Теперь люди мельтешат передо мной один за другим. А я совершенно не меняюсь. Они появляются неожиданно, лезут со своими прогонами, вываливают на меня порции своей прошлой жизни и исчезают в поисках жизни будущей. Многие из тех, кого я когда-либо знал, закручиваются передо мной во временном калейдоскопе. Все их истории, проблемы, горе, обманы и надежды на будущее оседают на стенах моей квартиры и на мозгах. Ну и пусть. Живые исчезнувшие во времени — они как привидения.

Они исчезают, и вслед за ними тянутся ошметки их жизни. За далекий горизонт, на Север и Юг, Запад и Восток.

Приехал Олег со своей молдаванкой Нелей. Ну, тот самый Олег, который успел из банка сдернуться в Западном Городе, когда я от лени тоже с чеками на прием не покамал.

Я даже не удивился. Просто открыл дверь и запустил их в квартиру. Они сделали вид, что обрадовались. Они на одну ночь, чисто крышак подобрести, а там дальше на юг. В Крым.

— У тебя все нормально? — спросил Олег настороженно, как будто зная, что все не очень в порядке.

Соврал, что нормалек. Сели на кухне. Дал им жратвы. Они набросились так, как будто десять дней голодали, нищенствовали по полной.

Пока они жадно закидывали еду, все рассказывали. Типа едут завтра, там их ждут будущее, счастье и все такое. Я, конечно, ни черта не догнал, на фига они на юг сматываются. А они стали врать, мол, достало все, и теперь самое спасительное для них — в Крым убраться. В Керчь. Они там халявную хату всего за несколько тысчонок грина намутили. Сколько, правда, они ни затирали, что по своей воле туда сматываются, верилось слабо. Особенно если обратить внимание на их осторожные взгляды и вкрадчивое общение.

Да мне ль не по барабану?

У него, знаю, были конкретные проблемы с монетами. Но как он Нелю уболтал? Вот тоже раззявила рот, думает, там юг, корабли, море, хохляцкие флаги и вино. Как бы не так. Хотел бы я посмотреть, как там Неля ошизеет на досугняк.

Хотя в таком возрасте все сохраняют иллюзии и максималка по «Я» прет. А затем, как известно, когда наглатываешься жизненки плотняком, уже семь раз отмеришь, прежде чем какую дурость затемяшишь. И если резанешь все-таки, то ошметки жизни хлещут во все стороны.

Подзалившись, они совершенно про меня забыли и переключились полностью друг на друга. Впрочем, меня это устраивало. Типа как послушаем.

— Любимый! Как же прекрасно мы заживем на Юге!

— Что и говорить… Чпоки-чпоки-чпоки-чмок… — отвечал Олег, сложив губы трубочкой и разве что не забрызгивая стол соплями. Сюсюкает, блин.

И стали они планы на будущее свое лучезарное строить, обещать союзнику в путешествии, как здорово будет. Уж больно они желали весь мир под себя подложить. С другой стороны, это только она искренне хлебала всю баланду.

— Ах, дорогой! Как я рада, что ты меня любишь! Я даже на картах недавно гадала, так все сходится — ты меня любишь. Как же хорошо!

— Чпоки-чпоки-чпоки-чмок! Кошкин-кошкин-кошкин! — вторил он ей сюсюкая. — Ути-пути-нау! — По Нелиным глазам было заметно, что уж от таких фраз она заводится в полсек.

— Олеженька, ты и вправду меня любишь!

— Еще как! Муркина-Фасо! Чпоки-чпоки-чпоки-чмок! Кошкин-кошкин-кошкин! Ути-пути-нау!

Я робко на них поглядывал, догоняя, что уж после таких благороднейших проявлений чувств только словами все явно не обойдется.

И верно. Тут Муркина-Фасо, Чпоки или Кошкин, уже в открытую полезла к нему и, обхватив толстый кусок его тела, соединяющий туловище с башней, решительно засунула ему в основное отверстие красный склизкий язык.

Олег, кажется, этого не ожидал. Он даже удивился. Он даже испугался ее выходки и пытался, все пытался, захлебываясь, бормотать: «Чпоки-чпоки-чпоки-чмок! Муркина-Фасо! Ути-пути-нау!». Но это ему не удалось. Он последний раз извиняющеся посмотрел на меня поверх Нелиной головы и тоже принялся вылизывать ее, чтобы доказать, как искренне и торжественно он ее любит.

Месиво шамкало и слюнявилось. Олег стал впихивать руку ей между ног с таким усердием, как будто она там прятала деньжата. Неля же в свою очередь довольно всхрюкнула, как будто ей после долгого перерыва жратвы сыпанули в корыто.

Чтоб отвлечься, я закурил и подумал, что вот именно для таких приятных моментов мы и живем. Словом, рассентиментальничался.

Наконец они нализались. И выжидательно посмотрели на меня в плане одобрения на случку как хозяина квартиры. Мы ж на кухне сидели. Ну я, добрый, согласно кивнул.

Неля выпорхнула из-за стола и полетела в ванную.

— Я скоро, дорогой!

Олег проводил ее очередным восторженным воплем:

— Любимая! Муркина-Фасо! Чпоки-чпоки-чпоки-чмок!!

И добавил уже мне:

— Сейчас, она только вымоет жопу…

Неля быстрехонько включила в ванной воду и уже напевала: «АН you need is love… пам-пам-пам-пам… All you need is love… пам-пам-пам-пам…». И видимо, мыла свои отверстия, чтоб достойно схлестнуться в любовном порыве с близким ей по духу человеком.

Настоящая любовь. Как в куртуазных романах.

— Крышка совсем сбренькалась, да, Олег? — спросил я. — Куда ты ее тащишь?

— Лишь бы подальше. Пока в Крым. Большие неприятности, если такое тебе знакомо. А чтоб смыться подальше, что нужно? Правильно — баксята. И они у Нельки есть А что там хочет эта тупая дурында, меня мало волнует.

Он выложил на стол небольшой пакетик с тремя кропаликами гашиша и встал.

— Ты идешь, дорогой? — закричала Неля уже из комнаты.

