- … Утрата большей части воздушных сил огневой поддержки наземных частей отрицательно сказалась на темпах наступления пиктийцев и их союзников не только на столичном направлении, но и на всем протяжении фронта. Скажем прямо - оно выдохлось. На центральном участке, после тяжелых оборонительных боев, наши войска сумели перейти в контрнаступление и отбросить противника более чем на пятьдесят верст относительно позиций захваченных им к началу массированных налетов на Цитадель. Еще раз получил подтверждение весь авантюризм стратегии пиктийских маго-аристократов, уповавших на чудо-оружие, способное, по их мнению, не просто обеспечить перевес в боевых действиях, но и подорвать боевой дух нашей Народной Армии. В бесплодных попытках овладеть сердцем нашей Родины, противник потерял более полумиллиона солдат, до тысячи драконов, одну тысячу триста боевых повозок и не менее двух с половиной тысяч осадных орудий. Битва за столицу развеяла миф о непобедимости объединенной пиктийско-глорхийской орды!
Хриплый, искаженный посторонними шумами голос раздавался из большого жестяного рупора, закрепленного на одном из фонарных столбов Главной площади Цитадели.
- … На некоторых участках фронта отмечена массовая сдача в плен солдат не только вспомогательных частей, набранных среди глорхийского отребья, но и бойцов элитных подразделений пиктийской армии. Политика террора, развязанного маго-аристократической верхушкой в связи с последними поражениями, стала первостепенной причиной разложения личного состава во фронтовых частях. Страх бессудной расправы приводит многих захватчиков к мысли о предпочтительности сдачи в плен продолжению сопротивления…
"Вот так: пытались успеть построить систему оповещения о налетах, понавертели матюгальников, разорились на несколько сотен кристаллов, а все равно не успели… - невесело думал Зерцало Чести. - Зато теперь с каждого сотого столба нам рассказывают о подвиге роденийской армии и единого с ней народа".
- … Неисчислимы преступления людоедского охвостья, творимые на временно оккупированных землях Родении. Обезумевшие от страха неминуемого возмездия…
Слова глашатая перебил прозвучавший над ухом, как всегда вкрадчивый, баритон Совести:
- И что, правду глаголет "Голос Родении"? - Око заметно сдал за последние недели. И так невеликих телесных кондиций, он заметно осунулся и стал будто ниже ростом. Только голос остался прежним.
- О чем? - Начальник Штаба не стал оборачиваться. Встречались уже сегодня, да и что он там не видел?
- О потерях сил вторжения, о чем же еще? - притворно возмутившись тугодумием собеседника, уточнил Совесть.
- А ты сам как думаешь? - вопросом на вопрос, игнорируя хитрый заход, устало ответил Честь.
- А я думаю, правильно! Нужно еще больше сказать - чего их, супостатов, жалеть! - неожиданно зло и весело отозвался Недреманное Око, и вполголоса добавил:
- Владыка тебя в последние дни не вызывал?
- Нет, и это удивительно… - также вполголоса ответил Зерцало и повернулся к собеседнику всем телом. - Раньше по три-четыре раза в день встречались, не считая плановых заседаний Комитета Обороны, а неделю назад - как отрезало.
- Странно это… - покачал головой Совесть, - меня тоже не вызывал, да и Хранителя почитай со дня эвакуации не видно… странно и тревожно это.
- Чего тревожного-то? - Начальник Штаба начал загибать пальцы на правой руке. - Отбили налеты? Отбили. Покрошили дракониров в мелкий фарш? Покрошили. Линия фронта на запад катится. Медленно, правда, но все лучше, чем месяц назад! Думаю, просто остообрыдли мы ему, вот и воспользовался Верховный паузой, тем более что приказы и распоряжения издаются… Работает все, понимаешь… - эти слова Честь хотел выделить, но внезапно закашлялся и устремился взглядом куда-то за спину Оку. Глаза его округлились.
Уловив движение товарища, Совесть обернулся и не смог оторвать взгляда от увиденного: через площадь, к главному входу дворца Владыки шел Верховный Хранитель Ума.
