимир Зенонович, скажу следующее. Открывшись Попову, человеку военного ведомства, вы поступили единственно верно, в данной ситуации в отличие от предыдущей, не посрамили честь офицера.Май-Маевский ещё раз шумно вздохнул и тихо произнёс:– Благодарю, Ваше Превосходительство. А то у меня, знаете, на сердце кошки скребут.– Полноте, в наших рядах предатель, а когда вы приготовились стрелять, у красных был явный перевес в живой силе, – ответил Его Превосходительство примирительно. – Запомните на будущее, терять флаг, равно и форму, непозволительно ни при каких обстоятельствах.Было понятно, что Правитель ничего не заподозрил в выдуманной истории.– Итак, Владимир Зенонович, – продолжал Колчак. – Подведём итог. Вы дрались до последнего патрона, но сдались превосходящим силам противника. Отделаетесь служебным взысканием за невыполнение задания и утерю брюк.

– Всё хорошо, что хорошо кончается, – заключил я.

Но Колчак сделал мне внушение.

– Попрошу гражданских не вмешиваться, когда между военными идёт разбор операции!

Май-Маевский совсем повеселел и воспрял духом. Пот, катившийся с его лба, он, уже спокойнее и не стесняясь, вытирал рукавом и фуражкой. Он подошел ко мне. – Уф, – раздалось тяжёлое дыхание у меня над ухом. – Пронесло, кажется. Думал, конец.Мы обменялись рукопожатиями. Я отошел к Верховному и задал вопрос, мучивший меня всё время. Фразу свою я несколько раз прокрутил в голове, прежде чем её произнести.– Скажите, Александр Васильевич, – мне показалось, он не ответит. – Александр Васильевич, неужели вы полагаете, путём нападения на красноармейцев и взрывом мавзолея можно изменить государственное устройство?Адмирал на моё удивление ответил:– Понимаю вас. Но надо же с чего-то начинать. А у нас и оружия-то нет. Вот и охотимся пока за одиночками. Когда наберём винтовок и пулеметов, пойдём дальше – наносить максимум вреда антинародному и безбожному государству, в котором мы живём.– Но и заграницей хватает безбожников и буржуев. Наносить тогда следует и загранице вред, правильно я понимаю? – наивно осведомился я.– Мы патриоты России, а не заграницы! – глядя на меня сверху вниз, отозвался адмирал.Ответ Верховного Правителя меня, признаюсь, несколько обескуражил.

Тут Автору хочется прервать дневник Алексея Максимовича. Автор с тревогой и надеждой долгие годы вглядывался в лица людей, изображённых на почтовых миниатюрах с «русской страницы». И теперь спешит поделиться опытом занятий физиогномикой. Среди знакомых ему лиц он различает людей истинно благородных, людей науки и долга. Есть и другие. С серии «Золотого стандарта» на вас глядят рабочие, колхозницы и солдаты. Там открытые русские лица, в которых нет лукавства, а за строгостью скрыто прямодушие и чуть-чуть наивности. Оставшиеся же на русских страницах смотрят немного устало и печально. И чего совсем не найти – романтиков и одиночек, готовых приносить себя в жертву идее. Именно того, о чём говорил Колчак, Автор не наблюдает. На страницах с русскими марками вообще очень немного свежих юных лиц. А ведь революции делают люди молодые. Зато старых болтунов в альбоме – хоть отбавляй.Впрочем, не стоит слишком уж серьёзно воспринимать мнение Автора. Вернёмся к прерванному повествованию.

Прошло дня два. Время текло медленно. Китайцы кормили нас жиденькой похлёбкой. Ставили на полу миски и захлопывали дверь сию же секунду. Колчак от приёма китайской пищи отказался, довольствуясь сыром и вином корзины Эйвазова. Поэтому мы с Май-Маевским получали двойные порции.

На второй день после ужина ко мне подошёл адмирал. Подошёл он вплотную. Лицо его осунулось, глаза горели нездоровым огнём голодного человека.

– Господин Горький, – сказал он торжественно. – У нас к вам предложение.

– Я вас слушаю.

– Вступайте в наши ряды.

– Куда? – не сразу понял я.

– В «Возрождённую Россию». Я посоветовался с боевым товарищем, – показал головой Колчак на Май-Маевского. – Он поддержал. Владимир Зенонович рекомендацию вам даст. Я самолично напишу поручительство.