— Вот черт, блин… Да, иду, иду, любимая!

Пойду, я ему давай, чем быстрее, тем лучше. Ушел. А я кропаликами занялся.

И загрустил. С одной стороны, все одинаково. А с другой — все разное. И мир — игровой аппарат боженьки.

Спустя несколько минут из комнаты стали доноситься и крики, и вопли, и постанывания и хриплые клятвы в любви.

Я даже струхнул. Мало ли? Может, его переклинило и он решил с ней покончить? Не отходя далеко от кассы?

А вопли все продолжались. Ну и пусть. Может, действительно так будет всем лучше. Сейчас Олег ее там пришьет, и мы вместе с ним и ее денежками поедем в Крым прятаться. В конце концов тоже путешествие.

Визги доносились до меня еще минут пять. Я ждал. Вот она какая, самая настоящая любовь. Самое волшебное слияние двух сердец. Может, симфония? Или все же какофония?

Наконец все смолкло. Тишина. Ни звука.

Осторожно, ожидая нехорошего или даже совсем мрачного, я подкрался к двери в комнату и деликатно постучал. Сомнений уже не было. Сейчас я увижу забрызганные кровью стены, тела, отдельные конечности, предсмертные завещания и записки. Нет. Из-за двери мне вызывающе крикнули типа как входи.

Они были живы! Оба! Курили, сидя на кровати. Рядом валялись их грязная одежонка и белье. Ее — с красными, его — с коричневыми разводами. В воздухе резко пахло потом и чем-то влажным и мерзким.

Они были мокрые и взмыленные, с высунутыми языками, перемазанные в оставшейся после душа косметике и еще чем-то темно-коричневом. Они дышали тяжело и прерывисто. Устало, хрипя, но с бесконечно довольным видом, как будто только что спасли несчастное человечество от страшной и неминуемой гибели.

Короче, наживотнились на славу.

Из последних сил они облизали друг друга, заговорщицки улыбнулись и повалились на кровать как выпотрошенные куклы.

Я вырубил свет и брякнулся спать на диване. Все заснуть долго не мог. И тревожно прислушивался, не раздадутся ли опять вопли и призывы к спасению несчастного человечества. Но, видимо, на сегодня программа максимум была выполнена. Я только еще раз услышал: «Кошкин-кошкин-кошкин… Чпоки-чпоки-чпоки-чмок… Ути-пути-нау…».

И они захрапели.

Наверное, им снились южные черноморские ветра, крымские вина, Ласточкино гнездо, киевское «Динамо», виноград и украинские паспорта.

А мне?

В мире ведь много загадочного: Terra incognita… Так им не пришло в голову меня прикончить, чтоб заниматься гадостями уже без свидетелей… В мире много загадочного: Per aspera ad astra… Любым способом уехать в Южную Америку… В мире много загадочного: Dum spiro spero… Канатоходцы бредут… шаг влево, шаг вправо — падаешь в темень… Все радуются…

Тебе не уехать никуда и никогда.

* * *

С утра я угостил друзей кофе и отправил с Курского вокзала на юг за счастьем. Валите, катитесь. Они обещали писать. По крайней мере они куда-то путешествовали. Не то что я.

Кстати, накануне мне вырвали зуб мудрости, и я понял, почему его так называют. Казалось, что мозги улетучиваются прямо на глазах. Теперь я уже почти конченый дурак.

Не знаю, что мне взбрело в ослабленную голову, но я там же на Курскаче запрыгнул в электричку и поехал куда глаза глядят. Люди, как всегда, были озлобленные, огорченные и настороженные. Многие заливались алкашкой, многие, будучи в курсах относительно своих товарищей, берегли свое нехитрое шмотье.

Рядом со мной оказались две весьма колоритных и органичных особи. Пили, как и остальные, алкашку из горла и переругивались. Спустя некоторое время я понял, что они ярые сторонники различных политических лагерей. Точнее, двух самых распространенных форм государственного свинства — социализма и демократии, противоположных по внешнему фасаду, но одинаковых по внутренней сути.

Пили и гнали. Пили и спорили. Такое вот жизненное кредо.

— Путин — герой! Медведев — герой! — восклицал первый, выпив очередную порцию синьки и вцепившись в кусок ветчинки.

И рассказывал типа свобода какая и демократические преобразования, мол, какие. Как человек, коли умница, может накрасть монет и ловко ощущать свое демократическое превосходство над другими. Хотя по виду этого быдла совершенно нельзя было скумекать, что он уже вспрыгнул на своего золотого барана. Но, видать, все надеется.

Второй, понятно, был категорически не согласен. Крыл его всяко-разно. Мол, какое славное коммунистическое прошлое его раньше по мозгам шторило, как он интеллектуально на заводе по две смены вкалывал и в очередях остатки суток выстаивал.

Словом, пытались расшить друг дружку белыми нитками. И оба на меня поглядывали, ожидая, что я встряну в их бестолковый спор. Я в окно посматривал, но эти типы все одно меня достали и лезть стали в открытую.

— А… — процедил я мрачно и сказал то, что думал до этого, уже вслух. — Коммунизм, демократия — почти одинаковые, почти ничем не отличающиеся по сути разновидности государственного свинства. Под разными углами зрения, так сказать. Лжизнь есть Лжизнь. Сволочь она устроится всегда и везде, хоть при рабовладельческом строе. А быдло вроде вас будет и через тысячу лет пойло глушить и жаловаться или восторгаться. В зависимости от настройняка…

Они даже почти не окрысились, как легко можно было б предположить, и давай дальше расспрашивать. Но потом все же завелись и давай вопить каждый за свое.

— Это что же выходит, ты считаешь, что коммунисты ничего и не сделали? А электрификация? А война? А космос? Тебе что, совершенно наплевать на наше героическое прошлое?

— Единственное, что коммунисты замутили путевого, так это взорвали церкви и храмешники…

Ну уж на это, понятно, демократыш взвился. И тоже давай гнать. И разговаривали со мной, как с придурком и социально опасным типом.

