Очерки Ал. Смирнова　

участника экспедиции, снаряженной Академией Наук

в помощь Л. А. Кулику　

Рисунки худ. П. Староносова

XVII. На Великом Болоте.

Вечереет. Бесшумно и лениво падают пушистые хлопья, но сквозь их белую вуаль уже проглядывают голубые оконца.

Сегодняшний день был богат впечатлениями, и я охотно остался бы в избушке, отложив осмотр Великого Болота до завтра, но как об этом сказать ученому? Мы первые люди из культурного мира, добравшиеся до места, где небесный гость поцеловался с Землей. Нетерпение Кулика показать нам следы этого поцелуя вполне понятно.

Проглотив по кружке горячего чая, мы покидаем избушку. В том же зипуннике, в шапке-треухе, с длинной палкой в руках Кулик идет впереди. Я смотрю на его высокую фигуру и поражаюсь той почти юношеской легкости, с которой он прыгает через кочки и бурелом. Удивительный человек! Полгода прожить среди этого угрюмого безмолвия, месяцами не видеть человеческого лица и, тем не менее, сохранить полную душевную бодрость, даже жизнерадостность! Это можно объяснить только тем энтузиазмом, с которым работает ученый над раскрытием тайны метеорита.

«Кулик — птичка маленькая, но этот Кулик засевший на таежном болоте в поисках осколков кометы, несомненно стоит итальянца Нобиле со всеми его потрохами». — так выразился незнакомый мне пассажир в поезде, прочитав в газете сообщение о снаряжении экспедиции на помощь Кулику.

Нашему прибытию ученый, разумеется, рад, но рад не столько тому, что наконец-то после долгих дней одиночества увидел живых людей, а тому интересу, который проявила советская общественность к тунгусскому диву. Ведь на завоевание этого дива им затрачено уже семь лет, семь лет незаметного, но упорного труда, сопряженного со многими лишениями, а подчас и опасностями.

Вот слова, с которыми обратился к нам Кулик, когда мы собрались в его избушке:

— Не знаю, как выразить мою радость по поводу вашего прибытия. Видя вас здесь, я могу безошибочно сказать, что наша общественность обратила внимание на то исключительное в научном отношении явление, следы которого вы видите тут всюду вокруг себя. Я, значит, не одинок, и это для меня самое ценное.

Странные углубления, которыми изрыто дно расстилающейся перед нами котловины и которые при взгляде на них сверху напомнили мне лунные кратеры, начинаются от самой избушки ученого. Вблизи эти ямы похожи на воронки от тяжелых снарядов. Диаметр их различен — от пяти до полусотни метров, края обрывисты, а дно затянуто полужидким моховым покровом. Я беру длинный шест, опускаю его в воронку, но дна не достаю. Наклоняюсь, чтобы опустить шест поглубже, и начинаю ползти вниз по крутому обрыву. Несколько рук приходят мне на помощь.

Я беру длинный шест, опускаю его в воронку, но дна не достаю..

— С этими ямами надо быть осторожным, — говорит Кулик. — Я вот так же свалился в одну и едва выбрался. Хорошо, что был не один.

Он наклоняется, разрывает снег и достает горсть старого мха:

— Смотрите.

Мох обожжен. Все в котловине носит следы ожога, и тут они выражены сильнее, чем в буреломе, которым мы шли. Но так же, как и там, здесь не видно признаков продолжительного горения. Значит, этот ожог также не является результатом обычного лесного пожара.

Пересекаем котловину и упираемся в частокол мертвого, с обломленными верхушками леса. Останавливаясь, Кулик говорит:

— А вот здесь случилось то, о чем я уже рассказывал. Из этого леса пришло наше спасение.

Две недели назад таежные робинзоны — Кулик и его рабочий Китьян — убили тут огромного самца-лося, и это действительно явилось для них спасением. Кроме того, что мы нашли в лабазе на берегу Хушмо, у них не было никаких продуктов. Сахар и масло иссякли давно, а мизерные запасы в лабазе отложены на обратный путь из тайги. В избушке у них лишь немного муки, из которой они пекут пресные лепешки. В сентябре в морды на Хушмо изредка попадалась рыба, но потом она перестала ловиться. Тогда стали стрелять белок, так как кроме этого зверька и бурундуков никакой дичи в окрестностях не попадалось. И хотя мясо белки отвратительно на вкус, но разбирать не приходилось — их съели семнадцать штук. И вот тут-то явилась подмога в виде лося.

— Он забрел в эти края, вероятно, случайно, — говорит Кулик. — Раньше мне тут никогда не попадались следы сохатых. Облаенный нашими собаками, зверь, видимо, оторопел от неожиданной встречи, подпустив нас шагов на пятнадцать. Выстрелом из манлихера я свалил его сразу, хотя Китьян также не утерпел всадить в него пулю. С этого момента мы уже не знали забот о еде.

Снежные тучи сваливаются за гряду холмов, и над котловиной протягивается темный, усеянный золотым горохом полог вечернего неба. Крепко берет мороз. Снег поскрипывает под ногами, когда мы возвращаемся назад. Глубокое безмолвие царит на Великом Болоте.

Избушка встречает нас теплом жарко натопленной печи, а аромат от стоящего на столе большого котла с вареной сохатиной приятно возбуждает аппетит. После того как пройдешь тайгой почти тысячу километров, немногое нужно, чтобы почувствовать себя счастливым. Компания хороших товарищей, кров для защиты от непогоды и кусок горячего мяса — этого вполне достаточно.

XVIII. Страшный поцелуй.

Кусочек из истории небесных камней.