В парадной армейской накидке с нашивками пластунского полка, перетянутый портупеей с двумя уставными клинками, прямой, как древко алебарды, он шел, и медали на его груди негромко звенели в такт четкому, почти строевому, шагу. Из-под назатыльника легкой штурмовой каски, положенной пластунам по форме, выбивались седые пряди, хвост заплетенных в боевую косу волос.
Лицо Хранителя, обезображенное глубокими шрамами и провалами на месте глазниц, не прикрытое обычной повязкой, в этот момент напоминало резкие профили старинных энейских барельефов, изображавших богов и героев. И был его лик настолько исполнен решимости, что ни у кого не могло возникнуть и мысли встать на пути не кабинетного мыслителя, но старого солдата.
"Так идут в последний бой… - внезапно подумал Честь, - неравный и обреченный…" - и он уже почти сделал шаг вперед, навстречу товарищу, но что-то его удержало. Удержало, камнем повиснув на левой руке. Впрочем, не "что-то", а Совесть - с безумными глазами вцепившийся как клещ в рукав кольчуги.
- Не вздумай, - прошипел он, - ты его сейчас не остановишь, я чувствую. Его сейчас никто не остановит, разве что…
Невысказанное предположение мгновение повисело в воздухе… и камнем упало на мостовую.
Тем временем Хранитель Ума продолжал свой путь - в гордом одиночестве. Немногочисленные люди, оказавшиеся в те минуты на площади, спешили убраться с его дороги, подгоняемые то ли внезапно обострившимся чутьем, доставшимся от диких предков, то ли распространившимся вокруг идущего к дворцу Владыки Адепта ощущением опасности, понятным даже самому цивилизованному существу.
"А ведь он идет один… - наконец-то осмыслив вопиющую неправильность открывавшейся картины, понял Зерцало, - совсем один!"
Подвал архива Приказа Ума, за неделю до того
Высохшая кожа ремешка, стягивавшего шкатулку из "нулевого" фонда, с еле слышным треском лопнула при первом же прикосновении лезвия костяного ножа для бумаг. Но плотно пригнанная крышка никак не хотела открываться - прикипев от времени к стенкам. Впрочем, как говорится, нет таких крепостей, которые устояли бы перед ослиным упрямством и грубой силой…
Через четверть часа - и обломанный кончик костяного ножа - она поддалась, отделившись от шкатулки с легким хлопком.
"Вот умели же раньше делать! - подумал Хранитель, машинально очищая выщербленное лезвие от остатков губчатой массы, служившей уплотнителем крышки. - Практически - на века…"
Сделав несколько глубоких вдохов и резких выдохов, Ум положил безнадежно искалеченный нож на стол и предельно осторожно достал из шкатулки стопку пергаментных листов неровно обрезанных по краям и прошитых какими-то тонкими синеватыми нитями, похожими на жилы давно исчезнувшего зловредного животного - винторогого франка. Истребленного, кстати, практически одномоментно и повсеместно с большой радостью. По крайней мере, так гласили сохранившиеся народные предания. Ибо был тот франк - дальний родственник домашнего козла - непредсказуем и вредоносен, при всем своем безобидном облике. Гадил, где попало, с гордым видом, топтал посевы и огороды, сношался на виду у поселян - и часто, напакостив, застывал в ступоре, что и предрекло его роду конец скорый и справедливый.
Ровные ряды энейских буквиц, выведенных простонародной скорописью, покрывали пергамент, словно солдатский строй - плац, и упорно не желали делиться на слова. Поскольку ничего общего с энейским языком, на первый взгляд, написанное не имело. И на второй взгляд… и на третий…
Все попытки прочесть такие знакомые буквы, складывающиеся в нечто невообразимое, привели Хранителя через несколько часов в состояние тихой ярости, усугубившееся ломотой в висках и жалобным мяуканьем кота, тоже, судя по всему, не испытывавшего восторга от умственных усилий хозяина.