Как всегда, разговаривать было бесполезно. Разевать рот бессмысленно, ведь ты уже знаешь, что напоют в ответ. Можно запросто смоделировать речь хоть ста пятидесяти миллионов шариковых в России, хоть шесть миллиардов шариковых во всем мире. От этого не изменится ничего.

Все внешнее. Все наносное и внешнее. Особенно человеческие качества и чувства. Лишь только копни — и так завоняет, что мало не покажется. Это «чужие», животные, они просто притворяются, чтобы подпустить вас поближе. Еще чуть-чуть, и глаза нальются кровью окончательно, из-под ботинок полезут когти, а сзади, разрывая материю, хвосты. Раздвинутся вширь челюсти, и закапает ядовитая слюна…

Бр-р-р-р! С большим трудом пришел в себя. Шторит меня уже так, что я себя с трудом контролирую. Так и до холмика или «пятнашки» недалеко.

А где я? И куда это я еду? Эх, черт побери! Действительно, я окончательно сбренькался. Если даже всех сейчас везут за самым откровеннейшим счастьем — не верю.

Вскочил да и бросился к дверям.

Возможно, в определенный момент жизнь просто и ненавязчиво выбрасывает тебя на обочину. Ты лежишь там еще долгие годы, а мимо проносятся люди-машины. Ты смотришь и уже мертвый на девяносто девять процентов долгие годы ждешь. Когда кто-нибудь хоть немного повернет руль и из жалости проедет по краю обочины — по тебе.

* * *

Жратва. Питье. Секс. Больше ничего не нужно. Даже если всех посадят на электрический стул. Даже если весна больше не придет. Социализм или демократия — без разницы. Главное, лижи всех направо-налево и спасай свой шкурятничек.

Мысли копошатся и, не успевая оформиться в голове, лопаются. Действительно, раз уж никак по жизненке не получается свалить в Южную Америку, то хоть в Северный Город махнуть. Ну, как Свифт и Селин затирали. Да и Могила не против.

И надо же такому случиться. Именно тогда, когда я уже почти готов был смотаться, приехал Латин. И знаете откуда? Тоже из Северного Города. Тот самый Латин, который исчез в самом начале моего рассказика.

Короче, звонок в дверь. На пороге Латин и еще один незнакомый мне парень. Родион, как он представился, по-учкавшись. Под окном тачка — все та же латиновская «Тойота Селика» черно-синяя. Удивительно, как она еще ездит?

После того как мы тогда разлетелись, Латин и взаправду отвалил на восток, в Уральский Город. К той самой девчонке, которой он возил монеты, конфеты, любовь и полный пакет вранья. А после этого уже в Северный Город переместился.

— И почему ты на Урале не остался?

— Даже не знаю. Не вышло. Я же дома сидеть не могу, все шляться тянет. Да и мои запросы…

— У тебя? Какие запросы?

— Ну, мне нужна такая девушка, чтобы с ней хотя бы потенциальная возможность была того, что весь мир перевернуть можно.

— Ну-ну.

Потом он, ясное дело, все прозаичней раскатал. Разругался в хламешник он с девкой той, да и в Северный Город махнул, где уже был оказывается уехавший из Западного Города Олег. Его вот этот самый парень Родион на северный транзитняк поставил. Сам Родион мотался из Большого Города через Северный до Литвы. Но что-то разлетелось у них там. Сначала Олег как-то накосорезил, а затем и Латин кого-то не того киданул и, прослышав, что я в Большом Городе, помчался сюда в зыбкой надежде, что я ему помогу по жизненке. Родик же за компанию с ним домой поехал. А сейчас зашел познакомиться, он где-то на Кутузовском жил.

— Тяжело стало, — грустно признался Латин. — Времена поменялись. Теперь уже каждая сволочь отдуплилась, как баксята срубать, хрен подлезешь. Все кормушки расписаны на глушняк. Кстати, сюда ехали, такой случай интересный произошел на трассе. Какие-то придурки на «вольвешнике» гоняться с нами намылились, суки. Там улюлюкают что-то, факи показывают, девки ржут. И парень, рулевой, всякие оскорбления мне кричит. Ладно, обогнали, умчались они. Едем дальше. Через некоторое время вижу толпа в стороне от дороги. Тоже остановились.

А там авария, и этот самый парень из «Вольво» весь в кропи валяется. Другим вообще ничего, а этот в лепешку. Они с трассы слетели и врезались в памятник разбившимся водителям. Символично, да? И вот парень хрипит еще, дергается, девка его рыдает, все «Скорую помощь» ждут. Мы встали сзади и печально рассматриваем, как он коньки скидывает. А он меня узнал и от злобы задергался, что вот с ним такая беда, а я жив. Ну, я ему тоже пару жестов показал и несколько слов пробормотал губами, как он мне до этого. И если б у него силы были, то он на меня бы бросился. А я ему губами — кончайся типа живей. Он захрипел еще пуще, обделался. И все — гриндец. На куче дерьма он и въехал в рай. И последнее, что он увидел — моя довольная рожа. И ехали мы затем потихоньку и Родькиных «Chemical brothers» слушали. Жить так захотелось…

Я, понятное дело, расстроился мал-мал, что Латин меня так запросто с Северным Городом подобломал. Раз уж он там не остался, значит, там тоже ловить нечего. И испугался я даже, что теперь надолго придется в Большом Городе провиснуть. Рассказал за ньюс. Про Академию, Ларри, Романа и Лали, родственники которой Латина в особенности заинтересовали. Раз интересно, мне не жалко, в красках затер за Лали, ее баксята, ее папашку и в какие славные геморры я чуть не вляпался. Родион тоже про папашу и его дружка с Сейшелами все выспрашивал. Я лишь потом припомнил.

— Реальная информация… — и за Олега спросил.

Вкратце рассказал. А Родик:

— Был здесь, говоришь? Вот это мразь так мразь! Он же половине Северо-Запада деньги должен! Кстати, куда он поехал, а? Этот информэйшен стоит денег, если ты, конечно, понимаешь, о чем я.

Соврал, мол, не знаю. Только куда-то на юг лучезарное счастье искать. И что напугали они меня с Нелей некисло.