Это было во Франции в 1768 году. Стоял летний вечер. Крестьяне одной деревушки сидели около своих домов, толкуя об урожае. Вдруг в темном безоблачном небе сверкнула ослепительная молния. Что-то со свистом пронеслось над деревней и упало за околицей. Забыв о своих делах, крестьяне бросились туда.

На лугу, наполовину зарывшись в землю, лежала темная масса. Она была так горяча, что к ней нельзя было прикоснуться. Охваченные страхом крестьяне разбежались. Вернувшись наутро, увидели, что эта масса была не чем иным, как камнем. Он имел черный цвет и был очень тяжел.

Парижская академия наук заинтересовалась этим явлением и послала особую комиссию из ученых для обследования странного камня. И хотя в эту комиссию входил знаменитый ученый Лавуазье, имя которого известно теперь каждому школьнику, ученые отказались поверить рассказу крестьян, что черный камень действительно упал с неба.

— Вам, вероятно, это приснилось, — сказали ученые крестьянам. — Камни не могут падать с неба…

Этот случай невольно мне вспоминается, когда я слушаю историю завоевания Куликом тунгусского дива. Явления, сопровождавшие падение этого метеорита, еще не имели прецедента в истории метеоритики и многими относились к области досужей фантазии. По словам этих скептиков падения метеорита за Подкаменной Тунгуской не было, а те разрушения, которые нашел там Кулик объяснялись ими очень просто бурелом произведен циклоном, ожог— результат лесного пожара, а воронки на Великом Болоте — не что иное, как обычные тундровые мочежины.

Несомненно, тропические циклоны — страшная сила. Об их разрушительном действии довольно часто сообщают газеты. Разрушенные города, вырванные с корнем леса, тысячи человеческих жертв — вот что оставляют они после себя в Мексике, Калифорнии, Флориде, на Филиппинах. Однако сомнительно, чтобы циклон мог здесь, на водоразделе между Чуней и Подкаменной Тунгуской, произвести опустошения.

Во-первых, этот район слишком близок к Полярному кругу, чтобы тут вообще могли быть тропические циклоны. Но если даже это и допустить, то ведь 30 июня 1908 года, когда это произошло в данном районе как раз стоял устойчивый антициклон: воздух был совершенно тих, а небо — без единого облачка. Это установлено метеорологическими станциями, расположенными no долинам Енисея и Лены, а также показаниями местных жителей.

Кроме того, картина произведенного здесь великого разрушения совершенно не соответствует тому, что оставляют после себя циклоны. Мы прошли двадцать пять километров сплошного бурелома, и на всем пути поваленные деревья встречали нас своими вершинами. Обойдя Великое Болото, я убедился в этой закономерности. Другими словами, тайга повалена строго по радиусам, образуя гигантский круг, может быть, эллипсис, центром которого является Великое Болото.

Какой циклон оставлял после себя подобные следы? Как известно, во время циклона лес валится или в одном направлении — в сторону движения воздушного вихря, или представляет собой хаос исковерканных, разбросанных во все стороны деревьев.

Невозможно также ожог, печать которого тут лежит на всем — и на деревьях, и на моховом покрове, и на костях зверей, которые нам попадались в буреломе, — объяснить обычным лесным пожаром. Мне хорошо знакомы пожары тайги. Если бы тут имел место пожар, это было бы такое грандиозное явление, которое не могло бы остаться незамеченным в долинах Енисея и Ангары. Огонь должен был бы захватить тысячу квадратных километров зеленой болотистой тайги, а для этого потребовалось бы более или менее продолжительное время. Дым от такого пожара распространился бы на многие сотни километров, на две недели закрыв солнце.

Между тем, ни тунгусы, становища которых находятся по соседству с этим районом, ни жители Приангарья не наблюдали в это время пожара в тайге. Но, отрицая наличие пожара, в то же время все они утверждают, что огонь в тайге действительно был. И появился этот огонь с неба…

Вот что рассказывает об этом приангарец-крестьянин С. Б. Семенов:

«Дело было в июне месяце, утром. В то время я жил на Катанге, на фактории Ановар. На небе туч не было, светило солнышко. Я работал по хозяйству около избы. Вдруг вверху что-то блеснуло, и я увидел над тайгой огненное воспламенение. В то же время меня так обожгло, как будто на мне загорелась рубаха. Воспламенение было огромное, километра на два, но продолжалось оно недолго. Я успел только посмотреть, как оно скрылось за лесом. После этого сразу стало как-то темно, а потом получился взрыв. Меня отбросило на несколько метров, а когда я поднялся с земли, то увидел, что изба вся трясется, из окошек летят стекла и рамы. У амбара выбило дверь и сломало железную накладку…»

Что касается воронок в центре падения метеорита, то они приравнивались скептиками к естественным болотным образованиям, подобные которым имеются в Большеземельской тундре. В этой тундре я не был, а потому не могу сказать, насколько похожи воронки Великого Болота на мочежины Большеземельской тундры. В других же местах тундровых мочежин я видел немало. Не было в них недостатка и на нашем пути к Великому Болоту. Но достаточно взглянуть на Великое Болото, чтобы увидеть, как мало похожи эти воронки на мочежины: у мочежин не имеется таких обрывистых краев.

Впрочем, приведенные здесь возражения отчасти понятны, так как они делались заочно. Но, когда сам увидишь все это, сомнениям не остается места.

Кулик прав. Мертвая тайга и воронки на Великом Болоте — не что иное, как следы поцелуя таинственного посланца далеких миров).

Страшен был этот поцелуй! Что было бы, если бы он пришелся не по безлюдной дикой тайге, а по какому-нибудь населенному пункту, такому, например, как Москва?..