Моргнувший раз и другой на конце фитиля огонек, чей острый язычок только что отчетливо двоился перед общими глазами, недвусмысленно намекнул не только на то, что масла осталось на донышке, но и на необходимость отдохнуть. "Вечер с вопросами, а утро - с ответами" - вспомнил слышанную когда-то поговорку Ум и, как был, не раздеваясь, рухнул на узкую лежанку. Правда, через минуту, вспомнив о приличиях - "хотя кому они сейчас в шишку уперлись, эти политесы?" - расстегнул застежки на ремешках и сбросил глухо стукнувшие об пол сандалии. Устроившийся в ногах кот свернулся клубком, выставив наружу лишь одно ухо и, смешно причмокивая, сразу же ровно засопел.
"Сам умаялся, и животину умаял… - думал, засыпая, Хранитель. - Ладно, будет утро, будет хлеб…"
Сон навалился на Адепта быстро и безжалостно, как пластун с мешком на незадачливого кандидата в "языки", сразу накрыв беспросветной и душной темнотой…
… и тем резче оказался внезапный переход от темноты к свету, буквально обездвиживший главу Приказа, так и не сообразившего, спит он еще или уже проснулся. А если и проснулся, то где? И почему так светло… или нет… уже нет.
Ум не чувствовал тела, что, впрочем, и неудивительно для сновидения, будто паря в темной и безвидной пустоте перед огромной оскалившейся пастью, а то, что поначалу показалось светом нестерпимой яркости, постепенно гаснув превратилось в блеск огромных клыков и розоватое свечение десен неведомого хищного зверя. Неведомого и пугающего - отсутствием лап, туловища, да только одна пасть способная существовать без остальной головы вызывала мерзкую нервную дрожь. Ощутимую даже в нынешнем бесплотном состоянии и слишком реальную для простого сна.
"А бывают, внученька, и просто сны, - Адепт вспомнил соромную скоморошью побасенку, слышанную еще в отрочестве, в попытке избавиться от страха самым верным средством - доброй шуткой. - Да и вижу я зверя глазами своими, а не заемными… значит, верно, бояться нечего".
Вот, между разошедшимися вверх и вниз частоколами игольно-острых зубов мелькнул красный и шершавый, даже на вид, язык…
"Не язык, а целый язычище… таких как я на нем с десяток поместится, если не больше…" - успел подумать Хранитель, прежде чем пасть растянулась в ужасающей пародии на улыбку и откуда-то сверху возник голос, наполненный уже где-то слышанными - "вот только где?" - интонациями:
- Что, болезный, не выходит у тебя ничего с бумажками этими погаными? - и насмешливое кхеканье, видимо, обозначавшее смех, возникло, но тут же растворилось в окружающем пространстве. - Так неудивительно. Не по уму они пока тебе…
- А когда будут? По уму в смысле… - набравшись храбрости спросил Адепт.
- Когда умом до гада-Эрлиха дорастешь, тогда и прочитаешь… - сварливо ответил странный собеседник. - Если доживешь, конечно… что вряд ли.
- Раньше никак не получится? - вот тут храбрость уступила место наглости, раз уж все равно разговор происходит во сне, и терять, по здравому размышлению, кроме времени, особо нечего.
"Или все- таки есть чего? И это не сон вовсе…"
- Может, и получится, человечек, если наглеть не будешь и меня послушаешь… а то ишь чего удумал: снюсь я ему, видите ли! Кстати, ты в тавлеи-то играть обучен? - резко сменив тему, недоверчиво спросил голос сверху.
- Когда-то был чемпионом округа, между прочим!
- Чемпионом, говоришь, хе-хе… ладно. Представь себе доску тавлейную - с клетками алыми да синими…
Дальнейшее отпечаталось в сознании Хранителя как раскаленное тавро табунщика на крупе скакуна. Глубоко и болезненно:
- … последовательность запоминай, умник! Первая-третья-пятая-седьмая в первом нечетном ряду…
- … да что ж ты несообразительный какой! Первый нечетный, второй четный. Потом: последний четный и предпоследний нечетный… беда с вами, человечками…
- … Да, и вот еще что, той твари измененной, что заместо глаз к тебе приставлена - не верь. Нет в ней истинного духа моего, а только сила эрлихова, порченая.
