14

12 июня 2001 года

Первый заместитель

Мюриэл Уинн, первый заместитель прокурора округа Киндл, сидела за письменным столом, перебирая бумаги. На этой должности она обнаружила в себе организованность, которая в прежние годы никак не проявлялась. Стенной шкаф в ее спальне и списки необходимых покупок по-прежнему отличались беспорядком, но на работе все было в лучшем виде. Письменный стол длиной почти восемь футов был распланирован с четкостью военной базы. Бастионы бумаг — материалы обвинения, памятные листки, официальные письма — с выровненными краями расположились на равном расстоянии друг от друга. Корреспонденция, касавшаяся кампании по выборам окружного прокурора в будущем году, была надежно изолирована в дальнем левом углу — Мюриэл собиралась взять ее после работы домой и просмотреть там.

Раздался звонок, и на экране компьютера вспыхнуло сообщение: «12.02. Лейтенант Старчек прибыл для участия в судебном разбирательстве». Мюриэл встретила Ларри в просторном холле перед кабинетом, где шестеро помощников бегали от стола к столу, а посетители ждали по другую сторону загородки из красного дерева. Напротив находился кабинет прокурора. Нед Холси, начальник Мюриэл в течение последних десяти лет, готов был уступить его ей в будущем году, как только избиратели скажут да.

К судебному заседанию Ларри надел элегантный галстук и дорогую спортивную куртку. Он всегда любил хорошую одежду. Правда, теперь она сидела на нем не так хорошо, как раньше. Он располнел и одряб, сохранившиеся блестящие седеющие волосы были старательно причесаны. Но сохранил горделивую осанку, которая дается сознанием собственной значимости. При виде Мюриэл Ларри широко улыбнулся, и она ощутила его веселую, приятно щекочущую радость, что жизнь идет спокойно, что все ее опасности минуют тебя.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил Ларри.

Мюриэл предложила остановиться по пути в суд, пообедать.

— Я подумала, что есть смысл перекусить и поговорить об этом нелепом разбирательстве.

— Годится, — ответил Ларри.

Услышав словечко из лексикона его сыновей, Мюриэл улыбнулась и спросила:

— Как поживают твои ребята?

— Разве они мои сыновья? Я думаю, они отродья сатаны. — В бумажнике у него лежали их фотографии. Майклу было двадцать лет, он учился на предпоследнем курсе в Мичиганском университете. Даррелл был героем школы, как отец и брат, хотя играл в европейский футбол, а не американский. Ларри сказал, что в колледже стипендия Дарреллу обеспечена как спортсмену.

— Если только я раньше его не убью, — добавил он. — Отношения у нас не ладятся. Мои родители еще живы и наблюдают за нами, прямо как в старых фильмах на семейные темы. Им это кажется смешным.

Мюриэл зашла с ним в кабинет, чтобы показать фотографии Тео, первого внука Толмиджа. Хотя ему шел только четвертый год, уже было видно, что он пошел в деда: был крупным, крепко сложенным. Для Мюриэл этот милый мальчик был самым дорогим существом на свете.

— А своих детей у вас с Толмиджем не было, так ведь?

На этот вопрос ей было неприятнее всего отвечать, но Ларри явно хотел только подтверждения того, что ему было известно.

— Не получилось, — ответила она.

Когда они спускались в лифте, Ларри попросил ее объяснить сегодняшнее разбирательство.

— Рейвен внес предложение допросить под присягой человека по имени Эрно Эрдаи, которого ты предположительно знал.

— Я знал его.

— Так вот, Артур хочет вести допрос в присутствии судьи, чтобы судья мог сделать заключение о достоверности его показаний. Потому что, если дело затянется, Эрно уже не будет на свете. Он умирает от рака.

— Умирает? Черт возьми, плохо же ему пришлось в последние годы. Знаешь эту историю?

Как глава отдела обвинений в насильственных преступлениях, Мюриэл наблюдала за ходом дела Эрдаи четыре года назад. Бывший курсант полицейской академии. Служащий компании «Транснэшнл». Добропорядочный гражданин, постоянно ходивший в бар, где собирались полицейские. Адвокатом Эрно был Мел Тули, он всеми силами добивался условного приговора, даже склонил адвоката потерпевшего, Джексона Эйрза, сказать, что возражений у него нет. Но она не могла согласиться на условный срок для человека только потому, что он жил в лощеном пригороде. В городе сажали по двадцать негров в неделю за то, что они пускали в ход огнестрельное оружие. Эрно должен был оказаться в тюрьме.

— Кстати, сколько Артуру лет? — спросил Ларри.

— Все еще трудится в поте лица. Молодчина.

— Я любил предоставлять дела Артуру. Знаешь, он был не блестящим, но упорным. Доводил дело до конца.

— Вот этим он сейчас и занимается. Доводит дело до конца. Был очень недоволен, когда апелляционный суд навязал ему это дело, но все нажимает новые кнопки. На этой неделе он говорил, что Эрдаи — решающий свидетель.

— Ну да, решающий, — сказал Старчек. — Что он может решать?

— Вот именно. — Мюриэл улыбнулась. — Ларри, тебе придется кое-что объяснить. В ходатайстве сказано, что Эрно пытался обратить твое внимание на доказательство невиновности Гэндолфа, которое ты утаивал.

— Терпеть не могу давать объяснения, — сказал Ларри и тут же объявил все это ерундой. — Эрно прислал мне несколько писем из тюрьмы, как и половине полицейских, просил о помощи. Что я, черт возьми, мог сделать? Отправить открытку с выражением соболезнования? Насколько я понимаю, Эрно переметнулся там на другую сторону. У него есть какая-то цель, так ведь?

— Должно быть. На прошлой неделе я хотела поговорить с ним, он отказался. В администрации Редьярда понятия не имеют, что у него на уме.

За несколько домов до здания суда Мюриэл остановилась у ресторана «Бао Дин».

— Еще ешь китайские блюда? — спросила она.

— Конечно. Только не очень острые.

Ресторан был старого типа, с бамбуковой занавеской при входе, пластиковыми столами, устоявшимися запахами орехового масла и пряных чужеземных специй. Мюриэл всегда с подозрением относилась к тому, что считалось на кухне мясом, и заказывала овощные блюда. Владелец ресторана, Ллойд By, тепло приветствовал ее как постоянную посетительницу и влиятельную особу. Она представила ему Ларри.

При тех утверждениях, которые содержались в ходатайстве, Мюриэл ничего не оставалось, как пригласить Ларри на разбирательство, хотя они уже почти десять лет ни разу не проводили вместе больше десяти минут. Бывая по делам в офисе, он иногда заглядывал к ней. Несколько минут они расспрашивали друг друга о жизни, разговаривали о детях, полиции, прокуратуре. Много смеялись. Когда Ларри уходил, Мюриэл обычно считала, что напрасно болтала с ним. Дело заключалось не в нем самом — Ларри нынешний был гораздо менее грубым, чем тот человек, с которым она познакомилась на юридическом факультете семнадцать лет назад. Но он воплощал собой прошлое, о котором она стыдливо старалась забыть. Напоминание о молодой, уже не существующей Мюриэл — более подлой, взбалмошной, несчастной.

Однако сегодня Ларри ей был нужен. Детективы не забывают подробностей дел. Кэрол Кини, инспектор прокуратуры, контролирующая дела, по которым близилось исполнение смертного приговора, не нашла в досье никакого упоминания об Эрдаи, но Ларри быстро напомнил ей о его племяннике. Эрно вывел на Коллинза, Коллинз на Шланга. Мюриэл не знала, что от Эрдаи и потянулась ниточка расследования. Закрыв глаза, она попыталась вспомнить что-нибудь, однако ничего не шло в голову. Она подалась вперед.

— Ларри, по старой памяти. Между нами, девочками. Нам есть о чем беспокоиться? Ты хоть как-то представляешь, что они задумали?

— Имеешь в виду что-то известное Эрно?

— Что они могут оспаривать?

— Мюриэл, ты не маленькая, — ответил Старчек, приближаясь к черте, существование которой редко признавалось. Существует уличная правда и судебная правда. Хороший полицейский вроде Ларри легко может превратить одну в другую.

— Какое доказательство невиновности Гэндолфа я предположительно утаил? — спросил Ларри.

— Артур не сказал, и нам не удалось выяснить. Я отправила Кэрол в суд, когда поступило ходатайство, она чем-то вывела из себя судью, и он ничего ей не сказал.

Старчек тяжело вздохнул.

— Ларри, ты знаешь эти дела. Харлоу из тех, кто считает, что назначенный адвокат заслуживает всяческих поблажек, особенно в деле, по которому вынесен смертный приговор. И видимо, он симпатизирует Артуру. Их фирма выполняет много работы для федерального суда.

— Замечательно, — сказал Ларри. — Федеральный суд — что-то вроде престижного клуба. Все негромко разговаривают и одаривают друг друга улыбками, потому что они не бедные крестьяне.

Мюриэл снова засмеялась. Она забыла уже, каким Ларри может быть метким и остроумным. Как первый заместитель прокурора и вероятный кандидат на прокурорское место, она встречала любезное к себе отношение в тех редких случаях, когда появлялась в судебных залах штата. Судьи Высшего суда избираются, это означало, что большинство их рано или поздно окажется вместе с ней в одном избирательном списке. Однако федеральный суд представлял собой иную вселенную, судьи там назначались пожизненно. Мюриэл за все время работы в прокуратуре почти не бывала там и относилась к федеральной судебной системе так же, как Ларри.

— Лар, я думаю, Харлоу просто дает Рейвену возможность попытать удачи. Но он ничего не добьется.

Ларри с успокоенным видом кивнул. Еще в университете он первым поверил в ее юридические способности. Для него ее слово в том, что касалось закона, всегда было истиной.

— Значит, мне не придется сидеть вместе с Эрно? — спросил он. — Я надеялся как-то вывернуться из этого дела.

— Ты никогда не бросишь своей работы.

— Ошибаешься. Мюриэл, я подал пенсионные документы. В ноябре мне стукнет пятьдесят пять, и с первого января две тысячи второго года я больше не служу в полиции. Люди всегда будут убивать друг друга. Я это хорошо знаю. Кроме того, в будущем году хотят назначить нового начальника отдела, им буду либо я, что нелепо, либо кто-то другой, что еще нелепее. Я свое отслужил. И знаешь, на реконструкции домов у меня работают уже шестеро. В пятьдесят четыре человек стар для двух работ.

— Шестеро?

— В прошлом году мы продали восемь домов.

— Отлично, Ларри. Ты богач.

— Не такой, как вы с Толмиджем, но не жалуюсь. Я обеспечен гораздо лучше, чем ожидали мои родственники. И кроме того, играю на бирже. Собственный капитал у меня неплохой, но я пользуюсь кредитами. До сих пор.

Он улыбнулся, словно несколько удивлялся тому, что употребляет такие слова. Потом спросил, как живется ей.

— Хорошо, — ответила Мюриэл и этим ограничилась. Хорошего было мало в той типично женской спешке, которая начиналась с рассвета. Беспокойством, что у нее до всего не дойдут руки. Ничто не приносило полного удовлетворения — ни работа, ни брак, ни даже то, что у нее появились приемные дети. Однако в жизни она имела многое — замечательную профессию, деньги, чудесного маленького мальчика. Она сосредоточивалась на этом и закрывала глаза на неприятности.

— Как твоя семейная жизнь? — спросил Старчек.

Мюриэл рассмеялась.

— Ларри, взрослые люди не спрашивают об этом друг у друга.

— Почему?

— Хорошо. А как твоя? Ты ведь так и не ушел от жены. Подписал с Нэнси мирный договор?

— Сама знаешь эти дела, — ответил Ларри. — Ты отказала мне, а все остальные меня не привлекали. — Фраза была грустной, но он улыбался. — Нет, у нас все путем. Нэнси хорошая. Замечательная. Что можно сказать о женщине, которая усыновляет твоих детей? Ничего плохого. Жизнь несовершенна, так ведь?

— Безусловно.

— Знаешь, я все больше и больше думаю о своих дедушке с бабушкой. Вот мой дед по матери. Когда ему было шестнадцать, родители отдали его в учение колесному мастеру — у этих людей всегда есть работа — и сосватали ему невесту. Он впервые увидел мою бабушку за три дня до свадьбы. И они шестьдесят пять лет жили душа в душу. Ни разу в жизни не ссорились. Только представь себе.

Говоря, Ларри вертел крышку маленького алюминиевого чайника. Слушая, Мюриэл чувствовала себя удивительно легко. Оказывается, в жизни есть неразрывные узы. И одна из них — общая постель. Во всяком случае, для нее. И видимо, для большинства людей. С Ларри она будет как-то связана до конца жизни.

— Ладно, теперь твоя очередь, — сказал он. — Трудно тебе? Я смотрю на Толмиджа, когда вижу его в телевизоре, и, честно говоря, думаю, выносить такого нелегко.

— Для того чтобы жить с Толмиджем, требуются в основном чувство юмора и черное платье. — Мюриэл рассмеялась своим словам, но ей не давала покоя невысказанная мысль.

Все эти годы она думала, что никак не выдержала бы в отличие от других чего-то менее значительного. Нормального. Обыденного. Среднего. Эти слова до сих пор вызывали у нее страх.

— Ларри, Толмидж есть Толмидж. С ним я словно бы еду в колеснице бога Солнца. Всегда ощущаю тепло.

Ее муж жил в золотом веке Америки, три-четыре раза в неделю летал куда-нибудь на самолете. Клиенты у него были по всему миру, в их число входило несколько правительств. Дом для Толмиджа представлял собой место, где он, блестящая знаменитость, мог спокойно проявлять свою удивительно мрачную сущность. Толмидж засиживался допоздна, потягивал виски, предавался унылым размышлениям и зализывал раны, которых не ощутил в пылу воодушевления на поле битвы. Хотя большей частью он бывал опьянен громадностью своих успехов, в мрачном настроении считан, что мир осыпает его милостями для того, чтобы унизить. Показать, что он вовсе их не достоин. В конце концов Мюриэл приходилось его утешать.

— Я пользуюсь уважением Толмиджа, — сказала Мюриэл. — Для меня это много значит. Мы прислушиваемся друг к другу. Советуемся. Проводим много времени в разговорах. Это приятно.

— Брак титанов, — сказал Старчек. — Великие адвокат и прокурор.

Мюриэл все еще раздражало, что честолюбивой женщине гораздо легче пробиться наверх, если она состоит в браке с честолюбивым мужчиной. Видимо, она поняла это, только когда вышла за Толмиджа.

— Ларри, меня еще никто не избрал.

— Проиграть выборы ты не можешь. Кто, черт возьми, станет соперничать с тобой? Все правоохранители на твоей стороне. У тебя есть женское обаяние, я уж не говорю о всех приятелях Толмиджа с раскрытыми чековыми книжками. Газеты пишут, что до выхода на пенсию ты можешь стать сенатором.

Сенатором, мэром. Мюриэл читала и то, и другое. Понимая необоснованность этих домыслов, она рассматривала их как глупую насмешку.

— Ларри, я хочу получить эту должность. И честно говоря, выдвинула свою кандидатуру потому, что не вижу серьезных препятствий. Нед поддерживает меня. Толмидж будет руководить кампанией. И все-таки я часто задумываюсь, во что превращаюсь.

— В главу прокуратуры. Это всегда было твоей мечтой.

— Не знаю, Ларри. — Она заколебалась, пытаясь понять, куда несет ее этот порыв, потом сдалась, как всегда, в разговоре с этим человеком. — Даже еще год назад я надеялась, что придется как следует подумать, выдвигать свою кандидатуру или нет. Но теперь окончательно выяснилось, что я никогда не забеременею. Вот что было моей главной целью. Я столько знаю о плодовитости...

Мюриэл умолкла. Она никогда в жизни себя не жалела, но воспоминания о годах обследований, лечения, спринцевания, счета часов, дней, измерения температуры, нескончаемых надежд иногда грозили сломить ее. В юности ей никогда не приходило в голову, куда заведет желание прославиться. Но крепкая детская клятва оставить по себе след в вечности привела по воле природы к мучительному стремлению повториться в детях. Растить их, кормить, воспитывать, любить. Никакие желания из тех, что испытывала в жизни — томление плоти, голод, даже честолюбие, — не могли сравниться с этой потребностью, возникшей у Мюриэл после замужества. Казалось, ее сердце приводилось в движение громадным колесом и было раздавлено им. Она жила без сердца, в скорби, которая продлится до конца дней.

Ларри слушал с участием, глядя голубыми глазами в одну точку. Наконец он сказал:

— Мюриэл, в общем, отдаю свой голос тебе. Я хочу, чтобы ты стала прокурором. Знаешь, для меня важно, чтобы ты добилась, чего хочешь.

Выражение его лица было решительным. Мюриэл приятно было обнаружить, что он остался столь преданным другом.

Они заспорили о том, кому платить за обед. Ларри настоял, что ему. Напомнил ей, что, по ее выражению, он богач. Потом пошли сквозь толпу многочисленных в обеденное время пешеходов к старому зданию федерального суда. Кентон Харлоу, председательствующий судья, предпочел заслушать показания сам, не передавая дело кому-то из мировых судей. Процедурное положение этого дела было странным, побочным результатом недавних стараний конгресса ограничить бесконечный поток апелляций по смертным приговорам. Апелляционный суд, никогда не заслушивавший показаний, тем не менее сохранял за собой право решать, продолжать ли данное дело. Эта функция традиционно сохранялась за судьями федерального суда. Никто из тех, с кем разговаривала Мюриэл, ни разу не присутствовал на подобном разбирательстве.

Председательствующий судья сидел во главе стола в так называемом Церемониальном зале. Из-за бурого мрамора зал можно было принять за храм. Но внимание Мюриэл вскоре привлекло нечто другое. В первом ряду ореховых кресел с красной обивкой сидели представители прессы, не только постоянно осаждавшие суд газетчики, но и несколько телерепортеров. Стенли Розенберг с пятого канала, Джилл Джонс, еще кое-кто и двое художников. Собраться они могли только в том случае, если Артур посулил им сенсационный материал.

Обозревая эту угрозу, Мюриэл схватила Ларри за руку и, чтобы он понял серьезность положения, прошептала на ухо слово, знакомое ему по Вьетнаму:

— Передовая.

 

15

12 июня 2001 года

Показания Эрдаи

— Назовите, пожалуйста, свое имя и продиктуйте по буквам фамилию для протокола.

— Эрно Эрдаи, — сказал он и назвал поочередно каждую букву.

Судья Харлоу повторил фамилию Эрно, дабы убедиться, что верно расслышал:

— Эйр-дай?

«Это в духе Харлоу, — подумал Артур. — Быть с каждым учтивым, произносить фамилию правильно, даже хотя знает, что на руках у Эрно кровь пятерых людей, четверо из них погибли».

Судью Кентона Харлоу часто называли Дровосеком, как Линкольна. Он был худощавым, ростом почти шесть футов четыре дюйма, с бородкой клинышком и крупными, впечатляющими чертами лица. У него были ясный стиль и восторженная преданность идеалам конституции. Но сравнение с Линкольном вряд ли возникло случайно. На протяжении всей взрослой жизни Харлоу Линкольн служил ему образцом. Кабинет судьи украшали всевозможные линкольновские сувениры, от первых изданий его биографии, написанной Карлом Сэндбергом, до многочисленных бюстов, масок и бронзовых статуэток Честного Эйба во всех возрастах. Как юрист, преподаватель, известный знаток конституции и помощник министра юстиции, ведавший отделом гражданских прав в администрации Картера, Харлоу придерживался убеждения, которое приписывал Линкольну, — веры в закон как в вершину гуманизма.

Рейвен вел предварительный допрос Эрно. С тех пор как Артур видел его в тюрьме три недели назад, Эрдаи исхудал еще больше, легкое его начинало отказывать. Судебные приставы прикатили на свидетельское место кислородный баллон, от него тянулись трубки, вставленные Эрно в нос. Несмотря на это, Эрно казался в хорошем расположении духа. Он настоял на том, чтобы надеть костюм, хотя Артур сказал, что в этом нет необходимости.

— Ваша честь, для протокола.

Сидевшая за столом обвинителей Мюриэл поднялась, чтобы возобновить возражения против разбирательства. Артур звонил ей раз десять по поводу дела Ромми, но не видел ее в глаза уже несколько лет. Она заметно постарела. «Худощавые всегда кажутся быстро старящимися», — подумал Артур. В ее густых черных волосах появилась седина, но лицо было покрыто слоем косметики, это дань не столько возрасту, сколько тому факту, что ее часто фотографировали.

Артур и Мюриэл занимали в прокуратуре одинаковые должности, он дорожил добрыми отношениями с ней, как и почти со всеми бывшими коллегами. Его огорчало, что теперь она будет смотреть на него, как все обвинители на большинство адвокатов. Видеть в нем порядочного человека, душу которого высосали те вампиры, которых он защищал. Однако долг перед Ромми не оставлял ему выбора. Он не мог сказать Мюриэл о готовящемся слушании без риска, что она потребует отсрочки для проверки утверждений Эрдаи. В надежде, что Эрно в связи с ухудшением здоровья не сможет давать показания. Или даже что в тюрьме его заставят отказаться от них.

С напористостью, которая всегда казалась Артуру отчасти вызванной ее небольшим ростом, Мюриэл доказывала Харлоу, что Гэндолф исчерпал все предоставленные законом возможности избежать смертной казни.

— Стало быть, вы считаете, мисс Уинн, — спросил судья, — что даже если полиции были известны факты, доказывающие невиновность мистера Гэндолфа, то по конституции — нашей конституции, федеральной, — эти слова он произнес не без коварства, намекая на то, что штат живет по юридическому эквиваленту закона джунглей, — мне уже поздно рассматривать их?

— Я считаю, что таков закон, — ответила Мюриэл.

— Ну что ж, если вы правы, — сказал судья, — то вам нечего терять, выслушивая то, что может сказать мистер Эрдаи.

Харлоу, несомненно, лучший юрист в судебном зале, добродушно улыбнулся. Предложил Мюриэл сесть и разрешил Артуру задать очередной вопрос.

Артур спросил о нынешнем местопребывании свидетеля.

— Меня содержат в лазарете редьярской тюрьмы штата, — ответил Эрно.

— По какой причине вы находитесь там?

— У меня плоскоклеточный рак легкого в четвертой стадии. — Эрно взглянул на судью. — Мне осталось жить около трех месяцев.

— Прискорбно слышать, мистер Эрдаи, — сказал Харлоу. По привычке судья редко поднимал взгляд от своих бумаг и даже в эту минуту выражения сочувствия не изменил своему обыкновению. Артур вел несколько дел о серьезных преступлениях в его зале, и судья всегда выражал одобрение скромной манере держаться и старательности Рейвена. Артур же высоко чтил Харлоу, по учебникам которого учился. Судья был замечательным человеком. Правда, с ним иногда приходилось трудно. Он мог быть капризным, даже вспыльчивым. Харлоу был либералом старого закала, росшим во время Великой депрессии, и видел в каждом, кто не разделял его демократического коммунализма, неблагодарного или жадного ребенка. Он уже много лет вел борьбу с консервативными апелляционными судами, огорчался их частыми отменами судебных решений и постоянно старался перехитрить их. Артур воспользовался этим соперничеством в интересах Гэндолфа. Харлоу не делал секрета из своего возмущения новым законодательством, которое давало право апелляционным судам, а не судьям его уровня право прекращать успешные слушания по процедуре «Хабеас корпус» в связи со смертными приговорами. В результате он ухватился за предложение Артура оценить достоверность показаний Эрно, так как, по традиции, апелляционный суд не мог не принимать во внимание установленных им фактов. В сущности, это возвращало Харлоу большую меру власти решать, продолжать ли разбирательство дела.

— Были ли вы осуждены за какое-то преступление, сэр? — спросил Артур у Эрдаи.

— Да. Четыре года назад я поссорился в баре с человеком, которого однажды допрашивал, и кончилось тем, что выстрелил ему в спину. Он сам сперва угрожал мне пистолетом, но мне в него стрелять не стоило. К счастью, он остался жив, но я признал себя виновным в нанесении тяжких телесных повреждений и получил десять лет.

Эрно подносил к губам микрофон, напоминавший почерневшую семенную коробочку на стебле. Голос его был хриплым, иногда ему не хватало дыхания, что приводило к паузам. Когда Эрно говорил медленно, официальным тоном, его странный, журчащий акцент был слегка заметнее, чем в разговоре на его излюбленный манер в духе головореза из Кевани.

Артур продолжал выяснять прошлое Эрдаи, начал с его рождения в Венгрии и постепенно дошел до службы в «Транснэшнл». Харлоу старательно делал записи. Готовясь перейти к главному, Артур взглянул на сидевшую рядом Памелу, дабы убедиться, что она не упустила ничего из предварительных вопросов. Сиявшая от предвкушения Памела слегка покачала головой. Артуру даже стало ее чуть-чуть жаль. В первый год практики ей уготован такой триумф, равного которому у нее может никогда не быть. Возможно, после него она никогда не будет удовлетворена тем, чем бывают довольны другие адвокаты. Потом Артур понял, что то же самое можно отнести и к нему. Он с радостью сознавал, что следующий вопрос может изменить его жизнь. И произнес:

— Обратясь памятью к четвертому июля девяносто первого года, мистер Эрдаи, можете сказать нам, что вы сделали в предутренние часы?

Эрно поправил трубку в носу.

— Я убил Луизу Ремарди, Огастеса Леонидиса и Пола Джадсона.

Артур ожидал шума в зале, но вместо этого надолго воцарилась тишина. Перед Харлоу стоял компьютерный экран, на который передавались записи судебных репортеров, и он поднял взгляд, чтобы видеть, как пролетят по нему эти слова. Затем положил ручку и взялся за подбородок. Устремил из-под кустистых седеющих бровей взгляд на Артура. Иного выражения судья не мог себе позволить, но в пристальности его взгляда как будто сквозило восхищение. Представить такое свидетельство накануне казни — по мнению Харлоу, это было воплощением того, что символизирует профессия адвоката.

— Можете задавать очередной вопрос, — сказал судья Артуру.

Возможен был только один.

— Ромео Гэндолф играл какую-то роль в этих убийствах?

— Нет, — спокойно ответил Эрдаи.

— Он при них присутствовал?

— Нет.

— Содействовал в их подготовке?

— Нет.

— Помогал каким-нибудь образом впоследствии замести следы?

— Нет.

Для пущего впечатления Артур помолчал. В глубине зала наконец появилось движение, двое репортеров выбежали в коридор, где разрешалось пользоваться сотовыми телефонами. Артуру хотелось видеть реакцию Мюриэл, но, подумав, он решил, что это может быть истолковано как злорадство, и не стал смотреть в ее сторону.

— Мистер Эрдаи, — заговорил Артур, — прошу вас рассказать собственными словами о том, что случилось четвертого июля девяносто первого года, что предшествовало этому и что произошло в ресторане «Рай». Не спешите. Расскажите судье, как вам это помнится.

Ослабевший Эрно взялся за барьер и слегка повернулся в сторону Харлоу. Серый костюм его, слишком толстый для такой погоды, сидел мешком.

— Среди служащих аэропорта, — начал он, — была Луиза Ремарди. Билетная кассирша. О мертвых плохо не говорят, но она была потаскушкой. И я по глупости связался с ней. Знаете, судья, поначалу мне казалось, что это просто для удовольствия, но я втрескался в нее. И тут же начал замечать, что она погуливает на сторону. Это просто сводило меня с ума. Признаюсь. — Эрно слегка распустил узел галстука, а судья, сидевший в высоком кожаном кресле, снял очки, чтобы отчетливее видеть Эр-даи. Эрно задышал глубже, готовясь продолжать.

— Поэтому я начал следить за ней. И ясное дело, как-то ночью увидел то, о чем догадывался. Это было третьего июля. Луиза встречается с каким-то парнем на автостоянке аэропорта в темном углу и запрыгивает к нему в машину. Слушайте дальше и поймете, как я разозлился. Я наблюдал за всем происходящим. За каждым качком. Около сорока минут.

Эрно увлекся рассказом, и Артуру не хотелось прерывать его, но формальности требовали этого.

— Не могли бы вы назвать того человека?

— Нет. Меня, собственно, не интересовало, кто он. Бесило только то, что она скачет на приборе другого. — Раздался смешок, и Эрно вскинул взгляд к судейскому месту. — Прошу прощения, судья.

Харлоу, позволявший себе крепкие выражения в узком кругу, махнул рукой.

— В конце концов Луиза натрахалась и уезжает, я качу за ней. И она останавливается возле «Рая». Ресторана Гаса. Я вбегаю следом. И тут, скажу я вам, начинается сцена. Я обзываю ее шлюхой. Луиза в ответ кричит, что не принадлежит мне, что я женатый и не могу устанавливать разные правила для себя и для нее. Можете представить себе.

Желтовато-бледный Эрно покачал головой и опустил взгляд на ореховый барьер, ограждающий свидетельское место, собираясь с печальными мыслями.

— Само собой, это привлекло внимание Гаса. Насколько я понимаю, он отпустил работников по случаю Четвертого июля и остался один. Гас подходит и гонит меня, а я посылаю его куда подальше. Потом хватаю Луизу, чтобы вытащить наружу. Она вопит, отбивается. Тут снова появляется Гас, уже с пушкой. Знаете, мне приходилось бывать в переделках. И я знал Гаса. Он не мог ни в кого выстрелить. Я ему это и говорю. Тут Луиза выхватывает у него пистолет и говорит: «Да, но я выстрелю».

И она бы выстрелила. Поэтому ее нужно обезоружить. Я пытаюсь вырвать пистолет, и тут — бах. Прямо как в кино. Клянусь, когда пистолет был у Гаса, я заметил, что он на предохранителе, но, видимо, во время борьбы... В общем, у нее дырка прямо посреди туловища. И оттуда дымок. Она опускает туда взгляд с таким выражением — что за чертовщина, а дымок все поднимается. Потом начинает течь кровь.

Гас бросается вызывать «скорую», я говорю ему: «Подожди». — «Ждать? Чего? Чтобы она умерла?»

Судья, мне требовалась минута, чтобы обдумать все. Взять себя в руки. Потому что мне уже ясно рисовалось дальнейшее. Я двадцать лет работал в авиакомпании и представлял все газетные заголовки, какие появятся, стоит только ему снять трубку. «Начальник путается с рядовой служащей», «Глава службы безопасности пускает оружие в ход», «Прощальный жест». Потом нелады с женой. И это еще не самое худшее. На мне уже висел один случайный выстрел. Достанься это дело несправедливому обвинителю, и срок обеспечен.

Поэтому мне была нужна всего минута. Минутка, чтобы взять себя в руки, справиться со страхом, честно говоря. Может, хватило бы даже тридцати секунд. Но Гас был вне себя. В его ресторане ранена женщина. Из его пистолета. Когда я второй раз говорю «Подожди», он отходит и направляется к телефону. А я от потрясения ничего толком не соображаю. Мне нужно только немного успокоиться. Говорю Гасу, чтобы он остановился. Что иначе убью. Он не останавливается. И я стреляю в него. Без промаха. Без промаха, — повторил Эрно с досадой. — Прямо в голову.