Я до того растерялся, что не знал, как и ответить.

Сказать по совести, меня в последнее время интересовала криминалистика и всякие преступления.

– Скажите, можно в будущем правительстве получить место шефа полиции? – спросил я.

Хотел продолжать, но Правитель прервал меня на полуслове:

– Победим, тогда видно будет.

– А как же Попов? – снова задал я вопрос.

– Попова беру на себя, – сразу нашёлся Май-Маевский. – Уверен, и он не откажется, если мы с Алексеем Максимовичем вместе поднажмём.

Я представил себе Попова. Сомнение в уверенности Май-Маевского закралось в моё сердце.

– И вы, и ваш приятель Попов слишком много знаете, – заявил адмирал.

В доказательство слов Колчака Владимир Зенонович два раза с силой провел себе ребром ладони по шее.

От меня хотели мгновенного ответа, который я не собирался им давать.

– Мне надо подумать, – отвертелся я. – И скажите, кстати, почему на плакате, который висит в доме Эйвазова, стоит «Возрождбннах Россих»? Неужели нельзя было написать правильно? Я спрашиваю исключительно как литератор.

– Когда столько лет живёшь с этим, невольно свыкаешься, – ответил адмирал. – К чему условности? И потом сколько уже было всяких организаций и названий, и где они все? Так что думайте скорее.

Внезапно со скрежетом отворилась дверь нашей темницы. В глаза ударил свет.

На вошедших были длинные тулупы, подпоясанные разноцветными поясами и широкими кушаками цветов от бордово-красных до лимонных. Нам связали руки за спиной и вывели на двор. Вечернее солнце совсем уже почти село, но и без всякого солнца нам приходилось поминутно щуриться. Я разглядывал своих спутников. Май-Маевский, страдавший одышкой, представлял собой тяжёлое зрелище. Китель висел какими-то жалкими клоками, плечи упали, живот сдулся, кальсоны тоже. Лучше всех смотрелся Александр Васильевич. Глаза его горели, самообладания он не терял. Не будь его руки связаны, он, вне всякого сомнения, набросился бы на наших мучителей.

– Давайте прощаться. Боюсь, потом не успеем, – чётко выговаривая каждое слово, произнёс Верховный. – Только без театральных эффектов.

Видимо, разум несчастного Май-Маевского помутился. Он повернул ко мне дикий взгляд и произнес.

– Отговорила роща золотая… Грязные собачьи самки! …

Мы стояли в оцепенении. Слёзы невольно покатились из моих глаз. Я вспомнил Попова. Ах, зачем мы только ввязались в эту авантюру!

– Похоже, нас поведут на шаманскую церемонию, – сказал адмирал.

Люди в остроконечных шапках и бараньих тулупах молчали. Цветные кушаки их развевались на ветру, сплющенные гнусные лица не изображали никакого чувства. Ни злорадства, ни ярости – ничего! Я невольно сглотнул и отвернулся.

Вдруг на приличном расстоянии мы увидели прохаживающегося в тени медленным шагом Чингисхана. Главный террорист стоял в полумраке за деревьями и улыбался, глядя в нашу сторону с видом победителя.

«Вот он, предатель – мелькнуло в моей голове, – Напоивший меня сонным напитком и бросивший в тюрьму». К сожалению, прозрение наступает слишком поздно.

– Ехидна! – крикнул Май-Маевский китайцу. – Женщина недостойного поведения! Содомит!

Май-Маевский так и сыпал разного рода ругательствами. Он впал в странное исступление. Пенсне повисло на цепочке, упав с носа. Неумолимо приближалась развязка.

Потом Колчак и Май-Маевский запели «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», а я заплакал. Но не от слабости, а единственно от того, что последняя в моей жизни песня была замечательная. Слёз я не стеснялся. «Скорее бы уже это закончилось», – думал я.

Дикари, одетые кто во что горазд: кто в длинный халат, кто в шубу и шапку, кто в короткую рубаху, отошли в разные стороны.

Но не успели они сделать и пяти шагов, как вдруг поляна наполнилась людьми, криками. Китайцы забегали, будто ошпаренные кипятком тараканы, бросились от нас врассыпную, но никто не проронил ни звука.

Что это, что это было? Произошедшее слишком захватило, а ум отказывался воспринимать увиденное.