Подмигнув напоследок невесть откуда взявшимся большим желтым глазом с вертикальным зрачком, улыбка непонятного зверя истаяла клочьями во тьме, как туман под лучами восходящего солнца…
Пробуждение не принесло облегчения и, казалось, за короткое время странный и страшный сон успел прорасти, подобно южному трубочнику пустив корни глубоко в разум Адепта. Иных мыслей, кроме как о расшифровке "нулевого" документа, пожалуй, что и не осталось.
Ум работал как одержимый, не замечая ни отзвуков грохочущего где-то на поверхности страшного боя, ни голода, ни жажды. Не обращал он внимания даже на выказываемое "глазами" недовольство, поначалу - робкое, а к исходу третьих суток непрерывного складывания разбросанных по пергаменту букв-осколков в различимую картинку осмысленного текста - и вовсе перешедшее, в его понимании, все рамки приличия. Вспомнив предостережение зверя из сна, Адепт решил прибегнуть к грубой силе. А как еще прикажете обходиться с подсылами?
Сил вполне достало, чтобы пару раз прихватить за шкирку возмущающееся животное и хорошенько встряхнуть, напрягая все невеликие умения для передачи в примитивный кошачий мозг простой команды: "Работать, скотина! Иначе на начинку для лепешек пущу…" Это помогло, правда ненадолго… написанное двоилось, ускользая на периферию "зрения", мысли путались, простейшие подсчеты давались с трудом, но страстное желание докопаться до правды, какой бы она ни была, пересиливало все.
Лишь только когда перо в его сведенных от напряжения пальцах, перед тем противно скрежетнув по донышку опустошенной чернильницы, поставило последний - изрядно кривой, кстати, - штрих последней буквы…
"… и летопись окончена моя…" - строки древней пьесы о самозванцах в период системного кризиса государства и складывающейся революционной ситуации хрипло прозвучали в спертом воздухе подземелья, а Ум со сладостной заторможенностью понял, что это он сам декламирует вслух бессмертное, по мнению знатоков и ценителей, творение. И тут его отпустило. По-настоящему, без дураков отпустило. Да так, что, когда сидевший на краю стола кот покачнулся и с непривычным, и даже каким-то "деревянным" звуком свалился на каменные плиты пола, не возникло никаких эмоций: "Ну, упал и упал, устал видимо… кот ведь, ничего ему не будет. Они всегда на лапы падают…"
Блаженно откинувшись на спинку стула, Хранитель почти мгновенно провалился в сон, успев, впрочем, подумать мимоходом: "Пожрать бы, да сил нет… ну и ладно. Кто спит - тот сыт".
Возникшая напротив оскаленно-улыбающаяся морда уже не вызвала удивления:
- Опять ты? - почтения в словах Адепта не было ни на малую толику.
- А ты кого хотел увидеть, человечек? Голую Лизку - императрицу Пиктийскую? Или ты не по этой части, ась? - ответила морда и мерзко хихикнула. - А то, кто вас, питомцев Эрлиховых, знает…
- Да за такие слова я тебя, харя потусторонняя… - задохнулся от возмущения Ум, пытаясь нашарить на поясе отсутствующий клинок.
- Ишь, раздухарился, полудохлик… - откровенно издевался собеседник, - того и гляди бросится. А меч-то у тебя есть?
- Ты… я тебя… и мехом внутрь выверну… в… и об угол! - бывшему пластуну оставалось только бессильно браниться. И что прикажете поделать, когда меча нет, а руками или там ногами, что вернее, до злословящего ночного гостя не дотянуться. Печаль, чо…
- Хорошо ругаться можешь, - только это и сказала пасть, снова ухмыльнувшись, - а вот как насчет успокоиться и послушать?