И опять возвращаюсь в кабинку. Вижу, с Луизой дело швах. Истечет кровью и умрет. Но тут ничего не поделаешь. Однако теперь у меня по крайней мере появилась минута подумать. Выход остается только один — попытаться скрыться. Исправить уже ничего нельзя. Самое худшее, что может случиться, — меня схватят. По крайней мере нужно попытаться.

И я решаю, что нужно представить это ограблением. Иду к кассе, выгребаю все оттуда. Снимаю с Гаса часы, перстни. Вытираю столик, за которым сидела Луиза, чтобы не осталось отпечатков пальцев. А потом, не помню, кажется, в зеркале, заметил что-то в другой стороне ресторана. Может, думаю, когда я вбежал туда, в одной из кабинок кто-то сидел. Надо бы взглянуть — и точно, в дальнем углу вижу прячущегося под столом. Обыкновенный человек. Вроде меня. В костюме и галстуке. Удрать он не мог, потому что я находился между ним и дверью, поэтому спрятался, только у него ничего не вышло. Вот так. Не вышло. Я углядел его.

Заставил вылезти. Он начал плакать, твердить то же самое, что говорил бы и я: «Не убивайте, я никому не скажу». Стал показывать фотографии членов семьи, лежавшие в бумажнике. Должно быть, видел такое в телефильмах. И я сказал ему правду: «Не хочу убивать тебя, приятель. Совсем не хочу». Велел ему оттащить Гаса вниз, в морозилку. Луиза уже скончалась, и я заставил его проделать то же самое с ней. Потом связал этого человека, звали его Пол, я прочел имя. И все время думал, как бы оставить его в живых. Может, ослепить, только, черт возьми, колоть вилкой глаза тяжелее, чем нажать на спуск.

Я не представлял, что могу вот так убить человека. Я вспыльчив. Могу выстрелить со зла. Как в Гаса. Но убить человека хладнокровно, только потому, что обернулось вот так?

Когда я был ребенком, в Венгрии, мой отец погиб, потому что соседи выдали его тайной полиции, и мне это стало уроком. Добра я не ждал ни от кого, кроме членов семьи. Делай то, что нужно тебе, — я думал так. Только сам не знал, верю ли в этот принцип. Не знал до того случая. Потому что я убил того человека. Выстрелил ему в затылок, и, когда он упал на пол, было ясно, что жизнь ушла из него. Потом я снял с Луизы ее драгоценности, привел в порядок ее одежду после развлечений с тем парнем на автостоянке. Я не знал, что покажет вскрытие.

Эрно снова умолк, чтобы отдышаться. В громадном зале слышалось только шипение кислородного баллона. Все, кроме Артура, сидели, и ему казалось, что ни у кого нет сил подняться. В лицах на балконе застыл благоговейный ужас — возможно, от неожиданности, что Эрно сидит здесь и произносит те же слова, которые мы произносим для описания тех поступков, на которые совершенно не способны. Или все-таки способны? Не зная этого, все ждали, что Эрно расскажет еще.

— Там, в ресторане, я все время был словно зомби. Однако потом, впоследствии, не знал, что и думать. Иногда, видя в аэропорту людей — бродяг, шпану, придурков, всех, на кого смотрят свысока, — думал, что никто из них не совершал того, что я.

Все они что-то знали обо мне. Я ждал, что меня повяжут. Морально готовился к тому дню, когда в дверь постучат копы. Ноя хорошо замел следы. Полицейские носились во всех направлениях и натыкались друг на друга.

Пока Эрно снова переводил дыхание, Артур оглядел зал с целью увидеть, какое производит впечатление. Памела вобрала губы внутрь, казалось, она не смеет даже дышать из боязни нарушить превосходные ритмы этой минуты. Он подмигнул ей и наконец отважился обратить взгляд на скамью обвинителей. Сначала на Ларри Старчека, которого не видел несколько лет. Артур подумывал о том, чтобы не допускать Ларри в зал, потому что Эрно предстояло давать показания о нем, но в конце концов решил, что Эрно произведет лучшее впечатление, если бросит ему вызов лицом к лицу. И оказался прав. Поведение Ларри вряд ли могло произвести впечатление на Кентона Харлоу. Казалось, Старчек вот-вот рассмеется. Происходящее он видел в юмористическом свете.

Сидевшая рядом Мюриэл была гораздо более серьезной. Она что-то дописала и встретилась взглядом с Артуром. Артур ожидал, что она будет разъяренной. Что сразу догадается — он использует ее уязвимость как будущего участника выборной гонки. Осуждение невиновного и его казнь были не теми заслугами, каких избиратели ждали от будущего прокурора. Целью Артура было вызвать общественное возмущение, которое заставило бы Мюриэл быстро прекратить дело, чтобы оно больше не упоминалось в газетных заголовках. Но она всегда любила эту игру и едва заметно кивнула Артуру. С одобрением. Мюриэл не верила показаниям Эрдаи. Ни на секунду. Но как юрист юристу должна была отдать Артуру должное за организацию этого слушания. Артур кивнул в ответ, по его мнению, уважительно и снова повернулся к Эрно.

— Мистер Эрдаи, я еще не спрашивал вас. Были вы знакомы с Ромео Гэндолфом в июле девяносто первого года?

— Знаком? Я знал его как облупленного.

— В каком качестве?

— Как сущее наказание.

Зал огласился неожиданно громким смехом. Все, очевидно, жаждали этой разрядки. Даже Харлоу фыркнул.

— Шланг, Ромми, как там его еще, был бездомным. Зимой он ошивался в аэропорту, спасаясь от холода, и служащие имели манеру исчезать, когда он оказывался поблизости. Поэтому мои люди и я без устали советовали ему убираться. Вот так я знал его.

— Знаете вы что-нибудь о том, как Ромео Гэндолф оказался обвиненным в тех убийствах?

— Да, знаю.

— Будьте добры, расскажите суду своими словами, что произошло.

— Что произошло? — переспросил Эрно. И некоторое время глубоко вдыхал кислород. — Ну что ж, как говорит священник в Редьярде, «нельзя сказать, что у меня нет совести». У меня есть племянник, его зовут Коллинз. Коллинз Фаруэлл. Я старался помогать ему. Всегда. Всю жизнь беспокоился о нем. Поверьте, он давал много поводов для этого.

В общем, через несколько месяцев после того, как я убил этих людей, Коллинз загремел в тюрягу. Наркотики. Третий арест. Пожизненное заключение. И меня это очень тяготило. Я, убийца, разгуливаю на воле, а Коллинз, который только продавал людям то, что им нужно, должен провести за решеткой всю жизнь. Я места себе не находил из-за этого.

И потом до меня как-то дошло, что не буду знать покоя из-за этого убийства, если за него не загребут кого-то другого. Теперь понимаю, что это глупо. И всегда будет меня тяготить. Но тогда думал, хорошо бы навесить убийство на кого-то, мне тогда будет легче, и Коллинзу тоже. Ему было необходимо сообщить что-то обвинителям, чтобы спастись от пожизненного.

Артур задал очевидный вопрос: почему Ромми?

— Ну что ж, мистер Рейвен, по правде — так как знал, что смогу подставить его. Понимаете, в сущности, все сводилось к камее, к медальону, который нашли у него. Медальон принадлежал Луизе. А я знал, что он у Шланга.

— Шланг — это Ромми?

— Его так прозвали.

— Можете объяснить, как вы узнали, что камея у него?

— Могу, но это долгая история. Недели за две до того, как Луиза погибла, — Эрно распрямился и поправился, — до того, как убил ее, я постоянно следил за ней. Шпионил, если на то пошло. Но как-то я приехал рано утром, а она собиралась уезжать после ночной смены. Взъелась на меня за то, что допускаю воришек шастать по аэропорту. Короче говоря, этот медальон запутался у нее в телефонном шнуре, она сняла его и положила на стол. Потом отлучилась на минутку. Когда возвращается, Шланг отходит потихоньку, как тень, а камея исчезла. Она рассказывает мне об этом и плачет, потому что медальон уже двести лет переходил в их семье по наследству.

Ну, что тут будешь делать? Начинаю охотиться за Шлангом. Целый день потратил, но отыскал его в какой-то норе в Норт-Энде. Он, ясное дело, давай отпираться, но я говорю: «Слушай, придурок, эта штука стоит намного больше для той женщины, чем для кого бы то ни было. Верни ее, не прогадаешь, и никаких вопросов задавать не будем».

Само собой, после убийства я об этом не думал, потом прочел в газете, что медальон описывается как снятый с нее после убийства. И понял: Луиза не стала говорить матери, что потеряла фамильную драгоценность. Знаете, копы часто заблуждаются, но это уже другой разговор.

Эрно бросил быстрый взгляд на Ларри, потом стал поправлять кислородные трубки. Он уже слегка устал.

— Словом, в конце сентября я случайно встречаю Шланга в аэропорту. Он вряд ли смог бы назвать мою фамилию, но помнил, что я обещал ему деньги. «Эта вещь все еще у меня», — говорит и достает эту камею из кармана. Прямо в аэровокзале. Я подумал, у меня сердце из груди выскочит от страха, об этой штуке объявляли по телевизору, и нужно держаться от нее подальше. Сказал ему, что раздобываю деньги, и ходу от него как от прокаженного.

Потом я подумал, что камея может стать весомой уликой. Что, пожалуй, есть смысл напустить на него полицию и представить дело так, будто убийца он. Эта мысль мне понравилась, и я начал, так сказать, проводить исследования. Разговаривал со знакомыми полицейскими, делая вид, что интересуюсь Шлангом, потому что он проблема в аэропорту. Когда узнал, что у Шланга с Гасом нелады, стал думать всерьез, как свалить на него убийство. Может, и не стал бы этого делать, но Коллинз тогда уже влип, а Ромми был под рукой.

Коллинз считал, что Ромми и есть настоящий убийца. Я представил дело так, будто собирал сведения о Ромми, и предоставил Коллинзу слегка все приукрасить и сделать донос, чтобы вылезти из той передряги. Сказал, что пришлю колов, а ему нужно будет всеми силами отвертеться от необходимости давать показания в суде. Я не знал, как поведет себя Коллинз на свидетельском месте. Потом я стал ждать подходящего случая выложить это кому-то из полицейских, и тут как раз в аэропорту вскоре появился Ларри Старчек.

Эрно указал на Ларри, и тот, услышав, как был обманут, кажется, наконец задумался.

— Остальное история, — сказал Эрно.

Пока Артур просматривал свои бумаги, в зале стояла тишина. Он хотел перейти к письмам, которые Эрно написал Ларри и Джиллиан, но тот поднял руку, почему-то — из-за болезни или от напряжения — слегка дрожавшую.

— Судья, можно мне сказать кое-что? — В тихом зале раздался его хриплый кашель. — Может, это особого значения и не имеет, но хочу, чтобы вы знали, потому что постоянно об этом думаю. Мой племянник? Он вышел через пять лет. Благодаря тому, что настучал на Шланга. Но он повзрослел. Стал набожным, чего я не очень одобряю. У него жена, двое детей, небольшой бизнес. Я предоставил ему возможность — правда, не первую, — и он ею воспользовался. В конце концов. Так что, кроме преступления, я совершил еще вот такое дело. И постоянно думаю о нем. Много думаю.

Харлоу воспринял это, как и все остальное, безучастно, с мрачной задумчивостью. Артур знал, что пройдут часы, прежде чем судья начнет разбираться во всех подробностях. Но сейчас у него возник вопрос. Первым делом Харлоу обратился к Мюриэл, не будет ли она возражать, если суд попросит у свидетеля разъяснения. Она ответила, что у нее тоже есть несколько вопросов, но с удовольствием предоставит судье первую очередь. Судья считал эту рисовку формой искусства. Одарив Мюриэл легкой улыбкой, он повернулся к Эрно.

— Мистер Рейвен, пока вы здесь, я хочу удостовериться, что правильно понял показания мистера Эрдаи. Стало быть, сэр, вы надеялись сфабриковать обвинение против мистера Гэндолфа?

— Вот именно, надеялся, — ответил Эрно. — Это была авантюра, судья. Я старался сделать для парня все, что в моих силах, но гарантировать не мог ничего. И знал, что Коллинз не получит большой скидки, если Ромми не признают виновным.

— Вот-вот, именно это меня и удивляет. Вы рассчитывали, что добьетесь своего, подсказав племяннику навести полицейских на камею в кармане мистера Гэндолфа. Верно? Но ведь это неубедительная улика. Что, если б у Гэндолфа оказалось алиби? Или он объяснил бы, как медальон попал ему в руки?

— Думаю, такое случиться могло. Конечно, одной камеи было в недостаточно. Но вы забыли, что у Ромми были нелады с Гасом. И я догадывался, что произойдет.

— Что ж, по-вашему, должно было произойти?

— Что? Я догадывался, что рано или поздно услышу о признании Ромми.

— В преступлении, которого не совершал?

— Поймите, судья. — Эрно умолк снова, его грудь и плечи ходили ходуном. Он слегка улыбался. — Поймите, судья, я разбирался в этих делах. Тут убийство и бродяга с драгоценностью одной жертвы в кармане и с мотивом для убийства другой. Поймите, судья, — Эрно поднял к судейскому месту усталое, желтовато-бледное лицо, — это не Шангри-Ла.

 

16

12 нюня 2001 года

Снова в суде

Старое здание федерального суда с коринфскими колоннами и пилястрами представляло собой часть изначальной планировки Сентер-Сити в Дюсабле, центр просторной площади Федерал-сквер.

Джиллиан быстро шла к нему по гранитным тротуарам, голуби с блестящими головами лениво взлетали у нее из-под ног, ветерок от крыльев колыхал ее юбку. Как это всегда бывает в округе Киндл, ее автобус подъехал к остановке с опозданием.

Два дня назад ей позвонил Артур Рейвен, говорил характерным для него извиняющимся тоном. Они с молодой помощницей решили, что Джиллиан, если только это возможно, должна явиться в суд. Ее присутствие требовалось на тот случай, если потребуется установить подлинность письма, которое прислал ей Эрно Эрдаи. Подтвердить, что получила его в конце марта, еще до назначения Рейвена адвокатом Гэндолфа, — события, которое могло бы побудить Эрно к выдумке. Со стороны Артура это было легким нажимом, но она согласилась принять его повестку с меньшей неохотой, чем можно было ожидать.

Поднимаясь по красивой центральной лестнице, Джиллиан безуспешно пыталась подавить воспоминание о своем последнем появлении в здании суда. Это было шестого марта девяносто пятого года. Все процессы против других продажных обвинителей и судей, где Джиллиан могла выступать свидетелем, прошли без ее участия. Ее служение государству прекратилось. Мойра Уинчелл, бывшая председательствующим судьей до Кентона Харлоу, образец безучастности, которую часто сравнивали с самой Салливан, приговорила Джиллиан к семидесяти месяцам заключения. Это было на год, а то и на два больше, чем она ожидала по федеральным директивам, особенно с учетом ее помощи обвинению. Однако Джиллиан сама выносила тысячи приговоров почти всегда в полной уверенности, что безукоризненно взвесила все факторы. Когда Уинчелл кончила читать приговор, она, к собственному удивлению, нашла нужным сказать два слова: «Я понимаю».

На верхнем этаже Джиллиан заглянула сквозь окошки обитых кожей дверей в просторный зал председательствующего судьи. Эрно Эрдаи с пластиковыми кислородными трубками в носу держался за барьер, ограждающий свидетельское место. Сидевший на судейском месте, напоминающем среди мраморных колонн купель для крещения, Кентон Харлоу слушал Эрно, приложив палец к длинному носу. У нее возник порыв открыть двери, войти и сесть, но она его быстро подавила. Потенциальному свидетелю не место в зале суда. Ей лично тоже. Однако поездка с Артуром в Редьярд привела к беспокойным сновидениям. Они вызвали, как Джиллиан призналась Даффи перед выходом из дома, все нарастающий интерес к тому, что скажет Эрно, какое воздействие окажут его показания.

Около часа Джиллиан ждала в тесной комнате для свидетелей, читала «Пелопоннесскую войну», потом внезапный шум в коридоре возвестил конец судебного заседания. По привычке она встала, погляделась в маленькое зеркало на стене, поправила плечи темного костюма и передвинула ожерелье так, чтобы самая крупная жемчужина оказалась посередине. Через десять минут появился Артур. Выглядел он, как всегда, серьезным, но в нем был какой-то свет, которому Джиллиан невольно завидовала. Артур торжествовал.

Начал он с извинений. Мюриэл только что учинила судье Харлоу целый спектакль, говорила, что ее держали в неведении, требовала сутки на подготовку к пере крестному допросу Эрдаи.

— То есть мне завтра будет нужно приехать опять?

— Боюсь, что да. Я бы спросил Мюриэл, понадобишься ли ты ей, но, честно говоря, не думаю, что она станет говорить со мной о своих планах. Зуб за зуб.

Боевые раны. Джиллиан вспомнила.

— Могу выписать еще повестку, если нужно оправдание на работе, — предложил Артур.

— Нет, начальник у меня понимающий.

Ральф Подольский, управляющий, доводился младшим братом Лоуэллу Подольскому, бывшему обвинителю, пострадавшему в том же скандале, который привел к крушению Джиллиан. Ральф не упоминал о родстве с Лоуэллом до ее первого выхода на работу и больше не возвращался к этой теме.

Джиллиан взяла свою сумочку. Артур сказал, что знает, как выйти из здания, минуя репортеров. В лифте она спросила, как прошло слушание.

— Изумительно, — ответил Артур.

— Эрно хорошо говорил?

— Считаю, что да.

— Вид у тебя торжествующий.

— У меня? — Это замечание, казалось, возмутило Артура. — Я ощущал только гнетущее бремя. Если из-за твоих ошибок казнят клиента, это не просто проигрыш. Я по три раза просыпаюсь ночами. Ни о чем не могу думать, кроме этого дела. Знаешь, я уже несколько лет веду бои, стараясь ради денег, — коммерческие дела. Крупные компании обвиняют друг друга в нечестной игре. Большинство клиентов мне симпатичны. Я хочу, чтобы они выиграли, но, кроме денег, на карту не ставится почти ничего. А если оплошаю в этом деле, буду чувствовать себя черт знает кем.

Двери лифта распахнулись. Артур показал Джиллиан проход и последовал за ней на улицу, стремясь выйти, пока его не увидел никто из газетчиков. Он сказал, что согласился дать первое интервью двум ведущим телекомпаниям у себя в кабинете. До магазина Мортона было три квартала, по пути к зданию Ай-би-эм, где располагался офис Артура, и Артур пошел пешком вместе с Джиллиан.

— Как судья воспринял Эрно? — спросила она.

— Думаю, поверил ему. Казалось, прямо-таки должен был верить.

— Должен?

— В зале ощущалось нечто такое. — Артур задумался. — Печаль. Эрно не рисовался — не хотел просить никого о сочувствии, потому что совершил ужасные поступки. Но печаль звучала в каждом его слове.

— Да, печаль, — произнесла Джиллиан.

Может быть, именно поэтому ей хотелось послушать Эрно. Пешеходов во время затишья перед часом пик было мало. Стоял погожий день, поразительно ясный, они то и дело входили в тень от высоких зданий на Гранд-авеню. Джиллиан достала из сумочки темные очки и обнаружила, что Артур пристально смотрит на нее.

— Ты ведь совершила не то, что он. Не убийство.

— Что ж, хоть это можно сказать в мою пользу.

— И расплатилась за то, что сделала.

— Я открою тебе жуткую правду, — сказала Джиллиан.

Она сознавала, что опять ступает с Артуром на ту тропу, по которой наотрез отказывалась идти с другими. От Артура нельзя было отделаться хитростью или уклончивостью. Он плакал, когда бывал огорчен. В хорошем настроении смеялся, как ребенок. Был простым, его доброта была простой, и разговор с ним требовал такой же открытости. Джиллиан она всегда давалась нелегко. В Редьярде ее удивило, как внезапно возникают некоторые эмоции — особенно чувство глубокой утраты — в его присутствии. Однако он уже вполне зарекомендовал себя заслуживающим доверия.

— Артур, больше всего угнетало меня не это. Ты неверно истолкуешь мои слова, и я ничуть тебя не виню, но не думаю, что деньги меняли исход всех тех дел. Наверняка знать этого не может никто, особенно я, что и делает мои поступки особенно вероломными. Но это было системой, Артур, почти такой же, как налоговая. Адвокаты богатели, стало быть, и судьи имели право на какую-то долю. Я даже не сознавала, что выношу по делу несправедливое решение, потому что никто меня об этом не просил. Вызывать подозрения мы не рисковали. Я стыжусь того, какой была в те годы. Стыжусь громадного злоупотребления доверием. Но ты прав, годы в тюрьме кажутся достаточной расплатой за это. Гложет меня только мое легкомыслие.

— Легкомыслие?

— У меня были блестящие возможности, и я легкомысленно пустила их по ветру.

— Послушай, у тебя достаточно времени для того, чтобы начать новую жизнь. Если захочешь. Ты ведь и так всегда жила в своем часовом поясе.

Это определение было настолько удачным, что Джиллиан рассмеялась. Она жила не совсем в том же мире, что другие. Ее время шло несколько быстрее. Она окончила колледж в девятнадцать лет. Поработала год, чтобы оплатить учебу в университете. В двадцать три окончила Гарвард, после чего вернулась в округ Киндл. В каком-то смысле и не покидала его, потому что в Кембридже жила у отцовских родственников. Она могла бы найти себе место на Уолл-стрит, в Вашингтоне, даже в Голливуде. Но как дочь полицейского, ее больше всего манила окружная прокуратура.

Однако во всем этом решающим фактором была ее воля. В том потоке времен она считала себя экзистенциалисткой: наметить себе цель и стремиться к ней. Подумать только, куда теперь ее завела воля. Американцы стали видеть в себе мягкое дорожное покрытие, которое беспощадно утюжит паровой каток раннего детства. Может быть, так оно и лучше. Она превозносила достижения своей воли до того, что считала себя ницшеанкой, своевольной сверхженщиной, имеющей смелость поставить себя выше условностей. И только в тюремной камере поняла, что ее отвращение от морали среднего класса было вызвано страхом. Сознанием, как сокрушительно могла бы в противном случае обратить ее строгие суждения против себя.

— Джиллиан, люди переживают всякие бедствия. Кое-кто из моих родных провел годы в Дахау. И они продолжали жить. Вернулись в Штаты, торговали моющими средствами для окон, играли в кегли и растили внуков. Я хочу сказать — продолжай жить.

— Артур, я сама во всем виновата. Я не переживала стихийных бедствий или проявлений человеконенавистничества.

— Ты попалась. Я говорю: что ты делаешь, выйдя на волю, черт возьми? Главным образом страдаешь, казнишь себя или оживляешь в памяти психологические кошмары, которые пришлось вынести. Пойми, это кончилось. Ты уже другая.

— Так ли?

С этим, поняла она, предстоит разобраться.

— Ты перестала пить. Я со страхом ехал на первую встречу с тобой, думал, застану тебя полупьяной. Ноты была трезвой. Так что успокойся. Вперед и выше. Я трижды в неделю раскрываю газету, встречаю фамилии людей, которых обвинял, когда работал в отделе финансовых преступлений, и обычно они занимаются какими-то крупными делами.

— И ты считаешь их глупыми.

— Нет, считаю, что они занимаются своим делом. Продолжают жить. Надеюсь, теперь они поумнели. Одни умнеют. Другие нет. Если они снова пойдут на преступления, тогда буду считать их глупыми.

Он ее не полностью убедил, но его мужество было трогательным.

— Артур, я уже говорила, что ты добр ко мне?

Он взглянул на нее, щурясь в свете предвечернего солнца.

— Это против правил?

— Это непривычно.

— Может быть, причина в том, что у нас много общего.

Всякий раз, когда Джиллиан встречалась с Артуром, они почему-то возвращались мыслями к той минуте, когда она обидела его в кафе. Та фраза словно бы открыла что-то, хотя, казалось, должна была закрыть все двери. Он продолжал настаивать, что они родственные души. Джиллиан оставалась в сомнении насчет какого-то сходства. Артур ее радовал. Если не считать Даффи, в сущности так и не ставшего юристом, она не поддерживала отношений с коллегами. Полноценный разговор профессионалов, полноценный контакт, серьезное обсуждение средств и мотивов с человеком, способным проникнуть в суть, являлись потребностью. Но ей все-таки казалось, что больше ничего общего у них нет.

Они подошли к дверям магазина Мортона. Здание, возведенное знаменитым архитектором, учителем Фрэнка Ллойда Райта, представляло собой образец, который побудил ученика двигаться в другом направлении. Фасад был чрезмерно украшенным, с рельефными железными плитами и двадцатифутовыми стеклянными дверями, окаймленными узорчатой медью. Дверные ручки, выполненные в форме виноградных лоз, были отполированы руками приходящих ежедневно тысяч покупателей и сверкали в ярких лучах солнца. Прилавок с косметикой находился сразу же за дверями. Джиллиан указала на него.

— Мое рабочее место.

Джиллиан давно уже старалась поменьше работать в этом магазине, где ее часто узнавали, однако с началом сезона летних отпусков она требовалась там лишь два дня в неделю.

— Нравится тебе эта работа?

— Знаешь, я очень рада, что работаю. В тюрьме это считалось привилегией. Оказывается, так оно и есть. Я увидела объявление и подумала, что, возможно, магазин — хорошее место для начала.

Собственно говоря, эта работа казалась развлечением, хотя ее интерес к моде поверхностным не был никогда. За долгие годы она слышала множество высказываний о мире моды, которые западали в сознание, словно перлы мудрости из Евангелий или Шекспира. «Мода близка к чувствительным струнам души», «Мода столь же значительная часть жизни, как секс». Сама она просто думала: хотя бы выгляди хорошо. Мода для нее была отчасти маскарадом, отчасти детской игрой, отчасти зависимостью от мнения других и больше всего радостью от формирования этих мнений. Она не имела смысла — но многие женщины, побуждаемые инстинктом, жаждали красоты. Они оценивали друг друга по количеству прилагаемых для этого усилий. Джиллиан уже вышла из состязания. По сравнению с великолепными молодыми женщинами, приходившими из клубов здоровья к ее прилавку, она была «бывшей красавицей». Слова эти звучали с той же грустной ноткой, что и «бывший спортсмен». Но имея дело с покупательницами, она постоянно чувствовала облегчение от того, что гораздо меньше подвластна тщеславию.

— Артур, насколько я понимаю, тебе это кажется несерьезным.

— Ну...

— Скажи, скажи.

— Пожалуй, не мне это говорить. Видишь ли, даже у непривлекательных людей есть инстинкты, но приходится мириться с тем, какой ты есть.

— Артур, брось! — Джиллиан часто находила заниженную самооценку Артура извращенной. — Привлекательность мужчины после определенного возраста не имеет ничего общего с привлекательностью подростка. Большой успех, крупное жалованье, хорошая машина. Не бывает плохо выглядящих мужчин с толстым бумажником.

— Похоже, ко мне это не относится, — сказал Артур.

— Сомневаюсь.

— Может быть, потому что я незрелый.

Джиллиан рассмеялась.

— Да, — сказал он. — Я до сих пор вздыхаю по своим фантазиям.

— И каковы они?

— Холеная изящная женщина — глупо, правда? Полная противоположность мне.

— Девица с журнальной обложки?

— Я не настолько незрелый. Взрослая была бы в самый раз. — Артур слегка отвернулся. На секунду он показался ослепленным солнцем, потом добавил вполголоса: — Такая, как ты.

— Я? — Джиллиан испуганно обернулась, надеясь, что разговор не принял оборота, которого она опасалась. — А кто-то поближе к твоему возрасту?

В свои сорок семь она считала себя по меньшей мере на десять лет старше Артура.

Артур издал смешок.

— О, ты подошла бы великолепно.

— По возрасту я тебе в матери гожусь.

— Прошу тебя.

— В тети.

— Достаточно будет «нет», Джиллиан, — мягко произнес Артур. — Я к этому привык.

— Ар-тур, — сказала она. — Артур, я грязь, которую никто не сможет или не захочет убрать. Это правда. Честно говоря, я не скажу «да» никому. Это не часть моей жизни.

— Хватит, Джиллиан. Я просто иллюстрировал суть дела.

Возможно, сестринский поцелуй в щеку оказался бы к месту, но это было не в стиле Джиллиан. Вместо этого она улыбнулась чуть более ободряюще и пообещала увидеться с ним завтра. Артур тоже улыбнулся, но пошел тяжелой походкой, придерживая локтем портфель. В груди у нее снова шевельнулось чувство вины. Торжествующий мужчина исчез. Несколькими словами она подавила его, сделала прежним Артуром.

 

17

13 июня 2001 года

История

Эрно содержали в запертой палате окружной больницы. Когда судебные приставы ввезли его в зал в кресле-каталке, Ларри подошел посмотреть, не может ли чем-то помочь. Эрно со старческой неторопливостью встал, Ларри и приставы помогли ему взойти на свидетельское место и туда же подняли кислородный баллон. Эрно наотрез отказался разговаривать с Мюриэл до дачи показаний, и Ларри полагал, что Эрдаи будет рад поболтать с ним — полицейский с полицейским, каким, возможно, считал себя до сих пор. Пока приставы удалялись, а Эрно вставлял трубки в нос, Ларри стоял, положив руку на темную ореховую загородку, и любовался Церемониальным залом, где совершались церемонии официального введения судей в должность и слушания по предоставлению гражданства США. Он любил атмосферу прошлого, сохранявшуюся в старом здании суда, хоть и продолжал враждебно относиться ко всему остальному в федеральной судебной системе.

— Стало быть, рак легкого? Эрно, ты куришь?

— Курил в детстве. И на службе во Вьетнаме.

— И давно ты узнал, что у тебя это?

— Кончай притворяться, Ларри. Я знаю, что ты уже просмотрел все мое досье.

Досье тайком привезли из Редьярда накануне вечером. Но если бы Ларри признался в этом, половину персонала тюрьмы и прокуратуры можно было бы привлечь к суду. К тому же знакомиться с данными о состоянии его здоровья было обязанностью Мюриэл. Они почти до трех часов ночи листали досье, разузнавая об Эрдаи все, что только можно.

Ларри спросил у Эрно, как поживает его семья.

— Судя по сегодняшней газете, жена знавала лучшие дни.

— А дети?

— Детей у меня нет, Ларри. Не получилось. Только племянник. А как твои? Два парня, верно?

— Верно, — подтвердил Ларри. Описал успехи обоих, но понял намек Эрно на то, кто раньше уделял другому больше внимания. Однако кое-что Ларри помнил. Он полез в карман, достал зубочистку и протянул Ларри. Тот, не скрывая удовольствия, тут же сунул ее в уголок рта.