Метеориты врываются в земную атмосферу с космической скоростью, равной приблизительно сорока километрам в секунду. Результатом такой скорости является сильнейшее сжатие воздуха, температура которого возрастает до нескольких тысяч градусов; это и вызывает образование вокруг метеоритной массы раскаленного газового облака, имеющего форму шара. Такой огненный шар носит название болида.

Войдя в атмосферу Земли, метеориты теряют скорость. Однако скорость тунгусского дива, благодаря его большим размерам, была огромна. Колоссальное давление метеорита на воздух равносильно мощному удару, а потому, войдя в атмосферу, он раздробился на части и вонзился в землю роем осколков разной величины. Вместе с осколками в почву ударила и струя огненных газов; отразившись, она распространилась во все стороны подобно водяным брызгам. Отсюда— радиально поваленная тайга и следы ожога на растительном покрове.

Как глубоко ушли в почву осколки метеорита, сказать пока нельзя, так как это возможно установить только раскопками. Невозможно также определить и общий вес метеоритной массы. Несомненно, однако, что тунгусское диво по своим размерам должно быть отнесено к числу тех колоссов, которые в метеоритике насчитываются лишь единицами.

Вспомним знаменитый Аризонский метеорит в Америке, упавший еще в доисторические времена и содержащий одного только железа более восьми миллионов тонн. Где-то в песках Сахары лежит еще один небесный гигант. Этот метеорит пока еще не изучен, — о нем имеются лишь неясные рассказы бедуинов и арабов, приносивших от него кусочки камня.

Но главная ценность небесных гостей заключается не в их объеме, но в их составе. Большинство изученных метеоритов, как известно, содержит в себе большой процент железа, но иногда в них попадаются и такие минералы, которых на Земле нет. Кто знает, может быть частицу таинственного неземного вещества принесло с собой и тунгусское диво?

XIX. В гостях у Кулика.

Исходя из наших запасов, мы думали ограничить свое пребывание на Великом Болоте самое большее тремя днями. Но когда сказали об этом Кулику, он заявил:

— В такой срок я не успею закончить своих работ. В крайнем случае оставьте мне пару лошадей. Мы с Китьяном выберемся потом.

На это, понятно, мы согласиться не могли.

Правда, мы нашли ученого здоровым и бодрым, но это надо отнести на счет его крепкого организма, а также того воодушевления, которое не покидает его ни на минуту. Он сильно изнурен однообразным скудным питанием, и ему, несомненно, нужен отдых, а главное — перемена режима. Я думаю, мы плохо выполнили бы свою задачу, если бы вернулись без Кулика.

Проверив еще раз свои вьюки, мы нашли, что если провести жесткий режим экономии, можно удлинить предположенный срок дня на три. Это удовлетворяет ученого лишь отчасти.

— Шести дней будет достаточно в том случае, если вы не откажетесь принять участие в моих работах.

Мы, конечно, рады помочь ученому. И вот, вооружившись измерительной цепью, киркой и топорами, мы отправляемся на болото. Работа двоякого рода: надо произвести магнитные наблюдения на воронках (чему ранее препятствовала их недоступность), а также закончить начатый Куликом разрез торфяного бугра между двумя кратерами. Наблюдения с магнитометрами покажут, как велика в кратерах магнитная аномалия, а это в свою очередь докажет нахождение в них масс метеорита. Разрез почвы покажет характер строения краев воронок; таким образом можно будет определить являются ли воронки естественными образованиями, или же их появление вызвано посторонней причиной.

Работы, однако, подвигаются туго.

Наблюдениям мешают непрерывные магнитные бури, инструменты приходится постоянно перемагничивать, а рыть вечную мерзлоту ручным способом, да еще теми примитивными орудиями, которые нашлись у Кулика, — дело нелегкое. Промерзшая почва из торфа и ила тверда как сталь.

Митя работает в шурфе с большим увлечением. А вдруг ему попадется осколочек метеорита? Можно прославиться на весь мир! Неплохо также вырыть клык мамонта, — тунгусы говорят, что в здешних местах костей этих животных сколько угодно. Однако кроме древесных кусков в мерзлоте ничего не попадается. Митя бросает кирку и говорит:

— А что вы скажете, если бы я пошел за белыми куропатками? Сохатина, кажется, уже всем надоела.

— Лучше копай, браток, — говорит Волошин. — Знаем мы твоих куропаток!

— А мы знаем твоих глухарей, — парирует комсомолец. — Беги скорей за ружьем, вон глухарь сидит.

Этим он намекает на слабость Волошина стрелять в кочки и колоды, принимая их за сидящих глухарей. Подобными любезностями приятели обмениваются при всяком удобном случае, но каждый чувствует себя плохо, если долго не видит другого.

Между тем зима спешит наверстать упущенное время. Снег доходит почти до колен, а ртуть в термометре Кулика каждую ночь понижается на несколько делений. На четвертый день нашего пребывания на Великом Болоте ученый отметил в своих записях 18° мороза. Кулик ведет точные метеорологические наблюдения.

Работы продолжаются до темноты, но для ученого трудовой день еще не окончен. Наскоро покончив с обедом, Кулик и Суслов, помогающий ему в работе с магнитометрами, принимаются за обработку дневных результатов; остальные проводят время сообразно своим вкусам. Комсомолец пользуется случаем протереть винтовочку, а Волошин, не успев добраться до нар, принимается выделывать носом неподражаемые рулады. По выражению комсомольца, он засыпает— как из пушки стреляет.

