Теперь в бреду меня все чаще обступают те люди, которых я знал по Академии: Шопенгауэр, Дильтей, Кьеркегор… О чем-то рассказывают, что-то советуют, куда-то зовут.

Я даже читать больше не мог. Мой развинченный брэйн ничего не вкуривал даже по децелкам. Может быть, все же мое состояние связано с пребыванием в этом городе? Тогда, конечно, надо сматываться как можно скорее. Конечно, с большей радостью я поехал бы в Южную Америку, но, во-первых, мне нужно было разобраться со страховкой и деньгами, во-вторых, логичней было ехать к Латину в Испанию.

И тут приехала Альфа. Если помните, в Западном Городе у меня было две девки, Альфа и Бета. В миру они колготились, конечно, под другими нэймами. И если помните, когда я убирался оттуда, я заезжал к Бете и с ней в пух разругался. А к Альфе я даже и не заехал. Уехал и все.

И вот теперь приехала Альфа. Раньше я общался с Альфой реже, чем с Бетой, потому как предки уж очень тщательно бедолажку на пятилетний срок на универовский юридический факультет загрузили, и моя рожа, отвлекающая Альфу от эдикейшена, им отнюдь не импонировала.

Но все ложилось в логическую цепь: сначала я разобрался с Бетой, потом с Лали, а теперь приехала Альфа.

Приехала. Позвонила. Открываю. Все те же длинные черные волосы.

— Привет, — говорит она как можно радостнее. — Можно, надеюсь? К ВАМ? — это уже с сарказмом спрашивает. Типа того откажу, не обидится, вернее, обидится, но типа готова к такому раскладу.

А я так живенько подбежал дверь открывать, потому что уж точно не Альфу ждал, а Шопенгауэра, Дильтея и Кьеркегора.

— А, это всего лишь ты… Ну, заходи… — вот как я встретил одну из своих бывших девок. Промямлил, но быстро взял себя в руки.

Ладно, зашла. Чего уж теперь выкобениваться?

Уселась, насупилась. В квартире тепло.

— Чай будешь? — вяло спрашиваю я.

— Да, конечно, спасибо.

Добрая, вежливая, потому как типа ей надо. Хотя всегда, когда ты распахиваешь пасть, все уже знают, что ты скажешь.

Люди говорят одни и те же слова, им не нужно выдумывать другую лексику, им достаточно нескольких сотен привычных фраз и выражений, чтобы донести до вас свою тупость. Да и зачем, в сущности, больше? Главное — особо не высовываться. Того, кто пытается говорить больше, затыкают или в лучшем случае с ним не разговаривают. Никогда не следует умничать, другие могут решить, что вы слишком много на себя берете.

Альфа спрашивает меня о делах. Может, нормально, может плохо, а скорей хуже некуда. Втайне думаю, что же мне с ней теперь делать. Киваю, поддерживаю беседу.

— Что сейчас читаешь? — спрашивает.

— Шестова, — вру я, припоминая какое-то имя из ящика.

— Угу, хорошая книга, — отхлебывает, кивая, пиво.

— Ты ж не читала, — наглею с вызовом дальше.

— Раз ты читаешь, значит, интересно.

Дальше выяснилось, что Альфа приехала с Северо-Запада. И где-то там пересекалась с Латином. С Латином у них давняя симпатия.

— Неужели и здесь побывал этот мерзавец?

— Да. В Испанию уехал недавно.

— Я бы отправила еще дальше.

И тоже сообщила, что пока поживет у меня. На Западе и Севере у ней не очень делишки сложились, но здесь она уж всем докажет, какая она наикрутейшая герла. По сравнению с Бетой амбиций у ней было на чуток побольше.

Альфа искренне считала, что еще чуть-чуть, и мир обрушит на нее каскад материальных благ и вселенской любви. В этом она не сомневалась, ведь она самая умная и клевая.

А во всем виноваты, конечно, предки. Родители трясутся над своими заморышами-детьми и врут: «Ты хороший! Ты самый лучший!». И гундосят об этом своим родственникам и друзьям. А личинка-то глупая, малолетняя. Верит по малости. Вырастает и бросается с этим дешевым прогоном во внешний мир. А там все такие, выросшие личинки, поют друг другу о себе, разлюбимом. А потом все самое хорошее и лучшее на свете валится тебе на голову. И сечешь тогда, что тебя родители изначально обманули.