Как оказалось, по пути Латин Родику наплел что, что я в Академии Философии учусь, и того это конкретной целью переклинило. Его подруга Соня на философском факультете МГУ подучивалась и реально достала ему всякие книжки занудные подсовывать.

— Ты же, наверное, сечешь, разбираешься, — с надеждой спросил Родион. — Можешь подобрать мне какое такое философское направление некислое, чтоб, прочитав одну книжку, я всегда мог от Соньки отбрыкаться, доходчиво затереть ей, что я полная крутотень, а все остальные ее книги — нелепая лохотронь.

Обещал подумать, а Родион и смылся обнадеженный.

Латин же начал жить вместе со мной. Я даже «Трэйнспоттинг» вспомнил. Ну, те сцены, когда там парень в Большой Английский Город смотался, а его кореша вычислили, стали жить с ним и подставлять по полной.

— Латин, а у тебя цель какая, мечта есть?

— Мечта? — хмыкнул он. — Мечта, конечно, есть. Пока моя мечта — перепихнуться с какой-нибудь клавенкой на быстрячках.

Да глупо было и спрашивать. Однако вдвоем, один пес, веселее. А потом и дела как-то пошли в горку. Неизвестно откуда Латин приволок пятнадцать штук зеленью. И на все вопросы посмеивается. Теперь, понятно, можно было не думать некоторое время о монетах. И мы плотно ударили по хардовым драгз. «Желтых» взяли у Вагиза оптом целую кучу. Вы, конечно, не поверите, но теперь я жру «желтые» почти каждый день.

Все внутри меня трескается, куда-то летит, крошится, вязнет. Я как в трясине. Развинченные мозги закручиваются и раскручиваются в миллионы гирлянд и спиралей.

Никто никому ничего никогда.

Вокруг ласточки, ласточки, ласточки.

И меж ними разбитые кусочки стекла.

* * *

Теперь мы живем на квартире застреленных в Польше друзей Родиона на Нахимовском проспекте. Кругом — мусорные пакеты, единственный стул, да и тот не на месте. Мы здесь одни, и мы уже почти свихнулись от «желтых».

Вчера вечером Латин привел правильных тинок. Пришлось снова закинуться с ними, а толку? Как вообще можно хотеть тинок под «желтыми»? Но не суть, если б не таблетки, мы не сошлись бы с Латином так коротко.

Он изложил мне свою точку зрения. Он модернизатор проекта Полет. Полет продолжится любой ценой. Окончания Полета не предвидится. Нам надо лететь крыло в крыло, ровно, в чистом небе. Падение невозможно. Мы летим. Полет не остановить.

И началось все это так. Я больше помалкивал. Ни гугу. Это Латин меня на болталово дергал. Он абсолютно того, свой парень. Просыпаемся, каждый день — как воскресенье. Время ближе к обеду. Включим ящик? Ладно, давай.

— Чего на государственные каналы пялиться? Переключай.

Ну, переключил.

— Здесь, на спутниковом, ничего не понятно, — заводится Латин. — Давай независимое.

Тут мы ругаемся, что на экране одна глупень конкретная или рекламка. Помню, мне Латин так еще затер:

— Вид у горожан всегда занятой, а на самом деле шляются по улицам с утра до ночи. Когда холодно, их не видно — сидят дома и коньячок потягивают. То-то и оно. Вот долдонят: третье тысячелетие, новая эра. Это где? Ведь ничего не меняется. Все любуются собой расчудесным, и точка. Лозунги, девизы, декларации поменялись, да и то вдецл.

Сидим, довольные, на экран пялимся.

Там самка рекламная проповедует:

— Мой муж — свинья каких поискать. Каждый день, когда он доползает до дома — и то слава ангелам. Одежда вся в грязи, в крови, в рвотных массах. А завтра ему на работу… — Попутно она демонстрировала экспонаты, а на заднем фоне копошилось странное полуголое существо. — Как же все отстирать? Раньше я пользовалась обычным порошком и кипятила. Результат был сомнительный. И тогда я решила попробовать новый «Стикс». Благодаря фантастической биоформуле этот стиральный порошок отстирывает все легко. И теперь я за мужа спокойна. Спи, любимый. Когда ты приползешь завтра и грохнешься, «Стикс» встанет на защиту нашей семьи.

Ладно, все понятно. Смотрим далее.

Ларри появился в пятичасовом выпуске новостей на НТВ. Без сознания. Голова в белых бинтах. Он был похож налетчика, упавшего с пулей в голове, когда по СМИ было растиражировано название «Норд-Ост». Размноженное телеэкранами Ларрино лицо в бинтах обрушилось на одну восьмую часть суши. И «чужие» с тоской осознали, что в их мир в очередной раз пришли убийцы. Они прокрались легко, лестница даже не скрипнула. Конечно, сюжет был посвящен не Ларри, а тому замминистра коммерции, который вкладывал в него монеты и себя. Вот его, замминистра, и пришили киллерки, за то, что он решительно бился за нашу Мавеленд, накапливая материальные ресурсы на тайных для врагов заграничных счетах. И на Ларрину беду, когда ход героической миссии этого замминистра прервали, он в квартире и оказался. И теперь Ларри в коме, а финансист или среди звезд, или на сковородке.

Из комы Ларри так и не вышел. А диск Моррисона — единственное, что осталось от него у меня. Эх, Ларри. Я много нарассказывал о нем Латину. Несмотря на то что, как и все, Ларри имел кучу своих недостатков, он все-таки был почестнее, чем многие из остающихся в живых.

Вот так умер Ларри.

У нас же с Латином начинается новая жизнь. Делать абсолютно нечего. Пока ждем маз от Родиона, а их нету. Целыми днями бесцельно мотаемся на тачке по городу.

Звонит телефон. Я уже и забыл его голос, настолько редко мне кто-нибудь звонит.

— Ты совсем ошизел? — врезается в меня визгливый голос папаши Лали. В ответ я молчу. Он что-то несет, гонит, угрожает. Из его криков я понял, что я крайний гаденыш, и теперь мне несдобровать. И типа он крайне недоволен, как я с его дружком, свинтившим на Сейшелы, обошелся. Я? Да я здесь при чем? Что за бредятина?