Тут на поляну с громким лаем выкатился пес. Это был поповский Цербер! Цербер бросился к нам, взвизгнул и с громким лаем стал кидаться мне на грудь! И тогда мы увидели, как из зарослей на поляну вышли люди в форме красноармейцев с винтовками. Наши мучители, разумеется, в ту же секунду оказались связанными. Чингисхан же, как кошка, проскочил через оцепление, в мгновение ока оказался в седле, лошадь его проскакала через ряды опешивших от неожиданности людей, и он выскочил на ту самую дорогу, по которой мы шли с Поповым в первый наш день пребывания в этих местах.

«Уйдёт! Уйдёт!» – раздались крики со всех сторон. И тогда красноармеец с марки «Будь героем!», тот самый, не убитый, на счастье, Май-Маевским, вскинул винтовку и прицелился.

Раздался выстрел. Все в ужасе глядели на лошадь и удалявшегося седока.

В тот момент я подумал, что красноармеец не попал. Лошадь продолжала нестись, но седок едва накренился в седле. Он кренился всё более, пока тело его не начало волочиться по земле.

Одна его нога оставалась в стремени. Потом лошадь скрылась из глаз. Роли поменялись местами. Китайцев взяли под охрану, их предводитель был убит или ранен, мы, напротив – освобождены. Колчак посмотрел на Май-Маевского удивлённо.– Ваш красноармеец, кажется, только что произвёл выстрел?– Так ведь попал! – ликующе вскричал Май-Маевский.– В отличие от вас, сударь, – с горькой усмешкой отвечал адмирал.Кем же был наш таинственный и грозный спаситель? Внезапно я увидел идущего по краю поляны Попова и понял, что без него здесь не обошлось. Попов тоже посмотрел в мою сторону и вдруг побежал к нам, размахивая какой-то белой тряпицей и что-то крича. Голоса его я уже не слышал.

– …и когда я увидел росу на металле, меня осенила догадка, – заканчивал своё объяснение Александр Степанович. – Под камнем, куда спускал на верёвке Эйвазов корзину, должна была находиться полость. Гигантский подземный холодильник! Такое явление случается, когда внутри горы постоянно циркулирует воздушный поток.

– Сила Лоренца! – вскричал я.

Попов поглядел строго:

– Не сыпьте терминами, в которых не разбираетесь, Буревестник. Ну, что же вы опять чепуху несете!

Лицо моего друга смотрело нестрого, скорее сочувственно. Я же и впрямь плохо соображал.

– Благородный старик Эйвазов вас кормил… – укорил Попов. – Вы же его подвели, рассказав Чингисхану про его хождения с корзиной в горы. К счастью, старик не робкого десятка и угроз не испугался.

– Иногда мы резко о нём отзывались, но кто же знал? – потирал я затекшие запястья.

– Благородство и жизнь по справедливости – это ли не настоящий рецепт долголетия! – воскликнул Попов.

– Ваша правда, Александр Степанович. Но как вы устроили поимку бандитов?

– Самое тяжелое было угадать момент, когда вас станут выводить, чтобы взять бандитов с поличным. Признаюсь, без помощи старика Эйвазова мне бы вас было не найти, – признал Попов.

– Эйвазова я, чего греха таить, держал за преступника. Но как вам удалось напасть на след китайцев? – спросил я, возвращаясь к произошедшему только что с нами.

– Эйвазов, – отвечал Попов, – привёл меня к хорошо замаскированному и ничем не примечательному входу в пещеру, который охраняли “длинные тулупы”. Что ваше похищение организовал Чингисхан, я сразу понял. И поэтому я установил слежку за ним.

Повествование произвело на меня сильное впечатление. Теперь я спешил поделиться своими впечатлениями и наблюдениями, давал отчёт своей работе. Наконец, и я замолк.

– Всё хорошо, что хорошо кончается, – вторично в течение этого дня произнёс я, направляясь на кухню за чаем.

Профессор о чём-то размышлял. Я решился нарушить неловкое молчание.

– Никогда не думал, что в нашем альбоме так много развелось террористов.

– Вас похитили вовсе не местные талыши-азербайджанцы, Алексей Максимович. Чингисхан совсем не тот, за кого себя выдаёт.

– Тогда я ничего не понимаю, – не дойдя до кухни, я плюхнулся обратно в кресло с широко открытыми глазами.