Поэтому ребенка лучше взращивать в спартанских условиях. И сразу лечить его, что он такая же мразь, как и все остальные, особь, и повсюду «чужие». Ребенок будет настороже, он будет глядеть исподлобья, он будет злобен и агрессивен, он будет готов к любым подлостям со стороны окружающих. И конечно, не будет питать никаких иллюзий по поводу своей никчемной жизненки. Навесит на себя маску с искривленным хлебальником и станет необычайно жестким. А если родители не удосужились выбить из тебя всю дурь, то отрезать крылья и сжигать их нужно самостоятельно. Альфа уже подукоротила себе крылышки и не осмеливалась взмахивать ими на полную. Но все еще сохраняла иллюзии по отношению к этой стихийной, неизвестно откуда взявшейся «воле к жизни», к миру, недостойному самого себя, который раздроблен на шесть миллиардов маленьких воль, каждая из которых претендует на возвеличивание и самообожествление. Альфа не понимала, что все абсурд, что это война всех против всех. И естественный выход только один — скорейшее самоуничтожение. Тотальное высвобождение духа и физическая смерть. Это и есть сущность проекта Полет.

В бытовой же жизни ничего особенного. Мы с Альфой почти не разговариваем. Такой договор: мы живем параллельно. Альфа куда-то исчезает и возвращается дня через два-три. Жизнерадуется и приносит деньги.

Альфа привезла кусочек моего небогатого прошлого. Меня даже по этой теме торкнуло и я даже заностальгировал по Западному и Северному городам. Да, впрочем, уже совсем скоро мы неизбежно обовьемся в каком-нибудь ядерном клубке и полетим повсюду. Высоко-высоко, далеко-далеко, на самую темень, до самого конца.

Однако присутствие Альфы неожиданно пробудило во мне что-то светлое и даже оптимистичное.

Наверное, я мог бы и влюбиться в Альфу. Ведь любовь заводится так же неожиданно, как и вши. Разница в следующем: вши заводятся в голове, а любовь — в сердце. Вшей травишь по незнанке керосином, а любовь — «желтыми».

Да только на хрена мне такие замороты.

Я эксгумировал порции прошлого посредством эфемерной радужности и необратимости короткого будущего. Но в отличие от Альфы я отчетливо и горестно осознавал, что будущего не существует.

Еще, мозги у Альфы находились во вполне конкретном месте — между ног. Отчего я беситься немного начал, все-таки мы вместе жили. И тоже приволок тину к нам на хату, чтоб отомстить по децелкам. Альфа еще сильно удивилась, когда ее домой ночью не пустили. Истерики, конечно, скандалы. Но не суть. Любовь нельзя было подпускать. Это опасная штука, она только и хочет как гадить людям. Начинается цветочками, а кончается рожами битыми.

Альфа возвращается. Тяжелый день, платили мало, работала много. Она становится все менее и менее разговорчивой, молчаливой и грустной. Происходит вечерняя вялая случка. Я рассказываю о кино, которое смотрел в Киноцентре.

У акулы, после того как ее убьют и вырежут сердце, это самое уже вырезанное сердце бьется еще целых два часа. У человека тоже происходит нечто похожее после полового акта: кишки еще два часа вздымаются вверх-вниз в ужасе от столкновения с себе подобным.

А любовь надо запретить, как самый что ни на есть опаснейший наркотик. Заглатывает, дурак, наживку, насаживается на крючок и вроде как фарисействует вполную. Цепляет приятно, торкает. И он подсаживается. А все это требует жертв и скандалов как постоянного повышения дозы. А когда все заканчивается — тяжелейший отходняк. Ломки. Так что за любовь, как за опасный наркотик, давно пора статью ввести. И если кто преступит и на любовь осмелится — сразу закрывать лет на десять. Так всем будет безопаснее.

Альфа закрывает журнал, она уже почти спит. На экране очередной крутейный фильм. Настоящий герой только что прикончил тысячного врага. Он отдыхает, пьет «Хейнекен», смотрит вдаль и планирует новые убийства.

Так как Альфа уже почти спит, я вырубаю звук в надежде, что пойму смысл и так.

Там, ясно, реклама. Появляются ангелы, тащат красивую банку с белым порошком. А вокруг цветочки и птички. Доносят банку до чашки с чем-то черным и высыпают. Такие довольные, как будто выполнили самую важную миссию в своей ангельской жизни. Показывают крупным планом девушку над чашкой. Грустную-грустную. Несчастную-несчастную. Дрожащими руками она размешивает порошок в чашке и делает маленький-маленький глоток. И происходит неслыханная метаморфоза. Девушка перестает дрожать, радостно откидывает голову, фон с серого меняется на розовый. В глазах трепещут краски, цветы и огоньки. А вокруг ее головы крутятся белые ромашки, алмазы и ангелы. Ну и вставило же девку даже от одного глотка! Я даже подумал, что кто-то прозрел и стал нечто стоящее рекламировать. Девчонке так хорошо было, что я залюбовался на ее кайф. И даже Альфу в бок ткнул, чтоб и она посмотрела. Но та только отвернулась, наверное, ей снились каскады материальных благ и вселенской любви.