— В тюрьме их не увидишь. Держу пари, Ларри, ты не думал о зубочистке как о смертоносном оружии.

— Там она, может, и оружие.

— Там ею могли бы выколоть тебе глаз.

— Как белый, бывший полицейский, живет там при таких нравах?

— Живу, Ларри. Деваться некуда. Я никому не мешаю. Единственным моим преимуществом было знание, что можно жить и в невероятно жутких условиях, как я в детстве. Люди в этой стране, Ларри, чувствуют себя слишком в безопасности. Но ты никогда не находишься в безопасности. Как этого хотелось бы служителям закона.

Ларри взял это на заметку. Он уже извлек из разговора несколько сведений, которыми немедленно поделится с Мюриэл. Эрдаи спросил, как поживает он.

— В общем, Эрно, ночью я почти не спал. Знаешь, почему?

— Догадываюсь.

— Чего я не могу понять, какой смысл тебе заваривать эту кашу.

Эрно на секунду сжал губы вокруг зубочистки.

— Понимаю, Ларри, что ты над этим думаешь, но если б ты приехал в Редьярд, получив мое письмо, я бы сказал тебе все, как сказал им. Это правда, Ларри. Мне жаль, что это выставляет тебя и твою подружку в неприятном свете, но я не первый, кто решил привести дела в порядок перед концом.

Тебя и твою подружку. Ларри взял на заметку и это. Эрно многое слышал, общаясь с полицейскими в баре Айка. Слегка раздраженный, Ларри перестал притворяться дружелюбным и устремил мрачный взгляд на Эрдаи, чего тот, видимо, ожидал. Непроницаемый, непоколебимый Эрно не отворачивался. Ларри никогда его, в сущности, не понимал. Не думал, как глубоко уходит в воду айсберг. Не видел в Эрно человека, способного открыть стрельбу в баре или лгать для забавы. Но теперь понял. В мире полно озлобленных людей вроде Эрно, стремящихся свести счеты, с кем только смогут, перед тем, как лечь в гроб.

Когда Ларри повернулся к нему спиной, Мюриэл только что торопливо вошла в зал. Томми Мольто, ведший вместе с ней дело Гэндолфа — тогда ее начальник, теперь подчиненный, — шел следом. За ним Кэрол Кини, инспектор по апелляционным делам, занимавшаяся этим делом несколько лет, пока оно бродило по инстанциям. Толстый Томми выглядел, как всегда, суровым. В лице его начинало появляться что-то бульдожье, но Ларри всегда нравился Мольто, работавший, не щадя сил. Кэрол же казалась совершенно испуганной, тонкие губы ее были плотно сжаты. Этой хрупкой блондинке, получившей диплом юриста года три-четыре назад, требовалось раскопать все подробности, когда Артур подал ходатайство. Она же просто положила его Мюриэл на стол, сказав, что, возможно, ей будет легче добиться успеха с судьей Харлоу. Все советовали Кэрол не думать об этой оплошности, но Ларри знал, что в прокуратуре у нее нет никаких перспектив.

Рейвен, появившийся с хорошенькой белокурой помощницей, подошел к севшей за стол Мюриэл, опередив Ларри на шаг-другой. И не дав ей разобрать набитый портфель, торопливо заговорил о свидетельнице, ждущей снаружи. Мюриэл, видимо, спала не больше двух часов, но казалась воодушевленной предстоящим испытанием. Несмотря на то, что ее мордовали в утренних газетах и по телевидению. Преподобный доктор Карнелиэн Блайт из Саут-Энда, видевший в каждой несправедливости к негру эквивалент рабства, уже взялся защищать права Ромми. Готовил демонстрацию и утром давал интервью на ступенях здания суда, используя Гэндолфа для подкрепления своих нескончаемых жалоб на жестокость полицейских округа Киндл. Фамилии Шланга он, видимо, и не слышал до вчерашнего дня.

— Не стоит, Артур, — произнесла Мюриэл. — Я не стану выражать сомнений, что она получила это нелепое письмо. Вызывать ее не нужно.

Когда Рейвен повернулся, Ларри протянул ему руку; Артур с удовольствием ее пожал. Бывшие обвинители неизменно считали работу в прокуратуре лучшим временем, так как впоследствии поступались принципами ради денег.

— Предложения из Голливуда так и сыплются после вчерашнего вечера? — спросил Ларри. Накануне Рейвен во всех телеинтервью давал понять, что питает легкую надежду: Мюриэл, приехав наутро в суд, попросит прощения у Ромми Гэндолфа.

Шутка Артуру как будто понравилась, но через несколько секунд он пошел искать свою свидетельницу.

— Что беспокоит Артура? — спросил Ларри у Мюриэл.

— Джиллиан Салливан. Он вызвал ее повесткой, чтобы подтвердить подлинность письма от Эрно на тот случай, если оно потребуется во время допроса.

— Так вот кто это!

Ларри видел Джиллиан в коридоре, но не узнал ее, однако она показалась ему знакомой. Выглядела Джиллиан неплохо, особенно учитывая, что отбывала срок. Была по-прежнему стройной, бледной и холодно-красивой. В прокуратуре постоянно сравнивали ее и Мюриэл, звезд организации, но, на взгляд Ларри, о соперничестве тут не могло быть и речи. Джиллиан была рассудочной, замкнутой; она помыкала людьми, даже если они знали ее или ее отца с тех пор, как она училась в школе. Мюриэл обладала талантом общения с людьми из разных слоев общества, чувством юмора, у нее находилось время для людей. Конечный итог — возвышение Мюриэл и падение Джиллиан — нес в себе, по мнению Ларри, надлежащий моральный вывод.

И он не сомневался, что Мюриэл вновь оправдает его надежды. Он наблюдал, как она приводит в порядок бумаги на столе и обдумывает только что услышанные подробности. Теперь Мюриэл появлялась в суде гораздо реже, но оставалась лучшей из всех юристов, которых знал Ларри. Лучшей в суде. Лучшей в прокуратуре. Может, лучшей любовницей в его жизни. И пожалуй, единственной женщиной, которая словно бы слышала и ощущала те же ритмы, что и он, в бурном мире судов, полиции и преступности. Конец их связи, возможно, был самым неприятным обстоятельством в его взрослой жизни. Он не мог себе представить, что она с удовольствием звонила ему, и был очень раздосадован, услышав ее голос. Когда был помоложе, он не понимал прелести размеренной жизни.

* * *

Артур не питал особых иллюзий насчет своих адвокатских талантов. Он был организованным и прямым, подчас убедительным, но редко зажигающим. Однако другой жизни для себя не представлял. Ему никогда не надоедало ведение громких дел, когда предчувствие крепло в его душе натянутой струной и звучало в голосах зрителей, заполнивших скамьи в судебном зале. Нигде больше дела, регулирующие жизнь общества, не решались так быстро, так открыто, как в суде. Всем присутствующим — юристам, заинтересованным сторонам, зрителям — становилось ясно, что здесь творится история.

Но как бы все это ему ни нравилось, Артур с облегчением отбросил на время свои беспокойства и пошел по тихому коридору к комнате для свидетелей. Постучав в дверь, вошел. Джиллиан сидела у окна, с рассеянным видом глядя наружу. Сумочка ее лежала на коленях, ноги в белых чулках были аккуратно скрещены в лодыжках. Возможно, ее внимание привлек преподобный Блайт с мегафоном на площади внизу. Артуру предстояла вечером встреча с ним. Преподобный — лысый, умный, известный большими успехами и еще большим самолюбием, — несомненно, попытается манипулировать делом Гэндолфа к собственной выгоде. Эта встреча пугала Артура, но сейчас он совершенно забыл о ней.

При виде Джиллиан у Артура стеснило грудь. После их поездки в Редьярд его несколько дней волновал оставшийся в машине запах ее духов. Несмотря на оплошность, допущенную им накануне у магазина Мортона, мысль о том, что он все же завел какие-то отношения с этой женщиной — пусть только в рамках данного дела, — наполняла его восторгом. Джиллиан Салливан!

— Артур.

Джиллиан встала и приветливо улыбнулась. Он объяснил, что Мюриэл согласилась не выражать сомнений в подлинности письма. И ее показаний не потребуется.

— Можешь быть свободна, — сказал он ей. — Я даже не знаю, как благодарить тебя за все. Ты вела себя очень смело.

— Ну что ты, Артур.

— Мне очень жаль, что тебя так разделали в утренних газетах.

«Трибюн» и «Багл», ведущие ежедневники, ухватились за судимость Джиллиан и ее пьянство, чтобы подвергнуть сомнению исход дела Ромми. Хотя у Артура в прошлом месяце были те же мысли, он, общаясь с ней, отбросил их и теперь оскорбился за нее.

— Артур, там всего несколько строк. Я готовилась к худшему.

— У меня такое чувство, будто я подставил тебя, — сказал он. — Мне это даже в голову не приходило.

— Артур, делать такой ход совсем не в твоем духе. Я бы ни за что тебя не заподозрила.

— Спасибо.

Оба слегка застенчиво улыбнулись. Потом Артур протянул на прощание руку. На миг ему стало очень жаль, что Джиллиан снова уходит из его жизни, но выбора у него не было. Однако она, не приняв его руки, уставилась на сумочку так, словно там находились не только повседневные женские вещички, но и решение какого-то вопроса. Оракул.

— Артур, можно я скажу кое-что о том, что произошло вчера вечером?

— Нет, — ответил он не раздумывая. Опьяненный успехом, он распахнул тогда сундучок своих фантазий. Теперь ему было невыносимо вспоминать об этом. Только полная тайна его безумных надежд позволяла Артуру сохранять их. — Забудь об этом. Я позволил себе лишнее. Это было непрофессионально. Понимаешь, я бестолковый. В таких делах. Это правда. Джиллиан, существуют причины того, что человек одинок в тридцать восемь лет.

— Артур, я была одинока в тридцать восемь. И буду в сорок восемь. Не будь так суров к себе.

— Ты одинока, потому что хочешь этого.

— Не совсем. Артур, я тоже по-своему бестолкова.

— Оставь, Джиллиан. Я обречен. Я это знаю. В мире много таких, как я, неспособных сближаться. Тут ничего не поделаешь. Так что не пытайся.

Он снова протянул руку, но Джиллиан, сильно нахмурясь, снова не приняла.

Артур объяснил, что судья должен вот-вот появиться на своем месте, и они вышли из комнаты. В коридоре Джиллиан спросила, подготовлен ли Эрно.

— Мы готовили его, как только могли, — ответил Артур. — Но неизвестно, как поведет себя свидетель, оказавшись в центре внимания. Сама знаешь.

Джиллиан глянула в окошки в дверях зала.

— Это будет очень драматично, — сказала она.

— Можешь посмотреть, — предложил Артур. — Если у тебя есть время.

Она ухватилась за эту мысль.

— Артур, я очень любопытна. Я часто жалела, что не слушала Эрно в Редьярде. Может, дело в газетных статьях, но я все больше и больше чувствую себя кровно заинтересованной в этом деле. Но не будет ли слишком неприлично, если я войду в зал?

— Спрошу, не будет ли у кого возражений.

Он открыл массивную, обитую кожей дверь и жестом показал приставу, что Джиллиан с ним и ей нужно найти место.

Как и ожидал Артур, Мюриэл не беспокоило присутствие Джиллиан. Собственно говоря, ей нравилось делать вид, что она останется равнодушной, если даже Бог с ангелами появятся здесь и будут наблюдать, как она ведет перекрестный допрос. Когда судья появился на своем месте, Артур попросил его выслушать. Харлоу при его росте достаточно было придвинуться вместе с креслом к загородке и наклониться. Артур спросил, не будет ли суд возражать против присутствия мисс Салливан, судьи, вынесшей Гэндолфу приговор, в качестве зрителя.

— Джиллиан Салливан, да? — спросил Харлоу. Сощурясь, посмотрел на нее сквозь толстые линзы очков. — Та самая?

Артур кивнул. Судья спросил у Мюриэл, нет ли у нее возражений.

— Я недовольна тем, что мисс Салливан не поставила нас в известность, когда получила это письмо, но против ее присутствия ничего не имею. Она не играет роли в данных разбирательствах.

— Видимо, хочет убедиться сама, — сказал Харлоу. — И я ее понимаю. Ну ладно, приступим к делу.

Судья жестом велел окружавшим его юристам удалиться, но когда они возвращались к своим местам, Артур сознавал, что какой-то миг все — Мюриэл, Томми Мольто, Кэрол Кини, шедший по пятам Ларри, даже судья и, разумеется, он сам — пристально смотрели на безупречно выглядевшую Джиллиан, сидевшую с бесстрастным выражением лица в последнем ряду у прохода. И Артуру пришло на ум, что она была права. Она заинтересована в этом деле больше, чем большинство из них. Потому что в известном смысле являлась обвиняемой. Решался вопрос, не вынесла ли она десять лет назад по каким бы то ни было причинам суждений, содержавших существенные — и роковые — ошибки. Джиллиан выносила их испытующие взгляды, не ежась, а они все ждали ответа.

 

18

13 июня 20011 года

Перекрестный допрос Эрно

— Итак, вопрос, мистер Эрдаи, — заговорила Мюриэл. — Насущный вопрос заключается в том, лгали вы тогда или лжете теперь?

Не дожидаясь, пока Харлоу отдаст ей распоряжение приступать, Мюриэл заняла место перед Эрно, напомнив Ларри боксера, вставшего с табурета до начала раунда. Маленькая, гибкая, сосредоточившая на себе внимание всего зала, она чуть помедлила перед тем, как обратиться с первым вопросом.

— Тогда, — ответил Эрно.

— Это ложь?

— Нет.

— Но вам случается лгать, мистер Эрдаи, не так ли?

— Как и всем людям.

— Вы лгали детективу Старчеку в девяносто первом году, так ведь?

— Да, мэм.

— И своей ложью накинули петлю на шею невиновного человека. Так нам вас понимать?

Перекатив зубочистку из одного уголка рта в другой, Эрно ответил:

— Да.

— Презренный поступок, верно?

— Гордиться нечем.

— Но вы, будучи презренным лжецом, просите нас теперь вам верить. Правильно?

— Почему же нет?

— Мы вернемся к этому, мистер Эрдаи. Кстати, я представилась?

— Я знаю, кто вы.

— Но отказались встретиться со мной, верно?

— Потому что это лишь помогло бы вам представлять мои слова ложью, когда я говорю правду.

Харлоу слегка улыбнулся. Как замечал Старчек, судья часто забавлялся словесной перепалкой в зале.

— Хорошо, позвольте мне уточнить, мистер Эрдаи. Вы говорите, что в июле девяносто первого года убили трех человек. И три месяца спустя полиция не схватила вас, так?

— Да, так.

— Вы хотели, чтобы вас схватили?

— Как вы думаете?

— Думаю, вы всеми силами старались избежать ареста — это правда?

— В общем, да.

— У вас было много знакомых среди полицейских — не так ли?

— Много.

— Поэтому вы знали, что следствие застопорилось, правильно?

— Это означает — прекратилось?

— Скажем, прекращалось.

— Да, так можно сказать.

— Значит, если вы убили тех людей, у вас были все основания полагать, что вы избежите ареста, правда?

— Практически да. Но я все-таки беспокоился.

— Угу. Беспокоились. И несмотря на беспокойство, даже зная, что расследование прекращается, вы решили предоставить сведения, которые сдвинут его с мертвой точки. Так нам вас понимать?

— Я сделал это ради племянника.

— Притом не отправили анонимного доноса — пошли прямо к детективу Старчеку.

— Он пришел ко мне, но это ничего не меняет.

— Ничего не меняет, — повторила Мюриэл.

Теперь она рыскала, двигаясь взад и вперед. Пальцы ее обеих рук были растопырены, словно она хотела схватить Эрно, если он попытается убежать. На ней было платье, которое Ларри назвал девичьим: ситцевое, с пояском на талии и большим бантом у горла. Оделась она так и для телезрителей, и для судьи. Однако все, кто видел Мюриэл на судебных заседаниях, знали, что она опасна, как пантера.

— Он хороший детектив?

— Один из лучших.

— А вы согласны, что хорошие детективы обычно понимают, когда им лгут?

— Если знают, что нужно быть начеку, конечно.

— Но вы не только сдвинули расследование с мертвой точки, вы сделали это, по вашим словам, солгав человеку, который, как вам было известно, умел отличать ложь от правды, правильно?

— Можно сказать так, — ответил Эрно.

— А потом надоумили племянника вывести полицейских на камею, зная, что, если Гэндолф сказал правду, он вполне может назвать вашу фамилию. Я права?

— Тогда бы я сказал, что он просто чернит меня, потому что как-то узнал, что я навел на него полицейских. Я все продумал.

— И вы полагали, что ваша ложь будет убедительной?

— Конечно.

— Потому что умеете убедительно лгать, не так ли?

Харлоу поддержал протест Рейвена, прежде чем Эрдаи успел ответить, но как будто улыбнулся коварству этого вопроса.

— Итак, вы сказали нам вчера, что понимали — ваш племянник ничего не получит от полиции или обвинения, если Гэндолф не будет осужден, верно? Однако вы никак не могли знать, к примеру, есть ли у Гэндолфа алиби, так ведь?

— Я знал, что он был в аэропорту и украл камею у Луизы.

— Летом? Я думала, Гэндолф бывал в аэропорту только зимой, когда его загонял туда холод.

Эрно скривился. Он пытался увильнуть от вопроса Мюриэл, но она не позволяла. В конце концов он признал, что накануне говорил судье — Гэндолф бывал в аэропорту зимой, а он, Эрдаи, не мог знать наверняка, есть ли у Шланга алиби. От своих слов он отказался с мрачным видом.

— Итак, вот что получается, мистер Эрдаи, — сказала Мюриэл и стала загибать пальцы при каждом пункте. — Вы, хотя не хотели попасться, сдвинули расследование с мертвой точки. Вы сделали это, солгав детективу, умевшему, как вы знали, разоблачать лжецов. И указали ему на человека, который мог бы заявить о вашей связи с одной из жертв. И все это вы сделали, даже не зная, есть ли у человека, которого ложно обвинили, надежное алиби. Понимаете теперь, почему мы не должны вам верить?

Артур впервые громко заявил протест, и судья сказал: «Поддерживаю». Но раздраженный Эрно опрометчиво заявил:

— Вам это может показаться неразумным, но все было так. Мне было нужно сделать что-то для племянника. Люди не всегда поступают разумно.

— И то, что вы говорите нам, тоже неразумно, не так ли, мистер Эрдаи? Это образец неразумности.

Артур запротестовал снова. Судья, не поднимая взгляда от бумаг, сказал Мюриэл, чтобы она продолжала. Мюриэл быстро обернулась и устремила взгляд маленьких темных глаз на Ларри, чтобы увидеть его реакцию на ход допроса. Ларри прикрыл ладонью рот и поднял прилегающий к щеке большой палец. Мюриэл кивнула. Она и сама считала так.

— Удивит вас, мистер Эрдаи, что среди отпечатков пальцев на месте преступления не обнаружено ваших?

— Я их стер. Я был предусмотрителен. Как уже говорил.

— Ни вашей ДНК. Ни крови. Ни слюны. Ни спермы. Ничего такого, что может оказаться на месте преступления.

— Да. Но и на Шланга у вас тоже ничего нет.

— Вам хорошо известны наши улики против мистера Гэндолфа, не так ли, мистер Эрдаи?

— Я пристально следил за ходом дела. Понятно почему.

— А пистолет, сэр? Что с ним?

— Я бросил его в реку. Вместе со всем прочим.

На лице Мюриэл появилась жесткая усмешка. Усмешка наслушавшегося всяких ответов ветерана. Она широким шагом подошла к подиуму, заглянула в свои записи, потом воззрилась на Эрно.

— Вы умираете?

— Врачи говорят так.

— Вы верите им?

— Большей частью. Иногда у меня мелькает мысль, что, может, они ошибаются, такое случаюсь, но в основном сознаю свое положение.

— Стало быть, в связи с тем, что вы нам сегодня говорили, терять вам нечего. Верно?

— Не понимаю.

— Вот как? Можете назвать что-нибудь, чего вам не хочется терять?

— Свою душу, — ответил Эрно. — Если она у меня есть.

— Если она у вас есть, — повторила Мюриэл. — Давайте оставаться на земле. Здесь вам есть что терять?

— Свою семью. Я очень беспокоюсь о ней.

— Члены ее сидят неподалеку от вас, мистер Эрдаи, разве не так? Что еще?

— Очень не хотелось бы терять пенсию от авиалинии. Я долго проработал там и хочу, чтобы моя жена получала кое-что.

— А из-за убийства вас пенсии не лишат?

— Если оно не преступление против компании.

— Его можно рассматривать так?

— Только в том случае, если бы Луиза работала в администрации.

С галереи грянул громкий смех. Зал суда в этот день был полон. Сообщения в газетах и по телевидению возымели свое предсказуемое действие.

— Значит, пенсии вы не теряете. И вряд ли доживете до преследования за лжесвидетельство, верно?

— Тут меня не за что преследовать.

— Как бы то ни было, вам невозможно вынести еще одного приговора, так ведь?

— Надо полагать.

— А что ваш племянник, Коллинз Фаруэлл? Он ведь солгал детективу Старчеку относительно некоторых разговоров с Ромми Гэндолфом, разве не так?

— Да, но он считал Гэндолфа убийцей.

— И где Коллинз в настоящее время?

— У Коллинза есть адвокат, Джексон Эйрз. Можете позвонить ему.

— Адвокат? Чтобы получать советы по поводу данного дела?

— В основном. Я оплачиваю счет, потому что сам втянул его в это положение.

— А не знаете ли вы, сообщил ли адвокат Коллинзу, что его нельзя привлечь к ответственности за лжесвидетельство в девяносто первом году, потому что истек срок давности?

— Разве это не должно быть конфиденциальным?

— Поставим вопрос так, мистер Эрдаи. Вы понимаете, что с Коллинзом ничего не случится в результате ваших показаний, верно?

— Надеюсь, что ничего.

— И где же он?

Эрно взглянул на судью, тот кивнул с твердым видом.

— В Атланте. Преуспевает, как я уже говорил.

— Поздравляю, — сказала Мюриэл. — Теперь подойдем к проблеме с другой стороны. Хотите вы обрести что-нибудь, делая это признание?

— Чистую совесть.

— Чистую совесть, — повторила Мюриэл. — По вашим словам, мистер Эрдаи, вы пять раз пускали в ход огнестрельное оружие — совершили тяжкое убийство троих людей, застрелили тешу, хотели убить пятого, раздражавшего вас в баре. И теперь признание снимет камень с вашей души?

За спиной Ларри раздался негромкий смех. Первой как будто засмеялась Кэрол, хотя ей следовало знать, как вести себя в суде. Харлоу поднял взгляд, и в зале тут же воцарилась тишина.

— Мюриэл, изменить прошлое невозможно. Это лучшее, что я могу сделать.

Обратиться к Мюриэл по имени было совершенно в духе Эрно. Насколько Ларри знал, между ними не существовало даже шапочного знакомства, но Эрно всегда считал себя своим для всех в правоохранительных органах.

— Скажите, разве вы не подавали заявления об отпуске по семейным обстоятельствам несколько месяцев назад? А потом, когда вам было отказано, о переводе в другое место заключения? Чтобы быть поближе к жене?

— Подавал.

— И в этом вам тоже было отказано?

— Да.

— Вашей жене трудно было ездить в Редьярд?

— Ей было бы гораздо проще, если б я отбывал срок здесь.

— Где вы провели прошлую ночь?

— В окружной больнице.

— Виделись сегодня здесь с женой?

— Перед заседанием.

Мюриэл знала об этом. Эрно виделся с женой и накануне. И третьего дня. И Артур подал в суд ходатайство с просьбой, чтобы Эрно в Редьярд не возвращали, пока рассматривается дело Гэндолфа.

— Для вас много значит видеться ежедневно с женой? На этой стадии болезни?

— Сейчас? Да, очень много. Особенно сейчас. Она не заслужила того, что ей выпало на долю в последние несколько лет. Ничуть.

Голос Эрно предательски дрогнул, лицо покраснело. Он вытащил трубки из носа и закрыл лицо рукой. У Харлоу на столе стояла коробка с бумажными салфетками, и он быстро передал ее вниз. Мюриэл пережидала это, не выказывая ни малейших признаков нетерпения, потому что Эрно вряд ли мог усилить эффект, которого она добивалась. Когда дыхание вернулось к нему, она переменила тему.

— Мистер Эрдаи, давайте поговорим о преступлении, за которое вы отбываете срок.

— При чем здесь оно? — спросил Эрно. Артур тут же запротестовал. Этой судимости, указал он, можно касаться только в том случае, если она имеет какое-то отношение к правдивости свидетеля. Подробности значения не имеют.

— Я установлю связь между одним и другим, — сказала Мюриэл. Это был судебный вариант кота в мешке, однако Харлоу, заседавший без присяжных, сказал, что позволит ей отклониться от темы, тем более что идет приобщение показаний к делу, а не суд.

— Я не позволяю участникам разбирательств дважды нарушать данное мне слово, — добавил он.

— Я и не ожидала этого, — ответила Мюриэл и повернулась к Эрно; Ларри показалось, что тот внутренне сжался. Судя по виду, словесная схватка уже измотала его. — Собственно говоря, мистер Эрдаи, вы находитесь в тюрьме только потому, что друзья-полицейские не поддержали вас — разве не так?

— Я нахожусь в тюрьме потому, что ранил выстрелом человека.

— Но вы говорили полицейским, находившимся в том баре, где имела место стрельба, что нажали на спуск в состоянии самозащиты, не правда ли?

— На мой взгляд, так оно и было.

— А многие полицейские, которые видели ваш выстрел и слышали ваше заявление, что вы только защищались, были вашими друзьями, не так ли? Полицейские, с которыми вы пили?

— Конечно.

— Вас огорчало, мистер Эрдаи, что никто из них не подтвердил, что это было самозащитой?

— Когда у меня появилась возможность поразмыслить над этим, то нет.

— А изначально?

— Я сам не знаю, чего ожидал.

— Но вас бы не удивило, если б они поддержали вашу версию, правда?

— Пожалуй, нет.

— Вам известны случаи, когда полицейские покрывали своих?

— По-моему, такое случалось.

— С вами, однако, не случилось, так ведь?

Злобность Эрно внезапно проявилась гневным огоньком в глазах. Но у него хватило ума взять себя в руки, прежде чем ответить «нет».

— И поэтому вам пришлось признать себя виновным, правда?

— Пришлось.

— А что скажете о детективе Старчеке? — Ларри неожиданно вздрогнул, услышав свою фамилию. — Был он в числе ваших друзей-полицейских?

— Ларри? Я знаю его уже тридцать лет. Мы вместе учились в полицейской академии.

— И письма, которые вы писали детективу Старчеку...

Мюриэл неожиданно подошла к Ларри, сидевшему за столом обвинителей. И прошептала, едва шевеля губами: «Открой мой портфель и достань почту из первого отделения». Ларри охватил трепет неуверенности, но, достав три конверта, он понял ее замысел. Судя по обратным адресам, то были выписка из пенсионного фонда штата и два счета по кредитным карточкам. Взяв письма в руку, она взглянула на свидетеля.

— Вы никогда не писали детективу Старчеку, что убили кого-то, так ведь?

— Писал, что мне нужно поговорить с ним.

— Не писали открытым текстом, что вам нужна его помощь?

— Может, и писал. Знаете, насколько помню, я звонил ему раза два, только не заставал на месте, а звонков из тюрьмы за счет абонента не принимают. Поэтому я написал ему два или три письма, а он не ответил.

Артур поднялся и указал на конверты в руке Мюриэл.

— Ваша честь, этих писем я не видел.

— Судья, я не вела предварительного допроса мистера Эрдаи. И не показывала ему писем. Мистер Рейвен может ознакомиться со всем, что я предъявлю свидетелю.

Артур продолжал протестовать, и в конце концов Харлоу подозвал обоих к боковому барьеру с дальней от Эрно стороны. К ним присоединился Ларри.

— Что это за история с письмами? — прошептал судья.

— У меня нет никаких писем, — ответила Мюриэл.

Ларри подумал, что Харлоу вспылит, но судья широко улыбнулся.

— Блефуете?

— Имею право, — ответила Мюриэл.

— Да, имеете, — сказал судья и жестом отпустил всех. Мюриэл попросила судебного секретаря зачитать два последних вопроса и ответы на них.

Ларри стал наблюдать за Артуром, опасаясь, что он может сказать Эрно о фальсификации Мюриэл. Кто знает, какой подлости можно ждать от адвоката, но Артур с каменным лицом объяснял помощнице происходящее, прикрывшись ладонью.

— Итак, когда писали детективу Старчеку, вы хотели перевестись со строгого режима на усиленный, не так ли?

— Это пытался устроить мой адвокат. Когда у него не вышло, я обратился к кое-кому из друзей.

— Вы имеете в виду, мистер Эрдаи, что надеялись перевестись на усиленный режим, сообщив детективу Старчеку о совершенных вами убийствах?

Несмотря на предостерегающий взгляд Харлоу, со зрительских мест снова раздалось несколько смешков.

— Когда писал Ларри, я уже не надеялся на перевод. Тюремные власти говорят, что, если ты совершил преступление с применением огнестрельного оружия, тебе положен строгий режим. Точка.

— Можете вы назвать фамилию какого-нибудь полицейского, который обращался в управление тюрем, чтобы добиться для вас исключения?

Эрно вынул изо рта зубочистку. Он оказался в затруднительном положении, так как знал, что никто не явится в суд поддержать его. Поэтому ответил Мюриэл, что не помнит.

— И что бы вы ни писали детективу Старчеку, мы сходимся на том, что вы не упоминали об этих убийствах, правильно?

— Да. Я писал ему, что нам нужно поговорить об одном важном деле.

— Детектив Старчек не ответил?

— Нет.

— Не захотел иметь с вами дело, потому что вы уже не могли принести ему никакой пользы. Вам так казалось?

— Нет, я бы этого не сказал.

Мюриэл вернулась к Ларри за копией письма, которое Эрно отправил Джиллиан Салливен, потом направилась к свидетелю. Рейвен, сидевший в десяти футах слева от Старчека, тут же поднялся.

— Судья, — сказал Артур, — я не видел этого.

Мюриэл с невинным видом показала письмо сначала Рей-вену, потом Харлоу. Ларри зачитал другую копию, которую Мюриэл оставила на столе. По ошеломленному виду Артура было понятно, что он не улавливает значения слов. Когда Мюриэл вернулась на подиум, Ларри заметил, что она взглянула на Артура с улыбкой студенческих времен, с добродушным «мой верх», словно они играли в слова или в теннис. Потом снова повернулась к Эрно и пустила письмо в ход, будто оружие.

— Писали вы судье Салливан, что для ведшего то дело детектива «теперь не представляете интереса, потому что не можете принести ему никакой пользы»?

