Уже забрезжил рассвет, а Алехин все никак не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, быть может, в сотый раз возвращаясь к вчерашней партии с Капабланкой. Наваждение, и только! Партия практически не имеет никакого значения: кубинец отложил ее в безнадежной позиции. Со спокойной совестью он мог ее сдать не откладывая, и тогда еще вчера произошла бы смена чемпионов. Но Капабланка не захотел быть свидетелем триумфа соперника, и доигрывание 34-й партии перенесено на сегодня.

Алехин ни на минуту не сомневался, что экс-чемпион мира — как приятно ласкает слух эта маленькая приставочка «экс»! — не станет продолжать борьбу. Вряд ли вообще кубинец придет на доигрывание. У Алехина мелькнула мысль: а как бы он повел себя в такой ситуации? Наверное, все зависело от обстоятельств. Ему трудно ответить на этот вопрос, так как в роли чемпиона еще не был. Во всяком случае, он постарается, чтобы как можно дольше ему не приходилось решать подобных головоломок…

В комнату, где стояла кровать Алехина, через полуоткрытое окно все настойчивее врывался шум пробуждающегося Буэнос-Айреса. Город начинал свой новый день, каких у него уже было множество и каких будет еще больше. Наверняка в этот знаменательный для него день, как и в другие, люди будут рождаться и умирать, влюбляться и расходиться, радоваться и огорчаться. Кто-то будет спешить на работу, кто-то, наоборот, возвращаться домой после трудовой ночи. Алехина удручала эта заданность, она никак не вязалась с его состоянием. Он считал, что весь мир должен вместе с ним по меньшей мере радоваться: он — чемпион мира. Сколько раз он рисовал себе картину будущей коронации. Она всегда выходила такой торжественной, обязательно с ликующей толпой.

А что получилось? Теперь, когда мечта сбылась — остались одни формальности, — он, кроме усталости и какой-то опустошенности, ничего не чувствует. Слишком много сил ушло на победу. 34 партии (такого продолжительного матча на мировое первенство еще не было) потребовалось, чтобы заставить противника капитулировать. Почти два с половиной месяца напряженнейшей борьбы не только на шахматной доске и не только с великим шахматистом, но и с самим собой. Да, он умеет в нужный момент подчинить себя обстоятельствам, но какой ценой приходится за это расплачиваться.

Что ж, пускай для жителей Буэнос-Айреса нарождающийся день ничем особенно не примечателен. Для него он — неповторимый.

Чемпионом становятся только раз в жизни, когда впервые получаешь скипетр шахматного короля. Алехин в этом не ошибался, хотя в тот момент не мог предвидеть, что в его карьере будут еще четыре поединка за шахматную корону и трижды он будет праздновать победу. Но они не пойдут ни в какое сравнение с той, какую он одержал в матче с Капабланкой, потому что шел к ней невероятно длинным и трудным путем, наперекор судьбе, которая могла сломить кого угодно, но не его, положившего свою жизнь на алтарь шахматного искусства…

Подъезжая к клубу, где накануне игралась последняя партия, Алехин издали увидел небольшую толпу явно возбужденных болельщиков. Они встретили его аплодисментами. Всем было ясно, что положение Капабланки безнадежно, его не может спасти даже чудо.

Как предполагал Алехин, кубинец на доигрывание не явился, а прислал с посыльным короткую записочку, которую зачитал главный судья матча:

«Дорогой Алехин!

Я сдаю партию. Итак, Вы — чемпион мира. Примите мои поздравления. Поздравьте также от моего имени г-жу Алехину.

Искренне Ваш Хосе Рауль Капабланка».

Ничего не скажешь, поверженный чемпион оставался джентльменом, но на заключительный банкет тоже не пришел.

Реакция темпераментных аргентинских болельщиков была бурной, хотя многих больше устроил бы другой вариант. Но что поделаешь: русский на этот раз оказался сильнее. А победителей во все времена чествовали.

Алехин медленно пробирался сквозь толпу к выходу. Незнакомые люди поздравляли его, кто-то хлопал по плечу, наиболее смелые пытались даже обнять. Он благодарно кивал головой в разные стороны. Но то были механические движения, в которых сознание не участвовало. В голове молоточком стучала одна мысль: он — чемпион. Значит, все-таки существует высшая справедливость, и то, к чему он стремится, не было ни донкихотством, ни фата-морганой — миражем в пустыне…