В избушке тихо. Пламя свечи, колеблемое ветром, бросает на бревенчатые стены трепетные блики. В железной печурке потрескивают смолистые поленья. За стенами сердится холодный норд. Возясь с иглой, Китьян накладывает, кажется, сотую заплату на свои штаны. Склонившиеся над столом фигуры погружены в математические выкладки. Наконец большие очки Кулика отрываются от листа бумаги:

— А не пора ли, товарищи, приступить к чаепитию?

Обращение относится к Китьяну и означает, что тот должен подавать на стол ведро с кипятком. Чтобы как-нибудь сгладить свое одиночество, таежные робинзоны условились обращаться друг к другу только во множественном числе.

«Товарищи ушли за водой…» «Товарищи колят дрова…» «Товарищи сегодня не в духе…» — Такие выражения, относящиеся к одному Китьяну, приводили нас в недоумение, пока Кулик не объяснил в чем дело.

За чаем начинаются разговоры. Ученый рассказывает о своей жизни на Великом Болоте.

— Вы спрашиваете, приходилось ли мне тут переживать что-нибудь страшное, — улыбаясь, говорит он. — Даже не раз. Взять хотя бы вот этот случай. Это было в августе, когда в Хушмо еще ловилась рыба. Обычно мордами занимался Китьян, но в этот день я пошел на Хушмо сам. Отсюда вышел после обеда, по дороге у влекся преследованием попавшейся на глаза белки, а когда осмотрел морды, вынув из них пару хариусов, уже совсем стемнело. Между тем стал накрапывать дождь. Малые ребята меня тут не ждали, а что касается товарищей Китьянов, то они были предупреждены о возможности моей задержки. Словом, я решил ночевать на Хушмо.

Вы, вероятно, видели там жестяной чайник, — мы держим его на случай таких ночовок, чтобы было в чем вскипятить чай. Добавив к чаю зажаренных на углях хариусов, я почувствовал себя совсем неплохо. Покончив с ужином, я тотчас завалился спать. Собаки, между прочим, были со мной. И вот среди ночи они поднимают вдруг такой лай, что от него проснулся бы мертвец. А я сплю чутко.

Проснулся и не знаю, что подумать; конечно, собаки могли лаять на какого-нибудь зверя, но в данном случае псов всполошил не зверь: снаружи до меня доносился какой-то звук, и этот звук более всего был похож на крик человека. не доверяя, однако, своему слуху, я взял ружье и вышел из зимовья. Темнота абсолютная, тишина такая же. Собаки так и захлебываются, но далеко не бегут вертятся около моих ног. И вдруг из темноты густым таким баритоном «Эй, эй!..»

Я даже оторопел. Крик несомненно принадлежал человеку, а между тем откуда ему взяться в этой мертвой стране, за сотни километров от жилья? Может быть это кричит Китьян? Но чего ради он будет кричать в лесу? Да на него и не стали бы лаять собаки.

«Го-го-го!.. Кто там?» — закричал я в свою очередь в темноту. Крикнул, да тут же и присел. — «Ха, ха, ха»!.. — послышался мне в ответ хохот, да какой! Так не смеется и Шаляпин в роли Мефистофеля.

А теперь поставьте себя на мое место ночь, темнота, вокруг мертвая страна, в которой не живет даже зверь, — и вдруг вам в лицо что-то хохочет сатанинским хохотом. Не знаю, как чувствовал бы себя другой, но мне было немного не по себе. В то же время оставить этого было нельзя, я должен был выяснить эту чертовщину. Я взвел курок, шагнул вперед и, придав своему голосу возможную твердость, крикнул: «Выходи, кто есть, буду стрелять!»

«Гу-гу!..» — точно в пустую бочку понеслось из темноты, и тут я понял, с кем имею дело. Ну, конечно, об этом можно было бы догадаться с самого начала, если бы нервы не были натянуты продолжительным одиночеством. Это был филин-пугач…

В намеченный срок закончить работ все-таки не удалось. Пришлось пожертвовать еще одним днем. Наконец, 28 октября мы покидаем Великое Болото. Ученый берет с собой наиболее ценные инструменты, каковыми являются в первую очередь магнитометры. Это те самые приборы, которые участвовали в работах по определению Курской магнитной аномалии. Кроме инструментов взято также несколько пород со дна и краев метеоритных кратеров.

Покидая свое Болото, Кулик доволен достигнутыми результатами. Магнитные наблюдения с достаточной ясностью показали наличие в глубине кратеров метеоритных масс, а шурф, хотя и небольшой, полностью подтвердил характер образования окружающих воронки бугров. Эти бугры не что иное, как выбросы, произведенные метеоритными осколками.

В косматой белой дохе, с заиндевевшей бородой, верхом на белой лошади, Кулик напоминает мне того Белого Человека, который, по словам тунгусских легенд, живет в лесах. Впрочем, за последние годы Кулик так много времени провел в тайге, что она стала ему настоящим домом. Поднявшись на перевал, он бросает последний взгляд на свою избушку. Мне кажется, Кулик думает о том, скоро ли он снова ее увидит. Избушка, угрожая смертью незванному гостю настороженной за ее дверью винтовкой, будет ждать своего хозяина.

В косматой белой дохе, верхом на белой лошади Кулик напоминает Белого Человека, который по словам тунгусских легенд, живет в лесах…

Ученый предполагает вернуться сюда через два месяца, чтобы приступить к выемке частей метеорита при помощи вымораживания и раскопок.

Выступив после полудня, мы успеваем засветло дойти только до лагеря № 13. Залабаживаем здесь остающиеся вещи ученого и на следующий день прощаемся с Хушмо. Вьюки сильно отощали, но еще более отощали лошади. Хватит ли у них сил совершить обратный путь? А он далек и, вероятно, будет не легок. Правда, нам теперь не придется иметь дела с болотами и топями, но снежные сугробы, на которые не скупятся небеса, — удовольствие не очень большое.