Кладу требешник и начинаю слегка догонять, откуда сливнячок прокамал. Говоришь себе по жизни, говоришь, что надо помалкивать, а все равно иногда всякая жизненная чепухень тебя за язык тянет.

Иду на кухню разбираться. Латин там «Gorrilaz» слушает.

— Совсем офонарел? — почти повторяю я папашу Лали. И давай ему мозги вправлять, де как меня он в первую очередь подставил. Не говоря уже о том, что не стоил типа этот экшн таких денежек.

— А тебе баксята не понравились, да? На них же сейчас живешь, кайфуешь. Да сам же ты говоришь, что на этот экшн не подписался. А нам — нормалек. И на тебя он подумал, так хрен что докажет. И не сомневайся ты насчет этого старого подонка, не переживай. Сам на тормозах и спустит. Он же не знает, какие с тобой расклады, вдруг ты сам предъявишь за то, как он тебе болтанул, а? Кто его заставлял болтать? Что он пацанам своим скажет? Поверь, он будет помалкивать. Если ты, конечно, понимаешь, о чем я.

Здесь грустно мне так стало, и я даже спросил:

— Эти деньги все равно закончатся. Что делать будем? Может, работать все-таки куда пойти?

Латин, ясно, меня тут же на место поставил.

— Что делать, что делать… Ты когда-нибудь думал о своей жизни больше, чем на неделю вперед? Думал?

— Да нет вроде. Так надолго я не прогнозирую…

— Вот видишь! — ликующе подхватил Латин. — Что делать? Пока есть монеты — веселиться, шляться, ни о чем не думать! Будет день — будет очередной винегрет из людей, зданий, машин, будет пища, будет информация. Ты задаешь бессмысленные вопросы…

После пары минут такого монолога Латин отчаливает к пушеру за чиповыми «желтыми». Собираясь, он бормочет далеко не новые мысли о том, что наркотик — все вокруг. И любовь, и коммерция, и политика, и человеческие привычки и стремление к жизни. Наркотик — все. Мир — фальшивая картинка немого кино. Прелестная картинка. Жизнь — одна сплошная непрекращающаяся истерика.

Я, конечно, мягко говоря, обиделся за то, что Латин меня так на монетах подставил, да мне же еще и предъявил за это. Типа как лахудрик я.

А передо мной за окном расстилается Большой Город. Все равно назло Латину попытаюсь оттяпать хоть какую-то работенку хоть на какое-то время. Латин бы сказал «решил оскотиниться».

Так кем бы я в идеале хотел стать? Коммерсантом? Нет. Коммер, продавая банку «Колы» на несколько центов дороже — такой же вор. Завуалированный, узаконенный и потому гадкий. Чиновник — еще хуже. К тому же больно долго унижаться надо. Быдлом там, работягой не хотелось стать тем более. Как выходит, в демократии стать хоть кем-то — невыносимый напряг.

Что ж, открываю газету вакансий. Раз решил — все равно что-нибудь найду для доказательства Латину. Как оказалось, множество уважаемых компаний очень хотели заполучить меня к себе на службу. За это мне обещали полный короб успеха и небо в алмазах. Лишь начав звонить, я понял: везде скрыт какой-то подвох и обман.

И здесь «чужим» верить не стоило. Если они к тебе неожиданно стали добрее, это значит, что они притворяются, чтоб подпустить тебя ближе и сделать гадость. Либо сразу прикончить.

Иногда попадались и заманчивые предложения. Например, «Молодежная организация «Юный христианин» набирает себе паству. Оплата — процент от прибыли». И рекомендации нашего митрополита. Ну, типа работка из простаков монеты вышибать на память о том парне, который пару тысяч лет назад особей на духовный промоушен поставил. В качестве коммерчески удачного образца приводились самые первые двенадцать духовных менеджеров.

Я не спасать всех, ни грустить о разном непонятном не собирался.

А вот и устраивающее меня объявление! Наконец-то и повезло. Я даже глаза протер. Красивая витиеватая рамка и в ней текст: «Требуется конченая мразь. Зарплата высокая. От трех тысяч долларов и выше». Ну, телефоны там, которые я шементом бросился набирать.

— Добрый день! — спросил я вежливо. — Это вы предлагаете работу?

— Прием на работу окончен, — устало ответил голос.

— Не кладите трубку! — закричал я. — Поверьте! Вы обязательно должны меня взять! Выслушайте!

— Эх, молодой человек… Я объясняю уже в тысячный раз. Когда мы давали это объявление, то надеялись набрать некоторое количество сотрудников без морального облика и каких-либо нравственных устоев. Однако ж, кто мог предположить, что полгорода нам названивать будет. Мэйлы шлют, факсы, в офис лично приходят. И вроде внешне приличные лица. Но вы наверняка знаете, раз звоните, что в душе каждый мечтает официально закрепить свой статус. Человек не является человеком. Так что…

— Возьмите меня! Я буду лучшим! Я стану самой наиконченой мразью. Я даже готов работать забесплатно, причем выполнять любые поручения. Я уже готов на любую подлость, гнусность, предательство, на самую поганую мерзость. Поверьте, я достоин! Я мечтал о такой работе. Знаете, я даже сам готов приплачивать. Несмотря на мою молодость, у меня уже есть некоторый опыт, — окончательно я вошел в раж, распережевавшись.

— И все-таки глубоко сожалею, молодой человек. То, что вы говорите, весьма устраивает нашу компанию. Не огорчайтесь, вы найдете свой путь в жизни. Развивайтесь пока самостоятельно. И звоните в следующем году. Не огорчайтесь и до свидания…

Вот так. Пошли короткие гудки. Чувствуется, что это весьма чуткие и грамотные люди. Что ж я раньше эту объяву не замониторил? Опять не повезло.

Но решил не сдаваться. Все-таки я себе пообещал доказать Латину, что в мире есть шанс пусть по-быдляцки, но устроиться. Выхода нет. Тыкаю с зажмуренными глазами в раздел, подходящий мне по возрасту. Снова играю в своеобразную рулетку. Хоть пару дней как дурак поработаю, принесу монеты Латину, которые я как честная порядочная сволочь заработаю. И буду как Буратино.