Эрно перечел фразу несколько раз.

— Здесь так написано.

— И скажете, что не были обижены? — спросила Мюриэл.

— Называйте это как угодно.

— Я называю это обидой, — сказала она.

Харлоу поддержал протест Артура, но снова улыбнулся. Тут Ларри понял судью. Кентону Харлоу нравились обвинители, его восхищало, как они действуют. Он считал, что из жестокого соперничества в зале суда родится истина, и ему определенно была по нраву манера Мюриэл.

— Ну что ж, поставим вопрос по-другому, — сказала она. — Вы сообщили детективу Старчеку сведения по делу об убийстве, я права?

— Пусть будет так.

— И ваш друг детектив Старчек раскрыл дело. Он получил за него поощрение.

— Он и вы, — сказал Эрно.

— Он и я. И все управление полиции, правильно?

— Да.

— Управление, в котором никто не помог вам перевестись на усиленный режим.

— Пусть будет так.

— Управление, где никто не поддержал вашей версии, что вы четыре года назад в баре Айка стреляли в состоянии самозащиты.

— Хорошо, согласен.

— И утверждая то, что утверждаете теперь, в сущности, отнимаете то, что дали раньше детективу Старчеку и управлению полиции. Да?

— Я говорю правду.

— Правду или нет, но стараетесь изменить или уничтожить результат тех сведений, которые сообщили раньше. Разве не так?

— Потому что они были ложью.

Мюриэл была непреклонна, и Харлоу велел Эрно ответить. Тому ничего не оставалось, как сказать «да». Теперь все было вполне очевидно, однако по рядам журналистов прокатился легкий шум, когда он произнес это слово. У них появился ключ для материалов.

Затем Мюриэл стала расспрашивать Эрно об отношениях с «Гангстерами-изгоями», уличной бандой, верховодившей в Редьярде. Сведения эти Ларри собрал во время ночного бдения над тюремным досье, и Мюриэл превосходно их использовала. Эрно подружился с сокамерником из «Гангстеров» и в конце концов оказался под покровительством этой банды. Предполагалось, что он иногда добывал для них нужные сведения через старых товарищей из полиции. Признавать это Эрно не захотел.

— Известно ли вам, мистер Эрдаи, что было несколько случаев, когда заключенные там члены группировки «Гангстеров» обеспечивали ложные признания в преступлениях, которые инкриминировались другим членам банды?

— Протестую, — заявил Артур. — Нет никаких свидетельств того, что мистер Гэндолф является членом какой-то шайки.

— Вопрос заключается в том, — сказала Мюриэл, — известно ли это мистеру Эрдаи.

— Это не относится к делу.

— Я хочу услышать ответ, — заявил судья.

— Слышал о таком, — сказал Эрно.

— А слышали вы еще, мистер Эрдаи, что эта группировка контролирует коридор смертников?

— Я знаю, что там их много.

— Включая мистера Гэндолфа?

— Насчет этого не могу сказать. Поймите, «желтые» изолированы от всех остальных. И ни с кем, кроме друг друга, не видятся. Я и словом не обмолвился с Гэндолфом за все время, что сижу.

— Скажите, мистер Эрдаи, если бы кто-то из членов «Гангстеров», оказывающих вам покровительство, попросил бы вас выдумать историю, притом такую, которая вам не повредит, однако насолит детективу Старчеку и управлению полиции, бросившим вас в беде, историю, которая даже поможет вам провести время с женой перед смертью — неужели скажете, что честность не позволила бы вам это сделать?

Артур поднялся задолго до того, как Мюриэл договорила. Он поспешно произнес: «Протестую», судья поспешно ответил: «Поддерживаю». Но Мюриэл, в сущности, высказала свой завершающий довод для прессы. Выполнив более чем успешно свою задачу, она пошла к столу обвинения, потом внезапно остановилась.

— Ах, да, — сказала она, словно осененная запоздалой мыслью. — Мистер Эрдаи, что вы, стащив трупы в морозильную камеру, сделали там с телом Луизы Ремарди?

— Задрал юбку и стащил трусики до лодыжек.

— А потом?

— Потом ничего.

— Значит, просто заголили ее? Для чего? Из любопытства?

— Заголил, так как знал, что час назад она занималась сексом, и подумал, что это обнаружится при вскрытии. Я хотел, чтобы казалось, будто ее изнасиловали. Сделал это из тех же соображений, что забрал у всех ценности, дабы случившееся выглядело ограблением. Я просто заметал следы.

— И не совершали акта анального секса с трупом.

— Нет.

— Вы знаете, не так ли, что полицейский эксперт, доктор Кумагаи, показал на суде, что с трупом было совершено половое сношение в извращенной форме.

— Я знаю, что он совершал ошибки в течение многих лет.

— А не знаете, почему в ее анусе была обнаружена смазка презервативов?

— Думаю, вам об этом следует спросить джентльмена, с которым она развлекалась на автостоянке.

— И думаете, этим объясняется, почему ее анус был расширен после смерти?

— Я не судмедэксперт.

— Но согласитесь, мистер Эрдаи, ваши показания не объясняют этого факта, так ведь?

— Да, я не объяснял его.

— Благодарю вас, — сказала Мюриэл.

Она села рядом с Ларри. И он совершенно неожиданно ощутил под столом удар ее кулака о свой.

* * *

Мюриэл провела перекрестный допрос почти в точности так же, как Артур разыгрывал его на встречах с Эрно в тюрьме. Единственным исключением оказалась фраза в его письме Джиллиан о том, что теперь он не может принести Ларри никакой пользы; Артур не уловил ее значения. Но во всем прочем Эрно был хорошо подготовлен. Камнем преткновения являлась сама Мюриэл. В любом соперничестве благодаря своей манере она побеждала по очкам.

Под конец допроса судья Харлоу сидел, выпрямясь, у бокового барьера, в демонстративном отдалении от Эрдаи. Когда Артур поднялся для опроса своего свидетеля после перекрестного допроса, он сознавал, что ему придется нелегко. Он застегнул пиджаки просмотрел записи Памелы перед тем, как приняться за то, что у юристов именуется реабилитацией свидетеля.

— Мистер Эрдаи, мисс Уинн спрашивала вас, почему вы шли на такой риск ради племянника. Можете вы это объяснить его чести судье Харлоу?

Эрно долгое время разглядывал барьер свидетельского места.

— Нам — моей семье — пришлось вынести очень многое. Нам очень трудно приходилось во время Второй мировой войны, а в пятьдесят шестом году отец принял участие в восстании... — Лицо Эрно исказилось. — Его убили — расстреляли, а потом повесили за ноги на фонаре перед нашим домом на страх другим. Соседи выдали его тайной полиции. Моей матери, сестре и мне с большим трудом удалось выбраться оттуда и приехать сюда. Коллинз, мой племянник, был единственным ребенком на двоих у меня с сестрой. И я знал, что, если он получит пожизненный срок, это конец. Дело в том, что я много думал о висевшем на фонаре отце — его оставили там на несколько дней, не позволяли нам снимать его. Это было предостережением.

Эрно прикрыл ладонью рот и надрывно кашлял до потери сил. Через минуту вытер бумажной салфеткой все лицо и подождал, пока восстановится дыхание.

— Я понимал, что Коллинз может кое-чего добиться в жизни. Он был умным, только запутался по недомыслию. И я считал своим долгом перед отцом, перед матерью — перед всей семьей — постараться дать ему еще один шанс. Я обязан был сделать все, что возможно.

Рейвен подождал продолжения, но Эрно сказал все. Артур и Памела провели с Эрно много часов, и одна из суровых истин дела заключалась в том, что этот человек не особенно нравился Артуру. Не потому, что был преступником, даже не из-за тяжести того, что совершил. За много лет Артур, как и любой, кто работал в этой системе, сталкивался с симпатичными и даже обаятельными закоренелыми негодяями. Но в Эрно постоянно ощущалась какая-то холодность. Он был грубым и не просто бесчувственным, но даже слегка гордившимся этим. Не старался понравиться. Однако его жесткость убеждала Артура, что он говорит правду. И немалое восхищение вызывала его готовность отвечать на вопросы без требования видеть в нем святого или мученика. Эрно понимал, что не является ни тем, ни другим.

— Хорошо. Коснемся другой проблемы. Мисс Уинн поднимала вопросы о мотивах ваших показаний. Можете сказать, почему вы согласились говорить с судьей Салливан и со мной, почему решили сказать правду о том, что произошло четвертого июля девяносто первого года?

Как Артур и ожидал, Мюриэл поднялась с протестом против предположения, что Эрно говорит правду. Судья отмахнулся от нее, как несколько раз отмахивался от Рейвена.

— Давайте будем вести наше разбирательство. Не думая о сидящих на галерке, — сказал Харлоу, явно имея в виду репортеров. — Хорошо, мистер Эрдаи. Объяснитесь. Почему мы слушаем сейчас о событиях тех дней?

Эрно отдышался перед тем, как заговорить.

— Поначалу, когда подставил Гэндолфа, я особо не беспокоился о нем. Думал, что, если учесть все, сходившее ему с рук, он заслуживал немалого срока.

— Потом, как я уже говорил, если бы Ларри приехал по моей просьбе, я бы все рассказал ему. Я толком не продумал, как это сделать. Но сделал бы, так как считал, что мой долг перед ним — сказать всю правду. Но теперь понимаю, что это долг перед Гэндолфом.

Поверьте, нет ничего страшнее умирания. Можно понимать, что ты на этом свете гость, но когда врачи говорят тебе... Не знаю, может, старики воспринимают это по-другому. Моя мать была рада смерти в восемьдесят шесть лет. Но когда смерть приходит до срока, как у меня... Я много дней провел в страхе. Она близится. Ты знаешь, что близится. И ничего не можешь поделать. Она близится. Это ужасно. Сколько бы невзгод ни приходилось выносить в жизни, конец все равно ужасен.

Знаете, многие на смертном одре обращались к вере, обратился и я. Слушал священника. И много думал. Я совершил немало гнусных поступков. Не знаю, Бог ли покарал меня этой болезнью, или тут дело случая — Он не станет посылать никаких телеграмм с объяснениями. Но в конце концов приходит на ум, что ты в силах кое-что поправить. Вот почему я начал думать о Гэндолфе. Он провел в тюрьме больше девяти лет и все это время знал, как я, — она близится. Близится, и он ничего не может поделать. Как я. Только он этого не заслуживает. Если я скажу правду, он спасется. Он проходит через то же, что и я, изо дня в день, хотя не должен. Вот о чем я постоянно думал. Я не могу избавить от такой участи себя. Но могу избавить его. Мне для этого нужно только поступить по правде.

Произнося эту речь, Эрно не смотрел ни на кого. Глаза его были опущены, говорил он тем же ровным голосом, скрипучим и слегка отчужденным, каким отвечал на все вопросы.

Харлоу, приложив к носу длинный палец, явно обдумывал, что представляет собой Эрно. Артур с Памелой провели немало времени, задавая этот же вопрос друг другу. Несмотря на прямоту Эрно, в нем ощущалась какая-то уклончивость, которую Рейвен в конце концов приписал неуверенности в себе. Артур не сомневался, что Эрно не лгал ни в едином слове, однако создавалось ощущение, что многие мысли ему чужды. Иногда он напоминал Артуру Сьюзен, сестру-шизофреничку. Та часто утверждала, что ею управляют голоса из космоса. Эрно показал, что, убив Пола Джадсона, обнаружил что-то страшное в своей натуре. Но это было для него не столь необъяснимым, как силы, побудившие под конец жизни исправить немногую часть того, что совершила злобная сторона его натуры. Эрно понимал, что поступает по правде. Но все же казался совершенно не представляющим, для чего это ему нужно.

В конце концов Харлоу спросил Мюриэл, есть ли у нее вопросы. Посовещавшись с Ларри, она ответила, что нет.

— Мистер Эрдаи, — произнес судья, — допрос окончен. — Задержал на нем взгляд и решительно добавил: — Желаю вам удачи, сэр, — и, не оглядываясь, покинул судейское место.

 

19

13 июня 2001 года

Еще жертвы

Когда заседание окончилось, все еще возбужденная Мюриэл взглянула на галерею, где тесно сидевшие люди поднимались со своих мест. Там было не меньше десятка репортеров со специальным заданием и десятки обывателей, привлеченных газетными заголовками, появлявшимися в течение последних суток.

Утром Нед Холси любезно предложил Мюриэл предоставить ему ведение дела и споры с адвокатом. Но репортеры знали, что обвинение Гэндолфа сыграло решающую роль в ее карьере; докажи Артур, что Шланг не был убийцей, и пресса сотрет ее в порошок, даже если она не будет находиться в зале. И она хотела принять вызов. Она жаждала этих минут всеобщего внимания, пусть даже очень назойливого, когда мир приливом устремится к ней, словно бушующее море. Рейвен обращался с пачкой новых ходатайств. Мольто и Кэрол требовалось посоветоваться о следующем юридическом ходе. Ларри ждал указаний, в каком направлении наводить справки об Эрно. А журналисты уже вытягивали шеи, чтобы попытаться выжать из нее какие-то предварительные комментарии. Однако такого жребия она желала с детства. Толмидж называл его ареной, но ей не нравилась ассоциация с гладиаторами. Для нее это была скорее возможность полностью реализовать себя, ощутить, что каждая клеточка способствует тому, чтобы она заняла свое место в своем времени.

С интуитивной ясностью, сопутствующей работе над всеми делами, Мюриэл поняла, что нужно делать. Позади нее сидел Джон Леонидис, он вот уже больше девяти лет преданно присутствовал на всех значительных процессах с ее участием. Не обращая внимания ни на кого, в окружении репортеров, Мюриэл положила руку на плечо Джону и повела его в комнату для свидетелей. Она знала, что журналисты не разойдутся, пока не услышат ее комментариев.

Джон приехал не один. Он представил ей гладколицего человека по имени Пен, видимо, филиппинца. Даже когда Мюриэл закрыла дверь, сквозь нее смутно доносился шум толпы возле зала суда. Джон был взбешен разбирательством.

— Я должен объяснить этим идиотам-репортерам, что происходит, — заявил Джон.

Для Мюриэл было идеально получить поддержку жертв. Но все же она сказала Джону, что он должен говорить только в том случае, если хочет.

— Поверь, хочу, — ответил Джон. — Я каждый день думаю об этой мрази. Как его, Гэндолф? Каждый день, Мюриэл, я осознаю, чего лишился по вине этого типа. Последние несколько месяцев я не перестаю думать, гордился ли мной отец.

У Джона были веские основания полагать, что Гас был бы очень доволен сыном. Джон управлял «Раем», где дела шли лучше, чем когда бы то ни было, поскольку район возрождался. В партнерстве с местным владельцем отеля заключал по всему округу договоры с недорогими греческими ресторанами на право использования отцовского имени. Мюриэл несколько раз в году обедала по приглашению Джона в «Таверне Д.Г.» — Доброго Гаса — в Сентер-Сити. Джон сидел за ее столиком, курил и непрестанно говорил о том деле, оно оставалось в его памяти таким свежим, словно разбиралось вчера.

— Ты, наверно, понимаешь, Гас был бы недоволен кое-чем в моей жизни, как и мать, — снова заговорил Джон, — но, думаю, все обернулось бы хорошо, к его удовольствию. Искренне в это верю. Но я имею право знать. Так ведь? Все имеют право. Этот подонок Гэндолф — он не Бог. Но был Богом в моей жизни.

Для Джона, как и для большинства понесших подобную утрату, убийство отца и наказание убийцы в любом случае имели бы личное значение. Однако главной причиной того, что Джон не мог выбросить это дело из головы, было то, что оно не кончалось. Для Джона Леонидиса оно было почти десятилетием затаенного дыхания. Надежды, что несправедливость убийства Гаса не усугубится избавлением Ромми Гэндолфа от приговора, вынесенного лязгающей судебной машиной.

После убийства Джон был самым непреклонным из жертв в требовании смертной казни Гэндолфу. К тому времени, когда начался суд, жена Пола Джадсона, Дайна, переехала в Булдер и всеми силами налаживала жизнь заново; о ней уже несколько лет никто ничего не знал. Мать Луизы, которую Ларри беспокоил во время расследования, явилась в суд требовать смертной казни, но, видимо, оробела. А Джон был бы рад окончить юридический факультет и вести дело сам. Мюриэл сначала думала, что из-за матери. Но во время обращения к потерпевшим при зачитывании приговора он сказал: отец тоже потребовал бы смертной казни.

— Он давал человеку шанс, — сказал тогда Джон о Гасе. — И дал бы шесть шансов, если бы видел, что тот старается. Но как-никак Гас был человеком старой закалки. Суровым. И рано или поздно говорил: хорошенького понемножку. Мой отец был добр к Гэндолфу. И получил за это только пулю в голову. Он бы потребовал для этого типа смертной казни. Потому требую и я.

Даже тогда Мюриэл сомневалась, что у него верное представление об отце, но как она могла об этом сказать? Она до сих пор помнила настроение, воцарившееся в зале, когда говорил Джон, серьезность, охватившую Джиллиан Салливан, слушавшую с судейского места. Пусть себе идеалисты рассуждают о недостойности убийства, совершаемого государством, — оно гораздо лучше, чем самосуд, на который способны люди вроде Джона, охваченные горем утраты, чувствующие долг крови. Для него смерть Гэндолфа стала приоритетом, частью роли преемника отца, которую он принял с той минуты, как Гас погиб.

Мюриэл открыла дверь и жестом велела Кэрол проводить Джона с его другом вниз, в вестибюль, где ждали тележурналисты. Несколько репортеров выкрикнули ее фамилию, и она пообещала присоединиться через минуту. Однако Ларри тут же ввел в комнату четверых женщин — двух девушек-подростков, приятного вида женщину чуть моложе сорока и последней пожилую даму, волосы которой были выкрашены в безжизненно-черный цвет. Мюриэл узнала только ее.

— Ну, конечно же, миссис Сальвино, — сказала Мюриэл, приветствуя мать Луизы Ремарди. Старуха была крепкой, подтянутой, и Мюриэл считала, что Луиза пошла в нее. Девушки чертами лица очень походили одна на другую, однако два года разницы в возрасте создавали в общем облике значительный контраст. Вторая пользовалась косметикой и была почти на фут выше сестры. Но обе были худощавыми, смуглыми, с узкими лицами, прямыми черными волосами и большими темными глазами. Настоящие красавицы. Мюриэл сразу же догадалась, что это дочери Луизы.

Миссис Сальвино в своей обычной грубой манере оборвала приветствие Мюриэл.

— Вы что, никогда не покончите с этим делом?

— Нучча, — укоризненно произнесла четвертая женщина.

— Мюриэл, — сказал Ларри необычным для него официальным тоном, — возможно, ты помнишь Женевьеву Каррьере. Она была близкой подругой Луизы.

Женевьева взяла на себя роль водителя и сопровождающей. Миссис Сальвино была одной из тех живущих в Кевани итальянок, которые ездят в Сентер-Сити два-три раза в год неизменно со смутными опасениями.

— Мне было незачем приезжать, — сказала миссис Сальвино. — Дарла слушала ход разбирательства по телевизору. И решила поехать. Нашла, видите ли, повод, чтобы не идти в школу.

— Будто он нужен мне, — ответила старшая внучка. Младшая, с ортодонтическими скобами на зубах, робко жалась к двери. Но Дарла определенно была сущим наказанием. В свои шестнадцать лет она носила облегающую одежду и покрывала лицо толстым слоем дешевой косметики. Фигура ее была слишком полной для тесной майки, немного не доходящей до пупка. Мюриэл часто удивлялась тому, как поражала ее сексуальная дерзость этих девиц, поскольку знала, что вовсю пользовалась бы такой вольностью, будь она допустима в ее юности.

— Незачем тебе было слушать все это, — сказала миссис Сальвино.

— При-вет, бабуля. Это показывали по телевизору. И речь шла о нашей матери, а ты нам ничего не рассказываешь. Так никуда не годится.

— Дарла, — вмешался Старчек, — вряд ли ты узнала что-то о случившемся. Это просто развлекался озлобленный, умирающий человек.

— Кое в чем я поверила ему, — ответила та с упрямством, присущим ее возрасту. — Насчет того человека, которого считают убийцей. Все кажется правдой. Не думаю, что у такого больного, как этот тип, хватило бы сил столько выдумать.

— По части выдумок ты у нас дока, — заметила миссис Сальвино.

Дарла бросила на бабушку неприязненный, глупо-самодовольный взгляд.

— Вот только, — сказала она, — вид у этого типа совершенно отвратный.

Мюриэл с Ларри, еще не остывшие от воинственного пыла, дружно рассмеялись, их весьма позабавила эта жестокость по отношению к Эрно.

— Нет, правда, — настаивала Дарла. — Конечно, я понимаю, он больной и все такое, но привлекательным никогда не мог быть. Мама не запала бы на него. На всех фотографиях, где она с мужчинами — даже с нашим отцом, — они такие красавчики.

Дарла говорила с какой-то настойчивостью, и Мюриэл поразило воодушевление, с каким девушка любовно воссоздавала образ матери. Чем старше Мюриэл становилась, тем острее воспринимала бремя страданий, приносимое в здание суда. В юности она чувствовала гнев потерпевших и подсудимых, зачастую считавших, что с ними несправедливо обходятся, и острое праведное стремление покарать зло. Но теперь сосредоточилась на страданиях Дарлы, преступников, у которых часто хватало ума пожалеть о содеянном, членов их семей, обычно столь же невиновных, как и безучастные свидетели. Единственным их заблуждением было то, что они любили человека, пошедшего по криврй дорожке.

Несомненно, для Дарлы имело значение, чтобы ее оценка матери была правильной. Она повернулась к Женевьеве, наблюдавшей за поведением бабушки и внучки с едва заметной улыбкой.

— Правда, тетя Женевьева? Мама ни за что не стала бы иметь дело с таким.

— Ни в коем случае. Твоя мать всегда ненавидела этого человека.

Женевьева коснулась обнаженного плеча девушки и потому не заметила, как Мюриэл и Ларри переглянулись.

— Почему она его ненавидела? — спросила Мюриэл.

В комнатке с обитым твидом диваном, казенного вида столом и стульями теснилось шесть человек. Женевьева сразу же осознала свою ошибку и отвернулась к одному из старомодных лесных пейзажей на стене, прячась от всеобщего внимания.

— Существовала какая-то неприязнь, — ответила она и повертела в воздухе наманикюренной рукой, показывая, что там все было непонятно. Волосы ее преждевременно поседели, что производило разительное впечатление, так как она сохраняла жизнерадостную моложавость вплоть до неправильного прикуса. В общем она производила впечатление твердой духом женщины. Уже десять лет не оставляла вниманием детей и мать подруги.

— Может быть, девочки подождут снаружи, — предложила Мюриэл, подумав, что Женевьева не хочет говорить из-за них.

— Ну уж нет, — ответила Дарла. — Мы не маленькие. Она была нашей матерью.

Мюриэл невольно улыбнулась, потому что была такой же колючей и своевольной в шестнадцать лет. Стремление зайти слишком далеко, ступить на запретную почву, чтобы испытать себя, до сих пор не покидало ее. Андреа, младшая из сестер, была настроена остаться не столь решительно, но в конце концов тоже предпочла не уходить. Ларри продолжал наседать на Женевьеву.

— Значит, вам ничего не известно о романе между Эрно и Луизой?

Женевьева взглянула на часики и поманила девушек к выходу, но ответила на прощание:

— Скорее поверю, что он убил ее, чем этому.

Мюриэл подняла руку, прося миссис Сальвино задержаться.

— Луиза когда-нибудь говорила вам что-то об Эрно?

— Кто знает? — ответила старуха. — Кто обращал внимание?

— Говорила она о мужчинах?

— О Господи, — сказала миссис Сальвино. — Я ж ее мать. Думаете, я спрашивала Луизу о таких делах?

— Я думаю, спрашивала, — сказала Дарла.

Миссис Сальвино замахнулась наотмашь и зашипела сквозь зубы. Внучка ответила занесенной ладонью, жестом, скорее всего заимствованным у бабушки. Но Дарла улыбалась. Видимо, она любила Нуччу Сальвино гораздо больше, чем готова была признать.

Женевьева продолжала медленно теснить группу к двери. Мюриэл предупредила миссис Сальвино, что репортеры могут пристать к ней с вопросами.

— Мне нечего сказать.

— Они захотят узнать, что вы думаете, — сказала Мюриэл. — Верите ли, что ее убил Эрдаи.

— Может быть, — сказала миссис Сальвино. — Может быть, он, может быть, тот и другой вместе. Не знаю. Она мертва. Вот это я знаю.

— Нам нечего им ответить, — сказала Женевьева.

Мюриэл попрощалась со всеми. Женевьева выходила последней, и Ларри коснулся пальцами ее руки.

— Нам бы очень хотелось еще поговорить с вами.

Женевьева потрясла головой. У нее была приготовлена отговорка. Отъезд на отдых всей семьей. Ежегодно, как только детей распускали на каникулы, они уезжали в Скейджен на месяц.

— Когда уезжаете? — спросила Мюриэл.

— Завтра, — ответила Женевьева. — Рано утром.

— Ну что ж, может, мы наведаемся туда, — сказал Ларри, и Женевьева бросила на него неприязненный взгляд.

Помня о журналистах внизу и понимая тщетность угроз Старчека, Мюриэл распахнула дверь и выпустила Женевьеву. Они с Ларри остались вдвоем.

— Надо бы поехать туда и взять у нее письменные показания, — сказал Ларри. — Она будет изворачиваться, но под присягой вряд ли станет лгать. Только не думаю, что мы вытянем что-то из нее без повестки.

— Я бы не прочь занести в протокол показание о том, что Луиза всегда ненавидела Эрно. Мы должны всеми силами выставлять его лжецом.

— Ты очень неплохо поработала в этом направлении.

Мюриэл приняла этот комплимент с улыбкой, но она знала, что процесса не выиграть одним красноречием. Исход большинства дел бывал предопределен характером судьи или присяжных, и Кентон Харлоу вызывал у нее беспокойство.

— Если он решит, что Эрно заслуживает доверия, — сказала она Старчеку, — я надолго завязну с этим делом. Толмидж считает, что, если оно не кончится скоро, преподобный Блайт может уговорить кого-то принять участие в предварительных выборах.

— Кого-нибудь черного, — сказал Ларри.

— Разумеется, — ответила Мюриэл и досадливо покачала головой при мысли о такой перспективе. Ее не привлекала такая борьба, особенно где ее будут выставлять обвинительницей-расисткой.

— И какой у нас выбор? — спросил Ларри.

— Сам знаешь какой. Выяснить все быстро. И либо смешать Эрно с грязью, либо заявить, что мы напортачили. И как можно быстрее зализать раны.

— Мы ничего не напортачили. Приговоренные к смерти вечно заводят одну и ту же песню. Ромми виновен, Мюриэл, ты это знаешь. Я не запугивал его, чтобы добиться признания. А Эрно пусть себе продолжает твердить свою ерунду про Шангри-Ла.

— Я просто говорю.

— Кроме того, при всем уважении к Толмиджу, если мы не прижучим этого пса, Блайт проделает в твоем теле еще одну дырку. И можешь отменить заказ на предвыборные плакаты.

— Если только дело так пойдет, — незамедлительно ответила Мюриэл. Тон ее был вызывающим, даже надменным, и она увидела, как Ларри сжался. Это напомнило что-то давнее. Мюриэл почувствовала себя виноватой. И может быть, она сказала неправду. Накануне она говорила Ларри, что отказалась бы от прокурорского кресла ради радости стать матерью, и была совершенно откровенна. Но не иметь ничего из того, к чему стремилась? Она хорошо знала себя и понимала, что легко не откажется от борьбы.

— Ларри, Шланг осужден справедливо. Но давай постараемся утопить Эрно. Я свяжусь с Джексоном Эйрзом, попытаюсь поговорить с его племянником. И продолжай работать по линии шайки. «Гангстеры» могли посулить Эрно что-то такое, о чем мы не догадываемся. И постарайся связаться с тем человеком, которого Эрно ранил в баре Айка. Что-то говорит мне, он не поддержит ту чушь о самозащите, на которой стоит Эрдаи.

Ларри понравились эти идеи. Приятно было сознавать, что они снова пришли к согласию.

— Пора выходить к журналистам, — сказала Мюриэл. — Выгляжу я суровой, но справедливой?

Ларри свел большие пальцы, поднял указательные и посмотрел между ними, словно в видоискатель.

— Что-то такое есть.

Она бегло улыбнулась ему.

— Я забыла, Ларри, как приятно работать с тобой.

Открыв дверь, Мюриэл увидела Дарлу, прислонившуюся к косяку. Девушка тут же выпрямилась.

— Я забыла спросить, — сказала она. — Мне хотелось узнать, возможно ли получить назад эту вещь.

— Какую?

Дарла бросила на Мюриэл оскорбительный, подростковый взгляд, словно та была непроходимой тупицей.

— Камею. Принадлежавшую матери. Она среди улик, так ведь? Мистер Мольто сказал, что мы не сможем забрать ее, пока дело не завершится окончательно. Но понимаете, мы ждали так долго, и я просто интересуюсь, потому что...

Несмотря на всю свою боевитость, Дарла заметно растерялась и не могла произнести ни слова.

Но Мюриэл не требовалось объяснений. Дарла считала камею своей по праву. Камея связывала ее с матерью, внутри находился ее собственный снимок, сделанный в первые минуты жизни, который Луиза буквально носила на сердце. Из-за девушки Мюриэл внезапно ощутила ярость и бессилие. Прошло десять лет, а закон при всех его благородных целях и неуклюжей работе даже не позволял осиротевшей девочке коснуться своего самого драгоценного наследства.

Мюриэл на секунду обняла Дарлу, пообещала быстро разобраться и направилась к лифтам, стараясь вновь обрести спокойствие. Ярость перед телекамерами не нужна. Но Мюриэл была довольна разговором с Дарлой, возможностью вновь ощутить заботу и решимость. Хватит играть в солдат и индейцев. Хватит адвокатов, выскакивающих из леса на защиту Шланга с криком «Ура!». Хватит лишать справедливости и покоя тех, кто их заслуживает. Развязка слишком уж затянулась — для дела, для адвокатства и для самого Ромми Гэндолфа.

 

20

13 июня 2001 года

Сьюзен

Едва заседание окончилось, Джиллиан поднялась со своего места в последнем ряду и устремилась к двери. Когда она уже шла по коридору, отрывисто постукивая низкими каблуками, сзади ее окликнули. Стюарт Дубинский, давно работающий в «Трибюн» судебным репортером, подбежал к ней, запыхавшись от этого усилия. Мало кого на свете ей меньше всего хотелось бы видеть.