В довершение всего у нас малы запасы «горючего», а морозы требуют усиленной «топки». Сахар кончился, хлеб на исходе. Остается несколько банок консервов да лопатка сохатины.

Медленно надвигается хребет, названный Куликом «Хребтом Хладни» в честь ученого, который одним из первых восстал против косных идей Парижской академии и доказал, что камни действительно падают с неба. С перевала я бросаю последний взгляд на Страну Мертвого Леса. Она попрежнему хранит безмолвие, но, покрытая белой пеленой искрящегося на солнце снега, выглядит менее мрачно. Три ворона медленно плывут над ее простором.

Тайга стоит вся белая, сгибая ветви под тяжестью кухты. Сухой дождь сыплется сверху при прикосновении к стволам. Пушистый ковер у подножий деревьев расписан таежными узорами. Тут поставила печати своих лапок любительница хвойных лесов маленькая белка, там пушистым хвостом замела снег осторожная лиса, а через густой осинник проложена настоящая дорога: это прошло стадо сохатых.

Пешком много не пройдешь по рыхлому снегу, а влезешь на коня, мерзнут ноги и руки. Время проходит в своеобразной вольтижировке: мы то садимся на коня, то спрыгиваем с седла. Двигаясь гуськом, мы не можем разговаривать друг с другом и поневоле должны ограничить свои интересы теми ожесточенными свалками, которые время от времени устраивают между собой наши собаки. К ним присоединились три пса с Великого Болота.

Вопреки ожиданиям комсомольца, Серко ничуть не исправился. Несмотря на свой большой рост и острые клыки, он не принимает участия в свалках, так как все его помыслы сосредоточены лишь на том, чтобы стащить что-нибудь. Это, однако, не огорчает его хозяина: он заливается хохотом, когда псу удается привести в исполнение свои гнусные замыслы.

Вот и красавица Макитта. Теперь не слышно ее торопливого рокота. Скованная льдом и прикрытая белой шубкой, она угомонилась надолго. Копыта лошадей попирают ее твердую грудь, переходя на другой берег.

Ночуем «под сентухом», как говорят ангарцы, то-есть под открытым небом. Тайга стынет в холодной неподвижности, изредка грохоча морозными выстрелами. Жмемся к костру, но около огня надо вертеться волчком: отогреешь руки и ноги— коченеет спина, согреешь спину — деревенеют ноги.

— Вот тут и вспомнишь мою избушку, — говорит Кулик, растирая озябшие руки. — Не даром я тащил буржуйку на собственном горбу.

«Буржуйка» — железная печь и она имеет сбою историю. Расставшись со своими сотрудниками в августе истекшего года на фактории, Кулик отправился в тайгу. Он захватил с собой железную печь с трубами, а также несколько листов оконного стекла для окна в зимовье. Стекло нес Кулик, а печку — Китьян. На третий день пути Китьян заболел, и Кулику пришлось взвалить на плечи также и печку. Груз не столько был тяжел, сколько неудобен, но ученый тащил его безропотно. Оберегая стекло от малейших ударов, Кулик донес бы его в целости, если бы в это дело не вмешался неуклюжий таежный «хозяин».

Предоставляю слово Кулику:

«На ночь мы остановились на берегу Хушмо. С едой у нас было слабо, а потому попив чайку, поскорей завалились спать так как во сне не чувствуешь голода. Буржуйку я поставил вблизи под деревом сверху водворил трубы, а сбоку прислонил завернутое в бумагу стекло. Сквозь сон вдруг слышу какую-то возню, гремит кто-то железом. А ночь была лунная, хоть книгу читай. Смотрю под дерево, где стояла печка, — батюшки мои — медведь пришел, блины собирается печь. Ну, думаю, сейчас я тебя угощу горяченьким! Только потянулся за ружьем— вдруг под деревом грохот, треск, рев… Печка — в одну сторону, зверь — в другую. Задев печь, он свалил себе на голову трубы и так испугался, что без оглядки бросился наутек. Подошел я к месту происшествия, да так и ахнул: буржуйке, понятно, ничего не сделалось, но стекла были разбиты вдребезги…»

Задев печь медведь свалил себе на голову трубы и так испугался, что без оглядки пустился наутек..

Вспоминая эту историю, мы устраиваемся на ночлег по таежному способу: раскидываем головешки костра и на горячую золу кладем настил из еловых ветвей, на котором расстилаем спальные мешки. Прогретая земля долго сохраняет тепло. Рядом со мной устраивается Кулик.

— Леонид Алексеевич, — обращаюсь я к нему, — гора, у подножья которой мы сейчас лежим, кажется, еще не имеет названия?

— Совершенно верно. Это последняя возвышенность в цепи гор, которые мы назвали Ожерельем Макитты.

— Следовало бы этой горе дать отдельное название. На пути в Страну Мертвого Леса она является первым ориентировочным пунктом со стороны Катанги.

— Как же мы ее назовем? Придумайте.

— Например, «Горой Следопыта». Что вы на это скажете?

— Великолепно! Это название подходит к ней как нельзя лучше.

Общее собрание утверждает мое предложение. На следующий день я делаю топором на толстых лиственницах два гладких затеса и химическим карандашом вывожу надписи.

На одном:

Всемирный Следопыт

19 октября 1928 года

На другом:

Гора Следопыта

Я делаю топором на лиственницах два затеса и карандашом вывожу надписи…　

Макитта треском лопающегося льда салютует таежным октябринам, а нареченная озаряется светлой улыбкой: луч утреннего солнца падает на снежную вершину, и она загорается ярким алмазным сиянием.