- … те в грызло и провернуть с присвистом, пользуйся случаем, пока я тебя достать не могу…
- То есть готов слушать? - улыбка растворилась, чтобы вновь возникнуть почти у самого лица. - Но только одно условие - не перебивать! Иначе рассержусь по-настоящему и уйду, насовсем, а ты здесь останешься, как дурак, один…
На "дурака" Хранитель не обиделся, сдерживая откровенно разрушительные позывы, и приготовился услышать какую-нибудь побасенку. А что, по-вашему, может поведать висящая в пустоте оскаленная пасть? Уж не краткое же содержание популярной, некоторое время назад, среди пиктийской знати многотомной эпопеи "Научим мы отцов и дедов", с которой Ум вынужден был познакомиться по долгу службы. В ней, на протяжении нескольких тысяч страниц, маг-воин Сэр Оргул волею пославшей его "светлой силы" оказавшийся в далеком прошлом Пиктии, крушил направо и налево полчища приспешников Темного Владыки. И попутно освобождал, чуть ли не одной силою мысли, своих предков от косных аристократических заблуждений насчет "благородства по отношению врагу" и "химеры воинской чести"… Тьфу!
Впрочем, к концу сего нетленного - во всех смыслах, ибо магическим образом выделанная бумага не горела и, что самое главное, не тонула… ну, ни в какую! - опуса автор и его герой преизрядно достали и отцов с дедами, и читателей с издателем заодно. Так что даже пришлось подкинуть при помощи заграничной агентуры приказа Совести, через нейтральные купеческие каналы, некоторое количество звонкой монеты на публикацию еще пары томов и рекламу их среди молодых маго-аристократов. Ибо, по сложившемуся среди Адептов мнению, такую тонкую идеологическую диверсию жаль было оставить без внимания и стоило профинансировать.
От приятных воспоминаний Ума оторвал вкрадчивый - "И все-таки, кого же он напоминает?" - голос не обремененной головой улыбки:
- О чем задумался, детина? Только не говори, что о любви, все равно не поверю…
- Да, так… навеяло. Ты мне что-то рассказать хотел? Или передумал?
- Не передумал… Слушай, человечек, ты хоть что-нибудь из расшифрованных тобой записей понял? Хоть капельку? - недоверчиво сказала пасть, но тут же, видно уловив закипающее возмущение Хранителя, продолжила. - Не кипятись, чувствую, что что-то понял, но не могу уяснить - что именно.
- Это лабораторные записи были… - Ум тщательно подбирал слова, стараясь не поделиться с непонятным зверем сразу всем знанием. Верно говорил своим подчиненным перед очередной проверкой из лекарско-санитарного управления начальник лекслужбы Пятого, имени форсирования Эмды, полка: "Умеешь считать до восьми - остановись на пяти. Не показывай всех знаний, иначе от тебя скроют то, чего ты еще не знаешь". - Записи и дневник наблюдений за подопытными. Я таких за время работы в приказе начитался по самое не балуйся. Одно уяснить не смог - кто эти эксперименты проводил и, главное, зачем?
- Вот об этом-то я тебе и хочу рассказать… Слушай, человечек, а у тебя дети есть? - внезапно сменив тему, спросила морда.
- Нет. Не сподобила Триада когда-то, а теперь - и не будет, наверно. А к чему этот вопрос? - Хранитель недоуменно повертел головой.
- Если я скажу, что так тебе проще будет понять, тебе понять будет проще? - пасть состроила грустную ухмылку. - Ну, а соседских-то ребятишек представляешь себе? Непоседливых и шаловливых? Таких, что хочется, как минимум, ремнем перетянуть?
- Ну, представляю… и что с того? К чему такие кружные заходы?
- Сейчас узнаешь. Понимаешь, человечек, когда в наш мир пришел Эрлих, а он пришел в наш мир, а не родился в нем… Внезапно, да? - мгновенно отреагировала ухмылка на удивление Адепта. - Так вот, поначалу он вел себя как ребенок. Из тех, что отрывают крылышки бабочкам и привязывают бубенчики к кошачьим хвостам. Не по злобе черной, а токмо из любопытства глупого… - спохватившись, морда попыталась перейти с былинного стиля на обыденный. - Все, чем матери до сих пор пугают непослушных детей, всуе поминая Эрлиха и все неистовство его - не более чем результат адаптации… надеюсь, тебе это слово известно?… существа - концентратора магической энергии в незнакомом ему мире.