Войдя в судебный зал, Джиллиан подвергалась риску такой встречи и, понимая это, не раз приказывала себе уйти. Однако покуда Эрно не произнес последнего слова, она словно бы не могла подняться с сиденья. Что заставляло ее оставаться, а не уйти? У нее было множество ошибок, в которых следовало раскаиваться. Тысячи. Почему же она так сосредоточилась на этой? Она тщательно просматривала газету утром и даже накануне вечером, сидя перед телевизором под громкий храп Даффи. Она была захвачена этим делом, как в тот день, когда ездила с Артуром в Редьярд. Опять муки совести? Однако больше она себя не обманывала. Если в зале и раскрывалась какая-то правда, это была в некотором смысле правда о ней.

Всегда толстый Дубинский стал свиноподобным. Лицо его, много лет знакомое ей, оставалось узнаваемым, но заплыло жиром. Стюарта Джиллиан всегда недолюбливала. Он был ненадежным буквально во всех отношениях, вечно опаздывал, иногда вольно обращался с фактами и часто собирал их недозволенным образом. Несколько лет назад его лишили на время журналистского пропуска в здание суда: обнаружили подслушивающим у дверей комнаты, где заседали присяжные.

Джиллиан объяснила Дубинскому в нескольких словах, почему сидела в зале. Однако было ясно, что он видел в ней сторону, которую упустили его конкуренты. Дубинский нашел в кармане пиджака магнитофон. Интуиция подсказывала ей, что если она останется объектом репортажей, то может вскоре потерять работу. Но если оттолкнуть Дубинского, он станет более решительным. Она несколько раз говорила, что ей нужно идти, но Стюарт постоянно обещал, что задаст еще всего один вопрос. Он уже отошел от дела Ромми Гэндолфа и перешел к ее нынешней жизни, о которой Джиллиан не хотелось говорить.

— Вот и вы, — сказал кто-то и крепко взял ее под руку. Это оказался Артур. — Судья, если хотите, чтобы я отвез вас обратно, нужно немедленно ехать. Я только что получил сообщение по пейджеру. Арестовали одну мою клиентку, нужно ее вызволять.

Он повел Джиллиан по коридору.

Дубинский последовал за ними, однако с появлением Артура перенес внимание на него. Ему хотелось узнать мнение адвоката по каждому из вопросов, поднятых Мюриэл. Артур остановился и попытался избавиться от Дубинского, но тот тащился за ними до маленькой автостоянки напротив здания суда.

— О, частная практика, похоже, выгодное занятие, — сказал, коснувшись крыла машины, репортер.

— Она куплена не на гонорар от этого дела, — заверил его Артур. Помог Джиллиан сесть в машину и быстро поехал вниз по пандусу.

— Ты мой спаситель. — Закрыв глаза, Джиллиан приложила руку к груди. — Стал Стюарт еще хуже, или я попросту отвыкла? На самом деле у тебя нет клиентки в полиции, так ведь?

— Есть, к сожалению. Моя сестра.

— Твоя сестра!

— Джиллиан, это случается постоянно. Но мне нужно быть там.

— Конечно. Высади меня на углу.

— Тебе куда?

— Артур, пожалуйста. Позаботься о сестре. Сегодня вечером я работаю в Ниринге. Доеду туда автобусом.

— Ну а я еду во второй участок на Западном берегу. Поехали. Если хочешь, можешь сесть на автобус там.

Джиллиан решила, что, поехав с ним, никакой проблемы ему не создаст. К тому же у нее было незавершенное дело с Артуром. Она все еще надеялась загладить вчерашнюю неловкость при расставании, и ей было любопытно узнать его мнение о сегодняшних разбирательствах. Но Артур первый спросил у нее, что она думает об Эрно.

— Думаю, Мюриэл очень хороший юрист, — сказала Джиллиан. — Она подняла большую бучу.

— Ты веришь ему?

Джиллиан, в сущности, об этом не задумывалась. Верить или нет почему-то казалось второстепенным. Принимать решение предстояло не ей. Кроме того, она теперь чувствовала, как захватил ее сам процесс. Она не бывала в судебном зале с тех пор, как ей вынесли приговор. И не могла представить, что его обстановка может так воодушевить ее, как сегодня. Обвинители и адвокаты; судьи; вспышка эмоций, даже более сильная, чем в театре, потому что все было потрясающе реальным. Когда Эрно говорил о своей близкой смерти, это походило на длительный грозовой разряд. Ей даже казалось, что в большом зале должно запахнуть озоном.

Джиллиан нисколько не удивляло, что она испытывала легкую зависть. Она всегда любила зал суда. Однако потрясло ее то, каким все это оставалось близким, — расчеты и размышления, входившие в каждый вопрос, усилия понять загадочные реакции судьи. Она только теперь осознавала, что это снилось ей каждую ночь.

— Честно говоря, Артур, я сомневаюсь, что склонна ему верить. Но подумала, что твоя реабилитация свидетеля была совершенно блестящей, по-своему не менее действенной, чем перекрестный допрос Мюриэл.

— Навряд ли, — ответил Артур, однако не смог сдержать улыбки.

Джиллиан сказала это не из вежливости, Артур действовал первоклассно. Перекрестный допрос требовал красноречия, чтобы допрашивающая сторона превращалась в яркое воплощение неверия. Опрос после него обладал своего рода артистизмом, гораздо более тонким. В ходе него адвокат, слегка напоминавший отца, оказывающего нежное влияние на непослушного отпрыска, незаметно вывел свидетеля снова в благоприятный свет.

— Видимо, на этой стадии я еще не составила мнения об Эрно, — ответила Джиллиан. — Можешь ты как-нибудь подкрепить его показания?

— Не представляю чем. Вещественных свидетельств нет. Если он насиловал Луизу, могли остаться паховый волосок, ДНК, но ничего обнаружено не было.

— Как думаешь, почему он это отрицает? Изнасилование?

— С того дня, как мы ездили в Редьярд, он утверждает, что Кумагаи ошибся. Думаю, это говорит в его пользу. Если бы он хотел привязать свои показания к уликам, то признался бы и в этом.

Они медленно ехали в густом послеполуденном потоке машин. Джиллиан размышляла. На этой стадии, просто посеяв сомнения в справедливости приговора, вызволить Ромми из коридора смертников не удастся. Десять лет прошло. Слишком поздно. Но существовала вероятность, что Мюриэл захочет вывести разбирательство из центра всеобщего внимания.

— Знаешь, Мюриэл может повести с тобой разговор о сделке, — сказала она Артуру.

— О замене смертной казни пожизненным сроком? Даже если он невиновен?

— Что скажет твой клиент?

— Это то же самое, что испытание судом Божьим. Предложить ему жизнь. Если он виновен, то ухватится за это предложение. Если нет, тоже может согласиться, лишь бы остаться в живых.

— Его выбор, так ведь? — спросила Джиллиан, но Артур покачал головой.

— Хочется, чтобы он оказался невиновным. Теперь я совсем как Памела. — Он посмотрел на нее с детской робостью. — Быть адвокатом лучше, чем обвинителем. Обвинитель действует по правде. Но не так. Мне предстоит сражаться со всем миром. Впервые за многие годы я не чувствую себя подавленным, когда встаю поутру.

Артур, никогда не скрывавший своих чувств, весело просиял.

Джиллиан улыбнулась, но снова почувствовала себя направляющейся туда, куда путь ей уже заказан.

Она спросила Артура о сестре, и он безжизненным тоном вкратце рассказал историю Сьюзен. История была довольно обычной: периоды стабильности, потом сокрушительный рецидив и госпитализация. Сьюзен несколько раз исчезала — то бывало ужасное время. Артур с отцом искали ее на улицах. Последний раз она оказалась в Фениксе принимающей амфетамин — худшее, что можно представить для шизофренички — и на третьем месяце беременности. Для отца, не перестававшего лелеять надежду, что красивая, многообещающая дочь все-таки вернется к нему, эти циклы болезни бывали особенно мучительными.

— Лекарства помогают? — спросила Джиллиан.

— Хорошо помогают. Но рано или поздно Сьюзен отказывается их принимать.

— Почему?

— Потому что побочные воздействия некоторых ужасны. У нее начинается дрожь. Тахикардия. Ей парализовало шею. Одна из причин ее содержания в стационаре заключается в том, что там она получает укол проликсина раз в неделю. Риспердал помогал ей лучше, но его нужно колоть каждый день, а это никак не получается. Это лекарство делает ее покорной. И она его ненавидит. Думаю, для нее самое худшее то, что жизнь становится тусклой по сравнению с тем, что происходит в голове, когда она ничего не принимает. Речь идет о человеке, у которого индекс интеллектуальности сто шестьдесят пять. Я даже не могу представить, что происходит у нее в мозгу. Но знаю — нечто яркое, необузданное, вдохновляющее. Она гениальна, несмотря на болезнь. Для нее внешний мир так же чужд, как средневековье, но она каждое утро прочитывает три газеты и не забывает ничего.

Артур сказал, что несколько лет назад друг детства Сьюзен, ныне старший вице-президент инвестиционного банка «Фолкс Уоррен», нашел для нее работу — набивать перфокарты, обрабатывать данные, распределять по категориям статистические отчеты. Сьюзен обнаружила способности аналитика. Если бы ей не приходилось сидеть в комнате одной или два раза в год ложиться в стационар, она могла бы зарабатывать четверть миллиона долларов. Но из-за поведения ее могли в любое время уволить. Поэтому Артур заключил договор с ее работодателями. Когда его сестра приходила в параноидальное состояние, они звонили в полицию, чтобы ее увезли. У Артура во втором участке был старый друг, сержант Иоджи Марвин, и он отправлял за ней патрульную машину. Сьюзен обычно приветливо встречала полицейских, уверенная, что они приехали разобраться с кем-то, кто причинил ей зло.

— Черт, — произнес Артур, когда они уже подъезжали к участку. — Вот она.

Второй участок представляет собой здание современного стиля. Просто коробка из-под обуви, сложенная из кирпичей. Перед его стеклянными дверями две женщины, судя по всему, спорили. Полицейский в форме держался в стороне. Артур остановил машину всего в нескольких футах от них и выскочил. Джиллиан вылезла из машины и стояла, недоумевая, что будет более невежливо — остаться или незаметно уйти.

— Мне нужны мои сигареты, — говорила Сьюзен. — Валери, ты знаешь, что мне нужны мои сигареты.

— Знаю, — ответила Валери, — и Ролф тоже знает. Потому-то мы и не взяли их.

Валери, насколько поняла Джиллиан, была патронажной сестрой из приюта, где жила Сьюзен. Артур сказал по пути, что одна из них уже выехала туда. Если бы жизненный опыт чему-то учил, Джиллиан догадалась бы, что Валери — монахиня. Ее терпеливость, пока она пыталась успокоить Сьюзен, была не от мира сего, и одежда — бесформенный джемпер и грубые ботинки — выглядела немногим элегантнее рясы. Лицо Валери было круглым, приятным. Казалось, на нем уже несколько лет не появлялось никакой косметики, даже кольдкрема.

— Ты сказала, чтобы я не курила на работе, — упорствовала Сьюзен, — подумала, что я не слушаюсь, и забрала их.

— Сьюзен, думаю, ты знаешь, что я не была на работе с тобой. Я говорила тебе, что у Ролфа астма. Поскольку он сидит рядом с тобой, тебе следует следовать правилам и курить в вестибюле. Это не значит, что я возьму твои сигареты. Или возьмет Ролф.

— Я знаю, что Ролф взял их.

Артур спросил, не купить ли ей другую пачку.

— Но почему Ролфа не заставили вернуть взятые сигареты? Я хочу курить.

Заметив Джиллиан, стоящую у бровки, Артур бросил на нее отчаянный взгляд. Она вышла из тюрьмы с надеждой никогда больше не видеть скандала из-за сигарет — постоянного явления в Олдерсоне — и, повинуясь порыву, полезла в сумочку.

— У меня есть сигарета, — сказала она.

Сьюзен отпрянула и оборонительно вскинула руки. Хотя Джиллиан находилась всего в нескольких шагах, Сьюзен не замечала ее. Артур представил Джиллиан, назвав ее другом. Надежда Джиллиан прекратить спор из-за сигарет быстро осуществилась. Теперь подозрительность Сьюзен сосредоточилась на ней.

— Курящих друзей у тебя нет, — сказала Сьюзен. Она обращалась к брату, но смотрела на Валери, чтобы не поворачиваться снова в сторону Джиллиан.

— Смотри, у Джиллиан есть сигареты, — сказал Артур.

— Тебе не нравится, когда я знакомлюсь с твоими друзьями.

— Мне не нравится, когда они нелюбезны с тобой.

— Думаешь, не знаю, что я шизофреничка?

— Я знаю, Сьюзен, что знаешь.

Она взяла у Джиллиан сигарету, не глядя на нее, но кротко поблагодарила. Будучи судьей, Джиллиан насмотрелась на шизофреников в острой фазе. В Олдерсоне было не меньше полудюжины женщин, определенно страдавших этим заболеванием, их следовало бы госпитализировать, а не сажать в тюрьму. И вид Сьюзен несколько удивил ее. Эту женщину в майке и джинсах можно было принять за собравшуюся в бакалейную лавку домохозяйку из пригорода. Она была пухлой, бледной и поразительно аккуратной, в коротко остриженных волосах появилось уже много седины. Постарше Артура, сорока с лишним лет. Очень красивой, с правильными чертами лица. Но совершенно безразличной к своей наружности. Беря сигарету, она вытянула руку до отказа, словно Железный Дровосек. Глаза ее были унылыми, лицо застывшим, видимо, она сознавала, что любые обычные эмоции представляют собой ненужный риск.

— Она психиатр? — спросила Сьюзен у Артура.

— Нет.

Сьюзен порывисто замигала, бросила мгновенный взгляд на Джиллиан и, содрогнувшись, спросила:

— Вы нестроптивая, да?

— Прошу прощения?

Джиллиан повернулась к Артуру, у которого на лице появилось страдальческое выражение. Это слово Сьюзен придумала сама. Шизофреников, отказывающихся от лекарств, обычно называют строптивыми. И Джиллиан не сразу догадалась, что думает Сьюзен о ней.

— Ты и Валери вечно стараетесь знакомить меня с теми, кто выздоровел, — сказала Сьюзен.

— Мы считаем, что тебе это полезно. Но Джиллиан не из них.

Сьюзен достала из кармана спички, прикурила и зажмурила от едкого дыма один глаз. Несмотря на самоуверенные высказывания, Сьюзен в перерывах между ними была робкой, настороженной.

— Я знаю, что вы не Джиллиан Салливан.

— Вот как? — спросила Джиллиан, не подумав.

— Джиллиан Салливан была судьей и сейчас сидит в тюрьме.

Она вспомнила слова Артура о том, что Сьюзен не забывает ничего, прочитанного в газетах.

— Меня освободили из тюрьмы несколько месяцев назад.

После этих слов Сьюзен подошла к Джиллиан слишком близко и, разглядывая ее, поводила лицом из стороны в сторону, словно прожектором.

— Какое лекарство принимаете?

Артур хотел взять сестру за руку, но она увернулась.

— Пэксил, — ответила Джиллиан.

— Я тоже, — сказала Сьюзен. — А нейролептики? Антигаллюциногены? — Джиллиан заколебалась, и Сьюзен выразительно покачала головой. — Вижу, вы побывали за гранью.

Те, кто притворяется, будто не понимает ненормальных, именно притворяются. Сьюзен сказала правду: Джиллиан была сумасшедшей. Не такой, как сестра Артура. Сьюзен не могла перейти долину, которую большинство из нас преодолело еще в детстве, сменив собственные мифы общепринятыми. А Джиллиан отошла от реальности. И понимала это. Она обращалась к миру дурных поступков и тяжких последствий с судейского места и потом в героиновом дурмане вновь предавалась фантазиям о доблести и неуязвимости. Перед тем, как забыться, она всегда чувствовала себя царствующей, властной, как в детстве за игрой в куклы. Нет, она ничем не лучше Сьюзен и никогда не станет думать, будто это так.

— Побывала, — ответила Джиллиан.

— Я всегда могу определить, — сказала Сьюзен и выпустила в воздух струйку табачного дыма с раздраженно-величественным видом Бетт Дэвис. — Только не понимаю, почему вы назвались Джиллиан Салливан.

Все еще пытаясь выиграть очко, Артур напомнил сестре, что он много лет назад был назначен обвинителем в зал судьи Салливан.

— Помню, — сказала Сьюзен. — Помню. Ты был влюблен в нее. Ты влюбляешься в кого-нибудь каждые три недели.

— Спасибо, Сьюзен.

— Так оно и есть. И никто из этих женщин не любит тебя.

Артур, выглядевший с тех пор, как приехал, безмерно усталым, на миг показался раздавленным этим заявлением.

— Артур, причина тут не во мне.

— Я так и не думаю.

— Ты думаешь, что, если бы не приходилось заботиться о сумасшедшей сестре, все было бы замечательно.

— Сьюзен, мне больше нравится, когда ты не стараешься перечить. Я люблю тебя, хочу тебе помочь, и ты это знаешь. Мне нужно возвращаться на работу. У меня судебное дело. Я рассказывал тебе о нем. Помнишь, о человеке в коридоре смертников?

— Ты вызволишь его из тюрьмы?

— Надеюсь.

— Ее ты вызволил?

— Сьюзен, она отбыла свой срок.

— Вызволил, чтобы показать мне, да? Что она принимает?

— Собственно говоря, — сказала Джиллиан, — мне стало лучше от того, что я перестала принимать лекарства.

Ободренная предыдущим успехом, она решила, что это замечание пойдет на пользу, но оно оказалось серьезной ошибкой. Сьюзен вскинулась и оживленно зажестикулировала короткопалыми руками.

— Я все время им об этом твержу! Если бы не принимать больше лекарств, я бы поправилась, я знаю! Она поправилась и не принимает ничего.

— Сьюзен, Джиллиан была в тюрьме, а не в больнице. Она отбыла срок. И теперь заново налаживает жизнь.

— Ты хочешь, чтобы и я делала то же самое.

Артур замялся. Казалось бы, согласиться с этим ничего не стоит, но, видимо, он понял за много лет, что любая уступка лишь подначивает сестру.

— Сьюзен, мне бы хотелось этого, но ты должна делать то, что имеет значение для тебя.

— Я хочу поправиться, ты это знаешь, Артур.

— Знаю, что хочешь.

— Тогда можешь снова приезжать с ней.

— С Джиллиан?

— Кто бы она ни была. Приезжай с ней во вторник. Втроем лучше.

На лице Артура впервые появилось встревоженное выражение.

— Не думаю, что во вторник вечером она будет свободна. Ты работаешь, так ведь?

Джиллиан смотрела на Артура, ожидая каких-то знаков, но, видимо, вопрос его был искренним. Она сдержанно покачала головой.

— Значит, не хочешь, чтобы я виделась с ней, — сказала Сьюзен.

— Подумай, не делаешь ли ты попытку навредить себе.

— Почему не позволяешь ей приехать во вторник? Ты вовсе не хочешь мне помочь. Ты хочешь, чтобы я продолжала принимать эту гадость, а она не хочет. Потому ты и не хочешь, чтобы я разговаривала с ней.

— Сьюзен, мне очень приятно, когда ты не ведешь себя так вызывающе. Может быть, поедешь домой вместе с Валери?

Сьюзен оставалась возбужденной, твердила, что брат старается не допустить ее встречи с Джиллиан. Разумеется, он старался — Джиллиан это понимала — скорее из-за нее, чем из опасения навредить Сьюзен. Она готова была согласиться на все, что бы ни означал вторник, но не решалась.

Однако Артур, пойдя на компромисс, сказал сестре, что они посмотрят. Сьюзен ненадолго успокоилась, потом почти демонстративно отказалась сохранять самообладание.

— Я знаю, что она не приедет.

— Хватит, Сьюзен, — сказал Артур. — Достаточно. Сигарету ты получила. Я сказал, что насчет приезда Джиллиан мы посмотрим. Теперь поезжай с Валери.

На препирательства ушло еще немного времени, но в конце концов Сьюзен и Валери уселись в белый фургон из Франц-центра, как назывался приют. Едва машина скрылась, Артур принялся извиняться сначала перед полицейским, все время стоявшим рядом, потом перед Джиллиан. Объяснил, что всякий раз, когда у Сьюзен что-то неладно — сегодня это было отсутствие сигарет, — все сдерживающие барьеры могут рухнуть.

— Артур, извиняться тут не за что. Но можно спросить, что бывает по вторникам?

— А! Ей делают укол. Потом мы едем на квартиру. Она принадлежала отцу, но теперь там живу я. Главным образом ради нее. Мы устраиваем ужин. Это стало ритуальным действием, особенно после смерти отца. Думаю, Сьюзен это имела в виду, говоря, что втроем лучше.

— Приехать мне особого труда не составит, если для нее это важно.

— Я об этом не прошу. И честно говоря, Сьюзен не обратит на тебя особого внимания, если появишься. Я знаю это по опыту. У нее нет ничего последовательного. Кроме паранойи.

Артур настоял, что отвезет Джиллиан к находившемуся неподалеку магазину. Она стала было отказываться, но время уже близилось к пяти. Когда они выезжали со стоянки полицейского участка, Джиллиан спросила, сулит ли надежду то, что Сьюзен говорила о выздоровлении.

— У нее все разговоры о выздоровлении. Так продолжается уже почти тридцать лет.

Тридцать лет. При мысли, сколько сил он тратил на сестру, Джиллиан снова восхитилась Артуром. Она бы давным-давно выдохлась.

— Знаю, ты не поверишь, — сказал он, — но, по-моему, ты ей понравилась. Обычно Сьюзен ведет себя так, будто незнакомцев нет рядом. История с освобождением из тюрьмы — тут объяснять нечего. Она должна была ее заинтересовать. Но я извиняюсь за то, что Сьюзен вела себя так оскорбительно.

— Правда не может быть оскорбительной.

Артур, видимо, не знал, как реагировать на эту реплику. Какое-то время в машине слышалось только бормотание радио. Поразмыслив, Джиллиан нашла в недавней сцене нечто забавное. Несмотря на частые заявления Артура об их общности, родственной душой для нее являлась его сестра. Женщина, одаренная незаурядными умом и красотой, раздираемая таинственными внутренними побуждениями.

— Сьюзен действительно обладает высоким интеллектом, — сказала Джиллиан. — Она необычайно проницательна.

— Да, раскусила меня.

Артур вздохнул и приложил руку к сердцу. Спрашивать, какая фраза задела его, не было нужды. «И никто из этих женщин не любит тебя». Джиллиан вновь осознала, до чего незадачливая у Артура Рейвена жизнь.

Они приехали. Артур развернулся перед магазином Мортона, но Джиллиан не спешила вылезать. Ей казалось более важным, чем когда-либо, не стать для него еще одной причиной огорчения, произнести утешительные слова, заготовленные после их разговора у магазина в Сентер-Сити накануне.

— Артур, я не хочу продолжать больную тему, но должна сказать несколько слов. Когда мы вчера расстались, меня расстроило, что ты как будто чувствовал себя отвергнутым. Уверяю тебя, тут нет ничего личного.

Артур поморщился, словно от боли.

— Есть. Ничего более личного не может быть. Как еще ты можешь это назвать?

— Артур, ты не считаешься с реальностью.

— Послушай, — сказал он, — ты имеешь полное право сказать «нет». Так что не бери в голову. В мире полно женщин, которые предпочли бы не показываться со мной.

— Артур! Причина совсем в другом.

Джиллиан произнесла эти слова с неожиданной убежденностью. Да, Артур не Очаровательный Принц, но она держится старомодного взгляда, что красота является женской прерогативой. Собственно, смущает ее не столько его внешность, сколько рост: он пониже на четыре-пять дюймов, даже когда она в туфлях на низком каблуке. Однако ей приятно его общество. Она всегда сознавала, что Артур не может отказаться от укоренившихся привычек. Не может перестать собирать горошек на тарелке в кучку точно так же, как и дышать. Но он это знает. И его видение себя, приятие себя придает ему обаяния — как и способность неуклонно стоять за правое дело. В сущности, его твердость и забота о безумной сестре значительно подняли Артура в ее глазах. Проблема заключалась не в нем, а в ней.

— Артур, честно говоря, тебе лучше бы не хотеть показываться со мной.

— Из-за твоей роли в деле Гэндолфа?

— Потому что это запятнает тебя в глазах сообщества, уважение которого необходимо тебе в профессиональной жизни. — Джиллиан смотрела на него в упор. — Артур, что тебе представляется? Ужин и танцы? А почему не вечеринка с коктейлями в юридической фирме? Твои партнеры наверняка поразятся, что ты водишь компанию с пожилой бывшей заключенной, опозорившей твою профессию.

— А кино? — спросил Артур. — Там темно. Никто не увидит. — Он, разумеется, улыбался, но вскоре стало ясно, что ему надоел этот разговор. — Джиллиан, ты говорила десяток раз, что я добр к тебе и ты платишь мне той же монетой. Но послушай, мы оба знаем, что тут в основном вопрос инстинкта. А я прекрасно вижу, что говорит тебе твой инстинкт.

— Нет, Артур, говорю тебе в последний раз, дело не в этом. Ты добр. А доброты в моем мире не так уж много. Но я бы обманывала тебя, Артур. Ты не получил бы того, чего заслуживаешь. Никто никогда не получает.

— Я воспринимаю это как «нет». Без обиды. Эта тема между нами даже не поднималась. Мы друзья.

Артур открыл дверцу и приложил все силы, чтобы весело улыбнуться. Снова протянул руку. Джиллиан пришла в ярость и отказалась ее пожать. Он мог это увидеть только в наиболее обидном для себя свете.

— Значит, ужин во вторник? — спросила она. — В какое время? Где встречаемся?

Его мягкие губы слегка раздвинулись.

— Джиллиан, необходимости в этом нет. Сьюзен обойдется. Так или иначе, потакать ее капризам вредно. И я не могу пользоваться твоей добротой.

— Ерунда, — ответила Джиллиан и вылезла на тротуар. Просунула голову в темноту машины, откуда на нее смотрел сбитый с толку Артур. — Мы друзья.

И с каким-то удовольствием захлопнула дверцу.

 

21

15 — 19 июня 2001 года

Коллинз

Джексон Эйрз, адвокат, которого Эрно нанял племяннику, был неприятным человеком. С глазу на глаз он мог называть своих клиентов бандитами, но к обвинителям и полицейским относился еще хуже. Привлекала его в них только возможность соперничества. Для Эйрза в судопроизводстве существовала только одна проблема — расовая. В его мире все сводилось к белым против черных. Несколько лет назад на процессе он назвал Мюриэл перед присяжными рабовладелицей. Она не могла сказать, что эта вспышка испортила их отношения. Они и так были испорчены донельзя.

Джексон сидел в кабинете Мюриэл и, сведя кончики тонких пальцев, выслушивал ее просьбу. Хотя ему перевалило далеко за семьдесят, он был бодрым, подтянутым и все еще блестящим адвокатом. Седые волосы его напоминали взбитые белки, как у Нельсона Манделы, это сходство вряд ли было неумышленным. Подобно всем адвокатам, он не привык получать преимущество, а когда получал его, становился совершенно несносным. Мрачный, взъерошенный Томми Мольто сидел рядом с Джексоном по другую сторону громадного стола Мюриэл и слушал его, не пытаясь скрывать расстройства.

— Им-мунитет, — произнес Эйрз, когда Мюриэл сказала, что им нужно поговорить с Коллинзом.

— Иммунитет? — переспросила Мюриэл. — Чего ради? Даже если он лгал нам в девяносто первом году, срок давности уже истек.

— "Чего ради" касается только меня и его, Мюриэл. Не будет иммунитета, он заявит о своих конституционных правах на основании Пятой поправки.

— Как насчет прогноза? — спросила Мюриэл.

Эйрз мог сказать, что покажет его клиент.

— С какой стати мне это делать? Человек живет в Атланте, штат Джорджия, притом припеваючи. Ему незачем говорить с тобой, Мюриэл.

— Джексон, откуда у меня такое ощущение, что ты беседовал с Артуром? Я только что ответила на его ходатайство с просьбой судье Харлоу принудить меня дать иммунитет твоему клиенту.

И Артур, и Джексон знали, что правом предоставить иммунитет человеку обладает только обвинитель и что Мюриэл ни за что на это не пойдет без уверенности, что Коллинз поможет ей выиграть дело.

— Мюриэл, это нужно Артуру. Что касается меня, можешь забыть о существовании Коллинза. Но мой человек не будет разговаривать ни с Артуром, ни с тобой без полной гарантии неприкосновенности по закону.

— Джексон, Коллинз может не раскрывать рта, — сказала Мюриэл, — но мне нужно, чтобы он появился, пусть судья видит — мы пытались выяснить, что он имеет сказать. Примешь повестку о вызове для дачи свидетельских показаний?

— А что это даст моему клиенту?

— Бесплатную поездку в родные места.

— Миледи, он владелец бюро путешествий. И ездит бесплатно в родные места, когда вздумается. К тому же вызов свидетеля — гражданская процедура. Хотите допросить его — поезжайте к нему. Только вряд ли Мистер Налогоплательщик будет очень доволен, что вы совершите две поездки в Джорджию за его счет лишь затем, чтобы услышать, как этот человек откажется отвечать на ваши треклятые вопросы.

— Две поездки? — спросил Мольто. Мюриэл не захотела доставлять Джексону удовольствия, задавая этот вопрос, хотя тоже не поняла. Книги «Федеральные правила гражданского судопроизводства» на полке у нее не было.

У Джексона появилась возможность позлорадствовать, и он широко заулыбался. Его потемневшие от курения зубы неправильной формы редко можно было увидеть в суде, там у него единственным выражением лица была маска негодования. Чтобы вызвать Коллинза, объяснил он, им сначала нужно обратиться в федеральный суд Атланты и там получить обеспеченную правовой санкцией повестку.

— Пожалуй, мы так и сделаем, — сказала Мюриэл. — Может, управимся с повесткой и допросом за один рейс. Я пришлю тебе уведомление.

— Думаешь, я не вижу, когда люди блефуют? Мюриэл, адвокатская лицензия у меня на стене до того давняя, что овца, из шкуры которой сделан пергамент, плавала с Ноем в ковчеге. Не знала этого? Мюриэл, я достаточно опытен, чтобы не поддаваться на блеф.

Мольто проводил Джексона из кабинета. Когда вернулся, Мюриэл немного поговорила с ним, потом оставила Ларри сообщение на автоответчике. В начале шестого Старчек появился на пороге, вежливо постучал по открытой двери. Стоя там, он, как всегда, произвел на нее впечатление своим ростом. Крупные люди занимают все пространство.

— Занята?

— Лар, для тебя я всегда свободна.

Все ее помощники разошлись, телефоны молчали. Пальцы Старчека все еще лежали на косяке двери. Мюриэл остановила его легкой модуляцией голоса, которую расслышала сама. Кто-нибудь, подслушивающий сейчас или накануне в комнате для свидетелей, счел бы, что она флиртует. «Сила привычки», — подумала она. Прежняя Мюриэл берет верх над новой. Ларри был полноватым пожилым мужчиной, однако на клеточном уровне сохранилась память о его привлекательности. Конечно, было приятно ощущать себя помолодевшей, полной жизни, что называется, в соку. Но вместе с тем и глупо.