Покидая ночлег, я несколько раз оборачиваюсь назад. Гора Следопыта гордо поднимает свою голову над таежным простором. Наконец, исчезая из глаз, она сливается с туманной далью.

XXI. Месть Огды.

Тунгусы никогда не называют друг друга по имени, заменяя его словом «бае», что соответствует у нас обращению «товарищ». Назвать тунгуса в глаза его настоящим именем — значит нанести обиду.

Такую оплошность я сделал, разговаривая с тунгусом Лючетканом. Когда я назвал его тунгусским именем, Лючеткан ткнул себя в грудь и, нахмурившись, строго сказал:

— Мой звать Илья Потапыч… Илья Потапыч Петров — вот…

Вероятно, поэтому все тунгусы помимо своих имен, которые можно употреблять только заочно, имеют русские имена и фамилии. Я, понятно, тотчас же постарался загладить свой промах по отношению к Лючеткану, угостив его крепким табаком. А когда его гнев прошел, спросил, почему нельзя тунгуса называть по-тунгусски.

— Тунгус — вера такой, — ответил он обычной фразой.　

Лючеткан словоохотливый парень и много рассказал мне разных историй, когда мы были на Ановаре. Я вспоминаю рассказ о том, как грозный «дух Огды» отомстил одному тунгусу, осмелившемуся пойти туда, где «он» валил огнем тайгу.　

«Это был богатый тунгус. Тайга от устьев Чамбе до истоков Кимчу была его охотничьим угодьем. Тут у него паслось более полутора тысяч оленей, стояли лабазы, в которых было много добра. Хорошо жил этот тунгус, но налетел с неба огонь на его тайгу, и все погибло…　

«Совсем бедный стал тунгус. Орон) нет, лабаз нет, ничего нет, как жить будешь? Большой беда! Пошел к люче-купцу просить мука — выгнал купец. «Ты, — говорит, — бедный стал, белка у тебя нет, не дам мука». Что делать? Думал тунгус, думал и пошел на Хушмо, где ороны паслись, лабазы стояли, — может, оставил что Огды.　

«Идет тунгус — тайга лежит, черный весь, большой огонь был. Слышит вдруг: «Эй, тунгус, не ходи туда, худо будет…»

Испугался он, знает, что это Moга Мугунын) говорит, а знай идет, хочется ему орон найти. И вот видит: идет впереди орон. Его орон, а только диво-диво: черный весь орон, как будто огнем палило, а идет, и рога у него светятся, горят как будто. Еще больше испугался тунгус, а только хочется орона поймать, идет за ним. А Мога Мугунын опять: «Эй, человек, худо будет!» Не слушает тунгус, совсем голова ум ачин). Знай идет, и орон идет. Он за ним, тот от него, тунгус бегом — орон бегом, тунгус шагом — орон шагом.　

«Так — целый день, а тут самый пора— ночь. Орон идет совсем тихо — рукой можно достать. Вот протянул руку тунгус, за рога хочет взять — и диво-диво: огнем засветился орон, вспыхнул, как гулиун), и пропал. Пришел тогда ум к тунгусу затрясся он. Бросился бежать назад в свой чум. Бежит, а Мога Мугунын кричит «Поздно, тунгус, поздно!..» Прибежал он где чум его стоял, и видит: опрокинут чум, челяденок нет, а баба лежит тут только мертвая, — как ходил он за ороном, пришел амикан), опрокинул чум и бабу загрыз…»

На месте избы — одни обгорелые головешки, да одиноко торчащая труба печки…　

Теперь к этому рассказу о мести страшного Огды будет присоединен новый, потому что действительно, точно сердитый «дух» мстит аванькам за посещение Мертвого Леса. Наш проводник тунгус Павел покинул нас на другой день по прибытии на Великое Болото, а вернувшись на свое становище, увидел, как жестоко наказал его Огды. На месте избы — одни обгорелые головешки да одиноко торчащая труба печки. Зимовье Павла сгорело до тла, а вместе с ним и все несложное добро тунгуса. И нужно же было этому случиться именно тогда, когда он пошел с нами на место «гнева Огды»!

— Все кончал, — угрюмо, избегая смотреть нам в глаза, говорит тунгус. — Один чум остался.

— Как же это произошло?

Тунгус пожимает плечами:

— Ночью огонь пришел. Ребята спали, баба белку промышлял. Кто знает?..

Он смотрит на меня. «Вот видишь, — читаю я у него в глазах, — ты говорил, что Огды нет. Кто же это сделал?»

Для нас причина пожара ясна: ночью топилась печка, за которой не досмотрели ребята. Но убеждать тунгуса, что Огды тут не при чем, совершенно бесполезно Скверно, что часть вины ложится на нас ведь мы увели Павла в Страну Мертвого Леса.

Суслов говорит:

— Вот что, Павел, беда большая — это верно, но ты не горюй. Ты был на суглане в Байкитах и слышал, что теперь у люче другая власть, хорошая. Она теперь не берет с аваньков ясак, как брал царь, и хочет, чтобы вы жили хорошо. Она помогает тем, кого постигла беда, а потому поможет и тебе. Иди с нами на факторию и там ты получишь что тебе нужно на первое время.

Лицо тунгуса светлеет.

— Ладно, ты иди, а я догоню. Орон надо собрать, — отвечает он.