Пока Альфу тыкал, весь драйв пропустил. Только засек как стафф обзывается. «Nestle», так обозначили. Но добавлять его надо по чуть-чуть, ну чтоб на передоз не брякнуться. И типа в любом шопе теперича можно этот стафф бешено требовать. И судя по кайфу герлы, «Nestle» этот самый действительно вставляет только так.

Альфа захрапела в сладостном сне. Теперь можно вдецл и звук прибавить.

В следующей рекламе обыгрывался древний сюжет, когда разнополые существа вдвоем объединяются, а вокруг знакомцы «Горько! Горько!» плачут. Парень в черной траурной одежде, девчонка в белом, как у покойника. Заходят в дом с желтыми крышками и перекладинами, как реи у древних кораблей. Там их принимает старик в желтом балахоне, лукаво расспрашивает визитеров, согласны ли они окольцевываться. Обещает обвенчать. Вокруг комиксы мутные и кальяны дымятся.

Девчонка дергалась в разные стороны, пыталась вырваться, но парень держал ее крепко. В чем же суть этой рекламы? Оказалось, суть в гигиенических средствах. Посреди обряда невестушка завалилась набок и начала фонтанировать. Тут все смешалось и перепуталось, все забегали. Девчонка себя затыкала, но все вокруг становилось красным. Внутрь рухнула желтая крышка, и завязалась драка. Засвистели стрелы, появились китайцы, и конный Тамерлан воткнул копье старику в желтом балахоне, в тот самый отросток, которым он заглатывал воздух.

Пауза. В студии ведущая и спасшаяся из передряги девчонка.

— Девушки, вам не надоело волноваться из-за каких-то там пятен? Мария открыла для себя вату.

— Раньше я ничего не знала про вату, — отозвалась Мария. — Во время необычных дней я пользовалась старыми газетами и тряпками. Но ничего не помогало. Я даже хотела зашиться, как утка с яблоками. Но потом я открыла для себя вату и, надеюсь, все же выйду замуж.

— Скажите, вы променяете пакет с ватой на мешок тряпок?

— Нет, только вата.

— Вата! Лучшее гигиеническое средство в ваши необычные дни. Берегите себя!

* * *

Я стремился уехать на Север. На Юг уехал Олег, Латин уехал на Запад, а Альфа приехала с Северо-Запада. Роман остался навсегда в центре. Выпадает Ларри, бедный Ларри.

С Альфой происходят дальнейшие перемены, теперь она не разговаривает совсем, никуда не ходит, ничего не ест и просто смотрит в окно.

Спустя недельное пребывание дома Альфа съездила на ярмарку в Выставочном Центре. Оттуда она привезла дешевый китайский пистолет-пулемет, игрушку, стреляющую разноцветными пластмассовыми пулями.

Вернувшись, первым делом выстрелила мне пулькой в лоб и долго смеялась.

— А похож он на настоящий?

— Да есть немного.

Теперь наше главное развлечение — стрелять по квартире в мух. Они падают, и мы добиваем раненых.

Альфа смотрит на карту Большого Города. Альфе нравятся площади. Особенно площадь Боровицких ворот.

И снова молчит, молчит, молчит. Она даже не закатывает глаза, она даже не смотрит вдаль. Она даже не видит весну.

Наконец однажды она проснулась утром, встала, умылась, позавтракала, посмотрела новости, накрасилась и расчесала длинные черные волосы. Потом ушла на улицу.

Действительно, я стал многое просекать из-за «желтых». И все понял. Выбегаю на стрит, ловлю тачку, продираюсь сквозь пробки. Дальше выбегаю и несусь пешкадралом до Боровицких ворот.

Бегу, а вокруг меня миллионы падающих башен, миллионы летящих ласточек. Проект Полет продолжается. Небо рушится. Весна не придет.

Все тает, летит, крошится, все трескается прямо внутри меня, все заворачивается в воронку.

Когда я добегаю, все уже кончено. Альфа лежит на выезде у Боровицких ворот, в руках легавых — китайский игрушечный пистолет-пулемет, стреляющий пластмассовыми шариками. Как понял я, как написали потом в газетах, она подбежала с игрушкой к выезжающей из красного замка тачке с какой-то высокопоставленной особью. Секьюрити его защитили…

Все оцеплено, никого не пускают. Несколько десятков килограммов мяса уже накрыто белой простыней.

Вот так умерла Альфа.

Слишком много вокруг мертвых. Слишком много вокруг «чужих». Слишком мало вокруг моего личного «Я».

Тупо смотрю, тупо жду, тупо дышу.

Говорить бесполезно. Из ста двадцати шести языков не нашлось бы ни одного, который бы смог мне помочь. Единственное, что оставалось, это посоветовать себе смело отправляться во всех известных направлениях, а пока смотреть, как там пульсируют ночь и блики после всех этих чертовых заморочек.