Мюриэл передала свой разговор с Джексоном. Ларри не мог понять, зачем Коллинзу требовать иммунитета.

— Может быть, — сказала Мюриэл, — он знает, что от меня не получит неприкосновенности. Видимо, в отличие от дядюшки не хочет давать показаний. Сославшись на Пятую поправку, он останется в стороне. Поэтому мы летим в Атланту.

— Мы?

— Да, мы. Я буду хлопотать о повестке, а ты допрашивать Коллинза, когда ее выпишут.

— Вправе я разговаривать с Коллинзом, если его адвокат против?

— Я не могу вести разговор со стороной, интересы которой представляет адвокат. Но Джексон отказывается принимать повестку. Поэтому кто-то из полицейских должен нанести визит Коллинзу, объяснить причину повестки и суть дела. Если он согласится говорить с тобой вопреки совету адвоката, это не наша вина.

Мюриэл была приятна мысль о реакции Джексона. Он всегда вопил громче всех из-за собственных ошибок.

Во вторник утром Ларри ждал у ворот аэропорта, вид у него был нервозный, когда примчалась Мюриэл. Для нее успевать на самолет перед уборкой трапа было спортом. Если служащий не закрывал ворот при ее появлении, она считала, что попусту потратила невозвратимые минуты.

— Черт возьми, как это вынести? — поинтересовался Ларри, когда они втиснулись на сиденья. — Летать самолетом и без того удовольствия мало.

Оба они взяли по большой сумке, но багажное отделение оказалось забито битком. Из управления юстиции Джорджии, которое оказывало им содействие, сообщили, что оформление повестки займет не больше часа, но Ларри удастся встретиться с Коллинзом только к вечеру. Если учесть уличное движение в часы пик, существовала перспектива заночевать в Атланте. Ларри затолкал сумку под переднее сиденье, жалуясь, что всю дорогу до Атланты будет чувствовать себя сидящим на стуле из кукольного дома.

— Извини, Лар. Я все пыталась дозвониться до Клэр — дочери Толмиджа. Вечером я должна была забрать нашего внука.

— Надеюсь, ты воспримешь это как комплимент, но я не вижу в тебе бабушку.

— Я все понимаю, Ларри. Лучшей возможности у меня не будет, и я хватаюсь за нее.

Даже просто говоря о ребенке, Мюриэл ощущала легкое беспокойство и тоску, которые зачастую вызывали его присутствие и отсутствие. Видимо, это отражалось на ее лице.

— А усыновление? — спросил Ларри.

— Что?

— Ты о нем не думала?

— О! — Мюриэл сделала паузу, чтобы унять сердцебиение. — Три года назад мы едва не усыновили мальчика. Афроамериканца. Мать совершенно здоровая. Полный порядок. И все сорвалось. Я чуть с ума не сошла. Но, как говорится, может, оно и к лучшему. Дочери оценивают Толмиджа как отца в лучшем случае на тройку. И все равно я иногда подумываю еще об одной попытке.

— Толмидж не противится?

— Особого энтузиазма не выражает. Он постоянно в разъездах — мне пришлось бы всем заниматься одной. Это сложно.

— Когда дочери повзрослели, он не стал лучше ладить с ними?

— Они хорошо принимают его. И симпатизируют мне.

Мюриэл ткнула себя пальцем в живот, и оба рассмеялись. Собственно говоря, постоянное отсутствие Толмиджа способствовало ее сближению с молодыми женщинами. Все они понимали, что Толмидж принадлежит всему миру, не им одним. Мюриэл со своей стороны относилась к этому терпимо, даже уважительно. Не только из восхищения, но и потому что сама была почти такой же. Существовали сила и ритм в симметрично возвышающихся траекториях жизни, которые она разделяла с Толмиджем. Но оставались точки, в которых их кривые не совпадали. Они блаженствовали, дружно взмывая ввысь, но земные удовольствия — прогулки в парке, выбор обоев, даже секс — бывали у них редко. И Мюриэл не с кем было поделиться личными проблемами.

Эти безрадостные мысли были нежеланными, как и весь разговор. В самолете трудно говорить так, чтобы тебя не слышали посторонние. И у Мюриэл пробудилось давнее сознание, что в разговорах с Ларри о Толмидже есть что-то дурное по своей сути. Она принялась за работу.

— Ладно, — сказал Ларри. — Оставлю эту тему.

Не поднимая глаз от столика, куда выложила несколько папок, Мюриэл ответила:

— И хорошо.

— Только вот...

— Ну-ну?

— Конечно, это не мое дело, — сказал он.

— Пусть тебя это не смущает, Ларри. До сих пор не смущало.

Старчек вздохнул.

— Отлично.

— Говори, Ларри. И на этом будет кончено. Последний выстрел. Стреляй.

— Знаешь, иной раз, когда говоришь о Толмидже, мне вспоминается, как ты говорила о... Как бишь его?

— Как бишь кого?

— Своем блаженной памяти муже.

— О Роде?

Она так громко рассмеялась, что, несмотря на гул двигателей, кто-то из пассажиров обернулся. Между этими людьми не могло быть никакого сравнения. Толмидж был тяжеловесом, местной достопримечательностью. Род — пьяницей.

— Спасибо, что сказал, Ларри, — произнесла она и раскрыла другую папку. Но для нее тема не была закрыта, потому что она неожиданно вспомнила, каким ей виделся Род, когда гонялась за ним — блестящим, обаятельным, отнюдь не потерпевшим крушение в бокале с коктейлем. Продолжая мысль Ларри, она нашла между своими мужьями немало общего. Оба старше ее. Рассеянные. Оба ее учителя. Оба звезды на ее небосводе. И оба с очень высоким самомнением, скрывающим, как могла бы подсказать ей интуиция, глубокую неуверенность в себе. У нее захолодело сердце. Что это означало? Все? Ничего? Ей сорок четыре года, и она устроила свою жизнь. Сидящий рядом философ несколько недель назад открыл ей непреложную истину: жизнь несовершенна. Мюриэл потянулась в тесном самолетном кресле и привычно загнала эти мысли в глубь сознания, чтобы снова приняться за работу.

* * *

Ларри время от времени приходилось летать самолетом, чтобы допросить какого-то свидетеля или схватить убийцу для последующей экстрадиции. Однако после Вьетнама он не очень-то любил покидать дом. Пока ребят не стал удерживать график спортивных состязаний, он каждое лето возил их с Нэнси во Флориду. Сам до сих пор в начале каждой весны с компанией детективов отправлялся в Лас-Вегас, где они четыре дня вели себя как двадцатилетние. Пьянствовали, играли в карты, звонили во все так называемые бюро по найму спутниц, наводя справки о ценах. Возвращались домой, чувствуя себя, будто собаки, удравшие со двора. Потом вернулись — а миски полные! Но в Атланту он летел неохотно. Было очень душно. И он не очень уютно чувствовал себя рядом с Мюриэл.

К высокому белому зданию федерального суда они подъехали в половине третьего. Потом стояли снаружи с Тейном, помощником генерального прокурора, и следователем из прокуратуры округа Фултон, планируя остаток дня. Над каньоном уличных туннелей были видны небоскреб Си-эн-эн и купол Всемирного конгресс-центра Джорджии. Ларри сможет сказать ребятам, что повидал достопримечательности города.

Вчетвером они пришли к решению, что Ларри и следователь Уилтон Морли отправятся с повесткой к Коллинзу, а Мюриэл будет ждать в управлении юстиции с включенным сотовым телефоном. Если Коллинз вдруг согласится дать показания без адвоката, она подъедет, чтобы должным образом их задокументировать. Если от Ларри не будет вестей, они встретятся в аэропорту перед вылетом домой.

У Морли был адрес Коллинза в северном пригороде. По телефону Уилтон говорил с сильным южным акцентом, и Ларри не мог догадаться о его расе. Оказался он черным как уголь и покладистым. Отношения между белыми и черными здесь были другими, чем на Севере. Ларри заметил это несколько десятилетий назад, и похоже, с тех пор ничего не изменилось. Черные победили здесь ощутимее. Покончили с рабством, потом с расовой сегрегацией. Приятно, когда можно назвать поверженных врагов.

В машине Морли показал Старчеку собранные документы. В отчете о кредитных операциях Коллинз значился владельцем агентства «Коллинз трэвел». Перечень его арестов, как и утверждал Эрно, не продолжался после освобождения из тюрьмы пять лет назад. Семьдесят восемь процентов из тех, кто отбывал срок, снова попадали в тюрьму. Но Ларри иногда утешался другим показателем. Онкологи были бы счастливы, если бы им удавалось излечивать двадцать два процента тяжелых раковых заболеваний. Правда, многие из этих людей не исправились — просто научились заметать следы. Ларри не мог знать, относится ли к их числу Коллинз. Вызывало легкие подозрения, что человек, освободившийся всего несколько лет назад, нашел средства, чтобы открыть свой бизнес. А ведь для отмывки наркодолларов бюро путешествий было бы превосходным прикрытием. Однако Морли слышал хорошие отзывы о Коллинзе.

— Один из моих людей ходит с этим Коллинзом в церковь, — сказал Морли, — и покупает у него авиабилеты. Говорит, он молодчина. Не знаю, как это понимать.

Атланта напоминала Ларри Лос-Анджелес. Привлекательные ландшафты Юга — в данном случае холмы и деревья — портили скоростные шоссе и торговые ряды. Коллинз жил и работал в тридцати минутах езды от центра, в старом городке, слившемся теперь с беспорядочно растущим большим городом. Проехав милю-другую по восемьдесят пятому федеральному шоссе, они миновали все однотипные рестораны, о каких Ларри только слышал, и несколько похожих на универмаги церквей.

Морли проехал мимо агентства Коллинза и развернулся. Оно находилось в конце торгового центра за бетонным забором, рядом с химчисткой и зоомагазином. Подумав, Ларри решил, что идти к Коллинзу лучше ему одному.

— Ты на Юге, приятель, — сказал Морли, когда Ларри предложил ему остаться в машине. — Положение вещей здесь может оказаться не таким, как там, откуда ты приехал.

Ларри не совсем понял, что Морли имел в виду. Может быть, он думал, что полицейский-северянин бесцеремонно войдет и заедет Коллинзу по физиономии.

— Ясно, — сказал Ларри. — Не теряй меня из виду. Я думаю, мне легче будет чего-то добиться от него, если это будет выглядеть встречей старых знакомых, а не арестом.

Морли поставил машину на противоположной стороне оживленной улицы, и они стали наблюдать за агентством. Вскоре оттуда вышли двое: мужчина, возможно, Коллинз, в нарядной рубашке с галстуком, и пожилая женщина, которой он пожимал руку. Когда они расстались, мужчина пошел к находящейся рядом с торговым центром авторемонтной мастерской. Двери отсеков были подняты. Ларри даже издали слышал пронзительное завывание электроинструментов и ощущал скверный запах смазки. Мужчина вступил в разговор с кем-то у передка старой «акуры», стоявшей на гидравлическом подъемнике. Ларри посмотрел в обе стороны и перебежал на другую сторону улицы.

Когда мужчина вышел из-за машины, Ларри окончательно узнал в нем Коллинза. И пошел к нему улыбаясь. Коллинз поймал его взгляд, повернулся и неторопливо пошел к своему агентству. Вошел внутрь, потом выскочил из боковой двери и побежал со всех ног. Ларри несколько секунд наблюдал за ним.

«Ну и дело, — подумал он. — Черт возьми, ну и проклятое же дело».

Потом пустился вслед за Коллинзом, скрывшимся за углом. Ларри понимал, что рискованно белому преследовать черного в районе, где кто-то может схватить пистолет и выстрелить в тебя из окна. Будучи строптивым подростком, он любил опасные приключения, но Вьетнам положил этому конец. Он понял, что опасность не улучшает тебя, а убивает. И теперь бежал во весь опор, надеясь быстро догнать Коллинза. Приближаясь к нему, он выкрикивал обычную глупость: «Я хочу только поговорить с тобой».

Коллинз бежал вверх по склону холма и после второй сотни футов остановился. То ли услышал выкрики Ларри, то ли, скорее, выбился из сил. Теперь он весил фунтов на пятьдесят больше, чем в девяносто первом году, и тяжело дышал, положив руки на колени.

— Что это с тобой, черт побери? — несколько раз спросил Ларри. Оглянувшись, он увидел бегущего к ним Морли с пистолетом в руке. И жестом обеих рук остановил его. Но тот продолжал наблюдать за ними.

Немного отдышавшись, Фаруэлл сказал:

— А вот я не хочу говорить с тобой, начальник.

На сильной жаре одежда Коллинза насквозь пропиталась потом. Под нарядной белой рубашкой видны были очертания майки.

— Убегать — самый верный способ оказаться схваченным.

Коллинз вспылил:

— Начальник, я ничего такого не сделал, чтобы хватать меня. Я веду честную жизнь. Проверь. Я чист.

Лицо Коллинза немного округлилось, он начал лысеть, но оставался необыкновенно красивым. Глаза цвета невыделанной кожи блестели. Летом его сравнительно светлая кожа покрылась загаром, придающим яркость цвету лица.

— Послушай, — сказал Ларри. — Я прилетел сюда с повесткой, потому что твой слишком умный адвокат взять ее у нас не захотел. Вот и все. Но я рад, что ты чист. Поверь, мне очень приятно. Ты сделал хороший выбор.

— Еще бы, — ответил Коллинз. — Я получил помощь от Бога, начальник, и сказал себе — хватит. Все, что было тогда, давно позади. Господь сказал, что может сделать меня новым человеком, и я ухватился за это предложение. Вот так. Сделал предложение, от которого я не мог отказаться. Я принял крещение и очистился от своих грехов.

— Хорошо, — сказал Ларри. — Замечательно.

Он пожалел, что у него нет поощрительного значка из тех, которые выдают в школе для малолетних правонарушителей. Коллинз такого заслуживал.

Жара спадала, день становился приятнее. Они стояли в квартале небольших домов, обшитых белыми досками, с зелеными крышами и верандами, большая часть которых была затянута сетками от насекомых. Сосны отбрасывали на квартал черные тени. Коллинз поднял благодарный взгляд к небу, потом они с Ларри молча зашагали вниз по склону. Ларри жестом показал Морли, что все в порядке. Но следователь футов двадцать пятился, не спуская с них глаз.

— Твое прикрытие? — спросил Коллинз.

— Угу.

Коллинз потряс головой.

— Человек приезжает с прикрытием, хотя я веду совершенно мирную жизнь.

— Потому он и оставался в машине, Коллинз. Я вручаю тебе повестку, вот и все.

— Начальник, можешь вручать мне сколько угодно повесток. Говорить я не обязан. Так сказал адвокат. Пятая поправка, начальник.

— Послушай, рано или поздно тебе придется приехать в Трай-ситиз и сказать это судье. Если не захочешь ответить сейчас на несколько вопросов.

Коллинз рассмеялся. Такие уловки были ему не в новинку.

— Говорить я буду, когда скажет адвокат. Пятая поправка действует только в том случае, если держишь рот на замке. Он говорит, что если развяжешь язык, то уже не остановишься там, где захочешь. А ты сам знаешь, я натворил там много такого, о чем никому слышать не нужно. Не хочу возвращаться в тюрьму. Мне пришлось долго подниматься наверх, начальник.

— Видишь, я ничего не записываю. Все между нами, девочками. Собственно, у меня только один серьезный вопрос. Твой дядя говорит, что ты лгал мне в Редьярде десять лет назад, когда взвалил убийство на Ромми. Говорит, что ты провел меня.

Коллинз шел, глядя под ноги.

— Мой дядя хороший человек.

— Мы запишем это на мемориальной доске, Коллинз. Я хочу знать, правду ли он говорит. Лгал ты мне?

— Послушай... — Коллинз остановился. — Начальник, я напрочь забыл твою фамилию.

— Старчек.

— Угу, Старчек. Так вот, Старчек, одному ответу ты не поверишь. И сам это знаешь. Если скажу: «Да, тогда я лгал», — ты скажешь: «Ерунда, он просто поддерживает дядю». Тебе ведь хочется услышать только, что мой дядя дурак и лжец. А это не так. Совершенно не так.

Подойдя к агентству, они вошли в ту боковую дверь, из которой выбежал Коллинз. Она вела в маленькую заднюю комнатку, где хранились канцелярские принадлежности и бланки билетов. В передней комнате стояли два письменных стола. Один Коллинза, другой, видимо, секретарши. Сейчас стол пустовал. Коллинз сел и указал Ларри на кресло по другую сторону стола. За спиной Коллинза на обшитой панелями стене висел большой календарь со сценами из Библии. Рядом с ним крест из красного дерева, почти того же цвета, что и панели.

— Как идут дела?

— Ничего. Чертовы авиалинии не хотят, чтобы мы зарабатывали деньги. Я сейчас больше занимаюсь туристическим бизнесом. Многие церковные группы ездят по разным местам.

— И это агентство принадлежит тебе, Коллинз?

— Мне.

— Просто замечательное.

Ларри огляделся с оценивающим видом, словно говорил это всерьез.

— Дядя одолжил мне деньги для начала. В прошлом году я расплатился с ним.

— Дядя Эрно?

— У меня другого нет. Этот человек был для меня благословением. Я долго не мог этого понять, но он был рукой Христа в моей жизни. И я никогда не скажу ничего против Эрно. Он хороший человек. И теперь сам пришел к Богу.

— Кончай ты, — сказал Ларри не подумав. Он всегда с недоверием относился к верующим, считающим, что сподобились высшей истины. Истины, которая недоступна всем остальным.

— Не смейся, Старчек, когда я говорю о моем Господе и Спасителе. Вера — самое главное в моей жизни.

— Нет, Коллинз, меня смешит твой дядя. Он лжет, и ты знаешь это.

— Вот-вот. Как я и говорил. Думаешь, человек, который со дня на день предстанет перед Богом, станет лгать? А я так не думаю. Я считаю, что будет говорить истинную правду.

— Ну что ж, если он говорит правду, почему не поедешь туда и не поддержишь его?

— Эрно обойдется без моей поддержки. Он сделал все, что нужно. Я поеду туда беззащитным, без иммунитета. Ты прекрасно знаешь, что вы назовете меня лжецом и начнете преследовать. Это значит напрашиваться на неприятности. Мне это ни к чему.

Было ясно, что Эйрз так объяснил положение Коллинзу. И нельзя сказать, что был не прав.

— Ну, хорошо, если Эрно говорит правду, не думаешь ли ты, что у тебя есть какой-то долг перед Гэндолфом?

При упоминании о Шланге Коллинз помрачнел. И слегка ссутулился в широком кресле.

— Насчет Гэндолфа я скажу тебе только одно. Каждый вечер, когда молюсь и прошу Иисуса о прощении, я первым делом упоминаю Гэндолфа. Первым делом. Каждый день прошу у Бога прошения за то, что мы сделали этому несчастному воришке.

Коллинз с широко раскрытыми светлыми глазами бесстрашно посмотрел на Старчека и кивнул.

Ларри было непонятно, что движет этими людьми. Он полез в карман и достал два экземпляра повестки. Заполнил оборотную сторону одной, указав, где и кому она вручена, другую протянул Коллинзу. Тот стал читать ее, а Ларри тем временем разглядывал фотографии на столе. Большей частью крупной миловидной блондинки, зачастую со светловолосыми близнецами-девочками.

— Они мои, — сказал Коллинз, — если тебя это интересует.

— Дети?

— Да. Такие же белые, как ты. Когда я выносил младенцев из больницы, охранница не хотела выпускать меня с ними. Она тоже была черная. Анна-Мария, моя жена, подняла большой шум. Она реагирует острее меня, когда дело касается расовых проблем. Но эти дети мои. Было время, когда я никого из белых даже знать не хотел. Но от правды никуда не денешься. Правда в том, что все мои родственники белые. А я черный. Попробуй разберись в этом. Единственное объяснение — у Бога был какой-то особый промысел.

Ларри, уже получив упрек, на сей раз постарался сдержаться при упоминании о промысле Божием, но Коллинз все же разглядел трепет сомнения.

— Ты думаешь, я вроде не в своем уме. Но это правда моей жизни, начальник. Когда меня выпустили из Редьярда, и месяца не прошло, как я сдуру вернулся на свои кривые дорожки. Нет греха, какого не совершил бы. И знаешь, что произошло? То, что можно было предвидеть. Я схлопотал пулю, начальник. И мне хоть бы что. Вот он я. Две руки, две ноги. Врачам, начальник, в окружной больнице просто не верилось. Пуля повела себя как крылатая ракета. Словно бы меняла направления. Вот это позвоночник, я его не трону, потом сделаю маленький поворот, чтобы не задеть почку, потом сверну вправо, чтобы не порвать больших вен или артерий. Произошло чудо. Понимаешь, почему?

— Не совсем.

— Потому что Иисус давал мне понять кое-что, начальник. Говорил: «Я давал тебе одно знамение за другим, а ты все не понимал. Поэтому на сей раз совершу чудо. Если не сможешь уразуметь, что Я взираю на тебя сверху и желаю тебе добра, если даже и тут не поймешь, то ничего больше не смогу для тебя сделать. Хочешь быть дураком, ну и будь дураком. Только без Меня в рай не попасть никому. Можешь снова сидеть в камере и говорить: „Все, хватит“, — но если не примешь Меня в свою жизнь, тебе никогда не выбраться. А если возьмешься за ум, примешь Меня, то уже никогда не попадешь в тюрьму. Ни на минуту». И я не попадал.

Так что если понадобится говорить, Старчек, Иисус даст мне знать. И когда я присягну перед Ним, ты будешь уверен, что каждое мое слово — правда. Но сейчас Иисусу я нужен здесь. И здесь останусь. Пятая поправка, начальник.

Коллинз проводил Ларри до двери, пожал ему руку и пожелал всего хорошего. Даже помахал Морли, стоявшему на другой стороне улицы.

 

22

19 июня 2001 года

Семья Рейвена

Во вторник утром судья Харлоу издал краткое письменное распоряжение относительно ходатайств Артура. В сущности, все они были отвергнуты, но обоснование его устраивало вполне. Ходатайства можно было подать снова, судья написал: «...поскольку показания Эрно Эрдаи представляются суду достаточно достоверными, чтобы допустить дальнейшее рассмотрение дела». Право решать, дозволить ли Гэндолфу выступить с новым ходатайством об издании приказа «Хабеас корпус» принадлежало апелляционному суду, но решение Харлоу давало Ром-ми громадную поддержку. Если апелляционный суд вынесет ожидаемое решение, Ромми Гэндолф получит возможность жить еще несколько лет, а тем временем Артур с Памелой будут добиваться снятия с него обвинения. Они обрадовались и навестили своего клиента. Потом до Артура дошло, что ему предстоит невесть сколько времени сражаться за Ромми. Гэндолф теперь был его правым делом — и его ярмом.

Эта новость отвлекла Артура от беспокойств по поводу вечера, когда Джиллиан Салливан должна была присоединиться к нему и Сьюзен. Он убеждал себя, что она найдет какую-то отговорку. Однако в пятом часу, когда Артур разговаривал по телефону с репортером, секретарша положила перед ним листок с сообщением: «Мисс Салливан будет в вестибюле в пять».

Джиллиан в его крохотной квартире. На миг Артура охватили ужас и стыд.

Она была на месте, как обещала. По пути к Франц-центру Артур как мог подготовил ее к встрече со своей сестрой. Однако проблема заключалась в том, что поведение Сьюзен было почти непредсказуемым. Шизофренией страдают главным образом одаренные. Не существовало предела изощренным выдумкам, которыми Сьюзен подкрепляла свои тревоги и подозрения. Артур стойко переносил все, что выпадало на его долю. Реагировать он позволял себе лишь в одиночестве. Сьюзен связывалась с ним по электронной почте несколько раз на день, и, если ничто не отвлекало ее, краткие послания иногда бывали совершенно разумными. Временами она писала остроумно и проницательно, как фельетонист.

— Иной раз, получая эти сообщения, — сказал Артур, когда они подъезжали к Франц-центру, — я очень расстраиваюсь. Сижу на работе и плачу. Но знаешь, отец доводил себя до безумия мыслями о том, что могло бы быть. Болезнь Сьюзен — это часть ее. Не принять очевидного — значит, предать.

Район Норт-Энд, где находился Франц-центр, состоял главным образом из старых, обшитых гонтом домов. Артур остановил машину перед большим обшарпанным кирпичным домом и осмотрел улицу. На углу праздно стояла группа подростков, большинство их было одето, несмотря на жару, в одинаковые блестящие куртки членов шайки.

— Тебе следует войти внутрь, — сказал он Джиллиан. — Белой женщине не стоит здесь сидеть в машине.

Когда она захлопнула дверцу, щебетание пульта дистанционного управления привлекло внимание собравшихся на углу.

— Можешь наблюдать за машиной из окна, — сказал ей Артур, — и подмечать, что снимут с нее.

Помещение Сьюзен именовалось надзираемым. У каждой из восьми обитательниц дома была однокомнатная квартира. Валери или кто-то из других патронажных сестер круглосуточно дежурили, чтобы оказывать им помощь. Когда Сьюзен бывала стабильной и работала, она могла сама покрывать большую часть расходов, но лишь благодаря большой дотации от штата и субсидиям различных фондов. Финансирование от штата постоянно находилось под угрозой. Артур все время писал письма и встречался со своим депутатом законодательного собрания, чтобы предотвратить исчезновение центра. Отцовское наследство — более крупное, чем можно было ожидать при его бедности, — оставалось в доверительной собственности, как резерв.

Квартирка Сьюзен была маленькой и в настоящее время хорошо ухоженной. Бывали периоды, когда она не следила за чистотой и редко сама вспоминала о внешности, но соглашалась с предложениями патронажных сестер навести порядок. На стенах не было ни одной картины, поскольку рано или поздно они вызывали бред или приступ. Сьюзен обычно слышала голос матери, предупреждавшей ее о каких-то невидимых угрозах.

Медсестра с проксилином была там и к тому времени, когда Артур появился, уже сделала укол. Сьюзен могла ехать. Он снова напомнил ей о Джиллиан. Однако Сьюзен как будто не понимала, о чем речь, пока не села на переднее сиденье машины.

Потом она внезапно спросила брата:

— Стало быть, ты трахаешься?

Артур вспыхнул до корней волос, но ответил, как всегда, сдержанно:

— Сьюзен, когда ты стараешься быть тактичной, гораздо приятнее.

— Трахаешься? Я все знаю про трахание. Больше Артура.

Последнее замечание явно адресовалось Джиллиан, хотя Сьюзен не смотрела в ее сторону.

— Не думаю, что по этому предмету ставят отметки, — спокойно ответила Джиллиан. Артур заранее посоветовал ей не позволять Сьюзен шантажировать или запугивать себя, и этот ответ как будто успокоил его сестру. В зеркало заднего обзора он видел, что Джиллиан совершенно невозмутима.

После смерти отца Артур поселился в его квартире. В определенном смысле здесь было уютно. Он несколько лет жил в однокомнатной в роскошном здании неподалеку от Дрим-стрит. Вечером одного взгляда бывало достаточно, чтобы ощутить себя сломленным тем миром фешенебельности и соблазна, который навсегда останется недосягаемым. Правда, возвращение в мрачную обстановку, которую отец всегда желал ему покинуть, содержало какой-то элемент капитуляции. Но выбора не существовало. Смерть отца сильно потрясла Сьюзен, и врачи подтверждали, что эта квартира имеет для нее большое значение. Сьюзен Рейвен только в этом доме была здоровой. Для нее квартира представляла единственную реальность психической стабильности. Покинуть это жилище — означало бы навсегда закрыть некую дверь.

Артур указал Джиллиан на старую металлическую кухонную табуретку и принялся вместе с сестрой за стряпню. Кухня с эмалированными шкафчиками была тесной, но им хорошо работалось бок о бок. Сьюзен готовила картофельное пюре, свое фирменное блюдо. Картошку толкла, хмурясь и неотрывно глядя в кастрюлю, словно подавляла какую-то губительную силу. Общение Сьюзен с Джиллиан представляло собой курение ее сигарет, а не своих.

Основное блюдо, говяжья тушенка, появилось из большой пластмассовой коробки. Артур утром вынул ее из морозилки. Он выложил содержимое в большую кастрюлю и кое-чего добавил. Еды, пожалуй, хватило бы на дюжину человек. Обильным остаткам по окончании ужина предстояло быть замороженными снова. По расчетам Артура, в коробке должно было находиться несколько кубиков говядины, растаивающих еженедельно с начала девяностых годов. Для здоровья это представляло огромный риск. Но так поступал их бережливый отец — мотовство доводит до нужды, — и сестра Артура не признавала никакой другой процедуры.

Сьюзен накрыла стол на троих, что явилось ее первым признанием присутствия Джиллиан. Артур разложил порции из кастрюли. После этого Сьюзен взяла свою тарелку и села в гостиной перед телевизором.

— Что я такого сделала? — прошептала Джиллиан.

— Это входит в программу лечения.

— Вы не едите вместе?

Артур покачал головой.

— Идет ее передача. Единственная, которую она может смотреть, не выходя из себя.

— Это какая же?

— Приготовься. «Звездный путь».

Артур приложил палец к губам, показывая, что не нужно смеяться, и ей пришлось втиснуть в рот половину кулака, чтобы не издать ни звука. Потом, видимо, найдя более безопасную тему, Джиллиан спросила о деле Ромми. Она не слышала о решении Харлоу и порадовалась за Артура.

— Артур, и каким будет твой следующий шаг?

— Ничего не могу придумать. Я подал все мыслимые ходатайства, выписал все повестки. Никаких документов о том, кто был или не был в тюрьме в ночь тех убийств, не сохранилось. Джексон Эйрз никому не позволяет разговаривать с племянником Эрно. Мюриэл не хочет предоставлять ему иммунитет, а судья не может ее принудить. Двадцать девятого июня период представления документов заканчивается. Наверное, мне следует просто тянуть время. После решения Харлоу Мюриэл нужно постараться как-то подорвать доверие к Эрно, пока мы не вернулись в апелляционный суд за решением, подлежит ли дело пересмотру.

Самую сложную проблему для Артура, видимо, представлял собой преподобный Блайт. Как и ожидалось, он преследовал исключительно собственные интересы. После их первой встречи преподобный не изволил звонить Артуру сам. У него был помощник, тот звонил каждый день и требовал подробного отчета. Артур вынужден был делиться с ним сведениями, потому что восхищенный визитами Блайта в Редьярд Ромми просил об этом. Блайт теперь именовал себя духовным наставником Ромми и утверждал, что они с Артуром действуют рука об руку. Тем не менее он пренебрегал стараниями Артура смягчить его высказывания или хотя бы предупреждать о том, когда последует очередной бурный протест.