В Ановаре тунгус получает все необходимое для первого обзаведения — как ссуду от комитета взаимопомощи. Советизация Тунгусии, благодаря географическим и бытовым условиям, сопряжена с огромными трудностями, но тем не менее она имеет большие достижения. Тунгусы организованы в родовые советы, в которых они сами решают свои дела, а в этом году в Байкитах, на Подкаменной Тунгуске, аваньки были созваны на съезд для организации вика. Имеются у них и комитеты взаимопомощи.

— Ну, спасибо, спасибо, — говорит Павел, нагружая мешки на оленей, — большой помощь люче дал. Теперь мой белку промышлять…

На суглане в Байкитах был поднят тунгусами также и вопрос об их взаимоотношениях с русским населением. Как я уже отмечал, эти взаимоотношения имеют ненормальный характер. В поисках за белкой русские охотники все глубже и глубже проникают в охотничьи угодья аваньков, заставляя их уходить на север. «Люче хищнически относятся к зверю, не соблюдая сроков охоты, обкрадывают лабазы, таскают добычу из тунгусских ловушек», — так формулировали тунгусы свои обиды на съезде.

Съезд постановил: установить границу между русскими и тунгусскими охотничьими угодьями и просить Туруханский рик об ее охране. Граница установлена по реке Подкаменной Тунгуске. Охрана этой границы, понятно, дело сложное, но все же властям Приангарья следовало бы разъяснить населению, где можно промышлять зверя, а где нельзя. По крайней мере, русские охотники, переходя эту границу, в один голос утверждают, что о запрете для них охоты к северу от Подкаменной Тунгуски им ничего не известно.

Суслов, являющийся председателем Комитета Севера, заинтересовался этим вопросом. Беседуя с тунгусами, он изыскивает способы ограждения их лесов от вторжения русских охотников. Повторяю, в виду огромных пространств и отдаленности от населенных пунктов — дело это трудное, но что-то в этом направлении должно быть сделано.

XXII. В борьбе со снегом и морозами.

Снег с каждым днем увеличивается в вышину, а морозы становятся все более колючими.

До Ановара у нас была надежда, что, может быть, дальше окажется возможным ехать на санях. Каждый год после выпадения снега Госторг высылает отряд рабочих для расчистки тропы между Кежмой и Катангой, чтобы направить сюда обозы с товарами. Но для этого было еще слишком рано. «Топтуны», как называют здесь этих чистильщиков, еще не проходили, и нам приходится прокладывать путь самим.

Ехать на санях целиной через колодник и бурелом — дело довольно трудное, но в Ановаре мы принуждены были взять одни волокуши.

Трудности пути уже заметно сказываются: кое-кто, в том числе и Кулик, не могут ехать в седле. Пока это лишь общее изнурение и легкие обмораживания, но путь еще далек.

Вдобавок — серьезнейший кризис с продуктами.

Гоняться за рябчиками и глухарями по глубокому снегу невозможно, поэтому приходится довольствоваться налимами, которых нам удалось получить во время остановки на Ановаре. На фактории мы не могли сделать никаких запасов, кроме хлеба, но и его много взять было нельзя — лошади и так едва тащат ноги.

Наше спасение — поскорей выбраться на Ангару, и мы не щадим ни собственных сил, ни лошадей. Выступая в темноте, идем до глубокой ночи. Когда приходим на ночлег, не у всех хватает терпения дождаться, пока сварятся налимы, — мороженая рыба рубится топором и поедается сырьем. В другое время мороженый налим показался бы, пожалуй, и вкусным, но всякое блюдо опротивит, когда его ешь изо дня в день.

Но мы еще туда-сюда, главное — лошади.

Зимой в тайге кормить их нечем. И когда на Чадобце из строя выбывают три лошади, наше положение становится критическим. До ближайшего жилья поселка Мозгового — 80 километров; у лошадей — ни кило овса, у нас — один мороженый налим, банка консервов и несколько горстей крошек от сушек.

Комсомолец предлагает произвести переворот — свергнуть заведующего хозяйством Вологжина, так как он является виновником нашего бедственного положения. Да и кроме того, по подсчетам Мити, у нас должна быть не одна банка консервов, а две. Где же вторая?

— Ты забыл, — говорит ему на это Вологжин, — эта банка была у тебя в кармане, когда ты путешествовал на Катанге за рябчиками. Вероятно, у тебя вытащил ее медведь, с которым ты повстречался по дороге.

Но, шутки шутками, а нам надо что-то предпринять. Лошади не вывезут нас из тайги. Собираем совет.

— Отправиться двоим или троим на лучших лошадях вперед и, добравшись до поселка, выслать остальным свежих лошадей, — таково решение.

Едем трое: Сытин, Вологжин и я. Покидая тепло охотничьего зимовья, смотрю на часы: три часа ночи. До рассвета далеко, но медлить нельзя. С вечера бушевала свирепая пурга, но когда влезаем в седла — вокруг тихо, небо чистое. Дрожат и сверкают крупные звезды. Опоясанная зеленовато-розовым кругом луна льет на тайгу потоки света, но внизу, под пологом снежной кухты темно.

Мертво, пусто, безмолвно… Медленно уходят назад тайга, гари, мочежины. Несколько раз сбиваемся с тропы, о присутствии которой под толщой снега приходится лишь догадываться. Лицо колет миллионами острых игл; немеют руки и ноги. А итти пешком — небесный песок выше колен.

Вот на востоке бледнеет небо. Один за другим исчезают небесные светляки. День занимается ослепительно яркий, — больно глазам от искрящегося снега. Но с дневным светом не оживает тайга. Все притаилось, спасаясь от холода, — в ветвях, в снегу, под корягами, колодами. Вот фыркает над головой пестрый рябчик, за ним — другой, но холод побеждает страх. Усевшись на соседнем дереве, они сжимаются в комочки и не обращают на нас внимания.