Словом, тыкаю ручкой в список. Авось припрет.

Попадаю в объяву казино. Там работничков типа как набирают. Нормально, я более-менее в курсах, какая добрая и торжественная атмосфера царит в казино. Какие там работнички ловкие и как приятно кидать простофиль на монеты.

Еду на саммит. А там желающих поработать немерено. Я-то сегодня приперся сюда исключительно из-за случайного выбора моей рабочей рулеточки. А эти-то что сюда прискотинились?

После тестов меня отобрали одного из группы в двадцать пять претендентов. Оказывается, благодаря пожиранию «желтых» во мне открылись небывалые математические способности. Я мог молниеносно делить и умножать в уме трех- и четырехзначные числа. Прям как Корейко. Если б мне еще его миллионы…

Быстрехонько меня перевели в диверсионную группу облапошивания клиентов. Главное, одеваться в черный низ, белый верх, хорошо пахнуть, ловко складывать «чипы» во «флоты» и не разучиться считать.

Руководитель нашей группы, молодая девка, была вполне откровенной:

— Для начала запомните: вы полные скоты! Стойку знаете? Место! Всем молчать! Здесь спартанский режим, поняли? И двери всегда открыты, дерьмо собачье. Здесь конвейер на встречу с Американской Мечтой, а вы винтики-шпунтики бесполезные. Прогул, опоздание, запах — отчисление! Разинутая пасть — отчисление. И главное запомните, что это предупреждение китайское.

Выслушав лишь начало, я хотел смело послать гадину в очевидном дирекшене, да интересно стало. Ладно уж, один денек можно потратить, узнать, как эти люди работают.

— Итак, кто-нибудь в бараках, подвалах жил? Нет? Плохо! В стойлах? Тоже нет? А деревенские присутствуют? Жаль! Здесь особо ценятся породистые обезьяны и большие королевские пингвины. Кто пингвинов видел? Кто в зоопарках бывал?

— Я пингвинов видел! Я в зоопарках бывал! — ляпнул я радостно и попытался смастерить соответствующее видоизображение своего таблоида.

Думал, что вышвырнут сразу. Ан нет. Она даже сделала пометку напротив моей фамилии.

Впрочем, диверсионными действиями против богатеичей пока не запахло. И приступили мы к учебным занятиям. А вернее, к заучиванию различных мошеннических комбинаций и процесса ловкого подсчета очков. Главное — чипование, как в пять секунд все чипы в стейк заграбастать. Девка вполне была права, сравнивая все с заводским конвейером и зоопарком.

Однако что это? Снова учебный процесс? Учеба не д ля меня. Одного псевдорабочего дня оказалось более чем достаточно.

Под конец меня, вполне зашторенного от полного осознания бесполезности действий и информации, очень даже похвалили и куда-то там назначили. А мне такое надо?

Что ж. Опять неудача. Не вышло из меня ничего. Никчемный я субъект, преникчемный. «Я» оказалось совершенно невосприимчивым к порядкам внешнего мира. Да и кто вообще я? И где? Барахтаться бесполезно. Кричать бесполезно. Весна больше не придет. В голове все крошится и постукивает. Время уж явно не ничто. Движение и саморазрушение.

Тем более плохо, что не удалось мне утереть нос Латину. Когда я возвращаюсь, Латин лежит на диване.

— Никулин ведь умер, — сообщает он.

— А кто это?

— Ну, помнишь. Они там с попугаем на пару передачу вели по ящику в морских фуражках. Так из-за кого-то из них передача и называлась «Белый попугай».

— Это клоун, что ли? У него еще цирк на Цветном вроде был? Рядом с бинго? Бинго помню. И чего? Прикольный клоун, несмешной, правда… А что это ты сейчас такой давняк вспомнил?

— Да Лимонова должны выпустить, как по ТВ ляпнули. Я вот лежу и думаю, отдадут ему цирк на Цветном или не отдадут? Тоже ведь клоунская труппа у них энбепешная, и тоже ведь несмешная…

Латину, видимо, по зашторке совсем уж бредовые мысленки приходят. Рассказываю, как я звонил «мразью» устроиться и ходил «винтиком-шпунтиком бесполезным» обозначиться. Он смотрит на меня как на полного идиота.

У него другие заморочки. У него-то теперь, оказывается, любовь. Такая, ради которой он готов переплыть реки и перейти горы. Предать всех и вся. Безумная любовь к самому себе. Еще он убежден, что чем хуже ему будет от этой любви, тем лучше.

— Понимаешь, Латин, я уже ни в чем не вижу ни малейшего смысла. В последней пушинке на полу, в последней крошке на тарелке. В любом движении, поступке, даже помысле. В мельчайшей и незначительной вещи. И даже слова, часть которых еще пытается выстраиваться у меня в законченные предложения, представляются полной глупостью. Я хочу просто замереть и наблюдать миллион лет за ними. И знать, что будет через сто, тысячу, десять тысяч лет. Замереть и хватать раскрытым ртом отсутствующий воздух. И чтоб никто никогда не залечивал мне мозги.

— Это называется очень просто.

— Как?

— Экзистенциальный Пиздец.

— Ты не первый, кто говорит мне об этом, Латин, — Ты сам написал про это в своей дурацкой статье, тебе лезет это подсознательно в голову, но ты не хочешь в этом сам себе признаваться.

Бредем на стоянку за тачкой. По пути Латин грузит свою нехитрую теорию. По его мнению, и демократию, и коммунизм, и национал-социализм, выдумывали гениальные люди. Типа как поэты, идеалисты. А потом особи подхватывали теории, искажали все, портили и извращенным ревели во всю пасть. А потом приходили коммерсанты и портили все окончательно.

Я устал слушать. Просто плюхаюсь на пассажирское сиденье. Трогаемся. Главное — движение. Сегодня Латин настроен лирически: ему по срочнякам нужны тины и точка. Мы проезжаем через Ленинский проспект, центр, весь Кутузовский, возвращаемся на Садовое кольцо. Поездка никогда не закончится. Весна никогда не притч Может, мы хоть куда-нибудь врежемся? В Театр Сатиры или в «Пекин»?