— Я до смерти боюсь, — сказал Артур, — что своими нападками на «расистов-угнетателей» он приведет апелляционный суд в бешенство.

— Но они должны позволить продолжать дело, тебе не кажется? Показания Эрно нельзя сбросить со счетов, не заслушав их полностью. Разве не это говорит судья Харлоу?

Артур тоже так считал, но он много раз ошибался, пытаясь предвидеть действия судей.

Когда телефильм окончился, Сьюзен присоединилась к ним за десертом. Она любила сладкое. Потом посуду вымыли и расставили по полкам. Перед уходом Артур снова поставил коробку с тушенкой в морозилку.

* * *

Артур вел сестру вниз по темной лестнице трехквартирного дома. Джиллиан шла следом. Эти старые дома были крепкими, как броненосцы, но обслуживание их оставляло желать лучшего. Ковровая дорожка на ступенях кое-где протерлась почти насквозь, краска на стенах шелушилась.

Джиллиан редко выбиралась куда-то, если не считать работы и поездок к сестрам. Она неожиданно для себя дожидалась этого вечера и не разочаровалась. Ей доставило большое удовольствие наблюдать умелое обращение Артура с сестрой; его заботливый, любовный подход к ней.

В машине Сьюзен подробно пересказывала ему содержание только что виденной серии «Звездного пути». Джиллиан в тюрьме насмотрелась телефильмов и задала несколько хорошо подобранных вопросов о Керке, Споке и Скотти. Сьюзен отвечала с горячностью. Когда они подъехали к Франц-центру, Джиллиан вылезла из машины, чтобы пожелать Сьюзен спокойной ночи и пересесть на ее место рядом с Артуром. И на тротуаре, в угасающем свете самого долгого дня в году, увидела совершенно иную Сьюзен Рейвен. Сестра Артура как-то неловко протянула ладонь и сильно встряхнула руку Джиллиан. Но в глаза ей посмотрела твердо. Джиллиан поняла, что воспринимают ее уже совсем по-другому.

— Очень приятно видеть вас снова, — сказала Сьюзен. — Я рада, что у Артура такая славная подруга.

Артур повел сестру в дом. Джиллиан осталась у двери, чтобы выкурить сигарету. Она чувствовала себя растроганной. Когда Артур вышел, никогда не плакавшая Джиллиан смахнула слезы. Артур это заметил. Когда они ехали к дому Даффи, она объяснила, что наконец увидела Сьюзен такой, какой та могла быть. На нее словно бы уставилась из темного леса пара глаз. Артур размышлял над ее словами около минуты.

— Знаешь, — сказал он, — для меня эта личность, женщина, с которой ты только что разговаривала, лишь тень той девочки, с которой я вместе рос.

— Она в детстве была здоровой?

— С шизофрениками обычно так и бывает. Болезнь возникает неожиданно. Сьюзен было четырнадцать лет. И о болезни никто не догадывался. Видишь ли, она была эксцентричной. Играла в солдатики. Для девочки это необычно. Хранила камешки с речного берега, и ей необходимо было выяснить, сколько лет каждому. Не могла спать, пока не разложит их в хронологическом порядке. Но мы все считали ее блестяще одаренной. Собственно, так оно и есть. А потом однажды она встала голой в углу своей комнаты и не хотела выходить. Вся перемазалась собственным дерьмом. Сказала, что бабушка вышла с того света и сказала, что родители говорят о ней с помощью особого кода.

Эта сцена, — со вздохом сказал Артур, — встает у меня перед глазами, словно ярко освещенная киноафиша. Встает всякий раз, когда я вхожу в дом повидать Сьюзен. Ведь то было одно из тех мгновений, когда сознаешь, что вся твоя жизнь полностью переменилась.

— Видимо, это было ужасающе.

— Вот именно. По крайней мере для родителей. Услышав слово «шизофрения», они поняли, что обречены. И были правы. Мать через два года ушла. Мне, когда Сьюзен заболела, было девять лет, и я не знал, что думать. Знаешь, правда — неприятная правда — заключается в том, что я помню, как чувствовал себя счастливым.

— Счастливым?

— Она была очень умной. Очень красивой. Великой Сьюзен. Мысленно я всегда так называл ее. И вдруг она оказалась отброшенной в сторону. Я съеживаюсь при этом воспоминании. Дело не только в моей ребячливости. Я ведь был совершенно не прав. Самым глупым, смешным, печальным является то, что я до сих пор ее боготворю. Может, чувствую себя обязанным боготворить, чтобы кто-то на земле по-настоящему знал, как это трагично. Великая Сьюзен, — снова произнес Артур.

— Да, — сказала Джиллиан.

Артур остановил машину у тротуара перед домом Даффи. Джиллиан смотрела на приземистое бунгало, но не хотела прекращать разговор.

— У меня был такой же брат, — сказала она. — Которого я боготворила.

— Вот как?

— Да. Карл. Он был моим любимцем. На четыре года старше меня. О, — произнесла она в неожиданном приливе чувств, — Карл был великолепным. И необузданным. Я обожала его.

— Где он теперь?

— Погиб. Разбился на мотоцикле. Окончил жизнь в восемнадцать лет. — Джиллиан откашлялась и объявила: — Он был первым мужчиной, с которым я спала.

Через несколько секунд Джиллиан нашла в себе решимость повернуться к Артуру. Он неотрывно смотрел на нее, то был недоумевающий, задумчивый взгляд. Она видела, как он старается понять, что для нее это значило. И вновь неожиданно поняла, каким взрослым стал Артур Рейвен.

Джиллиан обнаружила, что курит, не думая о том, что портит атмосферу в превосходной машине Артура.

— Я шокировала тебя, — сказала она.

— Конечно, — не сразу ответил Артур.

— Да, — сказала Джиллиан. Защелкнула сумочку и хотела выбросить сигарету, но потом напоследок затянулась. — Конечно, это шокирует. Я, в сущности, никогда не знала, как на это смотреть. Поэтому, честно говоря, совсем об этом не думаю. Потому что хотела этого. Со временем, с годами появилось чувство неловкости. Но тогда я была довольна.

Для четырнадцатилетней это было очень важно, но не несло в себе ничего дурного. Будучи судьей, Джиллиан запросто выносила приговоры мужчинам — отцам, отчимам — за растление детей и считала их поведение непростительным. Однако ее собственный опыт находился за пределами закона. Она была готовой и соблазнительной. И так любила Карла, что не хотела возлагать на него вину даже в памяти. Они всегда были любимцами друг друга. С раннего возраста между ними существовало некое взаимопонимание, обычно выражаемое красноречивыми взглядами. Карл бывал ее союзником, когда она сражалась с родителями. Многие молодые женщины жаждали его внимания и его красоты. Однажды ночью Карл вернулся домой пошатываясь. Крепко обнял ее. Она прижалась к нему. Природа взяла свое. Наутро он сказал ей: «Я больший негодник, чем думал». «Мне понравилось», — ответила она ему. Потом это случилось еще дважды. Она прислушивалась, ожидая, когда он вернется, и приходила к нему. Она к нему. Потом Карл стал запирать дверь своей комнаты и гневно отчитал ее, когда она осмелилась спросить почему. «Иногда я вспоминаю, что сделал, и готов оторвать себе уши. Это безумие, Джил. Безумие». Она сумела вызвать у себя неприязнь к нему. Это было самым мучительным. В последние несколько месяцев до его смерти они почти не разговаривали.

— Когда он погиб, я хотела умереть. Думала о самоубийстве. Строила планы, как покончить с собой. Обсуждала их с подругами. Повеситься. Застрелиться. Утопиться. Хотела броситься под поезд — я уже прочла «Анну Каренину». А потом какое-то время даже жгла себя сигаретами. Там, где никто не мог видеть. Но все прошло. Я перестала так себя вести. Перестала думать об этом, о том, почему мне хотелось смерти. Люди совершают странные поступки, когда взрослеют. Все без исключения. Мы переживаем их. Но в случившемся для меня ничто не соотносилось со словом «растление».

Джиллиан опустила взгляд и обнаружила, что собирается зажечь еще одну сигарету. Левая рука с зажигалкой была твердой, но сигарета в правой дрожала между пальцами.

— Я никому не рассказывала об этом, Артур, — сказала она. — Ни единому человеку.

Она набралась смелости взглянуть на Артура, который изучающе смотрел на нее.

— Ты не сознаешь, что делаешь, так ведь? — спросил Артур. Значит, и он это понял.

— Нет, — ответила она.

Взявшись за руль, Артур придвинулся к ней. Лицо его оказалось в нескольких дюймах от ее лица, и он спокойно заговорил:

— Когда взрослеешь с таким беспокойным человеком, как мой отец, то долгое время стараешься понять, что есть в мире такое, чего действительно стоит бояться.

Продолжая глядеть ей в глаза, он протянул руку и открыл пассажирскую дверцу.

— И я тебя не боюсь.

 

23

19 нюня 2001 года

Звонок доктору Кеворкяну

Было уже больше половины шестого, когда Ларри связался с Мюриэл и согласился, что в аэропорт им нужно ехать порознь. Морли со Старчеком быстро приехали в город, двигаясь навстречу потоку, однако на отрезке дороги, именуемом «соединитель», попали в пробку. По радио объявили, что неподалеку от Тер-нер-Филд грузовик занесло на обочину. В четверть седьмого запиликал сотовый телефон Ларри. Мюриэл звонила из такси. Она выехала на полчаса раньше, но теперь находилась всего на две мили ближе к аэропорту.

— Загораем, — сказала Мюриэл.

К этому времени она, как обычно, рассмотрела все возможности и составила план. На рейс «Дельты» в 8.10 все билеты были заказаны, в списке ожидающих впереди них было восемнадцать человек; воспользоваться самолетом другой авиалинии не представлялось возможным, так как их билеты были куплены по правительственной расценке. Поэтому Мюриэл забронировала два места на ранний утренний рейс и взяла два номера в отеле аэропорта.

Когда Ларри пятьдесят минут спустя приехал в аэропорт, Мюриэл была в вестибюле со своими сумками и за тысячу миль руководила прокуратурой по телефону. Дело по убийству с целью ограбления разваливалось обычным образом — все свидетели, даже те, которые давали показания перед большим следственным жюри, теперь заявляли, что ошиблись при опознании подсудимого. Судья Гаррисон, считавший, что после его увольнения из прокуратуры дела перестали рассматривать по правилам уголовного судопроизводства, вел себя нестерпимо. Мюриэл санкционировала заявление в федеральный апелляционный суд с просьбой призвать Гаррисона к порядку.

— В этом цирке каждый день новый клоун, — сказала Мюриэл.

Отдала Ларри ключ от его номера, но они оба не обедали и решили пойти прямо в ресторан. Ларри чуть не подскочил от радости, когда официантка предложила выпивку. Заказал себе «бойлер-мейкер», но первым делом выпил залпом почти все пиво. Одежда его липла к телу, он снял легкую спортивную куртку и бросил ее на спинку свободного стула. В этом городе они чувствовали себя не лучшим образом. И погоня за Коллинзом не принесла Ларри облегчения. Он рассказал Мюриэл эту историю. Та весело смеялась, пока Старчек не дошел до того, как Коллинз сказал, что его дядя говорил истинную правду и что он сам каждый вечер просит Иисуса простить ему то, что они причинили Гэндолфу.

— Вот так так! — сказала Мюриэл. — Скверное дело. Коллинз не давал тебе от ворот поворот?

— Может быть. Он держался замкнуто. Заявил напрямик, что ни в коем случае не станет опровергать Эрно. И ни в чем не признается. — На столе лежал хлеб, и Ларри намазал маслом второй кусок. — Сказать по правде, Коллинз производит хорошее впечатление повзрослевшего человека. Говорит, что родился заново. На стене в кабинете у него висит громадный крест, и он наговорил мне множество религиозной ерунды.

Мюриэл коснулась пальцем своего бокала с вином и нахмурилась.

— Ларри, оставь Бога в покое.

Старчек воззрился на нее.

— Он есть, — сказала она. — Нечто. Он, Она, Оно. Но есть. Я с удовольствием предвкушаю, как пойду в церковь. Для меня всю неделю это кажется самым важным.

Мюриэл не открывала ему ничего нового в картине мироздания.

— Католичество отвратило меня от церкви, — сказал Ларри. — Пастор у нас в приходе замечательный. Мы приглашаем его на обед. Ребята его любят. Я готов разговаривать с ним целыми днями. А вот в церковную дверь войти не могу, и все тут. Молюсь в саду. Только там чувствую, что имею право просить.

Ларри неуверенно улыбнулся, она ответила такой же улыбкой. Однако он был расстроен неожиданной мыслью, что Мюриэл преобразилась. Припомнив, что она говорила в последнее время о Боге и детях, он подумал, уж не сделали ли ей в течение прошедших десяти лет пересадку мозга. Странно, что происходит с людьми после сорока, когда они осознают, что наше место на земле арендуемое, а не собственное. В том, что Мюриэл стала во многом мягче, ему мерещилась какая-то смутная угроза.

Чтобы не смотреть на нее, Ларри оглядел ресторанный зал. Полупустой, бестолково оформленный в тропическом стиле. С пальмами, бамбуковыми ограждениями и мебелью. Все здесь были усталыми. Это бросалось в глаза. Кто может назвать неприятностью чистую постель и отдельный номер? Однако казалось неприятным находиться вдали от дома, устраиваться на ночь в незнакомом месте. «Есть что-то беспокойное в утрате связи со своим клочком земли», — подумал Ларри. Почему-то все в жизни обращало его мысли к саду.

Ларри решил пойти поискать телефон-автомат. Он почти израсходовал бесплатные минуты междугородных разговоров, а руководство отказывалось оплачивать всякий излишек. Ему нужно было оставить сообщения дома и на службе о том, что застрял в Атланте. Идя к вестибюлю, он продолжал думать о Мюриэл. Ему хотелось спросить, ходит ли Толмидж с ней в церковь, но это явилось бы нарушением обещания, данного ей в самолете. Да он и без того знал достаточно. Жизнь Мюриэл, как и всех остальных, была в лучшем случае сложной. Но он не мог полностью подавить какого-то мрачного удовлетворения. Мюриэл верила, что Бог навел во Вселенной порядок. Ларри в самые тяжелые минуты считал это местью.

* * *

— У нас есть проблема, — сказала Мюриэл, когда Ларри вернулся. Она все тщательно обдумала, пока его не было. — Сегодня утром возникло еще одно осложнение: Харлоу поверил Эрно.

— Черт, — произнес Ларри.

Она объяснила суть решения, которое Кэрол зачитала ей по телефону.

— Черт, — повторил Ларри. — Другие судьи не обязаны считаться с его решением, так ведь?

— В апелляционном суде? Теоретически нет. Но они не видели человека, который давал показания. Харлоу видел. Им придется принять его точку зрения, если мы не отыщем чего-то нового, выставляющего Эрно лжецом. А сегодняшняя встреча с Коллинзом ничего хорошего нам не сулит. Когда я скажу о ней Артуру, он поднимет шум и возобновит свое ходатайство принудить меня предоставить Коллинзу иммунитет.

— И что будет?

— Ходатайство — это ерунда. Предоставлять иммунитет или нет — решает только обвинение. Но он выложит все это перед апелляционным судом.

— Ты не обязана ничего говорить Артуру. Я пообещал Коллинзу, что не буду ничего записывать. Насколько это касается Артура — да и кого бы то ни было, — этого разговора не происходило.

— Это означает, что мы не используем этот разговор против Коллинза. Но сказать о нем Артуру должны.

— Почему?

Вопрос был непростым. Мюриэл стала рассуждать вслух. Строго говоря, раскрывать благоприятные для другой стороны сведения они обязаны только перед судом. А поскольку Коллинз не будет давать показаний, его заявления Ларри представляют собой неприемлемое свидетельство из вторых рук.

— Ну и в чем же проблема? — спросил Старчек.

— Черт возьми, Ларри. Прежде всего это глупо. Коллинз позвонит Джексону. Если выяснится, что мы это скрыли, то выглядеть будем далеко не лучшим образом.

— Эйрзу Коллинз скажет: «Я ничего не рассказывал этому полицейскому». Он не позволит Джексону принудить его давать показания. К тому же, насколько это касается Коллинза, он ничего не сказал. Зачем же осложнять жизнь?

— Господи, Ларри, а что, если Коллинз говорит правду? Что, если они с дядей ложно обвинили Ромми и он каждый вечер на коленях просит прощения у Иисуса?

— Этого не может быть.

— Не может? Неужели тебе ни на секунду не приходило в голову, что, возможно, Эрно говорит правду?

Старчек раздраженно махнул рукой, отгоняя демона нелепости.

— Этот червяк признался, Мюриэл. Признался, сидя перед тобой.

— Ларри, он же скудоумный.

— Ну и что?

К счастью, появилась официантка с едой. Расставив тарелки, завела приятную болтовню. Она была сельской уроженкой и говорила с акцентом персонажей фильма «Унесенные ветром». К тому времени, когда официантка пошла принести еще выпивки, Ларри съел половину бифштекса и по-прежнему не смотрел на Мюриэл. Она знала, что могла бы подождать с выяснением этого вопроса, однако нужно было поддерживать существующий порядок, точнее иерархию. Полицейским всегда не нравилось, когда юристы принимали решения. Работа юристов представляет собой слова, которые они произносят в суде, пишут в резюме или читают в отчетах служителей порядка. Но для полицейских работа — это жизнь. Они делают свое дело с пистолетом в руках. В поту, стекающем из-под бронежилетов. Свидетелей, которые появляются прилизанными в судебном зале, чтобы отвечать на вопросы обвинителей, вытаскивают из гнусных наркопритонов полицейские. И не знают, чего больше опасаться: пули или судебного преследования. Полицейские живут в жестоком мире и, когда приходится, бывают жестокими. А обвинители никак не хотят уступать даже таким хорошим полицейским, как Ларри.

— Обещай, что это не будет бункером Гитлера, — сказала Мюриэл.

— То есть?

— Постарайся быть непредвзятым. Может быть, подчеркиваю, может быть, Ларри, мы допустили ошибку. Огрехи случаются. Это несовершенный мир. Мы несовершенные люди.

Старчек принял ее слова в штыки.

— Никаких ошибок, черт побери, мы не допускали.

— Ларри, я не критикую тебя. На такой работе нам требуется быть безупречными. В сущности, это норма. Вне всяких сомнений. Но даже наша лучшая работа, лучшие суждения не всегда совершенны. Я хочу сказать, что ошибка возможна.

— Нет, невозможна. — На толстой шее Старчека сквозь жирок проступили вены. — Убийца Шланг. Он знал двух убитых. У него существовал мотив убить обоих. Он признался. Он раньше нас знал, что послужило орудием убийства, в кармане у него была камея Луизы. Он виновен, и я не позволю тебе разыгрывать Деву Марию. Сама запутаешься и меня запутаешь.

— Ларри, мне наплевать на то, какой шум поднимает Артур или даже судья. Думаешь, я махнула бы рукой на тройное убийство? Думаешь, повернулась бы спиной к Джону Леонидису и тем двум девушкам? Посмотри на меня и скажи, веришь ли ты подобному?

Как только официантка принесла выпивку, он схватил стакан с виски и ополовинил его. Спиртное ему не помогало. У него явно кружилась голова. К тому же он был раздражительным. Мюриэл знала это уже давно.

— Я не хочу больше слышать этой ерунды насчет ошибок, — сказал он.

— Я не утверждаю, что это ошибка. Я просто исполняю профессиональный долг, рассматривая такую возможность.

— Послушай, над этим делом работал я. В одиночку. Вся полиция умыла руки, когда газеты перестали писать о том убийстве. Я один дожимал его. Я раскрыл это дело. Вместе с тобой. И ради тебя, если хочешь знать правду. Так что не говори, что здесь какая-то треклятая ошибка.

— Ради меня?

Внутри у Ларри бурлила ярость. От этого у него увеличились глаза — он весь словно бы увеличился.

— Не притворяйся, будто не понимаешь этого, черт возьми. Тут все одно к одному, Мюриэл, разве не так? Это дело. Ты метишь в прокуроры. Решаешь стать великой. Решаешь выйти за Толмиджа. Решаешь войти в историю. Решаешь оставить меня. Так что не говори, что тут какая-то ошибка. Поздно уже. Я веду свою никчемную жизнь, а ты выбиваешься в звезды. Не притворяйся, будто не знаешь, что представляет собой эта игра, сама ведь устанавливала все треклятые правила.

С этими словами Старчек швырнул зеленую салфетку на тарелку и зашагал прочь так быстро, что, окажись кто-то на пути, сбил бы его с ног. Взятая из дома маленькая вещевая сумка подскакивала на его плече.

Глядя ему вслед, Мюриэл ощутила комок в горле. Произошло нечто очень серьезное. Сперва она подумала, что потрясена силой его вспышки. Но потом осознала, что главное произошло десять лет назад. Раны Ларри не зажили. А она считала, что он такой, каким выглядит, — слишком самоуверенный, чтобы долго страдать из-за чего бы то ни было. Такой же она старалась видеть себя.

Одна из ее подруг любила говорить, что еще в школе узнаешь все возможное о том, как любовь начинается и кончается. В обширную сферу между концом и началом, в темные джунгли длительных отношений проникаешь только взрослой. Но ядерная вспышка, когда любовь возникает и приходит к концу, одинакова в любом возрасте. И то, что школьницы сказали бы о вспышке Ларри, видимо, было правдой: она означает, что чувство его до сих пор не прошло. Осознав это, Мюриэл почувствовала себя в какой-то опасности.

Ларри оставил спортивную куртку на спинке стула. Мюриэл посмотрела на нее, потом пошла с нею в бар, думая, что он будет там. Но в баре его не оказалось. Наверху она негромко постучала в дверь его номера.

— Ларри, открой. Я принесла твою куртку.

Старчек уже расстегнул рубашку на выпирающем брюшке и держал в руке бутылочку виски из мини-бара. Уже початую. Взяв куртку, он швырнул ее на кровать, не решаясь смотреть на Мюриэл.

— Ларри, может, перестанем злиться? Нам еще много работать над этим делом.

— Ты не злишься. Злюсь я. — Он глянул на бутылочку, завинтил ее пробкой и бросил за несколько футов в урну для мусора. — И сейчас не столько злюсь, сколько беспокоюсь.

— Нам, пожалуй, следует поговорить.

— Зачем?

— Ларри, не заставляй меня стоять в дверях.

У Мюриэл обе руки были заняты, в одной она держала набитый портфель, в другой дорожную сумку. Старчек, отвернувшись, жестом пригласил ее войти. Лысина на его макушке покраснела от выпивки.

— Мюриэл, я даже не знаю, почему это сказал.

— Ларри, брось.

— Нет, я говорил то, что думал. Беспокоит меня одна из последних фраз. О себе. Я не думаю, что мне следует жаловаться на свою жизнь. Я живу хорошо. Лучше, чем просто хорошо. Только, видишь ли, я такой же, как все. Никто не получает, чего хочет, когда дело касается любви.

Это утверждение — его точность — потрясло Мюриэл, Ларри высказал ее глубочайшее убеждение, в котором она редко себе признавалась. Ей вспомнилось его убийственное замечание в самолете: что она в обоих браках стремилась к одной и той же неосуществимой мечте. Эта мысль не оставляла ее весь день, словно неисчезающий привкус скверной еды. Она продумает ее до конца в воскресенье. Потому что в драгоценные минуты в церкви чаще всего молилась о любви. Веря и не веря. Теперь она обдумывала поиски любви, ведущие к постоянному несчастью и блаженным минутам, когда, пусть даже совершенно химерично, любовь кажется найденной. Все прочее в жизни — карьера, искусство, идеи — представляет собой лишь защитный покров ищущего любви существа.

— Для меня это очень много значило, — сказал Ларри. Поводил по кругу пальцем между ними. — Потом я поговорил по телефону с доктором Кеворкяном. Вот и все. Видишь ли, я все-таки реагирую.

Мужчины, такие как Ларри и Толмидж, делают все возможное, чтобы не выглядеть хрупкими. Но все они хрупкие, и минуты, когда это обнаруживается, представляют собой нескончаемый кризис. Вот что следовало из его слов.

— Не рассказывай Артуру о Коллинзе, — сказал он потом.

— Ларри.

— Ты сама сказала, что по закону не обязана. Я не хочу проявлять щедрость, чтобы у него появились возможности поднимать шум.

Даже после всего произошедшего Мюриэл не хотелось соглашаться. Она села в кресло у двери и задумалась. Ларри разочарованно смотрел на нее.

— Черт возьми, — сказал он. — Сделаешь ты мне какое-то разнесчастное одолжение? Или нет?

Ларри быстро распалялся от собственных слов. Он плюхнулся на кровать в нескольких футах от Мюриэл, изнуренный своей вспыльчивостью. За стеной тарахтел холодильник.

Рано или поздно она осведомит Артура, но с этим можно было подождать, пока Ларри не успокоится. Он чувствовал себя совершенно сломленным, и наносить ему еще один удар было бы жестоко.

— Совсем как в старые времена, правда? — сказала наконец Мюриэл. — Мы с тобой в номере отеля, и у нас идет спор.

— Мюриэл, споры никогда ничего не значили.

— Вот как? Выходит, я попусту тратила слова?

— Они представляли собой эротическое стимулирование.

У Мюриэл не хватило смелости ответить на это.

— Тебе нравилось, чтобы секс был формой соперничества.

— Благодарю вас, доктор.

— Это действовало, Мюриэл. Неизменно действовало. Не говори, что не помнишь.

Ларри набрался мужества взглянуть на нее еще раз. Мюриэл поняла, что для него история их отношений начертана, как заповеди на скрижалях. Видно, он часто вспоминал ее, что-то анализировал и осмысливал.

— Ларри, болезнь Альцгеймера у меня только в начальной стадии. Помню.

При этом признании прошлое с его пылкими радостями оказалось лежащим перед ними, словно тело перед погребением. Только не совсем безжизненное. Внезапно пробудилась неизменно снедавшая их страсть. Мюриэл чувствовала, как напрягся Ларри, обдумывая ее ответ. Она всегда откровенно говорила о Толмидже и понимала, о чем он хочет спросить. Но даже Ларри счел эту границу запретной. В сравнениях не было никакого смысла — всему миру известно, что брак — это не разгул. Мюриэл была далеко не единственной, кому секс до брака нравился больше, чем после. Хотя она ни за что не догадалась бы об этом. Ей никогда не казалось вызывающим улечься с кем-то в постель. Значительным, приятным — да. Но не затруднительным. Она полагала, что они с Толмиджем найдут некую гармонию. Но не нашли. Никогда не считала себя способной жить без секса, но теперь секс занимал ее все меньше и меньше. Когда по нескольку раз в месяц просыпалась с желанием, оно оказывалось неожиданностью.

Как и сейчас.

— Помню, Ларри, — мягко повторила Мюриэл.

Она бросила на него взгляд, собираясь только выразить признательность, но желание было настолько сильным, что от тела, казалось, идет излучение. Приглашением этот взгляд не являлся, хотя Мюриэл понимала, что готова сказать «да». Однако сделать первый шаг не могла. Она приняла много решений, которые Ларри считал вызовом себе. И прояви она инициативу, в этом было бы нечто властное. Поэтому Мюриэл чувствовала себя затаившей дыхание кокеткой. Робкой, беспомощной, какой всю жизнь старалась не быть. Прислушивалась, не раздадутся ли шаги, чтобы подняться навстречу ему. Но его, видимо, сдерживала злость. Минута затягивалась. А потом возможность безрассудной попытки вернуть прежнее блаженство миновала, исчезла столь же коварно, как и возникла.

— Я совершенно разбит, — сказал Ларри.

— Понимаю, — ответила Мюриэл. И с порога сказала, что встретится с ним в вестибюле в половине седьмого. Потом пошла по коридору, бесконечной сводчатой галерее закрытых дверей и тусклого света. Ее ждала уединенная комната, принадлежащая ей в эту ночь. Она несла ношу и, глядя на каждый номер, думала, как трудно будет отныне идти вперед.

 

24

25 — 28 июня 2001 года

Показания Женевьевы Каррьере

В почте, неизменно содержащей в понедельник по утрам скверные новости, Артур обнаружил официальное уведомление от Мюриэл Уинн. Прокуратура предлагала через три дня, в четверг, взять под присягой показания у женщины по имени Женевьева Каррьере в конторе ее адвокатов, Сэнди и Марты Стерн.

— И кто же эта таинственная гостья? — спросил Артур, когда после нескольких попыток дозвонился до Мюриэл. Много лет в тех редких случаях, когда у них были какие-то дела, они сохраняли тон добродушной болтовни, подобающий бывшим коллегам. Однако соперничество в текущих разбирательствах придало разговору Мюриэл с ним в лучшем случае решительность. Страдавший от отсутствия чьей-либо привязанности Артур приготовился к тому же, но Мюриэл оказалась в благодушном настроении. Он сразу же заподозрил, что она считает — у нее вновь появилось какое-то преимущество.

— Артур, — ответила она, — позволь сказать тебе два слова: «Эрно Эрдаи».

Мюриэл, подобно многим обвинителям, которых знал Артур, держалась с адвокатами простого правила: не раздражайся, а давай отпор.

— Мюриэл, я должен был это сделать.

— Чтобы не дать нам возможности провести расследование.

— Чтобы вы не обработали Эрно в Редьярде. Или не тянули бы резину, пока он не умер или оказался не в состоянии появиться в суде. Он говорит правду, Мюриэл, и ты это знаешь.

— Вряд ли. Твой подзащитный сделал признание.

— У моего подзащитного индекс интеллектуальности равен семидесяти трем. Он знает, что другие умнее. Привык не понимать многого и соглашаться с тем, что ему говорят. И я сомневаюсь, что Ларри не оказывал никакого нажима. В большинстве случаев, когда взрослый человек марает штаны, это происходит оттого, что он до смерти напуган — не из-за нечистой совести. Мы живем не в Шангри-Ла, Мюриэл.

Упоминание о Шангри-Ла, которым Эрно произвел сильное впечатление в суде, оказалось болезненным уколом. В голосе Мюриэл прибавилось горячности.

— Артур, я была в полицейском участке. На твоем подзащитном не было следов побоев. И он, глядя мне в глаза, сказал, что обращались с ним хорошо.

— Потому что от растерянности не мог сказать ничего другого. Ромми не совершал преступлений, связанных с насилием. Эрно застрелил людей, не считая это тяжким убийством. Кому подходит этот ошейник, Мюриэл?

Как ни странно, Артур счел, что одержал верх в этом споре. Он привел больше доводов. Единственной его проблемой являлось то, что Ромми так и не объяснил вразумительно своего признания. И в сущности, не утверждал, что его заявления были вынужденными, не говорил этого и никто из его бывших адвокатов, с которыми Артур до сих пор почти не общался.