– Китайские дикари – вовсе не китайцы.

– Но лица бандитов китайские! – закричал я

– И вас, дорогой Буревестник, и ваших генералов подвело одно. У нас, в России власть предержащие, да, чего греха таить, и простые люди, совершенно незнакомы с собственным народом. Чан Кай Ши на самом деле – глава Тувинской Народной Республики Сат Чурмит-Дажи. Его репрессировали в 1937-м, но на одной тувинской марке его изображение осталось.

– Так он не китаец! – воскликнул я.

– Я пытаюсь вам это втолковать уже битых четверть часа! Как вы думаете, откуда на страницах с русскими марками, взяться Чан Кай Ши, если у нас отродясь не бывало марок Поднебесной?

Мне ничего не оставалось, как пожать плечами.

– Да мало ли кто у нас тут шляется?

– Вот именно! Мало ли, кто. Боюсь, страна окончательно развалится, покуда Верховный Правитель России и его генералы принимают тувинцев за китайцев!

– Верховный Правитель России – не правительство страны. И причем тут тувинцы?

Профессор посмотрел на меня с сожалением, как на школьника, не выучившего урок.

– Слушайте. Тува была независимым государством вплоть до тысяча девятьсот сорок четвертого года, участвовала вместе с Монголией в войне против Германии. А потом внезапно оказалась оккупирована советскими войсками. Вам известен этот факт из новейшей истории?

– Нет, признаться.

– Вот именно. Тува – самое закрытое место в России. И сейчас туда просто так не въедешь. А до 60-х годов двадцатого века туда вовсе не пускали иностранцев. Зато почтовые марки независимой Тувы до 1944-го года выходили огромными тиражами. Их в любом альбоме найти несложно. Теперь представьте себе, что должен был делать глава независимой Тувы, сидящий в альбоме на далёкой странице, зная, что где-то за двадцать страниц отсюда преспокойно поживают русские и советские марки?

Я молчал и не знал, что и сказать. Профессор продолжал:

– Председатель Верховного Совета Тувы – это и есть тот, кого вы посчитали Чан Кай Ши. Он решил бороться с теми, кто, по его мнению, хочет воссоздать единую и могучую империю. То бишь, с белыми генералами. Сат Чурмит-Дажи выдал себя за Чан Кай Ши и с азиатской хитростью втёрся к господину Колчаку в доверие. Верных людей он нашёл на соседних марках. Тувинцы– пастухи – часто встречающийся мотив. Вы в буквальном смысле, на своей шкуре убедились, дорогой Алексей Максимович, какие они прекрасные стрелки из лука. И вас, мой дорогой, Сат Чурмит опоил сонным напитком.

– Как, вы сказали, имя их предводителя?

– Сат Чурмит-Дажи.

– Но зачем ему всё это?

– Тувинцы ненавидят империю белого царя. Страна белого царя – так в Туве звалась русская Империя до революции. Сат Чурмит-Дажи вступил в схватку с Империей, а, значит, с её генералами. А они наивно полагали, что сами ведут борьбу с нынешней властью. Только он оказался похитрее и решил извести их собственными же руками.

– У меня нет слов. А дальше?

– Знаете, я посмотрел на календарь. Это был день лунного затмения. У шаманов, коими так богата Тува, небесные знамения играют большую роль. Лунное затмение, согласитесь, непростое явление природы.

– Я так благодарен вам, Александр Степанович. Но… как вы смогли догадаться именно про Туву? Ведь… Ведь вы в глаза не видели Чингисхана!

– Очень просто. «Колесо счастья».

– А что с колесом?

– Помните ту чёрную метку? Ту, что Чингисхан выдавал своим жертвам?

– Конечно.

– «Колесо счастья» – очень известная тувинская марка из первого выпуска. Я тувинца сразу по ней и вычислил. Наших господ генералов и к маркам-то можно отнести с большой натяжкой. А уж про Туву им и по рангу знать не положено. Они, быть может, слышали про Урянхайский край и про город Белоцарск. Так до революции называлась Тува и её столица. А теперь они про этот отдаленный угол вспомнят разве что, если там война начнётся.

– Ну, это вряд ли, – отмахнулся я.

– Это вы сейчас так говорите. Откуда вы знаете, что думает Китай по поводу Тувы?