Пока едем, Латин слушает «Offspring». Потом переключается на «The best of «Nirvana». Затем сравнивает Кобэйна с Моррисоном.

Затем начинает петь уже сам. И классику, вроде как «Марсельезу»:

Увидев на обочине пару тинс, он резко бросает руль вправо и, заткнувшись, радостно поясняет:

— О! Мразевки! Животные!

Остановившись, перегибается через меня к окну и рассматривает малолетних. Сначала облизывается, потом тускнеет, откидывается на водительское сиденье и бьет по газам:

— Шлак!

И поет другую, уже дореволюционную песню:

Снова резко бьет по тормозам, врубает аварийку и разворачивается через сплошняк на ту сторону дорогу с целью рассмотреть поближе другую пару тинэйджеров.

Но вот про казачий разъезд он совсем не зря напел. Заприметив бесстрашную Латинову езду, от края дороги к нам тут же бросились два легашонка, размахивая палочками, раскрашенными под зебру. С огоньками даже. Я мельком подумал, как бы не загремели выстрелы и как бы не брякнулся я, как стройный тополь, подвязанный галстучком шелковым.

После визита в тачку к защитникам Конституции у Латина окончательно портится настроение. Минут с десять мне приходится выслушивать подробности его трогательной беседы с легавыми. Оказалось, леги — последние из людей, и если б сил у Латина хватило, он бы расправился с каждым из них поодиночке.

Вокруг нашей тачки незыблемые здания. Вокруг нашей тачки вечность.

Время щелкает. Время трепещет. Время останавливается. Времени больше нет. Время больше не пахнет.

Повсюду наступает болото. Весь мир затягивается тиной и плесенью.

Весна больше не придет.

* * *

Существование — это тяжелая форма анестезии, которую тебе вкалывают чтобы воспринимать жизнь.

Я думаю об уехавших Олеге и Неле. Я думаю об обчищенной квартире друга папаши Лали. Я думаю о мертвом Ларри. Я чувствую, что это лишь начало неприятностей.

Ларри, его отец и его друг прогуливаются по проспекту… Это все, что я помню. Ларри, отец и друг.

Латин нашел новое развлечение. Он скачал из Интернета «The Hands Book of Terrorist» и переводит самостоятельно на русский. Он не доверяет существующим переводам. Теперь он изучает сотни хитрых и не очень способов, как отправлять особей в последнее путешествие к Аиду. Сотни рецептов взрывчатки. Сотни рецептов смерти. Это то, что нужно.

Он показывает небольшой пакетик и скалится:

— Эквивалентно килограмму тротила! Понимаешь?

— Зачем? — равнодушничаю я.

— Всего лишь баксята. У Родиона найдется немало ребят, готовых заплатить хорошие баки за подобные штуки.

Латин — новатор. Латин — изобретатель. Он остановит весну.

К своим годкам он будет знать все. Что сыпануть зарвавшейся особи в бензобак и что подсыпать в кофе любимой девушке. Прямо сейчас я бы швырнул что-нибудь на балкон соседям — уж больно громко орет музыка. Их попсовый «Мумий Тролль». Или подложил в автобус — чтоб в городе стало меньше спрессованного фарша.

Радуга? Запросто. Вознесение? Без вопросов.

Реальные мысли появляются все реже. Провалы в памяти, и все такое. Я даже стал путать цвета. И уже ничему не удивляюсь. Полный агностицизм и восприятие жизни как непрерывной цепочки бесконечных страданий. Ну почти по Шопенгауэру, как втюхивали мне в Академии.

Я в свою очередь познакомил Латина с Романом Гнидиным. Теперь Роман приезжает к нам, а мы с Латаном даже почти и не выходим на улицу. Чего там смотреть? Нечего. Еще на молекулы сыпанешься и будешь ловить свои собственные куски.

Латин нажирается «желтых», Роман нажирается водки. На разных языках они обсуждают Ларри. Роман считает, что Ларри решил свои проблемы весьма грамотно. А он, бесполезный художник, Роман Гнидин, все прозябает, гниет. Он пьет, стонет и жалуется. Мы с Латаном, конечно, даем ему миллион советов: ну, как можно покончить со своей жизненкой.

— Я не люблю самоубийц, надо убивать других, — так говорит Роман.

— Но не можем же мы тебя заколбасить.

— Это понятно, но сам я не справлюсь.

Краски и образы перепутались в Роминой голове. Тотальной Картины он так и не написал. Только громадную кучу второсортного дерьма. И потому все пора заканчивать. В чем-то он, конечно, прав. Ведь недостижение цели — та же смерть.

Сам со своей жизнью он не разберется. К тому же мы с Латином хотим, чтоб его смерть принесла нам кое-какую материальную выгоду. Пока еще не знаем какую. Если бы в его жизнь изначально были заложены деньги, то мы бы не сомневались.

Предательство у всех в крови. Предать может все, даже мелочь, даже неодушевленный предмет или воздух.

Латин шляется вместе с Романом. От обоих исходит сладкий приторный запах. Почти как от кондитерской фабрики. Они пачками жрут мускатный орех. Известная вещь — тоже наркотик для бедных. Оправдываясь, они рассуждают об экономии. Конечно, у ореха много преимуществ. Во-первых, накрывает сразу на двадцать четыре часа, во-вторых, как я уже гнал, стоит гроши, в-третьих нет палева с легавыми.

Мучительно размышляем, как бы помочь Роману. Как сказал он накануне, пребывать в третьем тысячелетии ему давно страшновато. Во втором было лучше.

Заехал Родион за ответом на свой коварный вопрос. А я уже все и подготовил, что нужно. Впариваю книжку.