Как всегда, оказавшись в невыгодном положении, Мюриэл оборвала разговор, сказав только: «До четверга». Затем Артур попытал счастья с адвокатами миссис Каррьере. Неизменно вежливый Сэнди кратко похвалил работу Артура по этому делу.

— Артур, я слежу по газетам за твоими успехами. Действуешь весьма впечатляюще.

Стерн, достопочтенный председатель коллегии адвокатов по уголовным делам, понимал ценность своих похвал. Высказав их, он соединил Артура со своей дочерью Мартой, вместе с которой практиковал уже почти десять лет. Интересы миссис Каррьере представляла она.

Артур был еще обвинителем, когда Марта начала работать. В те дни она представляла собой нарочитую противоположность отцу. Была путаной, даже без необходимости, робкой на людях и не совсем опрятной. Но дьявольски умной. Люди говорили, что Сэнди оказывал на нее все эти годы сдерживающее влияние. Обычно адвокаты по уголовным делам идут друг другу навстречу. У них общий противник в лице прокуратуры и общая задача отстаивать права своих клиентов. Но Марта говорила по телефону холодно. Возможно, из-за стычек с Артуром много лет назад. В сущности, она не раскрыла ничего, кроме того обстоятельства, что Женевьева была коллегой и близкой подругой Луизы Ремарди.

— Женевьева потребовала не давать предварительных сведений ни той, ни другой стороне, — сказала Марта. — Она сердита. Ей пришлось прервать семейный отдых, чтобы приехать для дачи показаний.

— Она навредит мне?

Марта задумалась. Протокол между адвокатами требовал по крайней мере честного предостережения.

— Если Мюриэл будет держаться объявленного плана, раны будут, но не смертельные. Только смотри, во время перекрестного допроса иди по следам Мюриэл. Не пытайся раскапывать новую почву.

Положив трубку, Артур задумался над ценностью этого совета. Стерны вели честную игру, но если их клиентке не хотелось давать показания, в ее интересах было не допускать продолжительных расспросов.

В четверг, незадолго до двух часов, Артур подошел к Морган-Тауэрз, самому высокому зданию в городе. Сэнди Стерн был иммигрантом, но контора его выглядела так, словно кто-то из его предков жил здесь во времена Войны за независимость. В приемной, где Артуру пришлось ждать, стояла чиппендейловская мебель, уставленная фарфоровыми статуэтками и серебряными поделками. Наконец, с обычным опозданием на десять минут, появилась Мюриэл, следом за ней Ларри. Марта повела их в зал заседаний. Миссис Каррьере сидела за овальным ореховым столом со стеклянным покрытием. Одета она была строго, в темный костюм с пиджаком без воротника, и выглядела типичной женой врача, чуть полноватой, довольно красивой, с большими глазами. Преждевременно поседевшие волосы придавали ей вид заслуживающей доверия женщины. Мюриэл поздоровалась с миссис Каррьере, но получила весьма холодный ответ.

Судебный секретарь, поставивший возле свидетельницы стенотип, попросил ее поднять правую руку и принести присягу. Как и предвидел Артур, основываясь на неизменно старательных исследованиях Памелы, первые вопросы Мюриэл были поверхностными. Миссис Каррьере в настоящее время была домохозяйкой, до того несколько лет проработана билетной кассиршей в компании «Транснэшнл эйр». Ее муж Мэтью работал терапевтом в округе Гринвуд, у них было четверо детей. Отвечала Женевьева с вымученной тщательностью. Марта хорошо ее натаскала. Клиентка обдумывала вопрос и давала предельно краткий ответ.

Когда Мюриэл упомянула об Эрно, Женевьева подтвердила, что знала его как начальника службы безопасности компании «Транснэшнл эйр» в аэропорту Дюсабль.

— Луиза Ремарди когда-нибудь обсуждала с вами мистера Эрдаи? — спросила Мюриэл.

Артур немедленно запротестовал на том основании, что вопрос предусматривает показания, основанные на слухах. Они с Мюриэл некоторое время пикировались, приводили доводы для протокола, но по федеральной процедуре судье предстояло решать впоследствии, приобщать ли этот ответ к материалам дела. Пока что миссис Каррьере требовалось отвечать, Марта подтвердила это легким кивком. С годами Марта слегка располнела и довела до совершенства свою игру. Приобрела солидный вид и, как заметил Артур, носила обручальное кольцо. Все чем-то щеголяли. Кроме него.

— Да, — ответила Женевьева.

— Обсуждала она когда-нибудь характер своих отношений с мистером Эрдаи?

Женевьева сказала, что не поняла вопроса.

— Она когда-нибудь выражала отрицательное отношение к мистеру Эрдаи?

— Да.

— А бывали случаи, когда она, делая эти замечания, казалась очень взволнованной или расстроенной?

— Думаю, можно сказать так.

В правиле, не допускающем показаний с чужих слов, есть исключение, дозволяющее принимать так называемые взволнованные высказывания. Есть теория, что, когда люди возбуждены, они вряд ли станут говорить преднамеренную неправду. Это исключение, как и многие правила доказывания, существует веками. Не учитывается уровень современных знаний о достоверности того, что говорят люди в условиях стресса. Артур понимал, что на этом основании любые показания Женевьевы Каррьере будут приняты в суде.

— Миссис Каррьере, — сказала Мюриэл, — прошу вас припомнить случай, когда мисс Ремарди была больше всего расстроена, говоря вам о мистере Эрдаи. Помните такой?

— Я помню один случай. Не знаю, была ли она тогда больше всего расстроена, но пребывала в расстройстве.

— Хорошо. Когда происходил этот разговор?

— Месяца за полтора до того, как Луиза была убита.

— Где вы находились?

— Видимо, у кассового окошка в аэропорту Дюсабль. У нас был общий выдвижной ящик-касса. Наши смены совпадали на час. Это время обычно бывало очень спокойным, мы закрывали ящик и много болтали.

— А вы не были очевидицей того, что послужило причиной расстройства мисс Ремарди?

— Если спрашиваете, видела ли я, что произошло, то нет.

— Луиза описала этот случай?

Артур заявил протест против продолжения показаний с чужих слов. Мюриэл догадалась, что он просто пытается прервать ход допроса, так как, даже не взглянув в его сторону, потребовала ответа у миссис Каррьере.

— Луиза сказала, что у нее искали наркотики. Устроили личный обыск.

— Она объяснила, почему обыск ее расстроил?

— Незачем было объяснять. Само собой, неприятно, когда тебя на работе подвергают обыску. Но особенно ее разозлило то, как его проводили. Она рассказывала об этом в довольно грубых выражениях.

— Что именно она говорила?

Женевьева бросила на Мюриэл возмущенный взгляд и позволила себе вздох.

— Луиза сказала, ее ощупывали сквозь одежду, притом очень бесцеремонно. Заметила, что занималась сексом с мужчинами, которые не трогали ее за все эти места.

Судебный секретарь, обязанный по должностной инструкции оставаться безмолвным, как статуя, громко засмеялся. Сидевшие за столом юристы улыбнулись, но выражение лица миссис Каррьере оставалось напряженным.

— Сколько времени прошло после обыска, когда она рассказывала вам о нем?

— Меньше часа. Обыск устроили перед самым концом ее смены, и я как раз приехала.

— Что она говорила об Эрно Эрдаи?

— Опять буквально?

— Пожалуйста.

— Я стараюсь не употреблять этих слов. Они тоже очень колоритны. В газетах их называют вульгарными.

— Справедливо будет сказать, что она выражала ненависть к мистеру Эрдаи?

— Вполне справедливо. Луиза сказала — он знал, что она не имеет никакого отношения к наркотикам, и солгал, чтобы ее обыскали.

Мюриэл как будто опешила. До сих пор казалось, что между нею и свидетельницей существует полное взаимопонимание. Марта сказала, что не разрешала Мюриэл задавать миссис Каррьере по нескольку раз одни и те же вопросы, и Артур поверил ей. Но они явно вели какую-то игру, направленную со стороны Марты на то, чтобы как можно быстрее отпустить клиентку.

Ларри наклонился к Мюриэл и что-то зашептал. Он был одет в рубашку апаш и поплиновую спортивную куртку цвета хаки, сморщенную, как использованный бумажный пакет. Такая небрежность в одежде была характерной для Старчека и многих других детективов, вечно старавшихся пренебрегать условностями юридических процедур. Несмотря на присутствие судебного секретаря, Ларри вел какие-то записи в маленьком, скрепленном спиралью блокноте.

— Луиза сказала, откуда ей было известно, что это мистер Эрдаи солгал, дабы ее подвергли обыску? — спросила Мюриэл.

— Нет.

— Она так предполагала?

Артур запротестовал против показаний миссис Каррьере о предположениях Луизы, и Мюриэл сняла вопрос. Ларри снова поднес ладонь к ее уху под волнистыми черными волосами.

— Объяснила она, чего, по ее мнению, хотел добиться мистер Эрдаи этим обыском?

— Нет.

Мюриэл не сводила твердого взгляда со свидетельницы. При маленьком росте эта сила сосредоточенности иногда делала ее похожей на марионетку.

— Вы впервые слышали, чтобы Луиза говорила о мистере Эрдаи, когда она делала эти отрицательные замечания о нем?

— Нет.

— А в предыдущих разговорах упоминала она об Эрно Эрдаи в какой-нибудь другой его роли, кроме главы службы безопасности в аэропорту Дюсабль?

Женевьева снова подумала перед тем, как ответить «нет».

— Делала раньше Луиза какие-то замечания, говорящие, что она испытывает к нему неприязнь? — спросила Мюриэл.

— Не припоминаю, чтобы она говорила о неприязни к нему до того обыска.

На обычно каменном во время допросов лице Мюриэл отразилось разочарование.

— Она выказывала какие-то положительные чувства к нему?

— Ничего близкого к этому не помню. Нет, — ответила Женевьева.

— Справедливо будет сказать, что общий тон ее отзывов о мистере Эрдаи до того случая был отрицательным?

Артур запротестовал против формы вопроса. Получив от Мюриэл указание отвечать, миссис Каррьере сказала:

— Пожалуй, справедливо.

Мюриэл опустила взгляд на страницы своего блокнота, очевидно, собираясь перейти к другой теме.

— Миссис Каррьере, вы упоминали замечание, которое мисс Ремарди сделала вам относительно своих любовных дел.

Женевьева надула губы, отчего ямочка на подбородке стала заметнее. Ей явно не нравилась неумолимость этого процесса.

— Часто мисс Ремарди обсуждала с вами свою интимную жизнь?

— Часто?

— Она имела склонность рассказывать вам о своих отношениях с мужчинами?

— Показание с чужих слов, — снова заявил Артур. Мюриэл опять сказала, что надеется, протест не будет принят, и попросила секретаря вновь зачитать вопрос.

— Видимо, я слушала такое, чего не следовало, — сказала миссис Каррьере и впервые чуть заметно улыбнулась. — Я вышла замуж в девятнадцать лет.

— Видели вы мисс Ремарди в обществе мужчин?

— Время от времени.

— Теперь, основываясь на вашей тесной дружбе с Луизой Ремарди, ваших многочисленных разговорах с ней и ваших наблюдениях, можете вы предположить, что у Луизы были интимные отношения с Эрно Эрдаи?

Артур пространно запротестовал для протокола, что это неподобающая тема для показания в форме мнения свидетеля. Когда он умолк, Мюриэл снова попросила ответить на ее вопрос.

— Я не думаю, что у них были интимные отношения, — сказала миссис Каррьере. — Эрно я знала. Луиза непременно сказала бы мне, если бы встречалась с мужчиной, которого я знаю.

Мюриэл кивнула, плотно сжав губы, чтобы не выказать торжества. И предложила Артуру приступать к допросу свидетельницы.

Артур чуть помедлил, обдумывая, какое значение могут придать показаниям миссис Каррьере Харлоу или судьи апелляционного суда. Видимо, немалое. Судьи доверяют таким людям, прилежным, порядочным, благодаря которым мир вращается должным образом. В общем он соглашался с оценкой Мартой своего положения: ранен, но не смертельно. Слова миссис Каррьере никак не могли перевесить мнения Харлоу о том, что Эрно можно доверять. Артур напомнил себе, что действовать нужно мягко, не причиняя себе ущерба.

Начал Артур с установления очевидного, попросив Женевьеву признать, что ей нечем подтвердить откровения Луизы о своей личной жизни, и она с готовностью это сделала. Женевьева не могла знать, все ли Луиза рассказывала ей или что-то хранила в секрете. Миссис Каррьере оставалась чопорной, но казалась чуть более благожелательной к Артуру. Возможно, потому, что не он вынудил ее приехать сюда. На последний его вопрос она ответила:

— Рассказывала наверняка не все, потому что я иногда ее осуждала.

Этот ответ дал Артуру возможность попытаться реконструировать другие стороны показаний Эрно.

— Хотя вы и не знаете всех подробностей личной жизни мисс Ремарди, давала она когда-нибудь понять, что встречается с несколькими мужчинами?

Женевьева поджала губы и задумчиво опустила взгляд.

— Нужно кое-что объяснить, чтобы дать правильный ответ, — сказала она, и Артур жестом предложил ей продолжать. — Луиза после развода не особенно хотела иметь дело с мужчинами. Во всяком случае, не завязывала с ними прочных отношений. Иногда ей хотелось общества. Иногда другого. И, честно говоря, когда на нее находило, бывала не особенно разборчива. Или хотя бы благоразумна. И между такими случаями иногда проходило несколько месяцев. Или один день. Она могла увидеться с мужчиной всего однажды. Или несколько раз. Я не могу подобрать нужного слова. Практичность? Пожалуй, когда дело касалось мужчин, она могла быть весьма практичной. Так что да, время от времени я слышала от нее о нескольких мужчинах.

Артур почти не надеялся подвести Женевьеву к признанию возможности, что Луиза преследовала несколько интересов. И ее показание явилось небольшой победой. Он хотел было спросить, знала ли она о свиданиях мисс Ремарди на автостоянке аэропорта, но ответ Женевьевы о практичном подходе Луизы к любовным делам предоставлял ему достаточно простора для такого утверждения.

И он обратился к мнению миссис Каррьере, что между Луизой и Эрно никогда не было романтической связи. Хотя это было слегка подорвано согласием, что Луиза могла кое-что хранить в секрете.

— Из слов мисс Ремарди, — спросил он, — вы сделали вывод, что между нею и Эрно Эрдаи существовала вражда?

— Вражда?

— Позвольте выразиться по-другому. Вы знали, что месяца за полтора до ее смерти она была на него очень сердита?

— Да.

— И что она думала, он выдумал предлог, чтобы причинить ей нечто весьма оскорбительное и физически насильственное?

— Да.

— Что она относила, судя по ее замечанию, к интимным действиям?

Женевьева улыбнулась хитрости Артура и ответила — да.

— И, как вы показали раньше, она не сказала вам, что, по ее мнению, подвигло мистера Эрдаи организовать этот обыск?

Артур сразу же понял, что оплошал. Женевьева, поджав губы, глянула ему в глаза, словно предостерегая.

— Как я уже сказала, Луиза не стала объяснять, чего, по ее мнению, Эрно хотел добиться.

Беспокоясь о том, чего не понял, Артур благосклонно улыбнулся, словно надеялся именно на такой ответ.

— На этом все, — добавил он. На Мюриэл он не смел взглянуть и написал несколько строк в своем блокноте. Будь он на ее месте, нюансы ответа Женевьевы вряд ли дошли бы до него. Но Мюриэл обладала каким-то нечувственным восприятием, каким-то чутким эхолокатором. И Артур нисколько не удивился, когда она попросила секретаря вновь зачитать его вопрос.

— Сказала вам Луиза, почему Эрно Эрдаи организовал обыск? — спросила она потом.

— Нет, она не говорила, чего он, по ее мнению, добивался.

— Я спрашиваю не об этом. Говорила она, что подвигло к такому поступку мистера Эрдаи?

Помолчав, Женевьева ответила — да. Мюриэл повернулась к Старчеку. Тот махнул рукой — велика важность.

— И что же? — спросила Мюриэл.

Миссис Каррьере снова опустила взгляд и вздохнула.

— То, что я сказала Эрно неделей раньше.

— Вы сказали? Давайте вернемся...

Женевьева подняла руку. На ее руке звякнул браслет с брелоками. Среди раскачивающихся миниатюрных фигурок висели четыре золотых профиля. Вероятно, профили ее детей.

— После обыска Луиза злилась на Эрно. И на меня. Потому что я сказала ему кое-что, и она решила, что он из-за этого организовал обыск. Она назвала мне эту причину. В сущности, сочла меня доносчицей.

— И что вы сказали мистеру Эрдаи?

Женевьева снова помедлила.

— Я работала ночью. Обычно это была смена Луизы. И один человек зашел в помещение кассы, хотел увидеть ее.

— Один человек? Он не назвался?

— Нет.

— Можете его описать?

— В каком смысле?

— Как он выглядел? Какой был расы?

— Он был смуглым. Возможно, негром, но не могу сказать с уверенностью. Может быть, латиноамериканцем.

— Возраст?

— Трудно сказать. Не старый, не молодой.

— Сложение?

— Довольно щуплый.

— Хорошо. И незадолго до обыска Луизы Ремарди вы сказали Эрно, что к ней приходил какой-то человек?

— Да.

— С тем человеком у вас был разговор?

— Да. И я передала его Эрно.

— Что же сказал тот человек?

— Этот джентльмен спросил, где Луиза, и просил передать ей, что он видел Фараона.

— Фараона? Как в Египте?

— Мне послышалось так.

Мюриэл, явно недоумевая, снова уставилась на миссис Каррьере.

— Говорил тот человек еще что-нибудь, кроме того, что видел Фараона?

— Сказал, что видел Фараона и у Луизы такое с ним не пройдет.

— А кто был Фараон?

— Я не знала.

Артур увидел, как Мюриэл наклонила голову. Она что-то уловила.

— Теперь вы знаете, кто был Фараон?

— Знаю только то, что сказала мне Луиза.

— Когда состоялся этот разговор?

— На другой день после прихода того человека.

— Расскажите нам, что сказала она и что вы говорили о Фараоне.

— Я сказала, что приходил один человек, сказал, что видел Фараона, и я рассказала об этом Эрно. Она разозлилась на меня. За то, что рассказала ему. И одно повело к другому. Она сказала мне, кто был Фараон.

— Что же она сказала?

Тут Женевьева ответила Мюриэл таким же упорным взглядом. Потом прикрыла рот ладонью и покачала головой.

— Я ничего не скажу, — заявила она, голос ее чуть дрожал, несмотря на решительный тон. — Я знаю только то, что сказала она. Мой адвокат говорит, что это не может быть использовано в суде. И я не понимаю, почему должна отвечать на такие вопросы.

— Не для протокола, — сказала Марта. И жестом пригласила Мюриэл с Артуром в свой кабинет по другую сторону коридора. Кабинет выглядел как библиотека джентльмена в прошлые века: мягкие кожаные диваны и ровные ряды книг с золотым тиснением на корешках. Артур уловил запах сигарного дыма из находившегося рядом кабинета Стерна. На одном из столов стояли семейные фотографии Марты, ее мужа и двоих детей. Было и несколько фотографий ее родителей в прежние годы. Марта в своей одежде, двубортном брючном костюме, казалась Артуру копией молодого Стерна.

— Давайте предположим, — сказала Марта, — что мисс Ремарди вольно обращалась с некоей собственностью авиакомпании.

Марта выражалась сдержанно. «Вольно обращалась» означало «крала».

— С какого рода «некоей собственностью»? — спросила Мюриэл.

— С авиабилетами.

— С билетами?

Вошедший следом за ними Ларри догадался первым.

— И сбывала их через этого Фараона, так?

— Предположительно. «Транснэшнл» безжалостна в преследовании нечестных сотрудников. Ни малейшего снисхождения. Они оскандалились лет десять назад, пытаясь скрыть историю с одним из членов руководства. Один юрист компании, якобы проводивший расследование какой-то кражи, в конце концов исчез с четырьмя миллионами долларов.

— Помню, — сказала Мюриэл.

— В настоящее время это было бы катастрофой для всех. Уголовное преследование, если возможно, и гражданские иски с требованием возмещения украденного. Невзирая на лица. Дети Ремарди живут на пенсию от «Транснэшнл».

— Авиакомпания не привлечет к суду сирот.

— Будь они детьми твоей лучшей подруги, пошла бы ты на такой риск? — Марта протянула к Мюриэл раскрытые короткопалые руки. — Тебе ведь не нужно, чтобы деяния Луизы заносили в протокол?

— Сейчас я скажу «нет», — ответила Мюриэл. — Только не хочу гоняться за твоей клиенткой по горам и долам, чтобы получить правдивый ответ.

Марта кивнула несколько раз, потом повернулась к Артуру. Он был ошеломлен и не знал, что думать. Для начала он напомнил Марте, что разбирается дело о преступлении, за которое назначена смертная казнь. Сказал, что будет, пока возможно, не касаться этого вопроса, но оставляет за собой право вновь затронуть его, если сочтет, что это может существенно помочь Ромми.

— Разумеется, — сказала Марта.

Покончив с этой темой, Марта, Артур и Мюриэл вернулись в зал заседаний, и Марта позвала клиентку в коридор. Возвратясь, Женевьева снова села рядом с секретарем и сказала спасибо обоим юристам. Она все еще казалась расстроенной, держала сумочку на коленях, в руке носовой платок.

Мюриэл как будто не особенно умиротворила благодарность Женевьевы. Она даже пришла в раздражение. Усаживаясь поудобнее, Мюриэл поерзала в кресле. Артур заподозрил, что она считает — Марта связала ей руки этим разговором.

— Вновь для протокола, — сказала Мюриэл. — Человек, фамилии которого вы не знаете, приходил увидеться с Луизой Ремарди в мае девяносто первого года — временные рамки верны?

— Да.

— И этот человек сказал что-то о Фараоне. Вы рассказали об этом Эрно Эрдаи. Луиза Ремарди рассердилась на вас и объяснила, кто такой Фараон и характер ее с ним взаимоотношений. В общих чертах это верно?

— Да.

— Назвала она вам фамилию Фараона?

— Нет.

— Сказала, не прозвище ли это у него?

— Нет.

— Сказала, где Фараон жил или работал?

— Я больше ничего не знаю о нем. Когда Луиза сказала мне, чем они совместно занимались, я не хотела больше слышать ни слова. Честно говоря, мне стало только любопытно, как они выходят сухими из воды. Я никогда не слышала ни о чем подобном, продолжавшемся долгое время. Но решила, что лучше этого не знать.

— А тот человек, который приходил, — Луиза объяснила, как он связан с нею и Фараоном?

— Он познакомил их.

— Понятно. А принимал участие в том предприятии, где были заняты Луиза с Фараоном?

— Луиза сказала, что он хотел получить долю, но не получил.

— Угу, — промычала Мюриэл. Она уже догадалась об этом. Артур мысленно представил себе картину. Третий был посредником. Он познакомил Луизу с Фараоном, который сбывал билеты, и хотел получать свою долю дохода, но не получал.

— Теперь я хочу убедиться, что поняла правильно. Вы понятия не имели, кто такой Фараон и какие у него отношения с мисс Ремарди, пока она не объяснила вам на другой день после появления того человека? Верно или нет?

— Совершенно верно.

— Но если вы не знали о характере отношений мисс Ремарди с Фараоном, почему передали Эрно Эрдаи, что сказал тот человек?

— Потому что Эрно был начальником службы безопасности. — Марта, сидевшая рядом с клиенткой, сделала легкое движение, Женевьева подняла подбородок и взглянула на Мюриэл. — Тот человек высказал угрозы в адрес Луизы.

— Конкретные угрозы? Конкретными действиями?

— Да.

— И чем же он угрожал?

Женевьева опустила взгляд на руки, теперь лежавшие на сумочке.

— Он сказал, что убьет ее.

В глазах у Артура все задергалась, как бывает, если кинопленка выскочит из кадровой рамки. Мюриэл, никогда не приходившая в замешательство, сидела с открытым ртом.

— Это сказал Эрно Эрдаи?

— Человек, который приходил в ту ночь.

Волнуясь, Мюриэл уселась поудобнее, повела плечами, вытянула шею. Потом уставилась на Женевьеву и холодно заговорила:

— Теперь я задам вопрос, миссис Каррьере, и надеюсь, вы ответите, памятуя, что присяга, которую вы приняли, требует от вас говорить полную правду. Вам понятно?

— Да.

— Расскажите все, что говорил вам тот человек, который приходил.

— Он спросил Луизу, я ответила, что ее нет. Он расстроился и сказал что-то вроде: «Передайте ей, я только что видел Фараона, у нее со мной такое не пройдет, и я убью ее, когда найду». Естественно, я испугалась за Луизу. Уходя со смены, я увидела Эрно и подумала, что он, начальник службы безопасности, должен это знать. Поэтому рассказала ему.

Когда прекратилось щелканье стенографа, на котором секретарь записывал ответ, в зале воцарилась полная тишина. Артур осознал важность того, что услышал. Луиза занималась нечистым делом с кем-то по прозвищу Фараон и неким третьим человеком. И этот третий сказал, что убьет ее. Дело приобретало совершенно другую окраску. Существовала шайка преступников, возможно, сговор, не имеющие никакого отношения к Ромми и почти никакого к Эрно. Для Ромми это было хорошей новостью. При множестве подозреваемых никто не мог обладать полной уверенностью, необходимой для того, чтобы казнить Ромми.

Мюриэл тоже явно осмыслила полученный удар. Ее маленькое лицо сильно исказилось. Она могла быть злобной.

— Выходит, этот человек сказал, что убьет Луизу Ремарди, примерно за два месяца до ее гибели, верно?

— Да.

— А после убийства мисс Ремарди присутствующий здесь детектив Старчек допрашивал вас по этому делу. Даже дважды. Помните?

— Да.

— И вы ни разу не сказали ему, что некий человек приходил в аэропорт Дюсабль и грозился убить Луизу?

— Он не спрашивал. И я не думала, что это имело какое-то отношение к ее убийству. Когда я сказала Луизе о его угрозе, она рассмеялась. Была уверена, что это просто болтовня.

— Ну еще бы, — съязвила Мюриэл, — как вы могли подумать, что угроза имеет какое-то отношение к убийству Луизы? Человек говорит, что убьет ее, и она оказывается убита. Какая тут может быть связь?

— Я протестую против этого, — сказала Марта.

— Протестуешь? — переспросила Мюриэл. И ткнула пальцем Ларри. — Выгляни в коридор. Может, там находится человек шесть-семь, желающих сказать, что они убили тех троих.

— И против этого категорически протестую.

— Нужно устроить перерыв, — сказала Мюриэл. — Я так зла, что не могу продолжать.

Голова у нее дергалась, как у заводной игрушки.

Вспыльчивая Марта тут же вышла из себя. Они с Мюриэл условились о двухчасовом допросе. Женевьева может уходить. Женщины с минуту препирались под взглядом Артура. Насколько это касалось Марты, допрос был окончен.

— Ну уж нет, — ответила Мюриэл.

Женевьева, сказала она, слишком важный свидетель, чтобы допрашивать ее в ускоренном порядке. Теперь, когда Мюриэл это знала, ей требовалось время на расследование перед тем, как продолжать.

Артур напряженно думал. Назначенный апелляционным судом срок предъявления доказательств истекал завтра. Мюриэл, само собой, хотела хлопотать о его продлении. Артур, тоже само собой, не хотел, чтобы она в этом преуспела. Если срок не будет продлен, только что полученные сведения заставят апелляционный суд дать ход ходатайству Ромми. Собственно говоря, Кентон Харлоу, в конце концов уполномоченный принимать решение по делу, мог быстро назначить новый суд над Ромми на основании показаний Эрно и Женевьевы. Артур, надеясь привести допрос к окончанию, попытался сыграть роль миротворца.

— Что тебе нужно расследовать? — спросил он Мюриэл.

— Ну, для начала я хотела бы найти какие-то сведения о человеке, который пришел и грозился убить Луизу.

— Что может добавить миссис Каррьере? Она уже дала показания и сказала, что не знает его фамилии.

Судебный секретарь спросил, заносить ли это в протокол, Артур ответил «да», а Мюриэл «нет».

— О Господи, — сказал Артур. — Для протокола: миссис Каррьере, можете ли вы сказать сегодня нам что-то, способное помочь установить личность человека, сказавшего, что убьет мисс Ремарди?

Ему казалось, что он спросил об этом со всей любезностью, но Женевьева устремила на него злобный взгляд.

— Давайте прекратим, — сказала она. — Не могу передать, до чего я расстроена. Мне было очень тяжело.

Женевьева не убирала платка и опустила взгляд, дабы убедиться, что он наготове.

— Может быть, вы ответите на мой вопрос «да» или «нет», — сказал Артур, — и на этом закончим.

Во взгляде Женевьевы, устремленном на Артура, полыхнуло что-то похожее на ненависть. Этот взгляд пронял Артура, и он хлопнул себя по боку.

— Хорошо, — сказал Артур. — Я согласен устроить перерыв.

Тут раздался голос словно ниоткуда:

— Думаю, ей следует ответить на заданный вопрос сейчас. Это сказал Ларри.

Все повернулись к нему. Руки секретаря замерли над клавиатурой стенографа, он не знал, записывать ли это вмешательство полицейского. Мюриэл уставилась на Старчека так гневно, что Артур удивился, как она еще его не ударила.

— Заставь ее ответить, — сказал Ларри Мюриэл.

Они несколько секунд смотрели друг на друга, Артур видел, что это некое испытание верности. Потом Мюриэл смягчилась.

— Хорошо, — сказала Мюриэл. — Отвечайте.

— Я думаю, это все бессмысленно, — сказала Женевьева. — Девочкам уже ничто не поможет. И теперь, после показаний Эрно, ничего не установить наверняка.

— Вы уклоняетесь от ответа, — сказала Мюриэл. — Отвечайте на заданный вопрос. Знаете вы что-нибудь, способное помочь установить личность человека, сказавшего, что убьет Луизу Ремарди?

— Это мой вопрос, — сказал Артур. — Я его снимаю.

Он не понимал, что делает, кроме того, что интуитивно всеми силами противостоит Мюриэл.

— А я его вновь задаю, — сказала она.

— Сейчас не твоя очередь, — возразил Артур. — И мы решили устроить перерыв.

— Давайте закончим, — сказала Мюриэл. По ходу этого краткого эпизода она не сводила взгляда с Женевьевы, казалось, способной только отвечать ей взглядом, несмотря на выступившие слезы.

— Вы не спрашивали, знала ли я его, — сказала она Мюриэл. — Вы спросили, назвался ли он. Нет, не назвался. Но я видела его раньше. В аэропорту. И теперь знаю его фамилию.

Женевьева повернулась к Артуру, и по необычайной серьезности ее больших карих глаз он внезапно понял значение этих предостерегающих взглядов и всю меру своей глупости.

— То был ваш клиент, — проговорила она. — Мистер Гэндолф. Это он сказал, что убьет Луизу.