Дичь нам не нужна, но она будет не лишней для оставшихся позади. Снимаю с плеча ружье, коченеющим пальцем нажимаю спуск, но вместо выстрела — едва слышный щелчок. Тоже повторяется во второй и третий раз. Смазка в курках застыла и пружина не в состоянии разбить пистона Это бывает только при холодах свыше тридцати градусов.

Желание привесить над тропой пару рябчиков для оставшихся товарищей остается невыполненным: разогревать замерзшее ружье нет времени. Снова кони вязнут в снегу. Дойдут ли однако, они? Скрытый сугробами бурелом устраивает настоящие ловушки, в которых нетрудно сломать ногу. Но, словно понимая серьезность положения, животные бодро борются с выпавшими на их долю невзгодами.

Преодолев подъем небесного свода, солнце добралось до высшей точки своего пути, а затем покатилось книзу. Я около часа иду рядом с конем, но не могу согреться Это скверный признак, — в организме так мало осталось теплоты, что она уже не в состоянии бороться с холодом. Хорошо бы лечь в эту пушистую белую постель и заснуть! Мысль о сне заглушает даже ноющий голод…

От лошадей валит пар, они качаются и тяжело дышат. Но уже близок конец. Тайга редеет и вдруг разжимает свои объятия. В сумеречном свете открывается глубокая долина Ангары. На угорье мелькают огоньки поселка.

Трудному, бесконечно долгому походу конец!

В тайгу отправляются три подводы, и после этого нам ничто не мешает выспаться на кроватях мозговских обывателей. Но до Кежмы, где предстоит длительная остановка, осталось лишь 15 километров. Не лучше ли разом покончить с этим?

Берем двое саней; наших кляч вручаем ямщику. На свежих лошадях домчимся быстро, а он подъедет не спеша. Мороз еще крепче. Коняжки дружно выносят за околицу. Ямщик, однако, не хочет отставать, но уставшим животным за нами не угнаться.

— Стой! — кричит он из темноты.

— В чем дело?

— Вы очень шибко гоните.

— Вот тебе раз! Мы уже уговаривались, что поедем шибко, лошадки у тебя добрые.

— Если поедете шагом — езжайте, а то отберу лошадей, — категорически заявляет он.

Шагом! Мы только потому его и взяли, чтобы ехать рысью, а шагом нас довезут и наши кони. Спорить с упрямцем, однако, было бесполезно. Возмущенные, мы вылезаем из саней.

— Можешь со своими лошадьми отправляться назад.

Мужик не возражает. Садится в сани и исчезает.

— Знаете в чем тут дело? — говорит Вологжин. — Ночью тут многие не рискуют ездить, боясь привидения Петрунькина ручья.

И он рассказывает нам целую легенду. Когда-то в ручье, который мы будем переезжать, трагически погиб местный парень Петрунька, и вот с тех пор его беспокойный дух блуждает тут по ночам. То вскочит на спину запоздалому путнику, то напугает страшным хохотом, то блуждающим огоньком носится по тайге. Какой-то храбрец пытался вступить в борьбу с привидением, да едва жив остался.

Дорога идет под гору. Вот он — Петрунькин ручей. Я смотрю в темноту. Среди леса мелькает что-то красноватым отблеском. Не это ли блуждающий Петрунькин огонь? Нет, это, поднимаясь над горизонтом, горит звезда Арктур. Впереди также загораются огоньки. Это Кежма.

XXIII. Конец пути.

Вступление в приангарскую столицу наших главных сил носило далеко не победный характер. Закутанные во что только можно, с забинтованными носами, тощие и бледные, наши товарищи были похожи на французов, удиравших от русских морозов в 1812 году. Но теплота жилья, баня, а главное — блины и пельмени, которыми без конца угощали нас кежемские хозяйки, сделали свое дело: мы снова готовы бросить вызов тайге, но этому противится буйная Ангара.

Холода достигают 38°, а река не хочет хоронить подо льдом своих бурливых вод. Можно бы ехать закраинами, но на ту сторону все равно не переправиться. Приходится ждать ледостава.

Кулик, стряхнув тяготы дороги, снова полон энергии. Целыми днями занят подготовкой к работам на Великом Болоте.

Он формирует отряд рабочих, который теперь же должен отправиться к метеориту, чтобы забросить туда фураж и кое-какие инструменты. В связи с этими работами он думает сделать остановку в Красноярске, чтобы договориться там с топографами о производстве съемки Страны Мертвого Леса, а также выяснить наличие буровых машин, нужных для извлечения осколков метеорита.

Наконец морозы берут верх над рекой, а ученый заканчивает деловые разговоры. Митя шлет последний привет паре голубеньких глаз, на которых было сосредоточено его внимание во время пребывания в Кежме. Серко, вероятно, чувствует, что должен смягчить своему хозяину горечь разлуки, — задрав хвост, он с лаем несется за его санями.

Опять плывут назад бесконечные таежные просторы, но близок, близок конец. И не сердится ли на нас тайга, что мы уходим из нее целыми? Угрожающе наклоняясь над дорогой, лиственницы и ели стонут под напором пурги, и дико пляшут вокруг снежные вихри.

Ямщик обрывает песню, — резкий, давно неслышанный звук несется навстречу. Это свисток паровоза. Я оглядываюсь назад. Там остались почти две тысячи километров, отмеренных всеми способами таежного передвижения. Конец тайге, ее безмолвию, легендам! Железный лязг приближающегося поезда врывается в бессильные завывания пурги…

• • •