— Это «Творческая эволюция» Анри Бергсона. Есть грамотные «Открытые» люди, настоящие, при своих понятиях, которым все позволено на их типа самоличный разум для движения мира вперед. И есть «Закрытые» люди, быдло всякое стадное, разношерстное. Тут и чиновники, и коммеры, и просто бараны с центрально расположенным мозгом, и просто серая убогая масса «никто», прозябание которых не имеет никакого смысла. Словом, прочитав, сам все поймешь…

Из дальнейших терок с Родионом, я вкурил, что нам было нужно делать по делу Романа. У Родика друг Дмитрий работал заместителем директора в страховой компании «Амок-СК», входящей в холдинг его отца. На работе Дмитрий вообще не появлялся, но числился, вызывая недовольство директора, который опять же не мог с ним ничего поделать из-за папаши.

В два дня обо всем и договорились.

Уговорил Рому два дня не пить. Латина — состряпать пару левых печатей. Изготавливаю на компе пару несложных доков. Типа как контракты несуществующих фирм на Тотальную Картину «Явление Христа Народу-2». Я так и написал «Тотальная Картина», чтоб заимпонировать Роману.

Провел с Романом детальный инструктаж, привел его в порядок и протестировал, как он будет отвечать на вопросы. Вроде бы понял.

Итог: запарив брэйн директору страховой компании «Амок» высоким уровнем Роминых доходов, все же удалось выбить у него полис страхования жизни на семьдесят пять тысяч баксят. Директор же был крайне рад подставе, чтобы использовать ее перед отцом Дмитрия для вышибания последнего из компании. На этот раз Роман не оплошал, важно надувал щеки и даже рассказал страховщикам об изобразительном искусстве. Все же возникло некоторое количество вопросов, почему выгодоприобретателем обозначен я. Рома ответил, как я его научил. Я там не показывался, понятно.

И теперь обратного пути, понятное дело, не было. Кстати, я старался не для себя, а для Латина, который и должен был осуществить экшн. Позже я передал бы ему деньги за страховняк. Родион с Дмитрием тоже были в небольшой доле. Таким образом, я помог бы каждому с его проблемами и умыл бы ручонки.

Является ли это предательством? Наверное, да. Но ведь подлость и продажность выдаются человеку от рождения. Это впитывается вместе с молоком матери. В конце концов Иуда тоже предал из-за любви, а остальные одиннадцать трусов врали, стелились и лицемерили.

А Ромка очень обрадовался, когда понял, что все на-конец-то закончится. И был благодарен. Мне — за идею, Латину — за экшн. Нас всех очень сблизило это мероприятие.

Латин с Романом теперь болтаются по клубешникам и отрываются по полной. «Голодная утка», «Тэксман», «Свалка» и «Пропаганда». Латин после общения с Романом даже стал употреблять несвойственные ему слова: «импрессионизм», «экспрессия», «реальный сюрр».

Я молчу. Ни слова лишнего. Ни гу-гу.

Они же запираются на кухне и долго там что-то обсуждают. Самоубийство исключается по условиям страховки. Я как выгодоприобретатель должен быть вообще не при делах. А Роман, конечно, трезв. Поначалу Латин надеялся на свои игрушки, но это тоже никак не катило. С игрушками будет теракт, а это уже статья.

Я объяснял Латину, что нам нужно какое-то времечко выждать, и что не можем мы так светиться быстро со страховняком. Его же смущали увеличивающиеся расходы:

— Да сколько можно ждать? Он теперь на мазню свою нелепую по полной тратится, к тому же каждый день по клубешникам, я что, миллионер? А сколько он выпивает ежедневно?

Они все так же устраивают посиделки на кухне. Латин валится достаточно быстро, а Роман сидит и долго смотрит за горизонт.

Если честно, меня все это порядком подзапарило. Когда же они уберутся отсюда? Пусть испарятся вместе, улетят, исчезнут. Ведь всякому терпению бывает предел.

Наконец в один примечательный денек они ушли да и не вернулись. Спустя несколько дней мне телефонирует Латин и сообщает, типа уезжает в Испанию на меся-цок. Как доберется — перезвонит. Я немного позавидовал насчет путешествия, понятно. Но все понял, ЧТО он имел в виду. Значит, операция с Гнидиным удалась. Пожелал Латину успеха, удачи и сказочного счастья в личной жизни. А что я ему еще мог сказать?

Если честно, я даже был рад. Так меня все достало.

Вот так умер Роман. Детали я, конечно, узнал несколько позже.

А пока… Что делать? «Будущего нет», это-то понятно. Но куда же кидаться мне? Я один. Никого нет. От Латина осталось немерено погремушек, которые ему, по сути, так и не пригодились. Теперь я могу делать все, что хочу. Например, сожрать кусок пластита или оторвать направленным взрывом себе голову. Главное — определиться, что происходит. Ошеломительное разложение мира или стремительный распад моего «Я»?

Зато Латин оставил мне еще и тачку. Теперь можно кататься сколько душа пожелает. Я накручиваю десятки километров дорог на спидометр. Я грустно смотрю за окно. За мокрым стеклом — бестолковые люди. За мокрым стеклом — бестолковый мир. За мокрым стеклом нет меня.

Меня останавливают славные защитники Конституции. Внешне вежливые и ласковые. Пересаживаюсь к ним в кар для беседы. Тема предъявы — якобы поддельная рукописная доверенность от Латина. Скажите, пожалуйста.

Чтобы прояснить, на что им расчитывать в материальном плане, первым делом они поинтересовались, где имею честь я быть трудоустроенным.

— Социально незащищенный.

— Какой?

— Ну, безработный.

И думаю мучительно, сколько отстегнуть легам. Латин оставил мне часть «квартирных» деньжат.

После моих слов они засмеялись. Но даже как-то уважительно смеялись, типа знают они все про меня. А я смотрел на них тупо так и вдруг почувствовал, что мог бы выместить свою ненависть прямо сейчас.

Вместо этого, вполне логичного шага я тоже засмеялся, присоединившись к легавым. А они, наоборот, заткнулись.

Может, засмущались? Обиделись? Я не стал их разочаровывать. Держите деньги. Пока.

Сматываюсь. Удираю через Рязанский проспект.

Наверное, действительно верно болтают, что все мираж. Бредешь мимо «миражных» зданий, бредешь мимо «миражных» особей. Добредаешь до упора в надежде на оазис, а его нет.

Пустыня. Конкретный мираж.

Все вокруг — декорация.