Дитятко обрывало крылышки бабочкам, да что там бабочкам!… крепостные стены сносило до основания, деревни сжигало неосторожным чихом. Как-то раз за крынку несвежего молока целое торговое село по бревнышку раскатало… впрочем - поделом тем выжигам досталось. Они, сволочи клейменые, шкурки кошачьи за кроличьи выдавать вздумали. Ладно, - ухмылка, сменившаяся злобным оскалом, внезапно спохватилась, - это уже личное.
Так вот, о чем это я? Дети, как водится, взрослеют, а некоторые из них - даже умнеют. И, то ли Эрлих с рождения оказался не дурак, то ли подсказал ему кто - из тех, что выжили после непосредственного общения с Белоглазым несмышленышем, хе-хе… - а решил он хоть какую-то пользу из Дара своего извлечь. Правда, к тому времени накуролесил он столько, что разве совсем уж дикие народы не проклинали "злобное отродье Тьмы"… проклинали, а поделать ничего не могли.
Ушел Эрлих от людей. В горы ушел. И принялся там учиться силу свою обуздывать и энергию в мирных целях применять. Эксперименты ставил… - пасть забулькотала, словно глотая бранное слово. - Натуралист юный… живицы ядреной ему под хвост! И на ком ставил? На самых беззащитных, милых и безобидных!…
- Неужели на детях? - решился прервать бурный поток повествования Хранитель. - Вот же ж гад!
- Какие дети? Какие к земле-матери паханной дети? - пасть аж задохнулась от тупости, выказанной собеседником. - На котиках! Ты представляешь, человечек? На КОТИКАХ! Чем ему мурлыки не угодили, уж и не знаю, но тут я стерпеть не смог. Вмешался, сначала - по-хорошему, как с тобой, во сне пришел поговорить. Послал он меня… утырок белоглазый. Ну, я не обидчивый… был до того момента… и решил продолжить уже по-плохому…
- И чем дело кончилось… - Адепт внезапно понял, с кем он разговаривает уже третью ночь, -…Ваше Мурлычество?
- Догадался наконец-то, человечек? - ухмылка стала широкой, обнажив еще три ряда зубов Кота-Воркота. - Плохо все кончилось… вот, сам видишь - осталась от меня одна улыбка, да и та порченая. Раньше-то зубы в девять рядов росли, а теперь - только в четыре, эх, тоска-печаль… О чем это я? А, да-а-а… так результаты экспериментов своих живодерских записывал упырь белоглазый и шкатулочку складывал. Ту, что ты нашел недавно. И, как только ты ту шкатулочку открыл, мне о том известно стало. Спросишь: "Отчего?" Отвечу: а оттого, что пока я этого… - не подобрав сразу походящего слова Кот заполнил возникшую паузу злобным шипением, - этого котоведа-любителя уговаривал, листок один на пол свалился. А я как раз в тот момент… хм-м-м… пометил я его, в общем. Страшно тогда Эрлих разозлился, ну и пришлось мне еще раз испробовать силушки его немереной… да…
- А что с Эрлихом потом стало? - и, буквально уловив невысказанное, но ощутимо повисшее в пространстве недоумение Воркота, скороговоркой продолжил Ум. - Нет, я, конечно, помню, как в легендах говорится: "И вошел в ту пещеру юноша, душою чистый… и бились они три недели кряду… и вышел оттуда Владыка - умудренный и украшенный шрамами…" Но больно уж на сказку похоже, если судить по тому, что вы рассказываете.
- Сказка она и есть, - оскал вновь превратился в улыбку. - Не было никакого юноши. Нашел Эрлих способ омолодиться, да сущность свою нечеловеческую скрыть. Вы это Великим Замещением называете. Вот и вышло, что сгинул Враг рода человеческого, а свету явился благодетель и отец родной… Эй, ты чего?… Руки убери… больно же… ты что, дурак совсем? Брысь, кому говорю! В смысле - фу…