Крестьянин Спиридон Белкин три года уже живет в городе в качестве водовоза. Ремеслом этим он занимается не от себя лично, а от мещанина Кириллова, который несколько лет подряд доставляет воду обывателям и находит, что они должны быть ему «по гроб благодарны», так как вода всегда доставлялась всем исправно и вовремя.
— У меня, брат, дело поставлено… Хоть на себя лей… И в баню бери и в комнаты… Это, сделай милость, всегда во-время… И работники у меня народ подходящий… Все молодцы!..
Если кто-нибудь ему осторожно напоминал, что бочки у него гнилые и что нужно их переменить, — тогда мещанин Кириллов краснел, как рак, вплоть до самой шеи и говорил:
— Понимаете вы, с позволения сказать, столько же, сколько черт в ладане!.. От новой бочки вода всегда пахнет… Нда-с… И чаю вы никогда не попьете как следует… Мы, слава те господи, самой игуменье воду доставляем, да хоть бы что когда… Новую бочку захотел… Чудаки!
Вот у этого Кириллова и служил в работниках крестьянин Белкин три года. Был он человек высокий, сильный и кривой. Говорил крайне мало, беспрестанно сосал трубку и, когда ему давали на чай, он угрюмо дотрагивался до шапки и бурчал:
— Благодарим…
Мещанин Кириллов дорожил им. Раз, под веселую руку, когда у него сидели гости, он сказал:
— Спиридон у меня золото… Работник хоть куда. А главная причина, друг мой, в том, что он молчит… Ты его хоть заругай до смерти, хоть дай ему в рожу — ухом не ведет… Курит и молчит. Другой ведь супротивник, дьявол! Ты ему раз — он тебе два, ты ему слово — он тебе десять! А от этого и раздражение можно получить и здоровью вред нанести. Этак я от одного работника чуть в гроб не ушел, чуть паралич меня не хватил… Нда-с… Ну-ка, Спиридон Карпыч, выпей рюмочку.
Спиридон молча взял рюмку, выпил и пробурчал:
— Благодарим… А в рожу все-таки не дамся, хозяин…
Мещанин Кириллов удивился:
— Как это так?
— А так… Времена ныне не те стали… Сам тяпну — только держись.
Мещанин Кириллов понурил голову, долго молчал и, наконец, проговорил:
— И этот где-то испортился… Ловко ответил, да еще при гостях хватил… Хорошо вот гости-то свои люди: а то бы сконфузил… Ну, времечко пришло!
Обыкновенно Спиридон вставал рано, чуть свет запрягал старого, изъезженного мерина и выезжал на целый день. Возвращался вечером усталый, угрюмый и молчаливый. Поест — и тотчас же ляжет спать. Утром рано опять запрягает мерина. Так шла жизнь.
Однажды ему пришлось возить воду в новое место. Воды сюда требовалось для чего-то много, мещанину Кириллову платили вдвое, и Спиридон обыкновенно ездил сюда с водой два раза в день.
Воду из бочки вытаскивала девица, на которую Спиридон невольно почему-то обратил внимание. Ей было лет тридцать пять, она была здорова, широка в плечах и красива. Вытаскивая раз воду из бочки, она спросила вскользь Спиридона:
— Из какой деревни будете?
— Из Зубровки…
Она остановилась и покраснела.
— Земляк, стало быть, будете…
— А вы откуда? — спросил Спиридон.
— Из Коневой… Рядом с Зубровкой… Всего три версты…
Лицо у Спиридона просветлело. Он усиленно затянулся из трубки и спросил:
— Давно в городе живете?
— Три года…
— А как вас зовут?
— Василисой…
— А по батюшке?
— Ивановной…
Помолчали.
— Тоска иной раз бывает… — заговорила Василиса, глядя в ведро. — Не знаю, как вас, а меня так домой тянет… По веснам как-то больше…
Она посмотрела на крыши, где свистели скворцы, и добавила:
— У нас теперь, наверное, река пошла…
Спиридон улыбнулся.
— Чего говорить… Здесь вот, в городе, и весна совсем не такая… Гниль какая-то… Эх, как она у нас теперь играет!..
— У вас, что же, родные есть? — спросила Василиса.
— Один… Как есть бобыль!.. А у вас как?
— Я тоже одна… Никого у меня нет… Ну, до свиданья!..
— До свидания!..
После этого случая Спиридон с особенным удовольствием завертывал с водой в новое место. На дворе он старался быть дольше, и Василиса заметно не торопилась таскать воду на кухню. Земляк, видимо, ей нравился, несмотря на его угрюмый и неказистый вид. Они подолгу говорили о своих деревнях, и Василиса откровенно заявила, что ее страшно тянет домой, но только не находится подходящего «попутчика».
В середине мая, когда весна была в полном разгаре, когда особенно тянуло куда-то на волю, Спиридон однажды сказал Василисе, что сегодня он воду привез в последний раз и что он идет…
— Куда же это вы?
— А куда-нибудь… Может, и лучше найдем место… Возишь, возишь воду у этого дьявола!.. Все здоровье измызгал… А он только ругается. И я дурак: ведь плотничье ремесло знаю… Привязался к этому дьяволу!.. Нет, уйду… Кончено!..
Василиса вдруг начала тяжело дышать. Спиридон, заметно, тоже сильно волновался, отчаянно курил и старался не глядеть на Василису.
— Так как же это, Спиридон Карпыч? Идете?
— Иду…
Василиса вздохнула.
— Ну, что ж… С богом… Видно, я только…
Она не договорила и вдруг заплакала.
— Тоже целый день маешься… С утра до вечера… Это подай, то неладно… Три года маюсь тоже… Сама-то целые дни на кровати лежит… Кроме дуры, никакого названия не имею… Кабы попутчик!..
— Так вы что, Василиса Ивановна! Идем вместе…
— У меня никого нет…
— И у меня нет… А если… того… к примеру… да в церковь: сразу двое и будет… Оно, конечно, и у меня никого нет… Вот тогда сразу двое и будет… Вот и родня будет…
Василиса вспыхнула.
— Я ведь уж не молодая, Спиридон Карпыч…
— Гм… И я ладно… Вот глазу одного нет… Это ничего… Так идем, Василиса Ивановна?
— Что же… Хорошо… Не брезгуете, так я согласна…
Дня через три после этого, в яркое утро, Спиридон и Василиса шагали за городом с котомками за плечами. Солнце заливало молодые листья деревьев золотым потоком, звонко чирикали птицы, и людские голоса на дороге сливались с звучным грохотом колес. Версты за четыре от города начиналась степь, длинная и пахучая, влажная, с могучим и вольным ветром. Потонувшая в цветах и птичьих песнях, она звала к себе безграничным простором и блеском, гордой жизнью и волей… И хотелось жить, хотелось бороться с кем-то и бодро шагать вперед — к лучезарной и влажной степи…
В одном месте Спиридон не вытерпел. Остановился, дохнул трубкой и звучно ударил Василису по плечу. И крикнул ей оглушительно и весело в самое ухо:
— Отделались! На свои харчи идем!
И оба радостно захохотали…
1906