– Подождём – увидим, как гласит пословица, – подвёл я итог.

– «Поживём – увидим». Впрочем, всё едино.

– В лице тувинского председателя вы имели достойного соперника, Александр Степанович, – сказал я. – Теперь он мёртв.

– Не то слово. Вы знаете, что самое интересное для меня лично во всей этой истории?

– Расскажите.

– Самое интересное то, о чём проболтался Сат Чурмит в разговоре с вами. Это его взгляд на события предреволюционных лет, на партию эсеров. Согласитесь, управлять террором невозможно. По крайней мере, никому это ещё не удавалось.

Мы вновь помолчали.

– А что же теперь генералы? – спросил я.

– В ближайшее время им не захочется заниматься политикой, – ответил профессор с улыбкой. – У нас есть даже бумага с их обязательствами. Я выбил бумагу с каждого участника заговора.

– Колчак – ваш знакомый? – не мог не спросить я. – Он про вас говорил.

– Колчак – незаурядная личность. Это точно. Я его неоднократно предупреждал, что добром его деятельность не кончится. Признаюсь вам, из-за него я и взялся снова за это дело.

– И о чём же вы сумели договориться?

Профессор вновь улыбнулся.

– Верховный Правитель России снял с себя все полномочия, – произнёс он. – Александр Васильевич согласился помогать мне в работе. Колчак ведь – учёный-океанограф и по морскому ведомству, как и ваш покорный слуга. Коллега, как ни крути.

Я допил чай и пошёл домой. Дело, которому я дал название «ВОЗРОЖДБННАХ РОССИХ», было раскрыто.

Прежде чем отправить Алексея Максимовича домой и завершить главу, Автору хочется поделиться с читателями своими размышлениями. Что случилось, читатель? Почему у Вас такое лицо? Вы не хотите узнать о некоторых мыслях Автора? Нет? Тогда слушайте.

Всё последнее время Автора мучает совесть. Дело в том, что взявшись за перо, Автор ставил перед собой цель показать, наконец, характеры, достойные подражания. Иными словами, людей отважных, милосердных, чистых помыслами и благородных в поступках. Кого же мы видим? Попов держался хорошо, но он и есть персонаж положительный. Колчак – наивен, как ребёнок. Горький почти что вступает в террористическую организацию, польстившись на пустые обещания и пытаясь угодить и «вашим, и нашим». Май-Маевский выходил поначалу более или менее прилично, но под конец предстал всё-таки во всей красе, какой-то пародией на генерала. И вот так всегда: стоит начать поподробнее расписывать характер героя, так вылезают на свет одни гадости. Смельчаки только бахвалятся своей смелостью, люди добросердечные и добропорядочные торгуют убеждениями, а романтики и идеалисты на поверку оказываются циниками и человеконенавистниками.

У Автора просто опускаются руки. Зачем он тогда писал всё это? Хотел он кого-то высмеять? Нет, если только немного. А может, вся его писанина – дело рук британской разведки? Да нет же! Читатель, Автор хотел правдивого описания просит о снисхождении. Сам же он всегда надеется на лучшее и верит в чудо преображения человека. Никогда не теряйте надежды на чудо. Иной раз это – единственное, что нам остаётся.

Ветер стал выть за моей спиной. Мне показалось, Цербер стоит на крыльце и виляет мне хвостом. Я обернулся. Никого. Впечатление такое, будто мне всё случившееся за эти дни попросту приснилось. Засунул руку в карман и нащупал картонку. Достал её, вгляделся. В моей ладони лежало колесо счастья, переливавшееся непонятными значками и иероглифами.

Над головой моей раздалось урчание. Я поднял голову кверху и оцепенел. Похожая на огромный огурец тёмная махина двигалась неумолимо вперёд и закрыла уже собой половину небосвода. Ноги мои отнялись на короткое время. Под огурцом висела кабина, мерцая огнями. Рот мой сам собою раскрылся.

Зрелище было потрясающее и грозное одновременно. Надо мной проплывал гигантский цеппелин.

Налетевший ветер выхватил из моей руки метку Чингисхана и подхватил колесо. Порыв оказался столь стремительным и неожиданным, что я не удержал колесо в руке. Я бросился было за ним – да куда там! Таинственный знак исчез в мгновение ока. Теперь и никаких доказательств происшедшего со мной более не осталось.